О чем рассказ в дурном обществе. В. Г. Короленко: детство писателя, начало литературной деятельности. «В дурном обществе». I и II главы. VI. Среди «серых камней»

Произведение Короленко В дурном обществе датируется 1885-ым годом. С данным произведением дети знакомятся благодаря учебной программе, а свои мысли и взгляды записывают в свой читательский дневник, где свое место нашел и Короленко с работой В дурном обществе. Для тех, кто не находит время на знакомство с рассказом Короленко в полном его содержании, предлагаем познакомиться с кратким пересказом.

Короленко В дурном обществе

Глава1

Здесь замок, что расположился на острове близ Княж-городка. В Княж-городке как раз и живет Василий — девятилетний персонаж рассказа Королева В дурном обществе. Мальчик воспитывался отцом. Отец же очень редко общается с сыном, только иногда мог приголубить дочь, сестру Васи и то, потому что она напоминала ему жену. Вася часто уходил из дома и направлялся к замку, который его привлекал и манил.

В замке ютятся нищие люди, однако со временем пришли перемены и Януш, бывший слуга графа, которому досталось право решать кто будет жить в замке, а кого прогнать, прогоняет всех нищих.

Глава 2

Изгнанные люди бродят и скитаются по городу, а потом исчезают. Но не из города. Просто люди нашли себе жилье. Они поселились в подземелье часовни. Над нищими стал во главе Тыбурций, у которого был сын и дочка приемные, а звали их Маруся и Валек.

Глава 3

Здесь мы узнаем об отношениях отца и сына. А они были никакие. Вася живет сам по себе, а из-за постоянного сурового вида своего отца, он старался избегать с ним встреч, поэтому уже рано утром убегал на улицу, а возвращался очень поздно

Мальчик часто вспоминает мать, ее нежные объятья, а после горько плачет, ведь в свои шесть лет он уже испытал на себе чувство одиночества. У Васи есть сестра и они любят друг друга, однако няня Сони не давала Васе играть с сестрой, поэтому он и стал бродяжничать.

Если раньше Васю привлекал замок, то теперь, когда нищие там не живут, он стал искать новые места и теперь его привлекает часовня, которую он хочет исследовать изнутри.

Глава 4

Вася с друзьями идут к часовне. Они помогают мальчику пробраться в часовню через окно, вот только его друзья, услышав непонятные звуки, бросили Васю и убежали. Вася же встретил в часовне детей, тех самых названных детей Тыбурция. Дети зовут Васю в гости еще и просят не сообщать о своем с ними знакомстве.

Глава 5

Вася дружит с Марусей и Валеком. Вася замечает слабость и бледный вид Маруси, в то время как его сестра пухленькая, опрятно одета. Из разговоров с детьми, Вася узнает, что их отцом являлся Тыбурций, который очень сильно их любил. Васе же стало горько, что у нис с отцом не такие отношения. Между тем, у Васи появилась гордость за отца, ведь он узнал, что в городе его отца уважают и считают справедливым судьей.

Глава 6

Вася не может прийти в часовню к детям, так как не видел, чтобы взрослые ее покидали. Однажды Вася встречает Валека в городе, тот зовет к себе. По дороге Валек ворует булку для сестры, которая голодна. Вася сначала говорил, что это плохо, но не стал осуждать своего друга. Напротив, ему стало горестно за нищую жизнь друзей.

Глава 7

Когда Вася вновь пришел к своим друзьям, мальчик сталкивается с Тыбурцием, который узнал в Васе сына судьи. Он разрешает и дальше дружить со своими детьми, только при этом просит никому о них не рассказывать. Вася впервые солгал отцу, сказав, что гулял в городе. Вася боялся, что за связь с дурным обществом отец будет ругать его.

Глава 8

Рассказ Короленко В дурном обществе по главам продолжается тем, что с наступлением осени, болезнь девочки только обострилась. С каждым днем ее состояние ухудшалось. Вася же стал приходить теперь в любое время. Как-то Вася увидел, как его отец разговаривал с Янушем. Речь шла то ли о нищих, то ли о Васе, сложно было понять. Услышанный разговор Вася рассказал Тыбурцию, но тот сказал, что его отец справедливый и всегда действует в рамках закона. Опять у Васи появилась гордость за отца и в то же время грусть, ведь отец не любил сына.

Глава 9

Девочке совсем плохо. Чтобы хоть как-то повеселить Марусю, Вася просит у сестры куклу и та соглашается временно одолжить Марусе. Девочка обрадовалась такому подарку, она даже повеселела. У Васи же напротив начались проблемы из-за куклы.

Отец стал что-то подозревать, он запрещает сыну уходить из дома, но Вася убегает. Он пошел к Марусе, которая опять не вставала ей было очень плохо. Вася хотел забрать куклу, но девочка начала плакать. Не смог Вася лишить Марусю единственной радости. Вернувшись домой, он столкнулся с отцом, который вновь запер его дома, а через четыре дня позвал в кабинет. Вася боялся идти, но ничего не оставалось. Он признался, что взял куклу из разрешения Сони, но куда отнес не говорил, и не известно, что бы было, но тут в дверь вошел Тыбурций. Он принес куклу. Тыбурций все рассказал судье и тот смягчился, мало того, в его глазах появилось тепло и любовь к сыну. Теперь Вася был уверен, этот взгляд будет всегда таким. Отец отпускает Васю попрощаться с Марусей, которая умерла и дает денег, чтобы мальчик от своего имени отдал их Тыбурцию Драгу.

Заключение

Похоронив дочь, Тыбурций с сыном исчезают в неизвестном направлении. Часовня еще больше разрушилась и одна только могила зеленела весной. Сюда приходили Вася, Соня и их отец. Здесь дети любили проводить свое свободное время, а когда подросли, на этой могиле они дали свои обеты.

Короленко В дурном обществе главные герои

В рассказе Короленко В дурном обществе главными героями является Вася — мальчик из благополучной семьи, семьи городского судьи. Это смелый, добрый, умный сорванец девяти лет, который живет с отцом, так как мать умерла. Он из-за нехватки внимания со стороны отца, постоянно бродяжничал. Он дружит с детьми нищего сословия и связался с членами дурного общества.

Владимир Короленко

В ДУРНОМ ОБЩЕСТВЕ

Из детских воспоминаний моего приятел я

I. Развалины

Моя мать умерла, когда мне было шесть лет. Отец, весь отдавшись своему горю, как будто совсем забыл о моем существовании. Порой он ласкал мою маленькую сестру и по-своему заботился о ней, потому что в ней были черты матери. Я же рос, как дикое деревцо в поле, - никто не окружал меня особенною заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы.

Местечко, где мы жили, называлось Княжье-Вено, или, проще, Княж-городок. Оно принадлежало одному захудалому, но гордому польскому роду и представляло все типические черты любого из мелких городов Юго-западного края, где, среди тихо струящейся жизни тяжелого труда и мелко-суетливого еврейского гешефта, доживают свои печальные дни жалкие останки гордого панского величия.

Если вы подъезжаете к местечку с востока, вам прежде всего бросается в глаза тюрьма, лучшее архитектурное украшение города. Самый город раскинулся внизу над сонными, заплесневшими прудами, и к нему приходится спускаться по отлогому шоссе, загороженному традиционною «заставой». Сонный инвалид, порыжелая на солнце фигура, олицетворение безмятежной дремоты, лениво поднимает шлагбаум, и - вы в городе, хотя, быть может, не замечаете этого сразу. Серые заборы, пустыри с кучами всякого хлама понемногу перемежаются с подслеповатыми, ушедшими в землю хатками. Далее широкая площадь зияет в разных местах темными воротами еврейских «заезжих домов», казенные учреждения наводят уныние своими белыми стенами и казарменно-ровными линиями. Деревянный мост, перекинутый через узкую речушку, кряхтит, вздрагивая под колесами, и шатается, точно дряхлый старик. За мостом потянулась еврейская улица с магазинами, лавками, лавчонками, столами евреев-менял, сидящих под зонтами на тротуарах, и с навесами калачниц. Вонь, грязь, кучи ребят, ползающих в уличной пыли. Но вот еще минута и - вы уже за городом. Тихо шепчутся березы над могилами кладбища, да ветер волнует хлеба на нивах и звенит унылою, бесконечною песней в проволоках придорожного телеграфа.

Речка, через которую перекинут упомянутый мост, вытекала из пруда и впадала в другой. Таким образом, с севера и юга городок ограждался широкими водяными гладями и топями. Пруды год от году мелели, зарастали зеленью, и высокие густые камыши волновались, как море, на громадных болотах. Посредине одного из прудов находится остров. На острове - старый, полуразрушенный замок.

Я помню, с каким страхом я смотрел всегда на это величавое дряхлое здание. О нем ходили предания и рассказы один другого страшнее. Говорили, что остров насыпан искусственно, руками пленных турок. «На костях человеческих стоит старое замчище», - передавали старожилы, и мое детское испуганное воображение рисовало под землей тысячи турецких скелетов, поддерживающих костлявыми руками остров с его высокими пирамидальными тополями и старым замком. От этого, понятно, замок казался еще страшнее, и даже в ясные дни, когда, бывало, ободренные светом и громкими голосами птиц, мы подходили к нему поближе, он нередко наводил на нас припадки панического ужаса, - так страшно глядели черные впадины давно выбитых окон; в пустых залах ходил таинственный шорох: камешки и штукатурка, отрываясь, падали вниз, будя гулкое эхо, и мы бежали без оглядки, а за нами долго еще стояли стук, и топот, и гоготанье.

А в бурные осенние ночи, когда гиганты-тополи качались и гудели от налетавшего из-за прудов ветра, ужас разливался от старого замка и царил над всем городом. «Ой-вей-мир!» - пугливо произносили евреи; богобоязненные старые мещанки крестились, и даже наш ближайший сосед, кузнец, отрицавший самое существование бесовской силы, выходя в эти часы на свой дворик, творил крестное знамение и шептал про себя молитву об упокоении усопших.

Старый, седобородый Януш, за неимением квартиры приютившийся в одном из подвалов замка, рассказывал нам не раз, что в такие ночи он явственно слышал, как из-под земли неслись крики. Турки начинали возиться под островом, стучали костями и громко укоряли панов в жестокости. Тогда в залах старого замка и вокруг него на острове брякало оружие, и паны громкими криками сзывали гайдуков. Януш слышал совершенно ясно, под рев и завывание бури, топот коней, звяканье сабель, слова команды. Однажды он слышал даже, как покойный прадед нынешних графов, прославленный на вечные веки своими кровавыми подвигами, выехал, стуча копытами своего аргамака, на середину острова и неистово ругался: «Молчите там, лайдаки, пся вяра!»

Потомки этого графа давно уже оставили жилище предков. Большая часть дукатов и всяких сокровищ, от которых прежде ломились сундуки графов, перешла за мост, в еврейские лачуги, и последние представители славного рода выстроили себе прозаическое белое здание на горе, подальше от города. Там протекало их скучное, но всё же торжественное существование в презрительно-величавом уединении.

Изредка только старый граф, такая же мрачная развалина, как и замок на острове, появлялся в городе на своей старой английской кляче. Рядом с ним, в черной амазонке, величавая и сухая, проезжала по городским улицам его дочь, а сзади почтительно следовал шталмейстер. Величественной графине суждено было навсегда остаться девой. Равные ей по происхождению женихи, в погоне за деньгами купеческих дочек за границей, малодушно рассеялись по свету, оставив родовые замки или продав их на слом евреям, а в городишке, расстилавшемся у подножия ее дворца, не было юноши, который бы осмелился поднять глаза на красавицу-графиню. Завидев этих трех всадников, мы, малые ребята, как стая птиц, снимались с мягкой уличной пыли и, быстро рассеявшись по дворам, испуганно-любопытными глазами следили за мрачными владельцами страшного замка.

В западной стороне, на горе, среди истлевших крестов и провалившихся могил, стояла давно заброшенная униатская часовня. Это была родная дочь расстилавшегося в долине собственно обывательского города. Некогда в ней собирались, по звону колокола, горожане в чистых, хотя и не роскошных кунтушах, с палками в руках, вместо сабель, которыми гремела мелкая шляхта, тоже являвшаяся на зов звонкого униатского колокола из окрестных деревень и хуторов.

Отсюда был виден остров и его темные громадные тополи, но замок сердито и презрительно закрывался от часовни густою зеленью, и только в те минуты, когда юго-западный ветер вырывался из-за камышей и налетал на остров, тополи гулко качались, и из-за них проблескивали окна, и замок, казалось, кидал на часовню угрюмые взгляды. Теперь и он, и она были трупы. У него глаза потухли, и в них не сверкали отблески вечернего солнца; у нее кое-где провалилась крыша, стены осыпались, и, вместо гулкого, с высоким тоном, медного колокола, совы заводили в ней по ночам свои зловещие песни.

Герой рассказа провел все свое детство в не большом городе Княжье-Вено Юго-Западного края. Вася – это имя героя, он был сыном судьи. Рос мальчик, как беспризорник. Причиной тому была ранняя смерть матери (она умерла, когда мальчику было всего шесть лет), а отец полностью погрузился в свое горе и не замечал ребенка, ему было не до него. Мальчишка скитался по городу целыми днями, он был увлечен городскими тайнами и загадками. Все оставило глубокий след в его сердце и памяти.

Одной из загадок был замок стоящий на одном из прудов окружающих город. Раннее данный замок принадлежал некой графской чете. Но сейчас данное сооружение на половину разрушено, и читатель видит его разрушенные от возраста стены, а внутри жили люди, скитавшиеся и не имеющие своего жилья. Прототипом данного замка являлся дворец знатного рода Любомирских, носивших титул князей проживающих в Ровно.

Эти две четы не могли жить в понимании и согласии т.к. у них были разные вероисповедания, а также конфликт с прислуживающим графьям - Янушем. И этот самый Януш имел право решать, кому ныне разрешается жить в замке, а кто прочь должен уйти. Старый слуга оставляет там проживать избранных «аристократов», а изгои поселились в подземелье. Вася очень часто бывал в этом сооружении. Януш приглашал его к себе, но мальчика больше тянуло к изгнанным, он их жалел.

Многие из тех изгоев были известными людьми. Среди них были: полубезумный пожилой «профессор»; штык-юнкер Заусайлов; алкоголик и чиновник в отставке Лавровский; генерал Туркевич, а вот руководит всеми этими людьми - Тыбурций Драб. Вся его биография покрыта неизвестностью.

В один из дней Вася с товарищами пришли к ветхой церквушке. У них разыгралось желание заглянуть во внутрь. Товарищи помогают Васе в данном действе, подсаживают его к окну. Но увидев, что в церквушке они не одни и еще кто-то есть, ребята бросают Васю одного и убегают. Как, оказалось, там были дети Тыбурция: Васек и Маруся. Вася дружится с ребятами и частенько, потом приходил к ним в гости и приносил яблоки. Но о новых знакомых он никому не рассказывал.

Позже Валек показал Васе место обитания членов «дурного общества». Дети всегда общались в отсутствие взрослых, но в один из дней Тыбурций застал ребят вместе и не стал препятствовать их общению.

С наступление осени Маруся начинает болеть. Для того чтоб поднять ей настроение Вася просит у сестры куклу подаренную матерью при жизни. Маруся счастлива и кажется, даже слегка пошла на поправку.

Януш доносит судье о Васином общении с «дурным обществом», после этого его не выпускают из дома и он сбегает.

Марусино состояние здоровья становится все хуже и хуже… Вася решает не забирать куклу и оставляет ее девочке, ведь это ее хоть как-то ободряет.

По возвращению домой Васю опять запирают в доме и требуют ответа о том, куда он ходит, но Вася молчит. Отец мальчика просто в ярости от поведения сына… И вот вдруг Тыбурций принес куклу мальчику обратно.

Тыбурций рассказал отцу Васи о дружбе ребят и сообщает новость, что Маруся скончалась. Васю отпускают с ней простится, да и отец Васи осознал, насколько он далек был от сына.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Короленко. Все произведения

  • Без языка
  • В дурном обществе
  • Чудная

В дурном обществе. Картинка к рассказу

Сейчас читают

  • Краткое содержание Куприн Куст сирени

    Молодой небогатый офицер Николай Евграфович Алмазов и его жена Вера – главные персонажи рассказа. Николай учится в Академии, а его жена помогает ему и поддерживает во всём.

  • Краткое содержание Оперы Верди Фальстаф

    Произведение берёт своё начало в четырнадцатом веке в Англии. Первая сцена произведения начинается в трактире под названием

  • Краткое содержание сказки Путаница Чуковского

    Почти все произведения Корнея Чуковского написаны для детей. Одним из таких произведений является сказка «Путаница».

  • Краткое содержание Лиханов Мой генерал

    События произведения «Мой генерал» разворачиваются вокруг четвероклассника Антона Рыбакова, который живет в Сибири с родителями, и его дедушки Антона Петровича, проживающего в Москве.

«В дурном обществе» - рассказ русско-украинского писателя Владимира Галактионовича Короленко.

Тема рассказа

Главные герои произведения:

  • мальчик Вася – он же рассказчик;
  • отец Васи – богатый судья;
  • пан Тыбурций Драб – бедняк из «дурного общества»;
  • мальчик Валек и девочка Маруся – дети пана.

В городе Княж-городок в старом разваленном замке живут нищие и бедняки. Однажды среди этих людей происходит раскол. Слуга местного графа позволяет оставаться в замке католикам, бывшим слугам или потомкам бывших слуг графа, назвав их «порядочным обществом», а всех остальных нищих изгоняет. Они составляют «дурное общество»; этим людям приходится поселиться в подземелье местной часовни.

Вася – мальчик из богатой семьи, обделенный вниманием отца. Из любопытства он попадает в подземелье и там знакомится с Валеком и Марусей, а также их отцом-паном.

Между детьми зарождается дружба, Вася очень жалеет бедных людей. Вскоре Маруся начинает болеть из-за постоянного нахождения в подземелье, а также из-за постоянного голода. Вася дарит ей куклу своей сестры. Отец, узнав о дружбе сына с «дурным обществом», запрещает мальчику общаться с ними и запирает его дома.

Вскоре к ним приходит сам пан Драб и сообщает, что Маруся умерла. Отец Васи проявляет сострадание и позволяет сыну попрощаться с девочкой. После ее смерти пан и Валек исчезают из города.

Повзрослев, Вася и его сестра Соня по-прежнему навещают могилу Маруси; иногда с ними ее навещает и их отец.

Главные мысли рассказа «В дурном обществе»

Основная мысль рассказа заключается в том, что ставить ярлыки на людях – это неправильно. Пан Тыбурций, его дети и окружение названы «дурным обществом» только из-за их бедности, хотя на самом деле эти люди ничего плохого не сделали. Они честны, добры, ответственны и заботливы по отношению к родным и близким.

Также этот рассказ о добре. Всегда нужно быть добрым, и неважно, кто перед тобой – богач или бедняк. Так в рассказе поступил Вася. Он, как мог, поддерживал детей пана, и взамен получил незабываемые уроки жизни: он научился сострадать, помогать ближнему; он узнал, что такое настоящая дружба и что бедность – это вовсе не зло и не порок.

Из детских воспоминаний моего приятеля

I. Развалины

Моя мать умерла, когда мне было шесть лет. Отец, весь отдавшись своему горю, как будто совсем забыл о моем существовании. Порой он ласкал мою маленькую сестру и по-своему заботился о ней, потому что в ней были черты матери. Я же рос, как дикое деревцо в поле, — никто не окружал меня особенною заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы. Местечко, где мы жили, называлось Княжье-Вено, или, проще, Княж-городок. Оно принадлежало одному захудалому, но гордому польскому роду и представляло все типические черты любого из мелких городов Юго-западного края, где, среди тихо струящейся жизни тяжелого труда и мелко-суетливого еврейского гешефта, доживают свои печальные дни жалкие останки гордого панского величия. Если вы подъезжаете к местечку с востока, вам прежде всего бросается в глаза тюрьма, лучшее архитектурное украшение города. Самый город раскинулся внизу над сонными, заплесневшими прудами, и к нему приходится спускаться по отлогому шоссе, загороженному традиционною «заставой». Сонный инвалид, порыжелая на солнце фигура, олицетворение безмятежной дремоты, лениво поднимает шлагбаум, и — вы в городе, хотя, быть может, не замечаете этого сразу. Серые заборы, пустыри с кучами всякого хлама понемногу перемежаются с подслеповатыми, ушедшими в землю хатками. Далее широкая площадь зияет в разных местах темными воротами еврейских «заезжих домов», казенные учреждения наводят уныние своими белыми стенами и казарменно-ровными линиями. Деревянный мост, перекинутый через узкую речушку, кряхтит, вздрагивая под колесами, и шатается, точно дряхлый старик. За мостом потянулась еврейская улица с магазинами, лавками, лавчонками, столами евреев-менял, сидящих под зонтами на тротуарах, и с навесами калачниц. Вонь, грязь, кучи ребят, ползающих в уличной пыли. Но вот еще минута и — вы уже за городом. Тихо шепчутся березы над могилами кладбища, да ветер волнует хлеба на нивах и звенит унылою, бесконечною песней в проволоках придорожного телеграфа. Речка, через которую перекинут упомянутый мост, вытекала из пруда и впадала в другой. Таким образом, с севера и юга городок ограждался широкими водяными гладями и топями. Пруды год от году мелели, зарастали зеленью, и высокие густые камыши волновались, как море, на громадных болотах. Посредине одного из прудов находится остров. На острове — старый, полуразрушенный за́мок. Я помню, с каким страхом я смотрел всегда на это величавое дряхлое здание. О нем ходили предания и рассказы один другого страшнее. Говорили, что остров насыпан искусственно, руками пленных турок. «На костях человеческих стоит старое замчи́ще», — передавали старожилы, и мое детское испуганное воображение рисовало под землей тысячи турецких скелетов, поддерживающих костлявыми руками остров с его высокими пирамидальными тополями и старым за́мком. От этого, понятно, за́мок казался еще страшнее, и даже в ясные дни, когда, бывало, ободренные светом и громкими голосами птиц, мы подходили к нему поближе, он нередко наводил на нас припадки панического ужаса, — так страшно глядели черные впадины давно выбитых окон; в пустых залах ходил таинственный шорох: камешки и штукатурка, отрываясь, падали вниз, будя гулкое эхо, и мы бежали без оглядки, а за нами долго еще стояли стук, и топот, и гоготанье. А в бурные осенние ночи, когда гиганты-тополи качались и гудели от налетавшего из-за прудов ветра, ужас разливался от старого за́мка и царил над всем городом. «Ой-вей-мир!» — пугливо произносили евреи; богобоязненные старые мещанки крестились, и даже наш ближайший сосед, кузнец, отрицавший самое существование бесовской силы, выходя в эти часы на свой дворик, творил крестное знамение и шептал про себя молитву об упокоении усопших. Старый, седобородый Януш, за неимением квартиры приютившийся в одном из подвалов за́мка, рассказывал нам не раз, что в такие ночи он явственно слышал, как из-под земли неслись крики. Турки начинали возиться под островом, стучали костями и громко укоряли панов в жестокости. Тогда в залах старого за́мка и вокруг него на острове брякало оружие, и паны громкими криками сзывали гайдуков. Януш слышал совершенно ясно, под рев и завывание бури, топот коней, звяканье сабель, слова команды. Однажды он слышал даже, как покойный прадед нынешних графов, прославленный на вечные веки своими кровавыми подвигами, выехал, стуча копытами своего аргамака, на середину острова и неистово ругался: «Молчите там, лайдаки, пся вяра!» Потомки этого графа давно уже оставили жилище предков. Большая часть дукатов и всяких сокровищ, от которых прежде ломились сундуки графов, перешла за мост, в еврейские лачуги, и последние представители славного рода выстроили себе прозаическое белое здание на горе, подальше от города. Там протекало их скучное, но все же торжественное существование в презрительно-величавом уединении. Изредка только старый граф, такая же мрачная развалина, как и за́мок на острове, появлялся в городе на своей старой английской кляче. Рядом с ним, в черной амазонке, величавая и сухая, проезжала по городским улицам его дочь, а сзади почтительно следовал шталмейстер. Величественной графине суждено было навсегда остаться девой. Равные ей по происхождению женихи, в погоне за деньгами купеческих дочек за границей, малодушно рассеялись по свету, оставив родовые за́мки или продав их на слом евреям, а в городишке, расстилавшемся у подножия ее дворца, не было юноши, который бы осмелился поднять глаза на красавицу-графиню. Завидев этих трех всадников, мы, малые ребята, как стая птиц, снимались с мягкой уличной пыли и, быстро рассеявшись по дворам, испуганно-любопытными глазами следили за мрачными владельцами страшного за́мка. В западной стороне, на горе, среди истлевших крестов и провалившихся могил, стояла давно заброшенная униатская часовня. Это была родная дочь расстилавшегося в долине собственно обывательского города. Некогда в ней собирались, по звону колокола, горожане в чистых, хотя и не роскошных кунтушах, с палками в руках, вместо сабель, которыми гремела мелкая шляхта, тоже являвшаяся на зов звонкого униатского колокола из окрестных деревень и хуторов. Отсюда был виден остров и его темные громадные тополи, но за́мок сердито и презрительно закрывался от часовни густою зеленью, и только в те минуты, когда юго-западный ветер вырывался из-за камышей и налетал на остров, тополи гулко качались, и из-за них проблескивали окна, и за́мок, казалось, кидал на часовню угрюмые взгляды. Теперь и он, и она были трупы. У него глаза потухли, и в них не сверкали отблески вечернего солнца; у нее кое-где провалилась крыша, стены осыпались, и, вместо гулкого, с высоким тоном, медного колокола, совы заводили в ней по ночам свои зловещие песни. Но старая, историческая рознь, разделявшая некогда гордый панский за́мок и мещанскую униатскую часовню, продолжалась и после их смерти: ее поддерживали копошившиеся в этих дряхлых трупах черви, занимавшие уцелевшие углы подземелья, подвалы. Этими могильными червями умерших зданий были люди. Было время, когда старый за́мок служил даровым убежищем всякому бедняку без малейших ограничений. Все, что не находило себе места в городе, всякое выскочившее из колеи существование, потерявшее, по той или другой причине, возможность платить хотя бы и жалкие гроши за кров и угол на ночь и в непогоду, — все это тянулось на остров и там, среди развалин, преклоняло свои победные головушки, платя за гостеприимство лишь риском быть погребенными под грудами старого мусора. «Живет в за́мке» — эта фраза стала выражением крайней степени нищеты и гражданского падения. Старый за́мок радушно принимал и покрывал и перекатную голь, и временно обнищавшего писца, и сиротливых старушек, и безродных бродяг. Все эти существа терзали внутренности дряхлого здания, обламывая потолки и полы, топили печи, что-то варили, чем-то питались, — вообще, отправляли неизвестным образом свои жизненные функции. Однако настали дни, когда среди этого общества, ютившегося под кровом седых руин, возникло разделение, пошли раздоры. Тогда старый Януш, бывший некогда одним из мелких графских «официалистов», выхлопотал себе нечто вроде владетельной хартии и захватил бразды правления. Он приступил к преобразованиям, и несколько дней на острове стоял такой шум, раздавались такие вопли, что по временам казалось, уж не турки ли вырвались из подземных темниц, чтоб отомстить утеснителям. Это Януш сортировал население развалин, отделяя овец от козлищ. Овцы, оставшиеся попрежнему в за́мке, помогали Янушу изгонять несчастных козлищ, которые упирались, выказывая отчаянное, но бесполезное сопротивление. Когда, наконец, при молчаливом, но, тем не менее, довольно существенном содействии будочника, порядок вновь водворился на острове, то оказалось, что переворот имел решительно аристократический характер. Януш оставил в за́мке только «добрых христиан», то есть католиков, и притом преимущественно бывших слуг или потомков слуг графского рода. Это были все какие-то старики в потертых сюртуках и «чамарках», с громадными синими носами и суковатыми палками, старухи, крикливые и безобразные, но сохранившие на последних ступенях обнищания свои капоры и салопы. Все они составляли однородный, тесно сплоченный аристократический кружок, взявший как бы монополию признанного нищенства. В будни эти старики и старухи ходили, с молитвой на устах, по домам более зажиточных горожан и среднего мещанства, разнося сплетни, жалуясь на судьбу, проливая слезы и клянча, а по воскресеньям они же составляли почтеннейших лиц из той публики, что длинными рядами выстраивалась около костелов и величественно принимала подачки во имя «пана Иисуса» и «панны Богоматери». Привлеченные шумом и криками, которые во время этой революции неслись с острова, я и несколько моих товарищей пробрались туда и, спрятавшись за толстыми стволами тополей, наблюдали, как Януш, во главе целой армии красноносых старцев и безобразных мегер, гнал из за́мка последних, подлежавших изгнанию, жильцов. Наступал вечер. Туча, нависшая над высокими вершинами тополей, уже сыпала дождиком. Какие-то несчастные темные личности, запахиваясь изорванными донельзя лохмотьями, испуганные, жалкие и сконфуженные, совались по острову, точно кроты, выгнанные из нор мальчишками, стараясь вновь незаметно шмыгнуть в какое-нибудь из отверстий за́мка. Но Януш и мегеры с криком и ругательствами гоняли их отовсюду, угрожая кочергами и палками, а в стороне стоял молчаливый будочник, тоже с увесистою дубиной в руках, сохранявший вооруженный нейтралитет, очевидно, дружественный торжествующей партии. И несчастные темные личности поневоле, понурясь, скрывались за мостом, навсегда оставляя остров, и одна за другой тонули в слякотном сумраке быстро спускавшегося вечера. С этого памятного вечера и Януш, и старый за́мок, от которого прежде веяло на меня каким-то смутным величием, потеряли в моих глазах всю свою привлекательность. Бывало, я любил приходить на остров и хотя издали любоваться его серыми стенами и замшенною старою крышей. Когда на утренней заре из него выползали разнообразные фигуры, зевавшие, кашлявшие и крестившиеся на солнце, я и на них смотрел с каким-то уважением, как на существа, облеченные тою же таинственностью, которою был окутан весь за́мок. Они спят там ночью, они слышат все, что там происходит, когда в огромные залы сквозь выбитые окна заглядывает луна или когда в бурю в них врывается ветер. Я любил слушать, когда, бывало, Януш, усевшись под тополями, с болтливостью семидесятилетнего старика начинал рассказывать о славном прошлом умершего здания. Перед детским воображением вставали, оживая, образы прошедшего, и в душу веяло величавою грустью и смутным сочувствием к тому, чем жили некогда понурые стены, и романтические тени чужой старины пробегали в юной душе, как пробегают в ветреный день легкие тени облаков по светлой зелени чистого поля. Но с того вечера и за́мок, и его бард явились передо мной в новом свете. Встретив меня на другой день вблизи острова, Януш стал зазывать меня к себе, уверяя с довольным видом, что теперь «сын таких почтенных родителей» смело может посетить за́мок, так как найдет в нем вполне порядочное общество. Он даже привел меня за руку к самому за́мку, но тут я со слезами вырвал у него свою руку и пустился бежать. За́мок стал мне противен. Окна в верхнем этаже были заколочены, а низ находился во владении капоров и салопов. Старухи выползали оттуда в таком непривлекательном виде, льстили мне так приторно, ругались между собой так громко, что я искренно удивлялся, как это строгий покойник, усмирявший турок в грозовые ночи, мог терпеть этих старух в своем соседстве. Но главное — я не мог забыть холодной жестокости, с которою торжествующие жильцы за́мка гнали своих несчастных сожителей, а при воспоминании о темных личностях, оставшихся без крова, у меня сжималось сердце. Как бы то ни было, на примере старого за́мка я узнал впервые истину, что от великого до смешного один только шаг. Великое в за́мке поросло плющом, повиликой и мхами, а смешное казалось мне отвратительным, слишком резало детскую восприимчивость, так как ирония этих контрастов была мне еще недоступна.