А годы шли быстро и неслышно. Тропы. Знаки препинания при однородных членах
Юлия позвонила Ладо. Не застала. Отложила.
Где она пропадала все эти дни?
Ладо лежала на кровати, болтая с Юлией. Наконец. Что-то не клеилось. Дело в настроении.
– Ладно, – Ладо решила прекратить. – Давай прощаться. Только я сначала на твой вопрос отвечу.
А годы шли да шли; быстро и неслышно, как подснежные воды, протекала молодость Елены, в бездействии внешнем, во внутренней борьбе и тревоге. Родительская власть никогда не тяготела над Еленой, а с шестнадцатилетнего возраста она стала почти совсем независима; она зажила собственною жизнью, но жизнью одинокою. Её душа и разгоралась, и погасала одинаково, она билась, как птица в клетке, а клетки не было: никто не стеснял её, никто её не удерживал, а она рвалась и томилась. Всё, что окружало её, казалось ей не то бессмысленным, не то непонятным. Иногда ей приходило в голову, что она желает чего-то, чего никто не желает, о чём никто не мыслит в целой России. Потом она утихала… беспечно проводила день за днём, но внезапно что-то сильное, безымянное, с чем она совладать не умела, так и закипало в ней, так и просилось вырваться наружу. Гроза проходила, опускались усталые, не взлетевшие крылья, но эти порывы не обходились ей даром (И.С. Тургенев).
– Где теперь ты будешь?
– Не знаю. Пока. Позвоню.
– Да, пока.
Рука, поддерживающая голову. Она ни о чём не думала. Нет, думала. О том, что ни о чём.
– Мечтаешь? – его мягкое предположение.
На её лице похожее выражение.
Вздрогнула. От неожиданности. Он пугал своими внезапными появлениями и заявлениями. Её осечки и ошибки – из-за нелепой боязни. Иногда хотелось наблюдать за ним издалека. Как прежде.
– Ой, извини, – Она встала и поправила покрывало. – Я не люблю мечтать. Я люблю цели.
– Я только возьму диски. Делай, что хочешь.
– Нет, я не хочу больше валяться без дела. Мне пора идти.
– Поздно и темно. Как ты собираешься возвращаться?
– Как обычно.
– Я не в курсе, как обычно ты возвращаешься. Куда тебя отвезти?
– Не надо! Я сама! – Она заволновалась, а Он не упустил из виду.
Не всё же в мире имеет летальный исход.
– Сомневаюсь. Так куда едем?
– Туда, где я живу.
– Поехали.
Закрывая за Дианой дверь. Знакомое.
Созерцатель дотронулся пальцами до виска. Отражение в зеркале.
Имитация? Случай? Непроизвольность?
Ладо потянулась за романом Тургенева «Накануне». Одно из двух его произведений, которые ей нравились. Ещё «Отцы и дети» – за главного героя. А «Накануне» за… Тургенев знал толк в настоящем чувстве. Надо думать, благодаря Полине Виардо?
Ладо открыла то место и прочла Юлии:
– Я всё ещё робею с господином Инсаровым. Не знаю, отчего; я, кажется, не молоденькая, а он такой простой и добрый. Иногда у него очень серьёзное лицо. Ему, должно быть, не до нас. Я это чувствую, и мне как будто совестно отнимать у него время. Андрей Петрович – другое дело. Я с ним готова болтать хоть целый день. Но и он всё говорит об Инсарове. И какие страшные подробности! Я его видела сегодня ночью с кинжалом в руке. И будто он мне говорит: «Я тебя убью и себя убью». Какие глупости!
– Всё? – спросила Юлия.
Ладо не ответила. Значит – конец.
– Не тяни резину, – заявила Юлия, – раз. Что это там у тебя за Андреи – два? А то, что вы друг друга перебьёте, – это, очевидно, три.
– Давай прощаться, – повторила Ладо.
– Где теперь ты будешь?
– Не знаю. Пока. Позвоню.
– Да, пока.
Диана читала роман Тургенева «Накануне».
Я сегодня подала грош одной нищей, а она мне говорит: отчего ты такая печальная? А я и не подозревала, что у меня печальный вид. Я думаю, что это от того происходит, что я одна, всё одна, со всем моим добром, со всем моим злом. Некому протянуть руку. Кто подходит ко мне, того не надобно; а кого бы хотела… тот идёт мимо. К чему молодость, к чему я живу, зачем у меня душа, зачем всё это? А ведь странно, однако, что я до сих пор никого не любила! Мне кажется, что у Д. (буду называть его Д.: Димитрий)… Кто отдался весь своему делу… тому горя мало, тот уж ни за что не отвечает. Не я хочу, то хочет. Мне с ним хорошо, как дома. Лучше, чем дома. Мне всё по-прежнему легко и только изредка, изредка немножко грустно. Я счастлива. Счастлива ли я? К чему писать? Он сегодня ушёл так скоро, а мне хотелось поговорить с ним… Он как будто избегает меня. Да, он меня избегает. Слово найдено, свет озарил меня! Боже! Сжалься надо мною… Я влюблена!
Вероятно, когда-то недавно. Они посещали тренировочный зеркальный зал. Один на двоих.
– Ведь мы друзья с вами, не правда ли?
– Нет, – сказал Инсаров.
– Как?..
Щёки её покрылись лёгким румянцем.
Если б в это мгновение Инсаров поднял глаза на Елену, он бы заметил, что лицо её всё больше светлело, чем больше он сам хмурился и темнел; но он упорно глядел в пол.
– Ну, прощайте, – начала она. – Но по крайней мере, так как мы уже встретились, дайте мне теперь вашу руку.
Инсаров протянул было руку.
– Нет, и этого я не могу.
– Не можете?
– Не могу. Прощайте.
И он направился к выходу часовни.
– Погодите ещё немножко. Вы как будто боитесь меня. А я храбрее вас, – прибавила она с внезапной лёгкой дрожью во всём теле. – Я могу вам сказать… хотите?.. Знаете ли, куда я шла? Я шла к вам.
– Ко мне?
– Вы хотели заставить меня сказать, что я…
Суеверный. Знаки. Символы.
Жди – всё ещё впереди.
Диана дождалась на Ленинском проспекте сто четырнадцатый автобус. И прямо до Елизарова.
Смятение. Оно сопровождало Диану.
Дома. Освободившись от зимнего одеяния. Она зябко поёжилась. Потёрла ладонь о ладонь.
– Холодно.
Дрогнувший плаксивый голос.
Хорошо ещё, что ветра нет.
Откуда она? С холода. От Славы.
«Ну вот, – Диана думала немного раздражённо, – сиди тут. А уже была бы там».
Да где там?
Она нетерпелива. Вечная мука ожидания. Одна болезнь. Был ещё Бутусов.
Смотрела телевизор. Вадим и Глеб Самойловы. Она выслушала недлинное интервью. Улыбнулась. Будет о чём написать Виталию.
Диана могла часами быть с музыками.
Когда в одно ухо влетает, в другое вылетает. Очень не нравилось. Ей требовались для общения люди высокоразвитых цивилизаций. Или построений.
Иногда с ней делились: «А вот в наше время была другая музыка. Мелодичная, красивая. Без всякого бестолкового современного «бум-бум-бум». Она желчно усмехалась: «Раньше мы слушали красивое пение, теперь же я испытываю папино терпение».
Правда, она любила разное. Отовсюду.
«И я пел десять лет и, наконец, стал известным лицом… в кругу друзей, – прибежало на ум. – Как сказал Гребенщиков».
За окном. Он собирался зайти за ней. Но она опередила.
«Да, женщина, – бросил он себе с горечью, но и с самодовольством опытного человека, глубоко изучившего жизнь. – Чему удивляться? Ведь это их миссия становиться поперёк дороги. Сейчас я её сплавлю».
Гелли растерянно смотрела на его неприязненное лицо (А. Грин).
– Заедем к моим друзьям, – сказал Лад. – Ты не против?
– Нет. Но уже поздно по гостям ходить.
Полуулыбнулся. Ладо даже преобразилась в ручную и покладистую.
– К тому же со мной… – Ладо кивнула на Карину.
– А это ничего, – Лад успокоил её.
– У вас так принято, да?
– Да. После десяти, часов до трёх.
– Ого! Ну и режим. Я в это время спать предпочитаю, – Ладо высказалась принципиально.
– Однажды я, – захотела рассказать Карина, – ночью проснулась, а там папа…
– Да-а, – протянула Ладо испуганно, она знала об истоках порока её отца, видела их про себя.
Бросила смущённо-насмешливый взгляд на Лада. Его лёгкое любопытство и неудовольствие. Недоразумение неловкого положения.
– Лад, – Ладо сказала с незаурядным спокойствием, – ты не злись. Ладно?
Её непроизвольная рука у него на колене.
– Я же понимаю, – ласково добавила Дивия. – С кем не бывает?
Не в оправдание сказала. Часто было.
– А что, со мной тоже будет? – Карина генетически уклонилась.
– Нет, – вмешался он, – с девушками такого не бывает.
– Бывает. И девушек это не обходит стороной. Пьяная женщина – это то же, что мужчина- дурак в трезвой реальности, – Дивия не удержалась.
– Диана, – сказала Тоня, прочитав данный отрывок, – пообещай не презирать меня.
В тоне Тони было что-то жалкое.
Диана сказала:
– Ну, ладно. Я постараюсь.
То есть сделаю вид.
Она не могла упомнить всё, что когда-то где-то написала.
– Ну, в общем, Ладо правильно говорит, – Лад согласился – надо же. – Но чего-то она больно жестока.
– Особенно к себе, – с гордостью отозвалась она.
– Не знаю, – сомнение Лада выразилось в том, что он остановился на красный. – Предстоит узнать. А тебе на будущее: у нас тут особый менталитет. Но, понимаешь, и в питейном деле существуют нормы. Нужно знать меру.
– Кто бы говорил, – проворчала Ладо.
– Совсем, совсем нельзя? – Карина удивилась.
– Ну, по праздникам, – пошутил Лад, – можно.
– Ага, – пробурчала Ладо, – а праздники чуть ли не каждый день – менталитет же особый.
– Я не так выразился, – Лад исправился.
– Ну и хватит, – Ладо прервала его. – Она ещё маленькая. Ей далеко ещё, ей после расскажут.
– Хорошо, – Карина согласилась с Ладами.
– Она тебе на примере покажет, как действует спиртное на организм человека. Точнее, на женский.
– И совсем не смешно, – Ладо обиделась.
– Тем более, что мы приехали, – закончил Лад. – Пойдём со мной.
– Вот и не пойду, – Ладо завредничала.
– Почему?
– Потому что. Неудобно, – и засмеялась. – Если ненадолго, а то у меня менталитет обособленный.
– Хорошо, – сказал Нок. – Вы можете ехать со мной. Но, предупреждаю, я человек мрачный и не кавалер. Со мной едва ли вам будет весело (А. Грин).
Вероятно, собирались ужинать. Ладо как раз проголодалась.
– Вы специально, что ли, к столу? – Друг в шутку.
Он выглядел по-настоящему гостеприимным. Ладо не ожидала. Он прямо-таки сиял.
– Вы в порядке? – отчего-то он обратился к Ладо.
– Я – в полном, – она смутилась самую малость.
– Да, – продолжил Лад, – только поужинаем и уйдём.
Друг проводил народ в комнату. Оттуда неслись навстречу детские голоса.
«И одинокая мигрень – подруга дней моих, меня любила целый день за двоих», – Ладо потёрла висок.
Болело слева. Как чаще всего. Окружающее – какое-то расплывчатое. Несколько нереальное. Однако пришлось очнуться. Когда вошла женщина. Со светлыми волосами. Очень красивая.
«Ничего себе, – Ладо чуть ли не присвистнула. – А что она могла найти в этом Друге?»
– А это… – он представил, не объяснив, кто она.
Потому что не имел понятия, как это сделать.
– Сегодня я – Ладо.
У неё нет ослепительной красоты. Внешней оболочки.
– Привет, – Ладо тайно улыбнулась. Больше глазами.
Светловолосая тоже. Но свободнее.
Ладо признала за ней родственное.
Несмотря на возражения, она отправилась помочь ей. У мужчин был разговор друг к другу.
Они разговорились. Ладо умела и увлечь, и увлечься.
– Ты очаровательна, – поделилась Светловолосая.
Ладо улыбнулась. И опровергла:
– Я вредная.
– Не думаю, что это твоя единственная характеристика.
– А вот твой друг с тобой не согласился бы. Он меня терпеть не может.
– Наоборот. Простая ревность. Чистая психология.
– Ты психолог?
– Почти.
– А, ну тогда скажи, кто я по темпераменту.
– Меланхолик.
Ладо засмеялась.
– Я так и знала. Даже Лад сперва запутался.
– Значит, холерик.
– Но меланхоличный. У меня своя точка зрения по вопросу о темпераментах. Как-нибудь расскажу потом.
– А почему не сейчас? Каковы основные принципы? Концепция?
– Неужели ты серьёзно отнеслась к моим словам? – Ладо всех и вся подозревала – в лицемерии.
– К холерикам нельзя несерьёзно относиться.
– Да какие концепции? Я вообще против наук разных, – Ладо забыла о подозрениях. – Я бы хотела поучаствовать в эксперименте. В каком-нибудь исследовании о болезни ХХ века – фанатизме. А то я не могу написать свой «Взгляд с экрана».
– Это… про…
– Я отнесу тарелки, – предложила Ладо.
«Романтично! – съязвил про себя Нок, отталкивая веслом лодку. – Моему мёртвому сердцу безопасны были бы даже полчища Клеопатр, и вообще о сердце следовало бы забыть всем» (А. Грин).
Лад посчитал, что пора идти домой. Ладо предпочла бы остаться. Теперь. Но своё желание она ничем не высказала.
Лад встал перед ней. Она приподнималась на носки. Выглядывала из-за его плеча. И радостно улыбалась.
Непонятное предчувствие – о себе любимом и о ней.
Как буду в Питере в следующий раз.
Зацелую.
Приступ смеха.
Поэтами рождаются и становятся. Такие дела.
– Иногда лучше молчать, чем говорить, – Светловолосая предупредила Друга небольным ущипновением.
– Иногда лучше жевать «Stimorol», чем говорить, – Ладо предложила телевизионную версию.
И Лады вышли.
С присутствием женщины Нока примиряло его господствующее положение.
Её деятельной душе требовалось, хотя бы мысленно, делать что-то.
– Час ночи, – сказал он, подставив к спичке часы. – Вы, если хотите, спите.
– Но как же руль?
– Я умею управлять вёслами, – настоятельно заговорил Нок, – а от вашего сонного управления часа через два мы сядем на мель. Вообще я хотел бы, – с раздражением прибавил он, – чтобы вы меня слушались. Я гораздо старше и опытнее вас и знаю, что делать. Можете спать.
– Вы… очень добры. Если нужно будет, пожалуйста, разбудите меня.
«Неужели думаете, что не разбужу? Ясно, что разбужу. Здесь не гостиная, здесь… Как они умеют опутывать паутиной! Это всё инстинкт пола, – решил Нок, – бессознательное к мужчине» (А. Грин).
– Тебе что-нибудь привезти? – Лад неожиданно для себя поинтересовался.
Ладо – вся обратилась к нему. Мужское внимание обязывает.
«Если скажу, чтобы он привёз мне то, пятое, десятое? Я же максималистка. И он подумает? – задалась она вопросом. – Если аленький цветочек – у него получится шутка».
– Мне – ничего. Не нужно. Сам приезжай поскорее, – Ладо говорила второпях, чтобы не перемениться.
Ладо говорила второпях. Не очень правильно. У неё – проблемы с земными языками.
Лад не поверил. Поправлять тоже не стал.
– Девушки особенно любят получать подарки.
– Угу, подношения, – она кивнула.
– Им всегда что-то нужно. Всегда чего-то хочется.
– Это другие жаждут, а не я, – Ладо уже отвлеклась на девушку нетяжёлого поведения. – Взять бы у неё интервью.
– Ну, разумеется, – Лада не задело её мимолётное исчезновение.
– Вы спите? – спросил Нок.
Ответом ему было нечто среднее между вздохом и сонным шёпотом.
– Ну и довольно о ней, – сказал Нок, бросая спичку. – Когда женщина спит, она не вредит.
Он вновь задумался о печальном прошлом. Ему хотелось зажить, если он уцелеет, так, чтоб не было места самообманам, увлечениям и раскаяниям. Не так ли увенчанный славой и сединами доктор обходит палату безнадёжно больных, сдержанно улыбаясь всем взирающим на него со страхом и ропотом?.. Думать о приговорённых, так сказать, бесполезно. Они ему не компания.
«Ну, что же, – враждебно подумал он, – не воображаешь ли ты, что я попался на эту нехитрую удочку? Что я раскисну под твоим взглядом? Девчонка, не мудри! Ничего не выйдет из этого» (А. Грин).
Дверь открыли. Свет не зажгли. Кота чёрного пропустили. Он спрятал глаза. Юркнул внутрь. Замирая, направился в комнату Карины. Шмыгнул под кровать. Притаился до того момента, пока всё не успокоится.
Карину оставили в Карине. Убедились, что все правила соблюдены. И отправились дальше.
Кот выбрался из-под кровати. Мягкой поступью по коврам – полновластный хозяин. Он вернулся после долгого отсутствия. Всё по-прежнему. Миску свою не нашёл. На кухне не нашёл.
Зато – дух незнакомки. На месте прежней женщины. Которую он, кстати, недолюбливал.
Кот сидел у кровати, где спала Карина. Несколько минут назад он, как собака, обнюхивал комнату. Не осмелился прыгнуть на кровать. Она испугается и переполошит всех остальных. Догадывается ли она о своих поучительных путешествиях?
Если рядом с Ладо – кот спокоен. Как было бы уверенно тому, кто приютил его ещё котёнком.
Чёрный кот верил в возможность совершенства.
Войско шло по левому берегу Евфрата.
Равнина, широкая, гладкая, как море, была покрыта серебристой полынью. Деревьев не было видно. Кусты и травы имели ароматический запах. Изредка стадо диких ослов, вздымая пыль, появлялось на краю неба. Пробегали страусы. Жирное, лакомое мясо степной дрофы дымилось за ужином на солдатских кострах. Шутки и песни не умолкали до поздней ночи. Поход казался прогулкой. С воздушной легкостью, почти не касаясь земли, проносились тонконогие газели; у них были грустные, нежные глаза, как у красивых женщин. Воинов, искавших славы, добычи и крови, пустыня встречала безмолвной лаской, звездными ночами, тихими зорями, благовонной мглой, пропитанной запахом горькой полыни.
Но только что проходили - тишина опять смыкалась над равниной, как вода над утонувшим кораблем, и стебли трав, притоптанные ногами воинов, тихо подымались.
Вдруг пустыня сделалась грозной. Тучи покрыли небо. Молния убила солдата, водившего коней на водопой.
В конце апреля начались жаркие дни, товарищи завидовали тому из воинов, кто шел в тени, падавшей от верблюда или от нагруженной телеги с полотняным навесом. Люди далекого севера, галлы и скифы, умирали от солнечных ударов. Равнина становилась печальной, голой, кое-где покрытой только бледными пучками выжженной травы.
Налетали внезапные вихри с такой силой, что срывали знамена, палатки; люди и кони валились с ног. Потом опять наступила мертвая тишина, которая напуганному солдату казалась страшнее всякой бури. Но воины шли все дальше и дальше, не находя врагов. (Д. Мережковский.)
Человек без шляпы, в серых парусиновых брюках, кожаных сандалиях, надетых по-монашески на босу ногу, и белой сорочке без воротничка, пригнув голову, вышел из низенькой калитки дома номер шестнадцать. Очутившись на тротуаре, выложенном голубоватыми каменными плитами, он остановился и негромко сказал: «Сегодня пятница. Значит, опять нужно идти на вокзал».
Произнеся эти слова, человек в сандалиях быстро обернулся. Ему показалось, что за его спиной стоит гражданин с цинковой мордой соглядатая. Но Малая Касательная улица была совершенно пуста.
Июньское утро еще только начало формироваться. Акации подрагивали, роняя на плоские камни холодную оловянную росу. Уличные птички отщелкивали какую-то веселую дребедень. В конце улицы, внизу, за крышами домов, пылало литое, тяжелое море. Молодые собаки, печально оглядываясь и стуча когтями, взбирались на мусорные ящики. Час дворников уже прошел, час молочниц еще не начинался.
Был тот промежуток между пятью и шестью часами, когда дворники, вдоволь намахавшись колючими метлами, уже разошлись по своим шатрам; в городе светло, чисто и тихо, как в государственном банке. В такую минуту хочется плакать и верить, что простокваша на самом деле полезна; но уже доносится далекий гром: это выгружаются из дачных поездов молочницы с бидонами. Сейчас они бросятся в город и на площадках черных лестниц затеют обычную свару
с домашними хозяйками. На миг покажутся рабочие с кошелками и тут же скроются в заводских воротах. Из фабричных труб грянет дым. На Приморский вокзал человек в сандалиях прибыл в ту минуту, когда оттуда выходили молочницы. (И. Ильф, Е. Петров.)
Но только что император вступил в заповедную рощу Аполлона Дафнийского, благоуханная свежесть охватила его. Здесь, под непроницаемыми сводами исполинских лавров, разраставшихся в течение многих столетий, царили вечные сумерки.
Император удивлен был пустынностью: ни богомольцев, ни жертв, ни фимиама - никаких приготовлений к празднику. Он подумал, что народ близ храма, и пошел дальше.
Цикада начала было стрекотать в траве, но тотчас умолкла. Только в узенькой солнечной полоске полуденные насекомые жужжали слабо и сонно.
Император выходил иногда на более широкие аллеи, между двумя бархатистыми титаническими стенами вековых кипарисов, кидавших черную как уголь, почти ночную тень. Сладким и зловещим ароматом веяло от них.
Попадались целые луга дикорастущих нарциссов, маргариток, лилий. Луч полуденного солнца с трудом пронизывал лавровую и кипарисовую чащу, делался бледным, почти лунным, траурным и нежным, как будто проникал сквозь черную ткань или дым похоронного факела.
Наконец, увидел он мальчика лет десяти, который шел по дорожке, густо заросшей гиацинтами. Это было слабое дитя: странно выделялись черные глаза с глубоким сиянием на бледном лице древней, чисто эллинской прелести. (По Д. Мережковскому.)
Иван Иванович совершенно упал духом. Его восторженное состояние после приезда сменилось молчаливой тоской и апатией.
Он чувствовал какой-то испуг перед неведомой ему, оказывается, жизнью. Ему казалось теперь, что жизнь - это какая-то смертельная борьба за право существовать на земле. И тогда, в смертельной тоске, чувствуя, что речь идет попросту о продлении его жизни, он выдумывал и выискивал свои способности, свои знания и способы их применения. И, перебирая все, что он знает, он приходил к грустному заключению, что он ничего не знает. Он знает испанский язык, он умеет играть на арфе, он немного знаком с электричеством и умеет, например, провести электрический звонок, но все это здесь, в этом го-
роде, казалось ненужным и для горожан несколько смешным и забавным. Ему не смеялись в лицо, но он видел на лицах улыбки сожаления и хитрые, насмешливые взгляды, и тогда он, съежившись, уходил прочь, стараясь подольше не встречаться с людьми.
По заведенной привычке он все еще ежедневно и аккуратно выходил на поиски работы. Не торопясь и стараясь идти как можно медленней, он, без всякого трепета, как раньше, почти механически, высказывал свои просьбы. Ему предлагали зайти через месяц, иногда же просто и коротко отказывали.
Иной раз, приведенный в тупое отчаяние, Иван Иванович с сердцем упрекал людей, требуя немедленно работу и немедленную помощь, выставляя свои заслуги перед государством...
Целыми днями он таскался теперь по городу и вечером, полуголодный, с гримасой на лице, бродил бесцельно из улицы в улицу, от дома к дому, стараясь оттянуть, отдалить свой приход домой. (М. Зощенко.)
Заря пламенеет на небе и в воде. Завтра будет ветреный день. Приречные кусты черно-зелены. В дальней темной деревушке все стекла горят праздничным красным светом заката: точно там справляют свадьбу. Где-то в лужках или на болотах звенят ровным дрожащим хором лягушки. Воздух еще легко прозрачен.
На левом борту, на белой скамейке сидит девушка. Гущин раньше не замечал ее, и внимание его настораживается. На ней черное гладкое платье с широкими рукавами, а черный платок повязан, как у монашенки. К женщинам Гущин по природе почти равнодушен, но в обращении с ними труслив и ненаходчив. Однако он подтягивается и несколько раз проходит взад и вперед мимо девушки, заложив руки в карманы брюк, приподняв плечи, слегка раскачиваясь на каждой ноге и грациозно склоняя голову то на один, то на другой бок.
Наконец, он садится рядом, кладет ногу на ногу и правую руку на выгнутую спинку скамейки. Некоторое время он барабанит пальцами и беззвучно насвистывает какой-то несуществующий фальшивый мотив. Потом крякает, снимает мешающее ему пенсне и поворачивается к девушке. У нее простое, самое русское, белое и сейчас розовое от зари лицо, в котором есть какая-то робкая, точно заячья прелесть. Она чуть-чуть курносенькая, губы пухлые, розовые, безвольные, а на верхней губе наивный молочный детский пушок.
Гущин набирается смелости и спрашивает особенным, вежливым, петроградским тоном: - Извините меня, пожалуйста. Не знаете ли вы, какая будет следующая пристань? (А. И. Куприн.)
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами месте стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Выйдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно-радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, было ограничено, отделено от других канавой, - здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру. (Л. Н. Толстой.)
В Новороссийске работа у нас была легкая. Там на горе стоит зерновой элеватор, этажей в двенадцать высоты, а из самого верхнего этажа, по наклонному желобу, чуть ли не в версту длиною, льется беспрерывным золотым потоком тяжелое, полновесное зерно, вливается к нам прямо в трюм и заполняет весь корабль, заставляя его постепенно погружаться в воду. Нам приходилось только разравнивать лопатами его тяжелые груды, причем мы утопали в зерне по самые колени и чихали от пыли.
Наконец, когда барк принял столько груза, сколько он мог вместить, и даже, кажется, немножко более, потому что он осел в воду ниже ватерлинии, мы тронулись в путь. По правде сказать, величественное зрелище представляет из себя пятимачтовый парусник, когда все его паруса выпуклы и напружены. А ты, стоя на рее, с гордостью сознаешь, что тобой любуются с других судов старые специалисты. (А. И. Куприн.)
В это мгновение лодка причалила, и все общество вышло на берег.
Между тем кучер с лакеем и горничной принесли корзинки из кареты и приготовили обед на траве под старыми липами. Все уселись вокруг разостланной скатерти и принялись за паштет и прочие яства. У всех аппетит был отличный, а Анна Васильевна то и дело угащивала и уговаривала своих гостей, чтобы побольше ели, уверяя, что на воздухе это очень здорово; она обращалась с такими речами к самому Увару Ивановичу. «Будьте спокойны», - промычал он ей с набитым ртом. «Дал же Господь такой славный день!» - твердила она беспрестанно. Ее нельзя было узнать: она точно двадцатью годами помолодела. Берсенев заметил ей это. «Да, да, - сказала она, - была и я в мое время хоть куда: из десятка бы меня не выкинули». Шубин присоединился к Зое и беспрестанно ее потчевал; он также уверял ее, что желает преклонить свою голову к ней на колени: она никак не хотела позволить ему «этакую большую вольность». Елена казалась серьезнее всех, но на сердце у ней было чудное спокойствие, какого она давно не испытывала.
Часы летели; вечер приближался. Анна Васильевна вдруг всполошилась. Она засуетилась, и все засуетились, встали и пошли в направлении к замку, где находились экипажи. Проходя мимо прудов, все остановились, чтобы в последний раз полюбоваться Царицыном. Везде горели яркие предвечерние краски; небо рдело, листья переливчато блистали, возмущенные поднявшимся ветерком; растопленным золотом струились отдаленные воды; резко отделялись от темной зелени деревьев красноватые башенки и беседки, кое-где разбросанные по саду. «Прощай, Царицыно, не забудем мы сегодняшнюю поездку!» - промолвила Анна Васильевна... (По И. С. Тургеневу.)
Старый скрипач-музыкант любил играть у подножия памятника Пушкину. Этот памятник стоял в Москве, в начале Тверского бульвара, на нем написаны стихи, и со всех четырех сторон к нему поднимаются мраморные ступени. Поднявшись по этим ступеням к самому пьедесталу, старый музыкант обращался лицом на бульвар, к дальним Никитским воротам, и трогал смычком струны на скрипке. У памятника сейчас же собирались дети, прохожие, чтецы газет из местного киоска, - и все они умолкали в ожидании музыки, потому что музыка утешает людей, она обещает им счастье и славную жизнь. Футляр со своей скрипки музыкант клал на землю против памятника, он был закрыт, и в нем лежал кусок черного хлеба и яблоко, чтобы можно было поесть, когда захочется.
Обыкновенно старик выходил играть под вечер. Для его музыки было полезней, чтоб в мире стало тише и темней. Старик скучал от мысли, что он не приносит людям никакого добра, и поэтому добровольно ходил играть на бульвар. Там звуки его скрипки раздавались в воздухе, в сумраке, и хоть изредка они доходили до глубины человеческого сердца, трогая его нежной и мужественной силой, увлекавшей жить высшей, прекрасной жизнью. Некоторые слушатели музыки вынимали деньги, чтобы подарить их старику, но не знали, куда их положить; футляр от скрипки был закрыт, а сам музыкант находился высоко на подножии памятника, почти рядом с Пушкиным.
Уходил домой он поздно, иногда уже в полночь, когда народ становился редким и лишь какой-нибудь случайный одинокий человек слушал его музыку. (По А. Платонову.)
Вдохновение - это строгое рабочее состояние человека. Душевный подъем не выражается в театральной позе и приподнятости. Так же как и пресловутые «муки творчества».
Чайковский утверждал, что вдохновение - это состояние, когда человек работает во всю свою силу, как вол, а вовсе не кокетливо помахивает рукой.
Каждый человек хотя бы и несколько раз за свою жизнь, но пережил состояние вдохновения - душевного подъема, свежести, живого восприятия действительности, полноты мысли и сознания своей творческой силы.
Да, вдохновение - это строгое рабочее состояние, но у него есть своя поэтическая окраска, свой, я бы сказал, поэтический подтекст.
Вдохновение входит в нас, как сияющее летнее утро, только что сбросившее туманы тихой ночи, забрызганное росой, с зарослями влажной листвы. Оно осторожно дышит нам в лицо своей целебной прохладой.
Вдохновение - как первая любовь, когда сердце громко стучит в предчувствии удивительных встреч, невообразимо прекрасных глаз, улыбок и недомолвок.
Тогда:таш внутренний мир настроен тонко и верно, как некий волшебный инструмент, и отзывается на все, даже самые скрытые, самые незаметные звуки жизни. (По К. Паустовскому.)
Персы более не появлялись. Желая перед решительным нападением истощить римское войско, они подожгли богатые нивы с желтевшим спелым ячменем и пшеницей, все житницы и сеновалы в селениях.
Солдаты шли по мертвой пустыне, дымившейся от недавнего пожара. Начался голод.
Чтобы увеличить бедствие, персы разрушили плотины каналов и затопили выжженные поля. Им помогали потоки и ручьи, выходившие из берегов вследствие краткого, но сильного летнего таяния снегов на горных вершинах Армении.
Вода быстро высыхала под знойным июньским солнцем. На земле, не простывшей от пожара, оставались лужи с теплою и липкою черною грязью. По вечерам от мокрого угля отделялись удушливые испарения, слащавый запах гнилой гари, который пропитывал все: воздух, воду, даже платье и пищу солдат. Из тлеющих болот подымались тучи насекомых - москитов, ядовитых шершней, оводов и мух. Они носились над вьючными животными, прилипали к пыльной потной коже легионеров. Днем и ночью раздавалось усыпительное жужжание. Лошади бесились, быки вырывались из-под ярма и опрокидывали повозки. После трудного перехода солдаты не могли отдыхать: спасения от насекомых не было даже в палатках; они проникали сквозь щели; надо было закутаться в душное одеяло с головой, чтобы уснуть. От укуса крошечных прозрачных мух грязно-желтого цвета делались опухоли, волдыри, которые сперва чесались, потом болели и, наконец, превращались в страшные язвы.
В последние дни солнце не выглядывало. Небо покрыто было ровной пеленой знойных облаков, но для глаз их неподвижный свет был еще томительнее солнца; небо казалось низким, плотным, удушливым, как в жаркой бане нависший потолок.
Так шли они, исхудалые, слабые, вялым шагом, понуря головы, между небом, беспощадно низким, белым, как известь, и обугленной черной землей. (Д. Мережковский.)
Обреченный судьбой на постоянную праздность, я не делал решительно ничего. По целым часам я смотрел в свои окна на небо, на птиц, на аллеи, читал все, что привозили мне с почты, спал. Иногда я уходил из дому и до позднего вечера бродил где-нибудь.
Однажды, возвращаясь домой, я нечаянно забрел в какую-то незнакомую усадьбу. Солнце уже пряталось, и на цветущей ржи растянулись вечерние тени. Два ряда старых, тесно посаженных, очень высоких елей стояли, как две сплошные стены, образуя мрачную красивую аллею. Я легко перелез через изгородь и пошел по этой аллее, скользя по еловым иглам, которые тут на вершок покрывали землю. Было тихо, темно, и только высоко на вершинах кое-где дрожал яркий золотой свет и переливал радугой в сетях паука. Сильно, до духоты пахло хвоей. Потом я повернул на длинную липовую аллею. И тут то же запустение и старость; прошлогодняя лкства печально шелестела под ногами, и в сумерках между деревьями прятались тени. Направо, в старом фруктовом саду, нехотя, слабым голосом пела иволга, должно быть тоже старушка. Но вот и липы кончились; я прошел мимо белого дома с террасой и с мезонином, и передо мною неожиданно развернулся вид на барский двор и на широкий пруд с купальней, с толпой зеленых ив, с деревней на том берегу, с высокой узкой колокольней, на которой горел крест, отражая в себе заходившее солнце. На миг на меня повеяло очарованием чего-то родного, очень знакомого, будто я уже видел эту самую панораму когда-то в детстве. (По А. П. Чехову.)
В мае 1929 года, сидя на скамейке Летнего сада и греясь на весеннем солнце, Мишель незаметно и неожиданно для себя, с каким-то даже страхом и торопливостью, стал думать о своей прошлой жизни: о Пскове, о жене Симочке и о тех прошлых днях, которые казались ему теперь удивительными и даже сказочными.
Он стал думать об этом в первый раз за несколько лет. И, думая об этом, почувствовал тот старый нервный озноб и волнение, которое давно оставило его и которое бывало, когда он сочинял стихи или думал о возвышенных предметах.
И та жизнь, которая ему когда-то казалась унизительной для его достоинства, теперь сияла своей какой-то необычайной чистотой.
Та жизнь, от которой он ушел, казалась ему теперь наилучшей жизнью за все время его существования. Больше того - прошлая жизнь представлялась ему теперь какой-то неповторимой сказкой.
Страшно взволнованный, Мишель стал метаться по саду, махая руками и бегая по дорожкам.
И вдруг ясная и понятная мысль заставила его задрожать всем телом.
Да, вот сейчас, сегодня же, он поедет в Псков, там встретит свою бывшую жену, свою любящую Симочку, с ее милыми веснушками. Он встретит свою жену и проведет с ней остаток своей жизни в полном согласии, любви и нежной дружбе. Как странно, почему он раньше об этом не подумал. Там, в Пскове, остался любящий его человек, который попросту будет рад, что он вернулся.
И, думая об этом, он вдруг заплакал от всевозможных чувств и восторга, охвативших его. (По М. Зощенко.)
Тихонов постоял в раздумье у окна, потом осторожно спустился и пошел в дворцовый парк.
Спать не хотелось. Читать в рассеянном блеске белой ночи было нельзя, так же как нельзя было зажигать свет. Электрический огонь казался крикливым. Он как бы останавливал медленное течение ночи, уничтожал тайны, свернувшиеся, как невидимые пушистые звери, в углах комнаты, делал вещи более неприятно реальными, чем они были на самом деле.
В аллеях застыл зеленоватый полусвет. Поблескивали золоченые статуи. Фонтаны ночью молчали, не было слышно их быстрого шороха. Падали только отдельные капли воды, и плеск их разносился очень далеко.
Каменные лестницы около дворца были освещены зарей: желтоватый свет спадал на землю, отражаясь от стен и окон. Дворец просвечивал сквозь неясную темноту деревьев, как одинокий золотой лист светится ранней осенью сквозь гущу еще свежей и темной листвы. (По К. Паустовскому.)
Недели две как стояла засуха; тонкий туман разливался молоком в воздухе и застилал отдаленные леса; от него пахло гарью. Множество темноватых тучек с неясно обрисованными краями расползались по бледно-голубому небу; довольно крепкий ветер мчался сухой непрерывной струей, не разгоняя зной. Приложившись головой к подушке и скрестив на груди руки, Лаврецкий глядел на пробегавшие веером загоны полей, на медленно мелькавшие ракиты, на глупых ворон и грачей, с тупой подозрительностью взиравших боком на проезжавший экипаж, на длинные межи, заросшие чернобыльником, полынью и полевой рябиной; он глядел, и эта свежая, степная, тучная голь и глушь, эта зелень, эти длинные холмы, овраги с приземистыми дубовыми кустами, серые деревеньки, жидкие березы - вся эта, давно им не виданная, русская картина навевала на его душу сладкие и в то же время почти скорбные чувства, давила грудь его каким-то приятным давлением.
Мысли его медленно бродили; очертания их были так же неясны и смутны, как очертания тех высоких, тоже как будто бы бродивших, тучек. Вспомнил он свое детство, свою мать... Голова его скользила набок, он открывал глаза. Те же поля, те же степные виды; стертые подковы пристяжных попеременно сверкают сквозь волнистую пыль; рубаха ямщика, желтая, с красными ластовицами, надувается от ветра.
Тарантас толкнуло: Лаврецкий выпрямился и широко раскрыл глаза. Перед ним на пригорке тянулась небольшая деревенька, немного вправо виднелся ветхий господский домик с закрытыми ставнями и кривым крылечком; по широкому двору, от самых ворот, росла крапива, зеленая и густая, как конопля; тут же стоял дубовый, еще крепкий амбарчик. (По И. С. Тургеневу.)
Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто в минуту гнева не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем, однако, справедливы, постараемся войти в их положение и, может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель?
Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут - а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него, как на врага; хорошо, ерли удастся ему скоро избавиться от непрошеного гостя; но если не случится лошадей?.. Боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела... И скажу только, что сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в самом ложном виде. (По А. С. Пушкину.)
Весною 1898 года я прочитал в московской газете «Курьер» рассказ «Бергамот и Гараська» - пасхальный рассказ обычного типа, направленный к сердцу праздничного читателя, он еще раз напоминал, что человеку доступно - иногда, при некоторых особых условиях, - чувство великодушия и что порою враги становятся друзьями, хотя и не надолго, скажем - на день.
Со времен «Шинели» Гоголя русские литераторы написали, вероятно, несколько сотен или даже тысячи таких нарочито трогательных рассказов; вокруг великолепных цветов подлинной русской литературы они являются одуванчиками, которые якобы должны украсить нищенскую жизнь больной и жесткой русской души.
Но от этого рассказа на меня повеяло крепким дуновением таланта, который чем-то напоминал Помяловского, а кроме того, в тоне рассказа чувствовалась скрытая автором умненькая улыбочка недоверия к факту, улыбочка эта легко примиряла с неизбежным сентиментализмом «пасхальной» и «рождественской» литературы.
Я написал автору письмо по поводу рассказа и получил от Л. Андреева забавный ответ: оригинальным почерком, полупечатными буквами он писал веселые, смешные слова, и среди них особенно подчеркнуто выделился незатейливый, но скептический афоризм: «Сытому быть великодушным столь же приятно, как пить кофе после обеда».
С этого началось мое заочное знакомство с Леонидом Николаевичем Андреевым. Летом я прочитал еще несколько маленьких рассказов его и фельетонов Джемса Линча, наблюдая, как быстро и смело развивается своеобразный талант нового писателя. (М. Горький.)
А годы шли да шли; быстро и неслышно, как подснежные воды, протекала молодость Елены, в бездействии внешнем, во внутренней борьбе и тревоге. Подруг у нее не было: изо всех девиц, посещавших дом Стаховых, она не сошлась ни с одной. Родительская власть никогда не тяготела над Еленой, а с шестнадцатилетнего возраста
она стала почти совсем независима. Ее душа и разгоралась и погасала одиноко, она билась, как птица в клетке, а клетки не было: никто не стеснял ее, никто ее не удерживал, а она рвалась и томилась. Она иногда сама себя не понимала, даже боялась самой себя. Все, что окружало ее, казалось ей не то бессмысленным, не то непонятным. «Как жить без любви? А любить некого!» - думала она, и страшно становилось ей от этих дум, от этих ощущений. Восемнадцати лет она чуть не умерла от злокачественной лихорадки; потрясенный до основания, весь ее организм, от природы здоровый и крепкий, долго не мог справиться: последние следы болезни исчезли, наконец, но отец Елены Николаевны все еще не без озлобления толковал об ее нервах. Иногда ей приходило в голову, что она желает чего-то, чего никто не желает, о чем никто не мыслит в целой России. Потом она утихала, даже смеялась над собой, беспечно проводила день за днем, но внезапно что-то сильное, безымянное, с чем она совладеть не умела, так и закипало в ней, так и просилось вырваться наружу. Гроза проходила, опускались усталые, не взлетевшие крылья; но эти порывы не обходились ей даром. Как она ни старалась не выдать того, что в ней происходило, тоска взволнованной души сказывалась в самом ее наружном спокойствии, и родные ее часто были вправе пожимать плечами, удивляться и не понимать ее «странностей». (И. С. Тургенев.)
Главной героиней романа И. С. Тургенева «Накануне» является Елена Стахова.
Эта девушка с раннего детства общалась с нищей девочкой Катей, жадно слушала ее рассказы о жизни «на этой божьей воле», представляла себя с посохом в руках. Она «жаждала деятельности, деятельного добра; нищие, голодные, больные ее занимали, тревожили, мучили; она видела их во сне, расспрашивала о них у всех своих знакомых; милостыню она подавала заботливо, почти с волнением». Все животные и насекомые, нуждавшиеся в помощи, «находили в Елене покровительство и защиту: она сама кормила их, не гнушалась ими». Елена выделялась в семье, потому что общалась с народом, а жалость к тем, что слабее ее, она пронесла через всю свою жизнь, всегда помогала им тем, чем могла.
«А годы шли да шли; быстро и неслышно, как подснежные воды, протекала молодость Елены, в бездействии внешнем, во внутренней борьбе и тревоге. Ее постоянно что-то томило, порой она сама себя не понимала», иногда не могла осознать своих желаний и намерений. «Как она ни старалась не видать того, что в ней происходило, тоска взволнованной души сказывалась в самом ее наружном спокойствии, и родные ее часто были вправе пожимать плечами, удивляться и не понимать ее «странностей». Елена была эмоциональной девушкой, в ней было нечто, что отталкивало некоторых. Она - максималистка, от людей требовала слишком многого, не делала снисхождения к человеческим слабостям.
По словам ее отца, «она какая-то восторженная республиканка, Бог знает в кого!». «Все впечатления резко ложились в ее душу; не легко давалась ей жизнь». Елена жила в семье собственной жизнью, но жизнью одинокой. Отца и мать она давно «переросла на голову». Елена была сильным по натуре человеком, но только не могла найти применения своим способностям и возможностям в окружающем ее мире.
Однажды Берсенев рассказал ей о своем друге Инсарове и его судьбе. По словам Берсенева, Елена представляла Дмитрия необычным человеком, но при встрече «он произвел на нее не то впечатление, которого ожидала она». Но все-таки она поняла, что он не похож на других, которые окружали ее до этого момента. Инсаров поразил воображение Елены своими поступками.
Она долго не могла найти объяснение тому, что испытывает к Дмитрию, но вскоре поняла, что полюбила его всей душой. Елена не предполагала, что ждет ее впереди, но готова была идти за своим возлюбленным всюду.
Инсаров помогает ей найти то, что она не имела все эти годы, а именно - цель в жизни. Его цель в жизни становится ее целью. Судьба распоряжается так, что Дмитрий умирает. Елена остается в Болгарии после этого горя. Такой поступок главной героини подтверждает, что она действительно нашла свою цель в жизни и уже не изменит ей. Она - самоотверженная женщина.
Благодаря Инсарову она обретает больше, чем любовь, - она обретает веру в себя, веру в то, что сможет совершать полезные дела даже без Дмитрия.
Задание № 1. Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.
1) В зарослях всю ночь жалобно крякали утки или какие-то другие птицы.
4) Хороший специалист опирается на фундаментальные знания и умение трудиться.
5) Дрожащими от волнения руками расстегнул он ворот рубашки и дышать сразу стало легче.
Ответ:_____
Задание № 2. Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.
1) Кто-то терем прибирал да хозяев поджидал.
2) Многие литературоведы и историки вновь и вновь спорят о тайнах шекспировского творчества.
3) На сад опустился сумрак и погас уже едва дрожащий золотой свет солнца.
4) Ролевое чтение или инсценировка фрагментов из изучаемых произведений особенно нравились нашему классу.
5) В синтаксическом строе двух поэтических текстов мы можем найти как сходства так и различия.
Ответ:_____
Задание № 3 . Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.
1) Ночью поезд мчался в неясную даль и мне вспоминался зимний день в горах Ала-тау.
2) Споры грибов хорошо сохраняются как при высоких так и при низких температурах.
3) В своих картинах Левитан не уходил в сказочный мир или в древнерусскую старину.
4) Здесь и прозрачное небо и хрустально-чистый воздух и свежая зелень придают картине высшую степень одухотворённости.
5) Сверкнула молния и послышался удар грома.
Ответ:_____
Задание № 4. Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.
1) Воины вооружены мечами и пиками и одеты в железные латы.
2) Туман редел и становилось темнее.
3) За окном рос раскидистый вековой вяз и тени от его листвы гуляли по стенам тёмными бесформенными разводами.
4) Пушку нужно осмотреть да хорошенько вычистить!
5) Наука XVI века стремилась как к синтезу наблюдения и математического расчёта так и к определению философской сущности вещей.
Ответ:_____
Задание № 5. Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.
1) Литературе нужны как талантливые писатели так и талантливые читатели.
2) На первом снегу в осиновых и берёзовых рощах попадаются заячьи и беличьи следы.
3) Вечером ветер перешёл в ураган и царство тишины превратилось в кромешный ад.
4) Ученица не отвечала и пауза затянулась.
5) Лес и поле и цветущий луг залиты солнцем.
Ответ:_____
Задание № 6. Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.
1) Ваш внутренний мир настроен тонко и верно и отзывается на самые незаметные звуки жизни.
2) Для праздничной иллюминации использовались как электрические гирлянды так и фонари.
3) Ночью ветер злится да стучит в окно.
4) Матрос энергичными рывками выдёргивает скрепляющий мешок конец верёвки и в образовавшуюся брешь хлещет потоком рыба.
Ответ:_____
Задание № 7. Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.
1) Самые первые архивы в России возникли вместе с монастырскими книжными и рукописными собраниями.
2) Вода расступалась и по обе стороны от носа лодки уходила углом живая волна.
3) Мы видели несколько деревьев вдали да бегущие по влажной траве тени гонимых ветром туч.
4) Сквозь шум волн до них долетали не то вздохи не то приглушённые крики.
5) К утру относительное затишье наконец установилось и появилась надежда у уставших людей на отдых.
Ответ:_____
Задание № 8. Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.
1) Художники конца XX века проявляли особый интерес к патриархальному русскому укладу и на их полотнах появился образ воссозданной легендарной Руси.
2) А годы шли быстро и неслышно и уносили с собой эти воспоминания.
3) На одном и том же кусте сирени я увидел жёлтые листья и начавшие набухать почки.
4) Наш поезд останавливался как на больших так и на маленьких станциях.
5) Попутчик не расслышал сказанного или пренебрёг моим намёком.
Ответ:_____
Задание № 9. Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.
1) Земляникой да черникой полны наши леса!
2) Учебник М.В. Ломоносова по риторике пользовался большой популярностью и при жизни автора он издавался трижды.
3) С трудом различаю цвет и очертания и людей и животных и предметов.
4) Звуки соловьиной песни заполняли пространство между рекой и небосводом.
5) По вечерам хозяин или читал или играл в шахматы.
Ответ:_____
Задание № 10. Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.
1) Работа шла быстро и весело и была вовремя закончена.
2) Довольно скоро он обжился в этом районе и подружился с соседями.
3) Дважды ему попадались маленькие полянки и тогда можно было взглянуть на мерцающие в вышине звёзды.
4) Багряные и золотые листья медленно и плавно кружатся в воздухе и тихо опускаются на влажную землю.
5) Причастия способны как образно описать предмет или явление так и представить его признак в динамике.
Ответ:_____
ЗАДАНИЕ 15
| № задания | Ответ |
