Александр Иванович Остерман-Толстой: биография

Портрет графа А. И. Остермана-Толстого. 1825., Доу, Джордж.
В государственном музее Эрмитаж (Санкт-Петербург), в военной галерее Зимнего Дворца висит портрет графа А. И. Остермана-Толстого, 1825 год.

Портрет кисти знаменитого английского художника Джорджа Доу — автора многочисленных портретов русских генералов, участников Отечественной войны 1812 года. На его картинах все генералы «Военной галереи» запечатлены с орденами, медалями, муаровыми лентами, золотыми эполетами.

Портрет графа Остерман-Толстого получился очень реалистичным. На вас смотрит скромный человек, обладающий рыцарским бесстрашием, мужественной сдержанностью и затаенной одухотворенностью. Мундир закрывает наброшенная на плечи генеральская шинель, скрывающая недостаток руки, и лишь у самого ворота мундира видна единственная из многочисленных наград генерала - крест «Георгия» 2 степени.

Чем же известен граф Александр Иванович Остерман-Толстой?

15 занимательных фактов из биографии героя России.

№1.

Он происходил из древнего рода Толстых. Отец его, Иван Матвеевич, был генерал-майор, мать была дочерью графа А. И. Остермана — дипломата, сподвижника Петра Великого, дядя Николай Матвеевич был также как и его отец — артиллерийским генерал-майором.

Отец Александра Ивановича был не очень богатым помещиком, но очень деспотичным не только к своим вассалам, но и к сыну. Графом Остерманом он стал благодаря его бездетным родственникам. Дяди — графы Остерманы — канцлер Иван Андреевич и сенатор Федор Андреевич, передали племяннику в наследство свою фамилию, вместе с графством, несколькими тысячами душ, огромными сосновыми лесами под Москвой и Петербургом и дубовыми в Рязанской губернии, которых целый век не трогал топор. А также палаты в Москве, несколько десятков пудов серебра и разные драгоценности на большие суммы.

Иван Матвеевич, несмотря на такую благодать, падавшую с неба на его сына, кичась своим древним родом, с трудом согласился, чтобы фамилию Толстых поставили в хвосте фамилии Остерманов, происходившей, как он говорил, «от немецкого попа».

№2.

Прюдон, Пьер Поль. Портрет графа А. И. Остермана-Толстого. Между 1807 и 1812 гг. Государственный Эрмитаж
Граф Александр Иванович получил прекрасное образование, знал отлично французский и немецкий языки и воспитанный в идеях екатерининского времени о восстановлении греческой империи, учился греческому языку. У него была огромная библиотека, полки которой в основном состояли из книг военной тематики. Любимым обществом считал ученых и деятелей науки.

№3.

Участвовал в 1790 году под командованием А. Суворова в штурме Измаила, награждён за отличие орденом Св. Георгия 4-го кл. С 1793 года служил в Бугском егерском корпусе, сформированном М. Кутузовым — мужем его тётки Екатерины Ильиничны Бибиковой.

№4.

27 января (8 февраля) 1807 года участвовал в сражении при Прейсиш-Эйлау — самой кровавой битве русско-прусско-французской войны. Командуя 2-й дивизией и всем левым флангом русской армии, он сумел сдержать удар на его позиции корпуса Даву и стал по сути спасителем всей армии.

№5.

Участник Великой Отечественной 1812 г., генерал. Во время войны он командовал 4-м пехотным корпусом в 1-й Западной армии Барклая-де-Толли, отличился под Островно и при Бородино.

В Бородинском сражении Остерман-Толстой участвовал в боях на батарее Раевского, был контужен, но через несколько дней вернулся в строй.

Из рапорта с представлением списка генералов, отличившихся при Бородино М. Б. Барклай-де-Толли:

«…Примером своим ободрял подчиненные ему войска так, что ни жестокий перекрестный огонь неприятельской артиллерии, ни нападения неприятельской конницы не могли их поколебать, и удержали место своё до окончания сражения».

А.Шепелюк «М.И.Кутузов на командном пункте в день Бородинского сражения». Остерман-Толстой изображен первым, в профиль.
Граф знаменит своими словами, сказанными им в бою под Островно:

«Яростно гремела неприятельская артиллерия и вырывала целые ряды храбрых полков русских. Трудно было перевозить наши пушки, заряды расстрелялись, они смолкли. Спрашивают графа: «Что делать?» «Ничего, — отвечает он, — стоять и умирать!»»
Из воспоминаний писателя И. И. Лажечникова: «И стояли русские воины, и умирали, ограждая своими телами безопасность движений целой армии Барклая, которой надо было, чего бы ни стоило, соединиться с армией Багратиона. Этот лаконический ответ, известный всей русской армии, к сожалению, почему-то не попал в материалы историка Погодина. Ему дал, однако ж, почетное место военный историк Богданович в своем описании «Отечественной войны». Он напомнил мне другой, подобный ответ графа. Когда в одном военном обществе рассказывали о каком-то героическом подвиге, и рассказчик прибавил: «Это подвиг, достойный римлянина», — граф возразил с неудовольствием: «Почему же не русского?»

№6.

Картина Алексея Кившенко «Военный совет в Филях» (1880)
Графу до сих пор не могут простить «совет, поданный им в 1812 году в Филях о необходимости оставить Москву без боя». Многие даже смеют упрекать графа в трусости. Конечно же — это мнение ошибочно. Трусом граф никогда не считался — об этом говорят его многочисленные ранения, полученные в боях с противником.

А касаемо того, что Москву надо было оставить без боя — это было самым трезвым, хладнокровным и дальновидным решением. В сложившихся обстоятельствах военного времени, данное решение было спасением для десятков тысяч солдат. Армия была истощена. Более того — поданное им в Филях мнение согласовывалось с мнениями Барклая-де-Толли, Раевского и Дохтурова. Новое сражение под Москвой было бесполезно и невозможно. К тому же, отступление армии по улицам Москвы произведёт тягостное впечатление на горожан.

Окончательное решение принял главнокомандующий М. Кутузов, согласившись с мнением большинства, что «с потерей Москвы не потеряна ещё Россия». Решение было мужественным, так как никто не мог предсказать, как оно будет воспринято при дворе, и каковы будут последствия. Мера ответственности за сдачу исторической столицы неприятелю была очень велика и могла обернуться для главнокомандующего отставкой.

№7.

Пленение маршала Вандама казаками в сражении под Кульмом 30 августа 1813 г. Раскрашенная гравюра Карла РАЛУ по рис. И.А. Клейна.
В кампанию 1813 года Остерман-Толстой прославил своё имя в блестящем бою под Кульмом, в Богемии (ныне Чехия), где получил осколочное ранение от ядра. Командование Остерман-Толстой передал генералу Ермолову.

Сражение длилось два дня. В первый день, 29 августа, русская гвардия под командованием графа Остермана-Толстого сдержала ценой больших потерь натиск втрое превосходящих сил французского корпуса Вандама. На второй день, 30 августа, французский корпус сам оказался в окружении союзных войск и был принуждён к сдаче.

Победа при Кульме закрыла наполеоновским войскам путь в Богемию, народ Чехии преподнёс герою сражения подарок. В Государственном Историческом музее хранится кубок, поднесённый «храброму Остерману от чешских женщин в память о Кульме 17 августа 1813 года», и мундир, в котором был Остерман-Толстой в момент ранения.

В результате ранения он потерял левую руку.

На соболезнования о ранении он ответил:

«БЫТЬ РАНЕНОМУ ЗА ОТЕЧЕСТВО ВЕСЬМА ПРИЯТНО, А ЧТО КАСАЕТСЯ ЛЕВОЙ РУКИ, ТО У МЕНЯ ОСТАЕТСЯ ПРАВАЯ, КОТОРАЯ МНЕ НУЖНА ДЛЯ КРЕСТНОГО ЗНАМЕНИЯ, ЗНАКА ВЕРЫ В БОГА, НА КОЕГО ПОЛАГАЮ ВСЮ МОЮ НАДЕЖДУ».

Из воспоминаний писателя И. И. Лажечникова: «Раненого (рука держалась еще на плечевом суставе; надо было отделить ее) отнесли с места сражения на более безопасное; приехал король прусский и, увидав его окровавленного, в бесчувственном положении, заплакал над ним. Лишь только он пришел в себя, первою его мыслью, первым словом был государь, которого он любил до обожания.

— Est-ce vous, sire? (- Это вы, ваше величество? фр.) — спросил он короля, — l’empereur mon maitre est-il en surete? (Мой господин император в безопасности? фр.)

Его скоро окружили врачи из разных полков. Он остановил свой взор на одном из них, еще очень молодом человеке, недавно поступившем на службу (это был Кучковский), подозвал его к себе и сказал ему твердым голосом:

«ТВОЯ ФИЗИОНОМИЯ МНЕ НРАВИТСЯ, ОТРЕЗЫВАЙ МНЕ РУКУ».

Во время операции он приказал солдатам петь русскую песню. Этот рассказ передан мне адъютантами его, бывшими при нем в Кульмском деле…

Рука эта долго хранилась в спирте. Когда я приехал с ним в 1818 году в его Сапожковское имение, село Красное, он куда-то пошел с священником и запретил мне сопровождать его. Впоследствии я узнал от того же священника, что он зарыл руку в фамильном склепе своих дядей, графов Остерманов, в ногах у гробниц их, как дань благодарности за их благодеяния и свидетельство, что он не уронил наследованного от них имени.»

№8.

Граф Остерман-Толстой был благородным и честным человеком. Когда флигель-адъютант князь Голицын привез графу Остерману св. Георгия 2-го класса, Остерман-Толстой сказал ему:

«ЭТОТ ОРДЕН ДОЛЖЕН БЫ ПРИНАДЛЕЖАТЬ НЕ МНЕ, А ЕРМОЛОВУ, КОТОРЫЙ ПРИНИМАЛ ВАЖНОЕ УЧАСТИЕ В БИТВЕ И ОКОНЧИЛ ЕЕ С ТАКОЮ СЛАВОЙ».

Александр Иванович Остерман-Толстой, 1827. Гравюра Лазинио

№9.

В начале 1820-х годов Остерман-Толстой жил в Петербурге в своем доме на Английской набережной. Во время подавления восстания декабристов в 1825 году некоторые восставшие офицеры (Д. Завалишин, Н. Бестужев и В. Кюхельбекер) укрылись в доме Остермана-Толстого на Английской набережной. В числе декабристов оказались родственники Остермана; он хлопотал за смягчение наказания для них, но безуспешно.

№10.

Был женат с октября 1799 года на фрейлине княжне Елизавете Алексеевне Голицыной, одной из богатейших невест России, дочери генерал‑майора князя Алексея Борисовича Голицына, младшей сестре графини Марии Алексеевны Толстой, жены графа Петра Александровича Толстого. Семейная жизнь графа Толстого не ладилась — жена была слишком ревнивой. Но как выяснилось позднее, ревность была небезосновательна. Умерла Елизавета Алексеевна в 1835 году от апоплексического удара.

№11.

В 1822 году Остерман-Толстой поселил у себя своего дальнего родственника, известного русского поэта Фёдора Тютчева, семья которого давно дружила с Остерманами. После кончины жены графа, Тютчев познакомил его с молодой вдовой из Италии — графиней Марией Лепри. К тому времени он уже жил в Пизе или Флоренции. Он страстно полюбил красавицу Марию и ее троих детей.

Боясь со временем, на старости лет, сделаться ревнивым, он пожертвовал ее спокойствию своею горячею к ней привязанностью и выдал ее с богатым приданым за молодого, красивого ее соотечественника. Детям он дал хорошее воспитание и обеспечил их будущее. Правда, для удовлетворения этих потребностей срезали вековые подмосковные леса, которые так берегли старики, графы Остерманы…

№12.

Граф Александр Иванович Остерман-Толстой провел последние годы своей жизни в чужих краях и умер в Женеве в возрасте 86 лет. В мае того же года его тело отправлено в родовое имение, село Красное Рязанской губернии Сапожковского уезда и там перезахоронено в Троицкой церкви. Говорят, что на его могиле был поставлен памятник, работы Торвальдсена. На нем кульмский герой представлен лежащим, облокотясь правою рукой на барабан; другая рука, оторванная, лежит вблизи на земле вместе с французским орлом или знаменем. Подобный памятник сегодня находится в Государственном Историческом Музее.

Обратите внимание на замысел этого шедевра. Отрубленная рука «тянется» к барабану. В нем были размещены утерянные часы, которые показывали время ранения графа.

Граф А. И. Остерман-Толстой во время боя при Кульме. 1820-е гг. Мрамор белый. Государственный Исторический музей, Скульптор Гальберг, Самуил Иванович.
В память о том, что знаменитый герой Отечественной войны 1812 года когда-то покоился в женевской земле, 16 февраля 2006 года по инициативе российских дипломатов на кладбище Пти-Саконне в Женеве была открыта мемориальная доска.

№13.

В Швейцарии, Франции, Англии и других странах до сих пор живут потомки полководца. Они чтут память своего знаменитого предка, берегут его личные вещи, документы, боевые награды, интересуются русской историей, некоторые даже изучают русский язык и изредка посещают Россию.

№14.

В 2012 году Центральным банком Российской Федерации была выпущена монета (2 рубля, сталь с никелевым гальваническим покрытием) из серии «Полководцы и герои Отечественной войны 1812 года» с изображением на реверсе портрета генерала от инфантерии А.И. Остермана-Толстого.

№15.

Характеристика графа из воспоминаний писателя И. И. Лажечникова:

«Писатель А.И.Герцен называл его «непреклонным старцем». Остерман-Толстой никогда не касался в разговорах лиц и событий периода царствования Николая I, однако резко обрывал нападки на Россию, когда они исходили от иностранцев. Характер у него был властный, с немалыми странностями, но, по отзыву П.А.Вяземского, «качества его, более других выступавшие, были: прямодушие, благородство и глубоко врезанное чувство народности, впрочем, не враждебной иноплеменным народностям».

Характерны в этом отношении слова самого Остермана-Толстого, сказанные им в 1812 году одному из иностранцев на русской службе:

«ДЛЯ ВАС РОССИЯ МУНДИР ВАШ - ВЫ ЕГО НАДЕЛИ И СНИМИТЕ КОГДА ХОТИТЕ. ДЛЯ МЕНЯ РОССИЯ КОЖА МОЯ».

Граф строго взыскивал за слишком жестокие телесные наказания. Слово слишком употребил я с намерением, потому что обыкновенные наказания розгами и палками не выходили из тогдашнего порядка вещей и не в одном русском войске.

Граф свято чтил память людей, сделавших ему какое-либо добро. Указывая мне однажды на портрет, висевший у него в кабинете, он сказал: «Вот мой благодетель: он выручил мою честь под Прейсиш-Эйлау». Это был портрет Мазовского, бывшего в этом деле командиром лейб-гвардии гренадерского полка, который исторг графа из среды неприятелей, готовых уже схватить его. Кучковскому, отрезывавшему ему под Кульмом руку, выдавал он пенсион, также некоторым незначительным лицам, которые чем-нибудь были полезны его дядям, графам Остерманам.

Приезжая в свои рязанские деревни, он приглашал к себе мелкопоместных соседей, людей простых и незначительных, и обращался с ними, как добрый кампаньяр. При воспоминании о матери своей у него нередко выступали слезы; с миниатюрным портретом ее, который носил на груди, он никогда не расставался.

Против суровостей русских непогод граф, казалось, закалил себя; нередко в одном мундире, в сильные морозы, делал смотр полкам. Это была железная натура и телом, и душою. В пище он был чрезвычайно умерен; за столом только изредка бокал шампанского.

Изысканных блюд, особенно пирожных, не терпел. Любил крутую гречневую кашу до того, что, живя в Италии, выписывал по почте крупу из России.
Не признавал азартные игры и обожал русскую литературу, по тогдашнему времени, державинскую, карамзинскую и озеровскую. Как-то ему в Петербурге расхвалили «Федру» Лобанова, которую Пушкин называл Федорой; меня заставили прочесть в присутствии графини отрывки, сначала из подлинника, а потом из перевода.

— «Отчего, — спросила меня графиня, — у Расина выходит все так гармонично, так хорошо, а по-русски так тяжело, грубо и скучно? Видно, русский язык неспособен передать красоты французской поэзии».

— «Тут виноват не русский язык, который не беднее, если не богаче и гармоничней французского, — отвечал я, — а недостаток таланта и дубоватость переводчика. Впрочем, наш язык сделался живым русским языком, и то литературным, со времен Карамзина, а в обществах он до сих пор остается мертвым».

Не скрою, что граф Александр Иванович имел большие странности. Некоторые его эксцентричности, разглашаемые, как водится, с прибавлениями, доходили до Петербурга, где остряк Нарышкин умел передавать их в самом смешном виде. Но в эксцентричности графа не было ничего грязного, бесчестного… Он держал в своей лагерной палатке огромного белого орла и белого ворона и любил иметь у себя во дворе, когда жил в Калуге, медведей. Двум хирурги отрезали по сустав передние лапы, в которых заключается главная их сила. Им сделана была фантастическая одежда. Но разве Байрон в Венеции не имел около себя целого зверинца с обезьянами, кошками, собаками, лисицей, ястребами и коршунами? Правда, Байрон не делал хирургических операций своим четвероногим любимцам…»

Статья подготовлена по материалам сайта Википедии и мемуаров писателя И. И. Лажечникова.

ВВЕДЕНИЕ. ПРОВИДЕНИЮ БЫЛО УГОДНО ...

Не руководит ли порой судьба нашими замыслами, и не исправляет ли она их!
Мишель Монтень. «Опыты»

В немецкой и российской историографии под названием Остерманиана именуется собрание документов, фактов, свидетельств, имеющих отношение к немецко-российскому роду Остерманов. Исторический персонаж Остерманианы, давший название указанному собранию, Генрих Иоганн Фридрих Остерман, родился в вестфальском городе Бохум 9-го июля 1687 года в семье пастора Иоганна Конрада Остермана и дочери стряпчего Урсулы Маргарете Виттгенштайн. В родстве с Остерманами состояли многие известные российские фамилии, в т.ч. Голицыны, Толстые, Тютчевы. Возникновение, расцвет и угасание рода Остерманов отмечены фаталистическими событиями.

Некоторые из них произошли при жизни Фёдора Ивановича Тютчева и нашли свое отражение в его поэзии и письмах. К настроениям фатализма Тютчева причастен его домашний учитель Семён Егорович Раич. Он, прекрасный знаток русской и античной словесности, много рассказывал любознательному подростку об основах духовности древних греков и римлян, античной философии, литературе, мифологии. Раич объяснял, как через миф отображалось религиозное и мистическое сознание древних людей. «Раич - любопытная фигура в тогдашнем лирическом разброде , - писал Тынянов. - Он стремился к выработке особого поэтического языка: объединению ломоносовского стиля с итальянской эвфонией, усовершенствовал слог своих учеников вводом латинских грамматических форм » . В мифах постулировалось равновесное сочетание бытия и небытия, порядка и хаоса, которое находило своё выражение в общем миропонимании. Характеры персонажей мифологических сюжетов были вполне человечны, философия «жизни» богов соответствовала земным представлениям. Боги, как и люди, опасались тёмных сил Рока. Участь людей в руках богинь-парок, сильнее которых был только бог времени Крон, он же их отец Зевс. Позже С.Е. Раич писал: «Провидению было угодно вверить моему руководству Ф.И. Тютчева, вступившего в десятый год жизни. Необыкновенные дарования и страсть к просвещению милого воспитанника изумляли и утешали меня, года через три он уже был не учеником, а товарищем моим - настолько быстро развивался его любознательный и восприимчивый ум ». Так под знаком Провидения началась сознательная жизнь Фёдора Ивановича Тютчева, которое не оставляло его своим вниманием до конца дней.

Календарные поводы побуждали к размышлениям о быстротечности бытия и двенадцатилетнего стихотворца Фёдора («На Новый 1816 Год»), и умудрённого жизнью поэта («На Новый 1855 год»). Писал ли Тютчев о природе, философии бытия, любви, окружающей жизни, он пропускал свое видение через призму судьбы, рока, времени:

Стоим мы слепо пред Судьбою,
Не нам сорвать с нее покров...
Я не свое тебе открою,
Но бред пророческий духов...

Еще нам далеко до цели, Гроза ревет, гроза растет - боль души за трагедию Крымской войны. В русском обществе модно было увлечение спиритизмом, гаданием на вращающихся приспособлениях в виде тарелок-столиков с закреплённым карандашом, выписывающим под влиянием рук гадателей бред пророческий духов . В 1853 году Тютчева и всю страну волновал вопрос о войне, он писал жене в Мюнхен: «...только одни столы и занимаются текущими событиями, ибо именно стол, отвечая на мой вопрос, написал мне самым красивым своим почерком, что в будущий четверг, т. е. 8/20-го этого месяца, появится манифест с объявлением войны...самое позднее через пять дней (ибо сегодня 3/15 октября), ...правду ли говорят столы(?) ». Правду! Война Турции была действительно объявлена 20-го октября 1853 года!

То, что должно произойти, того не избежать. Такова доля... Поэт чувствовал существование высших сил, управляющих его жизнью. Он убеждался в задуманной целенаправленности явлений его бытия. Фатализм порождал безволие, непротивление стихии. У Тютчева не возникало дилемм выбора пути типа «Налево пойдёшь - коня потеряешь, направо пойдёшь - голову сложишь». Он доверялся судьбе, всегда подчинялся обстоятельствам, не требующим принятия решений. Но одновременно Тютчев воспринимал свой поэтический дар как способность, данную ему Провидением. Поэзия являлась к нему свыше:

Среди громов, среди огней,
Среди клокочущих страстей,
В стихийном, пламенном раздоре,
Она с Небес слетает к нам -

В формировании Фёдора Ивановича Тютчева как мыслящей личности, государственного политика, поэта европейского масштаба большое значение сыграла двадцатидвухлетняя жизнь на Западе (1822-1844), в т.ч. двадцатилетняя в Мюнхене. Здесь он создал сто стихотворных шедевров, которые стали явлением мировой культуры. Удивительно, но в Баварии Тютчев оказался не по своему желанию, а по случайному стечению обстоятельств. Весь ход событий, предопределявший условия его жизни, был как бы предначертан и совершался без вмешательства его воли. Такой образ существования по плану судьбы находил отражение в творчестве поэта. Эпизод, послуживший причиной приезда Тютчева в Мюнхен, произошёл за 100 лет до рождения поэта...

ОСТЕРМАНИАНА. ГЛАВА ПЕРВАЯ

Появление на свет Генриха Остермана не было предвещено оракулами, небесными знамениями или другими мистическими фетишами. Он был третьим ребёнком в небогатой многодетной семье. Началась история Остерманианы не в Бохуме 9-го июля вышеуказанного 1687 года в день рождения Генриха, а значительно позднее - 4-го мая 1703 года в университетском погребке «У Розы», что в тюрингском городе Йена.

Вечером того дня в кабачок зашли трое студентов. В пивной уже веселилась компания подвыпивших однокашников. Один из распалённых хмелем первокурсников нелепо прыгал, размахивая шпагой. Вошедшие в кабачок юноши засмеялись. Их смех показался прыгуну оскорбительным. Пьяный танцор, подбадриваемый товарищами, сделал изящное па и без лишних слов проткнул своим оружием одного из вошедших. В половине двенадцатого ночи мнимый обидчик скончался. Убийцей оказался 16-летний Генрих Остерман, сын лютеранского священника из Бохума. Так началась Остерманиана.

История сохранила имя жертвы, им был 24-летний студент Г.Ф. Борхердинг из Ганновера. Его мать, убитая горем, в сердцах прокляла род убийцы страшным заклинанием, пожелав исчезновения всей фамилии. Могила студента на городском кладбище и сегодня украшена цветами. О ней в народе рассказывают легенды, особенно ей поклоняются молодые люди. Существует поверье, что будто в брачную ночь, проведенную 4-го мая на могиле Борхердинга, возникнет новая жизнь, которой будут суждены долгие счастливые годы, непрожитые юношей. Так предание хранит память о несостоявшейся жизни молодого человека, убиенного по пьяной глупости недоросля.

Что замыслили старые парки , востребовав душу безвинного сына ветеринара? Потом Генрих в оправдание придумает версию дуэли. Это будет неправдой. Сражения не было, свершилось неправедное убийство. Спасаясь от правосудия, отрезвевший молодчик бежал из города и далее в Голландию . В амстердамском порту русский вице-адмирал К.Крюйс принял беглеца на государеву службу: царь нуждался в грамотных европейцах, которых Пётр вводил в свою команду. Данный трагический эпизод круто изменил жизнь Остермана. Вся дальнейшая его биография хорошо известна. Генрих в России стал именоваться Андреем Ивановичем . Он проявил усердие и таланты, военные, дипломатические, организаторские, был замечен троном и возвышен. В 1721 году Остерман участвовал в выработке условий Ништадтского мира, завершившего Северную войну. «За отличные труды и верность» в 1721 году Пётр пожаловал Остерману титул барона. После Шафирова это был второй баронский титул в России. В 1723 году Пётр назначил Остермана сенатором. Он был в числе авторов «Табели о рангах» и проекта организации Коллегии иностранных дел, вице-президентом которой Остерман стал в 1723. После смерти Петра его влияние усилилось, и в 1730 году Остерман был возведён в графы. В 1741 году дворцовые интриги оказались не в его пользу, и Елизавета Петровна, дочь Петра, приговорила Остермана к казни, замененной, впрочем, вечной ссылкой в город Березов Тобольской губернии, где он скончался 31 мая 1747 года.

В российской историографии оценка личности Остермана неоднозначна. Историки закрепили за ним репутацию «хитрого вестфальца ». Герцог Лирийский, первый испанский посол в Петербурге, так его характеризует: «Он имел все нужные способности, чтобы быть хорошим министром, и удивительную деятельность. Он истинно желал блага русской земле, но был коварен в высочайшей степени, и религии в нем было мало, или, лучше, никакой, был очень скуп, но не любил взяток. В величайшей степени обладал искусством притворяться, с такою ловкостью умел придавать лоск истины самой явной лжи, что мог бы провести хитрейших людей. Словом, это был великий министр » .

Германия всегда чтила память незаурядного выходца из Бохума. Первая краткая биография Остермана была написана ещё при его жизни, в 1742 году , в 1834 году его жизнеописание было включено в «Историю Бохума». 9 июля 1937 года городские власти и общественность пышно отпраздновали 250-летие со дня рождения своего выдающегося земляка .

В 1834 году в Бохум обратился обедневший князь Мстислав Александрович Голицын, последний граф Остерман, проживавший тогда в Париже, с предложением продажи городу жалованной грамоты на графский титул Остермана. Грамота была подписана Екатериной II в 1790 году, через 60 лет после свершения факта события. Реликвия хранилась у князей Голицыных, наследников Остермана. Владелец назначил большую по тогдашним временам цену - десять тысяч марок. Князь не уступал в цене, и покупка не состоялась. Вторжение немецких войск во Францию в 1940 году изменило равновесие прав торгующихся сторон. М.А. Голицын вместе с женой-француженкой и дочерью укрывался в маленьком городке у подножия Пиренеев и очень бедствовал. Там его и отыскали. Теперь торги были недолгими, и 30 октября 1941 года грамота была продана архиву города Бохума за две с половиной тысячи марок . В 1987 году, в связи с 300-летием со дня рождения графа, в Бохуме была организована выставка. В декабре 1997 года в городском архиве Бохума состоялась конференция «Немец при царском дворе», посвященная 250-летию со дня его смерти .

Дочь Анна была выдана замуж за небогатого Ивана Матвеевича Толстого, и через неё Остерманы породнились ещё с одной ветвью Толстых .

Сын Иван, женатый на Александре Ивановне Талызиной, стал вице-канцлером, президентом Коллегии иностранных дел, т.е. он занимал очень высокую государственную должность . Иван Андреевич был человеком сосредоточенным и благородным. «Гербовник» так и пишет о нем: «Муж души возвышенной, пламенно-любящий свое отечество, он благородством поступков своих стяжал почтение современников ». Прекрасный пример для потомков!

Но на беду рода Остерманов браки Фёдора Андреевича и Ивана Андреевича были бездетными. Знаменитой фамилии грозило угасание, две богатые влиятельные родственные семьи оказались без наследников! Братья-графы обратились к Екатерине II с просьбой о передаче имени, титула, герба и майората Остерманов их двоюродному внуку (т.е. внуку их сестры), Александру Ивановичу Толстому (род. 6/18 февраля 1770 году ). Оба двоюродных деда находились уже в преклонном возрасте. Екатерина давно обратила внимание на высокого, худощавого молодого подполковника, сподвижника Суворова, заметила его выразительные глаза на смуглом лице, освещённом добродушием, которое пробивалось сквозь наружную холодность и даже суровость. Таким запомнил его князь П.Вяземский. Особый шарм придавала Александру Ивановичу близорукость, из-за которой он однажды едва не угодил в плен к французам. Во время сражений он обычно надевал очки. (Ещё после ясского мира Александр Иванович приезжал в Петербург и лично императрицей был пожалован из поручиков в капитаны, минуя чин штабс-капитана.) Бумагу на утверждение принесли не в самое благоприятное время для государыни, она находилась в дурном расположении духа и была нездорова, но документ рассмотрела благосклонно: «Подполковнику Александру Ивановичу Толстому, имеющему наследовать заповедное имение дядей (sic!) его, графов Ивана и Федора Андреевичей Остерман, принять их титул и фамилию и именоваться впредь графом Остерман-Толстым с тем, чтобы фамилия эта и графский титул переходили лишь к старшему в роде из его потомков ». 27 октября 1796 года императрица начертала «Быть по сему! ». Затягивание утверждения на несколько дней оставило бы судьбу подполковника без изменения: 6 ноября 1796 года Екатерина II скончалась.

Остерману-Толстому было дано в потоке событий точно уловить своё время действия. Благодаря именно этому качеству граф станет выдающимся командиром, героем Отечественной войны. Остерманиана продолжалась...

ОСТЕРМАНИАНА. ГЛАВА ВТОРАЯ

А.И. Остерман-Толстой был яркой неординарной личностью, его имя увековечено в анналах военной истории (и не только российской!) . В чине лейтенанта он воевал под знаменами Суворова при взятии Измаила. В качестве командира дивизии и позже командира корпуса активно участвовал в сражениях с французами. За героизм в бородинском сражении Остерман-Толстой был награждён орденом св. Александра Невского. 13 июля 1812 года во время напряженного боя у деревни Островно (под Витебском) Остерману-Толстому донесли, что войска несут возрастающие потери, и спросили, каковы будут его распоряжения, он ответил: «Стоять и умирать!». Этот приказ принес графу славу непоколебимого и стойкого российского воина. В битве под чешской деревней Кульм (17 августа 1813 года) храброму генералу снарядом оторвало руку, но он продолжал руководить боем. Александр I лично наблюдал за ходом сражения. Двойной перевес сил противника опасно угрожал изменению всего хода военных действий. Благодаря полководческому таланту и личной храбрости графа Остермана-Толстого русские части не только избежали поражения, но одержали блестящую победу, разгромили французский корпус, пленили его командира генерала Доминика Вандама и ещё четверых генералов.

Остерман-Толстой боготворил государя до обожания. Истекая кровью во время битвы, он спрашивал: «Мой господин император в безопасности? » . Царь также с большим почитанием относился к своему полководцу.

За победу в кульмской операции генерал Остерман-Толстой был награждён орденом Георгия 2-й степени и получил звание генерал-адъютанта. Поэт В.А. Жуковский посвятил генералу строки: «Хвала, наш Остерман-герой, в час битвы ратник смелый».

После окончания войны граф Остерман-Толстой получил звание генерал-лейтенанта и стал шефом лейб-гвардии Павловского полка, оставаясь в свите императора.

ВАШЕ БЛАГОРОДИЕ, ФЁДОР ИВАНОВИЧ!

Граф Александр Иванович был женат (с 1799 года) на княжне Елизавете Алексеевне Голицыной, фрейлине Великой княгини Елизаветы Алексеевны (тёзки по имени и отчеству), жены Великого князя Александра Павловича . Княжна любила мужа, но по состоянию здоровья детей не рожала. Вновь создавались драматические обстоятельства предыдущего поколения Остерманов, Фёдора Андреевича и Ивана Андреевича. Род Толстых состоял в тесном родстве с Голицыными. Многие браки совершались между названными родами. Сестра Александра Ивановича, Наталья Ивановна, состояла в браке с князем Михаилом Николаевичем Голицыным. В этом браке было рождено трое сыновей: Александр, Валерьян, Леонид. Боевой генерал Остерман-Толстой был домашним человеком, любил своих племянников-Голицыных и племянников-Толстых. Предметом любви был и младшенький племянник, Феденька, сын двоюродной сестры, Екатерины Львовны Толстой (в браке Тютчевой). Племянника назвали в честь графа Фёдора Андреевича Остермана.

Дух Фёдора Андреевича витал в его московском доме в Малом Трёхсвятительском переулке. В этом доме прошли детские годы Федора Тютчева. Толстые с Остерманами издавна дружили семьями. Мать будущего поэта, Екатерина Львовна, воспитывалась теткой Анной Васильевной, женой графа Ф.А. Остермана. Екатерина Львовна почитала Фёдора Андреевича как отца. С унаследованием имени Тютчеву определенно передалась и упомянутая в «Гербовнике» рассеянность. (При петербургском Дворе рассеянность Тютчева станет темой многих анекдотов.)

В декабре 1821 года 18-летний Тютчев окончил Московский университет. Здесь он в течение трёх лет учился за свой кошт, на правах вольного слушателя, и был аттестован на учёную степень «Кандидата Отделения Словесных Наук». В феврале Фёдор Иванович приехал в Петербург. Граф Остерман-Толстой племянника поселил у себя. В доме графа часто получали приют будущие декабристы, племянники Александр и Валерьян Голицыны , Дмитрий Завалишин и др. По просьбе Екатерины Львовны Александр Иванович протежировал зачисление племянника Фёдора на службу в Государственную Коллегию Иностранных дел. Заведующий Коллегии, граф Карл Васильевич Нессельроде, был давним знакомцем генерала. Во время войны граф К.В. Нессельроде был ответственен в Ставке царя за ведение его внешнеполитической переписки. Мелковатый ростом Карл Васильевич побаивался представительного грозного генерала. И сейчас Нессельроде, опытный царедворец, знал, что графу Остерману-Толстому, любимцу Александра I, герою многих сражений во славу России, правнуку самого Андрея Николаевича Остермана, надо оказать наибольшее содействие. У Тютчева был очень влиятельный покровитель! Нессельроде был сама любезность. 21-го февраля 1822 года во внешнеполитическом ведомстве России появился новый чиновник XII класса, губернский секретарь, с уставным обращением «Ваше благородие» . Александр Иванович просил для Тютчева зачисление в какое-либо российское дипломатическое представительство в стране, граничащей со Швейцарией. Нессельроде предложил Баварию, но без содержания. Предпочтения новичка-дипломата были смутными: в Баварию, так в Баварию. 13-го мая Тютчева официально причислили сверх штата к миссии в Мюнхене.

СТРАННАЯ ВЕЩЬ - СУДЬБА ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ!

Что это за город был Мюнхен? Из адресной книги «Handels- und Gewerbs-Adress-Taschenbuch den Königlich-bayerischen Haupt- und Residenz-Stadt München», которая находилась в библиотеке Коллегии, Тютчев узнал, что здесь проживало около 60 тысяч жителей, почти в 10 раз меньше, чем в Париже, что горожанам предлагали свои услуги 34 адвоката, 47 врачей (в том числе 4 зубных и 2 глазных), 3 винодела, 57 пивоваров, 16 переплетчиков, 1 сапожник зимней обуви, 14 часовщиков, 1 изготовитель барометров.

Тютчев готовился к встрече с баварским королевством, ему предстояла аудиенция у короля Макса I Йозефа Баварского. До 1 января 1806 года Бавария ещё не была королевством и Макс был не королём, а двадцать шестым курфюрстом Максом IV династии Виттельсбахов (генеалогической линии Цвайбрюккен). Корону курфюрст №26 к неудовольствию потомков получил из рук Наполеона, о чём королю напоминать не надо. К названной генеалогической линии принадлежали также шведские короли, включая Карла XII (1654-1718), известного претендента на российский престол.

Фёдор Иванович заехал в Москву, попрощался с родителями и 11 июня убыл к месту своей первой службы. С ним ехали граф, слуги графа, а также его слуга, дядька-воспитатель Николай Хлопов. Граф сопровождал Тютчева до Мюнхена, далее его конечным пунктом была Женева.

Новоиспечённому атташе будущее казалось тревожным. Он расстался с привычным кругом друзей, многие из которых уже проявили себя талантливыми писателями . Тютчева влекла словесность, он не тяготел к деятельности чиновника, но всё случилось против его желаний. Он замечал, что изменения в его судьбе складывались благодаря внешним непредвиденным обстоятельствам, которые возникали без его участия. Как-то внезапно он впервые, без надежной опеки родителей, входил в серьёзную сложную и непонятную жизнь. К Тютчеву пришло понимание, что он не хозяин своей судьбы, напротив, фортуна управляет им. В октябре 1840 года он напишет родителям из Мюнхена: «Странная вещь - судьба человеческая! Надобно же было моей судьбе вооружиться уцелевшей Остермановской рукой, чтобы закинуть меня так далеко от вас! ».

Предполагал ли Тютчев, что истоки его судьбы таились не в энергии уцелевшей руки Остермана-Толстого, а в более отдалённых событиях, к свершению которых и сам Остерман-Толстой не был причастен? Волей Провидения Александр Иванович оказался единственным наследником, имеющим законное право не только на присоединение к своей родовой фамилии Толстой фамилии Остерман , но и наследования всех духовных ценностей знаменитой семьи. Эх, не подвернись бедный Борхердинг в полночь 4-го мая 1703 года в йенском кабачке «У Розы» под острую шпагу пьяненького Генриха, и гуляка, вероятнее всего, проспался бы после бурной вечеринки, благополучно закончил университет, стал бы городским нотариусом, женился на соседке Гретхен, у них росли бы дети, внуки, правнуки, о которых сегодня никто бы не помнил, как и о миллионах других жителях эпохи. И не бежал бы Остерман в Россию, не произошли бы там важные события, которые случились благодаря ему, не приросла бы Россия городом Выборгом, многие законы Империи имели бы совсем другое содержание, не украшены были бы деяния царя Петра Великого и последующих монархов весомым вкладом государственного мужа Андрея Ивановича Остермана, и у Марфы Стрешневой родились бы другие дети, и посему на свет не появился бы и Александр Иванович Остерман-Толстой, легендарный герой Отечественной войны. Одному Богу известно, как закончилось бы сражение под Кульмом 17 августа 1813 года. И к кому бы тогда обращалась Екатерина Львовна Тютчева, чтобы пристроить своего умненького младшенького после окончания Московского университета? И не были бы созданы в Мюнхене гениальные шедевры русской поэзии «Люблю грозу в начале мая...», «Молчи, скрывайся и таи...», «Вечер мглистый и ненастный...» и ещё сто стихотворений. Тютчев как поэт, несомненно, состоялся бы, его гению не угрожали печальные события, которые произошли за сто лет до его рождения, но появилась бы другая поэзия, вдохновлённая другим многообразием бытия. Тютчев состоял бы в других браках, в которых родились бы другие потомки. Отмечала ли бы мировая культура 200-летний юбилей поэта?..

Случайное, по сути, убийство неповинного немецкого студента Борхердинга обернулось для русской истории многими сюжетами c непредвиденными последствиями, которые могли знать лишь бессмертные старушки-парки , для которых время просто не существует

Путешественники целый месяц пересекали Европу, и только 11 июля 1822 года граф Остерман-Толстой представил в Мюнхене своего племянника российскому послу графу И.И. Воронцову-Дашкову. 32-летний И.И Воронцов-Дашков понимал, что его новый атташе - протеже высокопоставленного генерала, приближённого к особе императора. Иван Илларионович деликатно докладывал Карлу Нессельроде: «Несмотря на малое количество дела, которое будет у этого чиновника на первых порах его пребывания здесь, я всё же постараюсь, чтобы он не зря потерял время, столь драгоценное в его возрасте ».

Возможно, что в числе прибывших была и Елизавета Алексеевна, жена графа. Известно, что она не оставляла юного Фёдора своими заботами, навещая его нередко в последующие годы, от Мюнхена до Женевы всего не более двух дорожных дней . Сам Остерман-Толстой долго не задерживался в Мюнхене. Его встречи с племянником тоже продолжались, но по другим мотивам...

В 1822 году графу 52. Несмотря на тяжёлые ранения, он не стремился на покой, его не привлекала карьера паркетного генерала пусть даже в свите любимого императора.

Был ещё один аспект его жизни, интимный.

Завалишин писал: «Графиня (Елизавета Алексеевна) была женщина постоянно больная и в последнее время страдала продолжительною водяною болезнию. Брак был бездетен, но говорили, что за границею Остерман имел связь с какою-то италианкою, от которой имел будто бы детей. Но все это он тщательно скрывал не только от графини, чтоб не оскорбить её, но и от всех нас, исключая Ф.И. Тютчева, которого он употреблял, как думали, для сношении с итальянкой. Говорили (что я узнал уже впоследствии), что после 1825 года, приехавши с этою италианкою в Париж, когда и графиня была там, он жил в Париже под чужим именем и не показывался графине, а писал ей письма будто бы из Италии » .

Известна гравюра итальянского художника Карло Лазинио (Carlo Lasinio, 1759-1838), на которой изображён граф А.И. Остерман-Толстой с двумя детьми лет четырех-пяти и младенцем в люльке. Картина была написана в Пизе и датирована 1827 годом, т.е. в 1822 году любовная связь Александра Ивановича и «какой-то итальянки » уже существовала. Бывший адъютант графа писатель И.И. Лажечников также вспоминал: «Живя, после смерти жены своей, в Пизе или Флоренции, он страстно полюбил красавицу италианку. Детей он также нежно любил... Боясь со временем, на старости лет, сделаться ревнивым, он пожертвовал ее спокойствию своею горячею к ней привязанностью и выдал ее с богатым приданым за молодого, красивого соотечественника ее. Детям он дал хорошее воспитание и обеспечил их будущность. Правда, для удовлетворения этих потребностей срезали вековые подмосковные леса, которые так берегли старики, графы Остерманы, не думая, чтоб они ушли в Итали ю » . Хотя о семейной тайне графа сообщают и другие современники (П.А. Вяземский ), но, кроме туманных воспоминаний Завалишина, никто не сообщает о причастности Тютчева к сердечным делам Остермана-Толстого. Фёдор Иванович пользовался особым доверием графа. К сожалению, многие детали романтической связи Александра Ивановича так и остались скрытыми от истории.

Граф Остерман-Толстой в Пизе. Карло Лaзинио (Carlo Lazinio. 1828)

ЭХО СОБЫТИЙ 14 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА

Декабрь 1825 года. В Таганроге неожиданно завершилось царствование императора Александра I. О брожении дворянских умов знали многие, знал и граф Остерман-Толстой. В конце ноября или в первых числах декабря 1825 года граф вызвал Д.Завалишина к себе (дело происходило в Москве) и сказал, что не хочет сейчас его присутствия в северной столице. «В Петербург отпущу я одного Федора (т.е. Тютчева), он не опасен; да и тому, впрочем, велел я скорее убираться к своему месту в Мюнхен » . Однако Завалишин, как сообщает современный исследователь Остерманианы В.Двораковский , воспользовался отъездом графа в Таганрог для сопровождения тела Александра I в Петербург, вопреки совету графа уехал в столицу и 25 декабря присутствовал на Сенатской площади. Во время разгона восставших часть из них бежала по Галерной улице. Д.Завалишин, Н.Бестужев и В.Кюхельбекер, укрылись в доме Остермана-Толстого (на Английской набережной), имеющем вход с Галерной . Конечно, имя Остермана-Толстого оказалось скомпрометированным.

Остерман-Толстой хорошо знал взгляды Тютчева на происходящие в России события и справедливо не беспокоился о его судьбе в Петербурге. В стихотворении «14 декабря 1825 года» Фёдором Ивановичем высказано недвусмысленное мнение о восставших на Сенатской площади, как о жертвах мысли безрассудной . (Стихотворение впервые напечатали лишь в 1881 году!) Тютчев сожалел о напрасно пролитой крови, которая не могла сокрушить вековую громаду льдов царизма. Он явно полемизировал с пушкинским стихотворением «К Чаадаеву»:

<...> Вас развратило Самовластье,
И меч его вас поразил -
И в неподкупном беспристрастье,
Сей приговор Закон скрепил.
Народ, чуждаясь вероломства,
Поносит ваши имена -
И ваша память для потомства,
Как труп в земле, схоронена. <...>

«Остерман был очень огорчен участью, постигшею его племянников и меня, - вспоминал Завалишин. - Для старшего племянника, Александра Голицына, он испросил прощения, но для Валериана не смог того добиться » . Камер-юнкер князь Валериан Михайлович Голицын, член Северного общества, 23 декабря 1825 года был арестован и манифестом 1 июня 1826 года предан Верховному Уголовному Суду, обвинен в «принадлежности к тайному обществу, с знанием цели онаго », признан «государственным преступником осьмаго разряда »; высочайшим указом, 10 июля 1826 года лишен княжеского достоинства, чинов и сослан в Сибирь на поселение бессрочно. В 1829 году наказание было несколько смягчено, его перевели на Кавказ, и он воевал с турками. В 1843 году Валериан Михайлович женился на княгине Дарье Андреевне Ухтомской. У них родилось двое детей: дочь Леонила (в 1844) и сын Мстислав (в 1847). В день коронации Александра II (26 августа 1856 года) Голицыну был возвращен титул князя. 24 февраля 1857 года он окончательно вышел в отставку. Князь прожил жизнь каторжанина и солдата. На княжескую жизнь ему было отпущено судьбой всего два года. 8 октября 1859 года Валериан Михайлович умер от холеры.

Граф Остерман-Толстой был в большой обиде на Николая I. «Память его, можно сказать, остановилась на исторической странице, которою замыкается царствование императора Александра , - свидетельствует П.А. Вяземский, - далее не шла она, как остановившиеся часы. Новейшие русские события не возбуждали внимания его. Он о них и не говорил и не расспрашивал » .

3 сентября 1826 годав Успенском соборе Московского Кремля прошла, наконец, коронация Николая I. Граф на коронацию не явился. В 1828 году он ездил представиться императору, чтобы предложить свои услуги на время Турецкой кампании; его предложение не было принято и его отстранили от службы с разрешением ехать за границу.

О, ЧУЖАЯ И РОДНАЯ МАТЬ И МАЧЕХА ЗЕМЛЯ!

Не любя, любить я буду
И, прокляв, не прокляну:
Эти бледные березы,
И дождя ночные слезы,
И унылые поля...
О, проклятая, святая,
О, чужая и родная
Мать и мачеха земля!

Д.Мережковский «Чужбина-родина»

Баварский журналист Якоб Фальмерайер в 1857 году вспоминал: «Долгое время он (Остерман-Толстой) провел во Франции, несколько лет - в Германии, а именно в Мюнхене, где в 1831 г. повествователь (т.е. Фальмерайер) познакомился с увлекшимся литературой графом и в том же году, и без того уже готовый к путешествиям, предпринял поездку на Восток с уставшим от Европы москвичом » . Знакомство Александра Ивановича с Якобом Фальмерайером произошло через Тютчева. Фальмерайер хорошо знал эллинскую культуру, написал много любопытных трудов по истории античности, пропагандировал свою теорию о происхождении славян от древних греков. Его идеи раздражали баварскую элиту, утверждавшую, что именно они, баварцы, являются единственными правопреемниками античной культуры. Современные немецкие исследователи (Dr. Walter Koschmal, проф. регенсбургского университета) предполагают, что известный журналист, выходец из Северной Италии, недолюбливал заносчивое баварское дворянство и просто эпатировал баварскую знать. Фальмерайер с большим теплом писал о России, и Тютчев был некоторое время с ним дружен. Позже, в 1843-44 гг., Фёдор Иванович даже вовлёк Фальмерайера в свои планы в связи с предполагаемым возвращением в Россию. В силу разных причин планам этим суждено было сбыться без участия в них Фальмерайера. Фальмерайер сохранил тёплые отношения с графом Остерманом-Толстым на многие годы, сопровождал его в путешествиях по Востоку. «Граф был глубоко убежден, что культурные народы Запада и, в особенности, немцы, после освобождения от иноземного гнета не смогут долго переносить жестокую деспотию не менее воинственного "освободителя". Новый царь столь же явно чувствовал это, но считал, что низвести Запад на уровень России значительно легче и гораздо больше соответствует интересам самодержавия, чем постепенно, шаг за шагом, возводить русских до высоты западной культуры. Граф Остерман мыслил и действовал как раз в противоположном направлении. Бронзовый бюст Александра I, создателя и благодетеля новой России, сопровождал его на протяжении всего путешествия по Востоку, словно талисман, приносящий счастье. Остерман велел высечь в мраморе свои суждения о правлении Александра I и прикрепить эту мемориальную доску к ветвям дерева в знаменитой кедровой роще в Ливане. Царь Николай I и граф Остерман-Толстой не могли выносить друг друга. ...Несомненно, характер этого московского дворянина должен был раскрыться в полной мере за время нашего многолетнего близкого знакомства. Это, однако, благоприятнейшим образом свидетельствует, если так можно выразиться, в пользу обеих сторон, ведь отношения наши оставались неизменно теплыми долгих 26 лет и были прерваны только смертью графа. Нет нужды уверять читателя в том, что в нашем распоряжении находится дневник с описанием долгого путешествия сиятельного графа, содержащий некоторые пикантные сцены. Можно было бы привести немало примеров высокомерной уверенности, с которой знатный и некогда богатый русский, чья юность прошла в турецких войнах, противостоял турецким властям на их же земле » . Фальмерайер имел ввиду участие графа Остермана-Толстого в качестве военного советника в египетско-турецкой войне на стороне Египта. Завалишин в воспоминаниях об Остермане-Толстом также писал о его решающей роли в победах египетского главнокомандующего Ибрагима-паши над турками.

В 1835 году монархи Австрии, Пруссии и России праздновали годовщину победы под Кульмом. Николай I понимал, что на юбилее, конечно, должен присутствовать главный виновник торжества генерал Остерман-Толстой. Царь преодолел старую неприязнь и направил генералу приглашение. Граф царя не простил, на празднество не приехал. Николай I прислал Остерману-Толстому пакет и письмо: «...Под Кульмом вы стяжали неувядаемую славу предприимчивого вождя, вполне постигшего и дух, и сердце русского солдата. ...Желая в сей торжественный день почтить в лице вашем всех храбрых воинов русской армии, которые подвигами непоколебимого мужества увенчали геройскую решимость вашу столь блистательным успехом, мы всемилостивейше жалуем вас кавалером ордена св. Андрея Первозванного, знаки коего при сем препровождая, пребываем к вам навсегда благосклонны. В городе Теплице, в Богемии, сентября 17(29) дня 1835 года » . Царь пытался навести мосты, протянул руку для мира. Но Остерман-Толстой отверг царское рукопожатие: Валериан Голицын ещё отбывал наказание на Кавказе. Пакет с наградами царя так и остался нераспечатанным. В 1837 году по проекту австрийского архитектора Питера Нобила под Кульмом был открыт российский мемориал.

Мягкий климат Швейцарии привлекал русских аристократов. Александр Кошелев вспоминал, что «русское общество в Женеве было очень многочисленно: полдюжины Нарышкиных, столько же, коли не больше, князей и княгинь Голицыных и много разного калибра военных, статских и отставных русских ...». В Женеву приезжал Н.И. Тургенев, П.Вяземский, А.Герцен, С. Шевырев, Гоголь и многие другие. В марте 1838 года в Женеве был и Тютчев. Остерман-Толстой - всегда был центральной фигурой женевского бомонда, он создал клуб любителей бильярда, сам превосходно играл одной рукой. Сохранилось много воспоминаний об Остермане-Толстом, особенно у Вяземского и Герцена .

24 апреля 1835 года в Москве умирает жена Александра Ивановича Елизавета Алексеевна. Остерман-Толстой предпринимает попытку узаконить свой гражданский брак с «красавицей италианкой», дать своим детям фамилию Остерманов-Толстых, передать им титул, майорат. Необходимо разрешение царя, и он обращается с просьбой к Николаю I. Мог бы и не обращаться, ответ был предопределён...

ОСТЕРМАНИАНА. ГЛАВА ТРЕТЬЯ, ПОСЛЕДНЯЯ

18 февраля 1855 года почил в бозе император Николай I. Указом Александра II от 26 августа 1856 года опальному Валериану Михайловичу Голицыну возвращено, наконец, княжеское достоинство. Граф Остерман-Толстой вновь ходатайствует о передаче старшему племяннику, Александру, титула и майората Остерманов, но российская бюрократическая система скрипела неторопливо. На два года граф пережил недружественного ему царя: Александр Иванович скончался 11 февраля 1857 года. Через три дня его с почестями похоронили в пригороде Женевы, в Пти Саконнэ. В женевском ежемесячнике «Journal de Genève» от 6 апреля 1857 года за подписью «G.R.» был напечатан следующий некролог: «14-го февраля 1857 г., в два часа пополудни, когда последние звуки колокола церкви Пти-Саконне (Petit-Saconnex) еще замирали в воздухе, под мрачные своды ворот скромного общинного кладбища вступало торжественное и печальное шествие: при монотонных звуках похоронного пения по обряду православному двое священнослужителей с крестом в руках и кадильницей и церковнослужитель, все в облачении, тихо шли перед гробом, украшенным двумя лавровыми венками. За ними следовали все знатные русские, находившиеся в то время в Женеве, друзья и родственники покойного и все население Пти-Саконне, привлеченное небывалым и новым для него зрелищем. Всеобщее настроение было грустно-торжественное: то были последние проводы человека необыкновенного, славного воина славной эпохи, проливавшего кровь свою за отечество и скончавшегося вдали от родины, на чужбине ». О кончине графа узнал в Мюнхене и баварский журналист-эллинист Якоб Фальмерайер: «Одиннадцатого февраля этого года (30 января по старому стилю), если мы не ошибаемся - в день своего восьмидесятисемилетия, встреченного на вилле в Пти-Саконне под Женевой, преданный забвению, с политической арены удалился русский генерал пехотного корпуса императорской армии Александр Иванович фон Остерман-Толстой, герой битвы под Кульмом ».

В 1858 году скончался князь Александр Михайлович Голицын, первый претендент на титул графа Остермана, через год, в 1859 году, не дождавшись титула графа, умирает князь Валериан. Но история Остерманов не угасла. Наконец, 21 мая 1863 года, высочайше утвержденным мнением Государственного Совета сыну князя Валериана, князю Мстиславу Валериановичу, было дозволено принять фамилию, титул и герб графов Остерманов и именоваться князем Голицыным графом Остерманом (1847-1902). Сбылось желание Фёдора Андреевича и Ивана Андреевича графов Остерманов: фамилия Остерманов не угасла в российской истории. Александр Иванович Остерман-Толстой выполнил завет предков. Графом Остерманом становится и сын Мстислава, князь Александр Мстиславович Голицын (1870-1914). Указ Екатерины II никто не отменял и следующим графом Остерманом на очереди становится князь Мстислав Александрович Голицын (1899-1966), вышеупомянутый в связи с продажей им грамоты Екатерины II бохумскому архиву. От его брака с Clarissa Boit de la Vieuxville родилась дочь Мария (1929-1998). Вот на ней-то род Остерманов в 1998 году и угас по причине бездетности княгини. Майорат же Остерманов был утрачен ещё в 1917 году...

Однако посмертная история самого графа Остермана-Толстого ещё не завершилась. 16 февраля 2006 года Российское Информационное Агентство «Новости» под заголовком «В Женеве открыта мемориальная доска в честь Остермана-Толстого» поместило следующее сообщение: «Мемориальная доска в память о герое Отечественной войны 1812 года, графе Александре Ивановиче Остермане-Толстом была открыта в четверг на женевском кладбище Пети-Саконэ. Торжественную церемонию открытия мемориальной доски провели мэр Женевы Мануэль Торнар, постпред России при женевском отделении ООН Валерий Лощинин и консул России в Женеве Дмитрий Межауров. Генерал от инфантерии, граф Остерман-Толстой родился в Петербурге в 1771 году. Он участвовал в русско-турецкой войне 1787-91 годов и отличился при штурме Измаила. В 1805-1807 годах он принимал участие во всех крупных сражениях: при Аустерлице, Пултуске, под Прейсиш-Эйлау и Фридландом ». Простим информационному агентству неточности в справке о генерале Остермане-Толстом, важна принципиальная сторона: русскому генералу за рубежами родины к 235 годовщине со дня его рождения установлена мемориальная доска. На хромированной стальной плите гравирован следующий текст на русском и французском языках (французский язык является официальным языком женевского кантона): «Здесь, в могиле 421, был похоронен русский генерал от инфантерии граф Александр Иванович ОСТЕРМАН-ТОЛСТОЙ 1771-11.02.1857. Останки отправлены в Россию 30 мая 1857г .».

Текст требует комментария. О разночтениях в дате рождения графа выше уже сообщалось. Обратимся к исследованиям В.Б. Двораковского, составителя сборника документов под названием «Остерманиана». Им выяснено следующее.

19 апреля 1857 года в женевской газете «Revue de Genève» было опубликовано письмо российского правительства с просьбой об эксгумации тела графа Остермана-Толстого для перезахоронения его в России. Мэр Пти-Саконне г-н Гийом Прево распорядился о подготовке нового гроба и о приглашении зятя Остермана-Толстого, Шарля Виктора Родольфа де Бюде, священника из греческого поселения, должностных лиц. 30 мая Шарль де Бюде получил официальное разрешение приступить к эксгумации гроба. Протокол о вскрытии могилы гласил:

«Год тысяча восемьсот пятьдесят седьмой, тридцатое мая, восемь часов утра. Вследствие передачи полномочий господина директора Центральной полиции, в соответствии с разрешением, выданным сего дня господином мэром коммуны Пти-Саконне господину Шарлю Виктору Родольфу де Бюде для производства эксгумации тела господина графа Остермана-Толстого, родившегося в Санкт-Петербурге в 1772, умершего в вышеназванном Пти-Саконне 11 февраля сего года, похороненного 14 указанного месяца на кладбище означенной Коммуны, мы, Франсуа Димье, комиссар полиции второго округа Женевской республики и кантонов, в сопровождении судебного исполнителя Дешеврена и господ докторов Майора и Пелисье, прибыли на кладбище Пти-Саконне, где по прибытии встретили господ Исаака Бланшара и Жана Жойе, могильщиков означенного кладбища, кои, уведомленные о цели нашего приезда, заявили нам, что тело графа Остермана-Толстого покоится в могиле № 421, в восточной части кладбища. Приступив по нашему указанию к эксгумации тела, покоящегося в указанной могиле, господа Бланшар и Жойе подняли с глубины шести футов ниже уровня почвы дубовый гроб, с крышкой, запертой на задвижки. Они поклялись в присутствии господ Шарля Виктора Родольфа де Бюде - помещика, Жана Огюста Вайсса-Хааса - учредителя, Афанасия Петрова - священника дипломатической миссии России в Швейцарии, и Гийома Прево Кайла, что в гробе действительно покоится тело вышеназванного графа Остермана-Толстого. Гроб был осмотрен господами, нас сопровождавшими, и после заверения, что от него не исходит никаких вредных испарений, мы его опечатали сургучом и вручили господину де Бюде для дальнейшей, согласно его прошению и обещания, транспортировки с покоящимся в нем телом в Рязанскую губернию в Россию ».

По окончании процедуры эксгумации Шарль Виктор де Бюде в присутствии мэра Пти-Саконне вручил учредителю Жану Огюсту Вайсс-Хаасу и бывшему лакею Остермана-Толстого Пьеру Мари Гавару мандат «на сопровождение гроба до Варшавы и передачи оного его сиятельству князю Александру Голицыну для дальнейшей транспортировки гроба в российский город Рязань », т.е. конечной целью была родовая усыпальница в селе Красном Сапожковского уезда Рязанской губернии. Итак, мэр Гийома Прево Кайла и зять Шарль Виктор де Бюде изъяли останки генерала из цивилизованного захоронения в Пти Саконне из окружения родных могил и отпустили его прах на далёкое сельское кладбище. Просьба России была удовлетворена. Почти тридцать лет граф Остерман-Толстой прожил в Швейцарии, чужбина стала родиной. Здесь у него появилась семья, родственники, друзья. Они тоже лягут в эту землю.

Траурный поезд тронулся в далёкую Рязань. Князь Александр Михайлович Голицын (1798-1858), старший племянник Голицыных, первый кандидат на титул графа Остермана, встретил процессию в Варшаве и сопровождал её далее.

Не вызывает сомнений, что князь Александр Михайлович с возложенной на него миссией справился, но захоронение графа в селе Красное Сапожковского уезда сегодня не обнаружено. Не обнаружены и какие-либо документы, подтверждающие факт повторного захоронения графа в склепе Троицкой церкви, где находятся фамильные захоронения Остерманов. Церковь была построена в 1761 году графом Фёдором Андреевичем Остерманом. После войны граф Остерман-Толстой приезжал сюда с адъютантом Иваном Лажечниковым. Захоронил тогда граф здесь своею руку. Ныне склеп разорён, разграблен вандалами, тело героя Отечественной войны не обнаружено, родина оказалась чужбиной...

Разбитая судьба юного Борхердинга через полтора столетия поквиталась с потомком своего обидчика. Не желала такой мести мать студента, и в страшном сне ей такое не приснилось бы. Успокоила ли мемориальная доска мятущуюся душу незахороненного графа?..

Пусть настоящая статья будет памятником выдающемуся русскому человеку, которому Россия благодарна и за славные победы русского оружия, и за его знаковое участие в судьбе Фёдора Ивановича Тютчева.

Так завершилась история Остерманианы.

Аркадий Полонский, Мюнхен

Мемориальная доска в Пти Саконне с именем графа А.И. Остермана-Толстого.
Фото Вячеслава Блохина (Женева)

Степанов М.П. Село Ильинское. М., 1900. С.176-178

Shishkin Michail . Die russische Schweiz. Ein literarisch-historischer Reiseführer. - Zürich. 2001. S.37-38.

Публикуется по переводу, напечатанному в журнале А.В. Старчевского «Сын Отечества»/1857. № 8. Мая 5-го. С. 415-416.

19 января 1772 г. (указанный во многих источниках 1770-й - ошибочная дата) в Петербурге в семье дворянина Ивана Матвеевича Толстого родился сын Александр. С раннего возраста, по обычаю тех лет, он был записан на военную службу в лейб-гвардии Преображенский полк и к 14 годам уже имел чин прапорщика.

Боевое крещение юного офицера пришлось на 1788 г., когда Остерман впервые отличился в русско-турецкой кампании. Храбрость при штурме Измаила в 1790-м принесла ему первый крест - почетнейший орден Святого Георгия 4-й степени.

27 октября 1796 г. полковник Толстой стал графом Остерманом-Толстым. Дело в том, что Александр доводился внучатым племянником последним представителям графского рода Остерманов, и, чтобы славная фамилия не угасла, ее вместе с титулом и гербом передали Толстому.

В феврале 1798 г. 26-летний граф был произведен в генерал-майоры с назначением состоять шефом Шлиссельбургского мушкетерского полка. Но вскоре последовала опала со стороны Павла I, выразившаяся в том, что генерала переименовали в гражданский чин действительного статского советника. Вернуться в армию Остерман-Толстой смог только после воцарения Александра I, в 1801 г. - новый император питал к молодому генералу самые добрые чувства. Впрочем, их граф вызывал практически у всех знавших его людей.

Его адъютант И. И. Лажечников так вспоминал об Остермане-Толстом: «Мелочным интриганом никогда не был, кривыми путями не ходил и не любил тех, кто по ним ходит; никогда не выставлял своих заслуг и ничего не домогался для себя, лести терпеть не мог. Для стрел, откуда бы ни шли, смело выставлял грудь свою. О пище и здоровье солдат заботился, как отец. Когда стояли войска в лагере, он почти каждый день обходил их во время трапезы, всегда пробовал солдатскую пищу, и горе начальнику, у которого в полку находил ее скудною или нездоровою!.. Против суровостей русских непогод граф, казалось, закалил себя; нередко в одном мундире, в сильные морозы, делал смотр полкам. Это была железная натура и телом, и душою».

Эпоха Наполеоновских войн раскрыла военный талант Александра Ивановича как нельзя более полно. В январе 1807 г., участвуя в сражении при Прейсиш-Эйлау, командир 2-й пехотной дивизии генерал-лейтенант граф Остерман-Толстой не дрогнул под напором атаковавшего его части французского корпуса Даву и дал тем самым возможность русской армии отразить натиск. За мужество, проявленное на поле боя при Пултуске, Остерман-Толстой был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени, став 137-м по счету кавалером этой награды. Всего же по итогам кампании он получил три высоких русских ордена - Святого Владимира 2-й и 1-й степеней и Святой Анны 1-й степени, Золотую шпагу с надписью «За храбрость» и прусский орден Черного Орла.

24 мая 1807 г. генерал был ранен пулей в ногу. Рана оказалась настолько серьезной, что граф вышел в отставку с правом ношения мундира, но с началом Отечественной войны 1812 г. сразу же вернулся в строй. Легендарной стала фраза Остермана-Толстого, произнесенная тогда и адресованная одному из немецких по происхождению генералов русской армии: «Для вас Россия - мундир, вы его надели и снимете, когда захотите. Для меня Россия - моя кожа».

В 1812 г. 4-й корпус под командованием Остермана-Толстого отличился в тяжелейших сражениях при Островно (там граф отдал своим солдатам лаконичный приказ «Стоять и умирать») и Бородино. М. И. Кутузов так характеризовал действия своего подчиненного на Бородинском поле: «Примером своим ободрял подчиненные ему войска так, что ни жестокий перекрестный огонь неприятельской артиллерии, ни нападения неприятельской конницы не могли их поколебать, и удержали место свое до окончания сражения». За Бородино граф Александр Иванович был удостоен ордена Святого Александра Невского.

Не менее насыщенным для генерала выдался и 1813 г. 9 мая этого года он принял участие в сражение под Бауценом. Находясь в цепи, он был ранен в плечо, но продолжал руководить боем до тех пор, пока его не вынесли с поля боя полумертвого от потери крови. «Всегда впереди стрелков наших, сохранял он ничем непоколебимую храбрость, которую одушевлял командуемые им войска, водил оные многократно на штыки и всякий раз, стесняя и поражая неприятеля, приобретал совершеннейший успех», - писал генерал М. А. Милорадович о подвигах Остермана под Бауценом. За эту битву графу были пожалованы алмазные знаки ордена Святого Александра Невского.

Звездным часом воинской карьеры генерала и одновременно одним из самых драматических моментов его судьбы стали два дня 1813 г. - 17 и 18 августа. Тогда в битве при Кульме он разгромил войска наполеоновского генерала Вандама, а самого его взял в плен. Сам Остерман-Толстой был тяжело ранен, ядром ему оторвало левую руку по плечо. Ампутацию генералу делали прямо на поле боя, под громкую барабанную дробь и солдатские песни. Так приказал сам граф, не желавший, чтобы подчиненные слышали его стоны. Впоследствии знаменитый скульптор С. И. Гальберг выполнил скульптуру, изображавшую полководца во время ампутации руки. 19 августа 1813 г. за Кульмскую битву он был удостоен ордена Святого Георгия 2-й степени, став одним из 125 кавалеров этой награды за всю полуторавековую историю ордена. Высоко оценили заслуги графа и союзники русских - он был удостоен высшего прусского ордена Большого креста Железного креста, награды, которая за всю историю была вручена только 7 раз.

После завершения Заграничных походов русской армии граф Остерман-Толстой был назначен командиром Гренадерского корпуса и шефом лейб-гвардии Павловского полка. Это была очень высокая милость - обычно шефами гвардейских полков были члены императорской фамилии. В августе 1817 г. граф получил чин генерала от инфантерии. Но тяжелейшие раны сильно подорвали здоровье Александра Ивановича, и он был уволен в бессрочный отпуск, формально продолжая числиться на военной службе. С 1822 г. граф жил преимущественно за границей - в Мюнхене, Париже, Флоренции, Женеве. Именно он положил начало дипломатической карьере своего племянника Федора Тютчева, в будущем знаменитого поэта. Тютчев же оказал дяде ответную услугу, познакомив его с молодой итальянской вдовой, графиней Марией Лепри, которая стала генералу невенчанной женой и родила ему трех детей - Николая, Катрин и Агриппину, получивших фамилию Остерфельд.

Воцарение в России Николая I (декабрь 1825 г.) фактически разделило жизнь генерала на две части. После того как некоторые участники восстания на Сенатской площади нашли прибежище в петербургском доме Остермана-Толстого, а сам граф начал хлопоты за замешанных в заговоре родственников, новый император, что называется, взял героя 1812 г. «на заметку» и, когда Александр Иванович предложил свои услуги русской армии во время Русско-турецкой войны 1828–1829 гг., ответил отказом. Неудивительно, что заслуженный полководец почувствовал себя оскорбленным. Свою последнюю военную кампанию он провел… под псевдонимом - как «полковник Иванов» разрабатывал штабные планы египетских войск Ибрагима-паши во время войны Египта и Турции.

С тех пор знаменитый русский военачальник так никогда и не побывал на Родине. Обиду на императора он перебороть не смог. Когда Николай I пригласил графа принять участие в праздновании годовщины Кульмской битвы (она отмечалась в сентябре 1835 г.), Остерман-Толстой отклонил приглашение. Надо сказать, что ответ императора был поистине рыцарским - Николай I наградил заслуженного героя орденом Святого Андрея Первозванного. Но Остерман-Толстой до самой смерти так и не распечатал пакет, в котором ему прислали орденские знаки…

С 1837 г. Остерман-Толстой постоянно жил в женевском отеле «Берг», расположенном на одноименной набережной. Свою комнату он превратил в своеобразный музей Александра I. Посетивший генерала за два года до его смерти поэт князь П. А. Вяземский так описывал его жилище: «Кабинет его в Женеве был как бы усыпальницею покойного императора. Всевозможные портреты его, во всех видах и объемах, бюсты, статуэтки, медали - все, что только могло напоминать его, было развешано по стенам, расставлено на столах. Он был окружен этими воспоминаниями; он хранил их с нежным благоговением… На столе его постоянно лежало собрание стихотворений Державина. „Вот моя Библия“, - говорил он». Новости с Родины, по словам Вяземского, не занимали старого генерала: «Он о них и не говорил и не расспрашивал, что делается в России. Не слыхать было от него ни слова теплого участия, ни слова сожаления, ни слова укора… Он просто в отношении к России заживо замер и похоронил себя». Впрочем, в отношении русской кухни Остерман-Толстой был патриотом до такой степени, что специально заказывал из России гречневую крупу для варки каши.

30 января 1857 г. один из храбрейших русских военачальников скончался в Женеве вскоре после своего 85-го дня рождения. В описи имущества, оставшегося после его смерти, были указаны три табакерки, старые часы, русские книги, одежда, кресло, табурет и многочисленные ордена. Графа похоронили на кладбище Пти-Саконне, а в мае 1857 г. отправили гроб с останками в Россию, для перезахоронения в рязанском имении Остерманов-Толстых. Однако по сей день не удалось найти никаких свидетельств того, что траурный кортеж благополучно прибыл туда. Во всяком случае, могилы А. И. Остермана-Толстого в России не существует…

16 февраля 2006 г. на кладбище Пти-Саконне была открыта мемориальная доска в память о герое Отечественной войны 1812 г. Потомки графа до сих пор живут в Швейцарии, сохраняя память о своем легендарном русском предке.

Александр Иванович Остерман-Толстой

Большинству своих современников, множеству знакомых, друзей, а порой и самым близким людям он стал известен уже как граф Остерман-Толстой. И даже те, кто знал его в годы молодости, вспоминали, что уже тогда он был генералом. В своих мнениях о нем все сходились на том, что граф Александр Иванович Остерман-Толстой был баловнем судьбы. Казалось, что его генеральские эполеты сияли еще ярче в блеске его обаяния и воинской доблести. Был он не просто красавцем, стройным, высоким, с темно-русыми волосами и синими глазами, но «…важные, резкие черты отличали его смуглое значительное лицо, по которому можно было отгадать характер самостоятельный…». Самостоятельность характера объяснялась отчасти тем, что Остерман-Толстой был одним из самых богатых российских помещиков, который древностью происхождения мог поспорить с царской фамилией.

Его благосостояние не зависело от жалованья, получаемого за службу, от милости или немилости императора, он служил без принуждения, из одного только чувства чести, считая это своим долгом перед Отечеством. «Даже среди знаменитых сверстников умел он себя выказать», - писал о нем один из современников.

Родился Толстой в зимнем Петербурге в 1770 году и был единственным ребенком в семье видного екатерининского сановника Ивана Матвеевича Толстого, женившегося на Аграфене Ильиничне Бибиковой, происходившей из древнего татарского рода. Отец будущего героя Отечественной войны 1812 года имел чин генерал-поручика и был человеком образованным. Принадлежа к высшему кругу петербургской знати, семья Толстых была небогатой, что делало почти несбыточными мечты родителей о блестящей карьере любимого сына. Для того чтобы Толстой мог занять при дворе и в обществе место, подобающее его знатности, родительских средств явно не хватало. Это обстоятельство вызывало постоянное неудовольствие Ивана Матвеевича, который к тому же от природы был человеком суровым, угрюмым и желчным. В кругу семьи он без стеснения порицал порядки, царившие при дворе императрицы Екатерины II, считая их для себя невыносимыми. Он не скрывал своего раздражения прочив «новой» петербургской знати Меншиковых, Безбородко, Орловых, Разумовских, которая, уступая в родовитости, возвышалась и укрепляла свое положение за счет бесчисленных земельных и денежных пожалований. Сам Иван Матвеевич был беден, но горд. Подаяния он не принял бы даже из царских рук, твердо считая, что служить надобно бескорыстно. Он был прямодушен и честен, не умел льстить и старался привить свои моральные устои сыну, решив, что лучшее воспитание Александр получит в родительском доме. Очевидно, домашнее образование Толстого оказалось бы недостаточным, если бы он не был любознателен от природы и не пополнял бы свои знания ревностно и неустанно всю жизнь. «Я не стыжусь невольного невежества, но не хочу быть невольным невеждой», - говорил он впоследствии. У юного Толстого были особые склонности к иностранным языкам. Он знал их несколько, говорил по-французски так, что французы принимали его за соотечественника. Иван Матвеевич считал необходимым тщательное изучение латыни, очевидно, для того, чтобы сын, читая в подлинниках описания подвигов знаменитых мужей античности, проникался их возвышенным духом, благородством поступков и прямотой суждений. Однако в те времена самым удивительным было то, что Толстой в совершенстве говорил по-русски, в отличие от многих российских дворян, для которых сделался родным французский язык. Живой интерес всегда вызывали у него книги по военному искусству. Он с жадностью читал описания походов и войн всех времен, но страницы русской военной истории начиная с эпохи Петра I волновали его особенно.

Отец часто вспоминал об участии в Семилетней войне и войне с Турцией 1768–1774 годов, он любил рассказывать домочадцам про свои «подвиги, лишения и страдания в ту пору, когда едва не выпало ему на долю умереть с голоду в молдавских степях». И, конечно же, Александр хотел стать военным. Препятствий его желанию не предвиделось, тем более что задолго до того, как он стал мечтать о военной службе, отец по традиции того времени записал своего четырехлетнего сына в лейб-гвардии Преображенский полк. С 1774 года полковой писарь аккуратно делал соответствующие записи в формулярном списке Александра Толстого: «Определен в службу 1774 года января 1; сержантом 1780 года января 1; прапорщиком 1784 года января 1…» Четырнадцати лет от роду Александр Иванович Толстой явился в полк, и для будущего знаменитого генерала началась действительная военная служба.

Такое ее начало было обычным явлением для молодых людей, происходивших из дворянских семей, имевших влияние и связи в Петербурге. Родители записывали своих детей в гвардию, зная, что обеспечивают им не только стремительную военную, но и придворную карьеру. Зачисление в Преображенский полк было особенно почетным, так как это был один из старейших полков - родоначальников гвардии, образованных Петром I и участвовавших в войнах той эпохи. Но после смерти Петра I гвардейские полки редко участвовали в боях и походах, в основном принимая участие в дворцовых церемониях, празднествах, увеселениях, несли караульную службу в царских покоях. Служба в столичном гарнизоне, требовавшая к тому же значительных денежных расходов, мало соответствовала описаниям походной жизни, с детства увлекавшим воображение Толстого. Где много роскоши, считал он, там мало доблести. Юный преображенец карьере царедворца предпочитал военные опасности…

12 августа 1787 года Турция, надеясь взять реванш за прежние поражения, объявила России войну, а спустя два месяца Петербург с ликованием воспринял известие о блестящей победе русского оружия. 1 октября войска Суворова, входившие в состав Екатеринославской армии Г. А. Потемкина, наголову разгромили турецкий десант на Кинбурнской косе.

В это время Екатерина II, желая возродить былую славу гвардейских полков, приказала сформировать из гвардейских войск батальон волонтеров (добровольцев) для отправки в Екатеринославскую армию. Прапорщик Толстой подал прошение о зачислении его в этот отряд.

Впервые в боевых действиях юный Толстой, будучи уже подпоручиком, участвовал 7 сентября 1789 года на реке Сальче, где армия Н. В. Репнина, поразив неприятеля, преследовала его до города Измаила; 4 ноября он находился при взятии города Бендеры, где, окруженный русскими войсками, без боя сложил оружие 16-тысячный турецкий гарнизон. Это были первые шаги будущего военачальника на военном поприще. Но своим истинным боевым крещением он считал штурм крепости Измаил, который запомнился ему на всю жизнь.

Осенью 1790 года русское командование стягивало силы к Измаилу, к этой самой могучей твердыне турецкого владычества в Причерноморье. Гарнизон Измаила без труда отразил разрозненные атаки русских войск, и они вынуждены были перейти к осаде, изнурительной не столько для осажденных, как для осаждавших, среди которых находился и подпоручик Александр Толстой.

Осень стояла в тех краях сырая и дождливая. Укрываться от непогоды приходилось в ветхих палатках, износившаяся одежда согревала плохо. Подводы с продовольствием вязли в непроходимой грязи на дорогах. Из-за голода и холода в армии распространились болезни, уносившие ежедневно сотни людей. А вокруг на десятки верст расстилалась бесприютная серая степь, порывистый ветер рвал облака, несущиеся по небу. «Кроме степи, неба и неприятеля, нигде ничего не видно», - горько шутили офицеры. И подпоручик Толстой каждый день невольно смотрел в ту сторону, где сквозь осенний туман прорисовывались грозные валы Измаила.

О силе этой крепости он знал не понаслышке. Еще 12 октября 1789 года он участвовал в неудачной для русских атаке Измаила, находясь в войсках Н. В. Репнина. А в ноябре 1790 года неутомимый подпоручик-волонтер уже служил на Черноморской гребной флотилии генерал-майора Иосифа де Рибаса, которая, пустившись по Дунаю, очистила его от турецких лодок. Войска де Рибаса овладели крепостями Тульчей, Исакчей и Килией. При взятии последней в числе отличившихся был и Толстой. 18 ноября гребная флотилия, войдя в Килийский рукав Дуная, появилась у самых стен Измаила. 20 ноября Толстой принимал участие в жестоком бою, во время которого была уничтожена турецкая флотилия, прикрывавшая крепость с юга… Измаил стоял непоколебленный. Осада продолжалась. И подпоручик Толстой вместе со всеми в армии столько же мало верил в ее успех, сколько и в возможность удачного штурма. Как вдруг 2 декабря в русский лагерь прибыл для принятия командования А. В. Суворов. Толстой видел, как разом оживились русские воины. «Быть штурму!» - говорила они друг другу с уверенностью. Юный офицер слышал, как его начальник генерал де Рибас, встретившись с полководцем, громко произнес: «Вы один, дорогой герой, стоите 100 тысяч человек!» И он сам, Александр Толстой, никогда прежде не служивший в войсках Суворова, воспрянул духом вместе с его старыми соратниками. Хотя чин подпоручика он получил не за участие в парадах и навыки поведения в бою пришли к нему не на маневрах, но опыт, боевой и нравственный, приобретенный именно под Измаилом, остался с ним на всю жизнь.

Решившись на штурм крепости, старый полководец активно готовил к нему войска. Толстой видел, как Суворов лично выезжал с офицерами к самым стенам Измаила, чтобы каждый из них заранее изучил тот участок, где ему придется вести вверенные ему войска на приступ грозной твердыни. По приказу состарившегося в битвах военачальника, солдаты выстроили подобие измаильского вала со рвом, и Суворов лично учил их, как засыпать ров фашинами, ставить штурмовые лестницы, взбираться на вал и колоть штыком. У него хватало времени и сил следить за тем, как одеты и накормлены воины. По его распоряжению из-под Галаца были вызваны маркитанты с продовольствием. В военном деле для Суворова не было мелочей. Все старался предусмотреть полководец, сознававший, что ему вверены жизни тысяч людей, которые должны были вскоре по его приказу победить или умереть. С появлением Суворова в русском лагере в войсках появилась уверенность в победе. Эту уверенность испытывал и юный Толстой, проникаясь ею от своих более опытных соратников.

Вечерами после учений он часто навещал генерал-майора Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова, командира Бугского егерского корпуса. Михаил Илларионович был женат на сводной сестре матери Толстого, Екатерине Ильиничне Бибиковой, и всегда радушно принимал своего юного родственника, сменившего, как и он в свое время, привольную жизнь в Петербурге на военные лишения. Толстой всякий раз с невольным любопытством смотрел на генерала, за которым в то время уже прочно укоренилась слава опытного и мужественного военачальника, испытанного в боях с турками. Офицеры, с которыми подпоручик свел знакомство в лагере, передали ему отзыв Суворова о Кутузове: «Умен, умен; хитер, хитер, его и Рибас не обманет». В армии много говорили о необычных ранениях генерала. В турецких войнах неприятельская пуля настигала его дважды. В 1788 году до Толстого дошел слух, что Кутузов получил под Очаковом рану, всем казавшуюся тогда смертельной: пуля прошла сквозь голову почти в том же самом месте, где и пять лет назад в бою под Алуштой. Но вместо известия о смерти родственника Толстой вскоре узнал, что тот, оправившись от ранения, продолжает службу. И вот теперь под Измаилом подпоручик видел его живого и здорового, и лишь когда Михаил Илларионович поворачивался к собеседнику правой стороной лица, то сразу же становилось видно, как жестоко иссечено оно шрамами, а правый глаз, казалось, смотрел более тускло. Вообще же в облике военачальника, которого так отличал Суворов, Толстой находил мало воинственного: полная, приземистая фигура, мягкий и проницательный взгляд темных глаз, доброжелательность и приветливость в обхождении, неспешность в движениях - все это само собой сразу же наводило на мысль, что круг интересов Кутузова не замыкался на воинской службе. Он действительно был очень образован, чрезвычайно начитан, любознателен, изучил иностранные языки, путешествовал по Европе, слыл знатоком всех тонкостей придворного этикета, что не мешало ему находить общий язык с солдатами и быть любимым ими. Кроме того, М. И. Кутузов был превосходным рассказчиком, и Толстой мог часами слушать своего родственника, считая, что беседа с ним является не только приятным, но и полезным, поучительным времяпрепровождением. Однажды, когда разговор зашел о воинской службе, Кутузов произнес слова, которые врезались в память. «Знаешь ли ты, мой друг, что такое солдат? Ты еще молод. Я же получил чины, и ленты, и раны; но лучшею наградою почитаю то, когда обо мне говорят: он настоящий русский солдат».

Штурм Измаила был назначен на 11 декабря. Подпоручик Толстой находился в десантных войсках генерала де Рибаса, перед которыми стояла задача ворваться в крепость со стороны южного вала, образованного берегом реки. Высота берега достигала здесь 10–12 метров, местами он был довольно крутым. Турки заблаговременно укрепили этот участок сооружением 10 батарей.

В три часа ночи, прорезая мглу, над русским лагерем взвилась ракета. Это был сигнал, по которому штурмовые колонны должны были подвинуться к Измаилу и не позднее чем через два часа занять исходные для атаки места в шестистах метрах от стен крепости. Чтобы успешно выполнить это движение гребной флотилии де Рибаса, предстояло преодолеть едва ли не самые большие трудности. Его войска двинулись по реке в сплошном тумане на судах, построенных в две линии.

На одном из малых судов флотилии находился и Александр Толстой. Он не замечал ни пронизывающего ветра, ни холода, поднимавшегося от воды. До рассвета было еще очень далеко. Ночная тьма перемешалась с туманом, сквозь которые подпоручик, к своей досаде, ничего не мог различить. Со всех сторон его обступала тишина, едва нарушаемая всплесками весел. Когда тишина стала казаться всем бесконечной, ввысь, пылая, взвилась вторая ракета. Русские войска устремились на штурм. Они еще не достигли рва, как им навстречу ударила неприятельская артиллерия. Толстому показалось, что стены крепости разом вспыхнули. Под огнем турецких пушек суда флотилии разворачивались у берега, направляясь к нему на большой скорости. Гребцы налегали на весла изо всех сил. И вот, уже ступая по колено в ледяную воду, подпоручик Толстой соскочил с борта судна. Вокруг него на суше уже сосредоточивались группами войска десанта. Одним из первых ступил на неприятельский берег генерал-майор де Рибас. Отыскав его глазами, Толстой увидел, что лицо начальника выражало спокойствие и твердость. Де Рибас деловито распоряжался, требуя, чтобы воины не скапливались под огнем турецких батарей, представляя собою мишень, а поднималась по склону берега, выбирая более отлогие места. Выхватив шпагу, де Рибас сам повел их в атаку на неприятельские пушки, в которой принимал участие и подпоручик Толстой.

…С наступлением рассвета вал полностью находился в руках у русских, и рукопашный бой невиданной жестокости, вскоре перешедший в яростную резню, закипел на улицах города. Неприятель сопротивлялся ожесточенно: султан обещал казнить весь гарнизон крепости в случае, если падет Измаил.

Решительнее всех действовал один из опытных турецких военачальников Каплан-Гирей. Собрав вокруг себя значительные силы, он попытался пробиться с ними к реке сквозь войска де Рибаса. В кровопролитной схватке отряд Каплан-Гирея был уничтожен вместе с ним самим. Отбивая этот натиск, Толстой невольно вспомнил ученья перед штурмом. Тогда некоторые офицеры посмеивались между собой, глядя на то, с какой ретивостью Суворов лично обучал солдат штыковому бою. Сейчас же, увидев, как обезумевшие от ярости и отчаяния вражеские толпы любой ценой пытались вырваться из крепости, подпоручик понял, что те ученья не были чудачеством или блажью старого полководца. Русские воины уверенно и хладнокровно отражали бешеные удары изогнутых турецких клинков, и их штыки были для неприятеля неодолимой преградой.

В сумерках гарнизон крепости прекратил сопротивление. Измаил пал. «Не было крепче крепости, ни отчаяннее обороны…» - сказал Суворов.

Александр Толстой не хотел оставаться в городе, наполненном тысячами убитых, и решил возвратиться на ночлег в лагерь. Пережитые волнения, напряжение кровопролитного боя разом оставили его, и он шел между палатками, ничего не чувствуя, кроме усталости и удивления, что среди всего того, что он видел в этот день, он остался живым и невредимым. Неожиданно он услышал, как его окликнули, и повернувшись, увидел Михаила Илларионовича Кутузова. Несмотря на успех штурма, в котором войска Кутузова выказали замечательную стойкость, и назначение его самого комендантом крепости, вид у генерала был усталый и расстроенный. «Век не увижу такого дела, - заговорил Михаил Илларионович, и голос его звучал непривычно глухо. - Приехал домой как в пустыню… Кого в лагере ни спрошу, либо умер, либо умирает. Ты жив, слава богу!» А когда они уже расставались, Кутузов попросил Александра: «Ты матушке своей отпиши, что племянницы ее муж бригадир Рибопьер Иван Степанович живот свой за Отечество положил…»

Турция не могла оправиться от удара, нанесенного ей под Измаилом. Через полгода в Яссах был заключен выгодный для России мир.

В 1792 году с батальоном гвардейцев-волонтеров возвратился в Петербург и поручик Александр Толстой.

Молодой офицер был милостиво принят императрицей Екатериной II. Северная столица радостно встречала победителей. В Преображенском полку, где продолжал служить Толстой, в то время немало было боевых офицеров. В походных условиях, подвергаясь одинаковым опасностям в сражениях, побеждая общего врага, все были равны и устремлены к единой цели. Но, попав в Петербурге в вихрь светских развлечений, гвардейские офицеры вновь зажили привольной жизнью, в которой первенствовали те, чье достоинство состояло в деньгах и протекциях. При том образе жизни, какой вели многие из его сослуживцев, Толстой постоянно ощущал недостаток своего собственного состояния, что затрудняло самолюбивому поручику общение с офицерами в полку. Он был сдержан и замкнут, участия в общих увеселениях не принимал, так как гордость мешала ему пользоваться расточительностью приятелей, а проживать в столице скудные родительские средства он не мог себе позволить.

Вскоре, в 1793 году, Толстой подал прошение о переводе из гвардии в армейскую часть, получив в командование 2-й батальон в Бугском егерском корпусе, который был сформирован М. И. Кутузовым и брал с ним вместе Измаил. Несмотря на то, что Толстой оставил службу в гвардии, карьера его складывалась весьма удачно: он был переведен в армию с чином подполковника, что было в традициях того времени. Часто молодые люди из аристократических фамилий, достигнув чина поручика гвардии, переводились в армейские полки, где, будучи в чине полковника и даже генерала, не имели ни малейшего представления о трудностях боевой жизни. Причем некоторые из них сразу же выходили в отставку, получая затем всю жизнь пенсию. Были и такие, кто добивался назначения в армейский полк, чтобы поправить свое состояние за счет казенных средств. Александр Толстой использовал преимущества, полученные от службы в гвардии, для иных целей: он желал честно служить Отечеству, а не числиться на государственной службе. Вдали от столичного гарнизона, придворной суеты он вновь ощутил себя солдатом, воином, и это было то состояние духа, к которому он всегда стремился.

В Бугском егерском корпусе бывший поручик гвардии прослужил три года. За это время он свыкся с бытом армейского офицера и, поглощенный заботами своего батальона, стал постигать духовный мир русских солдат, сделавшийся ему доступным и понятным, чего никогда не случилось бы, если бы он продолжал службу в столице. Для его будущего имело значение и то, что боевой опыт, который он начал приобретать во время русско-турецкой войны, пополнялся в дни мира службой в егерском корпусе, так как егеря, самый передовой вид пехоты, были наглядным воплощением суворовского афоризма «всяк воин свой маневр понимает».

Александр Толстой в юности систематических военных знаний не получил, тонкости своего ремесла он постигал на практике. Но, пожалуй, в те годы это было лучшим способом получения военного образования. Не учебниками, писанными кабинетными стратегами и тактиками, а победами великого Суворова утверждалась теория передового военного искусства, ниспровергавшая изжившие себя западноевропейские образцы, которые в то время в основном и изучались в военных учебных заведениях. И где, как не в войсках знаменитого полководца, можно было освоить его «науку побеждать»?

В 1796 году в жизни юного подполковника произошли перемены, столь неожиданные, что, случись они прежде, и у Толстого не было бы необходимости оставлять службу в гвардии и служить в армейских егерях. И судьба его могла сложиться совсем иначе. В тот год, приехав в Петербург, он познакомился со своими бездетными родственниками графами И. А. и Ф. А. Остерманами, родными братьями его умершей бабки, славившимися почетом при дворе, богатством и твердым характером. «Своеобычливым» братьям понравился внешностью и сходством нравов их молодой родственник, и они, посовещавшись, «избрали преемником их фамилии старшаго, по покойной родной сестре, своего внука подполковника и кавалера Александра Толстова…» и просили высочайшего соизволения, «чтоб оный внук мог уже при жизни их именоваться графом Остерманом и употреблять фамильный их герб». 27 октября 1796 года Екатерина II за десять дней до своей смерти написала на поданном ей прошении: «Быть посему».

Так в один день подполковник Толстой, известный лишь узкому кругу своих сослуживцев, стал графом Александром Ивановичем Остерманом-Толстым, наследником трех обширных земельных майоратов в Петербургской, Московской и Могилевской губерниях, крупнейшим помещиком и завиднейшим женихом в России, оказавшись на самом верху аристократического общества.

Перемену в своем положении он ощутил сразу же: отныне он был в центре внимания, как будто в нем разом обнаружились скрытые до той поры достоинства. Первые сановники Петербурга приглашали его на званые обеды, ужины, балы, где ловили каждое сказанное им слово. Его военные заслуги, казалось, сделались заметнее, через несколько дней он стал уже полковником. Те, кто прежде был с ним едва знаком и почти не замечал, теперь кланялись ему издалека.

Родственники же решили, что настал наконец благоприятный момент для устройства личной жизни 26-летнего графа. Ему подыскали достойную невесту, родовитую и с огромным приданым княжну Елизавету Алексеевну Голицыну, фрейлину императорского двора, о которой один из современников писал, что она «была миниатюрное, довольно интересное, от природы неглупое и доброе существо». В 1799 году А. И. Остерман-Толстой женился на княжне Голицыной, испытывая к ней чувство глубокого уважения, не имевшего, однако, ничего общего с любовью.

Получение наследства и выгодная женитьба внешне изменили образ его жизни, но прежним оставался его внутренний мир, он не мог отказаться от моральных ценностей, которые уже приобрел до того, как в его жизни произошли непредвиденные события. Сердце его не окаменело от роскоши и тщеславия. Он не мог не чувствовать, что перемена в отношении к нему была связана с приобретением богатства и графского титула. От природы впечатлительный, Александр Иванович Остерман-Толстой с этого времени начал обнаруживать черты нервозности, эмоциональной неустойчивости. При встрече с людьми он как будто постоянно задавался вопросом, кого в нем видят: человека с его намерениями и поступками или же «сиятельного графа»? В зависимости от того, какой ответ он сам находил на свой вопрос, он был надменным и презрительным с одними, доступным и доброжелательным с другими.

Поглощенный изменениями в собственной жизни, новоявленный граф Остерман, очевидно, не сразу оценил перемены в стране, вызванные смертью Екатерины II и восшествием на престол ее сына Павла I. Более опытные и искушенные соотечественники сразу же почувствовали в этом событии грядущие бедствия России, коснувшиеся в первую очередь армии. Не случайно знаменитый фельдмаршал Румянцев, услыхав о внезапном приезде фельдъегеря из Петербурга, горестно сказал: «Знаю, что это значит!» При чтении послания Павла I, извещавшего о смерти императрицы, полководца хватил удар, от которого он вскоре скончался. Смерть одного «из стаи славных екатерининских орлов» на пороге нового царствования была символичной…

Последнее тридцатилетие XVIII века было наполнено громом побед русской армии. «Российский меч во всех концах вселенной блещет…» - с восторгом писал Державин. Но в России существовал человек, которого победы россиян едва ли не раздражали, у которого единственным кумиром был полководец Фридрих II, не раз битый русскими войсками. Большим несчастьем для Отечества являлось то, что человек этот был не кто иной, как русский император Павел I.

С первых же дней своего царствования он стремился подогнать русские войска под устаревшие прусские образцы, и с 1796 года в армии за основу обучения был принят с некоторыми изменениями прусский устав 1760 года, отразивший уровень развития европейского военного искусства 50-летней давности. В числе лиц, обязанных руководствоваться предписаниями «нового» устава, был и А. И. Остерман-Толстой. Читая этот документ, он невольно думал о том, что для императора и его гатчинских сподвижников опыт побед русских войск за минувшее тридцатилетие как будто и не существовал, как будто чья-то невидимая рука хотела злобно перечеркнуть славное боевое России и его, Остермана, прошлое. Это были злоба и мстительность людей, которым не удавалось проявить себя в военную пору, потому что их нравственные качества были низкими, а военное мастерство - ничтожным. Их путь лежал в Гатчинские войска Павла I, где вахт-парад считался настоящим сражением, а за военное искусство принималась «наука складывания плаща, ибо не далее простирались их сведения» в этом вопросе. Слепое повиновение воле императора и тупую страсть к маршированию на плацу эти люди отождествляли со службой Отечеству. Не зная тягот войны, они не знали и истинной цены русскому солдату, относились к нему с бессмысленной жестокостью. Остерман-Толстой с болью узнавал от прежних сослуживцев по Преображенскому полку, как во время учений любимец Павла генерал Аракчеев, добиваясь образцовой выправки солдат, не стеснялся бить их палкой, рвал усы у старых гренадер, назвал перед строем заслуженных полков их овеянные славой знамена екатерининскими юбками. Остерман-Толстой понимал, что выговорить такие слова мог человек, не проливавший кровь под этими знаменами.

1 февраля 1798 года Остермана неожиданно назначили шефом Шлиссельбургского мушкетерского полка с производством на 27-м году жизни в чин генерал-майора. В этом случае значение имели не личные заслуги, а убеждение Павла I в том, что шеф полка должен быть непременно в чине генерала. И сам Александр Иванович чувствовал, что это было мнимое благополучие. Он не умел служить за страх, а за совесть. Для армии павловского времени он был человеком неудобным. В один из дней этого беспокойного царствования он явился по вызову во дворец, где услышал то, чего давно ожидал. Один из приближенных Павла I объявил господам генералам, штаб- и обер-офицерам, что государь император, хотя знает, как многие из вас ознаменовали себя отличными услугами, однако же службою вашею весьма недоволен и приказал мне вам сказать, что за малейшую ошибку по службе в строю каждый из вас будет разжалован вечно в рядовые солдаты. Тот, кто с честью служил, с честью службу может оставить, словом, государь изволил сказать: «Ищите себе место».

18 апреля 1798 года Остерман-Толстой был «переименован в действительные статские советники для определения к статским делам». Такой поворот событий его не особенно огорчил. Он был еще очень молод и верил, что у него все впереди. Кроме того, он чувствовал, что не одинок в постигшей его участи. С ноября 1796 по март 1801 года его судьбу разделили 2156 офицеров, 333 генерала и 7 фельдмаршалов, среди которых находился и Суворов, ставший в те годы символом отечественных боевых традиций, знаменем всех, кто был противником «опруссачивания» русской армии. «Русские прусских всегда бивали, что же тут перенять?» - говорил старый полководец, и его слова эхом разносились по России. И, сам того не желая, Павел I добился, что тысячи людей невольно осознали свое идейное братство, преданность суворовской школе военного искусства, которая сформировала их не только боевые, но и человеческие качества, среди которых на первом месте был патриотизм. В одном строю с теми, кто оказался выше павловских «нововведений», находился и А. И. Остерман-Толстой.

Император Александр I, вступивший на престол в результате дворцового переворота, устранившего Павла I, разрешил возвратиться на военную службу всем, кто вынужден был ее оставить в годы предыдущего царствования. И 27 марта 1801 года в формулярном списке А. И. Остермана-Толстого появилась запись: «Принят генерал-майором с состоянием по армии». Он не получил определенного назначения в связи с отсутствием вакантной должности, ожидание которой затянулось на несколько лет, поэтому в 1805 году он находился без особой команды при десантном корпусе П. А. Толстого, действовавшем в Шведской Померании. В Стральзунде Остерману было вверено командование авангардом корпуса, но поход продолжался недолго.

7 декабря из Австрии, с главного театра боевых действий, пришло известие о сокрушительном поражении русских и австрийцев под Аустерлицем. После минувшего тридцатилетия побед России во всех войнах эта новость сразила всех наповал. Остерман-Толстой возвращался в Петербург с горестью в сердце и нетерпением узнать о подробностях несчастья, постигшего русскую армию, так как все сведения, доходившие до него за границей, были неясными и смутными. В северной столице «официальным» виновником неудачи под Аустерлицем считали его ближайшего родственника М. И. Кутузова, но вполголоса осуждали Александра I. «Воспитанный под барабаном» в царствование своего отца, так же, как он, поглощенный парадной стороной военной службы, русский император самонадеянно вообразил себя весьма сведущим в полководческом искусстве. Явившись в армию, он фактически отстранил от командования М. И. Кутузова, против воли которого было дано Аустерлицкое сражение, где для русских воинов наступило время расплачиваться кровью за невежество гатчинских служак и австрийского гофкригсрата. Правила «Воинского артикула» 1796 года, в течение пяти лет вбиваемые палками в головы русских солдат, развалились, как карточный домик, под натиском наполеоновских войск. Теперь уже многим из тех, кто сделал военную карьеру при Павле I, приходилось искать себе места на штатской службе или отправляться на покой. Для дальнейшего противоборства с победившим соперником в армии оставались лишь те, кто надеялся на свое мужество и боевой опыт.

Осенью 1806 года русская армия в составе двух корпусов Беннигсена и Буксгевдена выступила на помощь Пруссии, наконец решившейся объявить войну Наполеону. А. И. Остерман-Толстой, будучи уже в чине генерал-лейтенанта, был назначен начальником 2-й пехотной дивизии в корпусе Беннигсена. В Польше русские войска получили известие о том, что от союзной армии, гордившейся традициями Фридриха Великого, остались лишь жалкие обломки. В Пултуске русских генералов, в их числе был и Остерман-Толстой, встретил король Пруссии, просивший со слезами на глазах защиты от «корсиканского чудовища», которое, покончив с пруссаками, уже двигалось навстречу русским войскам, угрожая отрезать их от собственной границы. По этому поводу правительственный манифест от 18 ноября гласил: «Меч, извлеченный честью на защиту союзников России… с большею справедливостью должен обратиться в оборону собственной безопасности Отечеству». 7 декабря Остерман принял командование над авангардом корпуса Беннигсена и должен был первым встретить французов у Чарнова.

Прибыв в назначенное место, его 5-тысячный отряд оказался лицом к лицу со всем корпусом маршала Даву, уже прочно закрепившимся на противоположном берегу рек Нарева и Вкры, сливавшихся у Чарнова. В ответ на донесение о многочисленности неприятеля Остерман-Толстой получил приказ препятствовать его переправе через реку, пока русские войска не успеют собраться у города Пултуска. Авангард Остермана превратился в арьергард, жертвовавший собой для спасения армии.

В ожидании боя, следя за действиями французов на другом берегу, Остерман-Толстой скрывал от своих подчиненных тревожные мысли, давно не дававшие ему покоя. Несмотря на чин генерал-лейтенанта и назначение начальником дивизии, он заново готовился принять боевое крещение после пятнадцатилетнего перерыва со времени своего последнего участия в бою под Мачиной в то время, как рядом с ним и под его командованием находились люди, которые первыми врывались в ворота Праги, топили шведские суда при Роченсальме, вместе с Суворовым воевали в Италии и Швейцарии, поражали французов под Кремсом и Шенграбеном. Недостатка в личном мужестве он не испытывал, но сумеет ли он распоряжаться своими более опытными соратниками, имея дело с таким противником, как наполеоновская армия? Не сомневаются ли его подчиненные в своем начальнике при виде его генеральского мундира без орденов, знаков воинской доблести? Не осуждают ли за то, что его боевой путь был таким ровным? И ему самому казалось странным, что его, с детства мечтавшего о подвигах на поле чести, будто бы сама судьба уводила в сторону от них.

Четверо суток стояли войска Остермана у Чарнова в ожидании боя. Утром 11 декабря они оделись в парадную форму, готовясь к встрече с фельдмаршалом Каменским, обещавшим приехать в арьергард. Тем временем на правом берегу появились главные силы неприятеля во главе с самим Наполеоном. Русские воины не подозревали, что французский император в тот же день подарил маршалу Даву честь разбить их маленький отряд и уже поздравил маршала с победой.

Скрывая начавшиеся передвижения, французы весь день жгли сырую солому, отчего на реке стояла завеса густого дыма, при виде которой Остерман насторожился. Беспокойное ожидание не оставляло его и с наступлением вечерних сумерек. Когда же справа за рекой неожиданно загорелось село Помихово, он сразу догадался, что это был сигнал к атаке. Внезапность ночного нападения противнику не удалась. Когда неприятельская артиллерия открыла огонь, русские войска уже давно стояли в боевом порядке, а Остерман на лошади разъезжал между ними с сосредоточенным видом, мысленно спрашивая себя: правильно ли он занял позицию и откуда неприятель поведет первую атаку, так как в кромешной мгле разглядеть что-либо было почти невозможно. Услыхав со стороны реки крики и шум рукопашной схватки, Остерман понял, что егеря, рассыпанные в прибрежных кустах перед фронтом, уже вступили в бой с многочисленным неприятелем. Он велел приказать им отходить под прикрытие русских батарей, стоявших на высотах. Когда колонны французов сделались различимыми в темноте, они были сначала остановлены картечью, а затем отброшены энергичным штыковым ударом.

После двух отбитых атак неприятель усилил натиск. «На протяжении двух верст кипел батальный огонь пехоты, как барабанная дробь, - писал очевидец, - огоньки ружейных выстрелов сверкали в ночном мраке мириадами искр… Гром орудий ревел без умолку; ядра и пули с визгом резали ночной воздух. Смерть невидимо носилась на всем пространстве боя и каждую минуту поглощала новые жертвы». Французы ломились с фронта, одновременно пытаясь охватить войска Остермана с флангов, но все их усилия разбивались о гранитную стойкость русских войск и умелые распоряжения их начальника.

Остерман-Толстой не раз водил в атаку батальоны Павловского гренадерского полка. Если прежде, тая беспокойные мысли, он придавал своему лицу бесстрастное и надменное выражение, то теперь он не мог сдержать оживления при виде успешных действий его отряда. Полученное от пленных известие о присутствии у Чарнова самого Наполеона с главными силами, его не только не сразило, но обрадовало: в течение десяти часов наполеоновские войска были бессильны сломить сопротивление русского арьергарда.

Остерман-Толстой так же, как и его подчиненные, окрыленный успехом, чувствовал небывалый прилив сил и желание продолжать бой. Однако здравый смысл подсказывал ему, что до рассвета его отряд, задержавший на сутки противника, должен покинуть поле боя, избежав в ночи преследования. В донесении от 17 декабря Остерман писал: «…Неприятель почувствовал, что, невзирая на превосходство сил своих, нет средств нас истребить, отошел в деревню и начал бомбами и брандскугелями нас тревожить, а я, не имея надобности держаться, пошел в Насельск и более не был преследуем». Сами же французы так оценили действия русского арьергарда: «Граф Остерман маневрировал как настоящий военный, а Войско его сражалось с великим мужеством и твердостию».

Через три дня в сражении у Пултуска Остерману было вверено командование левым крылом русской армии. Исход боя решили его войска. Голодные, измученные, в рваной одежде, проваливаясь по колено в грязь со снегом, они подоспели навстречу корпусу маршала Ланна, прорвавшему фронт, и, преградив ему дорогу, сами перешли в наступление. Первым пошел в контратаку, закричав «ура!», Остерман-Толстой…

Конечно, военачальник, устремлявшийся в бой чуть ли не с каждым полком, входившим в его дивизию, был явлением необычным. Остерманом руководило не только молодчество и «живость характера», отличаемая современниками. Он стремился утвердиться в армии, где в течение долгих лет был лишен возможности проявить себя и, дослужившись до чина генерал-лейтенанта, был почти неизвестен войскам, привыкшим к именам Багратиона, Милорадовича, Дохтурова, Платова… Не подвергнув себя опасностям, которые преодолевали, продвигаясь по службе, его «знаменитые сверстники», он не считал себя вправе требовать от подчиненных того, чего не испытал сам. Опасаясь прозвища «паркетного генерала», пользующегося милостями судьбы, он шел в бой как рядовой воин, тем самым давая понять, что звание солдата он ставит выше богатства и графского титула.

Его мужество, благородство и честность в конце концов привлекли к нему сердца его подчиненных, которым он и сам платил искренней привязанностью. Остерман не жалел своих средств, чтобы прокормить солдат, голодавших всю кампанию 1806–1807 годов. Не размышляя, он отдал свою дорожную коляску смертельно раненному под Пултуском полковнику Давыдовскому, увидев его лежащего на снегу, и отправил в ней в Россию. Безразличный к мнениям высшего света, Остерман радовался, услышав, как солдаты стали называть его между собою «наш граф».

«Своего графа» они дважды спасали от неминуемого плена, когда, потеряв осторожность по причине «врожденной запальчивости» и недостатка зрения, он вырывался в атаках далеко вперед. По воспоминаниям Ф. Н. Глинки, в сражениях Остерман носил очки, но, обманутый зрением, нередко «заезжал в линию стрелков французских, хозяйничая у неприятеля как дома». Когда в Прейсиш-Эйлауском побоище, вновь командуя левым крылом, генерал оказался в окружении неприятеля, его отбили гренадеры Павловского полка. Портрет их командира полковника Мазовского украшал кабинет Остермана, который, показывая его всем посетителям, говорил: «Вот мой благодетель: он спас мою честь в сражении под Прейсиш-Эйлау».

Во второй раз беда стряслась с ним в бою у Гутштадта 24 мая 1807 года. В схватке с французами, происходившей посреди долины, усыпанной яркими весенними цветами. Остерман. бывший, как всегда, в самой гуще боя, был тяжело ранен в правую ногу. К нему устремились неприятельские солдаты, у которых его вновь отбили павловские гренадеры.

После этой раны Александр Иванович вынужден был покинуть армию, как он сам рассчитывал, на короткий срок. Но вскоре война закончилась. Мир, заключенный с Наполеоном в Тильзите, Остерман-Толстой воспринял так же, как его воспринимала почти вся русская армия, по понятиям которой ничего не могло быть позорнее.

А. И. Остерман-Толстой, теперь уже пользующийся «блестящей репутацией военачальника», украшенный орденами св. Анны I степени и св. Георгия III степени, полученного им за бой у Чарнова, возвратился в Петербург, где он не считал нужным скрывать свое личное убеждение, что русские должны побеждать или умирать со славою. Его позиция в этом вопросе была настолько последовательной, что французский посланник А. Коленкур, снабжавший Наполеона сведениями о настроениях в русском обществе, назвал графа Остермана-Толстого «главой военной оппозиции», который, несмотря на указания русского императора, не посещал с визитами французского посланника, соответственно не принимая его у себя дома. Волеизъявления царя было недостаточно, чтобы заставить не умевшего и не хотевшего притворяться Остермана сменить неприязнь на показное дружелюбие. Если в этом случае несговорчивость прямодушного генерала сошла ему с рук безнаказанно, то в другом случае его сочли нужным наказать…

Прочитав в конце марта 1809 года в «Санкт-Петербургских ведомостях» указ о производстве в чин генерала от инфантерии М. Б. Барклая-де-Толли, А. И. Остерман-Толстой неожиданно подал в отставку. Генерал, так дороживший своей службой в армии, вновь оказался не у дел, но Остерман не был бы Остерманом, если бы он поступил иначе. Нет, он не завидовал чужой славе, не являлся строгим блюстителем очередности в получении чинов, как многие его сослуживцы. Он разделил обиду своего друга Д. В. Голицына, с которым сблизился во время кампании 1806–1807 годов. В 1808 году генерал-лейтенант Д. В. Голицын, обаятельный человек, толковый военачальник, с отличием участвовал в войне со шведами. Разведав переход через замерзший пролив Кваркен, он рассчитывал по льду провести русские войска к шведским берегам, но эта операция была поручена Барклаю-де-Толли. Оскорбленный Д. В. Голицын подал в отставку, не скрывая ее причин.

Остерман-Толстой, так же как и Голицын и многие их сослуживцы, не считал, что в войне 1806–1807 годов Барклай-де-Толли отличился выдающейся распорядительностью. После боя под Чарновом дивизия Остермана лишилась всего обоза, захваченного французами по причине скорого отхода арьергарда Барклая от Сохочина. По поводу же боя при Гофе А. П. Ермолов сдержанно заметил, что «он не делает чести генералу Барклаю де Толли». В связи с этим многим было ясно, что причина его «изумительно быстрого возвышения» скрывалась в личном расположении Александра I. Демонстративное прошение Остермана об отставке царь счел фактом более вызывающим, чем пренебрежение французским посланником, собственноручно наложив резолюцию: «Вычеркнуть из списков!» «С тех пор тот и другой верховодят в антифранцузской партии», - писал в Париж посланник Коленкур об Остермане и Голицыне.

Невзирая на это досадное происшествие, А. И. Остерман-Толстой сознавал, что его вынужденное бездействие не могло быть продолжительным. Военная гроза неумолимо надвигалась на Россию. «Кто не жил в ту эпоху, тот знать не может, как душно было жить в это время», - писал П. А. Вяземский. По дорогам Западной Европы двигались к границе России «большие батальоны», которые до сих пор были «всегда правы». В предстоявшей борьбе не на жизнь, а на смерть, мог найти себе место каждый, кому дорого было Отечество.

И вот настал 1812 год, «памятный для каждого русского, славный опасностями, тяжкий трудами».

С началом весны из Петербурга в направлении границы начали выступать по одному гвардейские полки. Когда в поход двинулся Преображенский полк, где в молодости служил и в штатах которого находился до своей отставки А. И. Остерман-Толстой, он выехал в карете к Нарвской заставе, мимо которой проходили гвардейские полки. Здесь отставной генерал увидел издали императора Александра I, который отвечал на приветствия воинов непривычными для их слуха словами: «В добрый путь!» Все были взволнованы, в эту минуту каждый думал о судьбе своего Отечества, над которым уже нависла угроза вторжения несметных полчищ Наполеона. Глядя вслед уходившему полку, Остерман-Толстой ощутил, как никогда, всю остроту своих переживаний, по поводу вынужденной отставки. Его угнетало пребывание в столице, в то время, как большинство его сослуживцев уже находилось в армии, но обращаться к царю с просьбой о возвращении на службу он так и не стал.

В начале апреля Остерман узнал, что Александр I, покинув Петербург, отбыл к армии. Это означало, что близилось военное столкновение. В этих обстоятельствах Остерман недолго размышлял над тем, какое следовало принять решение. Его могли вычеркнуть из списков военных чинов, но кто бы мог запретить ему сражаться за Отечество? Наскоро собравшись, он выехал в сторону западной границы.

В то время, как царь и военный министр находились в Вильно, Остерман-Толстой достиг расположения 1-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта П. X. Витгенштейна, находившегося на правом фланге 1-й Западной армии между Россиенами и Кейданами. Явившись в Шавли на квартиру корпусного командира, Александр Иванович отрекомендовался волонтером и выразил готовность служить в любой должности. Очевидно, Витгенштейн с пониманием встретил просьбу самолюбивого Остермана, после чего тот и остался при 1-м пехотном корпусе.