Между тем там за чертой. I - Слепой музыкант. Онлайн чтение книги слепой музыкант глава пятая
Доктор вспомнил, что ему предстоит объяснение с Антиповой, как бы то ни было, неприятное. Он был рад необходимости её увидеть, пусть и такой ценой. Но едва ли она уже приехала.
Воспользовавшись первою удобной минутой, доктор встал и незаметно вышел из кабинета.
6
Оказалось, что она уже дома. О её приезде доктору сообщила мадемуазель и прибавила, что Лариса Федоровна вернулась усталою, наспех поужинала и ушла к себе, попросив её не беспокоить.
Впрочем, постучитесь к ней, - посоветовала мадемуазель. - Она, наверное, еще не спит.
А как к ней пройти? - спросил доктор, несказанно удивив вопросом мадемуазель.
Выяснилось, что Антипова помещается в конце коридора наверху, рядом с комнатами, куда под ключом был сдвинут весь здешний инвентарь Жабринской, и куда доктор никогда не заглядывал.
Между тем быстро темнело. На улицах стало теснее. Дома и заборы сбились в кучу в вечерней темноте. Деревья подошли из глубины дворов к окнам, под огонь горящих ламп. Была жаркая и душная ночь. От каждого движения бросало в пот. Полосы керосинового света, падавшие во двор, струями грязной испарины стекали по стволам деревьев.
На последней ступеньке доктор остановился. Он подумал, что даже стуком наведываться к человеку, утомленному дорогой, неудобно и навязчиво. Лучше разговор отложить до следующего дня. В рассеянности, всегда сопровождающей передуманные решения, он прошел по коридору до другого конца. Там в стене было окно, выходившее в соседний двор. Доктор высунулся в него.
Ночь была полна тихих, таинственных звуков. Рядом в коридоре капала вода из рукомойника, мерно, с оттяжкою. Где-то за окном шептались. Где-то, где начинались огороды, поливали огурцы на грядках, переливая воду из ведра в ведро, и гремели цепью, набирая её из колодца.
Пахло всеми цветами на свете сразу, словно земля днем лежала без памяти, а теперь этими запахами приходила в сознание. А из векового графининого сада, засоренного сучьями валежника так, что он стал непроходим, заплывало во весь рост деревьев огромное, как стена большого здания, трущобно-пыльное благоуханье старой зацветающей липы.
Справа из-за забора с улицы неслись крики. Там буянил отпускной, хлопали дверью, бились крыльями обрывки какой-то песни.
За вороньими гнездами графининого сада показалась чудовищных размеров исчерна-багровая луна. Сначала она была похожа на кирпичную паровую мельницу в Зыбушине, а потом пожелтела, как бирючевская железнодорожная водокачка.
А внизу под окном во дворе к запаху ночной красавицы примешивался душистый, как чай с цветком, запах свежего сена.
Сюда недавно привели корову, купленную в дальней деревне. Ее вели весь день, она устала, тосковала по оставленному стаду и не брала корма из рук новой хозяйки, к которой еще не привыкла.
Но-но, не балуй, тпрусеня, я те дам, дьявол, бодаться, - шопотом уламывала её хозяйка, но корова то сердито мотала головой из стороны в сторону, то, вытянув шею, мычала надрывно и жалобно, а за черными мелюзеевскими сараями мерцали звезды, и от них к корове протягивались нити невидимого сочувствия, словно то были скотные дворы других миров, где её жалели.
Всё кругом бродило, росло и всходило на волшебных дрожжах существования. Восхищение жизнью, как тихий ветер, широкой волной шло не разбирая куда по земле и городу, через стены и заборы, через древесину и тело, охватывая трепетом все по дороге. Чтобы заглушить действие этого тока, доктор пошел на плац послушать разговоры на митинге.
7
Луна стояла уже высоко на небе. Все было залито её густым, как пролитые белила, светом.
У порогов казенных каменных зданий с колоннами, окружавших площадь, черными коврами лежали на земле их широкие тени.
Митинг происходил на противоположной стороне площади. При желании, вслушавшись, можно было различить через плац все, что там говорилось. Но великолепие зрелища захватило доктора. Он присел на лавочку у ворот пожарной части без внимания к голосам, слышавшимся через дорогу, и стал смотреть по сторонам.
С боков площади на нее вливались маленькие глухие улочки. В глубине их виднелись ветхие, покосившиеся домишки. На этих улицах была непролазная грязь, как в деревне. Из грязи торчали длинные, плетенные из ивовых прутьев изгороди, словно то были закинутые в пруд верши, или затонувшие корзины, которыми ловят раков.
В домишках подслеповато поблескивали стекла в рамах растворенных окошек. Внутрь комнат из палисадников тянулась потная русоголовая кукуруза с блестящими, словно маслом смоченными метелками и кистями. Из-за провисающих плетней одиночками смотрели вдаль бледные, худощавые мальвы, похожие на хуторянок в рубахах, которых жара выгнала из душных хат подышать свежим воздухом.
Озаренная месяцем ночь была поразительна, как милосердие или дар ясновиденья, и вдруг в тишину этой светлой, мерцающей сказки стали падать мерные, рубленые звуки чьего-то знакомого, как будто только что слышанного голоса. Голос был красив, горяч и дышал убеждением. Доктор прислушался и сразу узнал, кто это. Это был комиссар Гинц. Он говорил на площади.
Власти, наверное, просили его поддержать их своим авторитетом, и он с большим чувством упрекал мелюзеевцев в дезорганизованности, в том, что они так легко поддаются растлевающему влиянию большевиков, истинных виновников, как уверял он, зыбушинских событий. В том же духе, как он говорил у воинского, он напоминал о жестоком и могущественном враге и пробившем для родины часе испытаний. С середины речи его начали перебивать.
I
Так прошло еще несколько лет. Ничто не изменилось в тихой усадьбе. Попрежнему шумели буки в саду, только их листва будто потемнела, сделалась еще гуще; попрежнему белели приветливые стены, только они чуть-чуть покривились и осели; попрежнему хмурились соломенные стрехи, и даже свирель Иохима слышалась в те же часы из конюшни; только теперь уже и сам Иохим, остававшийся холостым конюхом в усадьбе, предпочитал слушать игру слепого панича на дудке или на фортепиано — безразлично. Максим поседел еще больше. У Попельских не было других детей, и потому слепой первенец попрежнему остался центром, около которого группировалась вся жизнь усадьбы. Для него усадьба замкнулась в своем тесном кругу, довольствуясь своею собственною тихою жизнью, к которой примыкала не менее тихая жизнь поссессорской «хатки». Таким образом, Петр, ставший уже юношей, вырос, как тепличный цветок, огражденный от резких сторонних влияний далекой жизни. Он, как и прежде, стоял в центре громадного темного мира. Над ним, вокруг него, всюду протянулась тьма, без конца и пределов: чуткая тонкая организация подымалась, как упруго натянутая струна, навстречу всякому впечатлению, готовая задрожать ответными звуками. В настроении слепого заметно сказывалось это чуткое ожидание; ему казалось, что вот-вот эта тьма протянется к нему своими невидимыми руками и тронет в нем что-то такое, что так томительно дремлет в душе и ждет пробуждения. Но знакомая добрая и скучная тьма усадьбы шумела только ласковым шопотом старого сада, навевая смутную, баюкающую, успокоительную думу. О далеком мире слепой знал только из песен, из истории, из книг. Под задумчивый шопот сада, среди тихих будней усадьбы, он узнавал лишь по рассказам о бурях и волнениях далекой жизни. И все это рисовалось ему сквозь какую-то волшебную дымку, как песня, как былина, как сказка. Казалось, так было хорошо. Мать видела, что огражденная будто стеной душа ее сына дремлет в каком-то заколдованном полусне, искусственном, но спокойном. И она не хотела нарушать этого равновесия, боялась его нарушить. Эвелина, выросшая и сложившаяся как-то совершенно незаметно, глядела на эту заколдованную тишь своими ясными глазами, в которых можно было по временам подметить что-то вроде недоумения, вопроса о будущем, но никогда не было и тени нетерпения. Попельский-отец привел имение в образцовый порядок, но до вопросов о будущем его сына доброму человеку, конечно, не было ни малейшего дела. Он привык, что все делается само собой. Один только Максим по своей натуре с трудом выносил эту тишь, и то как нечто временное, входившее поневоле в его планы. Он считал необходимым дать душе юноши устояться, окрепнуть, чтобы быть в состоянии встретить резкое прикосновение жизни. Между тем там, за чертой этого заколдованного круга, жизнь кипела, волновалась, бурлила. И вот, наконец, наступило время, когда старый наставник решился разорвать этот круг, отворить дверь теплицы, чтобы в нее могла ворваться свежая струя наружного воздуха.Ночь, радужный снег,
И тишина за окном.
Лишь сердце твоё
Жарким горит огнём.
Слёз твоих
Дождь святой -
Свет этой любви
Будет навек с тобой.
И пустота на перекрёстках
В мире, где ты вдруг стала взрослой
Раньше других, кто в этой мгле
Счастья так ждёт на несчастной Земле!
Этой любви ты не искала,
Лишь заглянуть в сказку мечтала,
Но предсказать трудно эффект
Этих кристаллов...
Лист чистый открой
И выбери краски,
Что показали бы нам
Сияющий мир грядущих эпох.
Но знает ли холст,
Что ждёт нас в той сказке?
Как поменяет прогресс
Наш внутренний мир, чувств наших поток?
Сказок прекраснее всех на Земле!
Стоит ли нам встретиться с ним,
Или бежать сквозь реальность и грёзы?
Там, за чертой - свет неземной,
Стоит ли нам распахнуть дверь смелей,
Как в эту ночь сделала ты?
Знают лишь слёзы...
Нам сладок свой плен нужд древних врождённых.
Жить - ничего не решать, по рельсам идти инстинктов своих.
Свой путь изменить нам было б резонно,
Но власти нету страшней, чем власть над собой, и разум наш тих.
Там, за чертой - свет неземной,
Знаешь, так просто увидеть его!
Цепи порвать старых программ,
Счастье всем дать без трудов и страданий!
Не осуждай, не отрицай,
Мир так устал от ханжей и рабов!
Лучше скажи, как дальше жить
Нам с этой тайной?
Нам не удержать бег новых открытий.
Да, суррогаты порой сильней и точней "естественных" средств.
Мы в небе парим, шлём письма по нитям,
Наш мир давно перезрел наивную чушь природных эстетств.
Свой мозг изменить - что ж, это тоже легко!
Все чувства открыть кнопки простым щелчком.
Всех простить, всех любить
Все смогут теперь, только открой им дверь!
Но сможет ли мир выжить в огне этой пречистой вселенской любви?
Будет ли смысл жизнь продолжать тем, кто однажды к нему прикоснулся?
Там, за чертой - свет неземной,
Кнопку нажми и его позови,
И, может быть, ты всё поймёшь...
Мир наш качнулся.
Боже, дай шанс нам не споткнуться,
В этой любви - не захлебнуться,
Нам ещё жить, к звёздам летать,
Тайны бескрайней Вселенной искать!
А за окном - душ триллионы,
Жизнь их лишь миг грустный и сонный,
Им не достичь счастья самим,
Кто, кроме нас, может дать его им?
Ночь, радужный снег,
И тишина за окном.
Скорбь судеб земных
В сердце стучит твоём.
Всех простить,
Всех любить
Ты сможешь теперь - и лишь тебе с тем жить.
А за окном - снег самый первый
Красит дома радужным мелом,
И фонари в жёлтой ночи
Нитями тянут живые лучи...
Хочешь ли ты в сказке остаться,
В мир, где есть боль, не возвращаться?
Знаешь, пока средств таких нет,
Но не забудь этот дивный рассвет!
Снег за окном вновь станет белым,
Пламя уйдёт, и твоё тело
Сможет уснуть, чтобы опять
В жизни обычной свой путь продолжать.
Может, и мир наш не споткнётся,
В этой любви не захлебнётся,
Жизни земной звёздная нить
Не оборвётся...
