Главная » Дизайн дома » Что не поделили Юрий Долгорукий и Кучка . Сказания о Кучке и Кучковичах. Легенды о Кучковичах

Что не поделили Юрий Долгорукий и Кучка . Сказания о Кучке и Кучковичах. Легенды о Кучковичах

На вопрос КАк звали боярина КУЧКУ заданный автором Миросозерцание лучший ответ это Позднейшие московские легенды хорошо помнили о древнем московском владельце, боярине Стефане Ивановиче Кучке, которому принадлежала Москва до Юрия Долгорукого, насильственно ею завладевшего. Было время, когда на предания о Кучке ученые смотрели как на сплошной вымысел XVII в. и не видели в нем никакого зерна достоверности. Но народные предания имеют свою основу, нередко вовсе нелегендарную. Таковы и предания о Кучке, которые будут нами кратко изложены.
Предания о Кучке дошли до нас в двух поздних повестях или сказаниях о начале Москвы. Первую из них С. К. Шамбинаго назвал хронографическою повестью, другую - новеллой по характеру их содержания. Первая повесть носит название “О зачале царствующаго великого града Москвы, како исперва зачатся”. Она начинается рассуждениями о том, как древний Рим и второй Рим - Константинополь возникли на крови, а ному и Москва как третий Рим должна была создаться “...по кровопролитию же и по закланию кровей многих”. Таким образом, и при основании Москва во всем была равна своим предшественникам - Риму и Константинополю. В доказательство этой мысли приводится следующий рассказ, который мы передаем в переводе на современный язык.
“В лето 6666 (т. е. в 1158 г. - М. Т.) великий князь Юрий Владимирович шел из Киева во Владимир град к сыну своему Андрею Юрьевичу, и пришел на место, где ныне царствующий град Москва, по обеим сторонам Москвы-реки села красные. Этими селами владел тогда боярин некий богатый именем Кучка, Стефан Иванов. Тот Кучка очень возгордился и не почтил великого князя подобающею честью, какая надлежит великим князьям, а поносил его к тому же. Князь великий Юрий Владимирович, не стерпя от него хулы, повелевает того боярина схватить и смерти предать; так и было. Сыновей же его Петра и Акима, молодых и очень красивых, и единственную дочь, такую же благообразную и красивую, именем Улиту, отослал во Владимир к сыну своему, ко князю Андрею Юрьевичу. Сам же князь великий Юрий Владимирович взошел на гору и обозрел с нее очами своими туда и сюда по обе стороны Москвы-реки и за Неглинною. И возлюбил те села и повелевает на том месте вскоре сделати малый деревянный город и прозвал Москва город по имени реки, текущей под ним. И потом князь великий отходит во Владимир к сыну своему князю Андрею Боголюбскому и сочетает его браком с дочерью Кучковою, с которой князь Андрей прижил и сыновей, рано умерших. И был у него отец его князь Юрий Владимирович немало времени и заповедал сыну своему князю Андрею Боголюбскому град Москву людьми населить и распространить”. Далее говорится, что Улита и ее братья Кучковичи устроили заговор и убили Андрея Боголюбского. За смерть князя отомстил его брат Михалко Юрьевич. Он перебил убийц брата, а Улиту велел “...повесити на вратах и растреляти из многих луков”. К этому рассказу прибавлен краткий летописец, оканчивающийся известием о смерти Ивана Калиты.
Древнейшие летописи ничего не знают о боярине или тысяцком Кучке, но его дети Кучковичи и Петр, “зять Кучков”,- лица исторические. Они составили заговор против Андрея Боголюбского и убили его в 1174 г. Начальник же убийцам был Петр, Кучков зять, Анбал Ясин ключник, Яким Кучкович, сообщает Ипатьевская летопись. Повесть о зачале царствующего града Москвы делает Петра и Акима братьями, называет и княгиню Улиту их сестрой, а их отцом боярина Кучку. Но можно ли сомневаться в том, что боярин Кучка действительно существовал, если нам известны его зять и сын? Видимо, это была сплоченная и сильная боярская семья, настоящий род Кучковичей, оставивший по себе прочную память в народных преданиях. Еще долго после убиения Андрея Боголюбского ходили легенды о Кучковичах, записанные не позже середины XV в. Рассказывали, что Всеволод Большое Гнездо отомстил за убитого брата: “Кучковичи поймал, и в коробы саждая в озере истопил” .

Мы видели, что Москва была городом вятичей. Между тем в первом летописном известии 1147 г. Москва оказывается городом, принадлежавшим не черниговским, а ростово-суздальским князьям. Слова «…приди ко мне, брате, в Москову» не оставляют никакого сомнения в том, что Москва была городом Юрия Долгорукого. Позже Москва неизменно оказывалась во владении также ростово-суздальских, а не рязанских князей, хотя ближайшие Лопасня и Kоломна до конца XIII в. остаются рязанскими волостями. Когда же Москва перестала быть городом вятичей и перешла во владение суздальских князей, земли которых были заселены кривичами, как она попала в руки Юрия Долгорукого? Позднейшие московские легенды хорошо помнили о древнем московском владельце, боярине Стефане Ивановиче Кучке, которому принадлежала Москва до Юрия Долгорукого, насильственно ею завладевшего. Было время, когда на предания о Кучке ученые смотрели как на сплошной вымысел XVII в. и не видели в нем никакого зерна достоверности. Но народные предания имеют свою основу, нередко вовсе нелегендарную. Таковы и предания о Кучке, которые будут нами кратко изложены.

Предания о Кучке дошли до нас в двух поздних повестях или сказаниях о начале Москвы. Первую из них С. К. Шамбинаго назвал хронографическою повестью, другую – новеллой по характеру их содержания. Первая повесть носит название «О зачале царствующаго великого града Москвы, како исперва зачатся». Она начинается рассуждениями о том, как древний Рим и второй Рим – Константинополь возникли на крови, а потому и Москва как третий Рим должна была создаться «…по кровопролитию же и по закланию кровей многих». Таким образом, и при основании Москва во всем была равна своим предшественникам – Риму и Константинополю. В доказательство этой мысли приводится следующий рассказ, который мы передаем в переводе на современный язык.

«В лето 6666 (т. е. в 1158 г. – М. Т. ) великий князь Юрий Владимирович шел из Киева во Владимир град к сыну своему Андрею Юрьевичу, и пришел на место, где ныне царствующий град Москва, по обеим сторонам Москвы-реки села красные. Этими селами владел тогда боярин некий богатый именем Кучка, Стефан Иванов. Тот Кучка очень возгордился и не почтил великого князя подобающею честью, какая надлежит великим князьям, а поносил его к тому же. Князь великий Юрий Владимирович, не стерпя от него хулы, повелевает того боярина схватить и смерти предать; так и было. Сыновей же его Петра и Акима, молодых и очень красивых, и единственную дочь, такую же благообразную и красивую, именем Улиту, отослал во Владимир к сыну своему, ко князю Андрею Юрьевичу. Сам же князь великий Юрий Владимирович взошел на гору и обозрел с нее очами своими туда и сюда по обе стороны Москвы-реки и за Неглинною. И возлюбил те села и повелевает на том месте вскоре сделати малый деревянный город и прозвал Москва город по имени реки, текущей под ним. И потом князь великий отходит во Владимир к сыну своему князю Андрею Боголюбскому и сочетает его браком с дочерью Кучковою, с которой князь Андрей прижил и сыновей, рано умерших. И был у него отец его князь Юрий Владимирович немало времени и заповедал сыну своему князю Андрею Боголюбскому град Москву людьми населить и распространить» . Далее говорится, что Улита и ее братья Кучковичи устроили заговор и убили Андрея Боголюбского. За смерть князя отомстил его брат Михалко Юрьевич. Он перебил убийц брата, а Улиту велел «…повесити на вратах и растреляти из многих луков». К этому рассказу прибавлен краткий летописец, оканчивающийся известием о смерти Ивана Калиты.

Прежде чем перейти к рассмотрению исторического значения повести о зачале Москвы, расскажем о содержании второй повести, которая носит все черты устного народного сказания, какой-то исторической песни, нередко сбиваясь на песенный лад, с типичными оборотами народной поэзии. Она так и начинается песенными словами: «И почему было Москве царством быть и хто то знал, что Москве государством слыти».

По словам повести, на берегах Москвы когда-то стояли «…села красны хороши» боярина Кучки и его двух сыновей-красавцев, «…и не было столь хороших во всей Руской земле». Князь Даниил велел боярину отдать своих сыновей к нему на службу. Кучка побоялся отказать и отдал их Даниилу, а тот взял их к себе во двор, пожаловал одного в стольники, а другого в чашники. Братья понравились княгине Улите Юрьевне и сделались ее любовниками. Преступная связь должна была обнаружиться, и Улита вместе с Кучковичами задумала убить князя. Братья напали на князя во время охоты, но Даниил ускакал на коне. Бросив коня, он побежал к реке Оке и стал умолять перевозчика перевезти его на другой берег реки, обещая подарить дорогой перстень. Перевозчик протянул за перстнем весло, схватил перстень, а затем оттолкнул лодку и оставил князя на берегу. В отчаянии Даниил побежал вдоль Оки. Наступил вечер «…темных осенних ночей». Не зная, куда укрыться, князь влез в сруб, где был похоронен мертвец, и заснул в срубе, забыв страх «от мертвого». Кучковичи испугались, что упустили князя живым, но злая княгиня Улита дала им любимого княжеского пса – «выжлеца» (т. е. гончую собаку). Пес стал искать хозяина и нашел дорогу к срубу: «…и забив пес главу свою в срубец, а сам весь пес в срубец не вместися». Кучковичи нашли и убили князя, а сами вернулись в Суздаль и стали жить с княгиней. Тогда верный слуга Даниила увез его малолетнего сына Ивана во Владимир к дяде Андрею Александровичу. Тот отомстил убийцам и воспитал Ивана Даниловича .

Какое же зерно истины найдем мы в обоих повествованиях?

Древнейшие летописи ничего не знают о боярине или тысяцком Кучке, но его дети Кучковичи и Петр, «зять Кучков», – лица исторические. Они составили заговор против Андрея Боголюбского и убили его в 1174 г. Начальник же убийцам был Петр, Кучков зять, Анбал Ясин ключник, Яким Кучкович, сообщает Ипатьевская летопись . Повесть о зачале царствующего града Москвы делает Петра и Акима братьями, называет и княгиню Улиту их сестрой, а их отцом боярина Кучку. Но можно ли сомневаться в том, что боярин Кучка действительно существовал, если нам известны его зять и сын? Видимо, это была сплоченная и сильная боярская семья, настоящий род Кучковичей, оставивший по себе прочную память в народных преданиях. Еще долго после убиения Андрея Боголюбского ходили легенды о Кучковичах, записанные не позже середины XV в. Рассказывали, что Всеволод Большое Гнездо отомстил за убитого брата: «Кучковичи поймал, и в коробы саждая в озере истопил» . Предание о гибели Кучковичей прочно держалось в людской памяти, и даже в XIX в. поблизости от Владимира показывали болотистые озера, по поверхности которых передвигались плавучие торфяные островки – их считали коробьями с останками проклятых Кучковичей.

Имя Кучки осталось не только в легендах, но и в названиях местностей. В XV в. в Суздальской земле упоминается волость Кучка, в Москве тогда же хорошо знали урочище Кучково поле, находившееся в районе позднейших Сретенских ворот. Но самое важное то, что еще во второй половине XII в. Москва носила двойное название: «Москва рекше Кучково» . Иными словами: «Москва, то есть Кучково». Таким образом, предание XVI–XVII вв., рассказывающее об обычном московском эпизоде – преступной связи боярыни-княгини с молодыми слугами ее мужа, эпизоде, увековеченном в знаменитой песне о Ваньке-ключнике, сохранило отзвук какого-то действительного события, связанного с именем Кучки. Боярина Кучку народное предание считало первым владельцем Москвы. Обратим внимание и на то, что само название Кучково оканчивалось на «о», как обычно называют до сих пор села в Московской области, да и вообще в России, по имени их владельцев (Федорово, Иваново, Петрово и т. д.), «Села красные» боярина Кучки («Кучково село») – это историческая реальность. Они говорят нам о первом владельце Москвы, боярине Кучке, вероятно, имевшем укрепленный замок-городок, который позже заменил княжеский городок Москва. Была ли с этим связана какая-либо личная трагедия первого московского владельца Кучки или нет, этого мы достоверно не знаем, но упорная традиция о насильственном захвате Москвы суздальскими князьями, возможно, опирается на действительные факты. Напомним здесь, что Кучково поле в Москве находилось поблизости от реки Неглинки и городища Николы на Грачах. Нет ничего невероятного в том, что легендарный Кучка был одним из вятических старшин или князьков, отстаивавших свои земли от притязаний Юрия Долгорукого.

(По тексту «Сокровенного Сказания» в пер. С.А. Козина)

Родословная Темучжина

§ 1. Предком Чингис-хана был Борте-Чино, родившийся по изволению Вышнего Неба. Супругой его была Гоа-Марал. Явились они, переплыв Тенгис (внутреннее море). Кочевали у истоков Онон-реки, на Бурхан-халдуне, а потомком их был Бата-Чиган.
§ 2. Сын Бата-Чигана – Тамача. Сын Тамачи – Хоричар-Мерган. Сын Хоричар-Мергана – Аучжам-Бороул. Сын Аучжам-Бороула – Сали-Хачау. Сын Сали-Хачау – Еке-Нидун. Сын Еке-Нидуна – Сим-Сочи. Сим-Сочиев сын – Харчу.
§ 3. Сын Харчу – Борчжигидай-Мерган – был женат на Монголчжин-гоа. Сын Борчжигидай-Мергана – Тороголчжин-Баян-был женат на Борохчин-гоа, имел отрока-слугу, по имени Боролдай-Суялби, да двух скаковых меринов-Дайир и Боро. У Тороголчжина было двое сыновей: Дува-Сохор и Добун-Мерган.
§ 4. У Дува-Сохора был один-единственный глаз, посреди лба, которым он мог видеть на целых три кочевки.
§ 5. Однажды Дува-Сохор, вместе со своим младшим братом Добун-Мерганом, взобрался на Бурхан-халдун. Наблюдая с высоты Бурхан-халдуна, Дува-Сохор усмотрел, что вниз по течению речки Тенгелик подкочевывает какая-то группа людей.
§ 6. И говорит: «Хороша молодица в кибитке крытой повозки среди этих подкочевывающих людей!» И он послал своего младшего брата Добун-Мергана разузнать, намереваясь сосватать ее Добун-Мергану, если окажется, что она незамужняя.
§ 7. Добун-Мерган побывал у тех людей, и в самом деле там оказалась молодица, по имени Алан-гоа, красивая, очень знатного рода и еще ни за кого не просватанная.
§ 8. А по поводу той племенной группы выяснилось так: Баргучжин-гоа, дочь Бархудай-Мергана, владетеля Колбаргучжин-догумского, была выдана замуж за Хорилартай-Мергана, нойона Хори-Туматского. Названная же Алан-гоа и была дочерью, которая родилась у Хорилартай-Мергана от Баргучжин-гоа в Хори-Туматской земле, в местности Арих-усун.
§ 9. По той причине, что на родине, в Хори-Туматской земле шли взаимные пререкания и ссоры из-за пользования звероловными угодьями, Хорилартай-Мерган решил выделиться в отдельный род-обок, под названием Хорилар. Прослышав о знаменитых Бурхан-халдунских звероловлях и прекрасных землях, он теперь и пододвигался, оказывается, кочевьями своими к Шинчи-баян-урянхаю, на котором были поставлены божества, владетели Бурхан-халдуна. Здесь-то Добун-Мерган и просил руки Алан-гоа, дочери Хори-Туматского Хорилартай-Мергана, родившейся в Арих-усуне, и таким-то образом Добун-Мерган женился.
§ 10. Войдя в дом к Добун-Мергану, Алан-гоа родила двух сыновей. То были Бугунотай и Бельгунотай.
§ 11. У старшего же брата, Дува-Сохора, было четыре сына. Тем временем старший его брат Дува-Сохор скончался. После кончины Дува-Сохора, четверо его сыновей, не признавая даже за родственника своего дядю Добун-Мергана и всячески понося его, отделились, покинули его и откочевали. Образовалось особое поколение Дорбен. Отсюда-то и пошло четвероплемение Дорбен-ирген.
§ 12. Однажды, затем, Добун-Мерган взошел поохотиться на возвышенность Тогоцах-ундур. В лесу ему повстречался какой-то Урянхаец, который, зарезав трехлетку-оленя, готовил жаркое из его ребер, из верхних коротких ребер.
§ 13. Добун-Мерган и говорит: «Дружище, дай на жаркое!» «Дам и тебе!» – отвечал тот и, оставив себе шкуру и легочную часть животного, остальное мясо трехлетки-оленя о тд а л Добу н-Мерг а н у.
§ 14. Завьючив оленину Добун-Мерган уехал. По дороге встречается ему какой-то бедняк, который ведет за собою своего сынишку.
§ 15. На вопрос Добун-Мергана, кто он такой, тот отвечал: «Я – Маалих, Баяудаец («богатей»), а живу, как нищий. Удели мне из этой дичины, а я отдам тебе вот этого своего паренька».
§ 16. Тогда Добун-Мерган отделил и отдал ему половину оленьего стегна, а того мальчика увел к себе домой; он-то и стал у него домашним работником.
§ 17. Долго ли, коротко ли – Добун-Мерган скончался. После смерти Добун-Мергана, Алан-гоа, будучи безмужней, родила трех сыновей. То были: Бугу-Хадаги, Бухату-Салчжи и Бодончар-простак.
§ 18. Бельгунотай и Бугунотай, старшие сыновья, родившиеся еще от Добун-Мергана, стали втихомолку говорить про свою мать Алан-гоа: «Вот наша мать родила троих сыновей, а между тем при ней нет ведь ни отцовых братьев, родных или двоюродных, ни мужа. Единственный мужчина в доме – это Маалих, Баяудаец. От него-то, должно быть, и эти три сына». Алан-гоа узнала об этих их тайных пересудах.
§ 19. И вот однажды весной сварила дожелта провяленного впрок барана, посадила рядом своих пятерых сыновей, Бельгунотая, Бугунотая, Бугу-Хадаги, Бухату-Салчжи и Бодончара-простака, и дала всем им по одной хворостинке, чтоб они переломили. По одной без труда переломили. Тогда она опять дала им, с просьбой переломить, уже штук по пяти хворостинок, связанных вместе. Все пятеро и хватали сообща и зажимали в кулаках, а сломать все же не смогли.
§20. Тогда мать их, Алан-гоа, говорит: «Вы, двое сыновей моих, Бельгунотай да Бугунотай, осуждали меня и говорили между собой: «Родила мол, вот этих троих сыновей, а от кого эти дети?» Подозрения-то ваши основательны.
§ 21. «Но каждую ночь, бывало, через дымник юрты, в час, когда светило внутри (погасло), входит, бывало, ко мне светло-русый человек; он поглаживает мне чрево, и свет его проникает мне в чрево. А уходит так: в час; когда солнце с луной сходится, процарапываясь, уходит, словно желтый пес. Что ж болтаете всякий вздор? Ведь если уразуметь все это, то и выйдет, что эти сыновья отмечены печатью небесного происхождения. Как же вы могли болтать о них, как о таких, которые под пару простым смертным? Когда станут они царями царей, ханами над всеми, вот тогда только и уразумеют все это простые люди!»
§ 22. И стала потом Алан-гоа так наставлять своих сыновей: «Вы все пятеро родились из единого чрева моего и подобны вы давешним пяти хворостинкам. Если будете поступать и действовать каждый сам лишь за себя, то легко можете быть сломлены всяким, подобно тем пяти хворостинкам. Если же будете согласны и единодушны, как те связанные в пучок хворостинки, то как можете стать чьей-либо легкой добычей?» Долго ли, коротко ли – мать их, Алан-гоа, скончалась.
§ 23. По смерти матери пятеро братьев стали делить между собою имущество. При этом вышло так, что четыре брата – Бельгунотай, Бугунотай, Бугу-Хадаги и Бухату-Салчжи забрали себе все, а Бодончару совсем не дали его доли, считая его глупым и неотесанным, и не признавая даже за родственника.
§ 24. «Раз меня и родней не признают, что мне тут делать?» – cказал Бодончар. Оседлал он Орок-шинхула, со ссадинами на спине, с жидким хвостом, наподобие свистун-стрелы, и пустил его, куда глаза глядят, вниз по течению Онон-реки. «Умереть, так умереть! Живу быть, так быть живу!» – сказал он. Ехал-ехал и добрался до урочища Балчжун-арал. Тут построил он себе из травы балаган и стал жить-поживать.
§ 25. Стал он тут примечать, как сизая самка сокола ловит и пожирает куропаток. Сделал ловушку из волос хвоста своего голохвостого, со ссадинами на спине, Орок-шинхула, заманил, поймал птицу и стал приручать.
§ 26. Не имея другого пропитания, он стрелял по ущельям загнанных туда волками зверей, а нет – так питался и волчьими объедками. Так он благополучно перезимовал тот год, прокормив и себя и своего сокола.
§ 27. Пришла весна. С прилетом уток он стал запускать на них своего сокола, сперва проморив его голодом. Диких уток и гусей понасадил он: на каждый пень – задние части (хоншиут), а на каждый сук – смрадные части (хуншиут), и столько понавешал, что запах шел.
§ 28. По северному склону гор, из-за темного бора, подкочевало, продвигаясь вниз по течению речки Тунгелик, какое-то родовое колено болюк. Днем Бодончар стал заходить к ним напиться кумысу, когда случалось пускать своего сокола в их сторону. Ночью же уходил, бывало, на ночлег к себе в травяной шалаш.
§ 29. Когда, случалось, люди те просили у Бодончара его сокола, он никак не давал. А жили между собою так, что у Бодончара не спрашивали, откуда и кто он, а тот взаимно не пытался узнавать, что они за люди.
§ 30. Старший брат его, Бугу-Хадаги, зная, что младший брат, Бодончар-простак, отправился вниз по течению реки Онона, пришел сюда поискать брата. Стал он расспрашивать тех людей, что прибыли сюда кочуя вниз по речке Тунгелик: не бывал ли тут такой-то и такой-то человек, на таком-то и таком-то коне?
§ 31. Люди те отвечали: «Тут есть и человек и конь, как раз такие, как ты спрашиваешь. Он соколиный охотник. Каждый день заходит к нам: угостится кумысом и уходит. А ночами где-то ночует. При северо-западном ветре летят сюда, словно снежные хлопья по ветру, пух и перья гусей и уток, пойманных соколом. Должно быть, он здесь недалеко: сейчас подходит время его обычного прихода. Подожди минутку». Так говорили они.
§ 32. Тем часом подъезжает какой-то человек, следуя вверх по течению речки Тунгелик. То и был Бодончар. Как увидел, так сейчас же и признал его старший брат, Бугу-Хадаги. Забрал он брата с собою и пустился рысью вверх по реке Онону.
§ 33. Труся рысцой за братом своим, Бугу-Хадаги, говорит ему Бодончар: «Брат, а брат! Добро человеку быть с головой, а шубе – с воротником». Брат его, Бугу-Хадаги, не понял, к чему эти его слова.
§ 34. Когда он повторил те же самые слова, брат его все же ничего не понял и ничего не сказал ему в ответ. А Бодончар ехал и все повторял одно и то же. Тогда старший его брат говорит: «Что это ты все твердишь одно и то же?»
§ 35. Тогда Бодончар говорит: «Давешние-то люди, что стоят на речке Тунгелик, живут все равны: нет у них ни мужиков, ни господ; ни головы, ни копыта. Ничтожный народ. Давайте-ка мы их захватим!»
§ 36. «Ладно! – отвечал старший брат. – Но только сначала съездим домой да посоветуемся со всеми братьями, а тогда и пойдем полонить тех людей». Так они беседовали.
§ 37. Воротясь домой, посовещались они с братьями и выступили в поход. Передовым наводчиком пустили самого же Бодончара.
§ 38. Идя лобовым, захватил Бодончар беременную женщину: «Кто ты такая?» – спросил он. – «Я, – говорит она, – я из племени Чжарчиут, по имени Аданхан-Урянхачжина».
§ 39. Тогда братья впятером полонили тех людей, и стали те у них слугами-холопами, при табуне и кухне.
§ 40. Бывшая в половине беременности женщина, войдя к Бодончару, родила сына. Так как его считали сыном чужого племени, то и назвали его Чжадарадай. Он и стал предком рода Чжадаран. У того Чжадарана был сын, по имени Тухуудай. Сыном Тухуудая был Бури-Бульчиру, сын Бури-Будьчиру-Хара-Хадаан. Сыном Хара-Хадаана был Чжамуха. Таково происхождение рода Чжадаран.
§ 41. Эта женщина родила еще одного сына, уже от Бодончара. И оттого, что происходил он от пленницы, – и сына прозвали Бааридай. Он стал предком рода Бааринцев. Сын Бааридая-Чидухул-Боко: У Чидухул-Боко было много жен. Родилось у него и сынов что-то около этого. Они-то и стали родоначальниками племени Менен-Баарин.
§ 42. Бельгунотай стал родоначальником племени Бельгунот. Бугунотай стал родоначальником племени Бугунот. Бугу-Хатаги стал родоначальником племени Хатаги. Бухуту-Салчжи стал родоначальником племени Салчжиут. Бодончар стал родоначальником поколения Борчжигин.
§ 43. Тот потомок Бодончара, который родился от первой, старшей жены, носил имя Барин-Ширату-Хабичи. Бодончар же еще имел наложницу, которая вошла в его дом вместе с приданым матери этого самого Хабичи-Баатура. И она произвела на свет одного сына. Имя ему было Чжоуредай. Сначала Чжоуредай пользовался правом участия в родовом жертвоприношении чжугели.
§ 44. Однако по смерти Бодончара этого Чжоуредая отстранили от участия в родовых жертвоприношениях чжугели под тем предлогом, что-де некий Аданха-Урянхадаец был домашним завсегдатаем и что, должно быть, от него-то он и произошел. Он и образовал особое родовое подразделение-обох, под наименованием Чжоуреид и таким образом стал родоначальником Чжоуредцев.
§ 45. Сын Хабичи-Баатура был Менен-Тудун. У Менен-Тудуна было семеро сыновей: Хачи-Кулюк, Хачин, Хачиу, Хачула, Хачиун, Харандай и Начин-Баатур.
§ 46. Сын Хачи-Кулюка, Хайду, по матери происходил от Намолуны. Хачинову же сыну дали имя Ноягидай. Из-за его крайнего чванства и род его стал прозываться Ноякин. Сына Хачиу звали Барулатай. Ростом он был велик и горазд до еды. Род его прозвали Барулас. Сыновья Хачулы также образовали род Барулас, и из-за жадности обоих братьев к еде пошли родовые прозвища Еке-Барула и Учуган-Барула, а отсюда пошли уже и родовые подразделения Баруласов: Эрдемту Барулас, Тодоен-Барулас и др. Дети Харандая стали родоначальниками племени Будаад-кашников, которое назвали так по той причине, что у них, наподобие перемешанной каши, не было ни старшего, ни главы. У Хачиуна был сын, по имени Адаркидай. Он стал родоначальником племени, прозванного Адаркин-сутяги из-за тех распрей, которые он заводил между братьями. Сыновья Начин-Баатура прозывались Уруудай и Мангутай. От них пошли племена Урууд и Мангуд. У Начин-Баатура от первой, старшей жены родились еще Шичжуудай и Дохолодай.
§ 47. У Хайду было три сына: Байшингор-Докшин, Чарахай-Линху и Чаочжин-Ортегай. Сын Байшингор-Докшина – Тумбинай-Сечен. Сыновья Чарахай-Линху – Сенгун-Билге, Амбагай и другие – образовали племя Тайчиудов. Потомка Чарахай Линху, происшедшего от его снохи, звали Бесутай. Отсюда вдет род Бесуд. От сыновей Чаочжин-Ортегая пошли племена: Оронар, Хонхотан, Арулад, Сонид, Хабтурхас и Генигес.
§ 48. У Тумбинай-Сечена было два сына: Хабул-хаган и Сим-Сечуле. Сим-Сечулеев сын-Бультегу-Баатур. А у Хабулхагана было семеро сыновей, а именно: самый старший-Окин-Бархаг, далее Бартан-Баатур, Хутухту-Мунгур, Хутула-хаган, Хулан, Хадаан и самый младший – Тодоен-отчигин.
§ 49. У Окин-Бархага – сын Хутухту-Юрки. У Хутухту-Юрки было два сына: Сэче-беки и Тайчу. От них пошло поколение Юркинцев.
§ 50. У Бартан-Баатура было четверо сыновей: Мангету-Киян. Некун-тайчжи, Есугай-Баатур, Даритай-отчигин. Хутухту-Мангуров сын был Бури-Боко. Это он-то и рассек Бельгутаю плечо на пиру в Ононской Дубраве.
§ 51. Сыновья Хутула-хагана – Чжочи, Гирмау и Алтан. У Хулан-Баатура – сын Еке-Церен. Это он был нойоном Бадая и Кишлика, сделавшихся впоследствии свободными из рабов, дарханами. Ни Хадаан, ни Тодоен потомства не имели.
§ 52. Всеми Монголами ведал Хабул-хаган. После Хабул-хагана, имевшего семерых сыновей, всеми Монголами стал ведать, по слову Хабул-хагана, сын Сенгун-Бильгея, Амбагай-хаган, хотя Хабул-хаган имел собственных семь сыновей.

1. Прелюбодей предается смерти без всякого различия, будет ли он женат или нет.
2. Кто повинен в содомии, тот также наказывается смертью.
3. Кто лжет с намерением или волхованием, или кто подсматривает за поведением другого, или вступается между двух спорящих и помогает одному против другого, также предается смерти.
4. Тот, кто мочится в воду или на пепел, также предается смерти.
5. Кто возьмет товар и обанкротится, потом опять возьмет товар и опять обанкротится, потом опять возьмет товар и опять обанкротится, того предать смерти после третьего раза.
6. Кто даст пищу или одежду полоненному без позволения полонивших, тот предается смерти.
7. Кто найдет бежавшего раба или убежавшего пленника и не возвратит его тому, у кого он был в руках, подвергается смерти.
8. Когда хотят есть животное, должно связать ему ноги, распороть брюхо и сжать рукой сердце, пока животное умрет, и тогда можно есть мясо его; но если кто зарежет животное, как режут мусульмане, того зарезать самого...
10. Он (Чингисхан) постановил, чтобы на потомков Алибека Абу-талеба, всех до единого, не были наложены подати и налоги, а также ни на кого из факиров, чтецов аль-Корана, законодавцев, лекарей, мужей науки, посвятивших себя молитве и отшельничеству, муэдзинов и омывающих тела покойников не были налагаемы подати и налоги.
11. Он постановил уважать все исповедания, не отдавая предпочтения ни одному. Все это он предписал, как средство быть угодным Богу.
12. Он запретил своему народу есть из рук другого, пока представляющий сначала не вкусит сам от предлагаемого, хотя бы он был князь (эмир), а получающий – пленник; он запретил им есть, что бы ни было в присутствии другого, не пригласив его принять участие в еде; он запретил насыщаться одному более товарищей и шагать через огонь трапезный и чрез блюдо, на котором едят.
13. Если кто проезжает подле людей, когда они едят, он должен сойти с лошади, есть с ними без их позволения, и никто из них не должен запрещать ему это.
14. Он запретил им опускать руку в воду и велел употреблять что-нибудь из посуды для черпания воды.
15. Он запретил мыть их платье в продолжение ношения, пока совсем не износится.
16. Он запретил говорить о каком-нибудь предмете, что он нечист; утверждал, что все вещи чисты, и не делал различия между чистыми и нечистыми.
17. Он запретил им оказывать предпочтение какой-либо из сект, произносить слова, употребляя почетные названия, а при обращении к султану или к кому другому должно употреблять просто его имя...
19. Он предписал, чтобы женщины, сопутствующие войскам, исполняли труды и обязанности мужчин в то время как последние отлучались на битву...
21. Он предписал им представлять в начале каждого года всех своих дочерей хану (султану), чтобы он выбрал для себя и для своих детей...
23. Он узаконил, чтобы старейший из эмиров, когда он проступится и государь пошлет к нему последнего из служителей для наказания его, отдавал себя в руки последнего и распростирался бы пред ним, пока он исполнит предписанное государем наказание, хотя бы то было лишение живота...
25. Он предписал султану учреждение постоянных почт, дабы знать скоро обо всех событиях в государстве.
26. Он предписал наблюдать за исполнением Ясы сыну своему Чагатаю бек Чингисхану...
28. От убийства (казни за преступление) можно откупиться пенею, заплатив за мусульманина сорок золотых монет (барыш), а за китайца рассчитавшись одним ослом.
29. Тот, у кого найдется украденная лошадь, обязан возвратить ее хозяину с прибавкой десяти таких же лошадей; если он не в состоянии уплатить этого штрафа, то вместо лошадей брать у него детей, а когда не было детей, то самого зарезать, как барана.
30. Чингисова Яса запрещает ложь, воровство, прелюбодеяние, предписывает любить ближнего, как самого себя, не причинять обид и забывать их совершенно, щадить страны и города, покоряющиеся добровольно, освобождать от всякого налога и уважать храмы, посвященные Богу, а равно и служителей его.
31. (Яса предписывает): любить друг друга, не прелюбодействовать, не красть, не лжесвидетельствовать, не быть предателем, почитать старших и нищих, за нарушение – смертная казнь.
32. Чингисова Яса предписывает: человека, подавившегося пищей, протаскивать под ставкой и немедленно убивать, равным образом предавать смерти, кто ступил ногой на порог ставки воеводы.
33. Если нет уже средств от питья, то должно в месяц напиваться три раза; если перейдет за три раза – виноват; если в месяц напиваться два раза – это лучше; если один раз – еще похвальнее, а если совсем не пьет, то что может быть лучше этого? Но где же найти такое средство, а если найдут, то оно достойно всякого почтения.
34. Дети, прижитые от наложницы, считаются законными и получают по распоряжению отца соответствующую долю наследства. Раздел имущества основывается на таком положении, что старший получает больше младших; меньший же сын наследует хозяйство отца. Старшинство детей рассматривается соответственно степени их матери, из числа жен одна всегда старшая преимущественно по времени брака.
35. По смерти отца сын распоряжается судьбою его жен, за исключением своей матери, может жениться на них или выдать их замуж за другого.
36. Строжайше воспрещается пользоваться чем-либо из вещей покойного, за исключением законных наследников...
38. (Об освобождении духовных лиц всех исповеданий от повинностей.)
39. Запрещено под страхом смерти провозглашать кого-либо императором (ханом), если он не был предварительно избран князьями, ханами, вельможами и другими монгольскими знатными людьми на общем совете.
40. Запрещается главам народов и племен, подчиненных монголам, носить почетные титулы.
41. Запрещается заключать мир с монархом, князем или народом, пока они не изъявили полной покорности...
46. (О соблюдении некоторых правил при убое животных в пищу.)
47. (О разрешении употреблять в пищу кровь и внутренности животных.)
48. (Список преимуществ по службе и льгот начальникам и офицерам Империи.)...
50. (Разные наказания, положенные за кражу: от смертной казни до телесного наказания – от 7 до 700 ударов.)
51. Никто из подданных Империи не имеет права иметь монгола слугой или рабом. Каждый мужчина, за редкими исключениями, обязан службой в армии.
52. (О запрещении под страхом смерти скрывать беглых рабов, кормить их и т.п.)
53. Закон о браке предписывает, что мужчина должен выкупать себе жену и что браки в первой и второй степени родства не допускаются. Мужчине предоставляется жениться на двух сестрах или иметь несколько наложниц (далее следуют обязанности жены по дому и хозяйству). Мужчинам разрешается заниматься только войной и охотой (далее – о правах потомства от разных жен).
54. Прелюбодеяние наказывается смертью. Виновные в таковом могут быть убиваемы на месте преступления.
55. (О разрешении родителям заключать брачные условия между малолетними детьми и пр.)
56. Воспрещается купаться или мыть одежду в проточной воде во время грозы.
57. Шпионы, лжесвидетели, все люди, подверженные постыдным порокам, и колдуны приговариваются к смерти...
Когда Чингисхан устанавливал основные правила и наказания к ним и все передал письменно в книге, повествует ал-Макризи, он дал наименование Ясы или Ясака. Макризи далее сообщает: «Когда редакция книги была окончена, он (Чингисхан) велел эти законы вырезать на стальных досках, и сделал их кодексом для своей нации...»
(По разным источникам)

КУЧКА (КУЧКО), легендарный основатель Москвы; жил в XII в. Позднейший источник - «Повесть о начале Москвы» - называет его имя и отчество - Стефан Иванович, но насколько они достоверны, неизвестно.

Рассказ о боярине Кучке сохранился лишь в поздней «Повести о зачале царствующего великого града Москвы» (памятник XVII в.), где оброс совершенно легендарными, фантастическими подробностями. Однако сам Кучка (или, вероятно, более правильно - Кучко), - личность, несомненно, вполне историческая. Его имя сохранилось в топонимике Северо-Восточной Руси: волость «Кучка» упоминается в Суздальской земле, а урочище «Кучково поле» известно в средневековой Москве, в районе позднейших Сретенских ворот. В XII веке саму Москву называли Кучково (так, например, в берестяной грамоте, найденной в Новгороде и предположительно датируемой второй половиной XII века); в Ипатьевской летописи название будущей столицы России варьируется: «Кучково, рекше Москва». Летописи известны сыновья Кучки, Яким Кучкович с братом, а также некий Петр, именуемый «Кучковым зятем».

По рассказу «Повести о начале Москвы», князь Юрий Владимирович Долгорукий († 1157), направляясь из Киева во Владимир к своему сыну Андрею, будущему Боголюбскому, «прииде на место, иде же ныне царьствующий град Москва, обо полы Москвы реки села красныя, сими же селы владающу тогда болярину некоему богату сущу, имянем Кучку Стефану Иванову». «Зело возгордившись», Кучко «не почте великого князя подобающею честию, яко же довлеет великим княземь, но и поносив ему к тому жь». В ответ Юрий Долгорукий, «не стерпя хулы его той, повелеваеть того болярина ухватити и смерти предати». После боярина Кучки остались два сына, «млады суще и лепы зело». Летописец именует их Петром и Акимом, однако первое имя, скорее всего, - ошибка, ибо Петром, по летописи, звали не сына, а зятя боярина. Кроме того, у Кучки осталась дочь, «такова же благообразна и лепа суща, именем Улита». Обоих сыновей и дочь князь отослал во Владимир к сыну; дочь стала женой Андрея Боголюбского, а сыновья превратились в его «ближних» бояр. «Сам же князь великий Юрьи Владимирович взыде на гору и обозрев с нее очима своими семо и овамо по обе страны Москвы реки и за Неглинною, и возлюби села оныя и повелевает на месте том вскоре соделати мал древян град и прозва его званием реки тоя - Москва град по имени реки, текущия под ним… и заповеда сыну своему князю Андрею Боголюбскому град Москву людьми населити и распространити…»

Так в «Повести…» рассказывается о начале Москвы. Вся эта история обозначена здесь заведомо недостоверным 6666 годом от Сотворения мира, т. е. 1158-м от Рождества Христова (в действительности к этому времени Юрия уже не было в живых). Известно, однако, что в апреле 1147 г. Юрий встречался в Москве со своим союзником, новгород-северским князем Святославом Ольговичем, - очевидно, что к этому времени Москва стала уже его городом, а значит, расправа над Кучкой должна относиться к более раннему времени.

Сыновья Кучки упоминаются в древнерусских летописных источниках неоднократно. По сведениям новгородской статьи «А се князи русские», именно они, Кучковичи, «подъяли» князя Андрея Юрьевича в 1155 г. покинуть отца и уйти из Киевской земли во Владимир. Одного из двух братьев, Якима Кучковича, летописец называет «возлюбленным слугой» князя; тут же, правда, сообщается, что брат его был казнен по приказу князя. Казнь Кучковича стала одной из причин организации заговора на жизнь князя Андрея Юрьевича в 1174 г., увенчавшегося злодейским убийством князя, причем главными организаторами заговора оказались Яким Кучкович и Петр, «Кучков зять».

Рассказ об убийстве Андрея Боголюбского стал одним из сюжетов легендарной «Повести о начале Москвы», но здесь в числе убийц названа также Кучковна, жена князя. О вероятном участии княгини в этом злодеянии может свидетельствовать и одна из миниатюр Радзивиловской летописи (XV в.), на которой в сцене убийства изображена княгиня, держащая отрубленную руку князя.

Источники еще более позднего времени, восходящие к «Повети о начале Москвы», сообщают и другие подробности о боярине Кучке, уже полностью легендарные и ни в коей мере не претендующие на какую-либо достоверность. В одном из вариантов «Повести…» Кучка был отправлен Юрием Долгоруким из Киева к князю Андрею Боголюбскому, бывшему тогда больным. На обратном пути Кучка пришел на берега Москвы-реки, и эти места так понравились ему, что он выпросил их у Юрия. В «Истории Российской» В. Н. Татищева (XVIII в.) история вражды князя Юрия и Кучки осложнена авантюрным, любовным сюжетом. Юрий будто бы взял себе на ложе жену суздальского тысяцкого Кучки и так полюбил ее, что «все по ея хотению делал». Когда же около 1146/47 г. Юрий выступил в поход к Торжку, «Кучко, не могши поношения от людей терпеть… не пошел со Юрием и отъехал в свое село, взяв жену с собою, где ее посадя в заключение», намереваясь покинуть Юрия и уйти к его врагу киевскому князю Изяславу Мстиславичу. Узнав об этом, Юрий оставил войско, а «сам с великою яростию наскоро ехал с малыми людьми на реку Москву, где Кучко жил. И, пришед, не испытуя ни о чем, Кучка тотчас убил, а дочь его выдал за сына своего Андрея...» Еще в одном варианте рассказа о начале Москвы - «Сказании об убиении Даниила Суздальского и о начале Москвы» - история Кучки перенесена в XIII век: он сделан современником московского князя Даниила Александровича и его брата суздальского князя Андрея Александровича, а его казнь (в данной версии - Андреем Суздальским) датируется 17 марта 1289 (!) г.

Источники

Повести о начале Москвы / Подг. М. А. Салминой. М.; Л., 1964.

Мы уже видели, что в первом периоде русского законодательства главным двигателем, починным фактором, была земщина славянских племен на Руси ; она в Новгороде решила на общем вече пригласить князей из Скандинавии, она же в Киеве и других городах по Днепру и его притокам изъявила согласие бесспорно принять князей, пришедших из Новгорода, по взаимным условиям, и усердно служила князьям при внешнем объединении Русской земли, разделенной между разными независимыми друг от друга славянскими племенами.

Во втором периоде главным фактором была христианская церковь как причина и могущественнейшая сила, сообщившая внутреннее объединение Русской земле ; которая, несмотря на внешнюю раздробленность, внесенную удельной системой, сообщила такую крепость и плотность Русской земле, что она могла выдержать даже страшный гнет монгольского ига и не только не пала под этим гнетом, но еще более укрепилась и даже воспользовалась могуществом монгольских ханов для уничтожения удельного разковластия и окончательного своего объединения; так что, свергнув монгольское иго, она, как земля православная, стала могущественной державой на востоке Европы и потянула к себе все соседние земли.

По местности, где сосредоточивалась государственная деятельность, первый период можно назвать новгородско-киевским, а второй период - киевско-владимирским; третий же период по местности, откуда развивалась сила, должно назвать московским, а по характеру деятельности - периодом развития великокняжеской, а потом царской власти на Руси. А посему, начиная третий период, мы должны прежде всего сказать о постепенном развитии значения Москвы как центра единой нераздельной Русской земли.

Первоначальная история Москвы для нас малоизвестна. Первое положительное упоминание о ней в наших летописях мы встречаем под 1147 годом, под которым летопись говорит, что владимиро-суздальский князь Юрий приглашал в Москву своего союзника, новгород-северского князя Святослава Ольговича, Вот слова летописи: «и прислав Гюрьги к Святославу рече: «приди ко мне брате в Мвскове. Святослав же еха к нему с детятем своим Олгом в мале дружине, пойма с собою Владимира Святославича; Олег же еха на перед к Гюргеви, и да ему пардус. И прие-ха по нем отец его Святослав, и тако любезно целовастася и быша весели. На утра же повеле Гюрги устроити обед силен, и сотвори честь велику. Таким образом, первое положительное известие о Москве было заявлено веселым пиром двух князей-союзников. В этом известия мы находим чисто исторического только то, что в 1147 году город Москве уже существовал и принадлежал Владимиро-Суздальскому княжеству. Затем, второе известие о Москве относится к 1175 году.

В этом году четверо князей, ехав из Чернигова во Владимир для занятия Владимирского княжения по смерти Андрея Боголюбекого, останавливались £ Москве и принимали там посольство от суздальцев и владимирцев. Третье известие относится к 1176 году, когда князь Михаил Юрьевич с братом своим Всеволодом останавливался в Москве на пути во Владимир, и туда же спешил князь Ярополк Ростиславич с дружиной, чтобы не пропустить Михаила во Владимир, Четвертое известие относится к 1177 году и повествует о том, что князь Глеб Рязанский, находясь в войне с Всеволодом Владимирским, пожег Москву и опустошил все села и волости московские. Это известие важно для нас в том отношении, что указывает на Москву как на город довольно значительный, уже имеющий свои волости и села, т. е. свой уезд. Далее под 1209 годом встречаем известие, что рязанские князья, находясь в войне с Всеволодом Владимирским, опять воевали около Москвы. А под 1213 годом летопись уже упоминает об особом московском князе Владимире Всеволодовиче, которого в этом году братья перевели из Москвы в Нереяславль-Русский, т.е. приднепровский. В 1237 г. Москва была одним из первых городов великого княжества Владимирского, взятых татарами; в летописи сказано: Тояже зимы взяша Москву шашарове, и воеводу убиша Филипка Нянка за правоверную христианскую веру, а московскаго князя Владимира Юрьевича руками яша, а люди убиша от старца до ссущаго младенца; а град и церкви евятыя огневи предаша, и монастыри все и села пожегоша, и многи именья взем-ше отъидоша ».

Это известие свидетельствует, что Москва в то время была уже столицей удела, где княжил сын великого князя Владимирского, и что она была довольно значительна и богата, имела несколько церквей и монастырей. Через сто лет после первого известия о Москве, именно под 1248 годом, мы читаем в летописи, что московский князь Михаил Ярос-лавич Хоробрит, сын великого князя Ярослава Всеволодовича, пал в битве с литовцами на берегах Протвы. Затем, через сорок восемь лет по смерти Михаила, именно под 1296 годом, встречаем известие о съезде русских князей во Владимире, на котором московский князь Даниил Александрович, младший сын Александра Невского, уже является великим князем Московским. Таким образом, на пространстве 148 лет от первого известия о Москве мы находим в летописях девять упоминаний о ней, и к концу этого времени Москва уже стала отдельным и самостоятельным княжеством наравне с Владимиром, Тверью, Ярославлем и Переяслав-лем. Ряд летописных упоминаний, с одной стороны, свидетельствует, что Москва была одним из младших городов здешнего края и, очевидно, явилась на свет незадолго до первого летописного известия о ней; а с другой стороны, в том же ряде упоминаний мы находим прямое свидетельство, что Москва в продолжение неполных полутораста лет выросла сперва В удельное, а потом и в самостоятельное великое княжество, настолько сильное, что сравнялось с другими старейшими великими княжествами северо-восточной Руси. Вот и вся история Москвы по летописям за первые полтораста лет - история, как всякий может заметить, самая слабая и отрывочная, проводящая еле заметную нить событий.

Но как все крупные исторические единицы, будут ли го личности или города, имеют кроме летописей и народные предания, часто фантастические в подробностях, тем не менее достоверные в основании и дающие свой характер и жизнь сухим летописным известиям; точно так же и за Москвой, как крупной и мировой исторической единицей, есть свои народные предания, пополняющие худость первоначальных летописных известий. Предания эти охватывают собой именно период времени от князя Юрия Владимировича Долгорукого, при котором мы встречаем я летописях первое упоминание о Москве, до первого великого князя Московского Даниила Александровича и даже его сына Ивана Даниловича.

По народному преданию, местность, занимаемая теперь Москвой, принадлежала богатому боярину Степану Ивановичу Кучке, который здесь был богатым и сильным потомственным землевладельцем, владевшим целой волостью с селами и деревнями и имевшим главную свою судьбу, как говорит предание, оба полы Москвы реки. Далее продолжает предание: тот Кучка возгордевся зело и непочтил великаго княза Юрия Владимировича Долгорукаго во время проезда его во Владимир и поносил его. Князь же великий, нестерпя хулы, повеле боярина того смерти пре-Дати; сыны же его, видев млады сущи и лепы зело, и дщерь едину благо-образну, отослал во Владимир к сыну своему Андрею. Сам же вошедши на гору и обозрев оба берега Москвы реки и за Неглинною, повелел сделать деревянный город и назвал его град Москва т. е. именем Москвы реки. Сочетал своего сына Андрея браком с дочерью убитаго Кучки и заповедал ему город Москву населить людьми и распространить». К этому преданию Татищев в своей истории присоединяет вариант, найденный им в одной раскольничьей летописи, по которому Степан Иванович Кучка был тысяцким у Юрия Долгорукого и, заметив любовную связь князя со своей женой, увез последнюю в свои имения на берегах Москвы-реки, и оттуда думал бежать к Юрьеву врагу, князю Изяславу Мстиславичу; но Юрий явился в московские имения Кучки, убил его и заложил город Москву, а дочь его выдал за своего сына Андрея.

Приводимые два рассказа преданий о начале Москвы явно противоречат хронологии: они относят начало Москвы и убийство Кучки к 1158 году, когда Юрия уже не было в живых, и прямо несогласны с летописью, в которой о Москве упоминается, как мы уже видели, под 1147 годом. Тем не менее за этими рассказами остаются следы исторической достоверности; так, один иа Кучковичей Яким и по летописям находился в числе приближенных Андрея Боголюбского и участвовал в заговоре на его жизнь, и далее, некоторые местности Москвы даже в XIV и XV столетиях носили название Кучковых , так, например, местность, где теперь стоит Сретенский монастырь, в XIV и XV столетиях называлась Кучковым полем. Таким образом, начало Москвы согласно с преданием тесно связано с именем боярина Кучки. Сами летописи не отрицают связи начала Москвы с Кучкой; так, в Волынской летописи, под 1176 годом Москва еще удерживает прежнее название Кучкова; летопись говорит: «и несли князя Михаила еле жива иа носилках до Кучкова, рекше до Москвы».

Кто же был этот полузабытый Кучка ? Предание называет его боярином, а Татищев даже тысяцким, в летописях один из Кучковичей, Яким, также состоит в числе бояр Андрея Боголюбского; поэтому с первого взгляда можно подумать, что Кучка принадлежал к числу княжеских дружинников, но предание, как мы уже видели, говорит, что «Кучка раз-гордевся зело и непочти князя, поносил его»; а другое предание даже рассказывает, что Кучка воевал с князем и был убит в одном сражении вместе со своими сыновьями. Из всего этого видно, что Кучка был не дружинник князя, а богатый земокий боярин, который, живя вдали от княжеского двора, не хотел знать князя и при встрече с князем не только не почтил его, но даже обругал.

И тем с большей уверенностью должно признать Кучку земским боярином, что князья до Юрия Долгорукого даже вовсе не жили в Суздальском краю, а потому не могло быть там и богатых дружинников и землевладельцев; напротив того, отсутствие князей давало в здешнем краю полную свободу старым новгородским колонистам. А что боярин Кучка, по всей вероятности, принадлежал к старинному роду сильных новгородских колонистов в Суздальском краю, подтверждается тем, что род Кучковичей существовал в Новгороде даже в XV и XVI столетиях. Развивать свою власть, распространять саои владения "к управлять всем краем в звании земских бояр, подобно тому как земские новгородские бояре-землевладельцы впоследствии почти бесконтрольно управляли от имени Новгорода Двинской землей и Заволо-чьем или прежде, до Владимира Святого, Волынскую и Галицкую земли держали за собой тамошние земские бояре-землевладельцы, вроде сказочных Дюка Степановича или Чурилы Пленковича. К числу таких земских бояр старожилов в Московской местностн принадлежал боярин Кучка.

Естественно, что суздальские бояре-землевладельцы, привыкшие к полной свободе й самовластию не только в своих вотчинах, но И в целом краю, должны были недружелюбно смотреть на князя Юрия Владимировича Долгорукого, решившегося утвердить свою власть в Суздальском краю не по имени только, как было прежде, а на самом деле. Юрий первым из князей Рюрикова ДОМА решился жить в доставшемся ему после отца здешнем уделе, начал строить здесь города и приглашать поселенцев из Приднепровья и других краев Русской земли, и тем до некоторой степени стеснять полное приволье здешних старожилов, особенно богатых и самовластных земских бояр из старинных новгородских колонистов, едва признававших власть прежних, постоянно отсутствовавших князей, а ежели и признававших, то главным образом из-за того, чтобы не подчиниться власти соседних кннзей Рязанских. На эти стеснения и новости, вводимые поселившимся здесь князем, земские бояре, старые хозяева края, отвечали или глухим неповиновением, или явным сопротивлением. Гнездом таких недовольных были имения богатейшего и сильнейшего землевладельца боярина, по другому преданию тысяцкого, Степана Ивановича Кучки . Княэь Юрий Владимирович, силой смирив недовольных и убив их предводителя Кучку, решился в самих имениях Кучки построить княжеский город, чтобы саму местность, где было успели утвердиться недовольные, навсегда утвердить за собой и своим потомством. Таким образом, по первому ряду преданий, сосредоточенных около имени Юрия Долгорукого, Москва является как опорный пункт для развития княжеской власти в самом гнезде противников этой власти.

Но постройкой Москвы и других городов в здешнем краю тайные и явные противники княжеской власти не были еще уничтожены окончательно, они были только ослаблены и в Москве потеряли центральную местность, где прежде удобно могли собираться и действовать общими силами; тем не менее глухая борьба старых порядков с княжескими нововведениями продолжалась и Москва мало-помалу принимала все большее значение, конечно уже в новом смысле. По смерти Юрия Долгорукого при его преемнике, хотя и не вскоре, нашлось нужным в интересах княжеской власти образовать в Москве особое удельное княжество, в котором, как мы уже видели, первым удельным князем был внук Долгорукого, Владимир Всеволодович. До образования удельного княжества в Москве защитники старых самовольных порядков были еще настолько сильны, что ни одна перемена князей в Суздальском краю не обходилась без их участия. Так своевольники, и в их числе один из Кучковячей, убили Андрея Юрьевича Долгорукого; потом те же своевольники под именем старых ростовских и суздальских бояр, мимо младших сыновей Юрия Долгорукого, пригласили его внуков, Ростиславичей, затем, когда младшие Юрьевичи, Михаил и Всеволод, явились по приглашению владимирцев во Владимир, то те же ростовцы и суздальцы навели на них Ростиславичей, и борьба продолжалась около двух лет, причем Москва была сожжена рязанским князем Глебом, помогавшим ростовцам и земским боярам против сыновей Юрия.

Продолжение борьбы старых земских бояр здешнего края с княжескими нововведениями и значение Москвы как удельного княжества породили второй ряд преданий о Москве, связанных с именем сыновей Невского, и особенно с именем Даниила Александровича, первого великого князя московского, где также не обошлось без боярина Степана Ивановича Кучки, который, подобно Владимиру Красному Солнышку, служил общим мифом для всех преданий, относящихся к Москве как представитель старых порядков, поддерживаемых земскими боярами здешнего края, против княжеских нововведений. Но здесь главными действующими лицами являются ужесыяовья Кучки, находящиеся на службе у князя и представляющие собой: миф потомков старых земских бояр, а миф княжеской власти перенесен с Юрия Долгорукого на его праправнука, Даниила Александровича Московского. Вот содержание этого нового рода преданий. Были по Москве-реке села красные хорошего боярина Кучки, Степана Ивановича; у боярина же того были два сына вельми красны. И сведал про них князь Данило Александрович Невский, и начал просить у Кучки боярина двух сыновей его к себе во двор с великим прением, и глагола ему аще: не дясн сынов своих мне во двор, и аз на тя войною приду и тебя мечом побью, а села твои красные огнем пожгу. И Кучка боярин, страха ради, отдал обоих своих сыновей князю Даниилу Суздальскому. И князю Даниилу полюбились оба Кучкова сына, и он одного сделал стольником, а другого чашником.

Полюбились те два юноши княгине Данииловой Улите Юрьевне; привязалась она к ним преступной похотью; и умыслили они с княгинею - как бы князя предать смерти. Избравши удобный случай во время охоты за зайцами, напали нд него в лесу и убили, а окровавленную его одежду как свидетельство совершившегося убийства привезли в Суздаль к княгине Улите Юрьевне, и стали житье нею в прежней преступной связи. Между тем после убитого Даниила остался малолетний сын Иван Данилович на руках лютого и ярого дружинника Давыда. Этот Давид, как верный слуга покойного князя, через два месяца после его убийства тайно ночью бежал с малолетним княжичем к родному дяде его, Андрею Александровичу, князю Владимирскому и принес туда весть об изменническом убиении Даниила Александровича. Князь Андрей Александрович владимирский, собрав 5,000 войска, пошел на Суздаль.

Услыхавши о походе его, Кучковичи бежали к своему отцу Степану Ивановичу Кучке, а суэдальцы сдали свой город Андрею и объявили, что они не только не были советниками на смерть брата его Даниила, но и дают ему свой полк в три тысячи мстить за смерть покойного. Андрей Александрович сперва приказал казнить княгиню Улиту, а потом вместе с суздальцами и со своим полком пошел на боярина Степана Ивановича Кучку. У Кучки вокруг его красных сел не было ограды ни каменной, ни деревянной, и князь Андрей со своею силою вскоре взял приступом все села и слободы, а самого Кучку с сыновьями приказал казнить. А наутро, осмотрев местность Кучковых сел и слобод, повелел ставить там город и назвал его Москвою; воздвиг там деревянную церковь Благовещения Пресвяты я Богородицы. Построивши город Москву, князь Андрей Александрович остался жить там, а во Владимир я Суздаль послал своего сына Юрия, племянника же Ивана Даниловича оставил при себе. Поживши несколько лет в Москве и устроив там много церквей, князь Андрей Александрович скончался и приказал Москву своему племяннику, Ивану Даниловичу.

Из настоящего рассказа мы усматриваем: во-первых, что по народному преданию первое требование суздальских князей от тамошних земских бояр-землевладельцев состояло в том, чтобы бояре отдавали в княжескую службу своих сыновей. Это требование совершенно одинаково с требованием киевских князей от волынских и галицких земских бояр, как видно из народной былины о том, что великий князь Владимир Святославич требовал от Волынского боярина Старого Плена, чтобы он отпустил на службу своего сына, Чурила Пленковяча. Таким образом, суздальские князья в здешнем краю повторяли то, что прежде делали киевские князья на Волыни и в Галиче, так что само предание здесь является как бы повторением приднепровской былины.

Во-вторых, предание свидетельствует, что земские бояре или их дети, поступив на службу в княжеский двор, затевают там крамолу, которая кончается тем, что и дети, и сами бояре, их отцы, лишаются не только имущества, но и самой жизни, а владения их переходят к князю, который строит там город, причем граждане соседних городов становятся на сторону князя и помогают ему, как в преследовании крамольных бояр, так и в построении города. Таким образом, настоящий ряд преданий о Москве захватывает тот период развития княжеской власти, когда отстаивание старых порядков земского боярства в глазах народа перестает быть законным, а потому преданием облекается в форму безнравственной крамолы, к которой никак не может присоединиться чистота народной нравственности. В приднепровских народных былинах мы этой черты не встречаем; значит, там борьба земского боярства не заходила так далеко - там не было сильных новгородских колонистов, продолжавших бороться даже тогда, когда борьба теряла свою законность.

В-третьих, из настоящего ряда преданий оказывается, что место прежней власти земских бояр в здешнем краю заступает прямо княжеская власть. Она является непосредственно как бы наследницей боярской власти; князь среди боярских сел строит город и сам садится в нем жить, заводит новые порядки, в чем народ сочувствует князю и помогает ему. Значит, старые здешние порядки, которыми так дорожили земские боя-Ре, были не в пользу народа, который видел для себя больше льгот и Удобств от порядков, вводимых князем. Ничего подобного мы не встречаем ни в былинах, ни в летописях приднепровских и заднепровских: там князья дорожат старыми земскими городами, воюют и режутся из-за них, о новых же городах своей постройки почти не забсгятся, отдают их другим, меняются ими и вверяют своим посадникам, ключникам и тиунам, смотрят на них как на чистую частную собственность и не придают им никакого государственного значения. Таким образом, настоящая черта преданий о начале Москвы указывает на начало нового строя общественной жизни всей Русской земли, представительницей которого в глазах русского народа была Москва, занявшая место красных боярских сел и слобод и уже тем самым представляющая собой отрицание старых порядков и олицетворение порядков новых. Здесь народное воображение в мифе о начале Москвы хотело олицетворить начало нового строя общественной жизни на Руси, полное развитие которого действительна впоследствии завершилось в Москве, как мы и увидим Б свое время при исследовании истории Московского государства, охватившего всю Русскую землю.

В-четвертых, наконец, в одном варианте предания о начале Москвы в заключение сказано, что Иван Данилович Московский по смерти своего двоюродного брата Юрия Андреевича взял к себе на воспитание его малолетнего сына Дмитрия и, таким образом, сделался государей Московским, Владимирским м Суздальским, а затем к нему вскоре приехал митрополит Петр из Киева и поселился в Москве. Здесь предание заканчивает свой миф о начале Москвы той степенью развития Московского государства, когда Москва и ее князь сосредоточили в себе главные силы всей северовосточной Руси, когда уже довольно ясно обозначилось, что Москве принадлежит значение столицы и сердца всей Русской земли до крайних ее пределов и что московский князь должен быть государей воея Руси. Это заключение лучше всего характеризует мифический смысл предания о начале Москвы, где наперекор всем хронологическим данным почти двухсотлетняя история Москвы втиснута в рамки почти одной жизни князя Андрея Александровича, где исторические имена князей так дико перемешаны, что в них едва замечается исторический характер, ид» принадлежащий, где столько вымышленных чисто мифических подробностей и нет ни одной подробности исторической и где тем не менее смысл целого сказания вполне верен истории и необходим для выяснения отрывочных летописных известий.

Таким образом, все дошедшие до нас предания о начале Москвы рассказывают не собственную историю Москвы при ее начале, а напротив, олицетворяют те представления о новом строе общественной жизни, которые в народном воззрении были тесно связаны с представлением о Москве, в истории которой действительно новый строй общественной жизни выразился во всей своей полноте.

Народное воображение не ошиблось, олицетворив новый строй общественной жизни на Руси в мифе о начале Москвы; миф этот действительно дает жизнь и смысл отрывочным и безжизненным летописным известиям о первых полутораста годах истории Москвы. Приняв во внимание этот миф, историк не только осветит для себя давно забытые в летописях первые годы Москвы, но и для последующей ее истории, уже более известной по летописям, откроет многое и важное, что осталось бы незамеченным без этого мифа. Чтобы сильнее запечатлеть значение предания о Москве как о мифе, олицетворяющем новый строй общественной жизни на Руси, мы соберем в одно целое все черты этого предания и потом перейдем к самой истории Москвы как представительницы этого нового строя.

Мы уже видели, что предания о начале Москвы резко разделяются на два разряда, из коих в первом, старейшем, основание Москвы приписывается Юрию Владимировичу Долгорукому, а во втором, позднейшем, - князю Андрею Александровичу Владимирскому. В первом разряде преданий представляется борьба княжеской власти с самовольным и гордым земским боярством в Суздальском краю, этой старинной и богатой новгородской колонии, которая хотя и признавала власть русских князей еще со времен Рюрика, но где князья не жили постоянно и до вольствовались только сбором дани, которая, должно быть, доставлялась исправно богатыми новгородскими колонистами.

Князь Юрий Долгорукий , поселившись в Суздальской земле со своей приднепровской дружиной, принялся строить там города и заводить новые порядки, и конечно, в ущерб самовластию земских бояр, за отсутствием князей в прежнее время хозяйничавших в здешнем крае бесконтрольно. Очевидно, что порядки, вводимые Юрием, были в пользу меньших людей против больших или бояр, ибо иначе успех Юрия был бы немыслим к меньшие люди выступили бы на защиту больших людей, а князь вынужден был бы отказаться от своих нововведений. Но наоборот, когда меньшие люди стали на сторону князя, находя в его порядках, защиту от притеснений, то большим людям или земским боярам осталось одно - засесть в своих деревнях, где они были сильнее, и вступить в явную борьбу с князем. Но борьба как последнее средство для бояр, оставленных меньшими людьми, как и должно было ожидать, кончалась не в их пользу: упорнейшие из них были казнены, а в их поземельных владениях, как гнездах сопротивления, князь начал строить города и населять их людьми, независимыми от земских бояр, как туземцами, так и пришельцами, - сыновей же казненных бояр зачислял в княжескую службу при своем дворе. Вот смысл первого разряда преданий о Москве. Должно еще прибавить, что, по свидетельству предания, князь Юрий Долгорукий не хотел совершенного истребления боярских родов, а требовал только, чтобы они повиновались его власти, ибо он отдал дочь убитого боярина Кучки в замужество за своего сына Андрея Боголюбского и тем показал, что он не прочь сблизиться с земскими боярами и даже породниться с ними.

Второй ряд преданий, хотя также говорит о начале Москвы, но в сущности здесь речь идет о новом периоде борьбы земских бояр с княжеской властью, когда бояре уже вступили в княжескую службу и потеряли ту самостоятельность, которой пользовались в долгий период отсутствия князей в Суздальском краю, когда они вынуждены были не номинально только, но и на деле признать власть князя, когда борьба даже и видимо перестала быть законной и обратилась в преступную крамолу, которая рано или поздно должна былв кончиться окончательным падением земских бояр и обращением их в служилых людей. Здесь и редин не указывает, что торжество княжеской власти последовало при великом князе Иване Даниловиче, который сделался великим князем Московским, Владимирским и Суздальским. Действительно, время Ивана Даниловича было временем торжества княжеской власти над земским боярством; но борьба боярства продолжалась и после, как мы увидим в истории Москвы. Впрочем, предание продолжение этой борьбы уже не охватыьает, ибо борьба, как мы увидим впоследствии, приняла такие тонкие и неуловимые формы, что предание уже не совладало с олицетворением их.

В связи с деятельностью и убийством Андрея Боголюбского в летописях несколько раз упоминаются его родственники - Кучковичи .

Происхождение

В. Н. Топоров сравнивал имя Кучко с прусскими топонимами Kuczke, Kuczithen, именем Kutcze, лит. Kucaitis, но без указания соответствующих апеллятивов (Топоров, 1972). Российский лингвист А. Л. Шилов предполагал, что Степан Кучко происходил из местной мерянской аристократии. На это указывает его имя. По мнению исследователя оно с большей вероятностью происходит из финно-угорской лексики (ср. луговомар. кучкыж - «орёл» и луговомар. кучык - «короткий»), нежели славянской .

Сказания о Кучке и Кучковичах

На этот скудный исторический каркас народное воображение в XVII-XVIII веках нарастило массу беллетристических подробностей, связанных с основанием Москвы. Так, в поздних источниках появляются сообщения, что владимиро-суздальский князь Юрий Долгорукий будто бы проездом остановился в Кучковой местности, а Кучко приказал убить за какую-то грубость, завладел селами убитого боярина и заложил на берегу р. Москвы город, который на первых порах назывался Кучковым, а затем Москвой .

У Степана Кучки было двое сыновей: одного из них звали Яким (Аким, Иаким), имя второго неизвестно. В «Повести о начале Москвы» сыновьями Кучки названы Яким и Пётр: «сыны же его, видев млады суща и лепы зело, имянем Петр и Аким» В то же время, Суздальская летопись говорит о том, что Пётр был не сыном, а «зятем Кучковым» . По другой версии, один из братьев-Кучковичей был казнен князем Андреем Боголюбским, что настроило Якима Кучковича против брата.

Дочь Кучки, Улита Степановна (Стефановна) с 1148 года была замужем за Андреем Юреьвичем Боголюбским. Кучковичи служили Андрею Боголюбскому. Известно, что в , когда Юрий Долгорукий утвердился в Киеве , Андрей тайно от него уехал в Суздальскую землю; как замечено в одной из летописей, на это его «лестию подъяша Кучковичи».

Называется ряд причин, которые привели к заговору против князя Андрея Юрьевича Боголюбского. Одной из главных причин была борьба великого князя и боярства. Также отношение бояр к князю испортилось после военного похода 1173 года Андрея на Киев против Ростиславичей (Рюрика Киевского и Мстислава Храброго), в ходе которого дружины Андрея и его союзников потерпели поражение под Вышгородом . Кроме того, часто причиной называют жёсткий характер князя - поводом к заговору стала казнь одного из Кучковичей, после которой Яким Кучкович сказал заговорщикам: «Сегодня этого казнил, а завтра - нас, промыслим-ка об этом князе».

Помимо Якима заговор возглавляли Пётр Кучкович (Кучков зять), княжеский ключник Анбал Ясин , а также приближенный князя Ефрем Моизич. Всего было 20 заговорщиков. Считается также, что в заговоре принимала участие Улита Кучковна, жена князя Андрея, хотя есть версия, что к тому моменту Андрей был женат вторично, на другой неназванной в летописях жене. В ночь с 28 на 29 июня 1174 года заговорщики подошли к спальне князя Андрея, один из них попытался обмануть князя и представился княжеским слугой Прокопием (этот Прокопий также был убит), но князь по голосу понял, что это не его слуга. Тогда заговорщики, опасаясь, что князь поднимет тревогу, вломились в его покои, завязалась драка. Князь бросился за своим оружием - Мечом Святого Бориса , но он был предусмотрительно вынесен из княжеских покоев ключником Анбалом. Князь сражался с заговорщиками голыми руками, однако от ударов мечами и копьями вскоре ослаб и упал.

После этого заговорщики срочно удалились из княжеской спальни, пытаясь спасти своего товарища, который в суматохе был изранен копьем. Андрей в это время пришёл в себя и попытался скрыться и позвать на помощь. Заговорщики обнаружили Андрея по кровавому следу, после чего Пётр Кучкович нанес князю последний удар, отрубив ему руку . После убийства князя заговорщики разграбили дворец в Боголюбове.

После смерти Андрея Боголюбского началась междоусобная война . Заговорщики Кучковичи, оставшиеся в живых, согласно некоторым источникам, были казнены после утверждения во Владимире Всеволода Большое Гнездо , младшего брата Андрея: якобы Всеволод «Кучковичи поймал, и в коробы саждая в озере истопил» . По указанию Всеволода была казнена и Улита Степановна (или, возможно, вторая неназванная жена Андрея), принимавшая участие в заговоре.

Напечатать