Неудобный евтушенко. Случай с собакой
Летом у Евтушенко внезапно вспыхнул мимолетный роман с Беллой - в стихах. Ему припомнились ее старые-старые (1950) юные-юные строки из довольно загадочного стихотворения:
Пятнадцать мальчиков, а может быть, и больше,
а может быть, и меньше, чем пятнадцать,
мне говорили:
«Пойдем в кино или в музей изобразительных искусств».
Я отвечала им примерно вот что:
«Мне некогда».
Она тоже не рифмовала в этой вещи, и это было похоже на предвосхищение «Снега в Токио», но он на сей раз ответил ей в рифму - стихами «Пятнадцать мальчиков» с эпиграфом из нее, и это были стихи про экстремизм, якобы про японский, с прямым упоминанием «азиатской роковой нечаевщины»:
Как сделать, чтоб, забыв отмщать расправою,
друг друга не душили бы по-волчьи
и этим не душили
дело правое
пятнадцать мальчиков,
а может быть, и больше?
Новая выставка длилась четыре часа. Полдня свободы. Участник выставки Борис Жутовский позже скажет, что качество картин на вернисаже в Измайлове было несравнимо ниже, чем в Беляеве, где были выставлены только лучшие работы, многие из которых были уничтожены.
Да и Целков - о том же:
А когда начались разные фрондерские выставки, вроде «бульдозерной», я в них не участвовал. Я был, как уже сказал, нарушителем закона, но потому, что этот закон был не прав с точки зрения меня, а не кого-то еще. И я собирался продолжать его нарушать. Но не с плакатом в руке, а тем, что я есть.
Второго октября 1974 года умер Василий Шукшин. В буйной молодости эти задиры познакомились таким макаром. Шукшин спросил: на черта тебе эта пижонская галстук-бабочка? Евтушенко ответил: а тебе - кирзовые сапоги? Евтушенко пообещал снять бабочку, когда Шукшин скинет сапоги.
Это смахивало на давнее знакомство Маяковского с Есениным, когда вместо бабочки и сапог в игру пошли желтая кофта и шелковая косоворотка.
У наших современников получилось попроще:
Будто ни в одном глазу,
стал Шукшин свою кирзу
стаскивать упрямо.
Не напал на слабачка!
И нырнула бабочка
в голенище прямо.
(«Галстук-бабочка»)
Было и яблоко раздора по имени Белла, для Евтушенко, впрочем, условное, поскольку Белла была уже в его элегическом прошлом. Какое-то время на инерции фильма «Живет такой парень», где Ахмадулина сыграла журналистку, ее жизнью режиссировал Шукшин.
Так или иначе, шукшинские Сростки недалеко от евтушенковской Зимы, если смотреть с высоты птичьего полета: академик Лихачев называл это «ландшафтным зрением» применительно к древнерусскому художеству. Корни переплетались во многом, и направление интересов совпадало. Когда весь 1963 год Евтушенко терзали в Москве на предмет «Бабьего Яра», «Наследников Сталина» и «Автобиографии», летом на Алтае Шукшин снимал «Живет такой парень», очень точно относительно друг друга нашел артистов - Куравлева и Ахмадулину, а через два года подал заявку на сценарий о разинском восстании - евтушенковскую «Казнь Стеньки Разина» уже напечатали. Заявка Шукшина была отвергнута, но возник роман «Я пришел дать вам волю».
В совокупности с «Мастерами» Вознесенского (1959) и «Андреем Рублевым» Тарковского (1966) все это представляло единый тренд генерации: тяга к истории, через исследование которой постигаются судьба страны и ее быстролетящее сегодня.
Подобно другому евтушенковскому другу - Урбанскому, Шукшин погиб на съемках. Кино было делом смертельным. Шукшинские похороны были всенародными, давно такого не было: тысячи и тысячи людей шли от Тишинского рынка к Дому кино на улице Брестской с ветками красной калины в руках, водители общественного транспорта тормозили у Дома кино и включали клаксоны.
…Мечта Шукшина
о несбывшейся роли Степана,
как Волга, взбугрилась на миг
подо льдом замороженных век.
(«Памяти Шукшина»)
«Главное в нем - это сумма сделанного. <…> Степана Разина Шукшин не идеализирует и не принижает. Он срисовывает Стенькину душу со многих людей, и с себя тоже. <…> Шукшин был подобен русскому крестьянскому двойнику сына плотника из Галилеи, потому что одна его ладонь была намертво прибита гвоздями к деревне, другая - к городу».
Год шел под уклон, нечеловеческое и воловье сработало - Евтушенко добился компенсации отмененного февральского вечера. «Литературная газета» от 20 ноября 1974 года проинформировала своего широкого (тираж с 1973 года - 1 миллион 550 тысяч экземпляров) читателя:
В воскресенье, 17 ноября, в Колонном зале Дома союзов состоялся творческий вечер Евгения Евтушенко. Вечер был начат «Гимном Родине» (стихи Е. Евтушенко, музыка Э. Колмановского) в исполнении объединенного хора и оркестра Всесоюзного радио и телевидения под управлением Ю. Силантьева. Затем прозвучали песни композиторов А. Бабаджаняна, Э. Колмановского, А. Пахмутовой, Г. Пономаренко, А. Эшпая, А. Днепрова, С. Томина на стихи Е. Евтушенко. Некоторые произведения были исполнены впервые в программе этого творческого вечера, в котором приняли участие народные артисты СССР К. И. Шульженко и Л. И. Зыкина, а также солисты М. Кристалинская, И. Кобзон, Н. Соловьев, В. Трошин, Э. Хиль. Во втором отделении хор и симфонический оркестр радио и телевидения исполнили поэму для баса, хора и оркестра Д. Шостаковича на стихи Е. Евтушенко «Казнь Степана Разина» (солист - народный артист РСФСР А. Ведерников, дирижер М. Шостакович). В заключение Евгений Евтушенко читал стихи.
Вышла и книга «Песни на стихи Евгения Евтушенко»: в содружестве с композиторами Э. Колмановским, В. Соловьевым-Седым, Г. Пономаренко, Д. Тухмановым, А. Эшпаем, М. Блантером, А. Бабаджаняном, М. Таривердиевым, А. Петровым.
Однако не коллектив Силантьева слышался ему, когда он думал о том, что самое важное произошло с ним в 1974-м.
Ему играл грузинскую музыку маленький оркестрик с внутреннего балкона ресторана «Арагви», напоминая журчанье горного водопада. Сквозь этот звук он услышал разговор за соседним столом двух молодых женщин, говорящих по-английски. Одну из них он уже заметил: она смотрела на него узнавающе, с испугом и любопытством глазами, которые он назвал «фиалковыми», за что был потом отруган взыскательной литкритикой, но как прикажите их именовать: светло-фиолетовые, синие с красноватым оттенком, лиловые?..
Вот ее точный портрет: «У нее был коротенький вздернутый носик и лохмато-золотая голова львенка».
Она была англичанка по имени Джан.
Как сказал бы Басё:
По горной тропе иду.
Вдруг стало мне отчего-то легко.
Фиалки в густой траве.
На Кузнецком Мосту располагалась Книжная лавка писателей. Она обслуживала в основном членов Союза писателей СССР, но тоже затейливо: имя писателя фиксировалось в особом гроссбухе-кондуите, когда он приобрел ту или иную дефицитную книгу. Пускали в лавку и простых покупателей. На модные книги длинная очередь выстраивалась с утра пораньше, иногда до света. Дрожали на морозе, приносили термосы и спиртное для сугреву. Вокруг лавки происходил бурный книжный бизнес. Книжные жучки́ шныряли в толпе вперемежку с людьми из органов в штатском. Продажа с рук, обмен товаром, мыслями и новостями. Самиздат, тамиздат.
В восемнадцать лет он опубликовал первое стихотворение, в девятнадцать стал самым молодым членом Союза писателей СССР. Его сборники и выступления на вечерах в Большой аудитории Политехнического музея, ставшей символом оттепели 60-х годов, вместе с Робертом Рождественским, Беллой Ахмадулиной, Андреем Вознесенским и Булатом Окуджавой сделали Евтушенко ещё одним символом шестидесятников.
Интеллектуалы его осуждали за манию величия: все же сравнение себя с Пушкиным - это чересчур, а американский обозреватель Роберт Шелтон в номере The New York Times за 28 октября 1963 года сравнил молодого Боба Дилана «со свободолюбивым русским Евтушенко». Вот за это и не любили - поэт умел находить общий язык с властями при любом режиме. В 1962-м «Правда» опубликовала ставшее широко известным стихотворение Евтушенко «Наследники Сталина», приуроченное к выносу из мавзолея тела вождя. А полемику и страх вызвали другие его стихи - «Бабий яр» (1961), «Письмо Есенину» (1965), «Танки идут по Праге» (1968). Это уже был вызов власти, хождение по раскалённым углям. Несмотря на столь смелую критику, поэт продолжал печататься и много ездить по миру. И за то, что в то время как народ жил за «железным занавесом», Евтушенко объездил весь земной шар, его тоже не любили.
Однажды на приёме у Беллы Ахмадулиной Василий Шукшин, выпив, едко заметил земляку Евтушенко: «Ты же вырос в Сибири, на станции Зима, а носишь галстук-бабочку, как последний пижон!». Евтушенко в миг парировал: «А твои кирзачи - не пижонство?». Так появилось стихотворение «Галстук-бабочка», написанное в 1976-м. В нем Евтушенко согласился снять галстук-бабочку, если Шукшин скинет сапоги.
Это был вызов уже не власти, а коллегам по цеху - творческой интеллигенции.
Пожалуй, единственный, кто оценил антикорпоративную смелость Евтушенко - его непримиримый оппонент Иосиф Бродский. «…При всей подоностости Евтушенко мне он симпатичнее, чем многие из интеллигенции, кокетничающей с народом и заискивающие с властью. У Евтуха русский язык всё-таки есть. Ну что такое Евтух? Это такая большая фабрика по самопроизводству. Он работает исключительно на самого себя и не делает из этого секрета. То есть абсолютно откровенен. В отличие от «интеллигенции» он не корчит из себя poetemaudit - «проклятого поэта», богему, тонкача и знатока искусства», - сказал Бродский в одном из интервью.
Эта фраза дорогого стоит еще и потому, что контекст эпохи был непрост. Ведь Евгений Евтушенко, когда Иосифа Бродского изгнали из страны «за тунеядство», был одним из немногих, кто последовательно выступал против его преследования…
Ирония его судьбы, пожалуй, в том, что его новая Россия мало или почти не знает. С 90-х Евтушенко переехал в США. Там, в городке Талсе, где 450 тысяч жителей и четыре университета, он читает лекции о русской поэзии, европейском и русском кино. И признает, что счастлив, что три тысячи американцев изучают русский язык и культуру.
И опять Евтушенко провоцирует. Он считает, что поэтическое мышление уходит из России. Священное место поэзии заняли публицистика и трибуны, собственно, та эпоха, которую он приблизил своим творчеством и непримиримой гражданской позицией как раз трибуна. Но ему в новом времени, как и Солженицыну, которого слушали, но не слышали после его возвращения в Россию, тоже не нашлось места…
По материалам «Русскиго мира»
Свои 80 лет Евтушенко уже отмечал год назад, хотя по паспорту юбилей у него в этом году. Дело в том, что, когда в 1944 году мать Зинаида Ермолаевна возвращалась в Москву из эвакуации, она поменяла документы сына, изменив его фамилию с немецкой Гангнус на свою девичью - Евтушенко, заодно и занизив возраст ребёнка, чтобы не оформлять на него пропуск (для детей младше 12 лет он не требовался).
Почти все стихи Евтушенко - о России, хотя в том же 1991 году он уехал в США и постоянно проживает в штате Оклахома. Поэт и сегодня пишет много «на злобу дня». В 2013 году Евтушенко стал лауреатом одной из самых крупных российских литературных премий - «Поэт».
Последние годы Евтушенко работает над масштабной антологией современной русской поэзии, но пишет и стихи. Мы вспомнили 10 известных стихотворений поэта.
10 СТИХОТВОРЕНИЙ
Деревья смотрят грозно,
По-судейски.
Всё молча здесь кричит,
Глядел я с верным другом Васькой,
Укутан в тёплый тётин шарф,
О, кто-нибудь,
Чужих людей соединённость
И разобщённость
Близких душ!
Ночной разговор с Евтушенко
Игорь Вирабов
Юбилей Евтушенко многие отметили 18 июля в прошлом году, — и были по-своему правы. Но сам поэт пообещал вспомнить про свое 80-летие лишь нынешним летом — так по паспорту (в котором напутали даты). Все прежние дни рождения поэт отмечал выступлениями в Политехническом.
В прошлом июле не вышло: после серьезной операции на правой ноге врачи заставили отлеживаться. Зимой Евгений Александрович все же добрался до Москвы, выступил потом еще и в Киеве, и в Париже. В апреле его ждали на премьере постановки Вениамина Смехова «Нет лет» — по стихам Евтушенко, — выбраться поэту не удалось, а премьеру… посвятили ушедшему накануне из жизни Валерию Золотухину.
Сегодня из всех своих друзей по той ярчайшей плеяде поэтов-шестидесятников Евтушенко остался один. Да и в тот их Политехнический не приедешь — закрыт на многолетний ремонт. Сегодня он весь в заботе — надо много успеть, повторяет, надо много еще успеть. Русский поэт, так сложилось, живет в американской Оклахоме, где у него свой домик, где он справил недавно серебряную свадьбу с четвертой женой Марией, где у них растут два сына (всего-то у поэта детей — пятеро) и где он учит студентов истории поэзии и кино в университете городка Талса (не считая Куинс колледжа в Нью-Йорке, где он тоже преподает).
Дозвонился я ему, каюсь, не в самое урочное время: по-тамошнему в три часа ночи. Но Евтушенко махнул рукой и… как из мелких стеклышек, склеился вдруг разговор — о роли поэтических ссор и свар в историческом процессе. Тени ночные скрипели угрюмо. Время от времени, чтоб не думалось, поэт уточнял: «Слышите, как храпит? Это сын тут спит рядом». И опять — к разговору.
Евгений Александрович, вот только что, в мае, отметили 80-летие вашего вечного поэтического друга-недруга Андрея Вознесенского. Три года назад на его похоронах вы прочли свои стихи, в которых вспомнили общую дружную юность и горько подытожили: «Не стало поэта, и сразу не стало так многого, И это теперь не заменит никто и ничто»… А что вас все-таки рассорило когда-то? Не жаль стольких лет и сил, потраченных на взаимные упреки, на вечный спор, кто первый, кто второй?
Евгений Евтушенко: Да я же много говорил об этом, много об Андрее написал. Мы в конце концов поняли, приняли друг друга и пожали руки.
Я не из праздного любопытства — как раз в дни между вашими 80-летиями я наткнулся на парочку жутко злобных публикаций. В одной неистовый патриот Павлов обвиняет всех скопом шестидесятников в нынешних бедах и зовет буквально «спасать нашу Родину» и «кончать со всякими «оккупациями» и «оккупантами» — пофамильно перечисляя вас, Вознесенского, Окуджаву, Ахмадулину, Аксенова. Буквально по-хрущевски: убирайтесь вон, тоже мне Пастернаки нашлись Но… с другой-то стороны, читаю, как некий таки еврей-эмигрант Фельдман выступает с гневным призывом не звать таких авторов «гениальными русскими поэтами» и предать их анафеме. Ну и куда вам, бедным крестьянам, податься — никому шестидесятники-идеалисты не угодили? А вы, между тем, и сами между собой никак не могли разобраться… Отчего так?
Евгений Евтушенко: Отчего — я думаю, вам придется уже без нашей помощи решать, разгадывая те проблемы, которые возникали между нами и внутри нашего поколения. Вам будет легче разобраться, все это безумно интересно и досадно.
Я заканчиваю роман, в котором хотел бы ответить на многие вопросы. Понимаете, очень много важного надо успеть сказать, все, что я должен… Никого почти не осталось из моего поколения. И ведь как все уходили — это страшно… Вот уже недавние смерти — Золотухин, Герман, они же были прекрасные люди… В романе, название еще не окончательное, «Город желтого дьявола», как всегда, я пытаюсь сказать все сразу. Там и про то, как мы с дочкой соседа сбежали на фронт после первого класса, добрались до Ясной Поляны, очутившись даже ненадолго у немцев в плену. Там и про первую поездку в Америку в шестьдесят первом…
Иногда кажется, что шестидесятники и сами подогревали этот интерес к своим «скандалам», радостно давали поводы для пересудов — стихами и прозой цепляли друг друга, где выступал один — демонстративно не появлялся другой…
Евгений Евтушенко: «Подогревали» больше все-таки третьи лица — всегда находились такие. Такие хорошие отношения, какие были у нас, всегда кого-то раздражают, всегда кому-то хотелось нас ссорить. Естественно, и чиновникам писательским, государственным это часто было на руку, и окололитературным кругам… Вот этого всего очень жаль.
Помните, в 90-х годах вас собирал журнал «Огонек»? Вы были на обложке вчетвером — с Рождественским, Вознесенским, Окуджавой, опять вместе. Что это было — только красивый жест?
Евгений Евтушенко: Конечно, помню. Поверьте мне, это было не то что вот пожали руки перед камерой. Все мы знали цену друг другу — в хорошем смысле слова… Главное, что я понимаю сейчас, насколько все эти выяснения, письма, взаимоподозрения, готовности верить всяким испорченным телефонам, — лишь укорачивали жизни… Глупо — как глупо и пытаться изменить прошлое: когда, например, из собрания сочинений Беллы Ахмадулиной выбрасываются все посвящения мне. Но это же не Белла сделала, она была выше этого. Я уважаю Бориса Мессерера, но… Мы все равно остались связаны с ней как поэты, как друзья.
Писатель Юрий Нагибин, за которого Ахмадулина вышла замуж, расставшись с вами, в своем дневнике тоже не жаловал вас, да и не только вас…
Евгений Евтушенко: Ну он много чего понаписал о Белле. И меня он называет то ли проходимцем, то ли приспособленцем, а через несколько страниц — он же искренне удивляется, как такой широкий, талантливый поэт, как Евтушенко, может дружить с Поженяном, который травит байки о своих фронтовых подвигах. А я же видел, какими глазами он сам смотрел, слушая того же Поженяна. Какими глазами он смотрел на Беллу… У него в дневнике каждый второй — нехороший человек, он и сам ведь выглядит не в лучшем свете. Понимаете, вот то что происходит: зачем было всем лгать самим на себя, на свое поколение?
Нагибин не одинок — Василий Аксенов тоже пытался понять, когда же ваша «дружба пошла наперекосяк». В его романе «Таинственная страсть» после бурного лета в Коктебеле 1968 года вы все и разбежались своими дорожками. А ведь сколько, судя по роману, было вместе выпито, как бурно вместе любили!
Евгений Евтушенко: Знаете, вот что меня раздосадовало больше всего — так это Аксенов с «Таинственной страстью». Зачем он это написал — он и себя сам оклеветал. В романе такая жизнь столичной богемы — да не было это так, как у него, это бред. У нас была настоящая любовь, мы и любить умели искренне. И потом, если это и была наша жизнь, если мы столько времени беспробудно пили, — то откуда же взялось столько написанного шестидесятниками? Когда у них оставалось время — столько сделать и написать? Или это какие-то другие люди писали за них?
Все это от какой-то самонедооценки. Хотя сам материал — шестидесятничество — редкий, понимаете, редкий. Тот же Аксенов приближался к осмыслению этого времени в книге «Лендлизовское», а потом… Может, болезнь уже помешала ему завершить работу, не знаю. Но он и себя самого там принизил, а самоприниженность — вот это неправильно. Главное, это ничего не объясняет…
А что нужно объяснить? Что важно не упустить, пытаясь понять шестидесятников как явление?
Евгений Евтушенко: Я до сих пор размышляю — вот сижу тут в Америке и размышляю над этим — что могло заставить, скажем, Леонида Мартынова, Бориса Слуцкого предать Пастернака в той истории с Нобелевской премией, выступить против него в октябре 1958 года. Они были для нас старшим поколением, учителями. Как они могли? Не могу понять. Мне вообще странно, что Быков в своей книге о Пастернаке не уделил должного внимания этой истории с «Доктором Живаго» — на ней ведь многое высветилось, она как минимум укоротила жизнь Пастернаку…
Ну, предательская речь и Слуцкому укоротила жизнь — он мучился этим страшно, не скрывая, до последних дней.
Евгений Евтушенко: Вот об этом я и говорю. Кто-то же должен сказать об этой опасности, предупредить… То же самое с учениками Пастернака, студентами Литинститута Панкратовым и Харабаровым — они пришли к нему за разрешением оклеветать, предать поэта. Он-то их всех простил, он вообще был человеком любви. Но они же подписали себе приговор, перечеркнув все пути в литературе, исчезли.
Кстати, в «Таинственной страсти» Аксенов отсылает нас к своему ориентиру — катаевской повести «Алмазный мой венец». А там ведь тоже — поэты другой эпохи, двадцатых годов, так же рьяно перечеркивают друг друга. Маяковский и Есенин — любя, ценя и ненавидя друг друга, режут по живому…
Евгений Евтушенко: В двадцатых годах практически все то же, что и потом. Это очень сложно понять — почему все это повторяется? Не знаю, даже если не найдется ответа, его надо искать: почему? Вот я вам скажу, Пастернак же очень о многом их предупреждал — он любил и Маяковского, и Есенина. У Пастернака был дар такой чудодейственной любви к людям — и он предсказал трагические последствия их ссор и для Есенина, и для Маяковского (он называл его нежно всегда Володей). Так и случилось.
И потом — помните, когда-то Пастернака страшно гнобили — якобы он оскорбил поэта, когда сказал, что Маяковского начали сажать, как картошку, и этим убили. Но он же говорил правду, и говорил, как раз защищая Маяковского от тех, кто старательно прятал под бронзой живую поэзию, живого поэта. Пастернак как раз понимал то, чего не понял Карабчиевский, написавший «Воскресение Маяковского», — тот сам писал стихи, но все-таки осмелился поднять руку на поэта, сделав из него больного, ничтожного неврастеника.
Тот же Карабчиевский, кстати, как раз в вас, поэтах-шестидесятниках, увидел пародию на этого «жалкого» Маяковского. То есть «жалкие» вы у него уже вдвойне.
Евгений Евтушенко: Карабчиевский был еще в общем молодой человек. Может, и вспоминать бы его не стоило — но ведь он тоже не смог потом пережить угрызений совести и покончил с собой, понимаете? Он забыл о такой маленькой вещи: взаимобезжалостность страшно разрушительна.
Но Карабчиевский-то не первый. Поэт Ходасевич написал злой фельетон о Маяковском на десятый день после смерти поэта. Традиция все-таки давняя — любить и травить друг друга, по мелочи и по крупному. А Блок и Белый, а Гумилев с Волошиным — стреляться ж были готовы. А почитать, послушать, в каких выражениях гнобят друг друга сегодня — скажем, Проханов и Ерофеев, Иртеньев и Прилепин? Жутковато.
Хотя кто-то же умел — пусть поздновато — поднять себя выше дрязг. Лесков, всю жизнь воевавший с шестидесятниками XIX столетия, к концу жизни оценил вдруг Белинского с Добролюбовым за высокое подвижничество. Тургенев, запустивший слух о педофилии Достоевского, все искал повода для примирения. Бунин, размазывавший и Есенина, и Маяковского, все же соглашался, что из литературы их не вычеркнешь… Или вот — радостно цитируют Ахматову, назвавшую молодых шестидесятников небрежно — «эстрадники». А диссиденты Копелев и Орлова вспоминали в своем дневнике и совсем другие ее слова: «Я раньше все осуждала «эстрадников» — Евтушенко, Вознесенского. Но оказывается, это не так уж плохо, когда тысячи людей приходят, чтобы послушать стихи»… Поэты, может, и спохватывались, а молва уже понеслась, и если сами они друг друга не изведут — молва и пересуды добивают…
Евгений Евтушенко: В том и вопрос, пусть даже запоздалый, — почему интеллигенция так безжалостна к самой себе, в чем причины? Почему мы не ценили не берегли друг друга, слишком много сил тратили на выяснения отношений?
А что у вас вышло с Бродским? Откуда это общеизвестное — если вы «против колхозов», то он — «за»? Ведь не секрет, что вы действительно писали в его защиту руководству страны, помогли его возвращению из ссылки, одними из первых встречали его в Москве с Аксеновым вместе — но все окружение старательно повторяло его злые слова о вас, об Аксенове, о Вознесенском, да, кажется, обо всех…
Евгений Евтушенко: Это вообще очень странная история — все-таки были те, кому Бродский очень помогал. Но никому из тех, кто когда-либо помог ему, он не сказал спасибо. Я не говорю о себе, но он знал про журналистку Фриду Вигдорову, потерявшую работу, здоровье, когда из ее стенограммы суда над Бродским весь мир узнал имя поэта. Но ни слова никогда не сказал о ней. Думаю, он вообще страшно боялся чувствовать себя вынужденно благодарным кому бы то ни было. Но ведь в конечном счете и тем, как он отмежевался от шестидесятников, он и себе укоротил жизнь, потому что понимал, что нет в этом правды. А окружение, которому правда и не была нужна, восторженно подхватывало любую его язвительную реплику — такое хоровое исполнение сольной партии.
А я еще помню, давно это было, эпизод такой — я читал стихи, знаете, какие… «Идут белые снеги». И у него на глазах появились слезы: «Ты не понимаешь, как талантлив»… Ведь это было, было. А потом — перечеркнул своей рецензией аксеновский «Ожог», протестовал против принятия меня в члены Американской академии искусств. После его смерти мне показали письмо Бродского в Куинс колледж — чтобы меня не брали преподавателем поэзии, потому что я своими стихами «оскорбил американский национальный флаг». Это о строчках из стихотворения 1968 года на смерть Роберта Кеннеди: «И звёзды, словно пуль прострелы рваные, Америка, на знамени твоем». Тогда я прочел стихи ему и Евгению Рейну. Иосиф предложил пойти вместе в американское посольство, оставили запись в книге соболезнований. Стихотворение потом напечатала «Нью-Йорк таймс»… Зачем это было ему нужно, не понимаю. Загадка.
Поэт Кушнер сетовал, что шестидесятникам предъявляли иск за «недостаток радикальности и бескомпромиссности», за то, что «могли публиковать свои вещи». Но так ведь не только с шестидесятниками — ради чего каждое поколение напрочь старается по сей день уничтожить предыдущее, из которого вышло? Время-то все равно расставляет все по полочкам…
Евгений Евтушенко: Думаю, вам самим надо искать ответы. Причем не у нас, а в самих себе. Главное, не тратить дарование художника на то, что и вам самим сокращает жизнь… А мне сейчас важно — завершить свой роман. И антологию русской поэзии в пяти томах наконец выпустить. Два тома по 1000 страниц уже готовы, сейчас третий, — а это, знаете, скольких требует сил. Кроме того, надо успеть написать роман о Кубе… Вот рядом со мной сейчас храпит мой сын. Понимаете, это же не просто слова — мы в ответе не только за тех, кого приручаем, но и за детей, за будущее.
Последняя встреча Маяковского с Есениным, незадолго до смерти последнего, была немногословной. Уходя, Маяковский вдруг сказал: » А Бог ведь есть, он в наших стихах». — «Он есть, — тихо ответил тогда Есенин, — но нас уже нет».
Василий Шукшин долго не мог определиться с профессией. После окончания семилетней школы он поступил в автомобильный техникум, бросил его. После этого работал слесарем на заводах, служил матросом на военном корабле в Севастополе во время срочной службы. После этого взялся за учебу, экстерном сдал экзамен на аттестат зрелости, вернулся в родное село, два года проработал учителем русского языка и литературы и директором сельской школы. После этого уехал в Москву чтобы получить высшее образование и «выйти в люди».
Поступление во ВГИК
В 1954 году Василий Шукшин решил поступить во ВГИК (Всесоюзный государственный институт кинематографии) на факультет сценаристов. В то время ему уже исполнилось 26 лет. Семья жила в бедности, можно сказать, почти в нищете. Для того чтобы Василий смог поехать в Москву, мать продала единственную корову. Все деньги от продажи она отдала сыну, чтобы он смог осуществить свою мечту.
К этому времени у него было написано довольно много рассказов. Все его произведения поместились в амбарную тетрадь. Но почерк у него был мелким, а тетрадь слишком толстая, и девушки в приемной комиссии поленились читать написанное. Посчитав абитуриента обычным графоманом, они все же посоветовали ему поступать на актерское отделение. Побродив по двору института, пообщавшись со студентами, Шукшин принял решение попытаться поступить на режиссерский факультет. Однокурсник Шукшина кинорежиссер А. Митта позднее рассказывал: «Тут от студентов Шукшин узнал, что есть еще и режиссерский факультет. А он понятия не имел, что есть такая профессия - режиссер. Думал, что для постановки фильма собираются артисты и договариваются между собой, как снимать. Оказалось, что режиссер - хозяин картины, главный человек. Тогда он подал на режиссерский. ВГИКовские педагоги боялись его брать. Он был правдолюбец, совершенно не понимал, что можно говорить, чего нельзя. Педагоги опасались, что он всех перебаламутит и их из-за него выгонят с работы. Но в него поверил Михаил Ромм...»
Еще одна история о поступлении Василия Шукшина во ВГИК. Насколько она правдива, сказать сложно... На вступительном экзамене Михаил Ромм поинтересовался у абитуриента Шукшина, читал ли он «Войну и мир» Льва Толстого. На что тот простодушно ответил, что не читал, «книжка, мол, слишком толстая, времени не было».
Вы что же, толстых книг никогда не читали? - удивился Ромм.
Одну прочел, - сказал Шукшин. - «Мартин Иден». Хорошая книжка.
Ромм возмутился:
Как же вы работали директором школы? Вы же некультурный человек! А еще режиссером хотите стать!
И тут Шукшин взорвался:
А что такое директор школы? Дрова достань, напили, наколи, сложи, чтобы детишки не замерзли зимой. Учебники достань, керосин добудь, учителей найди. А машина одна в деревне - на четырех копытах и с хвостом... А то и на собственном горбу... Куда уж тут книжки толстые читать...
Казалось бы, после этих слов на поступление можно было и не рассчитывать, но мудрый Ромм заявил, что только очень талантливый человек может иметь такие необычные взгляды и поставил Шукшину высшую оценку.
Ночлег у Ивана Пырьева
Когда Василий Шукшин приехал в Москву из Сибири, чтобы поступить в институт, у него в столице не было никого знакомого, у кого можно было бы остановиться на ночь. Да и денег на гостиницу тоже не было. Попытка устроиться в общежитии при ВГИКе не удалась. Идти было некуда, пришлось ночевать на улице, где-то в районе Москвы-реки, на Котельнической набережной. Прилег на скамеечку, не успел еще задремать, как услышал, что кто-то его толкает.
Ты что тут спишь? - поинтересовался высокий худой мужчина с палкой.
Да вот, нет мест в общежитии, - ответил Шукшин.
Так идем ко мне, поспишь там, - предложил незнакомец.
Дома у незнакомца они долго сидели на кухне, пили чай, разговаривали. Позднее, уже когда экзамены во ВГИК были успешно сданы, Шукшин узнал, что ночевал у знаменитого актера и кинорежиссера Ивана Пырьева.
Через много лет Шукшин напомнил Пырьеву о том случае. На вопрос, помнит ли Иван Пырьев, как в ту ночь Шукшин у него ночевал, актер ответил: «Не помню. Да кто у меня только не ночевал».
С первой женой поссорился прямо в ЗАГСе
В своей жизни Шукшин любил многих женщин. О его многочисленных романах ходили легенды. Но первой официальной женой, с которой он так и не развелся, стала односельчанка Мария Шумская, сельская учительница. Но вот семейная жизнь сразу не заладилась. Одна из подруг Марии Анастасия Пряхина почти через пятьдесят лет вспоминала: «Сказать, что Василий с самого начала не относился к этому браку всерьез, что сознательно обманул и бросил деревенскую жену, было бы несправедливо. После регистрации Вася пришел домой из ЗАГСа. Один, без Марии. Рванул на себе рубаху и давай восклицать: ""Вот это женитьба! Ну и женился!"" А потом сразу собрался и уехал в Москву. Оказалось, что молодые поссорились уже у дверей загса. Василий предложил молодой жене ехать вместе: ""Будем снимать квартиру, проживем, прокормимся!"" Но Мария отказалась наотрез. И они так сильно поссорились, что даже первой брачной ночи у них не было, она его не подпустила к себе».
Интеллигенты
По воспоминаниям режиссера Сергея Соловьева, в жизни Василия Шукшина был интересный эпизод, о котором режиссеру рассказал Михаил Ромм: «Три часа ночи. Звонок в дверь в квартире Ромма. На пороге - расхристанный Вася, в сапогах, в галифе, пьяный в умот. "Нужно поговорить, - говорит Ромму Шукшин. - Объясните мне одну вещь. В принципе я интеллигентов ненавижу. А вас люблю. В чем дело?" И Ромм со свойственным ему юмором отвечает: "Вася, если бы ты выпил не полтора литра водки, а 300 граммов, чувство ненависти в тебе бы ослабло. А если бы вообще не пил, оно ушло бы совсем". Ромм не был обидчивым. Он понимал и ценил своих талантливых ребят».
Красный халат
В фильме «Калина красная» есть эпизод, где Егор Прокудин появляется в красном халате. Интересно происхождение этого халата. Лидия Николаевна Федосеева рассказывала как однажды они были с Шукшиным в гостях у Андрея Тарковского и Андрей Арсеньевич был одет в роскошный халат. «Я тоже такой хочу», - сказал Шукшин жене, а дальше можно истолковать использование халата в фильме по-разному: либо как пародию на Тарковского, либо как пародию на самого себя, захотевшего халат, как у Тарковского.
Драка с негром
Когда Василий Шукшин был студентом ВГИКа, он жил в общежитии при институте. В те годы с ним и произошел случай, о котором позднее вспоминали его друзья. Версии немного отличаются, поэтому приведем все рассказы.
Троюродный брат Василия Шукшина Иван Попов вспоминал так: «Как-то он мне рассказал один случай, который произошел с ним, когда он учился во ВГИКе. На одном из институтских вечеров к русской девушке подошел негр и пригласил ее танцевать. Девушка отказалась. Тогда этот тип, оскорбленный в своих лучших чувствах, затушил ей о лоб недокуренную сигарету. И Шукшин, конечно же, не стерпел. В то время он проходил уроки бокса, снимаясь в фильме ""Мишка, Серега и я"". Учеником, видимо, он был хорошим, так как от его резкого хука негр отлетел на два метра и грохнулся на пол. После этого в институте был жуткий скандал. Василия чуть не исключили из ВГИКа. Шукшина предупреждали: ""Не связывайся, тебя обвинят в расизме"". А он отвечал: ""Гостей я уважаю. Но и гости не должны обижать хозяев. Откуда такое преклонение перед иностранцами и нежелание защищать честь и достоинство собственных граждан?""».
Кинодраматург Эдуард Володарский рассказывает по-другому: «У Шукшина во ВГИКе была одна знаменитая драка с негром. Тот приставал к его тогдашней жене Лидии Александровой. Вот Василий и стал лупцевать бедолагу. Тот позвал на помощь, прибежал другой негр, который тоже у нас учился. Звали его Ава Поль. Красивый, прекрасно сложенный, профессиональный боксер. Во Франции он зарабатывал тем, что был «тушей» для боксеров. Тогда Вася крикнул своих. Стали сбегаться сибиряки, и началось серьезное побоище. Негр перепугался сначала, а потом начал укладывать сибиряков профессиональными ударами на пол. Они снова вскакивали. Ну а потом пошли жалобы в райком партии об избиении иностранцев, разбирали это дело долго».
Еще одна версия той драки, рассказанная кинооператором Анатолием Заболоцким, который снял с Шукшиным два фильма: «Печки-лавочки» и «Калину красную»: «Сюжет был такой: Шукшин в общежитии на пятом этаже сцепился с негром, пристававшем к студентке. Негр с собратьями из общежития МГУ написали обвинительное письмо в ректорат. Началось судилище. Шукшину грозило исключение из партии, и лютее всех изгонял его из рядов секретарь комитета комсомола Леша Салтыков, ставший потом режиссером (именно во время съемок его фильма ""Директор"" погиб Евгений Урбанский). Исключение из партии неминуемо привело бы к исключению из института. И не узнали бы мы великолепного режиссера и актера, (а может быть и писателя) Василия Шукшина».
Брежнев и «Калина красная»
Чиновники от культуры хотели положить фильм «Калина красная» что называется «на полку». Кто–то из сочувствующих Василию Макаровичу киношников, вхожих в «верха», устроил так, чтобы картину показали Брежневу. Во время описанной выше сцены по лицу Генерального секретаря потекли слезы (говорят, что Леонид Ильич был довольно сентиментальным человеком). После слез главы государства управленцы «зарубить» фильм не решились и он вышла на экраны.
Случай с собакой
В фильме «Калина красная» есть эпизод, где Егор Прокудин, много лет пробывший в заключении, приходит к матери. И она его не узнает. Выйдя из дома, он падает на землю и рыдает. Во время съемок этой сцены произошло следующее: в тот момент, когда герой Шукшина начал плакать, к нему подошла какая–то деревенская псина и начала лизать лицо. А собаки по сценарию быть не должно. Оператор Анатолий Заболотный взял и остановил съемку. Узнав об этом, Василий Шукшин схватил топор и запустил его в камеру. Потом долго бегали за собакой, но бесполезно. Момент был упущен.
Чуть не пропустил премьеру фильма «Два Федора» из-за алкоголя
Василий Шукшин сыграл свою первую главную роль в кинокартине режиссера Марлена Хуциева «Два Федора». А вот на премьеру фильма мог и не попасть. Накануне его задержали милиционеры за распитие спиртных напитков в общественном месте, а, может, и за хулиганство... Марлен Хуциев сам пришел в отделение милиции ходатайствовать за легкомысленного начинающего актера. После долгих уговоров Шукшина выпустили, возможно, что Хуциев в качестве благодарности отдал «гражданину начальнику» билеты на лучше места в кинозале на премьере. Премьера оказалось очень успешной. Василия Шукшина заметили другие режиссеры, его стали наперебой приглашать для съемок.
«Галстук-бабочка» Евтушенко
Евгений Евтушенко в 1976 году написал стихотворение «Галстук-бабочка». Оно было посвящено встрече поэта с Василием Шукшиным на приеме у Беллы Ахмадулиной. На торжество Евтушенко пришел в галстуке-бабочке. Позднее подвыпивший Шукшин упрекнул его в излишнем пижонстве: «Ты же вырос в Сибири, на станции Зима, а носишь галстук-бабочку, как последний пижон!», на что Евтушенко парировал: «А твои кирзовые - не пижонство?». Евтушенко согласился снять «бабочку», только если Шукшин скинет сапоги.
Галстук-бабочка
Галстук-бабочка на мне,
сапоги - на Шукшине.
Крупно латана кирза.
Разъяренные глаза.
Первое знакомство,
мы вот-вот стыкнемся.
Придавил меня Шукшин
взглядом тяжким и чужим.
Голос угрожающ:
«Я сказать тебе должон -
я не знал, что ты пижон -
шею украшаешь!»
Грязный скульпторский подвал.
И бутылка наповал.
Закусь - килька с тюлькой.
Крик:
«Ты бабочку сыми!
Ты - со станции Зимы,
а с такой фитюлькой!»
Галстук-бабочку свою
я без боя не сдаю.
Говорю, не скисший:
«Не пижон я -
ерунда!Скину бабочку, когда
сапоги ты скинешь!»
Будто ни в одном глазу,
стал Шукшин свою кирзу
стаскивать упрямо.
Не напал на слабачка!
И нырнула бабочка
в голенище прямо.
Под портянками он бос,
и хохочет он до слез:
«Ты, однако, шельма!»
Хорошо за коньяком,
если ноги босиком
и босая шея!
Мы в одну прорвались брешь,
каждый молод был и свеж.
Это все - бесследно.
Боже мой, как все легко,
если где-то далеко
слава, смерть, бессмертье...
Главная роль в «Печках-лавочках»
На роль алтайского тракториста Ивана Расторгуева в свой новый фильм «Печки-лавочки» Василий Шукшин пригласил актера Леонида Куравлева, считая, что тот идеально справится с задачей. Куравлев поначалу согласился, но потом пошел в отказ. На тот момент он считал, что нужно начинать сниматься в серьезных драматических фильмах. Шукшина отказ сильно расстроил, тем более, что прямо сказать об этом Куравлев долго не решался, прятался от режиссера. В конце концов встреча произошла в коридоре «Мосфильма». Шукшин предложил поговорить по душам, видно было, что он сильно разозлен. Куравлева осенила неожиданная мысль: «Да ведь ты сам должен это сыграть! Кто же лучше тебя это сделает? Ты написал, ты придумал, тебе и сниматься надо!»
Может быть, эта мысль и раньше приходила в голову Василию Макаровичу... В любом случае, фильм «Печки-лавочки», в котором он выступил в трех ипостасях: режиссер, сценарист и исполнитель главной роли, вышел очень удачным.
Разговор с Рыжовым
Один из немногих друзей Василия Шукшина - актер Иван Рыжов. Когда они только познакомились, то друг другу не понравились. Близкие дружеские отношения завязались позже, Шукшин приглашал сниматься Ивана практически во всех своих фильмах.
Во время съемок «Калины красной» произошел интересный случай. Натурные съемки проходили в Вологодской области, под Белозерском. Съемочная группа обычно добиралась на автобусе, а Рыжов любил ходить пешком. Рано утром вставал и несколько километров шел под пение птиц, любовался восходом солнца. Однажды на рассвете, когда Иван уже собирался выходить, к нему подошел мрачный Шукшин и сказал, что тоже хочет идти пешком. Видя, что Василий Макарович не в настроении, Иван не навязывался с разговорами. Шли в полном молчании. Пока дошли до места съемок, настроение у Шукшина заметно улучшилось. Лидия, жена Шукшина, поинтересовалась причиной. Василий Макарович объяснил: «С Рыжовым хорошо поговорили!».
Если человеку дают слишком много советов со стороны, он теряется, это сбивает его с толку. Василий Макарович на съемочной площадке всегда придерживался одного правила: давать советы и указания актерам может только один человек - режиссер. Этого правила всегда придерживались. Во время съемок фильма «Калина красная» к актеру Ивану Рыжову подошел кинооператор Заболоцкий и что-то прошептал ему на ухо. На прямой вопрос Шукшина Иван ответил, что оператор просто попросил его в конце сцены повернуться в профиль к камере, чтобы кадр получился эффектнее. Шукшин сделал строгий выговор оператору: «Что же ты натворил?! Как он теперь будет играть свою роль? Он всю сцену будет думать, как повернуться, и испортит всю роль!»
Случай на съемках
Во время съемок одного из фильмов Василия Шукшина, в которых принимал участие актер Иван Рыжов, во время обычного разговора Иван Петрович рассказал историю из своего раннего деревенского детства. Он тогда тяжело заболел тифом, и его мать, потеряв всякую надежду, накрыла сына рогожкой и стала потихоньку молиться: «Господи, прибери его!». Услышав страшные слова матери, маленький Ваня тоже стал причитать: «Нет, Господи, не прибирай меня, не надо!». Василия Макаровича эта житейская история настолько потрясла, Что при следующей встрече Шукшина и Рыжова, которая произошла через месяц, одной из первых фраз, сказанных Василием Макаровичем, была: «Это она из жалости!» - «Кто - она?» - удивился Иван, который давно забыл о том давнем разговоре. А Шукшин все это время не мог успокоиться, думал об этом. С того времени Рыжов стал предупреждать всех знакомых, чтобы они не рассказывали Шукшину жалостливых историй, чтобы не расстраивать.
Между каплями
Как-то в проливной дождь Георгий Бурков приехал к Шукшину. Ехал он до самого подъезда на такси, но, желая подчеркнуть свой подвиг, похвастался:
Цени друзей, Василий Макарович! Видишь, я пришел к тебе, невзирая на непогоду...
А что ж ты сухой? Как ты умудрился прийти пешком и не промокнуть? - удивился Шукшин.
А я верткий, - ответил Бурков. - Я между каплями проскользнул...
Снайпер, понимаешь...
Бурков как-то зашел в гости к Василию Шукшину в то время, когда тот сосредоточенно что-то писал.
Погоди немного, не отвлекай меня, - попросил Шукшин. - Сейчас закончу, тогда поговорим...
Бурков от нечего делать подошел к окну, стал смотреть на улицу и увидел, как по оконному стеклу ползет оса. Бурков скатал подвернувшийся под руку журнал и стал охотиться за насекомым. Ударил раз - мимо, еще раз - мимо, в третий раз ударил так неловко, что стекло со звоном разлетелось...
Ну что, убил? - не отрываясь от письма, спросил Шукшин.
Интеллигент (Шукшин и Рыжов)
Первая встреча Василия Шукшина и актера Ивана Рыжова произошла во время съемок кинокартины «Мы, двое мужчин». Их поселили в один гостиничный номер. В то время Шукшину было 33 года, а Рыжову почти пятьдесят лет. Даже трудно представить себе более разных людей. Мрачный, жилистый Шукшин, с трудом сходившийся с людьми, и невысокий, полноватый, разговорчивый, веселый Рыжов, который к тому же выглядел значительно старше своих лет. Об этой встрече в актерской среде потом рассказывали байки:
Давай-ка, отец, - выдавил Шукшин улыбку и поставил на стол бутылку, - за ради знакомства...
Не пью-с, - почему-то вырвалось у Рыжова старомодное «с» и тут же он виновато защебетал в свое оправдание, дескать, были и мы... ха-ха.
Кури! - уже суровее пригласил к общению Шукшин и чиркнул спичкой.
Не курю-с, - опять выскочило у Рыжова, и он снова «зачирикал»...
Глаза Шукшина презрительно сузились. Он пожевал папиросу, налил себе, выпил и многозначительно крякнул: баба, мол, а не мужик!
Рыжов заботливо предложил ему закуску.
Пошел ты!.. - бросил тот, как выругался, и хлопнул дверью.
Наступил вечер. Рыжов уже спал - вернее, делал вид. Вернулся Шукшин и внимательно посмотрел на стоящие рядом пакет молока, початую днем бутылку, на румяного соседа, и скривился.
Интеллигент! - процедил он сквозь зубы и сплюнул. - Тоже мне... Кадочников!
Потом Шукшин часто обзывал Рыжова этим словом и поизносил его с отвращением, вроде «тунеядец» или еще похлеще.
Однажды он застал напарника в номере, когда тот благостно поглощал кефир, и опять наградил его кличкой.
Какой я тебе интеллигент?! - сразу на ты взорвался Рыжов. - Я родился в деревне! Шукшин опешил, но, как петух, принял бойцовскую стойку.
А лошадь сможешь запрячь?
Да уж не хуже тебя, - в гневе продолжал Рыжов, - тоже мне... крестьянин!
А ну, докажи, - подхлестнул Шукшин. - Я - лошадь, запрягай!
Рыжов с ходу включился в игру. Он по-деловому согнул обидчика и принялся снаряжать воображаемой сбруей. Седелка, подпруга, хомут, дуга быстро заняли свое место. Рыжов стал затягивать супонь да так вошел в раж, что когда «лошадь» покачнулась, осадил:
Тпру, Васька, стоять! - и по инерции употребил «пару ласковых».
Шукшин поперхнулся от неожиданности, но замер как вкопанный.
А конюх пристегнул вожжи, хлопнув ими, послал: Но, но! Васька!
Шукшин чуть замешкался и сразу получил удар под зад:
Пошел, глухая тетеря!
Василий рухнул на кровать и зашелся от смеха. Рыжов смотрел на него, как на чокнутого.
Потом они обнялись и... стали друзьями.
Алкоголь и семья
В первые годы совместной жизни Василия Шукшина и Лидии Федосеевой Шукшин частенько выпивал, иногда сверх меры. Позднее она так рассказывала об этом периоде: «Вася мог две-три недели пить, был агрессивный, буйный. Я выгоняла из дома всех, кого он приводил. На себе его не раз притаскивала. Был даже случай, когда увидела мужа лежащим около дома, а я тогда была беременная. Лифт не работал. Что делать? Взвалила на себя и потащила. Думала, рожу. До этого два года у нас не было детей, для меня это было трагедией. Когда же родилась Маша (в 1967 году), он бросил на время пить. Дети его спасли...»
Бросить пить Шукшину помог один случай. Когда старшая дочка Маша была еще совсем маленькой, Василий Макарович часто гулял с ней. Во время одной из таких прогулок Шукшин встретил своего старого друга-собутыльника, зашел с ним в какую-то забегаловку, а дочку оставил возле входа. Когда же вспомнил через какое-то время про ребенка, дочки на месте не оказалось. Позднее, когда он бегал в по всем окрестным дворам в поисках девочки, Шукшин дал себе зарок не пить больше. Дочка нашлась, а свое слово Шукшин сдержал, не пил почти восемь лет, даже по праздникам, до самой смерти. По воспоминаниям кинооператора Анатолия Заболоцкого, хорошо знавшего писателя и режиссера, однажды, во время съемок фильма «Они сражались за Родину» в гостях у Михаила Шолохова Шукшин наотрез отказался даже пригубить шампанское, на что обиженный Шолохов якобы сказал: «Буду у тебя в Москве, даже чашки чая не выпью».
Предчувствие смерти
Незадолго до смерти Василия Шукшина произошло несколько странных мистических случаев.
За два года до этого, летом 1972 года дочки Шукшина гостили у бабушки под Ленинградом, дедушка принес из леса зайчонка, дети забрали его в Москву. Заяц вырос, стал агрессивным, бросался на мебель, шторы, пришлось отдать его в Уголок Дурова. Когда Лидия Федосеева рассказала об этом свекрови Марии Сергеевне Шукшиной, та запричитала: «Ой, Лида, притащить из леса живого зайца - к смерти!»
В картине режиссера Бондарчука «Они сражались за Родину» Лидии Николаевне предстояло сыграть вдову. Она ужаснулась: «Как, при живом муже?». А Шукшин ее успокоил: «Да ты играй не вдову, а женщину». Роль оказалась пророческой.
Юрий Никулин, который снимался в фильме «Они сражались за Родину», вспоминал позднее: «Удивительное совпадение. За день до смерти Василий Макарович сидел в гримерной, ожидая, когда мастер-гример начнет работать. Он взял булавку, опустил ее в баночку с красным гримом и стал рисовать что-то, чертить на обратной стороне пачки сигарет "Шипка". Сидевший рядом Бурков спросил:
Что ты рисуешь?
Да вот видишь, - ответил Шукшин, показывая, - вот горы, небо, дождь, ну, в общем, похороны...» Бурков забрал пачку и спрятал в карман. До самой смерти он хранил эту пачку сигарет с рисунком Шукшина.
В последний вечер жизни, 1 октября, Шукшин с друзьями с почты отправился в баню к станичнику Захарову. Когда они на машине заезжали во двор, задавили любимого кота хозяина. Шукшин расстроился: «Это к несчастью». Буквально через несколько часов он умер.
Слухи о смерти
После скоропостижной смерти Василия Шукшина в народе стали распространяться слухи о том, что эта смерть была не естественной. Люди не хотели смириться с тем, что их кумир так рано ушел из жизни. Такие слухи ходили даже в кинематографической среде: Сергей Бондарчук, режиссер последнего фильма, в котором снимался Шукшин, как-то признался, что некоторое время считал, что Василия Макаровича отравили. Но доказательства этому так и не были найдены. В официальном заключении врачей говорится, что смерть Шукшина наступила из-за сердечной недостаточности.
Спустя 35 лет о загадочной смерти Василия Шукшина вновь вспомнили. О своих сомнениях рассказали его близкие и друзья. Вот несколько публикаций.
Лидия Федосеева-Шукшина: «Я уверена: в ту ночь произошло убийство. Чего Вася и боялся последнее время. Он показывал мне список своих родственников, которые умерли насильственной смертью. Боялся, что разделит их участь. Предчувствие было. (Согласно этому списку, в разное время погибли: отец, семь дядьев и два двоюродных брата Шукшина). ""Господи, дай скорее вернуться со съемок! Дай бог, чтоб ничего не случилось!"" Случилось. Когда на разных уровнях заявляют, что не выдержало больное сердце Шукшина, мне становится больно. Вася никогда не жаловался на сердце. Мама моя в тот год сказала: ""Вася, ты такой красивый!"" - ""Это полынь! - ответил он. - Я такой же крепкий, такой здоровый, что полынь степная"". Он чувствовал себя прекрасно, несмотря на безумные съемки, ужасную войну, которую снимал Бондарчук. Как раз перед съемками ""Они сражались за Родину"" Бондарчук устроил его на обследование в самую лучшую цековскую больницу. Врачи не нашли никаких проблем с сердцем. У меня до сих пор хранятся кардиограммы. Там все слава богу. Говорят, что умер оттого, что много пил. Ерунда! Вася не брал в рот ни капли почти восемь лет. Что странно: ни Сергей Федорович Бондарчук, ни Георгий Бурков, ни Николай Губенко, Юрий Владимирович Никулин, ни Вячеслав Тихонов - ни один человек так и не встретился со мной позже, не поговорил откровенно о той ночи. Я так надеялась узнать именно от них, что же случилось на самом деле...»
Н. Дранников, председатель Волгоградского филиала Центра В.М. Шукшина, житель станицы Клетской: «В станице до сих пор ходят разные толки. И поводы для этого есть. Еще жива Евгения Яковлевна Платонова, партизанка, жена Героя Советского Союза Венедикта Платонова. Ее брали понятой. Евгения Яковлевна рассказывает, что, когда они приехали на ""Дунай"", все в каюте было разбросано. Будто кто-то что-то искал. А сам Шукшин лежал скорчившись. Это никак не вяжется с фотографией криминалистов, где Василий Макарович лежит в ухоженной каюте, прикрытый одеялом, словно спит. А еще вызывают подозрение у станичников чистые сапоги. Зачем ему надо было мыть кирзачи? Ведь назавтра вновь с утра на съемку. Кто и что смыл с его сапог, гадают наши казаки».
А. Ванин: «Есть, есть тайна в смерти Шукшина. Думаю, многое мог бы поведать Жора Бурков. Но он унес тайну в могилу. На чем основаны мои подозрения? Раз двадцать мы приглашали Жору в мастерскую скульптора Славы Клыкова, чтоб откровенно поговорить о последних днях Шукшина. Жора жил рядышком. Он всегда соглашался, но ни разу не пришел. И еще факт. На вечерах памяти Шукшина Бурков обычно напивался вусмерть. Однажды я одевал, умывал его, чтоб вывести на сцену в божеском виде. Тот хотел послать меня подальше. Я ответил: ""Жора, не забывай про мои кулаки!"" И тогда пьяный Бурков понес такое, что мне стало страшно и еще больше насторожило...»
Что именно «понес» Бурков, Ванин не говорит, однако завесу тайны над этим приподнимает актер А. Панкратов-Черный. Вот его слова: «Жора Бурков говорил мне, что он не верит в то, что Шукшин умер своей смертью. Василий Макарович и Жора в эту ночь стояли на палубе, разговаривали, и так получилось, что после этого разговора Шукшин прожил всего пятнадцать минут. Василий Макарович ушел к себе в каюту веселым, жизнерадостным, сказал Буркову: ""Ну тебя, Жорка, к черту! Пойду попишу"". Потом Бурков рассказывал, что в каюте чувствовался запах корицы - запах, который бывает, когда пускают ""инфарктный"" газ. Шукшин не кричал, а его рукописи - когда его не стало - были разбросаны по каюте. Причем уже было прохладно, и, вернувшись в каюту, ему надо было снять шинель, галифе, сапоги, гимнастерку... Василия Макаровича нашли в нижнем белье, в кальсонах солдатских, он лежал на кровати, только ноги на полу. Я видел эти фотографии в музее киностудии имени Горького. Но почему рукописи разбросаны? Сквозняка не могло быть, окна были задраены. Жора говорил, что Шукшин был очень аккуратным человеком. Да и Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина рассказывала о том, что, когда они жили в однокомнатной квартире, было двое детей, теснота, поэтому все было распределено по своим местам - машинка печатная, рукописи и так далее. А когда дети спали, курить было нельзя, и Шукшин выходил в туалет, клал досочку на колени, на нее тетрадку и писал. Разбросанные по полу каюты рукописи - не в стиле Шукшина, не в его привычках: кто-то копался, что-то искали. Такими были подозрения Буркова. Но Жора побаивался при жизни об этом говорить, поделился об этом со мной как с другом и сказал: ""Саня, если я умру, тогда можешь сказать об этом, не раньше""».
Как сделать, чтоб, забыв отмщать расправою, друг друга не душили бы по-волчьи и этим не душили дело правое пятнадцать мальчиков, а может быть, и больше?
Новая выставка длилась четыре часа. Полдня свободы. Участник выставки Борис Жутовский позже скажет, что качество картин на вернисаже в Измайлове было несравнимо ниже, чем в Беляеве, где были выставлены только лучшие работы, многие из которых были уничтожены.
Да и Целков - о том же:
А когда начались разные фрондерские выставки, вроде «бульдозерной», я в них не участвовал. Я был, как уже сказал, нарушителем закона, но потому, что этот закон был не прав с точки зрения меня, а не кого-то еще. И я собирался продолжать его нарушать. Но не с плакатом в руке, а тем, что я есть.
Второго октября 1974 года умер Василий Шукшин. В буйной молодости эти задиры познакомились таким макаром. Шукшин спросил: на черта тебе эта пижонская галстук-бабочка? Евтушенко ответил: а тебе - кирзовые сапоги? Евтушенко пообещал снять бабочку, когда Шукшин скинет сапоги.
Это смахивало на давнее знакомство Маяковского с Есениным, когда вместо бабочки и сапог в игру пошли желтая кофта и шелковая косоворотка.
У наших современников получилось попроще:
Будто ни в одном глазу, стал Шукшин свою кирзу стаскивать упрямо. Не напал на слабачка! И нырнула бабочка в голенище прямо.
(«Галстук-бабочка»)
Было и яблоко раздора по имени Белла, для Евтушенко, впрочем, условное, поскольку Белла была уже в его элегическом прошлом. Какое-то время на инерции фильма «Живет такой парень», где Ахмадулина сыграла журналистку, ее жизнью режиссировал Шукшин.
Так или иначе, шукшинские Сростки недалеко от евтушенковской Зимы, если смотреть с высоты птичьего полета: академик Лихачев называл это «ландшафтным зрением» применительно к древнерусскому художеству. Корни переплетались во многом, и направление интересов совпадало. Когда весь 1963 год Евтушенко терзали в Москве на предмет «Бабьего Яра», «Наследников Сталина» и «Автобиографии», летом на Алтае Шукшин снимал «Живет такой парень», очень точно относительно друг друга нашел артистов - Куравлева и Ахмадулину, а через два года подал заявку на сценарий о разинском восстании - евтушенковскую «Казнь Стеньки Разина» уже напечатали. Заявка Шукшина была отвергнута, но возник роман «Я пришел дать вам волю».
В совокупности с «Мастерами» Вознесенского (1959) и «Андреем Рублевым» Тарковского (1966) все это представляло единый тренд генерации: тяга к истории, через исследование которой постигаются судьба страны и ее быстролетящее сегодня.
Подобно другому евтушенковскому другу - Урбанскому, Шукшин погиб на съемках. Кино было делом смертельным. Шукшинские похороны были всенародными, давно такого не было: тысячи и тысячи людей шли от Тишинского рынка к Дому кино на улице Брестской с ветками красной калины в руках, водители общественного транспорта тормозили у Дома кино и включали клаксоны.
…Мечта Шукшина о несбывшейся роли Степана, как Волга, взбугрилась на миг подо льдом замороженных век.
(«Памяти Шукшина»)
«Главное в нем - это сумма сделанного. <…> Степана Разина Шукшин не идеализирует и не принижает. Он срисовывает Стенькину душу со многих людей, и с себя тоже. <…> Шукшин был подобен русскому крестьянскому двойнику сына плотника из Галилеи, потому что одна его ладонь была намертво прибита гвоздями к деревне, другая - к городу».
Год шел под уклон, нечеловеческое и воловье сработало - Евтушенко добился компенсации отмененного февральского вечера. «Литературная газета» от 20 ноября 1974 года проинформировала своего широкого (тираж с 1973 года - 1 миллион 550 тысяч экземпляров) читателя:
В воскресенье, 17 ноября, в Колонном зале Дома союзов состоялся творческий вечер Евгения Евтушенко. Вечер был начат «Гимном Родине» (стихи Е. Евтушенко, музыка Э. Колмановского) в исполнении объединенного хора и оркестра Всесоюзного радио и телевидения под управлением Ю. Силантьева. Затем прозвучали песни композиторов А. Бабаджаняна, Э. Колмановского, А. Пахмутовой, Г. Пономаренко, А. Эшпая, А. Днепрова, С. Томина на стихи Е. Евтушенко. Некоторые произведения были исполнены впервые в программе этого творческого вечера, в котором приняли участие народные артисты СССР К. И. Шульженко и Л. И. Зыкина, а также солисты М. Кристалинская, И. Кобзон, Н. Соловьев, В. Трошин, Э. Хиль. Во втором отделении хор и симфонический оркестр радио и телевидения исполнили поэму для баса, хора и оркестра Д. Шостаковича на стихи Е. Евтушенко «Казнь Степана Разина» (солист - народный артист РСФСР А. Ведерников, дирижер М. Шостакович). В заключение Евгений Евтушенко читал стихи.
