Высказывание в человеке все должно быть прекрасно. Эссе: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли

"В человеке должно быть всё прекрасно..." Об одном высказывании А.П.Чехова.

Широко известно изречение, под которым стоит фамилия русского писателя А.П.Чехова:
"В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли".

При каких обстоятельствах рождена эта фраза, ставшая крылатым выражением?
Может быть, это выдержка из чеховского дневника, или она родилась в пылу дискуссии с другом-современником, и тот поведал обществу об этом?

Ни то ни другое. Высказывание это принадлежит доктору Михаилу Львовичу Астрову из пьесы А.П.Чехова " Дядя Ваня" (1890), а прежде её произнёс тоже доктор, но под именем Михаил Львович Хрущёв, в чеховской комедии "Леший". Дело в том, что " Дядя Ваня" является переделкой пьесы " Леший", и ситуации, при которых прозвучали эти слова в обеих пьесах, несколько разные.

Чехову пришлось отказаться от пьесы "Леший" по причине того, что её не приняли в Петербурге для игры на сцене; " Дядя Ваня" писался уже для московских театров, его постановка держалась двадцать сезонов и шла с большим успехом не только в Москве, но и в провинциальных городах.

Согласимся, что не каждое мнение литературного героя отражает непосредственно взгляды автора произведения на определённый предмет.
Если вдуматься в данное высказывание в том укороченном варианте, в каком мы его привыкли видеть, невольно обратишь внимание на обобщающее слово "всё" . Почему "всё", говоря о человеке, - это только "лицо","одежда", "душа" и "мысли"?.. А фигура человека не должна быть прекрасной?.. А его поступки и его речь?.. Хотя, может быть, понятия "душа и мысли" и включают в себя предыдущие два - имея прекрасную душу, нельзя плохо поступить или плохо о ком-то или о чём-то высказаться.
Очевидна и относительность понятия " прекрасного". Одно и то же лицо одним человеком воспринимается как прекрасное, а другим нет. А какую одежду можно назвать "прекрасной"? Точно так же у каждого на это своё мнение.

Обратим внимание и на словосочетание " должно быть". Во времена Чехова ударение в слове "должно" ставилось на первый слог - "дОлжно", что видно из подобных конструкций в предложениях " Так не дОлжно поступать", "Вам дОлжно подумать о своём поведении", " ДОлжно слушать советы старших" и др.
Предикатив "дОлжно" при глаголе в неопределённой форме образует в безличном предложении сказуемое("дОлжно быть", "не дОлжно поступать", " дОлжно подумать", "дОлжно слушать") и равен таким понятиям, как: " надо", "нужно", "следует", "необходимо".
Значит, в хрущёвско-астровском выражении " В человеке дОлжно быть всё прекрасно..." содержится не утверждение или призыв, а надежда на прекрасное в человеке, мечта об этом: "Надо (нужно), чтобы в человеке было всё прекрасным", " Необходимо, чтобы в человеке было всё прекрасным" и т.п.)
В Орфографическом словаре под редакцией профессора Лопатина так же, как и во многих других орфографических словарях, указано, что "дОлжно, в значении сказуемого", с ударением на первом слоге, означает понятие "следует", но приведены примеры областного и просторечного применения, когда слово " должнО", с ударением на последнем слоге, является вводным, то есть на письме выделяется с двух сторон запятыми, и словосочетание "должнО быть" - так же вводное.
У Чехова в его фразе нет значения вводности и выражение "должно быть" запятыми не выделяется.

Рассмотрение данной мысли именно под таким углом зрения меняет её тональность с жёстко- призывно-утвердительной (как ещё советский читатель привык её воспринимать) на более мягкую, предположительную, ожидаемую.

Кроме того эту фразу нельзя рассматривать в отдельности от контекста, поскольку именно текст, в который она включена, должен окончательно прояснить её смысл и задачу. Для этого сравним две выписки из диалогов между Хрущёвым и Соней ("Леший", 1890) и Астровым и Соней (" Дядя Ваня", 1897). И Михаил Львович Хрущёв, и Михаил Львович Астров (Чехов изменил у героев только фамилии) имеют медицинское образование, но занимаются, живя в деревне, в своём поместье, не только медицинской практикой, но и спасением лесов от варварской их вырубки.

Текст 1.
Из пьесы " Леший":

Соня. Отчего же у вас такое сердитое лицо?

Хрущов. Оттого, что я сердит. Здесь никого нет, и можно говорить прямо. С каким удовольствием, Софья Александровна, я увез бы вас отсюда сию минуту. Не могу я дышать этим вашим воздухом, и мне кажется, что он отравляет вас. Ваш отец, который весь ушел в свою подагру и в книги и знать больше ничего не хочет, этот дядя Жорж, наконец ваша мачеха...

Соня. Что мачеха?

Хрущов. Нельзя обо всем говорить… нельзя! Великолепная моя, я многого не понимаю в людях. В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли... Часто я вижу прекрасное лицо и такую одежду, что кружится голова от восторга, но душа и мысли - боже мой! В красивой оболочке прячется иногда душа такая черная, что не затрешь ее никакими белилами… Простите мне, я волнуюсь… Ведь вы мне бесконечно дороги...

Соня (роняет нож). Уронила…

Хрущов (поднимает). Ничего…
Пауза.

Бывает, что идешь темной ночью по лесу, и если в это время светит вдали огонек, то на душе почему-то так хорошо, что не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя прямо в лицо. Я работаю от утра до глубокой ночи, зиму и лето, не знаю покою, воюю с теми, кто меня не понимает, страдаю иногда невыносимо… но вот наконец я нашел свой огонек. Я не буду хвастать, что люблю вас больше всего на свете. Любовь у меня не все в жизни… она моя награда! Моя хорошая, славная, нет выше награды для того, кто работает, борется, страдает...

Комментарий к тексту 1.
Почему герои заговорили, помимо прочего, об одежде, от которой "кружится голова от восторга" (в продолжении текста Соня говорит о том, что любит модно одеваться)? Не будем забывать, что Соня (ей 20 лет) и её мачеха, Елена Андреевна (ей 27 лет), принадлежат к дворянскому аристократическому обществу, где " одеваться по моде" означало выписывать стоившие очень больших денег наряды из Парижа. Хрущёв же,"демократ", "народник", как окрестила его образованная институтка Соня, но при этом уже сам помещик, копает торф для топлива, тем самым спасая леса от вырубки, сажает деревья и, конечно, в своей вышитой, как у крестьянина, сорочке выглядит демократично.
Говоря о чёрной душе, при прекрасном лице и одежде, Хрущёв имеет в виду безнравственное поведение мачехи Сони, Елены Андреевны, изменяющей своему старому мужу, профессору Серебрякову, с дядей Сони, помещиком Егором Ивановичем (что на поверку оказывается ложью и сплетнями).
Таким образом мысль о том, что в человеке должно быть всё прекрасно, нужна Хрущёву для того, чтобы, вскрыв грязные души и мысли у людей с прекрасными лицами и одеждой (по его мнению, это Елена Андреевна и Егор Иванович), противопоставить им свои чистые помыслы, свою способность трудиться, для признания Соне в любви к ней, и спасти её, чистую и светлую, от дурного влияния близких, увезя из этой семьи.

Текст 2.
Из пьесы " Дядя Ваня":

Астров. Я сегодня ничего не ел, только пил. У вашего отца тяжелый
характер. (Достает из буфета бутылку.) Можно? (Выпивает рюмку.) Здесь
никого нет, и можно говорить прямо. Знаете, мне кажется, что в вашем доме
я не выжил бы одного месяца, задохнулся бы в этом воздухе... Ваш отец,
который весь ушел в свою подагру и в книги, дядя Ваня со своею хандрой,
ваша бабушка, наконец, ваша мачеха...

Соня. Что мачеха?

Астров. В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и
душа, и мысли. Она прекрасна, спора нет, но... ведь она только ест, спит,
гуляет, чарует всех нас своею красотой - и больше ничего. У нее нет
никаких обязанностей, на нее работают другие... Ведь так? А праздная жизнь
не может быть чистою.

Впрочем, быть может, я отношусь слишком строго...

В человеке должно быть все прекрасно!

Тема «Дяди Вани» - жизнь «маленьких людей», с ее незаметными страданиями и самоотверженным трудом во имя чужого счастья, тема красоты, пропадающей понапрасну.

Из воспоминаний Н. К. Крупской мы знаем, что Ленин высоко ценил эту пьесу.

Горький писал Чехову после спектакля «Дяди Вани» (пьеса была поставлена на сцене Художественного театра в октябре 1899 года, до этого она с успехом шла в провинции):

«Ваше заявление о том, что вам не хочется писать для театра, заставляет меня сказать вам несколько слов о том, как понимающая вас публика относится к вашим пьесам. Говорят, например, что «Дядя Ваня» и «Чайка» - новый род драматического искусства, в котором реализм возвышается до одухотворенного и глубоко продуманного символа. Я нахожу, что это очень верно говорят. Слушая вашу пьесу («Дядю Ваню». - В. Е.), думал я о жизни, принесенной в жертву идолу, о вторжении красоты в нищенскую жизнь людей, и о многом другом, коренном и важном. Другие драмы не отвлекают человека от реальностей до философских обобщений - ваши делают это…»

Самим названием пьесы Чехов указывает на простоту, повседневность, обыкновенность и своих героев и их страданий.

Дядя Ваня и его племянница Соня всю жизнь свою работают не покладая рук для чужого счастья: для того чтобы создать материальное благополучие отцу Сони профессору Серебрякову, которого они привыкли считать талантливым, передовым, крупным ученым.

Серебряков, ныне уже отставной профессор, женат вторым браком на молодой красивой женщине. Его первая жена, мать Сони и сестра дяди Вани, умерла уже давно.

Имение, где трудятся дядя Ваня и Соня, принадлежало покойной матери Сони. Теперь оно принадлежит Соне. Дядя Ваня отказался в свое время от принадлежавшей ему доли наследства в пользу своей покойной сестры, которую он горячо любил. Благодаря его отказу их отец и имел возможность купить это имение. Отец уплатил за имение далеко не всю стоимость, образовался большой долг. В продолжение двадцати пяти лет дядя Ваня трудился для того, чтобы погасить долг и привести расстроенное имение в порядок. Двадцать пять лет работал он, «как самый добросовестный приказчик», получая нищенское жалованье от Серебрякова и высылая ему в столицу весь доход до последней копейки, чтобы Серебряков мог спокойно писать свои ученые труды и ораторствовать с кафедры. Дядя Ваня и Соня похоронили себя в четырех стенах, недоедали куска, не знали никакой иной жизни, кроме заботы о профессоре. Им даже и в голову никогда не приходило вспомнить о том, что и по существу и по закону имение принадлежит им, а не Серебрякову: они добровольно обрекли себя на роль безропотных, самоотверженных работников.

Дяде Ване сорок семь лет. Он - нищий. Он никогда не знал ни радости, ни отдыха.

И вот теперь, когда жизнь его на закате, у него открылись глаза на ужасную правду. Он понял, что отдал лучшие годы, молодость, всего себя на служение ничтожеству, «идолу». Он ясно увидел, что его кумир - просто напыщенная бездарность, набитая претензиями и самомнением, «старый сухарь, ученая вобла». Это стало особенно ясным теперь, когда Серебряков «вышел в отставку, и его не знает ни одна живая душа, он совершенно неизвестен; значит, двадцать пять лет он занимал чужое место». Двадцать пять лет читал он лекции об искусстве, ничего не понимая в искусстве, пережевывая чужие мысли, и, следовательно, двадцать пять лет дядя Ваня трудился для того, чтобы профессор Серебряков мог занимать чужое место.

Избалованный легко давшейся ему успешной карьерой, любовью женщин, работой на него дяди Вани и Сони, Серебряков бездушен, эгоистичен. За двадцать пять лет он ни разу не поблагодарил дядю Ваню, не прибавил ему ни копейки к его мизерному жалованью.

И вот он приезжает со своей красавицей женой в имение, чтобы по необходимости поселиться здесь навсегда; он вышел в отставку, у него не хватает средств для жизни в столице.

Его приезд нарушает весь строгий трудовой порядок жизни в доме. Профессор тиранит всех окружающих своими капризами, своей подагрой, своим черствым эгоизмом. Все в доме вынуждены заботиться только о нем.

Дядя Ваня переживает тяжелое состояние человека, которому под старость пришлось убедиться в бессмысленности всей прожитой им жизни. Если бы он не пожертвовал своих сил и способностей на служение «идолу», то он сам мог бы сделать много полезного, заслужить благодарность людей… Быть может, он был бы счастлив, мог любить и быть любимым!

Так приходит дядя Ваня к своему трагически запоздалому «бунту». Он как будто требует обратно свою загубленную жизнь. Он влюбляется в жену профессора. Он впервые в жизни начал пить. Его удручают мысли о том, что все потеряно, жизнь пропала.

А тут профессор подливает последнюю каплю в чашу. Он торжественно созывает домочадцев на совещание и объявляет им свой проект: продать имение, чтобы на вырученные деньги профессор мог жить в столице. Он не переносит жизни в деревне, он привык к городскому шуму.

Дядя Ваня потрясен. Мало того, что он отдал и все свои средства и всю жизнь Серебрякову. Теперь, когда он стал стар, его вместе с Соней, в благодарность за все, гонят в шею на все четыре стороны из родного угла.

Бунт дяди Вани доходит до своего апогея.

«Ты погубил мою жизнь! - кричит он Серебрякову:- Я не жил, не жил! По твоей милости я истребил, уничтожил лучшие годы своей жизни! Ты мой злейший враг!»

Профессор бросает ему в лицо: «Ничтожество!»

«Пропала жизнь! - восклицает дядя Ваня в полном отчаянии. - Я талантлив, умен, смел… Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский… Я зарапортовался! Я с ума схожу…»

У нас не возбуждают улыбки недоверия слова дяди Ванн о том, что из него мог бы выйти большой человек. За время нашего знакомства с ним на протяжении трех актов мы успели почувствовать и его ум, и одаренность, и способность к подвигу самопожертвования во имя того, что казалось ему общей идеей: во имя науки, прогресса, разума, носителем которых представлялся ему Серебряков. Зная чеховских героев, мы не удивляемся, обнаруживая в них маленьких великих людей.

«Бунт» дяди Вани заканчивается выстрелом в Серебрякова. После этой кульминации дядя Ваня еще некоторое время лелеет мысль о самоубийстве, но затем, под влиянием нeжной и кроткой Сони, он возвращается опять к своему труду - все на того же Серебрякова.

После случившегося профессор с женой уже не могут оставаться в имении. Они уезжают, правда, не в столицу, а в Харьков. Происходит «примирение», и дядя Ваня говорит Серебрякову, что все останется по-прежнему. Отставной профессор, как и раньше, будет аккуратно получать весь доход.

Такова история жизни, отданной «идолу». И, конечно, Горький был прав, обнаруживая в ней символический смысл. Сколько таких «дядей Ваней», никем не замечаемых тружеников, отдавали в прошлом свои лучшие силы счастью ничтожеств, ложным кумирам, убежденные в том, что служат своим трудом «общей идее», обманутые жизнью.

Сколько душевной красоты, веры, чистоты погибало напрасно!

В пьесе пробивается протест против законов жизни буржуазно-дворянского общества, воплощением которого является тупой, самодовольный, бездушный Серебряков. Этот протест звучит в выстрелах дяди Вани, в недовольстве Астрова, во всей атмосфере пьесы. Недаром неглупый царский бюрократ, директор императорских театров Теляковский, был так возмущен пьесой: он почувствовал в ней угрозу всем «устоям» реакционного режима. В своем дневнике Теляковский записал 22 ноября 1899 года:

«…Присутствовал в Художественном театре на представлении пьесы Чехова «Дядя Ваня». Общее впечатление от пьесы получилось крайне тяжелое. Невольно приходит в голову мысль, для чего такая пьеса ставится и какой конечный вывод из нее можно сделать. Публика сидит тихо, слушает внимательно, притаив дыхание, и все ждет - что будет.

В третьем акте чувствуется сильное напряжение, раздаются два выстрела… Вообще появление таких пьес - большое зло для театра.

Если их можно еще писать - то не дай бог ставить в наш и без того нервный и беспочвенный век… На таких пьесах публику театр не воспитывает, а развращает, потому что к массе неразрешенных жгучих вопросов прибавляет еще новые… Где уже театру заниматься такими вопросами, когда за отсутствием религии, уважения к дому и собственности общество не знает, как решать и как поступать в тех простых вопросах, на которые у наших родителей были воспитанием подготовлены, может быть, и тупые, но определенные ответы, ответы спокойные… При этих готовых ответах человек был спокоен, имел ничем не смущенную волю - эту волевую силу, отсутствием которой так страдает современное поколение, убивающее свой ум, здоровье и нервы на разбор сумбура понятий…».

Вы чувствуете, как испуган царский чиновник тем настроением недовольства, протеста, которое привлекало зрителей к «Дяде Ване». Очень выразительна заключительная фраза цитируемой записи Теляковского:

«А может быть я по поводу пьесы «Дяди Вани» ошибаюсь. Может быть, это действительно современная Россия. - Ну, тогда дело дрянь, такое состояние должно привести к катастрофе…»

Тема пропадающей, гибнущей красоты жизни является лейтмотивом пьесы. Она связывается со всеми главными действующими лицами.

Что такое подлинная и ложная красота?

Мы знаем, что только труд, творчество, с точки зрения Чехова и его героев, создают человеческую красоту.

Как никто другой в мировой литературе до Горького, Чехов был вдохновенным поэтом труда. Все его творчество было и скорбной и светлой песней о труде, мечтой о творчестве во имя счастья родины. Труд был для него основой человечности, основой всей морали и эстетики, и тема труда всегда связывалась у него и у его героев с мечтой - о труде творческом, свободном. Вспомним, как тоскует о таком труде Ирина, младшая из трех сестер, и как жизнь разбивает ее мечту. «Труд без поэзии, труд без мыслей», - тоскует Ирина.

Поэзия труда и тоска по этой поэзии - вот в чем тайна обаяния героев и героинь Чехова.

Всевозможные Абогины, «княгини» и прочие лишены подлинной внутренней красоты именно потому; что они чужды и враждебны труду.

Доктор Астров, друг дяди Вани, говорит о жене профессора Серебрякова, Елене Андреевне:

«В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Она прекрасна, спора нет, но… ведь она только ест, спит, гуляет, чарует всех нас своею красотой - и больше ничего. У нее нет никаких обязанностей, на нее работают другие. Ведь так? А праздная жизнь не может быть чистою».

Это говорит Астров, увлекшийся Еленой Андреевной, Астров, для которого, как и для всех других чеховских героев, такое огромное значение имеет красота. «Что меня еще захватывает, - говорит он о причинах своего увлечения Еленой Андреевной, - так это красота. Неравнодушен я к ней». Однако в красоте Елены Андреевны он чувствует нечто, оскорбляющее чувство красивого. Он видит в ее красоте нечто нечистое. «Мне кажется, что если бы вот Елена Андреевна захотела, то могла бы вскружить мне голову в один день. Но ведь это не любовь, не привязанность…»

Ложная, нечистая «красота» не может внушить глубокого человеческого чувства.

Красиво то, что служит творчеству, созиданию. Страстно влюбленный в прелесть родной земли, в ее леса, сады, страдающий оттого, что леса вырубаются хищнически, Астров говорит: «Да, я понимаю, если бы на месте этих истребленных лесов пролегли шоссе, железные дороги, если бы тут были заводы, фабрики, школы, - народ стал бы здоровее, богаче, умнее, но ведь тут ничего подобного! В уезде те же болота, комары, то же бездорожье, нищета, тиф, дифтерит, пожары… Разрушено уже почти все, но взамен не создано еще ничего».

Астров скорбит о разрушении красоты родной земли, красоты человека. Когда он делится с Еленой Андреевной своими мыслями, он вдруг прерывает свой взволнованный рассказ и говорит холодно: «Я по лицу вижу, что это вам неинтересно».

«Да, уезжайте, - говорит он ей. - …(В раздумьи.) Как будто бы вы и хороший, душевный человек, но как будто бы и что-то странное во всем вашем существе. Вот вы приехали сюда с мужем, и все, которые здесь работали, копошились, создавали что-то, должны были побросать свои дела и все лето заниматься только подагрой вашего мужа и вами. Оба - он и вы - заразили всех нас вашею праздностью. Я увлекся, целый месяц ничего не делал, а в это время люди болели, в лесах моих, лесных порослях, мужики пасли СВОЙ скот… Итак, куда бы ни ступили вы и ваш муж, всюду вы вносите разрушение… и я убежден, что если бы вы остались, то опустошение произошло бы громадное».

Чуждая труду и творчеству и поэтому чуждая самой жизни, опустошенная и опустошающая других, Елена Андреевна, сама того не понимая, разрушает все красивое, большое, человеческое, что встречается на ее пути. Она - хищница, которая сама не понимает этого. Вот она разрушила дружбу и возможную любовь Астрова и Сони.

Астров - творческий человек большого размаха. Верно говорит о нем Елена Андреевна Соне:

«Милая моя, пойми, это талант! А ты знаешь, что значит талант? Смелость, свободная голова, широкий размах… Посадит деревцо и уже загадывает, что будет от этого через тысячу лет, уже мерещится ему счастье человечества… Он пьет, бывает грубоват, - но что за беда!.. Сама подумай, что за жизнь у этого доктора! Непролазная грязь на дорогах, морозы, метели, расстояния громадные, народ грубый, дикий, кругом нужда, болезни, а при такой обстановке тому, кто работает и борется изо дня в день, трудно сохранить себя к сорока годам чистеньким и трезвым…»

Астров любит жизнь; как все любимые герои Чехова, он рвется к будущему, пытается увидеть его лицо, угадать облик завтрашнего счастья родины, человечества. «А что касается моей собственной, личной жизни, - говорит он Соне, - то, ей-богу, в ней нет решительно ничего хорошего. Знаете, когда идешь темною ночью по лесу, и если в это время вдали светит огонек, то не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя по лицу… Я работаю - вам это известно, - как никто в уезде, судьба бьет меня не переставая, порой страдаю я невыносимо, но у меня вдали нет огонька. Я для себя уже ничего не жду…»

Но все же была и у него маленькая светлая точка в жизни: это его дружба с Соней и дядей Ваней.

Соня любит Астрова.

Если бы не вторжение Елены Андреевны в их жизнь, то Соня, быть может, стала бы его женой. И, во всяком случае, ему не пришлось бы потерять дружбу с нею.

А. П. Чехов (1897)

Но Елена Андреевна «из участия» решила помочь застенчивой Соне, взялась переговорить с Астровым, - любит он Соню или нет? Если не любит, пусть не ездит больше сюда, - так, дескать, Соне будет легче. Соня колеблется: нужен ли этот разговор? Ведь если он скажет «нет», то конец всем надеждам и конец дружбе! А не лучше ли оставить хоть надежду? В ее жизни, отданной непрерывному труду и заботам, Астров - единственная светлая точка, «огонек», который светит вдали в темном лесу…

Но все же она решается, под влиянием Елены Андреевны, поручить ей этот разговор.

А зачем понадобился этот разговор Елене Андреевне? Она, быть может, не отдает в этом себе полного отчета, но причина, конечно, ясна: она сама увлечена Астровым. Тонкий, умный Астров догадывается об этой причине.

«Только одного не понимаю: зачем вам понадобился этот допрос? (Глядит ей в глаза и грозит пальцем.) Вы - хитрая!

Елена Андреевна. Что это значит?

Астров (смеясь). Хитрая! Положим, Соня страдает, я охотно допускаю, но к чему этот ваш допрос?.. Хищница милая, не смотрите на меня так…»

Да, как хищница, она похитила у Сони ее счастье, заставив Астрова сказать, что он не любит Соню. Вся сущность отношений Астрова и Сони и заключалась в том, что эти отношения еще нельзя, не надо было определять. Елена Андреевна почувствовала это, добилась «ясности» и тем самым разрушила все.

Разрушив чужое счастье, она не способна создать счастья ни себе самой, ни Астрову. Она опустошает других так же бессмысленно, бесцельно, как бесцельно влачится по жизни и ее пустая красота, не способная служить счастью. Бездушная, неодухотворенная, некрасивая красота!

Лейтмотив пьесы - гибнущая красота - звучит во множестве вариаций. Ведь и сам Астров, тоскующий из-за разрушения красоты жизни, тоже представляет собою образ гибнущей красоты.

Соня умоляет его не пить водку. «Это так не идет к вам! Вы изящны, у вас такой нежный голос… Даже больше, вы, как никто из всех, кого я знаю, - вы прекрасны. Зачем же вы хотите походить на обыкновенных людей, которые пьют и играют в карты? О, не делайте этого, умоляю вас! Вы говорите всегда, что люди не творят, а только разрушают то, что им дано свыше. Зачем же, зачем вы разрушаете самого себя?»

Но красота Астрова, его прекрасный внутренний и внешний образ разрушаются самой жизнью. В финальном акте он говорит дяде Ване:

«Наше положение, твое и мое, безнадежно… Те, которые будут жить через сто, двести лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы прожили свои жизни так глупо и так безвкусно, - те, быть может, найдут средство, как быть счастливыми, а мы… Да, брат. Во всем уезде было только два порядочных, интеллигентных человека: я да ты. Но в какие-нибудь десять лет жизнь обывательская, жизнь презренная затянула нас; она своими гнилыми испарениями отравила нашу кровь, и мы стали такими же пошляками, как все…»

Это слишком строго и сурово. Ни Астров, ни дядя Ваня не превратились в обывателей, живущих презренной, самодовольной жизнью. Но их покидает свет, их ожидает пустота. В Астрове мы уже различаем черты опускающегося человека. Тление коснулось его.

Астров - увы! - не ошибается в диагнозе своего положения. Оно и в самом деле было безнадежным. Иначе и не могло быть у человека, презиравшего либеральное филистерство и вместе с тем далекого от революционного движения рабочего класса, которое добивалось в девяностых годах все больших успехов. Астров, как и его» друг Войницкий, не сможет найти какую-нибудь спасительную идейку, утешиться «малыми делами», сладкими иллюзиями; не сможет он и обрести высокую цель жизни, будучи далек от тех людей, которые вели борьбу за цели, близкие Астрову, - за разумную, чистую, справедливую жизнь. Трагедия чеховского героя и заключалась прежде всего в его аполитичности, мелкобуржуазной ограниченности.

Конечно, Астров сохранил бы себя и свою мечту, и в полбеды были бы ему все трудности его жизни, если бы его согревало сознание, что его скромный труд включен в общее дело изменения, созидания жизни. Но этого сознания у него нет.

Уезжает из имения Серебряков с Еленой Андреевной. Уезжает Астров, уходит навсегда из жизни Сони. И вновь, как когда-то, остаются вдвоем дядя Ваня и Соня. Но все уже стало по-другому в их жизни. Навсегда ушли из нее все надежды.

«Что же делать, надо жить, - говорит Соня. - Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит час, мы покорно умрем, и там, за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную… Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир… (Вытирает ему платком слезы.)

Бедный, бедный дядя Ваня, ты плачешь… (Сквозь слезы.) Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнем… (Обнимает его) Мы отдохнем!»

Чехову удалось в финале «Дяди Вани» выразить ту красоту человеческого горя, которую, по его словам, «не скоро еще научатся понимать и описывать и которую умеет передавать, кажется, одна только музыка».

Конечно, неправильно было бы думать, что Чехов, с его чуждостью каким бы то ни было религиозным переживаниям, ищет для своих героев утешения в религиозной вере. Но Соне больше не на что надеяться, ей нечем больше утешить дядю Ваню. И это делает еще более ясной всю безнадежность мечты об отдыхе и радости для нее и для дяди Вани. Мудрость финала пьесы заключается в том, что упоминание о «жизни светлой, прекрасной, изящной» - это упоминание о той жизни, которой заслуживают и Соня, и дядя Ваня, и Астров, и множество «маленьких» людей, тружеников, отдающих всю свою жизнь счастью других…

А над всей этой беспросветной жизнью «маленьких людей», над темной, злой силой разрушения поднимается чеховская мечта о той будущей жизни, когда все в человеке будет прекрасно! И, как всегда у Чехова, представление о прекрасном сливается с представлением о правде, о творческом труде: эстетическое сливается с этическим. Правда и труд - основа, вечный живой источник красоты. И жизнь должна быть такою, чтобы не разрушалась красота «маленьких великих людей», чтобы душевная сила, самопожертвование, самоотверженное трудолюбие не расхищались, не служили ложным кумирам, чтобы не Серебряковы задавали тон в жизни, а Астровы, дяди Вани, Сони могли украшать родную землю творческим, свободным трудом.

Слова Астрова о том, что «в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», - формула неразрывного единства красоты и правды, - были записаны в записной книжке Зои Космодемьянской в числе самых дорогих для нее мыслей.