Революция как вид социального прогресса может быть. Социальные изменения. Причины прогресса нравственности

Социальная революция - способ перехода от исторически изжившей себя эпохи к более прогрессивной; коренной качественный переворот во всей социальной структуре общества. Вопрос о роли революций в общественном развитии является предметом острой идеологической борьбы. Многие представители «социологии революции» утверждают, что революция как форма социального развития неэффективна и бесплодна, связана с колоссальными издержками и во всех отношениях уступает эволюционным формам развития. Представители марксизма, наоборот, называют социальные революции «локомотивом истории». Они настаивают на том, что только в революционные эпохи совершается общественный прогресс. Таким образом, в марксизме всемерно подчеркивается прогрессивная роль социальных революций:

• 1) социальные революции разрешают многочисленные противоречия, медленно накапливающиеся в период эволюционного развития, открывают больший простор для прогресса производительных сил и общества в целом;
• 2) приводят к революционизирующемуся освобождению сил народа, поднимают народные массы на новую ступень активности и развития;
• 3) освобождают личность, стимулируют ее духовное и нравственное развитие, увеличивают степень ее свободы;
• 4) отбрасывают устаревшее, сохраняют из старого все прогрессивное, тем самым социальные революции являются прочной основой для успешного поступательного развития общества.

В реальных процессах развития эволюция и революция одинаково являются необходимыми компонентами и образуют противоречивое единство. При описании социальной революции выделяются две наиболее характерные черты:

• 1) социальная революция как перерыв постепенности, как качественный переход к следующей ступени развития, как проявление творчества масс и революционных элит (марксистское учение о социальной революции как качественном скачке при переходе общества на более высокую ступень развития);
• 2) социальная революция как быстрые и масштабные преобразования в обществе (здесь революция противопоставляется реформам).

В социальной жизни к понятиям эволюции и революции добавляется термин «реформа».

Реформа (от лат. - преобразование) - изменение, переустройство какой-либо стороны общественной жизни, которая не уничтожает основ существующей социальной структуры. С формальной точки зрения, под реформой подразумевается нововведение любого содержания, однако на практике под реформой обычно понимается прогрессивное преобразование.

Социальный (общественный) прогресс. Большинство социологических теорий XIX века испытали на себе влияние концепции социального прогресса. Представления о том, что изменения в мире происходят в определенном направлении, возникли еще в глубокой древности. При этом прогресс противопоставлялся регрессу - в том смысле, что прогрессивное движение характеризуется как переход от низшего к высшему, от простого к сложному, от менее совершенного к более совершенному. Были предприняты попытки найти лежащие в основе прогресса законы эволюции. Г. Спенсер и другие сторонники социального дарвинизма рассматривали социальную эволюцию в качестве аналогии биологической эволюции. При этом эволюция трактовалась как однонаправленный переход общества от однородных и простых структур ко все более разнообразным и взаимозависимым. Основными законами развития общества считались дарвиновские «борьба за существование» и «выживание наиболее приспособленных». Эти законы природы уподоблялись законам свободной конкуренции.

Итак, социальный прогресс означает восхождение к более сложным формам общественной жизни. В применении к обсуждаемой теме это означает нарастание прогрессивных социальных изменений: улучшение условий жизни, развитие науки, техники и образования, появление большего количества прав и свобод и т.д. Однако в отношении многих социальных явлений трудно говорить о прогрессе, так как развитие некоторых феноменов общественной жизни носит нелинейный характер. Например, в рамках искусства, религии и некоторых других социальных явлений высшие образцы развития были созданы уже несколько столетий или даже тысячелетий назад. Вместе с тем, в отношении таких явлений, как техника, технология и т.д. можно вполне однозначно говорить как о постоянно прогрессирующих явлениях. Поэтому о социальном прогрессе говорят как о триединстве нескольких тенденций (прогрессивность, регрессивность, движение по кругу). Все зависит от того, какая из этих тенденций (в применении к конкретному социальному явлению) преобладает.

Социальные изменения -- это переход общества из одного состояния в другое. Изменение, в ходе которого происходит необратимое усложнение общественной структуры, называют социальным развитием . Различают эволюционный и революционный путь развития.

С понятием социальной эволюции связывают:

• · постепенное накопление изменений;
• · естественно обусловленный характер этих изменений;
• · органический характер процессов, обусловливающий развитие всех процессов на основе естественных функциональных взаимосвязей.

С понятием социальной революции связывают:

• · относительно быстрые изменения;
• · субъективно направляемые изменения на основе знания;
• · неорганический характер этих процессов.
• 1. Развитие общества имеет линейно-восходящий характер. Предполагается, что общество проходит ряд последовательных стадий развития, на каждой из которых используются особые способы накопления и передачи знаний, коммуникации, добывания средств жизнеобеспечения, а также разные степени сложности структур общества.

Одной из наиболее известных социологических концепций данного типа является схема развития общества, которую попытался построить

К. Маркс, опиравшийся в своих размышлениях на концепцию истории Гегеля. Он предложил выделить несколько следующих друг за другом общественно-экономических формаций, причем основанием для этого были уровень развития производительных сил и производственных отношений. В соответствии с этим были описаны первобытная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая и коммунистическая формации. Другим хрестоматийным примером такого способа рассмотрения социальных, равно как всех остальных, изменений является идея эволюционизма, которая в науке об обществе получила название «социального дарвинизма».

Данный тип объяснения, а точнее, описания и представления социальных процессов имеет глубокие истоки в христианской традиции, в соответствии с которой мир был создан богом и впоследствии -- после Страшного суда -- прекратит свое существование.

Основным положением подобных подходов к описанию развития общества является утверждение о наличии постепенных глобальных изменений, которые претерпевают все общественные системы. Следовательно, это уникальный вопрос, который не знает исключений. Можно выделить несколько направлений, в которых происходят такие изменения: социальный революция общество

-- изменение способов накопления и передачи социального опыта:

с этой точки зрения можно различать дописьменные и письменные способы (иногда этот перечень дополняют электронными технологиями);

• -- изменения способов добычи средств существования: здесь различают общества, обеспечивающие жизнь: а) охотой и собирательством,
• б) скотоводством и земледелием, в) промышленным производством,
• г) высокими технологиями, которые свойственны так называемому постиндустриальному обществу; термин «постиндустриальное общество» был предложен социологом Д. Беллом;
• -- уровень сложности общества.

Сторонниками данного подхода к описанию социальных изменений были Г. Спенсер, Э. Дюркгейм, Ф. Теннис, А. Тоффлер, Д. Белл и др.

Г. Спенсер, Э. Дюркгейм рассматривали развитие общества как постепенный переход от неразвитого состояния, характеризующимся отсутствием значительной дифференциации внутри подсистем, к более сложным дифференцированным системам. В настоящее время крайне популярной среди социологов является концепция индустриального общества. Она предполагает, что к настоящему моменту общество прошло три стадии: доиндустриальную (аграрную), индустриальную и постиндустриальную (то есть стадию, на которой мы сейчас находимся). Если индустриальное общество характеризуется развитой автоматизацией и механизацией, то в постиндустриальном обществе наибольшую ценность приобретают информация, интеллект, знание. Авторами этой концепции являются Р. Арон и У. Ростоу.

2. Развитие общества имеет циклический, повторяющийся характер.

В данном случае модель, описывающая развитие общества и его изменения, опирается на аналогию между обществом и природой, в которой циклические процессы очень распространены (смена дня и ночи, времен года, рождение и смерть и т. д.).

Соответствующим образом выделяются и циклы в жизни общества. Так, например, период социальной стабильности сменяется периодом упадка, а на смену периоду упадка приходит период социальной стабильности и т. д.

Социальные изменения – одно из наиболее общих социологических понятий. В зависимости от исследовательской парадигмы под социальным изменением может пониматься переход социального объекта из одного состояния в другое, смена общественно-экономической формации, существенная модификация в социальной организации общества, его институтах и социальной структуре, изменение установленных социальных образцов поведения, обновление институциональных форм и др.

Социальные изменения могут осуществляться двумя путями: первый, эволюционный путь, предполагает, что изменения являются результатом естественного, поступательного развития общества; второй, революционный путь подразумевает радикальное переустройство общественного порядка, совершаемое по воле социальных субъектов. В классической социологии вплоть до начала XX века эволюционная и революционная концепция развития общества основывались на признании объективности социального знания, что соответствовало общенаучной парадигме XVIII–XIX вв., согласно которой научное знание опирается на объективную реальность. Разница заключалась в том, что мыслители – приверженцы эволюционизма полагали, что объективное знание о природе социальной действительности помогает разумно ориентироваться в социальных действиях и что не следует насиловать общественную природу, а сторонники революционных изменений, наоборот, исходили из необходимости переустройства мира в согласии с его внутренними закономерностями.

Эволюционный подход берет начало в исследованиях Чарлза Дарвина. Основной проблемой эволюционизма в социологии стало выявление определяющего фактора социальных изменений. Огюст Конт считал таким фактором прогресс знания. Развитие знания от его теологической, мистифицированной формы к форме позитивной обусловливает переход от военного общества, основанного на подчинении обожествляемым героям и вождям, к индустриальному обществу, что осуществляется благодаря человеческому разуму.

Герберт Спенсер усматривал сущность эволюции и социальных изменений в усложнении структуры общества, усилении его дифференциации, которое сопровождается ростом интеграционных процессов, восстанавливающих единство социального организма на каждом новом этапе его развития. Социальный прогресс сопровождается усложнением общества, ведущим к росту самостоятельности граждан, к росту свободы индивидов, к более полному обслуживанию их интересов со стороны общества.

Эмиль Дюркгейм рассматривал процесс социальных изменений как переход от механической солидарности, основанной на неразвитости и сходстве индивидов и их общественных функций, к солидарности органической, возникающей на основе разделения труда и социальной дифференциации, которая ведет к интеграции людей в единый социум и является высшим моральным принципом общества.

Карл Маркс определяющим фактором социальных изменений считал производительные силы общества, рост которых ведет к смене способа производства, что, являясь основой развития всего общества, обеспечивает и смену общественно-экономической формации. С одной стороны, согласно «материалистическому пониманию истории» у Маркса, производительные силы объективно и эволюционно развиваются, увеличивая власть человека над природой. С другой стороны, в ходе их развития формируются новые классы, интересы которых приходят в противоречие с интересами господствующих классов, определяющих характер действующих производственных отношений. Тем самым возникает конфликт внутри способа производства, образуемого единством производительных сил и производственных отношений. Прогресс общества возможен только на основе кардинального обновления способа производства, а новые экономические и политические структуры могут появиться лишь в результате социальной революции, осуществляемой новыми классами против прежних, господствующих. Поэтому социальные революции, по Марксу, – это локомотивы истории, обеспечивающие обновление и ускорение развития общества. В работах Маркса представлены эволюционный и революционный подходы к анализу социальных изменений.

Макс Вебер был противником идеи о том, что социальные науки могут открывать законы развития общества аналогично естественным наукам. Он полагал, однако, что можно делать обобщения, характеризующие социальные изменения. Их движущую силу Вебер видел в том, что человек, опираясь на различные религиозные, политические, нравственные ценности, создает определенные социальные структуры, облегчающие общественное развитие, как это всегда происходило на Западе, или затрудняющие это развитие, что Вебер считал характерным для стран Востока.

Социальная революция – резкий качественный переворот в социальной структуре общества; способ перехода от одной формы социально-политического устройства к другой. Социальные революции подразделяются на антиимпериалистические, антиколониальные, национально-освободительные, буржуазные и буржуазно-демократические, народные и народно-демократические, социалистические и др.

Характер, масштабы и конкретное содержание всякой революции определяются условиями той общественно-экономической формации, которую она призвана устранить, а также спецификой того социально-экономического строя, для которого она расчищает почву. По мере перехода к более высоким стадиям общественного развития расширяются масштабы, углубляется содержание, усложняются объективные задачи революции. На ранних стадиях истории общества (переход от первобытно-общинного строя к рабовладельческому, от рабовладельческого к феодальному) революция происходила преимущественно стихийно и складывалась из совокупности спорадических, в большинстве случаев локальных массовых движений и восстаний. При переходе от феодализма к капитализму революция приобретает черты общенационального процесса, в котором все большую роль играет сознательная деятельность политических партий и организаций.

Классы и социальные слои, которые по своему объективному положению в системе производственных отношений заинтересованы в ниспровержении существующего строя и способны к участию в борьбе за победу более прогрессивного строя, выступают в качестве движущих сил революции.

Большинство современных концепций революционных социальных изменений, разрабатываемых в рамках модернистского подхода, базируются на оценках и трактовке Марксом событий Великой французской революции 1789 г. Марксистская теория революций акцентирует внимание на радикальных изменениях в экономической и политической организации общества, смене основных форм социальной жизни. Сегодня подавляющее большинство исследователей сходятся в том, что революции ведут к фундаментальным, всеобъемлющим, многомерным изменениям, затрагивающим саму основу социального порядка.

Подробный анализ концепций, которые можно отнести к «модернистскому» направлению в исследовании революций, дает Петер Штомпка. Он выделяет четыре теории революции:
1. бихевиористская, или поведенческая, – теория, предложенная в 1925 г. Питиримом Сорокиным, согласно которой причины революций кроются в подавлении базовых инстинктов большинства населения и неспособности властей воздействовать на изменяющееся поведение масс;
2. психологическая – представлена концепциями Джеймса Дэвиса и Теда Гурра, усматривающих причину революций в том, что массы болезненно осознают свою нищету и социальную несправедливость и поднимаются в результате этого на бунт;
3. структурная – при анализе революций сосредотачивается на макроструктурном уровне и отрицает психологические факторы; современным представителем этого направления является Тэд Скокпол.
4. политическая – рассматривает революции как результат нарушения баланса власти и борьбы соперничающих группировок за управление государством (Чарлз Тили).

В некоторых современных исследованиях революционные изменения в обществе рассматриваются как «момент социальной эволюции». Таким образом восстанавливается исходный смысл термина «революция» в естественных и социальных науках (revolvo – лат. «возвращение», «круговорот»), забытый со времен Маркса.

С точки зрения общественного прогресса более предпочтительным является осуществление разумных экономических, социальных и политических реформ в государстве в соответствии с присущими ему закономерностями развития. Если же предпринимаемые реформы противоречат природе общества, если не происходит их коррекции в результате «обратных связей», то возрастает вероятность революции. Хотя революция и является более болезненным средством в сравнении с социальными реформами, в некоторых случаях ее следует рассматривать как положительное явление; в конечном счете она позволяет предотвратить процесс распада общества и его уничтожение.

Социальная реформа – это преобразование, переустройство, изменение какой-либо стороны общественной жизни, не уничтожающее основ существующей социальной структуры, оставляющее власть в руках прежнего правящего класса. Понимаемый в таком смысле путь постепенного преобразования существующих отношений противопоставляется революционным взрывам, сметающим до основания старые порядки, старый строй. Марксизм считал эволюционный процесс, консервировавший на долгое время многие пережитки прошлого, слишком мучительным для народа.

Сегодня великие реформы (т. е. революции, осуществляемые «сверху») признаются такими же социальными аномалиями, как и великие революции. Оба эти способа решения общественных противоречий противопоставляются нормальной, здоровой практике «перманентного реформирования в саморегулирующемся обществе». Вводится новое понятие реформы-инновации. Под инновацией понимается рядовое, однократное улучшение, связанное с повышением адаптационных возможностей социального организма в данных условиях.

Несколько лет назад, работая над английской прессой XVIII века, я натолкнулся на сообщение о захвате власти в Петербурге царицей Екатериной, как известно, сбросившей с престола своего неудачливого мужа Петра III. Эта статья говорила об «очередной революции» в России. Иными словами, по мнению британского автора, в Российской империи не только произошла революция, но они случались там довольно часто. Как мы видим, вплоть до времен Великой французской революции значение термина было несколько иным, чем в политической теории XIX и первой половины ХХ века.

По сути, революцией обозначался любой переворот, насильственный или, по крайней мере, совершаемый с нарушением сложившихся в государстве институциональных норм. Именно опыт революционной Франции, радикально изменив привычные представления о политических процессах, сформировал основные концепции, которыми теоретики оперировали вплоть до недавнего времени. Однако в течение последних 30 лет термин «революция» вновь начал употребляться в понимании, близком к тому, который мы находим в текстах середины XVIII столетия.

Единственное отличие состоит в том, что на данный момент слово нагружено еще и целой вереницей образов, накопленных со времен Дантона и Робеспьера. Для того, чтобы то или иное событие было признано «революцией», необходимо непременно обеспечить соответствующую картинку, вписывающуюся в этот образный ряд. Желательнее всего, чтобы перед нами предстала шумящая толпа на площади, а еще лучше, если будут столкновения с полицией, но по возможности без кровопролития, поскольку надо уважать нормативный гуманизм современного общественного мнения.

При этом, однако, полностью оказываются за пределами дискуссии содержательные вопросы о направленности, масштабе и характере перемен. Разумеется, со времени штурма Бастилии в 1789 году одной из характеристик революции является массовость. Но является ли всякая уличная толпа - массой? С чего начинается массовое движение - с пяти тысяч участников, десяти тысяч или пятидесяти? Новое-старое представление о революции трактует ее как одномоментный акт, единичное, пусть и масштабное событие, за которым следует мгновенный переход в новое состояние. Эта трактовка, заметим, во многом порождена официальным советским марксизмом, именно так трактовавшим революцию 1917 года. Фактически Октябрьская революция сводилась к большевистскому перевороту 7 ноября, после которого начиналась уже история «советского социализма».

Парадоксальным образом, аналогично - на основе этого же подхода - стали интерпретироваться и антикоммунистические перевороты 1989-91 годов, а потом и совсем уже поверхностные перемены в посткоммунистических странах, получившие название «цветных революций». Их массовость подтверждалась зафиксированным прессой присутствием толпы на площадях, при том, что не ставился даже вопрос о том, какова роль масс в этом процессе, являются они участниками, движущей силой событий или статистами? Что касается значительно больших масс людей, которые на площади в нужный момент не присутствовали или впоследствии выступали с прямо противоположных позиций, то само их существование просто игнорировалось.

Опять же, парадоксальным образом, это представление, свойственное для либеральных масс-медиа, в действительности восходит к советскому официозному «авангардизму», к сталинистским интерпретациям истории 1917 года. У такой революции, в строгом смысле, нет истории. Поскольку она не является процессом, в ней не предполагается ни развитие, ни противоречия, ни внутренняя динамика, ни последовательность этапов и фаз. Не может быть истории, но непременно должна быть story, журналистский сюжет, проиллюстрированный некоторым количеством картинок. Проблема в том, что реальный исторический процесс идет по совершенно иной логике, и эта логика то и дело приводит к краху различных верхушечных переворотов, как бы ни пытались они представить себя в виде масштабных революционных преобразований. На самом деле отличительной чертой «цветных революций» был именно их элитарно-консервативный характер, действительно ставящий их в один ряд с дворцово-гвардейскими переворотами в Петербурге XVIII века.

Массы никоим образом не выступали движущей силой политического процесса, тем более в долгосрочной перспективе, их стихийная самоорганизация и их требования никоим образом не определяли характер происходящего, а свезенная с разных сторон толпа на центральной площади столицы не имела ничего общего с коммунами и Советами французской или русской революции, которые действительно творились массами - в каждом провинциальном городе и в каждой деревне. Однако самым существенным отличием классических концепций революции от нынешних медийных представлений является то, что для авторов XIX и первой половины ХХ века была принципиально важна направленность происходящего. И Маркс и де Токвилль, несмотря на все различия между ними, совершенно едины в том, что связывают понятие революции с понятием прогресса, в том числе и в первую очередь - социального. Несложно догадаться, что представления Маркса о прогрессе гораздо масштабнее, чем у де Токвилля, но достаточно прочитать предисловие последнего к «Демократии в Америке», чтобы заметить, что существует некий общий комплекс понятий, объединяющих даже столь разных авторов - речь идет об установлении равенства, преодолении классовых различий и т.д.

В постмодернистскую эпоху, когда понятие прогресса фактически вышло из употребления, появляется возможность, убрав из дискуссии привычные ориентиры, обозначенные европейским Просвещением, свести все дело в лучшем случае к некому набору совершенно статичных «ценностей», не требующих для своего осуществления общественных трансформаций. Ценности нужно просто соблюдать, уважать, а иногда достаточно просто провозглашать. Разумеется, бессодержательность и пошлость нынешних медийных представлений о революции отнюдь не значит, будто нам нужно вернуться к представлениям, характерным для марксизма ХХ века, тем паче, что многие из этих представлений не только часто находятся в явном противоречии со взглядами «самого» Маркса, но и являются, как мы говорили ранее, источником многих современных иллюзий. Догматические марксисты обожают классифицировать революции, заранее высчитывая, будет ли предстоящий переворот буржуазно-демократическим, социалистическим или каким-то еще.

В зависимости от итогов подобных вычислений заранее определяется и отношение к еще не произошедшим событиям и предлагается выстраивать стратегию политических действий в соответствии с этой априорной оценкой. На самом деле сущность революции определяется только ее итогом. Великая французская революция, например, оказалась буржуазной не потому, что ее делала буржуазия, но потому, что именно этот класс, в ходе острой борьбы с другими общественными силами, смог в наибольшей степени извлечь выгоды из произошедшего переворота. Подобный исход борьбы был, разумеется, в значительной мере определен уровнем развития производительных сил, исходными экономическими и культурными условиями, но отсюда вовсе не следует, что все было предрешено.

И конкретный политический «вклад» каждой общественной или политической силы в процесс общественного переустройства сказался на его историческом итоге. Каждая эпоха порождает собственную «модель» революционных преобразований, которые отличаются друг от друга так же, как и сами эпохи. В зависимости от социальной структуры общества, его экономической жизни и политических институтов меняются и средства борьбы, лозунги, формы организации. Но неизменным остается одно - выход многомиллионных масс «простых» людей на авансцену истории, превращение их из зрителей или жертв происходящих событий в полноценных действующих лиц. Именно поэтому в ходе революции мы наблюдаем неминуемые «эксцессы», многочисленные глупости и нелепости - Ленин не случайно подчеркивал, что в революционную эпоху глупостей делают не меньше, а больше, чем в «обычное» время. Задним числом идеологи победившей партии неминуемо стремятся очистить образ революционного процесса от подобных компрометирующих черт, тогда как поборники консервативных ценностей именно в них видят единственный смысл происходящего. Ни те, ни другие не готовы иметь дело с реальной исторической диалектикой, с коллективным опытом масс, которые зачастую именно через ошибки, а порой и преступления пробиваются к самоуважению и свободе.

В глазах консервативного гения Федора Достоевского студент с топором Родион Раскольников, доказывающий самому себе, что он «право имеет», оказался глубинной метафорой революционера. Однако гениальность романиста проявилось в том, что, возможно, вопреки его собственным намерениям именно этот герой стал одним самым запоминающимся и вызывающим симпатию персонажем русской литературы. После крушения коммунистических режимов в Восточной Европе в 1989 году Френсис Фукуяма написал свое знаменитое эссе о конце истории. Сначала его текстом восхищались, затем над ним посмеивались, потом более или менее забыли. А между тем исторический процесс и вправду забуксовал. Эпохи реакции и реставрации, торжество консервативной стабильности и господство пошлой, ретроградной, бескрылой (или утратившей крылья) задним числом воспринимаются как некий хронологический провал, «тире между двумя датами», как говорил по несколько иному поводу герой советского фильма «Доживем до понедельника».

Эта историческая пустота, провал в событийной цепи может пожрать целую человеческую жизнь, заставив людей впустую растратить свои таланты и способности, хотя «пустота исторического времени» может быть для многих наполнена личным счастьем, индивидуальными достижениями и маленькими, но все равно важными событиями. Времена исторические, напротив, не балуют нас комфортом и благополучием. «Чем столетье интересней для историка, тем для современника печальней!» - писал Николай Глазков. Да и с исторической точки зрения пустота консервативных и реакционных эпох лишь кажущаяся. В этот самый период происходит накопление сил, формирование идей, тенденций и личностей, которым еще предстоит сыграть свою роль в тот момент, когда история снова, как всегда - неприятным и резким рывком - возобновит поступательное движение. На протяжении двух десятилетий миллионы людей сопротивлялись неолиберализму - организованно и стихийно, осознанно и бессознательно, эффективно и бестолково. Это сопротивление, то и дело терпевшее неудачу, закладывало основу для исторического перелома, которому предстояло свершиться позднее. 2011 год оказался продолжением, повторением и одновременно - зеркальной противоположностью 1989 года.

Тогда демократическая энергия масс, разрушив консервативные режимы, правившие Восточной Европой под коммунистическими знаменами, открыла путь глобальной капиталистической реставрации, мировому господству неолиберализма. Революционный импульс 1917 года был грандиозной силы, он оказался настолько мощным, что даже на излете продолжал поддерживать жизнеспособность бюрократической позднесоветской системы, которая сама же работала над его подавлением. Неолиберализм не обладал подобной динамикой. Даже провозглашая созидательные лозунги, он разрушал общество, дезорганизуя и обрывая связи между людьми, уничтожая базовые механизмы солидарности, без которых не может выжить никакое общество, включая капиталистическое. И закономерным образом два десятилетия неолиберального порядка сделали новую революцию не только возможной, но и необходимой.

Для того чтобы выйти из тупика, в который зашел социалистический эксперимент ХХ века, исторически неизбежным стало движение вспять. Реакция была закономерна, но от этого не менее болезненна и разрушительна. Может быть даже наоборот, ведь осознание тупика, в котором оказалась к концу ХХ века социалистическая мысль и практика, деморализовало левых во всем мире, подорвало их способность к сопротивлению. Это осознание приняло форму идейной самоликвидации, когда капитуляция перед силами буржуазного порядка выступила в качестве ответа на исторические вопросы движения, в виде способности извлечь уроки из прошедших событий. Логика капитала представала не только для его адептов, но и для многих его противников в качестве единственно возможной логики здравого смыла, противостоять которой могла мечта и утопия, но никак не актуальная политическая программа. Капитализм победил, чтобы потерпеть сокрушительное поражение. Он разбился не о сопротивление своих противников, не о железную волю организованного пролетариата, а о собственные противоречия, которые теперь никто не сдерживал, не регулировал и почти никто уже не разоблачал.

Триумф неолиберализма создал условия для его крушения. Мир вступил в новую революционную эпоху. «Прощайте «антифашизм», «парады гордости» и «радикальная зоозащита», - иронизировали авторы левого белорусского журнала «Прасвет», - старая добрая классовая борьба официально вступила в свои права, и все остальное… будет выглядеть как-то глуповато». 263 Как всегда бывает, переход от общественной пассивности к массовым мобилизациям был неожиданным, а обстоятельства, при которых это происходило, разительно отличались от ожидаемых. Историческое знание позволяет нам заглядывать за горизонт текущего момента, осознавая его значение и место в общем процессе хаотической самоорганизации, но оно же запутывает нас, создавая идеализированный и упрощенный образ событий прошлого, по аналогии с которыми мы пытаемся оценивать опыт нашего настоящего.

Идеологи, черпающие свои представления о революции в исторических повествованиях и в трудах других, более ранних идеологов, неминуемо и неизменно оказываются «обмануты» реальным революционным процессом, ведь он тем и отличается от повседневности, что не вписывается в заранее заготовленные рамки. Подводя итоги первой волны политического кризиса в России, Анна Очкина писала весной 2012 года: «Социальный хаос - это не природная стихия, сметающая на своем пути все, что построил человек, это сбой во взаимодействии самих людей между собой и обществом, накопление массы «странных» и неадекватных действий до критической. Наводнение смывает город, извержение вулкана сжигает людей и поселения, ураган сметает жилища с лица земли. Природное уничтожает социальное, а социальная стихия придает социальному бытию новое содержание, неподвластное старому порядку, что и создает хаос. Люди противостоят друг другу, и не только друг другу, но и себе прежним, связанным с прежними условиями и привычками жизни. Хаос поглощает порядок, создавая новые мотивации, новые вызовы и - через миллиарды частных решений и поступков - новый порядок. Социальный хаос - это временное и содержательное рассогласование субъективного и объективного факторов истории».

Задача политика состоит в том, чтобы своими сознательными действиями внести элементы порядка в хаотический процесс, согласовать субъективное действие с объективными возможностями. Говоря словами Шекспира, «вправить вывихнутый век». Сделать это можно лишь одним способом - повернувшись лицом к процессу перемен и осмысливая его логику изнутри, думать, не прекращая действовать, и действовать, не переставая думать. Идеологическая обработка революционной истории всегда спрямляет развитие событий, задним числом демонстрируя нам как «очевидную» и «естественную» ту логическую связь между событиями, которая была совершенно не очевидна многим современникам.

Люди, в «спокойные» эпохи совершенно искренне считавшие себя сторонниками революционных преобразований, столкнувшись с реальностью революционного хаоса, противоречивостью и «нелинейностью» происходящего, впадают в панику, превращаются из поборников перемен в их критиков. Они не выдерживают столкновения с реальностью Истории, оказываются не готовы взять на себя ответственность за действие или, порой, за ответственное бездействие, когда условием долгосрочного успеха становится именно отказ от участия в мелочной суете амбиций, в политических проектах, акциях или коалициях, популярных сегодня, но обреченных на крах завтра. Прогнозы, становящиеся реальностью в политической жизни, реализуются через действия людей, когда миллионы субъективных интересов, потребностей и мнений сливаются в коллективную волю. Подобное соединение требует гигантской работы и постоянных усилий идеологов, активистов, политиков, совместно превращающих свои опыт и знание в основу революционного проекта, которому предстоит изменить мир. Политическое сознание масс рождается, трансформируется и развивается в этом процессе. Так формируется знаменитый «субъективный фактор», на отсутствие которого упорно жалуются резонеры политического оппортунизма и грустно-возвышенные поэты радикального сектантства. Субъективный фактор, как и коллективный субъект никогда и нигде не возникают сами собой, они должны быть «сделаны», но сделаны не из программных лозунгов и карьеристских амбиций, а из борьбы, ведущейся на всех уровнях общественной жизни.

Неолиберализм в глобальном масштабе подготовил условия для революции и сделал ее неизбежной. Но мировой кризис, поразив множество разных обществ с различными социальными условиями, традициями, институтами и культурными практиками, расщепляет эту общечеловеческую драму на множество сюжетов, каждый из которых будет иметь собственных героев и собственную развязку. В конечном счете, эти раздельные потоки событий сольются в единой реке истории, но прежде, чем это случится, каждое общество обречено пройти собственные испытания на пути к переменам. Стержнем этого сюжета остается борьба за власть, суть которой состоит не в соперничестве политиков и партий, стремящихся разделить министерские посты, а в реальном контроле за государством, его институтами, инструментами контроля и принуждения. Разрушая их, революция создает для общества момент свободы, который должен быть превращен в акт коллективного творчества и созидания. Однако новый мир не возникает сам собой, не порождается стихийным протестом и бессистемным сопротивлением. Революция нуждается в сознательном действии, в организации, в политике.

Левые силы в начале XXI века продемонстрировали полную неспособность не только подняться до уровня своей исторической ответственности, но даже осознать ее. Но это не отменяет общественную потребность в новой социалистической политике. Революция представляет собой слом привычных норм, стереотипов, стандартов и «дискурсов». И чем глубже в социальном отношении эта революция, тем масштабнее и драматичнее слом. Потому почти каждая сколько-нибудь значимая в историческом масштабе революция непременно оказывается в глазах «теоретиков» - «неправильной революцией», ибо противоречит не только прежним консервативным нормам, но и сложившимся, устоявшимся, законсервировавшимся, окостеневшим представлениям о «революции». Кроме того, революция всегда маргинализирует интеллектуалов. Здесь кажущееся противоречие: во главе революций или, по крайней мере, в их активе мы видим именно интеллектуалов. Они очень часто оказываются вождями, идеологами, теоретиками и даже технократами нового режима, но делают революцию именно массы.

А массы состоят отнюдь не из интеллектуалов. И если бы они жили и вели бы себя как интеллектуалы, полностью в соответствии с их стандартами, правилами, представлениями, то зачем вообще были бы нужны интеллектуалы, как особая социо-профессиональная и культурная группа? Поэтому закономерно, что в этом качестве, как особая общественная группа, интеллектуалы оттесняются на обочину, теряют влияние, авторитет, а часто и социальный смысл своего существования. Другой вопрос, что те конкретные мыслители, теоретики, интеллектуальные практики, которые это осознают и принимают, как раз и оказываются тем самым «революционным авангардом».

Отсюда, собственно, и происходят известные грубые высказывания Ленина об интеллигенции, произнесенные в 1918-20 годах и резко контрастирующие не только с его собственным культурным background’ ом, но и с его же представлениями 1903-04 годов. Грамши предлагал разрешить данное противоречие, формируя фигуру «органического интеллектуала», который говорит не от своего имени и не от имени «сообщества» (пусть и «левого», «критически мыслящего» и проч.), а от имени класса. Добавим к этому, что поддерживать абстрактную или уже совершенную в прошлом революцию, дело несложное, приятное, часто престижное и не предполагающее никакой личной ответственности, морального или практического риска. Выглядеть «радикалом» и «революционером» в консервативном обществе довольно удобно, если сформировалась соответствующая ниша. То, что эти люди на деле являются в лучшем случае реформистами, а чаще просто представляют нам еще один, пусть и менее массовый, отчасти элитарный (и потому более престижный, не всем доступный) вид конформистского поведения, остается фактом скрытым не только для публики, но и для самих персонажей, поскольку повседневная действительность не требует поступков, которые бы такое противоречие обнаруживали. Пока не началась революция по-настоящему. Не удивительно поэтому, что многие люди, искренне считавшие себя революционерами и радикалами, вдруг примыкают к консервативному или даже контрреволюционному лагерю, как только начи

наются реальные революционные события (подобную трансформацию мы наблюдали не только в 1917 году, но и в Венесуэле начала 2000-х). Тут вспоминается известная история Сергея Булгакова, который в октябре 1905 года выступил в Киеве на революционном митинге, но почувствовал «сатанинское дыхание толпы» и к вечеру вернулся домой убежденным контрреволюционером. Специфика нынешней нашей ситуации, однако, в том, что обычно такие трансформации происходят по мере развития революционного процесса и его социального углубления, радикализации, а у нас все только начинается, но люди уже перешли в лагерь самой отвратительной реакции. Изучая революций прошлого, марксистский историк неизменно останавливал внимание на изучении объективных и субъективных предпосылок свершившегося переворота. И если в качестве объективных предпосылок «принимались» и уровень экономического развития, и специфика социальных структур и противоречия интересов между классами и социальными группами общества, то важнейшей субъективной предпосылкой неизменно выступало наличие революционной партии. Исходя из той же логики, строили свою политическую стратегию левые организации. Опыт 1917 года оставался принципиальным образцом, независимо от того, как оценивало то или иное течение итоги революции.

Как бы критически ни относились, например, троцкисты к сталинской версии истории большевизма, в данном вопросе у них разногласий не было. Именно наличие большевистской партии как революционного авангарда сделало возможным Октябрьский переворот. Напрашивавшийся отсюда вывод был прост и очевиден. Революционная партия должна быть создана заранее, так сказать «заготовлена впрок», на случай революции. В нужный момент она займет свое место на сцене истории и выполнит свою миссию. Именно строительство революционной партии в нереволюционной обстановке было главной головной болью и главной заботой тысяч радикальных молодых людей, мечтавших внести свой вклад в дело преобразования мира. Наиболее частым результатом подобных усилий оказывалось возникновение более или менее крупной секты, порой довольно успешно готовящей кадры для будущей борьбы, но куда менее успешно в общественной борьбе участвующей. Но можно ли построить революционную партию в эпоху реакции? История дает нам немало примеров того, как левым организациям удавалось успешно пережить периоды реакции, сохранить себя (хотя никогда это не давалось легко и без потерь).

Однако мы не знаем ни одного примера того, чтобы партию или движение в условиях реакции удалось построить. Больше того, необходимость «сохранения огня» диктует радикальным левым определенные правила поведения, закрепляющиеся в соответствующей коллективной психологии и навыках. Левые становятся политическими интровертами. Именно в этом, а не в идеологическом догматизме следует искать корень сектантства. Чтобы сохранить революционный дух в атмосфере мещанского спокойствия, в условиях буржуазной повседневности и господства совершенно иных ценностей, приходилось замыкаться от общества, отгораживаться от внешнего мира, и тем самым изначально обрекать себя на политическую неэффективность.

Эта внешняя неэффективность левых была оборотной стороной успешного решения ими внутренних задач (самовоспроизводство, «поддержание огня»). Но чем лучше решались соответствующие «внутренние» задачи, тем меньше были способны сформированные соответствующим образом активисты и лидеры к решению новых, «внешних» задач, когда общественная ситуация менялась и эти задачи выходили на передний план. Диалектическим образом, чем более успешно развивалась та или иная радикальная группа в «обычное» время, тем менее дееспособной она оказывалась в революционной ситуации. Там, где революционные события действительно начинали, в конце концов, происходить, марксистские секты либо не играли в них особой роли, либо оказывались на обочине, а порой даже выступали критиками революционного процесса, обвиняя его лидеров во всех смертных грехах, а саму революцию клеймя как неправильную и ненастоящую.

Так было в Латинской Америке начала 2000-х годов. А революции 2011 года в Арабском Мире и вовсе вызвали в рядах борцов за последовательную марксистскую программу смесь растерянности, страха и возмущения. Впрочем, далеко не всегда усилия по строительству партии оказывались бесполезными. Во многих случаях возникали организации с радикальной программой, вполне дееспособные и влиятельные. Другой вопрос, насколько они соответствовали тому идеалу революционной партии, ради которого все затевалось. И дело не только в официальной партийной доктрине. С точки зрения идейной доктрины, меньшевики были такими же революционерами и не менее последовательными социалистами, чем большевики. То же можно сказать и про русских социалистов-революционеров, причем не только левых. Опыт Кубы в 1958-59 годах не менее показателен - официальная коммунистическая партия «прозевала» революционный переворот.

Отдельные ее члены приняли участие в борьбе Че Гевары и Фиделя Кастро, но партия как таковая оказалась в стороне от событий, так же как и компартия Никарагуа оказалась «вне игры», когда началась Сандинистская революция. В начале 2000-х годов итальянская Партия коммунистического возрождения (Rifondazione Communista) выступала в качестве образца последовательной антикапиталистической силы, выводящей на улицы толпы молодых людей, распевающих революционные песни. Однако стоило Rifondazione приблизиться к власти, как начались обычные беспринципные компромиссы, итогом которых была позорная поддержка неолиберальной политики, проводимой правительством Романо Проди. Результатом такого курса было крушение не только самой Rifondazione, но и всего левого фланга в Италии, тяжелая моральная травма для остальных левых в Европе. Партийная доктрина говорит нам не о том, чем является организация на самом деле, но лишь о том, чем она хочет казаться, в том числе и в глазах собственных активистов и сторонников. Революционные партии, действительно сыгравшие свою роль в истории, отличались от своих провалившихся двойников не риторикой официальных документов, а повседневной практикой, не уровнем марксистской ортодоксии, а качеством марксистского анализа.

Если говорить о практике, то принципиальное значение здесь имело именно наличие актива, не только постоянно занятого какой-то политической деятельностью, но и обладающего определенным совместным политическим опытом, коллективным сознанием, даже своего рода политической интуицией. Именно такая партия может быть демократической и сплоченной одновременно. Ее члены и сторонники не ждут приказа сверху, не тратят время в бесконечных дискуссиях, а формируют политическую линию в процессе действия снизу, что не мешает им действовать солидарно, скоординировано, разрешая свои разногласия по ходу борьбы. В свою очередь, революционное руководство - это не только опора на анализ, но и способность чувствовать массы, даже предчувствовать развитие их настроений, это не только алгебра, но и вдохновение. Перед нами организация, где доверие к лидерам опирается на совместное переживание текущего политического момента, где авторитет теоретиков основывается на их увлеченности практической деятельностью.

Все эти качества вырабатываются не в ходе повседневной работы в буржуазных парламентах, но и не во время сектантских дебатов. И если, как показывает опыт прошлого, штудирование теоретических работ, изучение книг и привычка к анализу могут сформировать отдельных политических интеллектуалов, способных неожиданно (порой для самих себя) превратиться из теоретиков в практиков и лидеров, то актив таким образом сформироваться не может. Активистская культура формируется только непосредственной деятельностью, ее, как и рабочую профессию, нельзя выучить по книгам. Стремление построить революционную партию заранее, без и вне революционной практики опирается на дурно понятый опыт большевизма, перетолкованный советскими начетчиками от «истории партии».

Уже в 1923 году Дьердь Лукач в книге «История и классовое сознание» писал: «организация в гораздо большей мере является следствием, нежели предпосылкой революционного процесса, точно так же, как и сам пролетариат может конституироваться в класс лишь в процессе и благодаря процессу. В подобном процессе, который партия не может ни вызвать к жизни, ни миновать, ей выпадает поэтому возвышенная роль - быть носительницей классового сознания пролетариата, совестью его исторической миссии». В официальном советском марксизме, а в результате, и в партиях Коммунистического Интернационала, однако, восторжествовали совершенно иные взгляды. Правильно построенная и организованная партия представлялась обязательной «субъективной предпосылкой» революции, без наличия которой даже и попытку общественного преобразования предпринимать не имеет смысл. В результате любая революционная борьба сводилась в первую очередь к «интровертным» усилиям по организации партии.

Этот подход, превратившийся в общее место марксизма к концу 1930-х годов, поставил под сомнение уже Эрнесто Че Гевара, заметив, что «не всегда нужно ждать, пока созреют все условия для революции: повстанческий центр может сам их создать». 266 По мнению Че, субъективные предпосылки революции могут складываться в процессе самой революции. В данном случае Че, как ни странно, был недостаточно радикален. Не только могут, но и должны. И никаким иным образом «сложиться», «развиться» и «созреть» не смогут. Революционная партия является не предпосылкой, а продуктом революционного процесса. Вне его партия создана может быть, но - не революционная. И вполне естественно, что когда прекращается революционная практика, через некоторое время утрачивается партией и соответствующий «навык». Независимо от того, что написано на знаменах, какие традиции воплощены в и доктрине, организация эволюционирует, становясь в лучшем случае реформистской. В чем, кстати, нет никакой трагедии - реформистское закрепление результатов революции может быть вполне осознанной, исторически важной задачей (как новая экономическая политика Ленина была не только отступлением от «военного коммунизма», но и попыткой консолидировать его наиболее важные, позитивные и значимые, с точки зрения будущего социалистического развития, результаты).

Сколько бы революционеры ни говорили о подготовке к грядущей борьбе и необходимости общественного переворота, к моменту этого переворота они никогда не будут готовы и соответствующим образом «предварительно» организованы. К тому же переход масс от пассивности к активной борьбе происходит быстро, внезапно и порой неожиданно для самих масс. Постоянно ожидаемый и предсказываемый левыми идеологами, этот протест столь же постоянно откладывается, а чудеса терпения, демонстрируемые народом, сводят на нет любые рациональные прогнозы социального действия, вплоть до момента, когда все вдруг, сразу и резко меняется. Пассивность большинства составляет на «низовом уровне» сущность реакционной эпохи. Французский историк Луи Эритье писал, что после поражения Великой Революции, совершивший ее народ «впал в летаргический сон». 267 Именно внезапность и быстроту перехода от пассивности к восстанию считает Эритье важнейшей характеристикой революции, которая есть «ни что иное, как быстрое разряжение долго сдерживаемого гнева и возмущения против установившихся несправедливостей жизни; это есть открытое проявление скованного раньше негодования против тех притеснений, того гнета, который выносил народ целые столетия». 268 Великая Французская революция началась без якобинцев (первоначальный Якобинский клуб имел мало общего с партией Сен-Жюста и Робеспьера), европейские революции 1848 года развернулись стихийно в условиях очевидной слабости республиканских движений, не говоря уже о пролетарских партиях, которых тогда вообще не было. Революции начала XXI века в Венесуэле и Боливии не были результатом партийной деятельности, а их политическая программа в большей степени формулировалась стихийными массовыми движениями (другой вопрос - хорошо это или плохо).

И наконец, сегодняшние Арабские Революции происходят в обществе, где не только нет влиятельных левых партий, но даже на уровне интеллектуальной дискуссии левые остаются на заднем плане. Это отнюдь не мешает рабочим бастовать, а жителям пригородов стихийно создавать некое подобие Советов. Исход революции зависит от того, сумеют ли сами активисты, осмысливая собственный опыт, двинуться в сторону политической организации, отстаивающей интересы масс (если не по Ленину, то хотя бы по Робеспьеру). И смогут ли сторонники левых идей, которых несмотря ни на что в Арабском Мире немало, организоваться и найти свое место в водовороте событий. Как же, однако, быть с опытом русского большевизма, который принято интерпретировать в качестве классического примера создания «субъективной предпосылки» для грядущей революции? Как ни странно, история России или Китая на этом фоне не только не является исключением, но, напротив, очень хорошо подтверждает общее правило. Большевизм, безусловно, был уже сложившимся течением в 1917 году, но сам он был порождением другой революции - 1905 года. Именно общественный подъем, начавшийся в России уже в 1903 году, превратил социал-демократические группы и кружки в реальную политическую силу, именно активисты, прошедшие школу Первой революции, создали костяк партии, придав ей сплоченность и устойчивость. И, тем не менее, в 1917 году «левая альтернатива» отнюдь не существовала в России в «готовом виде». Вернее, в таком «готовом виде» она существовала в мозгу одного единственного человека - Ленина, может быть еще Троцкого с Луначарским.

«Старые» партийные кадры настроены были крайне умеренно и с опаской принимали радикальные требования вернувшегося из эмиграции Ленина. Именно приход в партию массы новых членов и активистов переломил ситуацию, сделав Октябрь возможным не только технически, но и политически. Таким же точно образом Коммунистическая партия Китая, пришедшая к власти в 1949 году, была не только плодом организационных усилий Мао и его окружения, но и продуктом длительного революционного процесса, который развивался в стране с 1911 года. Создание левой партии, независимой от капитала - объективное условие успеха социальных преобразований. Но это отнюдь не то условие, без которого революция не может произойти, и тем более - начаться. На первых порах общественное движение неминуемо является рыхлым, его сознание запутанным и противоречивым, а его программа невнятной. Восставшая улица оказывается «безъязыкой», не находя слов не только для того, чтобы выразить свои потребности, но и для того чтобы их хотя бы сформулировать для самой себя. Гнев и обида остаются единственно внятными эмоциями, которые, по крайней мере, удается ясно артикулировать. Но именно эта потребность выразить и сформулировать собственную мысль, осознать собственные интересы и найти правильные формы для их защиты порождает объективный спрос на политическую партию. «Политику в серьезном смысле слова могут делать только массы, - писал Ленин, - а масса беспартийная и не идущая за крепкой партией есть масса распыленная, бессознательная, не способная к выдержке и превращающаяся в игрушку ловких политиканов, которые являются всегда «вовремя» из господствующих классов для использования «подходящих случаев». Как выразился Александр Шубин, суммируя ленинскую мысль, от партии «исходит организованность, которая все глубже проникает в тело стихии».

Однако пока нет массы, пока нет стихийного движения, нет и той политической почвы, площадки, на которой единственно только и может сформироваться последовательно социалистическая организация. А попытки создать ее «заранее», без соответствующей практики и без взаимодействия с радикализирующимися массами, напоминают знаменитый анекдот про сумасшедших, которые прыгают с вышки в бассейн, надеясь, что главный врач рано или поздно пустит туда воду. Содержание современной эпохи состоит не только в преобразовании консервативных структур и институтов, отживших свой век и загоняющих социальное развитие в тупик перманентного кризиса, но и в том, чтобы преодолеть отжившие формы самого левого движения, общественной и социальной организации. Из осознания новой реальности и новых исторических задач формируется сила, соответствующая задачам революционной эпохи.

Это происходит болезненно, мучительно медленно, через ошибки, трудности и поражения. Но это происходит. «Оркестр, занятый настройкой, которую каждый инструмент осуществляет самостоятельно, создает впечатление самой ужасной какофонии; однако эта настройка является условием того, чтобы оркестр действовал как единый инструмент», - писал Антонио Грамши в «Тюремных тетрадях».

Революция - это полное или комплексное изменение всех или большинства сторон общественной жизни, затрагивающее основы существующего социального строя. До недавнего времени революция рассматривалась как всеобщий «закон перехода» от одной общественно-экономической формации к другой. Но ученым никак не удавалось обнаружить признаки социальной революции при переходе от первобытнообщинного строя к классовому. Приходилось настолько расширять понятие революции, чтобы оно годилось для любого формационного перехода, но это приводило к выхолащиванию первоначального содержания термина. «Механизм» же реальной революции удавалось обнаружить только в социальных революциях нового времени (при переходе от феодализма к капитализму).

Согласно марксистской методологии, под социальной революцией понимается коренной переворот в жизни общества, изменяющий его структуру и означающий качественный скачок в его прогрессивном развитии. Наиболее общей, глубинной причиной наступления эпохи социальной революции является конфликт между растущими производительными силами и сложившейся системой социальных отношений и учреждений. Обострение на этой объективной почве экономических, политических и иных противоречий в обществе приводит к революции.

Революция всегда представляет собой активное политическое действие народных масс и имеет первой целью переход руководства обществом в руки нового класса. Социальная революция отличается от эволюционных преобразований тем, что она концентрирована во времени и в ней непосредственно действуют народные массы.

Диалектика понятий «реформа - революция» весьма сложна. Революция, как действие более глубокое, обычно «вбирает» в себя реформу: действие «снизу» дополняется действием «сверху».

Сегодня многие ученые призывают отказаться от преувеличения в истории роли того социального явления, которое именуют «социальной революцией», от провозглашения ее обязательной закономерностью при решении назревших исторических задач, поскольку революция далеко не всегда была главной формой общественной трансформации. Гораздо чаще изменения в обществе происходили в результате реформ.

Реформа - это преобразование, переустройство, изменение какой-либо стороны общественной жизни, не уничтожающее основ существующей социальной структуры, оставляющее власть в руках прежнего правящего класса. Понимаемый в таком смысле путь постепенного преобразования существующих отношений противопоставляется революционным взрывам, сметающим до основания старые порядки, старый строй. Марксизм считал эволюционный процесс, консервировавший на долгое время многие пережитки прошлого, слишком мучительным для народа. И утверждал, что поскольку реформы всегда проводятся «сверху» силами, уже имеющими власть и не желающими с ней расставаться, то и результат реформ всегда ниже ожидаемого: преобразования являются половинчатыми и непоследовательными.

Сегодня великие реформы (т. е. революции «сверху») признаются такими же социальными аномалиями, как и великие революции. Оба эти способа решения общественных противоречий противопоставляются нормальной, здоровой практике «перманентного реформирования в саморегулирующемся обществе». Дилемма «реформа - революция» подменяется выяснением соотношения перманентного регулирования и реформы. В этом контексте и реформа, и революция «лечат» уже запущенную болезнь (первая - терапевтическими методами, вторая - хирургическим вмешательством), в то время как необходима постоянная и возможно ранняя профилактика. Поэтому в современном обществознании акцент переносится с антиномии «реформа - революция» на «реформа - инновация». Под инновацией понимается рядовое, однократное улучшение, связанное с повышением адаптационных возможностей социального организма в данных условиях.

Конец работы -

Эта тема принадлежит разделу:

Философия истории

Развитие человеческого общества представляет собой сложный и многогранный.. по проблеме единства и многообразия истории выделяют по меньшей мере две точки зрения..

Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ:

Что будем делать с полученным материалом:

Если этот материал оказался полезным ля Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:

Твитнуть

Все темы данного раздела:

Философия истории
Экзаменационные вопросы № 42-44, 57 Общество – это исторически развивающаяся система, изучение которой является предметом комплекса социально-гуманитарных наук. В философии

Формационный подход
Всемирно-исторический прогресс был представлен К. Марксом как естественноисторический процесс смены общественно-экономических формаций. Общественно-экономическая формация – общество, наход

Цивилизационный подход
Философия Арнольда Тойнби А.Тойнби выдвинул две гипотезы: 1. Не существует единого процесса развития человеческой истории, эволюционируют лишь конкретные локальны

Культурологический подход
Данный подход к истории широко использовал немецкий философ Освальд Шленглер. Каждая культура существует изолированно и замкнуто. Таких культур восемь: индийская,

Смысл проблемы источника развития общества заключается в следующих вопросах: почему возможна историческая динамика общества? Что в обществе является объективным источником, порождающим исто

Проблема субъекта и движущих сил исторического процесса
В краткой формулировке сущность поставленной проблемы можно выразить: «Кто является творцом истории?». В связи с этим в философии истории используется два близких,

Концепции элит (элитаризма)
Данная концепция оформилась в конце 19- начале 20 в. (В.Парето, Г. Моска). Общество подразделяется на две неравные части, меньшую из которых составляет элита. Ее главный признак - способность к соз

Феномен толпы
Данный подход связан с анализом феномена толпы (массы), негативное воздействие которой на общественные события просматривается на всем протяжении всемирной истории и являлось предметом обсуждения е

История понятия
Сама идея прогресса зародилась еще в античное время. Авторы данного времени приходят к выводу о наличии только умственного прогресса, в нравственном отношении человечество регресси

Критерии прогресса
Особую сложность представляет проблема критериев общественного прогресса. В отношении общества следует применять комплексный критерий прогресса. Фактически каждая сфера общества требует своего спец

В истории социологии были представлены самые разные механизмы (модели, формы) преобразования общества. Например, Г. Тард сформулировал закон подражания, в соответствии с которым именно «подражание» является основным механизмом социальных трансформаций. Однако наиболее употребляемыми терминами для описания механизмов преобразования общества являются понятия «революция» и «реформа» («эволюция»).

Революция (лат. – поворот, переворот) – глубокое качественное изменение в развитии каких-либо явлений природы, общества или познания (геологическая революция, промышленная революция, НТР, культурная революция и т.п.). Революция означает перерыв постепенности, качественный скачок в развитии. Революция отличается от эволюции (постепенного развития какого-либо процесса), а также от реформ. Наиболее широко понятие революции применяется для характеристики общественного развития.

Социальная революция – способ перехода от исторически изжившей себя эпохи к более прогрессивной; коренной качественный переворот во всей социальной структуре общества. Вопрос о роли революций в общественном развитии является предметом острой идеологической борьбы. Многие представители «социологии революции» утверждают, что революция как форма социального развития неэффективна и бесплодна, связана с колоссальными издержками и во всех отношениях уступает эволюционным формам развития. Представители марксизма, наоборот, называют социальные революции «локомотивом истории». Они настаивают на том, что только в революционные эпохи совершается общественный прогресс. Таким образом, в марксизме всемерно подчеркивается прогрессивная роль социальных революций:

1) социальные революции разрешают многочисленные противоречия, медленно накапливающиеся в период эволюционного развития, открывают больший простор для прогресса производительных сил и общества в целом;

2) приводят к революционизирующемуся освобождению сил народа, поднимают народные массы на новую ступень активности и развития;

3) освобождают личность, стимулируют ее духовное и нравственное развитие, увеличивают степень ее свободы;

4) отбрасывают устаревшее, сохраняют из старого все прогрессивное, тем самым социальные революции являются прочной основой для успешного поступательного развития общества.

В реальных процессах развития эволюция и революция одинаково являются необходимыми компонентами и образуют противоречивое единство. При описании социальной революции выделяются две наиболее характерные черты:

1) социальная революция как перерыв постепенности, как качественный переход к следующей ступени развития, как проявление творчества масс и революционных элит (марксистское учение о социальной революции как качественном скачке при переходе общества на более высокую ступень развития);

2) социальная революция как быстрые и масштабные преобразования в обществе (здесь революция противопоставляется реформам).

В социальной жизни к понятиям эволюции и революции добавляется термин «реформа».

Реформа (лат. – преобразование) – изменение, переустройство какой-либо стороны общественной жизни, которая не уничтожает основ существующей социальной структуры. С формальной точки зрения, под реформой подразумевается нововведение любого содержания, однако на практике под реформой обычно понимается прогрессивное преобразование.

Социальный (общественный) прогресс. Большинство социологических теорий XIX века испытали на себе влияние концепции социального прогресса. Представления о том, что изменения в мире происходят в определенном направлении, возникли еще в глубокой древности. При этом прогресс противопоставлялся регрессу – в том смысле, что прогрессивное движение характеризуется как переход от низшего к высшему, от простого к сложному, от менее совершенного к более совершенному. Были предприняты попытки найти лежащие в основе прогресса законы эволюции. Г. Спенсер и другие сторонники социального дарвинизма рассматривали социальную эволюцию в качестве аналогии биологической эволюции. При этом эволюция трактовалась как однонаправленный переход общества от однородных и простых структур к все более разнообразным и взаимозависимым. Основными законами развития общества считались дарвиновские «борьба за существование» и «выживание наиболее приспособленных». Эти законы природы уподоблялись законам свободной конкуренции.

Итак, социальный прогресс означает восхождение к более сложным формам общественной жизни. В применении к обсуждаемой теме это означает нарастание прогрессивных социальных изменений: улучшение условий жизни, развитие науки, техники и образования, появление большего количества прав и свобод и т.д. Однако в отношении многих социальных явлений трудно говорить о прогрессе, так как развитие некоторых феноменов общественной жизни носит нелинейный характер.

Например, в рамках искусства, религии и некоторых других социальных явлений высшие образцы развития были созданы уже несколько столетий или даже тысячелетий назад. Вместе с тем в отношении таких явлений, как техника, технология и т.д., можно вполне однозначно говорить как о постоянно прогрессирующих явлениях. Поэтому о социальном прогрессе говорят как о триединстве нескольких тенденций (прогрессивность, регрессивность, движение по кругу). Все зависит от того, какая из этих тенденций (в применении к конкретному социальному явлению) преобладает. Оценка прогрессивности или регрессивности того или иного явления должна основываться на объективных показателях. Отсюда встает вопрос о критериях прогресса. Например, в марксизме в качестве общеисторического критерия прогрессивного развития человечества был взят уровень развития производительных сил и характер производственных отношений. В технократических теориях уровень развития общества измеряется по критерию развития техники и технологий. В ряде других социальных учений в качестве критериев выступают уровень развития мышления человека, нравственности в обществе, религиозности и т.д.

В социологии для характеристики развития общества используется несколько распространенных понятий.

Модернизация. Существует несколько определений модернизации: дихотомическое (модернизация как переход от одного состояния общества – традиционного – к другому – индустриальному). Историческое (описание процессов, посредством которых осуществляется модернизация: трансформации, революции и т.д.). Инструментальное (модернизация как трансформация инструментов и способов освоения и контроля над окружающей природной и социальной средой). Ментальное (определение через ментальный сдвиг – особое состояние рассудка, которое характеризуется верой в прогресс, склонностью к экономическому росту, готовностью адаптироваться к изменениям). Цивилизационное (цивилизация как modernity, т.е. модернизация как распространение данной цивилизации).

В качестве элементов модернизации выделяют следующие процессы: индустриализацию, урбанизацию, бюрократизацию, строительство нации, коммерциализацию, профессионализацию, секуляризацию, распространение грамотности и средств массовой информации, рост социальной и профессиональной мобильности и т.д.

Модернизация выступает прежде всего как индустриализация общества. Исторически возникновение современных обществ тесно связано с зарождением промышленности. Все характеристики, связываемые с понятием современности (модерна), могут быть соотнесены с индустриальным типом общества. Модернизация – это непрерывный и бесконечный процесс. Она может совершаться в течение столетий, а может происходить ускоренно. Так как развитие различных обществ отличается нерегулярностью и неравномерностью, то всегда существуют развитые и отстающие регионы. При модернизации и индустриализации происходит заметная трансформация соответствующих обществ (трансформируются типы и характер входящих в них социальных групп и т.д.). Так, при переходе к буржуазному обществу прежняя сословная организация общества уступила свое место социально-классовой структуре, а ранее – кровнородственные первобытные общины сменились кастами и рабством. Бюрократизация – становление иерархической социальной структуры для управления организациями на принципах рациональности, квалификации, эффективности и обезличенности.

Урбанизация – процесс перемещения сельского населения в города и сопутствующая этому концентрация экономической активности, административных и политических институтов, коммуникационных сетей на урбанизированных территориях. Урбанизация тесно связана со снижением доли аграрного сектора и широким распространением индустрии.

В истории социологии сложилось несколько типологий исторического развития общества:

а) двухзвенная: от доцивилизационной к цивилизационной форме общежития;

б) трехзвенная: аграрное общество – индустриальное общество – постиндустриальное общество;

в) четырехзвенная: аграрное общество – индустриальное общество – постиндустриальное общество – информационное (сетевое) общество;

г) пятизвенная (марксистская типология): первобытнообщинное общество – рабовладельческое общество – феодальное общество – буржуазное общество – коммунистическое общество. Пятизвенная типология основывается на учении об общественно-экономической

формации. Общественно-экономическая формация – это совокупность производственных отношений, детерминируемых уровнем развития производительных сил и детерминирующих надстроечные явления.

Общественно- экономическая формация

Характеристика

Первобытнообщинная . Низкий уровень развития производительных сил, примитивные формы организации труда, отсутствие частной собственности. Социальное равенство и личная свобода. Отсутствие оторванной от общества публичной власти.

Рабовладельческая . Частная собственность на средства производства, в том числе на «говорящие орудия» (рабов). Социальное неравенство и классовое расслоение (рабы и рабовладельцы). Появляется государство и правовое регулирование общественной жизни. Господствует внеэкономическое принуждение.

Феодальная . Крупная земельная собственность феодалов. Труд свободных, но зависимых экономически (редко – политически) от феодалов крестьян. Главные классы – феодалы и крестьяне. Внеэкономическое принуждение дополняется экономическими стимулами труда.

Капиталистическая. Высокоразвитые производительные силы. Главная роль промышленности в экономике. Классовая структура общества основывается на взаимосвязи буржуазии и пролетариата. Частная собственность на основные средства производства. Личная свобода рабочих, экономическое принуждение. Формальное равенство граждан.

Коммунистическая. Отсутствие частной собственности на средства производства. Государственная (общественная) собственность на средства производства. Отсутствие эксплуататорских классов. Справедливое равномерное распределение произведенного продукта между всеми членами общества. Высокий уровень развития производительных сил и высокая организация труда. Отмирание государства и права.

Все эти типологии имеют общую черту – они признают неуклонный и прогрессивный характер развития общества от одной ступени к другой.

Обычно анализ эволюции обществ начинают с характеристики общества охотников и собирателей, где главную ячейку социальной организации составляли род и семья. Общества охотников и собирателей были невелики (до полусотни человек) и вели кочевой образ жизни, передвигаясь с места на место по мере сокращения запасов пищи на данной территории. Эти общества носили эгалитарный характер, здесь не было социально-классовой стратификации, государства, права и т.д.

Скотоводческие и огороднические обществавозникли около 10-12 тыс. лет назад как два направления прогрессивного развития и преодоления прошлого состояния. Одомашнивание животных и растений можно назвать первой социальной революцией. Начали появляться излишки продовольствия, что позволило социальным группам прийти к общественному разделению труда, которое стимулировало торговлю, а значит, и накопление богатства. Все это явилось предпосылкой возникновения социального неравенства в обществе.

Аграрные обществапоявились примерно 5-6 тыс. лет назад, когда произошла вторая социальная революция, связанная с изобретением плуга.

Эти общества базировались на экстенсивном земледелии с использованием тягловых животных. Излишки сельскохозяйственной продукции стали настолько большими, что привели к интенсивному росту социального неравенства. Концентрация ресурсов и власти повлекла за собой появление государства и права.

Иногда аграрное общество называют традиционным , имея в виду общество докапиталистическое, доиндустриальное. По К. Сен-Симону, для такого общества характерны следующие черты: аграрный уклад, малоподвижная социальная структура, традиция как основной способ социальной регуляции и т.д. Традиционные общества в истории имеют разную социально-классовую структуру. Они могут быть малодифференцированными, сословными, классовыми и, но все основываются на сходных отношениях собственности (нет неделимой частной собственности), в них нет свободы личности. Иногда традиционное общество обозначается как доиндустриальное, тогда выстраивается трехчленная модель развития общества: доиндустриальное, индустриальное и постиндустриальное общество (Д. Белл, А. Турен и др.).

Индустриальные обществапоявились в результате третьей социальной революции (промышленной), которая началась с изобретения и применения парового двигателя. Новый источник энергии (1765 г. – первое применение парового двигателя) привел к замене грубой силы человека или животного силой машины. Началась индустриализация и урбанизация.

Для индустриального общества характерны такие черты, как развитое промышленное производство, гибкая социальная структура, социальная мобильность, демократия и др.

Постиндустриальные обществавозникают в конце XX в. на базе информационной революции. Новые информационные и телекоммуникационные технологии становятся технологической базой новой структуры производства и услуг. Отрасли сервиса (просвещение, здравоохранение, управление, научные исследования и т.д.) становятся главенствующими по сравнению с сельским хозяйством и промышленным производством.

Данная типология обществ перекликается с другими типологиями, однако в ней ударение делается на тенденциях развития современного общества. В доиндустриальном обществе господствует сельское хозяйство, церковь и армия; в индустриальном - обществе промышленность, фирмы и корпорации. В постиндустриальном обществе главной сферой производства становится производство знания. Здесь в наличии информационная основа общества, новая элита (технократия). Главное место начинают занимать университеты. Собственность как критерий социальной стратификации теряет свое значение и уступает место знанию и образованию. Происходит переход от товаропроизводящей экономики к экономике обслуживающей (превосходство сферы услуг над сферой производства). Например, в царской России сельское хозяйство занимало 97%, а в современной Швеции оно составляет всего 7%.

Изменяется социальный состав и социальная структура общества: классовое деление уступает место профессиональной, поколенческой и другим формам стратификации. Вводится планирование и контроль над техническими изменениями. Широко развиваются социальные технологии. Основное социальное противоречие в таких обществах не между трудом и капиталом, а между знанием и некомпетентностью.

Существует также деление обществ на «закрытые» и «открытые» (классификация К. Поппера). Данное разделение обществ проводится посоотношению социального контроля и свободы индивида. «Закрытоеобщество» – это догматическое, авторитарное, застывшее общество.

«Открытое общество» – это демократическое, плюралистическое, легко изменяющееся общество. Для него характерен индивидуализм и критицизм.

Вопросы для обсуждения и дискуссии

1. Чем отличаются социальное пространство и социальное время от физического пространства и времени? Раскройте функции социального времени.

2. Раскройте понятие, опишите структуру и приведите классификации социальных процессов.

3. Охарактеризуйте основные источники и главные результаты социальных изменений.

4. Сравните социальную революцию и социальные реформы, выделите общие и особенные черты.