Алексей калугин - геноцид. Случай пленения казака Наполеоном подтверждается документами
– Что ж, весьма похвальное занятие, – одобрительно наклонил он кудлатую голову. – Но я не это имел в виду…
– Давай чуть позже поговорим о том, что ты имел в виду, – перебил старика Раф. – Сейчас я должен причалить твой плот к своей связке.
– Да-да, конечно, – не стал спорить старик.
Раф не рискнул сразу вплотную подводить плот Виираппана к своему. Застопорив рукоять ворота, он пролез под бортовым поручнем, взялся за него одной рукой и, дождавшись, когда нос Виираппанова плота приподнялся, перепрыгнул на свой. Здесь он первым делом натянул на голову кепку с козырьком, чтобы дождь глаза не заливал. Затем снял с крюка прочный травяной канат и кинул конец Виираппану.
– Закрепи!
Старик кивнул и принялся за дело.
Раф перебросил канат через стойку на корме плота и, упершись ногами в бортовой брус, стал медленно подтягивать плот Виираппана.
Как и рассчитывал Раф, чужой плот немного развернулся и уперся носовой частью в угол базового плота. Зафиксировав канат, Раф схватил другую веревку, перепрыгнул на плот Виираппана, добежал до кормы и там закрепил конец веревки на стойке бортового поручня. Вернувшись на базовый плот, Раф перебежал на дополнительный и там перекинул веревку через якорную тумбу. Теперь, когда одна из веревок была закреплена на носу спасенного плота, а другая – на корме, Раф мог заставить плот двигаться в нужном ему направлении.
Около часа ушло на то, чтобы причалить плот Виираппана к корме Рафова дополнительного плота. Ставить спасенный плот по борту было небезопасно. Слишком уж ненадежный был у него якорь, и в случае резкой перемены ветра всю связку могло снести на Глубину. В солнечную погоду такая работа заняла бы не более пятнадцати минут. Но вязать мокрые веревки на мокрое дерево – занятие не из простых. Мало того, что веревка все время норовит из рук выскользнуть, так еще и узлы, казалось бы, надежно завязанные, распускались на раз, как бантики в косичке.
В десятый раз проверив все крепежи, Раф наконец-то сказал себе: "Все!" Теперь, если что-то и случится, то винить в этом можно будет кого и что угодно – тупое провидение, несуществующих кровососов из Глубины, неведомых древних богов плоскоглазых, на худой конец, просто злую судьбу, но только не Рафа! Он свою работу выполнил безупречно.
И только убедившись в этом, Раф выпрямил спину, поправил кепку на голове и окинул взглядом огород.
К вящей радости плотогона, с огородом все было в порядке. В двух местах ветер отогнул прикрывающие грядки пальмовые листья, но не более того, до земли ливень не добрался. Вот что значит рачительный хозяин.
Что и говорить, таких основательных людей, как Раф, на Мелководье надо еще поискать. Другой бы на его месте, убедившись, что в целом все в порядке, пошел бы в надстройку у огня греться да хмелек попивать. А Раф еще прошелся вдоль грядок, листья где надо поправил, в двух местах камни, прижимавшие их, получше уложил. Вот теперь все было как надо.
Стряхнув воду с козырька кепки, Раф глянул в сторону плота Виираппана. Он не видел старика с той минуты, как причалили плот. Должно быть, сидит в своей надстройке, греет старые кости. Вообще-то Раф уже сделал для старика больше, чем сделал бы на его месте кто-либо другой. И все равно Раф чувствовал себя неуютно. Непонятно даже, с чего вдруг? Кто ему этот старик? Как только кончится дождь, их плоты расплывутся в разные стороны. И вряд ли когда они снова увидят друг друга. Старику ведь недолго уже осталось на своем плоту по Мелководью плавать… А что, если у старика даже угля нет, чтобы огонь развести?
Добравшись до кормы, Раф ухватился за поручень.
– Эй, на плоту!
Ему никто не ответил.
– Эй!.. Виираппан!
Из-за приоткрывшейся двери надстройки высунулась всклокоченная голова старика.
– Да! Да! Я сейчас! – крикнул Виираппан в ответ и снова скрылся из виду.
Вот так. Конкретно. Будто его уже в гости позвали.
Раф не успел еще решить, стоит ли ждать старика, как Виираппан вышел под дождь. Одежда на нем была все та же, а на плече висела большая, сплетенная из тростника сумка. Добравшись до поручней, старик молча протянул сумку Рафу. Раф также молча сумку принял, помог старику перебраться на вспомогательный плот и повел его к базовому.
Сумка, хотя и была плотно набита, почти ничего не весила. Раф не страдал излишним любопытством, и все же ему стало интересно, что решил прихватить с собой старик? Явно это были не еда и не уголь, с которыми принято ходить в гости. На смену одежды тоже не похоже. О железных кругляшах, которые скаредный старикашка боится на пустом плоту оставить, и вовсе речи быть не могло. Да и не был Виираппан похож на скрягу.
Перебравшись через второй поручень, Раф и Виираппан оказались на базовом плоту. И тут только Раф вспомнил, что оставил на плоту старика свою плавательную доску. Ну, да ладно, за ней можно позже вернуться.
Раф пропустил старика в надстройку, сам вошел следом и плотно прикрыл дверь.
Увы, Раф забыл о том, что Виираппан не мог ориентироваться в его надстройке так же хорошо, как хозяин. С грохотом что-то рухнуло на пол. Звякнула разбившаяся посудина.
– Не двигайся! – вытянув руку в темноту, крикнул Раф.
Не хватало только, чтобы старик расколол чан для огня, чайник с настоем опрокинул или флягу рыбьего жира разлил.
– Хорошо, – спокойно ответил из темноты старик.
Бросив на пол сумку Виираппана, Раф уверенно сделал два шага влево, протянул руку, коснулся пальцами стоявшего на полке масляного светильника и взял лежавший рядом кожаный мешочек со сверкающими стержнями. Достав стержни из мешочка, Раф с нажимом провел одним по другому. Одна из вспыхнувших искорок села на кончик фитиля светильника. Раф осторожно подул на фитиль. Искорка разрослась, покраснела. Раф дунул еще раз, и на кончике фитиля затеплился слабый огонек.
Дав огню разгореться, Раф поднял светильник за ручку и осмотрел помещение.
Виираппан стоял возле закрытого ставней окна, сложив руки на впалом животе. Разгром, учиненный стариком, оказался не так уж велик. Он всего-то опрокинул стойку с вялеными рыбьими спинками и расколол глиняную миску.
– Извините, – сказал, глянув на осколки миски, старик. – Я не думал, что тут так тесно.
Удивленным взглядом Раф обвел помещение. Лежак у дальней стены, маленький круглый напольный столик, полка с посудой, пара мешков с припасами и полупустая корзина с углем в углу, чан для огня, две бухты новой травяной веревки, два багра, еще кое-какая мелочь. Вроде бы, ничего лишнего.
– Присаживайся, – Раф указал на лежак.
Старик занял предложенное ему место.
– Спасибо.
Скрестил ноги, ладони положил на колени.
Раф взял с полки мягкую, хорошо размятую мочалку из мелкой травы и кинул ее на колени старику, чтобы тот обтерся.
Скинув одежду, Раф взял другую мочалку, как следует обтер тело и просушил волосы. Оставаться мокрым нельзя. Простуда была самым страшным, что могло случиться с человеком на Мелководье. Ну, если, конечно, исключить возможность того, что тебя унесет на Глубину.
Бросив мокрую мочалку в корзину для грязного белья, Раф посмотрел на Виираппана. Старик так и сидел на лежаке, скрестив ноги и вперив взгляд в пустоту.
– Эй, – негромко окликнул старика Раф.
Тот даже не глянул в его сторону.
Раф подошел ближе и провел рукой перед лицом Виираппана.
Никакой реакции. Взгляд у старика был, как у мертвого.
Пожав плечами, Раф кинул в чан три куска каменного угля, немного сухого тростника и начал разжигать огонь.
Когда огонь разгорелся, Раф установил в чане металлическую решетку и поставил на нее чайник с отваром водяного хмеля.
Пока отвар разогреваться, Раф сидел на корточках возле огня и периодически посматривал то на чайник, чтобы хмель не убежал, то на Виираппана, чтобы удостовериться, что старик все еще дышит.
Чайник закипел.
Схватив подвернувшийся под руку обрывок циновки, Раф снял чайник с огня. На столике уже стояли две чашки из белой обожженной глины. Разлив хмель по чашкам, Раф снял со стойки спинку вяленой рыбы, помял ее пальцами, чтобы убедиться, что мясо дошло, положил на столик и нарезал узкими полосками.
Можно было приступать к трапезе. Но есть одному, когда рядом сидел гость, хотя и не совсем званый, было все же неудобно.
– Уважаемый, – наклонившись вперед, Раф одной рукой уперся в пол, а кончиками пальцев другой тихонько, можно сказать, деликатно постучал по острой коленке старика. – Виираппан…
Все так же тупо пялясь в пустоту, старик приподнял кисть правой руки и показал Рафу палец. Указательный.
Что бы сие могло означать?
Можно было предположить, что таким образом старик предлагает хозяину откушать одному. В то же время, жест Виираппана мог означать, что он просит всего минуту подождать.
Раф озадаченно почесал затылок.
Ну, что ж…
Раф взял со столика чашку и сделал глоток.
Многие считают, что хмель следует пить сразу, как приготовишь отвар. Раф на сей счет придерживался иного мнения. Надо понимать, что чем дольше стоит отвар, тем насыщеннее и ярче становится вкус хмеля. А при повторном кипячении он приобретает дополнительные, не свойственные ему изначально оттенки. Нравился Рафу и холодный хмель. В жаркий день он, случалось, намеренно оставлял чайник с хмелем в теньке. Конечно, всему следует знать меру, – хмель, постоявший три дня, придется вылить.
Раф взял полоску рыбьей спинки и откусил кусочек. Ничего получилось. В меру соленая, не пересушенная.
Случай пленения казака Наполеоном подтверждается документами
В этом году Россия будет отмечать 200-летие Отечественной войны, в ходе которой французский император Наполеон Бонапарт много раз слышал о казаках как о смелом, мужественном и храбром народе. Его маршалы доносили, что казаки умело сражаются и победить их в открытом бою практически невозможно. Несмотря на то, что французская армия летом и осенью 1812 года успешно продвигалась к Москве, одерживая локальные победы, ей не удавалось пленить хотя бы одного казака. И вот неподалеку от Гжатска (после сражения под Смоленском) Наполеону донесли, что его авангард взял в плен донского казака. Император пожелал встретиться с пленным.
В середине XIX века на Дону можно было услышать рассказ о том, как казак разговаривал с французским императором Наполеоном. Причем рассказ этот в разных станицах повествовался по-разному, но у всех рассказчиков казак обязательно характеризовался как храбрый удалец и острый на язык собеседник.
По всей вероятности, эту легенду слышал и Л. Н. Толстой, но в свой роман "Война и мир" в качестве героя, встречавшегося с Наполеоном, он почему-то ввел не казака, а крепостного Лаврушку - денщика Николя Ростова.
Денщик Ростова Лаврушка и Наполеон. Иллюстрация Леонида Пастернака к роману Л.Н. Толстого "Война и мир"
Кратко суть описанного великим писателем эпизода такова: Лаврушка напился пьяным и попал к французам в плен, но почему-то прикинулся казаком.
Однако хитроумный денщик перед Наполеоном так удачно сыграл роль казака, что тот после беседы дал ему коня, денег и сказал: "Иди, дитя степей, будь счастлив и свободен".
Как-то, находясь в гостях у казаков, проживающих в США, штате Нью-Джерси, я нашел в одном из журналов архива кубанского казачества интересную информацию, в которой говорилось, что в действительности случай пленения донского казака был. Он подтверждался историческими документами - мемуарами Армана Коленкура, герцога Виченского, которые вышли в печать в 1933 году. В своих мемуарах он описал встречу и разговор Наполеона с донским казаком.
Коленкур был одним из самых приближенных людей к французскому императору и заметно выделялся среди своих сослуживцев и храбростью, и умением дипломатично решать многие вопросы, одно время даже был послом в России. Живя в Санкт-Петербурге, Коленкур успешно освоил русский язык до такой степени, что мог свободно общаться с приближенными русского двора.
Во время нападения Наполеона на Россию Коленкур постоянно находился при императоре и был очевидцем всего, что происходило вокруг Бонапарта.
И у французского историка Тьера в его исследованиях упоминается также факт пленения под Гжатском донского казака и беседы с ним Наполеона. Тьер отмечает, что из беседы с казаком Наполеон многое узнал об этом народе и его боевом духе. Тьер также подтверждает, что казак понравился Наполеону, и тот приказал дать ему коня, денег и отпустить. При этом французский историк указывает только на одного плененного казака. В то время как Коленкур утверждал, что пленных было двое. Разумеется, ни Л. Н. Толстой, ни Тьер не знали о мемуарах Коленкура. Он же описал, что диалог между Наполеоном и донским казаком состоялся 1 сентября 1812 года.
Далее Коленкур пишет: "Наконец, в двух лье (около 9 верст) перед Гжатском авангард Мюрата взял в плен казака, лошадь которого была убита в бою, а немного позже был захвачен негр, сказавшийся поваром генерала Платова. Этот последний (негр) был захвачен при выходе из соседней (с Гжатском) деревни, где занимался мародерством. Король Неаполитанский Мюрат отослал их обоих к императору, который задал им массу вопросов. Их ответы мне показались настолько интересными, что я решил записать их содержание…"
Ни негр, ни казак не верили, что они разговаривают с императором Франции. По понятиям казака такого не должно быть, чтобы Наполеон находился в авангарде - нельзя, чтобы царь был так близко к противнику; в плен возьмут…
После того как удалили негра, Наполеон приказал казаку, который стоял в стороне, подойти поближе. Далее Коленкур пишет: "Это был мужчина лет 30 - 36, брюнет, ростом свыше пяти с лишним футов, с живыми глазами, с лицом открытым, умным, с серьезным видом; он, видимо, был подавлен, что попал в плен и особенно тем, что потерял коня, деньги и маленькие узлы (тороки), привязанные к седлу. Император приказал мне дать ему несколько золотых монет, тут же велел сказать, что он дает ему лошадь из своей конюшни, что его сразу утешило и внушило доверие. После этого казак стал разговорчив...
И казак сказал, что если бы русские действовали вместе с казаками, то французы никогда не были бы под Гжатском, а казаки французов не боятся. Выделенный в арьергард, он ни разу не видел регулярных частей русской армии после Смоленска…
Русские открыто ругают Барклая за то, что он помешал им сражаться в открытом поле под Вильно и под Смоленском и все время запирал войска в городах…
Два дня тому назад в армию приехал Кутузов, чтобы заменить Барклая, но он (казак) его не видел. В армии этим переменам все довольны…
Эта последняя новость, казавшаяся совершенно неправдоподобной, доставила императору огромное удовольствие, и он несколько раз громко объявил о ней присутствующим генералам и офицерам..."
После небольшого раздумья Наполеон вновь стал расспрашивать казака. Последние его ответы, отмечает Коленкур, "по тону разговора и благоразумию были превосходны для рядового воина":
Если бы русские солдаты Александра I, а в особенности его генералы были похожи на казаков, вы с французами никогда бы не были в России...
Если бы Наполеон имел казаков в своей армии, то он давно бы был императором Китая...
Драться с вами заставляют только казаков, это их постоянная очередь. Очередь же русских - постоянно отдыхать. Когда русские спят, казаки несут сторожевую службу и охраняют их. Под Москвою казаки будут драться за царя Александра, потому что он хороший царь…
Но он мог бы быть, если бы захотел, и как полководец лучше всех своих генералов, но слишком уж министры и генералы его обманывают. Русские генералы слишком любят удобства и слишком любят спать. Прежде всего им нужна подушка…
Французы дерутся хорошо, но они неосторожны и слишком любят грабить. Они часто уходят из своих частей на поиски добычи в соседние деревни. Казаки этим пользуются и забирают их в плен в значительном количестве каждый день...
Без казаков французы давно были бы в Москве и Петербурге и даже в Казани. Казаки же вас задерживают каждый день. Казаки любят Неаполитанского короля Мюрата потому, что он носит красивый шлем, и потому, что он храбрый и всегда первый в огне. Все казаки дали слово его не убивать, но каждый хотел бы взять его в плен…
Если русская армия будет разбита и Москва вами будет взята, то Россия погибнет, а казаки уйдут на Дон…
Атаман Платов является умелым командиром и храбрым генералом. Он постоянно заботится о своих казаках...
В своих ответах казак постоянно подчеркивал, что между русскими и казаками существует большая разница.
После продолжительной беседы с казаком Наполеон приказал своим командирам не чинить тому препятствий, чтобы он мог добраться до своей казачьей части.
К сожалению, ни историк Тьер, ни Коленкур не отметили фамилии казака.
Коленкур упоминает, что Наполеон впоследствии неоднократно заводил разговоры о казаках. Мысль о том, что если бы у него в армии были казаки, то он мог бы завоевать весь мир, больше не покидала его никогда.
При отступлении, в сражениях под Кульмом, Дрезденом, Ватерлоо, Парижем и др., Наполеон много раз убеждался в том, что казаки - это мужественный, храбрый народ, который ради выполнения своей клятвы перед русским царем совершал великие подвиги во имя общей победы.
апитан Корнилов часто видел сны из детства.
После них в душе оставалось светлое, очень радостное ощущение, глаза делались зорче, слух острее, руки твёрже, тело легче, ноги двигались быстрее, в голове не было никакого тумана, а главное - из мышц напрочь исчезала усталость. После таких снов он, словно бы получив некий заряд, готов был сутками находиться на ногах. Корнилов хорошо осознавал: каждый человек связан своей пуповиной с прошлым, с теми, кто жил на этой земле до него, с родителями и дедами, ушедшими к «верхним людям», - они, находясь там, наверху, на отдыхе, переживают за живых, стараются им помочь... В том, что это так, капитан был уверен твёрдо.
Иногда, вспоминая о предках, он расстёгивал китель, доставал из распаха рубахи потемневший от пота серебряный крестик, подвешенный на такую же потемневшую серебряную цепочку, целовал его и шептал едва уловимо: - Спаси меня, Господи... Спаси и сохрани!
В этот раз он увидел во сне степь, огромную, залитую от края до края розовым солнцем, перехватывающую дыхание. Каковы истинные размеры степи, Корнилов, честно говоря, понять до конца, осознать не мог, когда был ребёнком - в мальчишеском мозгу они просто не укладывались, степь вызывала у него страх и восторг одновременно.
Когда Лаврушка Корнилов был ещё маленьким, отец его, казак станицы Каркаралинской, дослужившийся до офицерского чина - на погонах он носил две звёздочки, был хорунжим, - принял предложение переехать на Зайсан... Там и земли хорунжему давали побольше, чем он имел в Каркаралях, и подъёмные деньги отдавали ассигнациями - десятирублёвых кредиток набралась целая куча, и даже скотом обещали помочь, хотя скот хорунжий Корнилов мог приобрести и без помощи властей...
Зайсанская степь была богата и овечьими отарами, и лошадиными табунами, и коровы там ходили стадами, и верблюды. В общем, были бы деньги...
Ехали по степи долго, из одного края неба в другой, по дуге, ночевали у костров. По дороге у молодой брюхатой кобылы Симки появилось потомство - большеглазый каурый жеребёнок. За первым жеребёнком через шесть часов появился второй, как две капли воды похожий на первого. То-то радости было Лаврушке и другим детишкам из гнезда Корниловых. Лаврушка даже хотел вскарабкаться на каурого первенца, чтобы прокатиться, но отец оплеухой сбил его на землю.
Хребет жеребёнку переломишь. Соображать надо!
На жеребят посмотреть даже небо опустилось, нагнулось, стало низким, все облачишки можно пересчитать. У Лаврушки глубоко в кармане была запрятана одна карамелька, завёрнутая в плотную пропарафиненную бумагу, он её достал и сунул жеребёнку в бархатные губы... Скормил лакомство, но не понял, какому жеребёнку скормил, первому или второму...
Через двое суток, ночью, когда костёр в их маленьком стане погас, подошли волки. Лаврушка проснулся от хрипов и слёзного скулежа Симки - кобыла хрипела так, будто горло ей стянули верёвкой. Мальчик испуганно приподнялся в телеге - показалось, что Симка умирает.
Кобыла стояла в пятнадцати метрах от телеги, мордой к грузовому возку, туго перетянутому верёвками, и прикрывала своим телом жеребят, а рядом находились готовые к прыжку волки.
Волки здешние не были похожи на каркаралинских: широколобые, беспощадные, выглядели они рослее, крупнее, шерсть - в желтизну, с тёмной подпушкой.
Хы-ы-ы-ы! - взвыл Лаврушка, но волки не обратили на него никакого внимания.
Их привлекал запах жеребят, молодого мяса, потому волки и пришли сюда. У хорунжего была с собой винтовка, но то ли ствол был вычищен и так густо смазан ружейным маслом, что от сожжённого пороха не осталось никакого духа, то ли волки были голодны - в общем, винтовки хищники не побоялись.
Хы-ы-ы! - вновь зажато выдавил из себя Лаврушка.
Самка хрипела и косила налившимися кровью глазами на волков. Стоило только кому-нибудь из зверей сделать лёгкое движение, как она вскидывала голову, по её шкуре пробегала дрожь, кобыла гулко перебирала копытами по твёрдой степной земле и с шумом раздувала ноздри.
Было страшно. Страшно не за себя - за жеребят.
Вот один волк, самый крупный - похоже, главарь в этой стае, - пригнулся, затем, сбривая брюхом сохлую траву, переместился на несколько метров в сторону, оскалил желтоватые крупные зубы и, с клацаньем хапнув челюстями воздух, прыгнул. Кобыла взвизгнула, напряглась, в следующее мгновение её копыта с тяжёлым свистом разрезали пространство. Одно копыто угодило волку точно в лоб, второе по скользящей прошло по боковине головы, проломило зверю грудную клетку.
Голова волка раскололась, череп, будто гнилой орех, сыро щёлкнул, и из пролома на землю вывалились влажные розовые мозги. Тело волка взлетело вверх метра на два, распласталось в воздухе по-птичьи и жалкой бесформенной кучей легло на траву.
Следом кобыла подсекла второго волка - с красноватой лисьей шерстью на животе, был он поменьше первого, но проворнее. Волк взметнулся в воздух с наполовину оторванной головой - кобыла копытом располосовала ему шею - и лёг на землю в нескольких метрах от поверженного главаря.
В это время с телеги, где спал отец, ударил раскатистый выстрел, пуля с шипеньем проткнула третьего волка, в сторону густым дымным фонтаном брызнула кровь, отец прокричал что-то невнятное - что именно, не разобрать, - волк кубарем покатился по земле и, задрав лапы, будто ножки от скамьи, застыл в яме, в которую вечером сбрасывали мусор.
Кобыла захрипела вновь - она чувствовала, что рядом находятся ещё волки. Отец, как был в подштанниках, в шерстяных носках толстой домашней вязки, перемахнул через борт телеги и вгляделся в расплывающийся предутренний сумрак.
Где волки, где? - забормотал он заведённо, будто больной. - Где волки?
Повёл всклокоченной бородой из стороны в сторону, передёрнул затвор трёхлинейки. В следующее мгновение снова выстрелил. За спиной Лаврушки послышался отчаянный визг, отец опять выстрелил, визг стал ещё более отчаянным и жалким, мальчик оглянулся и увидел одного волка, распластанного на траве, словно с него собрались содрать шкуру, второго - катающегося по земле, и ещё трёх серых - крупных крепконогих, они веером уходили от стана в разные стороны...
Ваше благородие, - протиснулись в сон слова из другой, нынешней жизни, - ваше благородие, проснитесь!
Сна как не бывало. Корнилов открыл глаза. Над ним склонился усатый темнолицый казак из пограничной стражи. Лицо его было мокрым. Корнилов поморщился - опять идёт дождь. О намокший, тяжело провисший верх палатки стучали капли: шёл мелкий нудный дождь, способный вывернуть наизнанку даже очень спокойного человека. Скорее бы он кончился.
Опять дождь, - словно угадав мысли капитана, подтвердил казак, - два часа назад пошёл и ни на секунду не остановился...
Дождь - это хорошо, - неожиданно проговорил Корнилов, рывком вскинулся на шинели, которую на время сна подстелил под себя.
Был он одет в длинный стёганый халат, в шаровары, заправленные в старые мягкие сапоги, отдельно лежала пышная, ловко намотанная на каркас из коры карагача чалма. Корнилов умел справляться с длинным пятнадцатиметровым полотенцем и мог каждый раз наматывать чалму на голову, не использовав всякие каркасы, но, во-первых, так поступали все местные жители, а во-вторых, слишком муторное это было занятие... Пятнадцать метров - это целая дорожка, поэтому Корнилов предпочёл поступить так, как поступают кочевники-пуштуны: на каркас из коры намотал ткань и закрепил её двумя булавками.
ДЕЙСТВИЕ II СЦЕНА VII Курган. Будет гроза. На кургане на складном стуле сидит Наполеон. Одна нога его на барабане. Перед Наполеоном неподвижно Паж на коленях. Наполеон, положив на его плечо подзорную трубу, смотрит вдаль. Слышна очень далекая музыка (под курганом идут несметные полки) и время от времени далекий вой тысяч людей: "Vive l"Empereur!.." {Да здравствует император!} На холме более нет никого. На курган поднимается маршал Бертье. Наполеон (опустив трубу). Eh bien? {Ну?} Бертье. Un cosaque de Platow... {Платовский казак.} Чтец. ...говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Бертье. Tres intelligent et bavard {Очень умный и болтун.}. Чтец. Наполеон велел привести казака к себе. Бертье уходит. Лаврушка, денщик Николая Ростова, напившись пьян и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы служить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность. Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал, Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам. На курган поднимаются Бертье, Лелорм-Дидевиль и Лаврушка. Наполеон (с акцентом). Вы казак? Лаврушка. Казак-с, ваше благородие. Чтец. Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет? Наполеон делает жест. Лелорм-Дидевиль (с акцентом). Вы... как думает... вы... молодой казак... Победят русски Бонапарт... Нет? Лаврушка (помолчав). Оно значит: коль быть сраженью, и вскорости, то ваша возьмет. Это так точно. Ну а коли пройдет три дня, а после того самого числа, тогда значит, это самое сраженье в оттяжку пойдет. Лелорм-Дидевиль. Sila bataille est donnee avant trois jours, les Fransais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu sail ce qui en arrivrait {Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то Бог знает, что случится.}. Чтец. Наполеон велел повторить себе эти слова. Лелорм-Дидевиль (Лаврушке). Повторит. Чтец. Лаврушка, чтобы развеселить Наполеона, сказал, притворяясь, что не знает, кто он... Лаврушка. В оттяжку, говорю, сраженье пойдет, ваше благородие... Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья... Чтец. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. Бертье (Дидевилю). Le jeune cosaque fit sourire son puissant interlocuteur {Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.}. Лелорм-Дидевиль. Oui {Да.}. Чтец. Наполеон сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don, известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don (то есть дитя Дона), и есть тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно-победоносное имя. Лелорм-Дидевиль (Лаврушке). Казак! Этот человек самый император, который писал пирамидах бессмертно. Чтец. Лаврушка, чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям. Наполеон. ...donner la liberte, comme a oiseau qu"on rend aux champs, qui l"ont vu naitre! {...дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям!} Бертье дает Лаврушке деньги. Лаврушка. Покорнейше благодарю, ваше сиятельство! Лелорм-Дидевиль. Император дает свободу вам, казак! Вы как птица родные поля! Грозовое потемнение. Гремит. Наполеон, Бертье, Лелорм-Дидевиль и Паж закутываются в плащи и покидают холм. Лаврушка (один). Анфан дю Дон! Темно. СЦЕНА VIII Лето. Терраса с колоннами в имении князя Болконского. На террасе в кресле полураздетый князь Николай Андреевич. Болконский (страдальчески). Ну, наконец все переделал, теперь отдохну. Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! (Пауза.) Нет! Нет спокоя, проклятые! Да, да, еще что-то важное было, очень что-то важное я приберег себе. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что-то такое, что в гостиной было. Княжна Марья что-то врала. Десаль - этот дурак - говорил. О кармане что-то, не вспомню. Тишка! О чем за обедом говорили? Тихон (появляясь). О князе Михаиле! Болконский. Молчи! Молчи! (Пауза.) Да, знаю. Княжна Марья читала... Десаль что-то про Витебск говорил... Французы разбиты, при какой это реке?... Дальше Немана никогда не проникнет неприятель. При ростепели снегов потонут в болотах Польши... (Становится беспокоен, ищет на столике, находит письмо, читает, меняется в лице, начинает понимать.) Что?.. Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть в Смоленске?.. Может быть, они уже там? Тишка! Тишка!.. Тихон подходит. Послышался стук кибиточки, перед террасой появляется Алпатыч в пыли. Дверь на террасу открывается, из дому беспокойно выходит княжна Марья. Что? Алпатыч. Ваше... ваше сиятельство! Смоленск... Или уже пропали мы? (Подает Марье письмо.) От князя Андрея... Болконский. Читай!.. Марья (читает). Смоленск сдают. Уезжайте сейчас же в Москву... Молчание. Алпатыч. Или уж пропали мы? Болконский (подымаясь). Собрать из деревень ополчение, вооружить их! Главнокомандующему напишу, что остаюсь в Лысых Горах до последней крайности и защищаюсь! Княжну Марью с маленьким князем и Десалем отправить в Москву! Марья. Я не поеду, mon pere {Батюшка.}. Болконский. Что?!. Измучила меня! Поссорила с сыном! Отравила жизнь! Вон! Не хочу знать о существовании, не смей попадаться мне на глаза! Марья. Не поеду, батюшка, не оставлю вас одного. Болконский. Тишка! Мундир мне с орденами, я еду к главнокомандующему! Тихон убегает в дом. Его рассмотрение - принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен один из старейших русских генералов!.. Марья плачет. Тихон вносит мундир, надевает на Болконского. Болконский делает несколько шагов, но вдруг падает на руки Тихону и Алпатычу. Марья. О, Боже! Дуняша! Дуняша! Доктора! Дуняша вбегает. Болконский (в кресле). Гаг... бо... Марья. Душа болит? Душа? Болконский. Душенька!.. Спасибо тебе, дочь... Дружок... За все, за все... Прости... Позовите Андрюшу! Где же он?.. Марья. Он в армии, mon pere, в Смоленске. Болконский. Да. Погибла Россия. Погубили!.. (Умолкает.) Марья зарыдала. Дуняша. Княжна! Княжна! Алпатыч. Воля Божья совершается... Марья. Оставьте меня! Это неправда! Неправда! Темно СЦЕНА IX Та же терраса. Алпатыч. Ты, Дронушка, слушай! Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаевич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто остается, тот царю изменник. Слышишь? Дрон. Слушаю. Алпатыч. Эй, Дрон, худо будет. Дрон. Власть ваша. (Пауза.) Послышался дальний гул орудий, а затем пьяные песни мужиков. Яков Алпатыч! Уволь! Возьми от меня ключи, уволь, Христа ради! Алпатыч. Оставь! Под тобой насквозь на три аршина вижу! Что вы это вздумали? А? Дрон. Что мне с народом делать? Взбуровило совсем. Алпатыч. Пьют? Дрон. Весь взбуровился, Яков Алпатыч. Другую бочку привезли. Алпатыч. Чтобы подводы были! (Уходит в дом.) Дрон уходит. Пауза. Затем выходят к террасе двое длинных мужиков. Пьяны. Послышался топот лошадей. Слышно, как за сценой слезают. Входят Николай Ростов, Ильин и Лаврушка. Ильин. Ты вперед взял! Ростов. Да, все вперед, и на лугу вперед, и тут. Лаврушка. А я на французской, ваше сиятельство. Перегнал бы, да только срамить не хотелось. Входят мужики. Ростов (глядя на пьяных). Молодцы! Что, сено есть? Ильин. И одинакие какие! Длинны и мужик. Развесе...о...оо...олая бе... се... бе... е...се... Один мужик. Вы из каких будете? Ильин. Французы. (Указывая на Лаврушку.) Вот и Наполеон сам. Один мужик. Стало быть, русские будете? Небольшой мужик. А много вашей силы тут? Ростов. Много, много. Да вы что ж собрались тут? Праздник, что ли? Небольшой мужик. Старички собрались по мирскому делу. Дуняша выходит из дома на террасу. Ильин. В розовом. Моя. Чур, не отбивать! Лаврушка. Наша будет. Дуняша. Княжна приказала спросить, какого вы полка и как ваша фамилия? Ильин. Это - граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга. Длинный мужик. Бе...се...душ...ка... Дуняша скрывается в доме. Там послышались голоса. Выходит Алпатыч. Алпатыч. Осмелюсь беспокоить, ваше благородие. Моя госпожа, дочь скончавшегося генерал-аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц... просит вас пожаловать... Длинный мужик. А! Алпатыч... А, Яков Алпатыч... Важно... Прости, ради Христа... Важно... А? Ростов улыбается. Алпатыч. Или, может, это утешает ваше сиятельство? Ростов (но террасе). Нет, тут утешенья мало. В чем дело? Алпатыч (шепотом). Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпрячь лошадей, так что с утра все уложено, и ее сиятельство не может выехать. Ростов. Не может быть! Алпатыч. Имею честь докладывать вам сущую правду. Дверь на террасу отворяется, и Дуняша выпускает княжну Марью. Та в трауре. Дуняша. Батюшка. Бог тебя послал! Ростов. Княжна... Марья. Это случилось на другой день после похорон отца... Но не примите мои слова за желание разжалобить вас... Ростов. Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность. Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность... Марья. Я очень благодарна вам, но надеюсь, что все это было только недоразумением и что никто не виноват в этом. (Заплакала.) Извините меня. (Уходит в сопровождении Дуняши в дом.) Ростов (на террасе, один). Беззащитная, убитая горем девушка... И какая странная судьба натолкнула меня сюда... И какая кротость, благородство в ее чертах... Ильин. Ну что, мила? Нет, брат, в розовом моя прелесть... Ростов. Я им покажу, я им задам, разбойникам!.. Алпатыч. Какое решение изволили принять? Ростов. Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник! Знаю я вас, шкуру спущу со всех! Алпатыч. Мужики в закоснелости, неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды... Ростов. Я им дам воинскую команду... Я их попротивоборствую!.. Эй! Кто у вас староста тут? Карп. Староста-то? На что вам? Ростов (дав в ухо Карпу). Шапки долой, изменники! Где староста? Один мужик. Старосту, старосту кличет. Дрон Захарыч, вас... Карп. Нам бунтовать нельзя... Мы порядки блюдем... Небольшой мужик. Как старички порешили, много вас, начальства! Ростов. Разговаривать? Бунт! Изменники! Вяжи его! Ильин. Вяжи его! Лаврушка (схватив Карпа). Прикажете наших изпод горы кликнуть? Ростов. Староста где? Дрон выходит из толпы. Послышались пушечные удары поближе. Ты староста? Вязать, Лаврушка! Алпатыч. Эй, ребята! Один мужик и Небольшой мужик распоясываются и начинают вязать Дрона. Ростов. Слушайте меня! Чтобы голоса вашего я не слыхал! Толпа мужиков отступает. Один мужик. Что ж, мы никакой обиды не сделали... Небольшой мужик. Мы только, значит, по глупости... Алпатыч. Вот я же вам говорил. Нехорошо, ребята! Связанного Дрона и Карпа уводят. Длинный мужик (Карпу). Эх, посмотрю я на тебя! Разве можно так с господами говорить? Дурак, право, дурак!.. Ростов идет на террасу. Княжна Марья выходит. Марья. Благодарю вас за спасенье, граф. Ростов. Как вам не совестно, княжна. Каждый становой сделал бы то же. Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастья. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите. (Целует руку.) Ильин поднимается на террасу, целует княжне Марье руку. Ростов, Ильин и Лаврушка удаляются. Послышался топот. Марья (одна на террасе). И надо было ему приехать в Богучарово и в эту самую минуту. И надо было его сестре отказать князю Андрею... (Уходит в дом.) Алпатыч. Эй, ребята! (Указывает на дом.) Толпа мужиков поднимается на террасу. Двери раскрываются, и мужики начинают выносить библиотечные шкафы и другие вещи. Один мужик. Ты не цепляй! Не цепляй! Небольшой мужик. А грузно, ребята, книги здоровые! Круглолицый мужик. Да писали - не гуляли! Пушечный гул. Темно СЦЕНА X Ночь перед Бородинским боем. Сарай, фонарь. Князь Андрей лежит. Чтец. Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли, самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно представилась ему. Андрей. Да, да, вот они, те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество, - как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными. И все это так просто, бледно и грубо при свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня! Любовь! Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же? я любил ее, я делал поэтические планы о счастии с нею. О милый мальчик! Как же я верил в какую-то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия. А все это гораздо проще. Все это ужасно просто, гадко! Отечество? Погибель Москвы? А завтра меня убьют - и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет! Чтец. Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и дым костров - все это вокруг преобразилось для него и показалось чем-то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Пьер за сценой: "Que diable!" {Черт возьми!} (ударился). Андрей. Кто там? Пьер входит с фонарем. А, вот как! Какими судьбами? Вот не ждал. Пьер. Я приехал... так... знаете... мне интересно... я хотел видеть сражение... Андрей. Да, да, а братья-масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? Ну, что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? Пьер. Приехали. Пауза. Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? Андрей. Да, да... Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, я не брал бы пленных! Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву. Они враги мои. Они преступники все по моим понятиям. Надо их казнить! Пьер. Да, да, я совершенно согласен с вами. Андрей. Сойдутся завтра, перебьют десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны. Как Бог оттуда смотрит и слушает их! Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла. Ну да ненадолго. Однако поезжай в Горки, перед сражением нужно выспаться, и мне пора. Прощай, ступай. Увидимся ли, нет... (Целует Пьера, и тот выходит.) Чтец. Он закрыл глаза. Наташа с оживленным взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником... Андрей. Я понимал ее. Эту искренность, эту открытость душевную и любил в ней... А ему - Курагину - ничего этого не нужно было! Он ничего этого не видел! Он видел свеженькую девочку. И до сих пор он жив и весел?! (Вскакивает.) Темно СЦЕНА XI Непрерывный пушечный грохот. Тянет дымом. Курган. Большая икона Смоленской Божьей Матери, перед ней огни. Лавка, накрытая ковром, на лавке Кутузов, дремлет от усталости и старческой слабости. Возле Кутузова свита. Адъютант (входя и выпячиваясь перед Кутузовым). Занятые французами флеши опять отбиты. Князь Багратион ранен. Кутузов. Ах, ах... (Адъютанту.) Поезжай к князю Петру Петровичу и подробно узнай, что и как... Адъютант выходит. (Принцу Виртембергскому.) Не угодно ли вашему высочеству принять командование 1-й армией? Принц Виртембергский выходит. Другой адъютант. Принц Виртембергский просит войск. Кутузов (поморщившись). Дохтурову приказание принять командование 1-й армией, а принца, не могу без него обойтись в эти важные минуты, проси вернуться ко мне. Другой адъютант выходит. Еще адъютант (вбегает). Мюрат взят в плен! Свита. Поздравляем, ваша светлость! Кутузов. Подождите, господа. Сраженье выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. Поезжай по войскам с этим известием. Щербинин вбегает. Лицо расстроено. Кутузов делает жест. Щербинин (тихо). Французы Семеновское взяли. Кутузов (кряхтя встает. Отводит Ермолова в сторону). Съезди, голубчик, посмотри, нельзя ли что сделать. (Садится, дремлет.) Ермолов выходит. Повар и Денщик подают Кутузову обедать. Он жует курицу. Вольцоген (входит, говорит с акцентом). Все пункты нашей позиции в руках неприятеля, и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их. (Пауза.) Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел... Войска в полном расстройстве... Кутузов (встав). Вы видели? Вы видели? Как вы... Как вы смеете! Как смеете вы, милостивый государь, говорить это мне? Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения несправедливы, а что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему! Вольцоген хочет возразить. Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему на завтра мое непременное намерение атаковать неприятеля. (Пауза.) Отбиты везде, за что я благодарю Бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской! (Крестится, всхлипывает.) Все молчат. Вольцоген (отходит, ворча). ...uber diese Eingenommenheit des alien Herrn... {На это самодурство старого господина... (нем.).} Раевский входит. Кутузов. Да, вот он, мой герой! Ну?.. Раевский. Войска твердо стоят на своих местах, французы не смеют атаковать более. Кутузов. Vous ne pensez done pas comme les autres, que nous sommes obliges de nous retirer? {Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?} Раевский. Au contraire, vorte altesse! {Напротив, ваша светлость!} Кутузов. Кайсаров! Садись, пиши приказ на завтрашний день. (Неизвестному адъютанту.) А ты поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем! Темно Чтец. И по непреодолимой таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день передались одновременно во все концы войска. СЦЕНА XII Чтец. В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел, не поднимая глаз. Курган. Пушечный грохот. Наполеон один. Большой портрет мальчика - короля Рима. В медленно расходившемся пороховом дыму в лужах крови лежали лошади и люди. Такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще Наполеон! Он с болезненной тоской ожидал конца того дня, которому он считал себя причастным, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы (какой нужно было ему еще славы!). Одно, чего он желал теперь, - отдыха, спокойствия и свободы. Адъютант, истомленный, входит на курган. - Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, - сказал адъютант. Наполеон. Us en veulent encore? {Им еще хочется?} Адъютант. Sire? {Государь?} Наполеон. Us en veulent encore, donnez leur-en! {Еще хочется, ну и задайте им!} Адъютант уходит. Чтец. - Им еще хочется, - сказал Наполеон, - ну, дайте им еще! И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять покорно стал исполнять ту печальную нечеловеческую роль, которая ему была предназначена. Темно СЦЕНА XIII Перевязочная палатка. Гул орудий несколько слабее. Но кроме него слышен непрерывный жалобный стон, и крики людей, и карканье воронья. Раненый солдат лежит, ждет очереди. Черноволосый унтер-офицер с завязанной головой и рукой стоит подле него и возбужденно рассказывает. Черноволосый унтер-офицер. Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали. Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю. Из внутреннего отделения палатки фельдшера выносят перевязанного князя Андрея и кладут его на скамейку. Раненый солдат. Видно, и на том свете господам одним жить! Доктор (фельдшерам). Взять, раздеть! Фельдшера уносят раненого солдата. Доктор брызжет в лицо Андрею водой. Тот приходит в себя. Тогда доктор молча целует его в губы и выходит туда, куда унесли раненого солдата. Черноволосый унтер-офицер (возбужденно). Подойди только лезервы. Подойди только лезервы! (Уходит.) Фельдшера выносят смертельно раненного Анатоля Курагина, кладут. Тот без сознания. Андрей (смотрит на Анатоля, говорит слабо). Вьющиеся волосы, их цвет мне странно знакомы. Кто этот человек? Кто этот человек? Он - Курагин! А, вот чем он так близко и тяжело связан со мною? В чем связь этого человека с моею женою? Наташа! С тонкой шеей, руками, с готовым на восторг испуганным, счастливым лицом. Наташа! Я вспомнил все. Я желал встретить этого человека, которого презирал, для того чтобы убить его или дать ему случай убить меня! (Плачет.) Люди, люди, и их и мои заблуждения!.. Доктор (быстро выходит с фельдшерами, подходит к Анатолю, всматривается, целует его в губы). Что стоите? Выносите мертвого. Темно СЦЕНА XIV Чтец. Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, на которых сотни лет сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревни Бородина. Ночь. Курган и поле, покрытое телами. На курган выходит Пьер с фонарем. Пьер. Одно, чего я желаю всеми силами своей души, это чтобы вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях я буду в состоянии понять самого себя и все то, что я видел и испытал. Но этих обычных условий нигде нет! Но они ужаснутся, ужаснутся того что они сделали! (Возбужденно.) L"Russe Besuhof! Я убью Наполеона! (Садится на землю и затихает у фонаря.) Появляется Солдат с котелком. Пауза. Солдат с котелком. Эй! Ты из каких будешь? Пьер. Я? Я? (Пауза.) Я по-настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сражение и потерял своих. Солдат с котелком. Вишь ты! Что ж, поешь, коли хочешь кавардачку. (Садится, подает котелок.) Пьер жадно ест. Тебе куды надо-то? Ты скажи. Пьер. Мне в Можайск. Солдат с котелком. Ты, стало, барин? Пьер. Да. Солдат с котелком. А как звать? Пьер. Петр Кириллович. Пауза. Послышался топот, потом шаги. Выходит Берейтор. Берейтор. Ваше сиятельство, а уж мы отчаились. Пьер. Ах, да... Солдат с котелком. Ну что, нашел своих? Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Пьер. Прощай. (Взявшись за карман.) Надо дать ему?.. Чтец. Нет, не надо. Темно Конец второго действия
