Главная » Ремонт и отделочные материалы » После боя. «Конармия», анализ сборника рассказов Исаака Бабеля

После боя. «Конармия», анализ сборника рассказов Исаака Бабеля

Карл Абрагам

Во время службы в Первой Конной армии И. Бабель вел дневниковые записи, которые затем легли в основу цикла, состоящего из 36 рассказов. Можно предположить, что материал, приводимый автором, носит сугубо документальный характер. Однако это не так. «Конармия», прежде всего, художественное произведение, где правда переплетается с вымыслом. Таковы особенности жанра. Поэтому упрекать автора в недостаточной подлинности описываемых событий нет оснований. Герои многих рассказов не привязаны ни к месту, ни к датам. Они носят скорее абстрактный характер, хотя можно быть уверенным, что списаны с натуры, точно так же, как пан Аполек из одноименного рассказа списывал лики святых со своих знакомых, за что, между прочим, и навлек на себя гнев служителей католической церкви.

Нечто похожее произошло и с Бабелем. Живые персонажи нередко узнавали себя в рассказах «Конармии». Не всегда они были представлены в «выгодном» свете. В ряде случаев после первой публикации некоторые подлинные фамилии в последующих изданиях пришлось изменить. В неприкосновенности оставлены имена С.С. Каменева, С.М. Буденного, К.Е. Ворошилова, Олеко Дундича, комбригов В.И. Книги и И.А. Колесникова, а также белоказака Яковлева. Сам Бабель, боец Первой Конной, проходит под фамилией Лютова Кирилла Васильевича.

Героика поступков и стихийный революционный пафос сочетаются у Бабеля с колоритными бытовыми сценами, гуманность нередко уживается с жестокостью. Это, по-видимому, дало основание некоторым писателям и военным обвинить автора в натурализме. Буденный, например, считал, что рассказы Бабеля написаны в «пародийном» тоне, что все эго «бабьи сплетни», «небылицы», «клевета на Конармию» (журн. «Октябрь», № 3, 1924, стр. 196-197; газ. «Правда», 26 октября 1928 г.). Известная полемика о «Конармии» между А.М. Горьким и С.М. Буденным продолжалась несколько лет. Каждый из оппонентов остался при своем мнении. Как известно, в 1939 г. И.Э. Бабель был репрессирован. И не исключено, что именно Буденный также причастен к трагической судьбе писателя.

В иачале 60-х годов Буденный пишет свой «Пройденный путь». Вторая часть мемуаров полностью посвящена участию Первой Конной армии в борьбе с белополяками. Многие факты из этой книги, выверенные со всей скрупулезностью по документам ЦГАСА, напоминают и даже совпадают с теми, которые мы находим у Бабеля. Таким образом, хотел того Буденный или нет, но его «Пройденный путь» - убедительное свидетельство подлинности событий, описанных Бабелем.

Сегодня, когда имя писателя (а он родился в Одессе 97 лет назад) полностью реабилитировано, необходимо, по возможности, восстановить и имена героев «Конармии» - ведь они реальные люди. Кроме того, желательно уточнить места, а также даты сражений и отдельных событий. Тогда читающий «Конармию» представит себе бойцов и командиров в конкретных обстоятельствах.

Свои поиски хотелось бы начать с рассказа «Комбриг два». Почему? В этом рассказе сошлось сразу шесть командиров Первой Конной, и каждого из них хотелось бы представить.

Начало таково: «Буденный в красных штанах с серебряным лампасом стоял у дерева. Только что убили комбрига два. На его место командарм назначил Колесникова». Что меня здесь интересовало? Необходимо было уточнить личность убитого комбрига: кто он, кого сменил Колесников?

О назначении Колесникова командиром бригады рассказывается в «Пройденном пути». Только он сменил не комбрига два, а тяжело раненного комбрига третьей бригады 6-й дивизии И.П. Колесова. Случилось это 30 июля 1920 года.

Уточним, что во время борьбы с белополяками Первая Конная армия состояла из четырех дивизий (4-я, 6-я, 11-я, 14-я). В каждой было по три бригады. Вторые кавбригады возглавляли: в 4-й дивизии - И.В. Тюленев, в 6-й - И.Р. Апанасенко, в 11-й - С.М. Патоличев и в 14-й - Гр. Бондарев. По-разному сложились судьбы этих военачальников, но во время польской кампании погиб только один из них - С.М. Патоличев. Это произошло 19 июля 1920 года в боях под Дубно. Так что Бабель был неточен, когда писал, что Колесников сменил комбрига два («Только что убили комбрига два». Комбриг два убит 19 июля, а Колесников назначен комбригом спустя 11 дней, а не «только что»).

Но, может быть, это другой Колесников сменил раненого И.П. Колесова?

Сопоставим эпизод смены комбрига, описанный Бабелем, с тем, что через 40 лет написал Буденный.

«Час тому назад Колесников был командиром полка. Неделю тому назад Колесников был командиром эскадрона.

Нового бригадного вызвали к Буденному. Командир ждал его, стоя у дерева. Колесников приехал с Алмазовым, своим комиссаром.

Жмет нас гад, - сказал командарм с ослепительной своей усмешкой. - Победим или подохнем. Иначе - никак. Понял?

Понял, - ответил Колесников, выпучив глаза.

А побежишь - расстреляю, - сказал командарм, улыбнулся и отвел глаза в сторону начальника особого отдела.

Слушаю, - сказал начальник особого отдела.

Катись, Колесо! - бодро крикнул какой-то казак со стороны.

Буденный стремительно повернулся на каблуках и отдал честь новому комбригу. Тот растопырил у козырька пять красных юношеских пальцев, вспотел и ушел по распаханной меже». Так рассказывает об этом Бабель.

Буденный описывает ту же сцену более сдержанно:

«- Немедленно ко мне комбрига третьей, - приказал я.

С места галопом сорвался один из ординарцев начдива, а через пять минут к нам, огибая кусты, торопливо шли два человека. Один - высоченного роста, широкоплечий, в серой кубанке - и второй - много ниже, молодой, чуть прихрамывающий, с небольшими усиками на красивом загорелом лице.

Вот этот высокий - Колесников, - показал Тимошенко. - Всего три дня назад командовал эскадроном. А теперь комбриг. И так во всей дивизии. Полками командуют вчерашние комэски и комвзводы, а взводами и даже эскадронами - рядовые бойцы.

Во втором из подходящих я узнал комиссара бригады П.К. Гришина (у Бабеля - это Алмазов. - К. А.). Комбриг подошел, поправляя на ходу портупею. Шагах в трех от нас остановился, приложил к кубанке руку с растопыренными узловатыми пальцами и, глядя на меня сверху вниз, пробасил:

Командир третьей бригады Иван Колесников.

Видите неприятельскую пехоту?

Приказываю атаковать ее правый фланг, отрезать от леса и уничтожить. Не сделаете этого, считайте, что вы не комбриг. Задача ясна? - строго посмотрел я на Колесникова.

Понятно. Значит, атаковать и уничтожить».

Из приведенных отрывков ясно, что речь идет об одном и том же реально существовавшем лице, о комбриге три 6-й кавдивизии Иване Андреевиче Колесникове. Любопытно, что такая деталь, как растопыренные пальцы нового комбрига, должные подчеркнуть, по-видимому, что он не был кадровым военным, не ускользнула и от внимания С.М. Буденного.

Бабель пишет, что после диалога с Колесниковым «Буденный уехал к месту боя». О своем личном участии в этом сражении упоминает и Буденный.

Рассказ Бабеля заканчивается так: «В тот вечер в посадке Колесникова я увидел властительное равнодушие татарского хана и распознал выучку прославленного Книги, своевольного Павличенки, пленительного Савицкого». А кто эти люди?

Василий Иванович Книга родился в 1882 году. В 1919-м вступил в ряды РКП (б). Во время гражданской войны командовал первой бригадой 6-й кавдивизии Первой Конной, в Великую Отечественную - дивизией. Умер в 1961 году в звании генерал-майора.

Теперь о Павличенко и Савицком. Здесь я перехожу к описанию самых любимых Бабелем героев, командиров шестой кавалерийской дивизии, в которой служил и он - автор «Конармии».

Известно, что Первая Конная участвовала в боях на советско-польском фронте с 25 мая по 31 августа 1920 года. До 5 августа 6-й дивизией командовал С.К. Тимошенко, а после этого - И.Р. Апанасенко.

С.К. Тимошенко представлен Бабелем, как Константин Васильевич Савицкий, а И.Р. Апанасенко,- как Матвей Родионович Павличенко.

Имя Савицкого упоминается Бабелем в пяти рассказах. Лучше всего представлен Савицкий в рассказе «Мой первый гусь», где автор двумя-тремя мазками создает почти скульптурный портрет начдива: «Савицкий, начдив шесть, встал, завидев меня, и я удивился красоте гигантского его тела. Он встал и пурпуром своих рейтуз, малиновой шапочкой, сбитой набок, орденами, вколоченными в грудь, разрезал избу пополам, как штандарт разрезает небо. От него пахло духами и приторной прохладой мыла. Длинные ноги его были похожи на девушек, закованных до плеч в блестящие ботфорты».

За невыполнение распоряжений командования в боях под Бродами 5 августа Савицкий был смещен с должности начдива и временно пребывал в резерве армии. Свою отставку переносил мужественно, с достоинством. Жил он в то время в Радзивиллове (ныне г. Червоноармейск, Ровенской области). Вот как рассказывается об этом в «Истории одной лошади»: «Лизуны из штабов не узнавали его больше. Облитый духами и похожий на Петра Великого (обратите внимание, не только ростом, но и деталями одежды: вспомните ботфорты из предыдущего отрывка. - К. А.), он жил в опале, с казачкой Павлой, отбитой им у еврея-интенданта, и с двадцатью кровными лошадьми, которых мы считали его собственностью». На претензии комэска Хлебникова вернуть отобранную у него в свое время лошадь Савицкий повернул к нему «помертвевшее лицо» и сказал:

«- Еще ноги мои ходют, еще кони мои скачут, еще руки мои тебя достанут и пушка моя греется около моего тела...» Таков Савицкий - любимец бойцов и командиров 6-й кавалерийской дивизии.

Савицкий был не у дел около трех недель. Уже 23 августа (по другим данным - 30 августа) он назначается на должность начальника 4-й кавдивизии.

Прототипом Савицкого, как уже было сказано, писателю послужил известный военачальник, Маршал Советского Союза Семен Константинович Тимошенко. Это был самый молодой начдив Первой Конной армии. Во время польских событий ему едва исполнилось 25 лет.

В феврале 1923 года в газете «Известия одесского Губисполкома, Губкома КП(б)У и Губпрофсовета» появился первый рассказ И. Бабеля из будущего цикла - «Письмо». Ведется он от имени еще совсем юного бойца, который, однако, уже успел вместе с армией совершить трудный пятидесятидвухдневный переход от Ростова до Умани. Боец этот - Вася Курдюков служил в то время во второй кавбригаде 6-й дивизии, которой командовал М.Р. Павличенко. «- Наша красная бригада товарища Павличенки наступала на город Ростов». Таким образом в «Письме» автор впервые упоминает имя будущего командира 6-й кавалерийской дивизии, сменившего на этом посту Савицкого 5 августа 1920 года.

О трудной судьбе будущего комдива - «красного генерала» можно прочитать в рассказе «Жизнеописание Павличенко, Матвея Родионыча». Это своего рода биография Павличенко, из которой следует, что вырос он в прикумских степях и с малых лет батрачил: пас свиней, а когда стал постарше - «рогатую скотину». Рассказывается о лютой ненависти Матвея Павличенко к своему хозяину Никитинскому, у которого молодой батрак почему-то всегда был в долгах («...а ярмо забыл, в прошлом годе ты мне ярмо от быков сломал...»). Вырос Матвей, женился. И тут узнает, что барин пристает к его жене. Неизвестно, сколько бы еще продолжались издевательства, если бы не революция. В отместку Павличенко «именем революции» решил посчитаться со своим хозяином («...и тогда я потоптал барина Никитинского»).

По сравнению с Савицким Павличенко менее колоритная фигура. Характеристики вновь назначенного комдива - скупые. Конники чаще всего видят его в боевых порядках дивизии. Немногословен, строг, одевается аккуратно и не без щегольства: «Бурка начдива Павличенки веяла над штабом, как мрачный флаг. Пуховый башлык его был перекинут через бурку, кривая сабля лежала сбоку» («Берестечко»). «Мы вступили в Берестечко 6 августа. Впереди нашей дивизии двигался азиатский бешмет и красный казакин нового начдива» («Афонька Бида»).

Образ Павличенко списан с другого известного военачальника - Иосифа Родионовича Апанасенко. Родился он на Ставрополыцине в 1890 году в семье батрака. Являлся одним из создателей Первой Конной армии. После гражданской войны находился на командных должностях. В 1941 году ему присвоили звание генерала армии. В мае 1943 года назначается заместителем командующего Воронежским фронтом. В боях на Курской дуге был смертельно ранен и 5 августа 1943 года скончался. Похоронен в г. Белгороде.

Что известно о других персонажах «Конармии»?

В «Смерти Долгушова» Бабель знакомит нас еще с одним командиром: «Завесы боя продвигались к городу. В полдень пролетел мимо нас Корочаев (правильно: Коротчаев. - К. А.) в черной бурке - опальный начдив четыре, сражающийся в одиночку и ищущий смерти. Он крикнул мне на бегу:

Коммуникации наши прорваны, Радзивиллов и Броды в огне!...»

Почему «опальный», да еще и «сражающийся в одиночку»?

Сведения о Д.Д. Коротчаеве мы находим в книге Буденного и в путеводителе Булкина. Действительно, в начале мая 1920 года Д.Д. Коротчаев - в прошлом донецкий шахтер - принял командование 4-й кавдивизией у О.И. Городовикова. Выходец из рабочих, член партии большевиков, храбрый человек - он хорошо проявил себя в этой должности. Однако в середине июня в боях за Радомышль дивизия чуть было не попала в окружение. А «того Коротчаев был переведен на должность командира первой бригады, но оставался не у дел, так как бригадой фактически командовал прежний комбриг - Ф.М. Дитунов, назначенной теперь начальником дивизии.

Лишь после того, как И.Р. Апанасенко сменил С. К. Тимошенко, Коротчаев получил новое назначение - стал комбригом два 6-й кавдивизии. Вступление в должность состоялось 11 августа 1920 года. События же, описанные в «Смерти Долгушова», относятся к началу августа. Отсюда понятно, почему «сражающийся в одиночку».

18 августа в боях подо Львовом Д.Д. Коротчаев был тяжело ранен и отправлен в госпиталь. За умелое руководство бригадой и проявленное мужество командование представило его к ордену Красного Знамени.

Рассказ «Конкин» - о комиссаре, который, получив несколько ранений, вступил в единоборство с польским генералом и одолел его, сам при этом истекая кровью. Велико было желание узнать фамилию этого героя. Ведь не мог же Бабель такое придумать. Об этом говорится и в книге Буденного. Оказывается, и фамилия-то героя не вымышленная, а настоящая.

Наиболее существенные детали этого рассказа, думается, необходимо процитировать: «Крошили мы шляхту по-за Белой Церковью». Далее Конкин довольно подробно комментирует каждое свое ранение. О первом: «Я с утра отметину получил... юшка из меня помаленьку капает». О втором: «Бросает тогда наш генерал поводья, примеряется ко мне и делает мие в ноге дырку». И, наконец, о третьем: «Подорвал он в сторону, потом еще разок обернулся и еще один сквозняк мне в фигуре сделал. Имею я, значит, при себе три отличия в делах против неприятеля».

Бабель в конце рассказа не полностью раскрывает личность героя, а пишет: «Эту историю рассказал нам однажды на привале Конкин, политический номиссар М-ской кавбригады и троекратный кавалер ордена Красного Знамени».

На странице 134-й у Буденного находим следующее: «А.Я. Пархоменко доносил, что его передовая 2-я бригада у Старосельцев, в 20 километрах юго-западнее Радомышля, атаковала батальон пехоты противника. Начдив особенно подчеркивал, что личный состав дивизии проявил высокий героизм. Отличились в бою командир 82-го полка Т.Т. Шапкин и комиссар 2-й бригады Н.А. Конкин. Командир полка шел в атаку в пешей цепи, воодушевляя бойцов своим мужеством. Комиссар Конкин тоже все время был с бойцами. Трижды раненный в обе руки и ногу, он истекал кровью, но не оставил поля боя».

После трех ранений силы начали оставлять Конкина: «Каплет из меня все сильней, ужасный сон на меня нападает, сапоги мои полны крови». Бабель почему-то называет Конкина Василием, но такой неточностью можно пренебречь. Ведь совпадает главное: фамилия, должность, количество ранений и, примерно, место события (Старосельцы находятся от Белой Церкви на расстоянии 90 километров, что вполне укладывается в понятие «по-за Белой Церковью»). Таким образом, с наибольшей долей вероятности можно сказать, что Конкин Бабеля списан с реально существовавшего Н.А. Конкина, комиссара 2-й бригады 14-й кавдивизии, которой командовал герой гражданской войны А.Я. Пархоменко.

Военкомдив шесть упоминается Бабелем трижды («Костел в Новограде», «Берестечко», «После боя»). До 5 августа 1920 года в этой должности состоял П.В. Бахтуров, а после него - Винокуров.

«Костел в Новограде» повествует о том, как Бабель - штабной писарь совместно с военкомом описывает драгоценности, изъятые Советской властью у служителей церкви. Правда, фамилия военкома не указывается. Но по времени, когда происходили эти события (Новоград-Волынский был занят нашими войсками 27 июня 1920 г.), речь идет о П.В. Бахтурове.

Павел Васильевич Бахтуров родился в 1889 году. По профессии - учитель. Член РКП (б) с 1918 года. В том же году вступил в ряды Красной Армии. В Конармии Буденного с 1919 года. Вначале был политкомиссаром 1-й бригады 4-й кавдивизии, а затем комиссаром б-й и 11-й-дивизий. Погиб в боях с врангелевцами у села Агайман (ныне территория Ново-Троицкого района, Херсонской области) 31 октября 1920 года.

События двух других рассказов происходят уже после смены руководства дивизии. В этих новеллах военком фигурирует не как Винокуров, а как Виноградов: «На столбах висят объявления о том, что военкомдив Виноградов прочтет вечером доклад о Втором конгрессе Коминтерна» («Берестечко»). Второй отрывок: «Начподив шесть Виноградов метался на взбесившемся скакуне и возвращал в бой бегущих камков» («После боя»). Последняя выдержка нуждается в пояснении. Описываемые события относятся к концу августа 1920 года. Дело в том, что это были самые трудные дни, переживаемые Конармией. Как известно, бои за Замостье (ныне Замосць, ПНР) кончились для нас поражением.

К сожалению, мы не смогли найти никаких данных о Винокурове. Инициалы его не приводятся ни в одном энциклопедическом издании. Буденный тоже упоминает лишь фамилию военкома. Известно только, что до шестой кавдивизии Винокуров был комиссаром 11-й дивизии.

Одним из действующих лиц рассказа «Начальник конзапаса» является начальник штаба шестой кавдивизии К.К. Жолнеркевич.

Константин Карлович Жолнеркевич, бывший полковник царской армии, с первых дней революции перешел на сторону Советской власти. Находясь в рядах Первой Конной армии на командной должности, он проявил себя, как «трудолюбивый и честный» работник. Почему этот человек упоминается Бабелем только как «начальник штаба Ж.», остается непонятным. Об этом можно только догадываться.

Обратите внимание на ту изящную интеллектуальную оценку, которую дает Бабель своему начальнику штаба: «Как всякий вышколенный и переутомившийся работник, он умеет в пустые минуты существования полностью прекратить мозговую работу... Ж. следит со стороны за той мягкой толкотней в мозгу, которая предвещает чистоту и энергию мысли».

Мне очень хотелось найти человека, который послужил прообразом командира четвертого эскадрона Пашки Трунова («Эскадронный Трунов»), погибшего на станции Заводы и похороненного в общественном саду, посреди «готического Сокаля».

Автор этих строк был летом 1987 года в Сокале (город на севере Львовской области) и, увы, никаких памятников героям гражданской войны не обнаружил. Тем не менее в Первой Конной армии человек с такой фамилией был. Это командир 31-го Белореченского полка 6-й кавдивизии, бывший вахмистр царской армии, полный георгиевский кавалер Константин Архипович Трунов, павший смертью храбрых в боях под Бродами 3 августа 1920 года. События же в районе Сокаля происходили тремя неделями позднее. Скорее всего Бабель не запомнил настоящую фамилию комэска и нарек его именем К.А. Трунова - этого «бесстрашного ставропольского богатыря, человека несгибаемого мужества» («Пройденный путь»).

В «Эскадронном Трунове» писатель с протокольной точностью описал картину гибели Трунова, подтверждающую факт участия США на стороне Польши в вооруженной агрессии против молодой Советской Республики: «Мы сидели в лесу и дождались неравного боя между Пашкой Труновым и майором американской службы Реджинальдом Фаунд Леро. Майор и его три бомбометчика выказали умение в этом бою. Они снизились на триста метров и расстреляли из пулеметов сначала Андрюшку, потом Трунова».

В том, что Трунов и его боевой товарищ Андрей Восьмилетов погибли именно так, можно не сомневаться. А вот кто сидел за штурвалом американского самолета, сказать трудно.

Дело в том, что Фаунд Леро (правильно так) не вымышленное лицо. Он действительно командовал эскадрильей тяжелых бомбардировщиков на польско-советском фронте, но в середине июля, точнее 13 числа, попал в плен. Вот что пишет об этом Буденный: «Бойцы 2-й бригады 6-й дивизии сбили четыре аэроплана и захватили в плен летчика американца Фаунда Леро. Конармейцы еще раз убедились, что Антанта на помощь Польше не скупится».

Эскадронный Трунов, как мы уже говорили, погиб во второй половине августа. Надо полагать, что налет на станцию Заводы был совершен под началом другого американского летчика. Просто фамилия Фаунда Леро хорошо запомнилась Бабелю.

Есаул Яковлев («Вдова», «После боя») реально существовавшее лицо. Он действительно сражался на стороне поляков и не один, а с целой бригадой. Об этом предателе можно бы и не упоминать, если бы мы не заметили в рассказе «После боя» одну фактическую неточность: «Тридцать первого числа (августа. - К. А.) случилась атака при Чесниках. Эскадроны скопились в лесу возле деревни и в шестом часу вечера кинулись на неприятеля. Мы проскакали три версты и увидели мертвенную стену из черных мундиров и бледных лиц. Это были казаки, изменившие нам в начале польских боев и сведенные в бригаду есаулом Яковлевым. Построив всадников в карре, есаул ждал нас с шашкой наголо».

Неточность заключается в том, что к тому времени Яковлева уже не было в живых. Буденный сообщает, что белоказаки, ведомые Яковлевым, были атакованы 2-й бригадой 4-й дивизии 27 августа в районе польского местечка Тышевец: «В коротком бою более 200 казаков было порублено и около 100 взято в плен. Пленники сообщили, что есаул Яковлев застрелился». Следовательно, в битве при Чесниках, которая произошла четырьмя днями позднее, бригада Яковлева участвовать не могла.

Названия большинства населенных пунктов Бабель оставил без изменений. Лишь некоторые требуют уточнения.

Например, в рассказах «Прищепа» и «Афонька Бида» говорится о селе Лешнюв. Правильное название Лешнев. Оно расположено в Бродовском районе Львовской области.

Польское название нынешнего Радехова - города во Львовской области - Радзихов упоминается в рассказе «У святого Валента».

В рассказе «Мой первый гусь» Иван Чесноков получает приказ «выступить с вверенным ему полком в направлении Чугунов-Добрыводка». Населенный пункт с названием Чугунов мы не нашли, а вот Добрыводка (правильно: Добривода) есть. Это село находится на территории Червоноармейского района Ровенской области.

Труднее всего было разыскать село Будятичи, которое фигурирует в трех рассказах («Песня», «Аргамак» и «Поцелуй»). Надо полагать, что это старое польское название Батятичей - села Каменка Бугского района Львовской области. Догадка пришла по прочтении романтической истории «Поцелуй», которая заканчивается так: «В это утро наша бригада прошла государственную границу Царства Польского». Граница, как известно, проходила по западному берегу реки Буг, от которой до Батятичей около семи километ ров.

В рассказе «Берестечко» есть такой эпизод: «Мы проехали казачьи курганы и вышку Богдана Хмельницкого. Из-за могильного камня выполз дед с бандурой и детским голосом спел про былую казачью славу. Мы прослушали песню молча, потом развернули штандарты и под звуки гремящего марша ворвались в Берестечко». Сегодня казачьи курганы стали филиалом Ровенского краеведческого музея («Казацкие могилы»), который находится на восточной окраине села Пляшева Червоноармейского района.

Топонимика «Конармии» безупречна. Это придает рассказам Бабеля еще большую достоверность. Лишь в одном случае, в рассказе «Переход через Збруч», автор отступил от истины: «Начдив шесть донес о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на рассвете. Штаб выступил из Крапивно, и наш обоз шумливым арьергардом растянулся по шоссе, идущему от Бреста до Варшавы и построенному на мужичьих костях Николаем Первым».

Все здесь верно за исключением того, что полевой штаб дивизии двигался не по шоссе Брест - Варшава, а по дороге, соединяющей Житомир с Новоград-Волынском. И еще: город Новоград-Волынский стоит не на Збруче, а на левом берегу реки Случь. Неточность - в самом названии рассказа. Бабель искренне заблуждался по этому поводу. Вот и в «Солнце Италии» эта неточность повторяется: «Внизу, у обрыва, бесшумный Збруч катил стеклянную темную воду».

Проходят годы, уходят люди - очевидцы истории рождения Советского государства. И чем дальше относит нас течение от его истоков, тем острее мы ощущаем бесплотность минувших событий, которые уже и «потрогать» нельзя.

Так, право же, стоит перечислить все города и села, маленькие и большие, на которых задержался любопытный ум писателя, воспроизведший для нас яркие эпизоды гражданской войны.

Писатель водил нас по улицам и переулкам, площадям и околицам Белой Церкви и Фастова (Киевской области), Житомира, Бердичева, Крапивно и Новоград-Волынского (Житомирской области), Ровно, Белёва, Дубно, Вербы, Козина, Добриводы, Хотина и Радзивиллова (Ровенской области), Берестечка (Волынской области), Клекотова, Бродов, Лешнёва, Радехова, Буска и Сокаля (Львовской области), Чесников, Ситанца и За мостья (ныне ПНР).

Такова география рассказов Бабеля. Она в точности повторяет боевой путь Первой Конной армии.

Летом 1987 года мне пришлось проехать по местам сражений литературных персонажей «Конармии». Свидетелей гражданской войны почти не осталось, города и села преобразились, по существу, отстроились заново. Памятников конармейцам почти нигде не встретишь. Спокойная красота лесостепи, слегка пересеченная небольшими холмами, озабоченные аисты, лениво перелетающие с места на место, старинные кладбища с перекошенными крестами на могилах да забро шенные костелы - вот все, что напоминает сегодня о знойном лете 1920 года.

Цветная линия (Вопросы мастерства и стилевых исканий И.Э. Бабеля)

Ключевые слова: Исаак Бабель, критика на творчество Исаака Бабеля, критика на произведения Исаака Бабеля, анализ произведений Исаака Бабеля, скачать критику, скачать анализ, скачать бесплатно, русская литература 20 века, Конармия, Одесские рассказы

Лютов — главный герой-рассказчик цикла, фигурирующий в большинстве рассказов. «Кирилл Лютов» — псевдоним Бабеля в качестве военного корреспондента 6-й кавалерийской дивизии 1-й Конной армии; естественно, что в образе героя явственно автобиографическое начало. Л. — еврей-одессит, брошенный женой; кандидат прав Петербургского университета: интеллигент, пытающийся примирить принципы общечеловеческого гуманизма с реальностью революционной эпохи — жестокостью, насилием, разгулом примитивных инстинктов. Его «страшная» фамилия плохо сочетается с чувствительностью и душевной тонкостью. Получив назначение в штаб 6-й дивизии, Л. является к начдиву Савицкому («Мой первый гусь»), производя на того отрицательное впечатление своей интеллигентностью. Квартирьер, провожающий Л. к месту ночлега, говорит, что единственный способ стать «своим» среди красноармейцев — быть столь же брутальным, как и они. Встретив весьма нелюбезный прием со стороны бойцов, проголодавшийся Л. толкает кулаком в грудь старуху-хозяйку, отказавшуюся его накормить, затем убивает хозяйского гуся, раздавив ему голову сапогом, и приказывает старухе изжарить его. Наблюдавшие сцену конармейцы приглашают Л. к котлу; он читает им «Правду» с речью Ленина, затем они идут спать на сеновал: «Я видел сны и женщин во сне, и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло». Приехав в занятый Новоград-Волынский («Переход через Збруч»), Л. занимает квартиру в еврейском семействе и ложится спать рядом с заснувшим хозяином. Герой видит страшный сон — беременная хозяйка будит Л., и оказывается, что тот спал рядом с ее мертвым отцом, убитым поляками. В рассказе «Костел в Новограде» Л. отправляется с докладом к военкому, живущему в доме ксендза, пьет ром с помощником ксендза Ромуальдом, затем отправляется разыскивать военкома и находит его в подземелье костела: вместе с другими конармейцами они обнаруживают в алтаре деньги и драгоценности. Иконы в Новограде-Волынском («Пан Аполек») явно напоминают Л. знакомых горожан; он беседует с художником Аполеком. В рассказе «Письмо» Л. записывает под диктовку Курдюкова его письмо к матери. В рассказе «Солнце Италии» читает отрывок письма, написанного его соседом по квартире Сидоровым к женщине по имени Виктория. В Житомире («Гедали»), под воздействием воспоминаний детства, Л. в субботу ищет «первой звезды», а затем беседует с лавочником-философом Гедали, убеждая его (и себя), что зло допустимо в качестве средства к добру, что революция невозможна без насилия, а Интернационал «кушают с порохом <...> и приправляют лучшей кровью». В рассказе «Рабби» и «Сын Рабби» Л. встречается с Ильей Брацлавским — сыном житомирского раввина. В рассказе «Учение о тачанке» Л. получает под командование повозочного Грищука и становится обладателем тачанки, перестав быть «парием среди казаков». Во время сражения под Бродами Л. не может найти в себе силы застрелить смертельно раненного телефониста Долгу-шова по его просьбе («Смерть Долгушова»); это делает Афонька Бида, после чего пытается застрелить самого Л.: сталкиваются два представления о гуманности; утешая Л., повозочный Гри-щук угощает его яблоком. После перехода из Хотина в Берестечко («Берестечко») Л., бродя по городу, попадает в замок графов Рациборских; глядя оттуда на площадь, видит митинг, на котором военкомдив Виноградов говорит о Втором конгрессе Коминтерна; затем Л. находит обрывок французского письма, датированного 1820 г., в котором идет речь о том, что умер Наполеон. В рассказе «Вечер» Л. говорит о сотрудниках по газете «Красный кавалерист» — Галине, Слинкине и Сычеве («три холостые сердца со страстями рязанских Иисусов»). Герой — «в очках, с чирьями на шее и забинтованными ногами» — жалуется Галину на болезнь и усталость, после чего тот называет Л. слюнтяем. В рассказе «У Святого Валента» Л., видя оскверненный конармейцами костел» пишет рапорт «об оскорблении религиозного чувства местного населения». В рассказе «Эскадронный Трунов» Л. жестоко бранится с Труновым, убившим двух пленных поляков. В бою под Хотином («Иваны») убивают коня Л., и он на санитарной повозке подбирает раненых, после чего встречает двух Иванов — конармейца Акинфиева и дьякона Аггеева, который ожидает скорой смерти; он просит Л. написать его жене в Касимов: «пущай моя супруга плачет обо мне». Во время ночевки в Замостье («Замостье») Л. видит во сне женщину по имени Марго, «одетую для бала», которая вначале ласкает его, а затем читает по нем поминальную молитву и кладет пятаки ему на глаза. Наутро штаб дивизии перемещается в Си-танец; Л. останавливается в хате вместе с квартирьером Волковым — однако противник наступает, и вскоре им приходится бежать на одной лошади; Л. соглашается со словами Волкова: «Мы проиграли кампанию». В рассказе «После боя» Л. в стычке с Акинфиевым признает, что ходит в атаку с незаряженным наганом; после этой стычки он «вымаливает у судьбы простейшее из умений т— умение убить человека». В рассказе «Песня» Л., угрожая оружием, требует у «злой хозяйки» щей, однако ему мешает своей песней Сашка Христос: «Сашка смирил меня полузадушенным и качающимся своим голосом». В рассказе «Аргамак» Л. решает перейти в строй — в 6-ю дивизию; его определяют в 4-й эскадрон 23-го кавполка и дают лошадь, отобранную по приказу командира эскадрона Баулина у казака Ти-хомолова в наказание за то, что тот убил двух пленных офицеров. Неумение Л. обращаться с конем приводит к тому, что спина аргамака превращается в сплошную рану. Л. жалко коня; кроме того, он переживает, что стал соучастником несправедливости, допущенной в отношении хозяина аргамака. Встретившись с Тихомоловым, герой предлагает ему «помириться», но тот, увидев, в каком состоянии находится конь, отказывается. Эскадронный Баулин за то, что Л. «норовит жить без врагов», прогоняет его, и герой переходит в 6-й эскадрон. В Будятичах («Поцелуй») Л. останавливается на квартире школьного учителя. Ординарец Мишка Суровцев советует дочке учителя, Елизавете Алексеевне Томилиной, лечь спать «поближе» к нему и Л., после чего в дом начинают собираться многочисленные старики и старухи, чтобы защитить женщину от грозящего насилия. Л. успокаивает Томилину; через два дня они становятся друзьями, затем любовниками. Полк по тревоге уходит из Будятичей; однако через несколько недель, оказавшись на ночевке в девяти километрах, Л. и Суровцев вновь едут туда. Л. проводит ночь с Томилиной, но перед рассветом ординарец торопит его уехать, хотя герой не понимает причин спёшки. По дороге Суровцев сообщает Л., что парализованный отец Томилиной ночью умер. Последние слова рассказа (и всей книги): «В это утро наша бригада прошла бывшую государственную границу Царства Польского».

. Исаак Бабель. «Конармия».

Цели урока : Познакомиться с биографией писателя; особенностями мировосприятия писателя; проанализировать образ героя-рассказчика.

Ход урока.

Автобиография. С. 313., зелёная хрест.

Апофеозом раскрепощённых сил жизни стали «Одесские рассказы» (1921-3). Бабель всегда романтизировал Одессу. В одесситах были радость, задор, лёгкость. Именно такое отношение к жизни он хотел внушить человеку, пережившему революцию и вступившему в мир трудностей.

Работа в газете «Красный кавалерист » во время польского похода 1-й Конной армии Будённого в 1920 г., который он совершил вместе с армией с документами на имя Кирилла Васильевича Лютова. Впечатления этого похода и легли в основу книги «Конармия». «Конармия» создавалась в 1920. В1923 г. отдельные рассказы из книги уже начали публиковаться. По её поводу 23 публикации. Не утихали споры. Обвинён Будённым в клевете на I Конную. Но Горький взял под защиту Бабеля. В 1930 «Конармия» переиздана, разошлась в короткий срок (в 7 дней).

Но что-то происходило в самом Бабеле. Он замолчал. Пытался пересилить себя («Очень трудно писать на темы, интересующие меня. Очень трудно, если хочешь быть честным»,- поговаривал он.)

На себе проверил судьбу эмигранта. В 1927-8 прожил во Франции. Но смена впечатлений не снимала душевной тоски. Вернулся.

Но в литературных кругах рождалась уже легенда о прославленном молчальнике , хранящем свои рукописи в наглухо запертых сундуках.

К I съеду писателей молчание Бабеля на фоне общего восторга перед действительностью выглядело странным. Родилось знаменитое и зречение И. Эренбурга в защиту Бабеля, что он « лично плодовит, как крольчиха, но отстаивает право слоних беременеть раз в несколько лет».

Сам же Бабель на съезде говорил о том, что читателю дают « стандарт » вместо «хлеба искусства», что в жизнь вошли и плотно заселились « казённые слова », что это « пошлость », « контрреволюция», «преступление ».

Бабель хотел жить со временем в ладу, жадно искал новых впечатлений. Много ездил. Сегодня становится ясно, что бесчисленные поездки в Кабардино-Балкарию, Днепрострой, Киевщину, совхозы, Польшу, Германию были для сбора материала. В 29-30 гг. близко видел коллективизацию. «Колывушка» - о раскулачивании семьи. Глаз его по-прежнему зорок, слово точно.

«Фроим Грач» - новелла об убыли революции. Не напечатали.

Однако художественный потенциал неисчерпаем. Едва ли не в самые трагические для страны дни – в 1937 г. Бабель создаёт великолепную притчу «Ди-Грассо». (Опять изобразит смещённый страстью мир. Только теперь эта страсть – искусство.)

Меньше всего Бабель хотел жить в отрыве от времени. Но беда была уже рядом. 16.05. 39 г. Бабель арестован на даче в Переделкино под Москвой. Обвинялся « в антисоветской заговорщической террористической деятельности и подготовке террористических актов… в отношении руководителей ВКП (б) и Советского правительства ».

27.01.1949 г. расстреляли.

При аресте изъяты рукописи – 5 папок. Наброски, планы рассказов, 2 начатых романа, дневники, записные книжки – как полагает вдова писателя.

Его проза не выцвела от времени, герои не потускнели. Стиль по-прежнему загадочен и невоспроизводим. Его изображение революции воспринимается как художественное открытие.

«Конармия»

Несмотря на актуальность содержания, книга не совсем соответствовала официальным представлениям о характере и принципах изображения Гражданской войны в литературе.

Была ясна необходимость поляризации – чёткого противоположения: они и мы.. В пределах произведения предполагалось или высказаться против врагов новой власти, или проявить лояльность к ней самой.

Появившийся годом позже «Разгром» Фадеева уступал книге Бабеля в художественных достоинствах. Тем не менее, соответствовал требованиям времени в изображении событий недавнего прошлого:

«Новый» гуманизм противополагается «старому»

Борьба – мирной жизни, расположенной

Классовая ненависть представлена как естественное чувство

Борьба с оружием в руках во имя будущего – как наивысшее трагическое самоосуществление человека.

Возникло новое соположение персонажей в поле литературного произведения. Герой-интеллигент внутренней готовностью к предательству выдвинулся на авансцену как антипод других героев и самого автора.

В книге «Конармия» не было противопоставления

нового гуманизма старому,

борьбы – мирной жизни,

ненависть, в том числе и классовая не провозглашалась высшей нравственной ценностью,

интеллигент не был выведен как потенциальный предатель, эгоист и подлец,

более того, у Бабеля он не был так строго отграничен от автора. Порой повествователь Кирилл Васильевич Лютов, кандидат прав Петербургского университета, практически сливается с автором. Точно отметил это в своей монографии о Бабеле Ф. Левин: « Постепенно из 36 новелл «Конармии» возникает образ представителя целого слоя интеллигенции, примкнувшей к пролетарской революции и искавшей своего места в ней и общности с революционным народом». Не случайно книга Бабеля вызвала резко негативную оценку со стороны командарма 1-й Конной С. Будённого, выступившего с заметкой, озаглавленной «Бабизм Бабеля из ”Красной нови”», и сохранившего отрицательное отношение к книге, несмотря на заступничество Горького.

Жанр. Типичный для литературы 20-х гг. роман в новеллах. И, коль скоро перед нами роман, мы не можем ограничиться анализом отдельных рассказов и персонажей.

Следует, прежде всего, обратиться к главному герою кандидату прав Петербургского университета, прикомандированному к штабу одной их дивизий Первой Конной, Кириллу Васильевичу Лютову , который в сюжетной структуре занимает место литературного рассказчика .

Нашего героя впервые встречаем во время наступления армии, при переходе через реку Збруч. Позади остаётся вся предшествующая жизнь, впереди ждёт жизнь неизведанная. Об этой-то новой жизни Лютова его собственными устами и рассказывается в «Конармии», а момент перехода через Збруч является своеобразной композиционной завязкой .

Чтение рассказа «Переход через Збруч», с. 17.

Рассказ победный ? Да: 1-е предложение.2-я строка настораживает. Чем? Дорога от Бреста до Варшавы построена на мужичьих костях Николая I. Так начинается «дорога смерти», ведущая к неисчислимым жертвам. Она проляжет по всей России, будет вымощена костями и полита человеческой кровью.

А уже во 2 абзаце это деловое сообщение буквально взрывается насыщенным многочисленными образами и лирически напряжённым описанием – чтение 2-го абз . Монастырь подчёркивает противоестественность войны, несущей разрушение природной гармонии.

Но с первых же фраз на радость победы ложатся какие-то странные блики . Найдите их.

а) Кажется, что природа полна радости , она обращена к человеку.

б) В следующей фразе сильнее звучат новые ноты – мотив отчуждающейся « от нас », отдаляющейся , уходящей, обессиленной природы :

в) ещё ослепительно светит раскалённое солнце, но уже кажется, что это « отрубленная голова» и «нежный свет», который «загорается в ущельях туч », уже не может снять тревожного беспокойства , потому что не просто закат, а « штандарты заката веют над нашими головами …» (полковое знамя в кавалерийских войсках).

Картины природы на глазах приобретает непривычную жёсткость .

г) И когда вслед за « штандартами заката » автор напишет короткую фразу «Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу» . Этой метафорой он если не опрокинет, то, во всяком случае, сильно осложнит свой первоначальный торжествующий запев.

д) Ночь несёт отдых уставшей голове? Мрак ночи властвует над всем: « Величавая луна лежит на волнах. Лошади по спину уходят в воду… Кто-то тонет и звонко порочит богородицу…». Мир безбожен. Ночь – дочь Хаоса. За переправой наблюдает величавая луна, сохраняя «величавость» до того момента, пока тонущий не начинает «порочить Богородицу», - в струящихся потоках Збруча видим « лунные змеи и сияющие ямы».

е) Язык цветист, гиперболичен.

4) Тема безумных событий развивается . Ночь. Квартира для ночлега Лютова: с. 17/1. – Что за обломки? Святое стало черепками.

Обезумевшая от горя молодая беременная еврейка стелет на полу рядом с трупом . Лютову это пока неведомо. Горе, лишившее евреев человеческого облика, их нищета (« Пугливая нищета смыкается над моим ложем»).

Болью и смертью дышит даже тишина: «Всё убито тишиной, и только луна, обхватив синими руками свою круглую, блещущую, беспечную голову, бродяжит под окном». Отсвет безумия людей ложится и на силы природы. Небесное светило – свидетель происходящего на земле. Луна бродяжит! Ей нет места в мире, где на глазах беременной дочери зверски убивают отца. Спящий сосед-еврей оказывается мёртвым , зверски зарезанным поляками стариком.

Есть ли будущее у этих людей? Каким родится, да и родится ли их ребёнок?

Безумный мир формирует безумное сознание: в горячечном сне рассказчику видятся схватки и пули, ему снится сон о том, как у раненого комбрига « пули попадают в голову, оба глаза падают наземь. «Зачем ты поворотил бригаду?» - кричит раненому Савицкий, начдив шесть». Сон глубоко символичен: куда поведёт своих бойцов «слепой» комбриг?

Сложна художественная ткань новеллы? Да. Почему? Отражает драматизм авторского мировосприятия . Так же сложна художественная ткань и других новелл «Конармии».

Тем же приёмом отмечена и новелла «Берестечко», с. 67 – 8. Контраст между сутью события и спокойным тоном его описания достигает здесь предела, становясь гротеском. Такое гротескное столкновение противоположных, контрастных начал составляет основу художественной ткани «Конармии». Как замечает Левин, « Бабель постоянно сочетал возвышенное с низким, повседневное с экзотическим, драматическое с комическим, пафос с иронией, жизнерадостность с грустью, поэтическое с натуралистическим, восторг со скепсисом».

Но продолжим н аблюдение над главным героем .

«Мой первый гусь». 38.

равноправным бойцом Конармии,

превратиться в истового красного кавалериста, который не выделялся бы в общей массе конников своей неуклюжестью, даже какой-то чуждостью остальным.

- Легко ли это герою? Отсюда мытарства героя.

- Да и как же могло быть иначе . Если широко образованный, интеллигентный человек, во многом идеалист и романтик, попадает – совершенно сознательно, надо заметить, во-первых, в круг людей малообразованных,

невежественных ,

попросту одичавших от многолетней бойни,

а во-вторых, в боевую обстановку , которая закономерно поставила его перед выбором:

либо уйти,

либо слиться с остальными.

Его « интеллигентным глазам… часто бывало больно смотреть, не мигая, в раскалённую топку, где в пламени ворочались побеждённые … победитель душил побеждённого, и целые пласты старой… культуры превращались в пепел». (Рейснер Л. Избранное. М., 1965).

«Смерть Долгушова». 47.

В рассказе композиционным приёмом соотнесения вечного и временного И. Бабель напоминает о безумии войны: «В небе засиял розовый хвост и погас. Млечный Путь проступил между звёздами». Этот штрих пейзажа говорит о многом, разделяя дважды прозвучавший вопрос Грищука: «Зачем бабы трудаются?» - Какой значимый подтекст возникает? Жизнь человека так коротка по отношению к вечности, а люди ещё более её укорачивают, бестолково и бездумно.

Чуждость Лютова красноармейцам заключается главным образом в том, что он является носителем культурных ценностей, традиционных представлений о жизни, свойственных русской интеллигенции с её неприятием насилия, убийства, отрицанием культа силы. А это и противоречило «новому гуманизму», который теперь становился идеологически утверждённым и официально востребованным.

Нагляднее всего это проявляется, пожалуй, в новелле «Смерть Долгушова», когда Лютов оказывается неспособным пристрелить обречённого красноармейца во избежание издевательств над ним со стороны поляков.

Телеграфисту Долгушову вырвало снарядом живот, « кишки ползли на колени, удары сердца были видны». Долгушов, оставаясь в сознании , просит Лютова «стратить» на него патрон, потому что, «наскочит шляхта – насмешку сделает ». Не добить Долгушова нельзя, но, тем не менее, Лютов отказывается выполнить просьбу обречённого.

То, что не в состоянии сделать интеллигент Лютов, - убить человека, делает его друг красноармеец Афонька Бида: «49/1» - до конца. А затем едва не убивает Лютова за то, что « очкастый» «пожалел » несчастного.

Афоньке хватило смелости убить Долгушова. « Нимб заката » - дьявольский символ. Даже потеря левого глаза не останавливает этого «бедоносца».

Эта же коллизия буквально будет повторена Фадеевым в «Разгроме», в эпизоде, когда Левинсон и Сташинский перед отступлением будут обсуждать судьбу раненого партизана Фролова. Фадеев изобразит их внутренние колебания, но сомнения будут преодолены сознанием необходимости принести эту жертву ради спасения отряда. Мечик, оказавшийся невольным свидетелем разговора Левинсона и Сташинского, попытается остановить доктора в тот момент, когда он уже наливал в мензурку яд. Интересно, что у Сташинского поведение Мечика вызовет точно такое же отношение и тождественную словесную реакцию, как и поведение Лютова у Афоньки Биды.

«Обождите!.. Что вы делаете?.. – крикнул Мечик, бросаясь к нему с расширенными от ужаса глазами. – Обождите! Я всё слышал!..

Сташинский, вздрогнув, повернул голову, руки задрожали ещё сильнее… Вдруг он шагнул к Мечику, и страшная багровая жила вздулась у него на лбу.

- Вон!..- сказал он зловещим, придушенным шёпотом. – Убью!..»

Едва ли здесь может идти речь о каком-то заимствовании, тем более что сам Фадеев указывал на то, что основные намётки «Разгрома» появились у него в 1921-1922 гг. И также маловероятно, что имела место сознательная и целенаправленная полемика Фадеева с Бабелем. Просто герои «Разгрома» совершенно естественно исповедуют тот самый «новый гуманизм», который становится официальной добродетелью в противовес так называемому «абстрактному» гуманизму, и авторская позиция в романе совпадает с позицией положительных героев.

Но у Бабеля мы имеем дело с позицией, просто диаметрально противоположной фадеевской, всё обстоит гораздо сложнее. Позиция Бабеля здесь – изображение несовместимости традиционных гуманистических ценностей с «новым гуманизмом ». Кто же из них поступил гуманно? Ответить на этот вопрос можно только следующим образом: вопрошать об этом кощунственно, потому что намёка даже на гуманизм здесь нет. Оба поступают бесчеловечно и иначе поступить не могут. Ситуация изначально антигуманна . А, следовательно, её разрешение гуманным путём не представляется возможным.

Да и в поведении красноармейцев всё оказывается не таким однозначным. Показательно, что оказавшийся свидетелем всего происшедшего ездовой Грищук демонстрирует свою симпатию Лютову. Он протянул Лютову сморщенное яблочко: «Кушай, - сказал он мне, - кушай, пожалуйста…»

В первых вариантах «Конармии» рассказ имел продолжение: «И я принял милостыню от Грищука и съел его яблочко с грустью и благоговением». Бабель снял его, снял потому, что спрашивал: кто прав? Кто виновен? Кто выше? Кто слаб? Кто велик? Он оставлял эти вопросы открытыми – на суд истории. Это время пришло.

Нет строгой поляризованности авторских симпатий и антипатий, нет плакатно-героических образов красноармейцев, есть сложные характеры, совмещающие в себе разные, порой взаимоисключающие черты, но это подаётся в книге как органическое свойство натур красноармейцев.

В конечном итоге подвижничество Лютова увенчалось успехом, хотя в определённый момент он уже было отчаялся: «Вечер», с. 77. Этот эпизод следует рассматривать как кульминацию романа, так как после этого взрыва отчаяния дела героя медленно, но верно продвигаются к положительному з авершению . Он завоёвывает значительный авторитет среди конармейцев, о чём можно судить и по тому,

как они называют его – « Лютыч »,

и по тому, что обращаются к нему, как к третейскому судье , в случае каких-нибудь затруднений («Чесники»).

Более того, когда Лютов находит в себе силы и мужество в накалённой боевой обстановке противиться расстрелу пленных , он добивается своего. («Эскадронный Трунов», с. 83).

Это развязка – герой преодолел (до известного, конечно, предела) пропасть, отделявшую его от бойцов Первой Конной.

Но Бабель показывает и то, что устоять на принципах гуманизма в полной мере, попадая в подобные ситуации, даже культурный человек не способен. С одной стороны Лютов протестует против убийства пленных и оскорбления религиозных чувств католиков, а с другой – поджигает кучу соломы на полу дома для того, чтобы вынудить хозяйку покормить его. Значит, война одинаково гибельна в нравственном отношении обеих воюющих сторон .

«Аргамак»

Сон мучит, что никто не смотрит вслед, потому что он стал такой, как все. Роман заканчивается такой оптимистической фразой, что мечта героя осуществилась («бойцы перестали смотреть ему вслед» ). Сбылась мечта о слиянии с революцией .

И здесь принципиально важно понять, что судьба героя – это не частный случай, касающийся отдельно взятого представителя интеллигенции, но колоссальное по силе обобщение, пожалуй, важнейшей в произведении проблемы интеллигенции и революции .

Будённый обвинил Бабеля в « мягкотелос ти», « чистоплюйстве », « клевете », « бабьих сплетнях ». Эти качества не вписываются в атмосферу, пропитанную жестокостью и насилием.

Ничто не может скомпрометировать в его глазах революции, даже террор:

«Гедали», с. 37

«она не может не стрелять, потому что она революция». В противовес смерти и разрушению Бабель объявлял самой высокой ценностью жизнь. Он не только не иронизировал над мечтой Гедали об «Интернационале добрых людей », но и сам тосковал по нему .

Потому-то и говорил автор : «Я кружу по Житомиру и ищу робкой звезды», потому-то подчёркивал он её неверный свет: « Она мигает и гаснет – робкая звезда ».

Потому-то и описывал лавку старьевщика, как «36». И кто выйдет из неё? Не герой и не мученик, а « профессор ботаники ».

И когда Гедали говорил: « 37/1 », - ответ не случайно пахнул дымом и горечью: « 37/2 ».

Образ героя вдохновлён революцией и революцией уязвлен. Как поэт он не может не любить свободу, не может не радоваться разрушению старого мира. Но когда мир разрушен, и победители чинят расправу, поэт не может не видеть, что старый мир – это люди . («Берестечко», «Иваны») Поэт не может душе дать согласие на насилие . Опять-таки потому, что душа поэзии – свобода.

Катастрофичность происходящего писатель – романтик, человек тонкой и сложной духовной организации, как бы ни хотел, не может принять, даже пытаясь объяснить её диалектикой революционных событий.

Ничего не стоит человеческая жизнь.

В романе постоянно соотносится временное и вневременное: « Вопль обозов оглашал вселенную». Редко, но встречаются в системе образов персонажи, стыдящиеся происходящего: «Человеками зовёмся, а гадим хуже шакалов. Земли стыдно…»

Так у Бабеля слова критики произносятся изнутри. Он осуждает революцию, пережив её радости и не отрекшись от неё после разочарований .. Это придаёт автору силу и значимость.

А роман в силу своей многозначности становится источником познания жизни, а, стало быть, познанием той истины, о которой сказал Замятин, что единственная истина – поиск ответа.

Согласны ли вы с мнением критики, что роман уже в 20-е годы нёс в себе идею покаяния ?

революция

Преступление,

покаяние

(«Конармия»)

Принятие

революции,

свято. («Разгром»,

«Конармия»)

одновременно покаяние

и прославление

революции – (Конармия»)

- Есть ли общее в романах «Конармия» и «Разгром»? При своей разнонаправленности однонаправленность в одну сторону есть,

Следует обратить внимание на такой факт: книга, казалась бы, о войне, но батальные сцены в ней практически отсутствуют, точнее

Казаки.

В дни похода Бабель записал в дневнике : « Что такое наш казак? Пласты: барахольство, удальство. Профессионализм, революционность, звериная жестокость. Мы авангард. Но чего?». Как видим, в тех, кому ещё предстояло воплотиться в полноценные и полнокровные образы персонажей «Конармии», автора поражает полярность свойств. Такими и запечатлены на страницах книги Никита Балмашов и эскадронный Трунов, Матвей Родионович Павличенко и Иван Анкифиев, да и все остальные казаки.

Характеры его героев парадоксальны, границы между их душевными состояниями неуловимы, поступки неожиданны. Бабелю важно было показать бесконечную разнородность действительности, способность человека одновременно быть возвышенным и обыденным, трагическим и героическим, жестоким и добрым, рождающим и убивающим. Бабель мастерски играет переходами, нажимает на разные клавиши и наша оценка тоже проходит всю шкалу чувств, колеблясь между ужасом и восторгом.

Отсвет трагедии лежит и на героях, и на рассказчике Лютове. Обогатившись опытом реальной жизни, действительно увидел в революции не только силу, но и «слёзы и кровь». Бабель «вертел» человека так и этак, анализировал, анатомировал.

«Начальник конзапаса», с. 24.

Дьяков эффектно подъезжает к крыльцу, где скопились местные жители, «на огненном англоарабе»… Но, мгновенно перевернув ситуацию, Бабель дальше показывает, что так, по-цирковому красиво, Дьяков подъезжает … к жалким крестьянам, у которых конармейцы отбирают «рабочую скотину», отдавая за неё износившихся армейских лошадей. – Что разглядел писатель за ярким оперением Дьякова ? Убогую душу. С. 25.

«Письмо»

Юноша Василий Курдюков после приветствия матери и родственникам мальчик начинает говорить о Стёпе, и так ласково и тепло, что поначалу читатель думает: речь идёт о человеке. Но нет – о жеребце.

Далее он описывает в письме, как сначала его отец убил родного сына, а потом второй сын убил отца. О том, как, наиздевавшись, отец убил сына на глазах младшего, грязно ругая их мать, как средний брат «кончал» отца, мальчик говорит без тени удивления: отцеубийство, поругание матери – настолько привычные дела, что они не изумляют подростка.

Но главным содержанием рассказа становятся не сами те ужасные события, а спокойствие , обыденность тона рассказывания, отсутствие эмоций рассказчика, молодого красноармейца. Он одними и теми же выражениями говорит о взаимоистреблении своих родных, отца и братьев и о чесотке в передних ногах своего коня Стёпки. В его духовном мире гибель брата и отца является событием, равномасшабным у коня чесотке.

История о том, как « кончали » сначала брата Федю, а потом « папашу », на иерархической шкале жизненных ценностей героя занимает то же место, что и просьба « заколоть рябого кабанчика » и прислать его в посылке.

У юноши вообще своя шкала ценностей : её подсказало изуродованное время, ему открываются привилегии, данные его брату, ставшему командиром полка: 22/1 . Заметим: « телега для барахла и орден» - рядом. А вот изнаночная сторона этих почестей: « 22/2 ». Мальчик уверен: новой власти дозволено всё.

Этот гротескный по своей сущности контраст становится единственным адекватным средством создания психологического облика персонажа .

Заметим, что эта новелла первая, в которой читателям крупным планом представлен один из рядовых красноармейцев.

Знаменательно, что для этого Бабель прибегает к форме сказа . Сказ вообще становится одной из самых распространённых в «Конармии» повествовательных форм. Он позволяет создавать Бабелю выразительнейшие речевые портреты своих персонажей, доносящие до читателей их психологические облики.

Но в самом конце рассказа всё освещается другим и резким светом. Автор рассказывает о фотографии, где сняты сыновья – убитые « папашей » и « бившие » « папашу »: оба « чудовищно огромные, тупые, широколицые, лупоглазые, застывшие, как на ученье …». И это – оценка. Новую власть устанавливают невежественные, но уверенные в своей правоте люди (Лабутя и Прон Оглоблин).

Иван Акинфиев («Иваны», «После боя») – изощрённый садист, а «власть совецкая – кровиночка горькая» для него, и он готов убить Лютова за то, что последний ходил в атаку, не стрелял по противнику.

И И. Акинфиев, и Афонька Бида, и Колесников, мужественны, беззаветно преданы революции. И автор совсем не осуждает их, потому что совсем не их вина, что они такие, какие есть: ведь культура и нравственность не даются с рождением, они вырабатываются в течение всей жизни, а какая жизнь была у этих конармейцев, прекрасно видно из той же книги Бабеля. Но решительно не имеем права героев делит на «своих» и «чужих», исходя из идеологического принципа. Не делает этого и автор.

«Соль»

- Почему боец Никита Балмашев убивает женщину? Как классового врага, «за несознательность женщин, которые вредные» делу революции.

- К чему приравнивает убийство? К подвигу: добро и зло поменялись местами. В этом первопричина, «соль» происходящего. Это видит и чувствует редактор газеты.

«Афонька Бида»

«Беда», - слышим в фамилии.

Сеет смерть, ища замены жеребцу, проливает реки крови: 78-9 .

«Вдова», 95

«Измена», с. 102.

Цикл «Конармия» - попытка осмысления Гражданской войны и психологии человека этой войны.

Рассказ «Измена» - сказовый рассказ («Письмо», «Соль» - письмо в редакцию «за несознательность женщин, которые … вредные» делу революции, этот же Н. Баблмашев – автор объяснительного письма следователю.) Поводом к его написанию являются следующие события.

Никита Балмашев с 2-мя земляками попадает в госпиталь. На предложение снять заразную одежду и сдать оружие они отвечают категорическим отказом. Попытки их раздеть и отобрать оружие встречают сопротивление.

Бойцы устанавливают дежурство, не спят, ходят в отхожее место в полной форме.

Когда же, наконец, во сне с них снимают одежду и оружие, они ошеломлены и обижены .

В поисках правды они идут жаловаться председателю ревкома на измену. От председателя, который по горло завален делами и только умоляет их покинуть помещение, 105/1 они, не добившись цели, выходят на площадь, где, обезоружив милиционера, бьют стёкла в кладовке госпиталя. (105/2).

Однако основной интерес представляют не события, а фантастическое несоответствие между ними и тем, какими они предстают в восприятии героя:

Предложение искупаться, снять одежду и сдать вещи в цейхгауз заставляет его подозревать измену,

Просьбу отдать на хранение оружие он воспринимает как попытку « разоружить» его, как будто он «уже побеждён» .

Здравый взгляд на события обнаруживает их абсурд и комичность, однако тон рассказчика предельно серьёзен. Ему самому его реакция представляется вполне адекватной и даже единственно возможной.

Такая приверженность делу революции Н. Балмашева нам знакома по рассказу «Соль». Он говорит об измене, а своё поведение понимает как политическую активность идеологически выдержанного бойца Конармии, подозревающего везде «проклятую контру» и дающего на всех «материал» . Это ощущение себя бойцом за мировую революцию и порождает недоверие и презрение к остальным, которые оказываются изменниками и «врагами революции».

Как фронтовик, он возмущается тылами, как кавалерист он с пренебрежением относится к пехоте. Балмашев говорит о ней так, как будто принадлежность к этому роду войск автоматически свидетельствует о неблагонадёжности: « 103/1 ».

Как русский боец, не рассуждающий «согласно отданного приказания» , он испытывает неприязнь к евреям и бюрократам: к доктору Явейну, предуревкома Бойдерману, «105/2».

В соответствии с этим видением бело-красным мира воспринимается читателем система образов: по двум полюсам разведены

революция

«контра», по мнению Балашева,

Во главе – обладатель « озверелого штыка» Балмашев,

Пехота, которая «отвоевалась» и довольна этим,

А с ним Головицын и Кустов – неотделимые от него герои-марионетки (они так до конца рассказа и ходят вместе, как бы соединённые ниточкой: «103/2».

Гладкие сиделки, стоящие у окошек и разводящие симпатию,

Председатель революционного комитета Бойдерман

И главный изменник – доктор Явейн, «надсмехающийся» «разными улыбками».

Развитие противостояния находит отражение и в композиции : какой рассказ открывается темой? (Измены: «предъявляя» свою партийность «№24 два нуля», Балмашев, таким образом, подтверждает свою благонадёжность.) Дальше внутренне убеждение героя, что все непосредственным образом не участвующие в революции – изменники, нарастает и выливается в кульминацию (бунт против «неправильного режима, выход на площадь, погром). Концовка рассказа – рассуждение Балмашева об измене, «которая вот мигает нам из окошка».

В чём же, собственно, эта измена заключается? Специфика революционного сознания – резкое неприятие быта. В литературе 20-х гг. ХХ века это очень чётко отражено. Вспомним стихотворение В. Маяковского «О дряни»: «опутали революцию обывательщины нити…». Больше всего герой боится, как бы его не « разоружили »; боится «отвоевать», погрузиться в быт – именно поэтому с таким сарказмом перечисляются предметы быта.

Ненависть вызывает сытое урчание в животах у солдат – солдат, «вострые шашки» променявших на «шашки, поделанные их хлеба». Пить « какаву» , где « молока … хоть залейся» - факт измены, «104/1».

И всё, что не делалось в этой жизни, воспринималось враждебно, будь то предложение сдать заразную одежду или « роля в женском платье».

Чёткость красного сознания отражается и на лексическом уровне .

Когда он говорит о себе и товарищах , появляются такие патетические выражения, как «зрячий штык», «вострая шашка», «земляки с одной судьбой», «кровавое сердце бойца и пролетария», «одёжа, вытканная матерями … слабосильными старушками с Кубани», «страдания трёх красных конников», «неизвестные, но заслуженные бойцы», «возвышенный голос», «короткая красная жизнь», «без края тревога об измене»

Совершенно иная лексика используется там, где речь идёт о мирной жизни, то есть «контре», по мнению Балмашева. Доктор Явейн – « зверь, а не человек», сёстры милосердия каламбурно названы «немилосердными сиделками» , а попытка их переменить одежду на раненых бойцах – « издевательство беспартийной массы», пациенты – « раскудрявые товарищи, которые наели очень чудные пуза, что ночью играют, как на пулемётах».

Речь героя – как бы срез его сознания. Она представляет собой смесь из просторечий («одёжа», «роля», «какава», «неподобная ляпа») и пафосных выражений, источник которых, видимо, передовица «Красного кавалериста» («империалист» и «палач мировой революции»; «наше международное положение»; враг на мягких лапах».) Проскальзывает и стиль рапорта : « трое земляков, а именно», «согласно отданного приказания», «дать твёрдый материал ».

Текст подчиняется логике рассказчика, для читателя подчас абсурдной. Есть фразы, в которых одно и то же выражение можно интерпретировать по-разному: « 104/2 »; непонятно, к чему относится « отпросившись вроде как по надобности» - к 1-му или ко 20му предложению.

Или: «105/4». « Потерять сознание» можно воспринимать буквально, в физическом смысле, а можно в переносном – как потерю партийного сознания – герои идут бить стёкла.

В одном предложении собрано несколько совершенно разнонаправленных линий: « 104/3 ». Вообще подобная витиеватость и многослойность свойственны высокому архаичному стилю – видимо, подсознательно герой хочет выражаться возвышенно, даже говоря о простых вещах, поскольку цель письма, с одной стороны, обличение « измены », с другой стороны – оправдание себя.

Но обвинение всех и вся - это ещё и уловка – попытка отвести подозрение от себя . Балмашев обвиняется в оскорблении « словами и действием ». Он пытается прежде всего доказать свою благонадёжность и невиновность. «Предъявляет» партийность « номер 24 два нуля, выданную … Краснодарским комитетом партии». Привлекает к делу свою автобиографию . «Объясняет» своё « жизнеописание до 1914 года как домашнее, где при родителях занимался хлебопашеством». Ведь это уловка Балмашева, пытающегося объяснить « товарищу следователю Бурденко », что разбитые окна - в кладовке, а потому не « соответствуют своему предназначению ».

И больше всего обижает героя смех : « разные улыбки доктора Явейна ».

В речи героя появляется ещё один существенный пласт текста, совершенно иной окраски. Неграмотный, вызывающий приступы хохота язык Балмашева к концу приобретает вдруг чуть ли не поэтическую силу ! Слова об измене звучат очень серьёзно, высокой напряжённой нотой. Сняты просторечия, появляются эпитеты, яркие образные сравнения: 2 душа горит и рвёт огнём тюрьму тела»; «измена ходит, разувшись, закинув за спину штиблеты, чтобы не скрипели половицы в обворовываемом дому…».

А синтаксис напоминает 3-хчастные фразы авторских описаний: «последний абзац». Сравните, например: «17/1». Эта концовка добавляет нечто новое к восприятию героя. Концовкой этот образ делается более сложным.

И в результате пред нами предстаёт герой – почти комический персонаж – крестьянин из станицы Иван Святой, в то же время страстно и серьёзно приверженный революции. Это необразованный мужик – и человек, знающий поэтическое вдохновение. Герой, считающий врагами и изменниками всё человечество и беззаветно преданный своим революционным товарищам. Однозначной оценки нет в рассказе. И может быть, революцию стоит осмыслять именно сквозь призму сознания такого героя.

Выводы:

«Что впереди?» - на этот блоковский вопрос ответит время и допишет роман Бабеля. И этот «роман … принесёт ещё сюрпризы», автор допишет его кровью.

2) Так ли неизбежна война? («Разгром», «Доктор Живаго», «Конармия»).

Бабель «Конармия»

«Мой первый гусь»

Каким видит мир главный герой Лютов?

Как и почему ведёт себя к Лютову Савицкий?

Как одержал Лютов победу, «слился» с казаками?

Исаак Бабель «Конармия»

«Смерть Долгушова»

Как оценить действия Лютова и Афоньки Биды?

Кто же из них поступил гуманно? Можно ответить на этот вопрос?

Исаак Бабель «Конармия»

«Аргамак»

Исаак Бабель «Конармия»

«Начальник конзапаса»

Что разглядел писатель за ярким оперением Дьякова?

Исаак Бабель «Конармия»

«Письмо»

Краткий пересказ.

Ответить на вопросы:

Как пишет юноша Василий Курдюков о жеребце Стёпе?

Что рассказал он матери в письме об отце и брате? Каким тоном?

Что сообщает описание семейной фотографии в финале новеллы?

Исаак Бабель «Конармия»

«Иваны», «После боя»

Рассказать об Иване Акинфиеве.

Исаак Бабель «Конармия»

«Соль»

Почему боец убивает женщину?

К чему он приравнивает убийство?

Исаак Бабель «Конармия»

«Вдова»

Какой оттенок несёт название?

Как проявляется деградация человека?

Исаак Бабель «Конармия»

«Измена»

Что является поводом к написанию объяснения Никиты Балмашева следователю Бурденко?

Каков тон рассказчика?

Что порождает его недоверие и презрение к людям?

Я взял седло с телеги и ушел, и, уходя, слышал нескончаемое бормотание Ивана Акинфиева.

Вань, - говорил он дьякону, - большую ты, Вань, промашку дал. Тебе бы имени моего ужаснуться, а ты в мою телегу сел. Ну, если мог ты еще прыгать, покеле меня не встренул, так теперь надругаюсь я над тобой, Вань, как пить дам надругаюсь…

Продолжение истории одной лошади

Четыре месяца тому назад Савицкий, бывший наш Начдив, забрал у Хлебникова, командира первого эскадрона, белого жеребца. Хлебников ушел тогда из армии, а сегодня Савицкий получил от него письмо.

Хлебников - Савицкому

«И никакой злобы на Буденную армию больше иметь не могу, страдания мои посередь той армии понимаю и содержу их в сердце чище святыни. А вам, товарищ Савицкий, как всемирному герою, трудящаяся масса Витебщины, где нахожусь председателем уревкома, шлет пролетарский клич - „Даешь мировую революцию!“ - и желает, чтобы тот белый жеребец ходил под вами долгие годы по мягким тропкам для пользы всеми любимой свободы и братских республик, в которых особенный глаз должны мы иметь за властью на местах и за волостными единицами в административном отношении…»

Савицкий - Хлебникову

«Неизменный товарищ Хлебников! Которое письмо ты написал для меня, то оно очень похвально для общего дела, тем более сказать, после твоей дурости, когда ты застелил глаза собственной шкурой и выступил из коммунистической нашей партии большевиков. Коммунистическая наша партия есть, товарищ Хлебников, железная шеренга бойцов, отдающих кровь в первом ряду, и когда из железа вытекает кровь, то это вам, товарищ, не шутки, а победа или смерть. То же самое относительно общего дела, которого не дожидаю увидеть расцвет, так как бои тяжелые и командный состав сменяю в две недели раз. Тридцатые сутки бьюсь арьергардом, заграждая непобедимую Первую Конную и находясь под действительным ружейным, артиллерийским и аэропланным огнем неприятеля. Убит Тардый, убит Лухманников, убит Лыкошенко, убит Рулевой, убит Трунов, и белого жеребца нет подо мной, так что согласно перемене военного счастья не дожидай увидеть любимого начдива Савицкого, товарищ Хлебников, а увидимся, прямо сказать, в царствии небесном, но, как по слухам, у старика на небесах не царствие, а бордель по всей форме, а трипперов и на земле хватает, то, может, и не увидимся. С тем прощай, товарищ Хлебников».

На санитарной линейке умирает Шевелев, полковой командир. Женщина сидит у его ног. Ночь, пронзенная отблесками канонады, выгнулась над умирающим. Левка, кучер начдива, подогревает в котелке пищу. Левкин чуб висит над костром, стреноженные кони хрустят в кустах. Левка размешивает веткой в котелке и говорит Шевелеву, вытянувшемуся на санитарной линейке:

Работал я, товарищок, в Тюмреке в городе, работал парфорсную езду, а также атлет легкого веса. Городок, конечно, для женщины утомительный, завидели меня дамочки, стены рушат… Лев Гаврилыч, не откажите принять закуску по карте, не пожалеете безвозвратно потерянного времени… Подались мы с одной в трактир. Требуем телятины две порции, требуем полштофа, сидим с ней совершенно тихо, выпиваем… Гляжу - суется ко мне некоторый господин, одет ничего, чисто, но в личности его я замечаю большое воображение, и сам он под мухой…

«Извиняюсь, - говорит, - какая у вас, между прочим, национальность?»

«По какой причине, - спрашиваю, - вы меня, господин, за национальность трогаете, когда я тем более нахожусь в дамском обществе?»

«Какой вы, - говорит, - есть атлет… Во французской борьбе из таких бессрочную подкладку делают. Докажите мне свою нацию…»

…Ну, однако, еще не рубаю.

«Зачем вы, - не знаю вашего имени-отчества, - такое недоразумение вызываете, что здесь обязательно должен кто-нибудь в настоящее время погибнуть, иначе говоря, лечь до последнего издыхания?» До последнего лечь… - повторяет Левка с восторгом и протягивает руки к небу, окружая себя ночью, как нимбом. Неутомимый ветер, чистый ветер ночи поет, наливается звоном и колышет души. Звезды пылают во тьме как обручальные кольца, они падают на Левку, путаются в волосах и гаснут в лохматой его голове.

Лев, - шепчет ему вдруг Шевелев синими губами, - иди сюда. Золото, какое есть - Сашке, - говорит раненый, - кольца, сбрую, все ей. Жили, как умели… вознагражу. Одежду, сподники, орден за беззаветное геройство - матери на Терек. Отошли с письмом и напиши в письме: «Кланялся командир, и не плачь. Хата - тебе, старуха, живи. Кто тронет, скачи к Буденному: я - Шевелева матка…» Коня Абрамку жертвую полку, коня жертвую на помин моей души…

«Извиняюсь, - говорит, - какая у вас, между прочим, национальность?»

…Ну, однако, еще не рубаю.

«Зачем вы, - говорю, - не знаю вашего имени-отчества, - такое недоразумение вызываете, что здесь обязательно должен кто-нибудь в настоящее время погибнуть, иначе говоря, лечь до последнего издыхания?» До последнего лечь… - повторяет Левка с восторгом и протягивает руки к небу, окружая себя ночью, как нимбом. Неутомимый ветер, чистый ветер ночи поет, наливается звоном и колышет души. Звезды пылают во тьме, как обручальные кольца, они падают на Левку, путаются в волосах и гаснут в лохматой его голове.

Лев, - шепчет ему вдруг Шевелев синими губами, - иди сюда. Золото, какое есть, - Сашке, - говорит раненый, - кольца, сбрую - все ей. Жили, как умели… вознагражу. Одежду, сподники, орден за беззаветное геройство - матери на Терек. Отошли с письмом и напиши в письме: «Кланялся командир, и не плачь. Хата - тебе, старуха, живи. Кто тронет, скачи к Буденному: я - Шевелева матка…» Коня Абрамку жертвую полку, коня жертвую на помин моей души…

Понял про коня, - бормочет Левка и взмахивает руками. - Саш, - кричит он женщине, - слыхала, чего говорит?.. При ём сознавайся - отдашь старухе ейное аль не отдашь?..

Мать вашу в пять, - отвечает Сашка и отходит в кусты, прямая, как слепец.

Отдашь сиротскую долю? - догоняет ее Левка и хватает за горло. - При ём говори…

Отдам. Пусти!

И тогда, вынудив признание, Левка снял котелок с огня и стал лить варево умирающему в окостеневший рот. Щи стекали с Шевелева, ложка гремела в его сверкающих мертвых зубах, и пули все тоскливее, все сильнее пели в густых просторах ночи.

Винтовками бьет, гад, - сказал Левка.

Вот холуйское знатьё, - ответил Шевелев. - Пулеметами вскрывает нас на правом фланге…

И, закрыв глаза, торжественный, как мертвец на столе, Шевелев стал слушать бой большими восковыми своими ушами. Рядом с ним Левка жевал мясо.

Медлительная луна выползла из-за туч и остановилась на обнаженном Сашкином колене.

Греетесь, - пробормотал Шевелев, - а он, гляди, четырнадцатую дивизию погнал…

Мглистая луна шлялась по небу, как побирушка. Далекая пальба плыла в воздухе. Ковыль шелестел на потревоженной земле, и в траву падали августовские звезды.

Сашка встала, принялась менять раненому бинты и подняла фонарик над загнивающей раной.

К завтрему уйдешь, - сказала Сашка, обтирая Шевелева, вспотевшего прохладным потом. - К завтрему уйдешь, она в кишках у тебя, смерть…

И в это мгновение многоголосый плотный удар повалился на землю. Четыре свежие бригады, введенные в бой объединенным командованием неприятеля, выпустили по Буску первый снаряд и, разрывая наши коммуникации, зажгли водораздел Буга. Послушные пожары встали на горизонте, тяжелые птицы канонады вылетели из огня. Буск горел, и Левка, обеспамятевший холуй, полетел по лесу в качающемся экипаже начдива шесть. Он натянул малиновые вожжи и бился о пни лакированными колесами. Шевелевская линейка неслась за ним, внимательная Сашка правила лошадьми, прыгавшими из упряжки.

Так приехали они к опушке, где стоял перевязочный пункт. Левка выпряг лошадей и пошел к заведующему просить попону. Он пошел по лесу, заставленному телегами. Тела санитарок торчали под телегами, несмелая заря билась над солдатскими овчинами. Сапоги спящих были брошены врозь, зрачки их заведены к небу, черные ямы ртов перекошены.

Попона нашлась у заведующего; Левка вернулся к Шевелеву, поцеловал его в лоб и покрыл с головой. Тогда к линейке приблизилась Сашка. Она вывязала себе платок под подбородком и отряхнула платье от соломы.

Павлик, - сказала она. - Иисус Христос мой, - и легла на мертвеца боком, прикрыв его своим непомерным телом.

Убивается, - сказал тогда Левка, - ничего не скажешь, хорошо жили. Теперь ей снова под всем эскадроном хлопотать. Несладко…

Там, в десяти верстах от города, шел бой с савинковскими казаками. Предатели сражались под командой есаула Яковлева, передавшегося полякам. Они сражались мужественно. Начдив вторые сутки был с войсками, и Левка, не найдя его в штабе, вернулся к себе в хату, почистил лошадей, облил водой колеса экипажа и лег спать в клуне. Сарай был набит свежим сеном, зажигательным, как духи. Левка выспался и сел обедать. Хозяйка сварила ему картошки, залила ее простоквашей. Левка сидел уже у стола, когда на улице раздался траурный вопль труб и топот многих копыт. Эскадрон с трубачами и штандартами проходил по извилистой галицийской улице. Тело Шевелева, положенное на лафет, было перекрыто знаменами. Сашка ехала за гробом на шевелевском жеребце, казацкая песня сочилась из задних рядов.

Эскадрон прошел по главной улице и повернул к реке. Тогда Левка, босой, без шапки, пустился бегом за уходящим отрядом и схватил за поводья лошадь командира эскадрона.

Ни начдив, остановившийся у перекрестка и отдававший честь мертвому командиру, ни штаб его не слышали, что сказал Левка эскадронному.

Сподники… - донес к нам ветер обрывки слов, - мать на Тереке… - услышали мы Левкины бессвязные крики. Эскадронный, не дослушав до конца, высвободил свои поводья и показал рукой на Сашку. Женщина помотала головой и проехала дальше. Тогда Левка вскочил к ней на седло, схватил за волосы, отогнул голову и разбил ей кулаком лицо. Сашка вытерла подолом кровь и поехала дальше. Левка слез с седла, откинул чуб и завязал на бедрах красный шарф. И завывающие трубачи повели эскадрон дальше, к сияющей линии Буга.

Он скоро вернулся к нам, Левка, холуй начдива, и закричал, блестя глазами:

Распатронил ее вчистую… Отошлю, говорит, матери, когда нужно. Евоную память, говорит, сама помню. А помнишь, так не забывай, гадючья кость… А забудешь - мы еще разок напомним. Второй раз забудешь - второй раз напомним…

Галиция, август 1920 г.

Напечатать

или

После боя. «Конармия», анализ сборника рассказов Исаака Бабеля

Похожие записи: