§ 10. Взгляд сверху Перед нами паттерн: узор на гигантском ковре, сотканном за тысячелетия человеческой мыслью. Узор многообразен, многокрасочен, хотя местами на нём остались непроявившиеся участки. Спокойно скользит по нему взор. И как бы разнообразны ни были различные

Известный юрист считает, что рост официальной и скрытой преступности в стране свидетельствует о приближении социальных потрясений. В отличие от запада, на востоке все зависит от личности. Еще десять лет назад законы работали. Сегодня в нашей правоохранительной системе выработался иммунитет против самых прогрессивных законов. Даже самый профессиональный судья уступает обычному человеку, следующему справедливости. - Вам очень хорошо известно, что общество наше стремительно криминализируется. Об этом говорит и статистика, и переполненные тюрьмы. С чем вы связываете этот тренд? Не кажется ли это вам, что это бессознательная реакция общества на социальное расслоение, такой своего рода протест, чтобы привлечь к себе внимание? - Люди об этом не задумываются так глубоко. Просто они это делают интуитивно. Думаю, дело в том, что преступность стала выгодной. Понимаете, у меня на колесах сняли колпачки. Один из них стоит 7 тысяч тенге. Умножьте на четыре – почти 30 тысяч тенге. Если в день в среднем зарабатывать 3 тысячи тенге, то за 30 дней получится почти тысячу долларов. А снял четыре колпачка – одна минута и те же деньги, и намного проще. Весь вопрос сводится к чему? Человек ищет там, где легче, где меньше надо потратить энергии. Вот такими нас бог создал. Я никогда не говорю, что если меня поставить на какую-то должность, то я не буду воровать. Каждый человек способен на злоупотребления. Но должна быть какая-то система, которая его ограничит. То есть в данном случае это правоохранительные органы. Человек должен знать, что если он сегодня снял колпачки, то через месяц его за это в тюрьму посадят или штраф сумасшедший наложат. И в следующий раз он подумает… В Грузии нет таких преступлений. Потому что всех привлекали к ответственности. А у нас, видимо, не привлекают… - То есть вы это связываете с очень простой прозаической причиной – неэффективностью правоохранительной системы? - Да. А вот почему она неэффективна, это уже другой вопрос. - Тогда давайте зададимся этим вопросом. Ведь что такое правоохранительная система – это основной показатель эффективности государственного менеджмента. Это то, с чем сталкивается человек ежедневно… - Согласен. Почему я всегда говорю, что практически все реформы, которые сегодня пытаются сделать в правоохранительной системе - бесполезны. Что в голове у реального полицейского, патрульного, следователя, оперативника? Думаете о том, как снизить преступность, сделать меньше нарушений, как можно лучше выполнять свои обязанности? Нет! У каждого мента в голове одно - как заработать денег. Зарплата тикает. Речь о других деньгах. Следователь думает, как бы напрячь подозреваемого или потерпевшего, гаишник машины останавливает… Давайте спросим министра внутренних дел: это действительно так? Он скажет: «да что вы! Все наши сотрудники абсолютно нормальные люди и думают только о том, чтобы повысить раскрываемость преступлений и т.д. И только есть несчастный процент (в семье не без урода), но мы их ловим и сажаем!» Если самая верхушка не видит или не понимает этого, то она либо профнепригодна, либо инфантильна. Но они все прекрасно видят и понимают, но не хотят в этом признаться. Но не признав болезнь, невозможно выработать рецепты, чтобы с ней бороться. Все остальное ерунда. Можно повесить другие погоны, написать другие законы, изменить правила составления протокола, поменять форму, и все это будет абсолютно бесполезно. - Если мыслить очень прагматично, то к каким последствиям, на ваш взгляд, это приведет? Мы видим рост преступности официальной, еще больший рост преступности имеет латентный характер. И наверное он гораздо страшнее видимого. Некоторые эксперты прогнозируют, что высокий уровень латентной преступности – это первый признак возможных социальных революций. Это справедливый прогноз? Что бы вы предприняли в этой ситуации? - Да, я с этим согласен. Я бы предпринял, конечно же, уменьшение роста преступности. Во-первых, нужно создать условия, чтобы людям было максимально легко подать заявление о совершенном преступлении. Электронным правительством такие условия созданы, но многие люди пока им не пользуются. Чаще всего мы встречаемся с практикой, когда у нас не принимают заявления. Те же кражи сотовых телефонов – регистрируют одно-три заявления из ста. Вам вполне резонно говорят: слушайте, вы же понимаете, никто не будет бегать за вашим сотовым телефоном… А раз они не регистрируются, то нет статистики, и соответственно, никто не думает о том, как ее уменьшить... - Все, о чем вы говорите, наталкивает на мысль, о том, что дело не только в человеке. Что такое правоохранительная система – это гротескное состояние общества. Дело в том, что запад почти 50 лет критиковал юго-восточную модель демократии, но время доказало ее эффективность. Западная демократия у нас что-то со скрипом идет, хотя внешние институты все вроде бы существуют. Может быть, есть смысл внимательней посмотреть на восток? - На востоке всегда все зависит от личности правителя. Если он трезво мыслить, ведет какие-то прогрессивные идеи, тогда шикарнейший получается результат. Если правитель слабый, коррумпированный, тогда результата никакого не будет. На западе немного по-другому. От правителя мало что зависит. Там сама система уже так построена что действительно есть демократия. На востоке от огромного количества людей зависит меньше, чем от конкретного человека. И вот эта проблема на самом деле серьезная. Журналист Юлия Латынина вывела очень четкий момент. Общество делится на две категории. Одна – бизнесмены, средний класс, прогрессивные высокооплачиваемые работники - хотят от государства, чтобы его было как можно меньше: мы платим вам налоги, вас нанимаем, а вы на эти деньги оказывайте нам услуги. Классическая система – и все. И не надо расширять его функции. Есть вторая категория людей, которая хочет получать от государства пособия, за счет государства обеспечивать уровень жизни, она не платит государству налоги, но заинтересовано, соответственно, в том, чтобы его было больше. Оно должно все контролировать, а я маленький раб. И вот сегодня при западной демократии вот этого креативного класса становится существенно меньше, чем людей, сидящих на шее у бюджета, но при этом у них абсолютно равные избирательные права. И вот когда приходит политик, который провозглашает огромное количество халявы: пособия и зарплаты, это большинство голосует за них: «давайте жирных капиталистов прищучим, введем на них налоги и все будет прекрасно». И вот такой правитель приходит и действительно начинает прищучивать креативных людей. Соответственно, они закрывают производства, уменьшается количество рабочих мест, увеличивается конкуренция за оставшиеся рабочие места, следовательно, зарплаты снижаются и картина получается абсолютно противоположная. На мой взгляд, это очень хороший водораздел и, прежде чем думать о какой-то демократии, у государства должна быть стратегия. Элита очень четко должна понимать - не надо идти на поводу у простого человека. От этого толку не будет – получим американский Детройт, где изжили весь средний класс и осталась одна нищета, которая сидит на пособиях. При этом 70% матерей – одиночки, и не потому что там такие плохие мужья, а потому что у матерей-одиночек оказывается пособия гораздо выше, чем в полноценной семье. Внутри человека сидит потребность и способность к халявным деньгам. И вот именно на этом сейчас гниет запад. В Азии принципиально иная модель. Там, конечно, заигрывают с народом. Но неужели вы думаете, что политики реально прислушиваются к мнению 70% населения, чьи доходы ниже среднего? Нет. Я не говорю, что это хорошо, но это получается выигрышная стратегия на сегодняшний день. Они делают так, чтобы было хорошо богатым и они начинают вкладывать деньги в эту страну и в результате начинают бедные работать. У нас тоже заговорили об обществе всеобщего труда… - То есть вы хотите, что у государства такая стратегия есть? - По крайней мере, она декларируется. Есть перекосы, безусловно. Нет здоровой конкуренции, вроде бы приветствуем инвестиции, все за, но на практике… - правоохранительные органы дезавуируют все это… - В этом плане согласен. Они вредят. Часто езжу по городам, вижу огромное количество людей на базарах. Почему у нас не процветает скотоводство? Прекрасный труд, небольшие вложения, хорошая рентабельность… Почему бы студенту не дать 50 баранов, чтобы он вырастил из них 100, а через пять или десять лет не стал нормальным средним классом? Потому что мне говорят – а вы попробуйте!? Назавтра всех баран своровали, участковый в доле, пасти негде… Но как же так? Вон сколько полей! Где стада Маркиза Карабаса? А все земли принадлежат акимам, и чтобы на них пасти, надо приличные бабки давать… Любой мелкий бизнес душится на местах если не под крышей властей… - Вы один из первых выпускников «Адилета», когда страна была в поиске моделей развития и вы знали эту риторику. Как она изменилась с середины 90-х до начала 2000-х? В чем изменились концептуальные подходы? - Вы знаете, тогда действительно шло становление законодательства и с каждым принятым законом ситуация менялась. Можно было, изменив закон, реально изменить жизнь. Мы чувствовали это на себе и искали такую норму, при принятии которой всем станет лучше. А последние 10 лет получилась картина: какие законы не принимай, ничего не меняется. Устоялась такая система, у которой иммунитет против самой прогрессивной законодательной нормы. Поэтому я посмеиваюсь над всеми сегодняшними дискуссиями в правовой среде. Если мы говорим сейчас о праве, то ярче всего это видно на судебной системе. Если у судьи сидит в голове мысль как заработать или как угодить начальству, какая разница, какой закон. - Мир переживает кризис права. Поэтому некоторые правоведы предлагают более внимательно посмотреть на теорию казахского права. Они считают, что в наших условиях в этой иерархии ценностей именно судебная система должна играть огромную роль, но с точки зрения именно репутации, общественного мнения. Чем отличалась наша судебная система? Именно глубокими нравственными конструкциями, на которых держалось общество и тем, что была максимальная открытость, прозрачность и очень многое зависело от репутации бия, от общественной оценки. Это ровно противоположное тому, что мы сейчас наблюдаем. Как вы думаете, какие нормы казахского права могли бы быть сейчас применены? - Соглашусь именно с репутацией. Какая разница – какое право: казахское или американское. Все зависит от кандидатуры судьи. Иногда у юристов идет спор: некоторые считают, что дело в неграмотности судей. Дескать, довольно, чтобы судья был грамотным и все будет справедливо. Абсолютно не так. Грамотный судья, который хочет вынести коррумпированное решение, его так вынесет, что вы его даже не поймаете. Если же он как можно меньше знает, то он совершит массу ошибок и его можно будет на этом поймать. Я всегда говорю: давайте возьмем суперпрофессионала, но коррумпированного и абсолютно ничего не понимающего в праве человека, но который реально сердцем хочет помочь. Кто лучше рассудит? Конечно, человек с сердцем. Потому что он хочет справедливости. Нужен авторитетный человек, к мнению которого с уважением отнесется даже проигравшая сторона: я вынужден подчиниться, потому что он авторитетный. Вот это очень и очень важно. Никакое право ничего не стоит перед его моральными качествами. Нам этого именно не хватает в Казахстане. Кто у нас лучший судья. Ни я, ни вы не имеем об этом представления… - Не кажется ли вам, что тогда нужно менять всю систему? Не секрет, что очень многие должности покупаются и естественно, он должен вернуть эти деньги. Плюс поборы наверх и если ты отказываешься отдавать их, то ты на этом месте не удержишься? Кто этими системами сейчас управляет? - Абсолютно соглашусь, что весь вопрос в системе, а не плохих людях. Потому что даже плохой человек, нарушающий правила дорожного движения, выезжающий на встречную полосу, решающий ГАИ, показывающий корочки - в Европе становится паинькой! Там с полицейским ничего не разрулишь, посадят как миленького... Все. Попадает, допустим, в нашу систему распрекраснейшая судья – не хочет брать взятки, для нее 300 тысяч тенге достойная зарплата. Ей этого достаточно. Она хочет работать честно. Думаете, получится? Ничего не получится! Обязательно однажды попадет процесс, в котором ей председатель подскажет нужно решение, потому что он родственник такого-то… Что ей делать? Вынести нужное решение! Иначе она поругается с шефом и он придумает, как ее подставить. У нас был такой прецедент, когда судья два раза выносила оправдательное решение, ее уволили, но, благо, она провела пресс-конференцию… и ее оставили в покое. Но так бывает не всегда. После десятого раза вырабатывается противоядие, она привыкает к этому, а потом она думает: ведь все так делают, и я так делаю, но ведь другие еще и на этом деньги зарабатывают? И судья уже не чувствует, что она совершает преступление. И вот так честный человек перемалывается этой системой. - У меня такое чувство, что законы не работают по той причине, что, помимо формальной иерархии правоохранительных органов, в стране сложилась неформальная и от того более влиятельная, которая, собственно и диктует правила игры. Согласны ли вы с этим и, если да, то как она сложилась? - Это свойственно для всех, даже самых развитых стран. Всегда существует власть официальная формальная и существует неформальная, но реальная. Есть люди в элите, которые задают тон, определяя политику государства. И всегда те, кто изучает общество, не видят в этом ничего плохого нет. К сожалению, так сложилось. Главное, что у этих реальных людей в голове, что они хотят? Чтобы реально не было коррупции или они все-таки она была? В этом отличие. Саакашвили было четко нужно, чтобы не было коррупции. Он это добился. Другой вопрос как. Я на самом деле верю, что у многих нашей формальных и неформальных лидеров есть реальное желание победить коррупцию, навести порядок. Но у них ничего не получится. Знаете почему? Потому что они не могут начать с себя. Допустим, я министр. Я ставлю задачу всем своим подчиненным быть честными… за исключением, когда это касается меня, моих родственников. Я могу это даже прямо не говорить, но подразумевает. Получается принцип делай как я. Саакашвили вынужден был посадить 40 процентов своих соратников, то же самое сделал Ли Куан Ю. У нас тоже что-то вроде бы началось, но по большому счету ничего не меняется, поскольку цепочка исключений идет до самого низа. Председатель областного суда хочет, чтобы все было идеально, но все понимают – исключая знакомых и родственников… И так до районного, сельского уровней. Снизу это изменить невозможно. Реформы можно начать только сверху. Снизу идут только революции.

Книги Н.Эйдельмана в высоких оценках не нуждаются – они давно уже стали составной частью интеллектуального пейзажа, захватывающими ловушками нашего внимания и мысли, расставленными-раскинутыми на книжных полках.

И как же можно было обойтись без книг Н.Эйдельмана, начиная серьезно продумывать тему современных реформ в России? После безумно резких перемен жизнь в стране постепенно наладилась – но понятно, что в таком «полувосстановленном» состоянии мы протянем лет пять, не больше. Жизненно необходимы масштабные, системные, хотя и постепенные, преобразования, выводящие Россию «в новое качество».

Некоторые из исторических предшественников нынешней высшей власти в свое время сталкивались со столь же грандиозной задачей. Где и как об этом узнать поподробнее? – конечно, в первую очередь у Эйдельмана. Книга «"Революция сверху" в России» (1989 г., издательство «Книга») – то, что надо:

«У нас с 1985 года происходят преобразования революционного характера, начатые по инициативе высшего руководства страны, "революция сверху". При этом, конечно, многообразно поощряется, поддерживается встречное движение снизу, без него ничего не выйдет... Нет ли для подобных преобразований некоторых общих правил, повторений на разных витках исторической спирали? ... Мы собираемся представить краткий очерк, разумеется, далеко не всей российской истории, но тех ее "сюжетов", которые относятся к революциям сверху и могут помочь разглядеть кое-что новое в сегодняшних и завтрашних обстоятельствах... Центром повествования станут события прошлого, которые нам представляются особенно актуальными: реформы конца 1850-х - начала 1860-х годов... мы постараемся как единое целое представить все нововведения тех лет, затронувшие абсолютно все сферы российской жизни» (с.23).

«Положение страны, жизнь народа, экономика, политика - все это требовало серьезных перемен в двух сферах.

Именно в тех сферах, которые ожидали своего реформатора и позже - в 1953-м, в 1965-м, и сегодня.

Сфера экономическая: в 1850-х годах это отмена крепостного права. Можно сосредоточиться на разнице (разумеется, огромной) между тогдашней и сегодняшней экономической реформой. Но можно сформулировать проблему вполне корректным образом: в 1850-х требовалась и частично осуществилась коренная перестройка экономических отношений, переход от внерыночного, волевого, "палочного" механизма к рыночному...

Сфера политическая: здесь в 1850-х годах решалась проблема демократизации, на пути которой - бюрократия, самодержавие.

И если через 100 - 125 лет, совсем в иных условиях, перед страной стояли типологически сходные задачи, то тут есть над чем серьезно, очень серьезно подумать.» (сс. 27-28)

Действительно, как много общего между проблемами середины XIX в., и конца XX – начала XXI века! Области преобразований – те же, противники – аналогичные, методы действия высшей власти – похожи, проблемы менталитета – один в один. «Перестройка экономических отношений» – тут, конечно, все не так однозначно, как казалось в 1989 г., но мы не ищем у Эйдельмана анализа содержания преобразований. Важнее всего то, как было организовано продвижение масштабных и комплексных реформ, как их делали и как они были сделаны.

«Обозревая... внешне совершенно несходные эпохи, мы пытались кратко проанализировать... многочисленные уроки, которые дает потомкам российское прошлое в связи с избранной нами темой - "революция сверху"...

В России большая доля перемен, как революционного, так и контрреволюционного характера начиная с XV - XVI веков идет "сверху", от государства... Первопричина иного нежели в Европе пути - слабость городов, третьего сословия... Роль народа огромна, как везде, но проявляется в российской истории иначе, чем в странах товарности и буржуазной демократии: огромная энергия, но самостоятельности, инициативы куда меньше, чем исполнения воли "верхов"». (с.169)

Да, похоже на 2002 год, но с одним уточнением: самостоятельность и инициатива начала гораздо успешнее применяться для неисполнения «воли верхов», чем в XIX веке. Однако изворот из-под законов и распоряжений власти происходит индивидуально, структуры гражданского общества при этом не формируются и сегодня, и три века назад (полтора века назад что-то начало в этом отношении сдвигаться, но после 1917 года все было очень успешно разрушено).

«Народ исторически "ориентирован на царя", надеясь на единство с ним против правящего слоя, бюрократии.

Ориентировка эта, во многом ложная, наивная, в то же время отражает... действительно возможную в разных вариантах блокировку царей с массами против своеволия верхов и аппарата.

Бюрократия, аппарат - особенно могущественный пласт в условиях многовековой централизации, отсутствия демократических противовесов и традиций.

Постоянная в нашей литературе характеристика бюрократии как социально-единой с верховной властью, противостояние их обоих угнетенным массам - это, разумеется, верно в общеэкономическом, общеисторическом плане, но недостаточно для конкретного политического анализа.

При отсутствии или недостатке гласности и демократии - из дворца часто виднее, в чем состоит широко понятый классовый интерес правящего меньшинства. Отсюда возникновение узкоэгоистического консерватизма на "втором сверху" этаже общественного здания: сопротивление аппарата и "реакционеров-богачей" даже тем реформам, что в конце концов проводятся во спасение этих недальновидных людей.» (сс. 169-170)

Актуально, разве нет? И противопоставление «власти» как целого и «народа», очень заметное сегодня; и иное, чем «на втором сверху этаже» (у ведомств и губернаторов), понимание интересов страны высшей властью, президентом; и необходимость «блокировки с массами» – сегодня это любые силы, например бизнес-круги, способные преодолеть ведомственное и региональное сопротивление преобразованиям.

«Формы бюрократического сопротивления революционным и реформаторским попыткам верхов многообразны: саботаж, провокации, запугивание, белый террор, государственный переворот. Нередко делаются попытки внешне демократического ограничения "инициативы сверху" активным соучастием среднего звена: скрытая форма консервативной реакции, ибо во время революции сверху верхи лучше "средних"...» (с.170)

А мы вспомним шахтерские пикеты у Белого дома, различные региональные «инициативы» и «программы», из которых следуют невиданные бюджетные преференции, высокотеоретические рассуждения о «системообразующей роли энергетики (железных дорог, армии, газовой отрасли и всего остального)», из которых следует, что ничего в них менять нельзя.

«Не менее разнообразны формы преодоления этого сопротивления: прямые расправы, запугивание "бюрократов" внутренней и внешней опасностью, известная опора престола на "чернь", перенос столицы, создание аппарата, параллельного старому...» (с.170)

«Высшее руководство, начавшее коренные революционные реформы, - против могучих бюрократических сил, которые в борьбе за существование... саботируют даже те преобразования, которые им самим и детям их необходимы. Обе стороны, высшая власть и аппарат, пытаются использовать народную силу и волю в своих интересах: бюрократ эксплуатирует недостаток демократических традиций, страх, усталость, разные предрассудки масс; реформаторы-революционеры апеллируют к здравому смыслу, гордости, свободолюбию народа, его ненависти к лживой, хищной, подлой бюрократической теории и практике». (Журнальный вариант)

«Предрассудки масс» - это сегодня социальная инертность, помноженная на воспоминания о стабильной и дешевой жизни; «гордость и свободолюбие» актуализируются при воспоминаниях о советской сверхдержаве и при попытках президента переломить приельцинскую внешнеполитическую вялость. Важнейший принцип создания «параллельного аппарата» проявился при формировании системы Федеральных округов и в очень интересных примерах организации внешнего давления (через, например, международные организации) для активизации внутренних трансформаций.

"Революция сверху" по самой своей природе соединяет довольно решительную ломку (необходимую, в частности, из-за отсутствия или недостатка гибких, пластических механизмов),– и сложное маневрирование, "галсы" вправо и влево, нужные для нормального движения сверху вниз» (с.170)

«...Едва ли не буквальностью оказывается метафора, что всякий спуск с горы требует "зигзагов". Преобразования сверху все время корректируются левыми и правыми движениями - иначе стремительное, катастрофическое падение...

Иногда... складывалось своеобразное разделение труда между правительственными деятелями: один для послаблений, другие - для укрощений.» (с.128).

Скорее, здесь применима аналогия не слаломного спуска, а непредсказуемого, хаотичного сопротивления воздуха при приземлении спускаемого космического аппарата. Проблемные точки, где необходимы коррекции, образуются постоянно, но предугадать их заранее невозможно. Может быть, важен именно сам факт сопротивления? Иначе бы сколько дров было бы наломано! (и было-таки – в 2002 году мы это хорошо понимаем).

«В то же время недостаток теории, исторического опыта заставляет "государство-революцию" пользоваться методом проб и ошибок, определяя наилучшие формы движения.» (с.170)

Сегодня теорий, наоборот, переизбыток – но это еще в большей степени вынуждает двигаться осторожно.

«Обычный довод консервативного лагеря - отсутствие или недостаток людей - несостоятелен. "Реформаторы" находятся буквально за несколько лет - из молодежи, части "стариков" и даже сановников - "оборотней", еще вчера служивших другой системе.» (с.170)

По количеству «оборотней» мы обойдем все эпохи Петров и Александров, вместе взятые. С «недостатком людей» хуже – в середине XIX века для успешного продвижения работы «на местах» нужно было лишь университетское образование, гарантировавшее общую культурность и интеллигентность. Сегодня нужны профессионалы, которых в начале перестройки и в помине не было, но и тут за 3-7 лет ситуация резко улучшилась – а практической гарантией успешности работы в новых сферах стало высшее научно-техническое образование. Физтех, МИФИ, Бауманка оказались инкубаторами для банкиров, специалистов по ценным бумагам, топ-менеджмента.

«Наиболее надежная основа под коренными реформами сверху - их постоянное продолжение, расширение, создание более или менее надежных систем обратной связи (рынок, гласность, демократия), позволяющих эффективно координировать политику и жизнь. В этих процессах огромную, часто недооцениваемую роль играет прогрессивная интеллигенция, чья позиция очень многое определяет в ходе преобразований, их успехи, исторические границы.» (с.171)

Ну, «прогрессивная интеллигенция» сегодня – это всякого рода интеллектуалы-эксперты, пресса, интерпретаторы и комментаторы. Но в отличие от интеллигенции императивом их деятельности не является народное благо, личная свобода и демократия, и потому постоянно возникают вопросы, на кого они работают – на страну («эту страну», «нашу страну»), на иностранный капитал или, например, на олигархов.

«Меж тем среди преимуществ сегодняшней революции - накопленный за века царизма и десятилетия Советской власти большой, можно сказать, огромный исторический опыт.» (с.172)

А вот тут и начинаются вопросы. История – да, была; наши отцы и мы пережили огромное, страшное, славное. Но исторический опыт – есть ли он?

Опыт позволяет опираться на него для того, чтобы сделать следующий шаг – где такой исторический опыт хранится? Неужели перечисленные публицистические пункты в жанре «уроков» и есть то, чем может воспользоваться преобразователь? Была ли сделана специальная работа по анализу и накоплению опыта «революций сверху», преобразований в стране?

Возражу себе сам, не дожидаясь критики от читателя. Исторический опыт не выражается в афористических тезисах. Он погружен в ткань событий, обстоятельств и дел. Вытаскивать его оттуда – все равно что пытаться отделить от почвы грибницу белого гриба, врощенную в нее миллионами капилляров и нитей.

То, что было перечислено выше – не более чем заключительные пункты изложения: ведь книга должна иметь «логический конец» (особенно историческая, где никакого «реального конца» нет). Читая сам рассказ Н.Эйдельмана о временах Ивана Грозного, Петра, Александра Первого и Александра Второго, мы через массу тонкостей и подробностей «врастаем» в их дела, проблемы, ситуации, и всем своим существом начинаем понимать, что они могли сделать – а что не могли, что ими двигало – и кто их двигал. Это именно понимание, а не знание, которое можно выразить немногими словами.

И тем не менее, тем не менее... После книги не возникает ощущения «точности попадания». Нет того «расширения понимания современности», которое непременно возникло бы, если бы Н.Эйдельман нашел точное сопоставление ситуации сегодня – и ситуаций сто пятьдесят, триста, четыреста лет назад.

Необходимо с этим разобраться. Не зря же Натан Яковлевич пропагандировал и практиковал «медленное чтение»! Применим эти же приемы к его собственной книге.

Прежде всего, надо понять, какое представление о государстве и стране «просвечивает» сквозь историческое описание Н.Я.Эйдельмана. Что он видит в истории? На что обращает внимание при анализе преобразований?
Иными словами, каким представлен ему объект преобразований – страна (империя) Россия?

Во-первых, в ней есть «верхи» и «низы», а также «бюрократы», которые служат буфером между первыми и вторыми. Есть еще «прогрессивная интеллигенция», расположенная ниже бюрократов, но выше низов или народа, масс. Эта интеллигенция вместе с массами составляет «общество». «Верхи» же существуют всегда в единственном числе – это император, суверен, принимающий окончательное решение, маневрирующий, обладающий или не обладающий волей. Остальные участвующие в преобразованиях – его сотрудники и союзники или противники, тормозящие, опасающиеся. Но именно он один представлен центром, точкой движения или остановки.

Страна представлена в виде слоистой пирамиды (с одной вершиной).

Во-вторых, все историческое движение страны, любые преобразования сведены к движению по оси «больше демократии – меньше демократии». Про хозяйственные изменения говорится вскользь, как о чем-то хорошо известном, при этом результаты «революций сверху» Н.Я.Эйдельман все равно в конце концов проецирует на эту ось: реформы Петра уменьшили демократичность России, а реформы Александра II – увеличили.

Соответственно, те, кто способствует движению по этой оси в сторону демократии, есть левые, те, кто препятствует или двигает обратно – правые.

Если говорить коротко, то реформы «спускаются» сверху, «обтекая» бюрократию (редкие сторонники отмечаются особо) и в конечном счете «опираются на массы». При этом избежать «безудержного спуска» (?) можно, лавируя то «вправо», то «влево».

Можно ли по этой схеме спланировать или спрогнозировать те преобразования, которые должны быть осуществлены в России сейчас? Понять, что и как нужно делать в первую очередь?

Ответ понятен: нет. Анализ Н.Я.Эйдельмана бесполезен для этой задачи. Именно такой опыт из истории не извлечен. Вот характерное место книги:

«В истории мы реформы раскладываем по полочкам - сначала крестьянская, потом земская, судебная, военная... Теряется важнейшая закономерность тех, а также последующих российских коренных реформ - их одновременность!

Не мог крестьянский вопрос двигаться без политических послаблений, потому что само "освобождение сверху" предполагает, что эти самые верхи, которые прежде держали и "не пущали", теперь начинают видоизменяться. Чтобы хоть как-то освободить крестьян, нужно сделаться хоть какими-то освободителями! ...

Реформы экономические, перемена общественно-экономической структуры в наблюдаемый нами период - прежде всего освобождение крестьян.

Реформы политические: преобразование управления (земская и городская реформы), реформа судебная, военная.

Третья сфера жизни, связанная с первой и особенно со второй, - образование и культура. Здесь - реформа школы и университетов, реформа цензурная,

Снова повторим, что говорим сейчас не о конкретном содержании тогдашних российских перемен, не о результатах..., а только об общем типе преобразований: в этом смысле мы можем найти много общего у реформаторов, разделенных веками...: скажем, в Древней Греции, России конца XIX века и Советском Союзе конца XX.» (с. 110-111)

Начало приведенной цитаты действительно «попадает в точку»: к счастью или к сожалению, но именно такая, системная задача стоит перед Россией сейчас. Все нужно делать одновременно: реформировать жилищно-коммунальное хозяйство и суды, ВПК и образование, железные дороги и Газпром. Менять само представление о государстве у граждан и отношение государства к гражданам....

Но, как выясняется из конца фрагмента, «конкретное содержание» российских перемен Н.Я.Эйдельмана не интересует; он находит исторические аналогии в «общем типе преобразований». Тоже неплохо: мы тогда сможем понять, как делаются (закладываются, начинаются, продвигаются) такие массированные, фронтальные реформы.

И вот тут-то и выясняется, что такого анализа у автора нет. Простые вопросы – аналогичные тем, которые задаются теми, кто обсуждает сегодняшние реформы – просто не обсуждаются. Например.

Всем известно, что одним из «спусковых механизмов» начала реформ 1860-х гг. послужило поражение России в Крымской войне. Но что именно было понято из этого поражения? Почему из того, что Российская империя проиграла, последовал вывод о необходимости освобождения крестьян и введения гласного судопроизводства?

(Примерно в это же время Япония, силой «вскрытая» канонерками США, извлекала свои уроки из этого поражения, и тамошние молодые князья-реформаторы посчитали самым важным реформы государства, промышленности и образования. Совсем другие точки преобразования! – почему?)

Я.Гордин в свое время писал «Царствование Николая I закончилось фактически финансовой катастрофой, которая не в последнюю очередь будет стимулировать реформы». Где у Н.Я.Эйдельмана финансово-хозяйственный анализ, без которого сегодня никакое обсуждение преобразований не обходится?

И действительно ли в 50-е годы случилась финансовая катастрофа? Или она произошла как раз в результате «великого перелома» 1861 г., когда старые, но работающие формы хозяйствования были разрушены, а новые, товарные, еще не сложились? Где анализ этого общегосударственного и общехозяйственного упадка, наверняка не уступающего по масштабам кризису 1989-1998 гг.? Про подъем 1880-х известно, но до подъема обычно бывает депрессия (или даже Великая Депрессия). Разве тема «цены реформ» не актуальна сегодня? И как бы понять, что именно делало и сделало правительство России, чтобы переломить катастрофические тенденции – развивало образование? Железные дороги? Банки? Армию? И как именно «развивало» - участвовало своими капиталами? Перекраивало бюджет? Принимало нужные законы?

Абсолютно не касается Н.Я.Эйдельман вопроса государственной компенсации помещикам при освобождении крестьян. Конечно, известно о выкупных платежах, рассроченных на 49 лет – но крестьяне-то становились при этом должниками банков (или банка?), а не своих бывших хозяев. Что за механизм был разработан? Может быть, самые важные и решающие споры шли именно по деталям такого механизма (оценка земель, формирование капитала этого банка и т.д.), и тогда суть борьбы проектов реформы не сводится, как у нашего автора, к дискуссиям правых и левых, бюрократов и демократов.

Как знать, может быть непродуманность этого механизма, – в частности, возможность бесконтрольно выбирать нал в счет будущих выкупных платежей и вывозить его за границу, – и опоздание при создании инструментов и способов инвестирования капиталов, оказавшихся вдруг в более-менее свободном распоряжении помещиков – и явились главной причиной тотального хозяйственного спада 60-70-х гг (и дальнейшего народнического движения)?

А ведь спустя всего 3-7 лет такие инструменты инвестирования появились (акции железных дорог и новых промышленных предприятий), но момент для связывания свободных капиталов был упущен. Может быть, важнейший урок реформ (который был бы не то что востребован, а с руками оторван сегодня) состоит в отыскании такого рода необходимых и взаимосвязанных условий, при которых купируются нежелательные последствия – а вовсе не в рассуждениях про спуск между правыми и левыми?

И ведь мы задали вопросы только экономико-хозяйственно-финансового толка! За скобками остался системный анализ происходившего (всякая реформа – это особое сочетание процессов функционирования государственной машины, развития страны и захоронения или утилизации старых, мешающих и гниющих структур). Не поставлены вопросы PR-обеспечения реформ, работы с отдельными группами населения, «политического и мобилизационного обеспечения» преобразований (предупреждая возражения о недопустимой модернизации, сошлюсь на недавно вышедшую книгу «Кормя двуглавого орла» А.Зорина, посвященную именно этим вопросам в истории России 1760-1840 гг.).

Ни в одной из этих и иных действительностей анализа, необходимых для обсуждения вопросов масштабного реформирования, Н.Я.Эйдельман не работает. Слоистая пирамида с вершиной-сувереном, тормоз-бюрократия, поиск опоры в более широких массах и лавирование вправо-влево (точнее, вперед-назад) – вот то представление о стране, которое встает со страниц «Революции сверху».

Пишу – а сам поеживаюсь: да неужели же все это – про выдающегося, блестящего историка-профессионала, почти создателя нового жанра, умнейшего и достойнейшего человека, доставившего многим и многим (и мне, конечно) немало счастливых минут?

Что за незаметные для него самого «очки» были на него надеты, когда они писал о «Революциях сверху»?

Н.Я.Эйдельман закончил Исторический факультет МГУ в 1952-1953 гг. Курсы истории, которые были ему преподаны, строились в соответствии с принципами исторического материализма...

Но разве это что-нибудь объясняет? Истмат как теория, утверждающая, что основными предпосылками преобразований служат несоответствия между уровнем развития производительных сил и производственных отношений – как раз вполне нормальный инструмент для анализа крупных реформ. Исторический материализм дает возможность вести анализ в экономико-хозяйственной действительности; одной из исторических ситуаций, на которых он был отточен Марксом, как раз и была ситуация преобразований в России середины XIX в. В его рамках анализируются финансовые, социальные и общехозяйственные кризисы, приводящие то к народным волнениям, то к революциям, то к реформам сверху.

Но ведь такого анализа в «Революциях сверху» как раз и нет – вот что удивительно! Значит, дело не в истмате. Более того, всякий, кто знаком с творчеством Н.Я.Эйдельмана, понимает, что марксистские схемы анализа он из своих книг тщательно изгонял, демонстрируя (скорее даже – впервые после 50-60 летнего перерыва восстанавливая) совсем другие действительности исторического анализа. «Грань веков», «Твой 18 век», «Последний летописец» показывают, насколько богат и интересен может быть социокультурный исторический анализ, насколько плодотворно для историка прослеживать «филиацию идей».

Но здесь, в «Революции сверху», как видим, «материалистический анализ» был бы очень уместен. Но Н.Я.Эйдельман пользуется другими представлениями. Откуда они взялись?

Да, наверное, все оттуда же – из Университета. Но только корни их надо искать уже не в марксизме, а в ленинизме: в теории революций.

Что видели в истории профессиональные революционеры? – рост или уменьшение предпосылок и условий для массовых выступлений, силу или слабость властей, расширение или сужение классовой базы революции и демократических тенденций. Анализировали ли они хозяйство страны? – только для того, чтобы понять, что «объективные условия» революции созрели («Развитие капитализма в России») и браться за дело. Противником их было государство, и именно анализом государства, его болевых или слабых точек, они занимались постоянно и профессионально. А вот марксов (или любой иной) хозяйственно-экономический-финансовый анализ проводился постольку-поскольку.

Взяв и отстояв власть в России, а в 20-е годы еще и готовясь экспортировать революцию за рубежи СССР, ВКП(б) устами своих членов-преподавателей истории много лет транслировало свое, ленинское, революционное понимание истории страны. Была отработана схема анализа исторического процесса, сочетающая в себе черты марксистского (хозяйственно-материалистического) и ленинского, профессионально-революционного, подходов. И если истмат-анализ был лучшими советскими историками преодолен, то те «схемы анализа готовности к революции», в соответствии с которыми они видели происходящее, оставались и остались незамеченными. Но почему?

С моей точки зрения, причиной явился тот период в истории СССР, когда происходило становление Н.Я.Эйдельмана как историка (описано это в предисловии Н.Н.Покровского к «Революции сверху».) Та «миниреволюция», та острая борьба за власть, тот «необъявленный дворцовый переворот», который происходил после смерти Сталина (а теперь уже пишут, что он начался еще до марта 1953 г.) естественно вызвал у студентов истфака и молодых историков необычайный интерес. Наверное, не будет преувеличением сказать, что событиями 1953-1956-1964 гг. они жили.

А эти события как раз вполне вписывались в ленинскую схему анализа борьбы за власть, укладывались в логику «поиска союзников на нижних этажах аппарата», «лавирования вправо-влево» и т.п. Эти события приучали обращать первоочередное внимание на перемены во власти и в государстве, а не в стране и в хозяйстве. Эти события являлись наглядным подтверждением убеждений Ленина последних лет его жизни в том, что главным врагом рожденного революцией и постоянно обновляемого государства является бюрократия, ведомственно разделенный аппарат.

Так и получилось, что не признавая, отбрасывая истмат как плоское, грубое учение, – а в 60-80-е гг. исторические исследования стали безусловно богаче, чем в 30-50-е гг. – советские историки, в том числе и самые лучшие из них, незаметно для себя были взяты в плен революционными теориями взятия и удержания власти.

Неутешительный вывод! Выходит, что исторический анализ, который был бы нужен сейчас для формирования концепций и проектов реформирования хозяйственной системы России, взять неоткуда? Кто из историков, обучавшихся в советских вузах – а других нет! – мог бы сделать нужный анализ? Такое исследование может возникнуть только случайно – например, при изучении реформ Столыпина (140 лет которому исполнилось на днях, как нам напомнили). Ведь Столыпин действовал иначе, чем «революционеры сверху», его шаги были взаимно-обусловлены, ему удалось запустить и поддерживать нужные ему процессы (не все, конечно, – судя по всему, именно невнимание к административно-властной стороне преобразований и вызвало его «плавную отставку» с трагическим финалом).

Но и исследование его реформ не сможет стать актуальным, востребованным, если не будет преодолена «государственно-революционная» схема анализа.
В чем она явно непригодна сегодня?

В этом анализе государству противостоит общество – а сейчас это противопоставление бессмысленно: в России люди, до революции составлявшие общество, сейчас «принадлежат» ведомствам и предприятиям, хозяйственным анклавам и организмам, деятельностным машинам. Государству противостоят ТЭК, ВПК, Газпром, ЖКХ, а не общественность.

В этом анализе пирамида власти обладает четким «пиком», вершиной, от которой исходили ускоряющие или тормозящие преобразования инициативы – а сейчас в России много центров власти: те же «естественные монополии», губернаторы, олигархи, службы... «Схема с сувереном» неадекватна задачам анализа и программирования реформ.

В этом анализе государство является «последней инстанцией» всего, что происходит в стране, стержнем, скелетом – а сейчас страна уже включена и продолжает активно включаться в надгосударственные структуры: ВТО, СНГ, Совет НАТО, «антитеррористическую коалицию», Киотский протокол и т.п. Удерживает страну как целое теперь не государство, а различные структуры социокультурной идентичности. Какие – пока не очень понятно, но считать их единственным «представителем» государство – тоже уже невозможно.

Ситуация! Для анализа нынешних реформ исторические исследования, описывающие преобразования по схемам «революций сверху», неприменимы. Об экономическом «макроанализе» говорить вообще не приходится.

Что же за взгляд нужно сформировать, чтобы обсуждать и анализировать реформы?

Нет сегодня особого смысла в том, чтобы обсуждать верность или неверность стратегии перехода к рыночной экономике. Независимо от того, что существуют разные точки зрения на будущее России, примем за аксиому, что наша великая, а потому инерционная страна идет именно к рыночной экономике.

Это не первая попытка рыночного реформирования страны в послевоенный период. Ведь даже в советские времена в поисках выхода из частых кризисных ситуаций коммунистические лидеры, вопреки нерыночной марксистской доктрине, обращались именно к рыночным преобразованиям.

Как и подобает в стране с не вполне сложившейся индустриальной экономикой, эти попытки начались с сельского хозяйства. Сделать это было крайне необходимо, ведь с 1951 года государственные заготовки хлеба стали отставать от расхода: стратегические запасы стали сокращаться. В сентябре 1953 года Коммунистическая партия решила несколько ослабить пресс, давящий на сельских тружеников. Был значительно снижен сельскохозяйственный налог (в 2,5 раза по сравнению с действовавшими ставками), списаны налоговые долги колхозам и совхозам, увеличены размеры приусадебных участков и личных подсобных хозяйств (ЛПХ),

* С 1981 года в СССР началось абсолютное сокращение капиталовложений В 1981-1985 годах среднегодовой темп роста национального дохода составил всего 0,6 % Для сравнения в 1951-1985 годах - 7,2 % С 1987 года началось и абсолютное падение ВНП. В 1991 году инвестиции в реальный сектор практически прекратились, если не считать вложений, направленных на сохранение действующих мощностей.

Снижены нормы обязательных поставок продукции животноводства, увеличены закупочные цены (на мясо в 5,5 раза, молоко и масло в 2 раза, зерно на 50 %), некоторое развитие получили так называемые колхозные рынки, где крестьяне могли продавать продукцию со своих ЛПХ. Продуктивность ЛПХ оказалась очень высокой, но несмотря на это все льготы были очень скоро аннулированы "из принципиальных соображений" и вместо дальнейшего развития рыночных основ крестьянского хозяйства государство пошло на привычную, веками отработанную экстенсивную форму прироста сельскохозяйственной продукции: началась целинная эпопея. Освоение целинных и залежных земель (1953-1956) - типичный пример "мобилизационной экономики", когда государство бросает в нужное время в нужное место ресурсы, не заботясь о том, что другие отрасли или регионы "оголяются" в инвестиционном смысле.

Характерно, что и научно-технический прогресс, и освоение космического пространства, приведшее в 1961 году к полету Ю. А. Гагарина, и развитие энергетики и тяжелой промышленности осуществлялись тем же способом. Результаты, если рассматривать их с "византийской" точки зрения, были замечательными: СССР стал второй великой промышленной державой мира после США, обладающей мощным производственным и научно-техническим потенциалом, ядерным оружием и, казалось бы, безбрежными природными и человеческими ресурсами. Но беспокойство по поводу ограниченности ресурсов все же нет-нет, да и проявлялось в политических и научных кругах. Партийное и государственное руководство пыталось найти способы, возбуждающие производственную интенсификацию.

Сначала все надежды были связаны с управленческой реформой. Она началась в 1957 году и была проведена с большевистской решительностью. Государство перешло от отраслевого - к территориальному принципу управления и макроэкономического планирования. Были ликвидированы основные отраслевые министерства, вместо них образованы территориальные Советы народного хозяйства (совнархозы) Совнархозы сыграли определенную положительную роль в процессе комплексного использования местного сырья, строительных материалов, трудовых ресурсов Важным моментом этой реформы является намерение децентрализовать управление народным хозяйством, что, в принципе, соответствует рыночной тенденции Кстати, совнархозы сыграли свою ведущую роль в жилищном строительстве Принятое в 1955 году знаменитое постановление "Об устранении излишеств в проектировании и строительстве", положившее начало крупному индустриальному домостроению, реализовывалось именно в годы совнархозов*

Положительный эффект этой реформы был скоро исчерпан, а когда ее инициатор Н С Хрущев сошел с политической арены, то новое руководство страны быстро восстановило отраслевой принцип и попыталось реформировать экономику теперь уже в явно рыночном направлении Ныне здравствующее "среднее" поколение российских граждан еще

* Человек быстро забывает блага, полученные от государства Ведь в государственно-патерналистской системе это считается само собой разумеющимся А сколько было счастья, когда люди переселялись из подвалов, чердаков, бараков, казарм, общежитии пусть и в малокомфортное, но свое жилье Между прочим, за 10 лет, с 1950 по 1960 годы, строительство жилья увеличилось в городе в 17 раз, а на селе - в 14 раз Теперь мы пренебрежительно называем квартиры, построенные и полученные в то время, "хрущобами". Они этого заслуживают, конечно, но все же, все же

Помнит "косыгинские"* реформы середины 60-х годов, давшие вспышкообразный результат и заглохшие уже к началу 70-х. Суть этих реформ сводилась к развитию хозяйственного расчета на государственных предприятиях Число плановых показателей, спускаемых предприятию, было резко сокращено, а главным показателем становился объем реализованной продукции, что было явно рыночным моментом в проекте реформ (до 1965 года главным показателем государственного плана для предприятия был объем произведенной валовой продукции).

Несколько расширялись экономические права предприятий, они получали определенную самостоятельность в развитии горизонтальных связей со смежниками и потребителями Особые надежды возлагались на то, что за счет прибыли на предприятиях создавались так называемые фонды экономического стимулирования фонд материального поощрения, фонд социально-культурных мероприятий и жилищного строительства и фонд развития производства Понятия окупаемости, рентабельности, материальной заинтересованности, материальной ответственности входили в обиход и лексику российских хозяйственников и политиков Естественно, что цены на продукцию всех предприятий пересматривались таким образом, чтобы предприятию была обеспечена прибыль** "Косыгинские" реформы дали кратковременный положительный результат. Во всяком случае, восьмая пятилетка (1966-1970) была по результатам лучшей за всю послевоенную историю советской экономики Но уже в следующем пятилетии весь рыночный пыл унялся темпы роста

* А Н Косыгин - председатель Совета Министров СССР в 1964-1980 годах.

** Нынешним студентам это трудно себе представить, но все цены на продукцию предприятий (за исключением цен колхозного рынка) были государственными и утверждались специальным органом - Государственным комитетом по ценам (Госкомцен) Человеку, привыкшему уже к рыночному поведению, невозможно понять, что предприятие не имело права начать выпуск продукции до того, пока не будет утверждена ее цена Стоимость и цена товара были известны до того, как товар попадал на рынок. То, что для рыночной системы является абсурдом, для плановой системы было обыденностью. Отсюда вполне правомерным будет предположение, что то, что в нашей стране тогда называлось товаром, было вовсе и не товаром, а то, что называлось ценой, было только подобием цены Если хорошо подумать, то можно прийти к выводу, что и деньги были не вполне деньгами. Во всяком случае, они не имели свойства всеобщего эквивалента: на них нельзя было купить средства производства. А если кто-то из граждан ухитрялся это делать, его сажали в тюрьму как уголовного преступника. Предпринимательская деятельность в СССР была запрещена законом. Звучит зловеще, но с 1961 года за некоторые экономические преступления в нашей стране людей расстреливали

Стали резко падать* (табл. 18)

Реформы не раз пытались реанимировать (вспомним хотя бы "крупномасштабный экономический эксперимент" 1979 года**), но все эти попытки завершались ничем Причины ясны Подобно тому, как царское правительство пыталось осуществить рыночные реформы и мо-

Дернизировать экономику, не меняя содержания традиционной общественной системы, советское государство пыталось идти к рынку, сохраняя свои традиции:

Государственную собственность на средства производства и финансово-кредитные ресурсы, превращающую нашу экономику в моносубъектную***;

Государственную распределительную систему практически всех факторов производства;

Жесткое директивное планирование;

Государственное ценообразование;

Недемократическое государственное устройство.

Таблица 18. Среднегодовые темпы прироста макроэкономических показателей (в %)

В результате, с начала 80-х годов граждане нашей страны стали испытывать на себе серьезные социальные трудности: талонное распределение продуктов, изматывающие очереди за товарами повседневного спроса, полнейшее расстройство государственных финансов. С момента прихода к власти в 1985 году М. С. Горбачева о рынке заговорили вновь. Силы российского предпринимательства прорывались наружу через разрешенные арендные отношения, кооперативы, индивидуально-семейную трудовую деятельность.

* История социалистической экономики СССР В 7-ми т - М Наука, 1980 - Т 7- С 155

* Нельзя же, в самом деле, производить товары и продавать их самому себе.

Но поскольку дальше разговоров о рыночной экономике дело не продвигалось, в стране начался системный кризис. Положение усугубилось трагикомичной антиалкогольной компанией 1985-1986 годов, приведшей к потере 10% государственного бюджета. Кризису способствовал целый ряд природных катаклизмов и антропогенных катастроф. В 1986 году произошла чернобыльская катастрофа. В 1988 году землетрясение в Армении отняло жизнь у 50 тысяч человек; 200 тысяч человек остались без крова. Одно за другим происходили аварии на транспорте. Колоссальные средства затрачивались на импорт продовольствия. В 1988 году СССР импортировал 40 млн. тонн зерна, в 1989 году - 60 млн. тонн. Кровавые межнациональные конфликты потрясли страну. Летом 1989 года в России обнаружился "рабочий вопрос": забастовки охватили многие промышленные центры, наиболее активно они проходили в России. Такой нагрузки страна не выдержала. Начался распад СССР.

Первыми начали процесс "размежевания" с Союзом республики Прибалтики. Но, как ни странно, 12 июня 1990 года именно в России

М. С. Горбачев и Е. К. Лигачев

Была принята Декларация о государственном суверенитете, а в ноябре 1990 года юридический акт об экономических основах суверенитета республики, утвержденный Верховным Советом РСФСР. Россия объявила своей собственностью все находящиеся на ее территории производительные силы и природные богатства. Чего только не увидишь в нашей удивительной стране: Россия отделялась от самой себя!

В августе 1991 года некоторыми лидерами компартии и правительства СССР была совершена попытка государственного переворота (направленная скорее против Горбачева, нежели против государства) Путч не удался, но стал "последней каплей": сначала Б. Н. Ельцин - давнишний недруг Горбачева, демонстративно и не без артистизма приостановил деятельность Коммунистической партии, а 8 декабря 1991 года президенты России, Белоруссии и Украины неожиданно для всех денонсировали договор об образовании СССР. Через четыре дня Верховный Совет РСФСР ратифицировал "договор трех". Это был конец. И это было начало.

России больше ничего не мешало перейти к решительному рыночному реформированию страны.

В 1992 году так или иначе (скорее неудачно, чем удачно) в нашей экономике действительно начались рыночные подвижки. Всю теоретическую и практическую работу по реализации рыночной реформы взяла на себя группа

Б.Н. Ельцин среди шахтеров

Е.Т. Гайдар А.Б.Чубайс

Специалистов во главе с Е. Т. Гайдаром. Среди помощников Гайдара были и иностранные эксперты, в частности, американский экономист Дж. Сакс.

Надо быть объективным: некоторые положительные результаты рыночного реформирования граждане России уже ощутили.

Преодолен изматывающий рыночный дефицит. В наше время нельзя быть в чем-либо уверенным*, но хочется верить в то, что назад, к оскорбляющим человеческое достоинство очередям и талонам, возврата не будет**. Парадокс насыщенности потребительского рынка заключается в том, что при наличии экономического роста (на новом экономическом жаргоне этот период называется "застоем") граждане России перманентно ощущали дефицит каких-либо благ. Теперь же, при длительной депрессии (которая называется "перестройкой"***),- рынок полон. Не надо быть специалистом, чтобы понять: в нашей стране резко упал платежеспособный спрос. И все равно - приятно видеть современные магазины, в которых иногда даже хорошо обслуживают.

Б. Н. Ельцин и Б. Клинтон

На Кавказе говорят: "Лишь бы глаза наелись!". Кажется, с этим у нас теперь все в порядке.

Преодолено несправедливое выравнивание доходов предприятий и работников в условиях всеобщей бедности, при которой труд и способности дестимулировались. В самом деле, если предприятие работало хорошо, прибыль у него все равно забирало государство. Ведь и теоретически, и практически, поскольку государство было собственником всех факторов производства и субъектом, устанавливающим цены, постольку, по определению, вся прибыль принадлежала собственнику. А уж государство само

* Бывший глава правительства России В. С. Черномырдин любил произносить заклинание бюрократов: "Я глубоко убежден..,". Его замечательный оптимизм завершился тем, что весной 1998 года он был отправлен в отставку, не завершив ни одного из заявленных дел по "спасению" экономики России.

** Сейчас мы об этом уже начинаем забывать, но ведь совсем недавно для приобретения, скажем, стиральной машины надо было обращаться не в магазин, а... в профком родного предприятия или учреждения. Прекрасно помню, как на кафедру, где я работал, периодически присылалась бумажка о том, что для нашего подразделения выделяются, например, сапоги женские, коричневые, немецкие, 39 размера. И мы, взрослые серьезные люди, доценты и профессора, бросали в шапку фантики и вытягивали свой счастливый билет на дефицит.

*** Все-таки велик и могуч русский язык!

Решало оставлять или не оставлять прибыль предприятию, а если оставлять, то какую долю. Если же предприятие работало плохо, или же оно было "планово убыточным" (был и такой термин в советские времена), то средства для воспроизводственного процесса ему опять-таки выделяло государство: нельзя же было закрывать предприятие, если его продукция выпускается по плановым заданиям, а значит "необходима обществу". А потом, при социализме нет и не может быть безработицы. Таким образом, если ты работаешь хорошо,- у тебя отбирают, если же ты работаешь плохо, убыточно,- тебе дают. В результате никому не хочется работать. Что касается заработков отдельных работников, то и здесь государство с помощью тарифов и нормативов тщательно следило за тем, чтобы различия были не очень велики, ибо "социализм есть равенство". (А полное равенство, добавил бы я,- это конец развитию, "тепловая смерть", как говорят в термодинамике.)

Появилась относительная свобода передвижения граждан между различными социальными стратами. Теперь нет привязанности к своему социальному слою или классу. Тысячи рабочих и лиц интеллектуального труда стали мелкими, средними и даже крупными предпринимателями*, крестьяне становятся фермерами, а предприниматели и фермеры - разорившимися люмпенами. И это хорошо, это ведет к динамичности социальной жизни, выдувает запах затхлости из нашего всеобщего дома. Правда, эта свобода передвижения имеет и сегодня сильные ограничения, но они в меньшей степени носят теперь социально-политический, профессиональный, классовый или национальный характер, а имеют все больше денежно-финансовое содержание.

В немногих отраслях и сферах экономики появляется пока еще неявно выраженная конкурентная среда. Это особенно важно для рынка, так как только в конкурентной среде цены приобретают эластичность, не только растут, но и падают. Это замечательное свойство конкуренции можно наблюдать на рынке продовольственных товаров, на жилищном рынке и даже на рынке труда.

Однако граждане России вдоволь ощутили и иные, негативные, стороны рыночной экономики.

Если на локальных рынках и возникает некоторое равновесие, то это всегда равновесие кризисной экономики, так сказать "кейнсианское" равновесие.

Беспрецедентный в мирное время спад производства так и не преодолен**:

Валовый внутренний продукт

(в % к предыдущему году)

1992 1993 1994 1995 1996 1997

85,5 91,3 87,3 95,8 95,0 100***

* Яркий пример - Борис Березовский, который до прихода в большой бизнес уже был довольно известным ученым, доктором наук и членом-корреспондентом РАН.

** Российский статистический ежегодник. Стат. сб. / Госкомстат России.- М.: Логос, 1996.- С. 285; ЭКО, 1998,- № 3.- С. 15.

*** Пусть число 100 не обманывает читателя. Будьте внимательны: здесь показан ВВП по отношению к предыдущему году, а непрерывный спад мы наблюдаем с 1987 года, так что достичь докризисного уровня нам не удастся еще долго.

Непривычная для ныне живущих россиян социальная дифференциация граждан становится питательной средой, с одной стороны, для возникновения экстремистских движений правого и левого толка, с другой - для возрождения социалистической идеи, которая, впрочем, никогда и не умирала в нашей стране. Официальная статистика дает следующие соотношения денежных доходов между двадцатипроцентными группами самых богатых и самых бедных граждан России*:

1970 1980 1990 1991 1992 1993 1994 1995

4,7: 1 3,3: 1 3,3: 1 2,5: 1 6,4: 1 7,2: 1 8,7: 1 8,5: 1

Смысл этих соотношений понятен: если до 1991 года разрыв между "богатыми" и "бедными" неуклонно сокращался, и политика доходов действительно имела в виду стремление к социальному равенству, то с 1992 года этот разрыв нарастает и принимает социально опасные формы. Тут нужно понять, что речь идет не об абсолютных размерах денежных доходов, а об их соотношениях. И богатые и бедные в 1995 году были совсем иными, нежели в 1970 году. Тенденция к равенству граждан в 1991 году означала равенство в бедности, а не в богатстве. Так что ничего хорошего и тогда в этом не было. Но сейчас - иная крайность. Удивителен не сам факт разительной социальной дифференциации граждан, а темп, с которым она происходила. Уму не постижимо, как все это можно выдержать! Ведь ко всему прочему, у нас в России богатых не любят на психологическом уровне, а богатые пока не столкнулись с действительной классовой борьбой и демонстрируют свое богатство, еще более раздражая бедных граждан**.

Ярче высветится социальная дифференциация, если мы рассмотрим более "узкие" слои населения, например, пятипроцентные. По данным американских экономистов Л. Дойяла и Я. Гауга, еще в середине 80-х годов средний доход верхних 5 % населения относился к среднему доходу низших 5 %:

В США - как 13: 1;

В Великобритании - как 6:1;

В Швеции - как 3:1.

Не зря один из теоретиков Социнтерна, И. Штрассер, называл США "слаборазвитым государством благосостояния"***. На фоне Швеции они так и выглядят. А как обстоят дела у нас? По моим расчетам, пятипроцентные группы в 1996 году соотносились в России как 26: 1. Вот уж по какому параметру мы достигли европейского уровня... XVIII века!

Практически полная социальная незащищенность граждан - еще одно следствие реформ. Из многовековой патерналистской системы российские граждане были брошены в непривычную среду индивидуализма и эгоизма, в систему, при которой лозунг "Человек, спасай себя сам" приобретает неожиданно зловещий смысл. Лишь некоторые смогли "найти себя" в новых условиях: кто-то в бизнесе, а кто-то - в криминальных структурах. Большинство же граждан России почувствовали себя брошенными, осиротевшими и растерялись, оставшись один на один с многообразными социальными проблемами. Более всего

* По материалам: Российский статистический ежегодник. Стат. сб. / Госкомстат России,- М.: Логос, 1996.- С. 118.

** В современных условиях в развитых странах бедными считаются те граждане, которые 50 и более процентов своих денежных доходов тратят на продукты питания. Попробуйте посчитать свой семейный бюджет и посмотреть, насколько вы приблизились к бедности.

*** Концепция "государства благосостояния" / Дискуссии в западной литературе 80-х годов.- Реферативный сборник.- М.: ИНИОН, 1988.- Ч. 2.- С. 48, 54-55.

Россиян смущает платность социально важных услуг. Дело в том, что "реформа" в этой сфере уже произошла, а реформа в сфере оплаты труда - еще нет. Вот и исчез дефицит услуг. Но купить их могут немногие. То, что Дж. М. Кейнс называл "эффективным спросом", судя по всему, появится в России не скоро.

Эти и многие другие отрицательные результаты реформ могут привести к тому, что слабые ростки рыночных отношений сгниют не развившись и в очередной раз приведут к контрреформам.

Характерно, что подобные результаты рыночного реформирования тоже не новы в нашей истории. Если рассмотреть ретроспективно реформы более ранних исторических периодов, то легко заметить, что ни одна из них не дала стабильных социальных результатов. Будь это новая экономическая политика двадцатых годов нашего века, реформы, связанные с именами П. Столыпина и С. Витте и даже наиболее радикальные реформы Александра II.

В этом-то пункте и возникает весьма актуальная исследовательская задача: разобраться с вопросом о том, почему ни одна рыночная реформа в истории России не была доведена до своего логического конца, почему Россия так и не смогла войти полноправным членом в семью европейских народов, живущих в развитых рыночных системах.

Позволю себе версию, объясняющую на гипотетическом уровне этот российский феномен. Если в результате рассмотрения этой версии хотя бы часть гипотез будет признана соответствующей историческим реалиям, то на этой базе вполне логично сделать определенные прогнозы по поводу судьбы нынешних рыночных реформ.

1. Все известные из истории рыночные реформы инициировались сверху, правителями нашей страны, будь то царь, генеральный секретарь или президент. Собственно, реформы и должны инициироваться сверху. На то они реформы, а не революции. Не в этом главное. Главным является то, что российские реформаторы начинали свои действия, не сообразуясь с намерениями и желаниями граждан. Возникал некий "провал" между реформаторской властью и народом, который зачастую абсолютно индифферентно относился к реформам и не испытывал никакой благодарности по отношению к их инициаторам. Формальное "всеобщее одобрение" на поверку оказывалось безразличием или даже саботажем. Особенно остро обнаруживалась эта невосприимчивость к реформам в тех случаях, когда реформаторы пытались внедрить в России готовые модели, импортированные из-за границы, пытались следовать рецептам других обществ, даже если где-то они и давали значительный эффект.

Вспомним 1985 год. К власти приходит М. Горбачев и объявляет своей (и народной!) целью ускорение социально-экономического развития. В очередной раз мы стали догонять своих американских и европейских партнеров*, недавно еще называвшихся "стратегическими противниками". Народ вроде бы согласился и начал ускоряться. На следующий год была заявлена более сложная задача: перестройка. Мы все стали дружно перестраиваться. Проблема ускорения (вместе с некоторыми ее теоретиками) ушла на второй план. В 1987 году страна готовилась отметить 70-летие Октябрьской революции. В ходе подготовки к празднествам М. Горбачевым было заявлено о необходимости строительства такого общества, в котором

* Предыдущий случай этой безнадежной и ненужной гонки приходится на время правления Н. Хрущева.

Было бы "больше социализма". Мы дружно кивнули и стали идти к "большему социализму". Но тут наступил Август 1991 года, а вместе с ним к реальной власти в России пришел Б. Н. Ельцин. Перестройка была отложена и было объявлено о необходимости интенсивного движения к рынку. Наконец, решительный и не отягощенный ответственностью Е. Гайдар* откровенно сказал в 1992 году, что Россия идет к капитализму. Мы и с этим согласились. Оказалось, что нам вообще-то все равно: больше социализма или капитализма. Российские граждане так привыкли к постоянно возобновляющимся и столь же быстро отмирающим реформам, что относятся к ним как к прогнозу погоды на завтра: без особых переживаний, но и без восторгов.

Но давайте серьезно подойдем к проблеме. Ведь в этих быстрых переменах курса речь шла об изменениях глобального уровня, с которыми можно сравнить только геологические процессы. Речь шла об изменениях способа производства, о формационных и даже цивилизационных сдвигах. Неужели можно всерьез думать о том, что изменения такого уровня могут произойти за пять лет или даже, как любил говорить президент Б. Ельцин, "к осени будущего года"?

2. Думать об этом можно, сделать нельзя. Российские лидеры-реформаторы всегда очень серьезно относились к собственным способностям. В большинстве случаев они обладали поистине харизматическим мышлением. Люди, как правило, сильной воли, они были уверены в том, что именно на их долю пришлась "судьбоносная" задача переделки России. В принципе, реформаторы ставили перед собой благие цели: догнать Европу, достичь общецивилизационных параметров экономической и социальной эффективности, создать устойчивое общество с высоким уровнем благосостояния, сделать Россию мощной мировой державой. Но ради достижения этих целей они готовы были принести в жертву повседневные нужды граждан. Уверенные в своей божественной миссии, они лучше знали, "что нужно народу", во всяком случае,- лучше самого народа.

Но мессианский настрой, вызывающий в общем-то уважение, говорит и о другом. Российские реформаторы не верили в творческие способности народа, были уверены, что наш народ нужно куда-то вести, ибо сам он к этому чему-то не придет. Народолюбивая демагогия очень часто скрывает или презрительное отношение к народу или сугубо монархо-патерналистское отношение к гражданам как к неразумным детям, которые не обойдутся без наставника и учителя.

И уж конечно харизматический лидер не верит в объективные законы общественно-экономического развития. Даже если, как это было в случае с В. И. Лениным, много пишет о них. Идеализм наших реформаторов бьет в глаза. По их представлениям, Россия пойдет туда, куда укажет лидер, а не туда, куда должна идти в силу объективности самого этого движения. Если даже лидер искренне верит в Бога, то в жизни он делает богопротивные вещи, ставя себя на уровень с Создателем, ведь только Ему ведом истинный путь.

Характерно, что столь "божественный" подход, даже если он и искренен, приводит к весьма наивному отношению к действительности. Самые решительные лидеры были и самыми наивными, часто принимавшие форму за содержание. Петр I всерьез считал, что безбородые россияне немедленно преобразуются в европейцев. А разве И. Сталин не верил в то, что он

* Хотя Гайдар в публичных выступлениях и любит говорить "мое правительство", он ни одного дня не был премьер-министром, занимая должности вице-премьера или исполняющего обязанности премьера.

Действительно построил социализм? Лексика и нынешних лидеров столь же

Высокопарна и не менее наивна* .

3. Рассмотрим еще одну объективную социально-экономическую причину. Россия - особая страна, скорее восточная, чем западная, скорее азиатская, чем европейская. И экономика ее традиционно основана на некоторых элементах, позволяющих условно отнести социально-экономическую систему к "азиатскому способу производства". В России, как в целом на азиатском Востоке, гипертрофирована роль государства в экономике. А эта гипертрофия делает систему весьма инерционной и плохо приспособленной к рыночным преобразованиям. Значительное присутствие государства в экономике означает суженое поле для развертывания конкурентных рыночных сил. Больше государства - меньше рынка. Этот теоретический постулат никем не оспаривается.

Государство в России всегда (в течение всей ее писаной истории) было крупнейшим собственником средств производства и непроизводственных фондов. В начале XX столетия, накануне первой русской революции, 38 % всей земельной площади принадлежали государству (мы уже имели случай говорить об этом). А ведь земля в сельскохозяйственной стране - главное средство производства. Государство было собственником и более чем половины лесных массивов. Все магистральные железные дороги (как им и подобает) были государственными. Большинство сталелитейных предприятий принадлежало государству и находилось в ведении военного министерства или министерства ВМФ. Университеты, гимназии и реальные училища, даже Академия Наук и "богоугодные заведения" - все находилось в собственности государства.

Государственная собственность, таким образом,- это не выдумка российских большевиков. Большевики лишь довели до абсурда, до крайностей тотального огосударствления те тенденции, которые были присущи России искони. (Мы уже пытались разобраться в том, что в большевизме было специфически русского, а что импортированного марксистского.) Рыночная же экономика не терпит столь мощного государственного присутствия.

Естественно, что в России государство было крупнейшим инвестором капитала в производственную сферу. Инвестиции в социально-культурные институты и учреждения были обычным явлением еще со времен Киевской Руси. Понятно, что государство становилось и активным субъектом, перераспределяющим национальный доход, регулирующим финансово-кредитную сферу. Все это и делало российскую экономику нерыночной.

Но в этом пункте возникала любопытная коллизия, характерная и для наших дней. Многим российским правителям было присуще обостренное чувство национальной гордости. Традиционная социально-экономическая "отсталость", чаще кажущаяся, чем действительная**, от великих европейских держав периодически возбуждала их реформаторскую активность. Лидеры прекрасно понимали, что с экономической точки зрения попытки догнать Европу

* Приведем, например, слова Б. Н. Ельцина: "Мне выпала на долю ответственная миссия вывести Россию из тоталитарного прошлого и привести ее в семью народов свободного мира, где каждый человек - творец своего счастья... Не скрою, мне бы хотелось, чтобы россияне запомнили меня как человека, который сделал все, что мог, чтобы навсегда освободить свой народ от наследия гражданской войны. Отныне пусть наша Россия будет родиной для всех своих сынов и дочерей, к какому бы лагерю они ни принадлежали, и да поможет нам Бог".- Независимая газета, 1994, 21 января.

* Вспомним, что человек часто другую культуру воспринимает как низшую.

Увенчаются успехом только с помощью рыночных преобразований. Некоторые из них такие преобразования решительно начинали. Но по мере того, как рыночные отношения действительно развертывались, появлялась относительно независимая от государства автоматическая саморегулирующаяся система, правитель и его окружение начинали осознавать роковые для них последствия: экономической власти у правителей становилось все меньше. Они буквально кожей, на подкорковом уровне, чувствовали опасность рынка для себя. Потерявшим экономическую власть легко потерять и власть политическую. Их ненужность становилась опасно очевидной. И как только такая реальная коллизия обнаруживалась, правители давали "задний ход", ограничивали степень радикальности рыночных реформ или даже свертывали их. А в некоторых случаях допускали реакционные попятные движения.

Маятникообразная форма реформаторства в России кажется неминуемой и закономерной. Попытки реформ Екатерины II сменились ее же, Екатерины, "откатом" и реакционной политикой Павла I, который довел самодержавную власть до абсурда; либерализм Александра I, соответственно,- его же реформаторской сдержанностью и "тоталитаризмом" Николая I, реформы Александра II - контрреформами Александра III. Но самый яркий хрестоматийный пример - это, конечно, нэп.

Вспомним! После всех перипетий военно-коммунистического эксперимента В. И. Ленин переходит к политике контролируемого восстановления рыночных и даже капиталистических отношений. Система заработала довольно быстро и успешно. Уходя в мир иной, Ленин оставил страну если не в цветущем, то в бурно развивающемся состоянии. Постепенно разрешались и острые социальные противоречия. Появились инвестиции, а вместе с ними - занятость, доходы, определенный уровень социально приемлемого благосостояния в городе и деревне. На первый взгляд, восторжествовала экономическая целесообразность, перспективы были вполне оптимистическими.

Но все кончилось довольно быстро. Рынок оказался очень опасной системой для политической элиты и многочисленной советской бюрократии. Появилась угроза остаться не у дел. Эту опасность ощутили не только высшие руководители большевистской партии, но и руководители среднего звена, партийные функционеры. Когда же ощущения переросли в осознание, судьба нэпа была предрешена. И. Сталин сыграл в этом роковую роль. К 1928 году все было кончено. Российские ученые-рыночники оказались в тюрьме, в Госплане главным идеологом стал С. Струмилин, ортодоксальный сторонник директивного планирования и ярый противник рыночных отношений. Всеобщая колхозизация завершила драматический процесс. Страна оказалась в ловушке социального эксперимента, мало связанного с действительным марксизмом.

Некоторые симптомы, подтверждающие нашу гипотезу, проявляются и в наши дни. У меня нет оснований для безусловно положительной оценки позиции, на которой стояли в недавнем прошлом Е. Гайдар или министр финансов Б. Федоров*. Их тактика оказалась безрезультатной, если под результатом понимать социально-экономическое положение граждан и мировую значимость страны. Но эти люди, свободно экспериментировавшие над многомиллионным населением, были ортодоксальными рыночниками.

* Б. Федоров работал в правительстве В. Черномырдина, то есть несколько позже Гайдара, но проводил вполне прогайдаровскую политику.

Благодаря их усилиям рынок все-таки появился. Однако едва заработали элементы рыночных отношений, как под давлением сил, которые и оппозиционными-то назвать нельзя, оба молодых реформатора были лишены реальной власти. Их заменили люди с умеренными взглядами, сторонники активной роли государства в экономике или представляющие интересы естественных монополий*. Потом их вновь сменили на "рыночников" -

Маятник продолжает качаться**.

4. Наконец еще одна причина перманентной незавершенности рыночных реформ в России лежит в зыбкой для экономистов сфере социальной психологии и нравственности. Складывающийся веками нерыночный экономический дух народа тоже вносит свою лепту в процессы, затрудняющие реформирование России.

Российскому народу с глубокой древности присущи такие нерыночные черты, как общинность, соборность, взаимопомощь, коллективизм и - оборотная сторона этих позитивных характеристик - круговая порука. Рынок - система, основанная на индивидуализме, предприимчивости и риске. Истинный рыночный субъект не ждет помощи ни от государства, ни от общины, ни от родственников. В некотором смысле это героическая личность, особенно когда дело касается собственного благополучия и бизнеса.

В России же за много веков так никто и не смог разрушить общинный дух, как, собственно, и коллективные формы быта. Мы до сих пор живем большими семьями. Помощь престарелых родителей взрослым детям и внукам - обычное у нас явление. Это - не американский образ жизни. Но в этом пункте не следует применять этические термины, говорить о "лучшем" или "худшем" образе жизни. Просто мы живем по-другому, не так, как американцы. Этой констатации в данном случае вполне достаточно.

Некоторые российские реформаторы пытались силой разрушить общину вплоть до применения отрядов полиции. Но община сохранилась. Она закреплена в душах людей генетически. А изменения на генетическом уровне происходят или очень медленно, веками, или катастрофически. Российские реформаторы чаще предпочитали второе.

Вспомним, что, приступая к коллективизации, И. Сталин тоже применял общинную демагогию: жить и трудиться вместе при государственной помощи,- чем не "азиатский способ производства", чем не система огосударствленных общин? А ведь люди верили в жизнеспособность такой системы, ибо она существовала в России тысячу лет.

Консервация общинности происходит оттого, что община всегда обладала некой автономией, внутри которой все отношения строились на довольно демократической основе. Напомню, что даже в условиях самого оголтелого крепостничества русские землевладельцы, как правило, не входили в поземельные отношения с отдельной крестьянской семьей. Землей наделялась не семья, а община. Раздел и передел земли осуществлялись внутри общины на демократической основе. Община и при существовании подушной подати была единицей налогообложения, связанной круговой порукой. Даже разнарядка на рекрутов приходила на общину. Это было довольно удобно с точки зрения фиска, армии и землевладельца, который перекладывал часть своих управленческих функций на общину.

* В. Черномырдин, Г. Хижа, О. Сосковец, А. Заверюха.

** Очень трудно писать о "свежей" истории, но приходится, ибо, как говорил А. И. Герцен, "последняя страница истории - это современность".

Отдельная крестьянская семья в экстремальных условиях могла претендовать на помощь со стороны общины, но и сама всегда, была готова и обязана оказать такую помощь, В самых же отчаянных ситуациях на помощь приходило государство, великий князь или царь, у которых для крайних случаев всегда находился государственный резерв продовольствия и денег.

Общинность, коллективизм и соборность создают основы нерыночного духа русских трудящихся.

Воспитанию нерыночного духа способствовало и тысячелетнее господство в России православия с его нерыночной идеологией*.

Характерно, что новейшие социологические обследования показывают, что дух коллективизма, товарищества, взаимопомощи даже в условиях уже продвинутой рыночной реформы остаются главными этическими ценностями российских трудящихся. В одном из таких обследований, проведенном в городе Новосибирске в 1997 году, были получены любопытнейшие результаты. Оказалось, что трудовые ценности, характерные для рыночной экономики, не столь важны для людей, живущих в условиях переходной неопределенности. Такие характеристики труда как хороший заработок и возможность роста квалификации, занимают у рабочих последние четвертое и пятое места в шкале трудовых ценностей. На третьем - возможность иметь надежное место работы. Отражением то ли нашего менталитета, то ли самолюбования респондентов является тот факт, что второе место большинство работников отдают полезности своего труда для общества. Безусловным же лидером в трудовых приоритетах является возможность иметь хороших товарищей по работе**. Это ли не общинный дух русского труженика?

Между прочим, опыт Японии показывает, что национальный общинный дух может быть успешно использован в современной индустриальной и даже постиндустриальной экономике. Японские профессиональные менеджеры еще с прошлого века культивируют национальные (и даже националистические) ценности патернализма, "семейственности", общинности на современных предприятиях. Внешним проявлением этого явления стала система "пожизненного найма" на предприятиях. Подобно тому, как неспособного сына не выгоняют из семьи, неспособного работника в Японии не увольняют из фирмы, а находят для него пусть малооплачиваемую, но посильную работу. Между прочим, видя высокую эффективность такого менеджмента, некоторые руководители американских корпораций пытались ввести у себя подобную систему. Но положительных результатов это не дало. Для американского рабочего предприниматель не является "отцом", он для него - работодатель и ничего более. Не тот экономический дух! В России же такого рода патернализм вполне приемлем, и разрушать его не следовало бы.

Кстати, этим духом нередко пользуются предприниматели в своекорыстных целях. В частности, когда слишком активизируется рабочее движение, когда недовольство существующим положением выливается в забастовки и другие формы конфронтации, предприниматели умело направляют недовольство трудящихся в сторону властных органов, отводя от себя энергию протеста.

Ограничимся этими четырьмя гипотезами. Если они имеют основания в реальной жизни, то легко прийти к довольно скептическим выводам относительно возможности скорого построения рыночной капиталистической экономики в России.

* Ничего, кроме иронии, не вызывают бывшие члены ЦК КПСС, строящие капитализм и стоящие при этом с толстой свечой в православном храме. Слишком всё запутано и комично, чтобы этому верить.

** Гусейнов Р. М., Репина Е. В. Социальное партнерство или социальная конфронтация?//ЭКО, 1997.- №8.- С. 152-153.

Другой вопрос, надо ли вообще ее строить в то время, когда "цитадели капитализма" встали на путь посткапиталистического, а точнее - постиндустриального развития. Но это уже другая тема.