Самодержавие и интеллигенция. Как Александр III с Европой разговаривал Отношение александра 3 к интеллигенции

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Иного мнения по крестьянскому вопросу придерживались уже упомянутые А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский и их революционные последователи. Взгляды А.И. Герцена основывались на идее "общинного (русского) социализма". Разочарованный Европой, он пишет, что России не обязательно проходить через стадии развития, которые прошли европейские страны и доработались до определенных социальных идеалов. Россия по своему быту находится ближе к тем идеалам. И секрет этого - в русской сельской общине. Эта община нуждается, однако, в определённом развитии и изменении, поскольку в современном виде она не представляет удовлетворительного решения проблемы личности и общества: личность в ней подавлена, поглощена обществом. Сохранив на протяжении всей своей истории земельную общину, русский народ "находится ближе к социалистической революции, чем к революции политической". Социализм в общине обосновывается им следующими доводами: во-первых, демократизм, или "коммунизм" (т.е. коллективность) в управлении жизнью сельской артели. Крестьяне на своих сходках, "на миру", решают общие дела деревни, выбирают местных судей, старосту, который не может поступить вразрез с волей "мира". Это общее управление бытом обусловлено тем, - и это второй момент характеризующий общину в качестве зародыша социализма, - что люди пользуются землёй сообща.

Коллективизм общины и право на землю и составляли, по А.И. Герцену, те реальные зародыши, из которых, при условии отмены крепостного права и ликвидации самодержавного деспотизма, может развиться социалистическое общество. Герцен полагал, однако, что сама община по себе никакого социализма не представляет. Вследствие своего патриархального характера она в настоящем виде лишена развития; общинное устройство в течение веков усыпляло народную личность, в общине она принижена, её кругозор ограничен жизнью семьи и деревни. Для того чтобы развить общину как зародыш социализма, необходимо приложить к ней западноевропейскую науку, при помощи которой только и можно ликвидировать отрицательные, патриархальные стороны общины.

"Общинный социализм" А.И. Герцена и его работа в "Колоколе" оставили богатый материал для исследователей. В советское время о нем вышло большое количество литературы. Особого внимания заслуживают труды Н.М. Пирумовой по революционному народничеству в общем и по А.И. Герцену в частности. Интересна ее оценка мыслителя. В книге "Александр Герцен: революционер, мыслитель, человек" она назвала "истинно присущими Герцену" "истинный гуманизм, внутреннюю свободу, диалектичность мышления, всеохватывающую способность понимания, высокое мужество и благородство".

Развивший теорию А.И. Герцена Н.Г. Чернышевский иначе смотрел на общину. Для него община -- патриархальный институт русской жизни, которая призвана сначала выполнить роль "товарищеской формы производства" параллельно с капиталистическим производством. Затем она вытеснит капиталистическое хозяйство и окончательно утвердит коллективное производство и потребление. После этого община исчезнет как форма производственного объединения.

Идеи А.И. Герцена и Н.Г. Чернышевского легли, как мы уже говорили, в основу народнических учений П.Л. Лаврова, П.Н. Ткачева и М.А. Бакунина. Однако, конечно же, не без изменений.

П.Л. Лавров считал крестьянскую общину и особенности, свойственные России, средством, обеспечивающим некапиталистический путь развития. Он отмечал, что русское крестьянство, начиная со "смутного времени", не переставало протестовать при каждом удобном случае и что русское крестьянство глубоко убеждено в принадлежности всей земли народу. Рассматривая историю закрепощения русского крестьянства, он разъяснял, что в крестьянстве сохранились традиции общинного землевладения с древнейших времен. Больше всего Лаврова интересовала проблема отношений собственности внутри крестьянской общины. Он полагал, что это более близкая форма к социалистической общественной собственности, чем частная капиталистическая собственность.

Относительно крестьянской реформы П.Л. Лавров писал, что обстоятельства, вынудившие самодержавие к проведению реформы, в развитии "оппозиционной мысли", а не в объективных потребностях экономического положения страны. Лавров, как и все народники, объяснял причины реформы развитием в обществе "гуманных" и "освободительных" идей. В то же время он писал о бедственном положении крестьянства: "Каждое улучшение положения имущего класса соответствует фатально новым бедствиям для народа". А за все платежи, которые берутся у крестьян из средств, необходимых для поддержания семьи, народ не имел от "заботливого правительства" ничего, кроме кабака, распространения болезней, периодических голодовок и невыносимых податей.

Вторит П.Л. Лаврову П.Н. Ткачев, указывая, что передача земли крестьянам в результате реформы не улучшила положения народа, а, наоборот, привела к усилению его эксплуатации, которая принимала все более изощренные формы. Ткачев считал, что реформа коснулась более юридических отношений, но мало изменила хозяйственную, экономическую сторону быта крестьян: юридическая зависимость исчезла, но бедность и нищета остались.

Признавая общину особенностью русской жизни, Ткачев считал, что особенность эта не результат самобытного развития, присущего одним лишь славянским народам, а следствие более медленного продвижения России по тому же пути, который уже прошла Западная Европа.

Из верной посылки о схожести форм общинного владения в разных странах Ткачев, как и все революционные народники, делал спорный вывод, что сохранившаяся в России община создает для русских крестьян сравнительно с западноевропейскими странами выгодные условия для проведения социалистической революции. Считая, что идея коллективной собственности глубоко срослась со всем миросозерцанием русского народа, Ткачев утверждал, что "наш народ, несмотря на свое невежество, стоит гораздо ближе к социализму, чем народы Западной Европы, хотя они и образованнее его".

Бакунин относительно общины придерживается того мнения, что в том виде, как она сложилась в России, поддерживает "патриархальный деспотизм", убивает индивидуальную инициативу и вообще поглощает лицо "миром". В ней нет свободы, а следовательно, и нет прогрессивного развития. Как анархист Бакунин приписывает все отрицательные черты общинного быта влиянию государства, которое, по его словам, "окончательно раздавило, развратило русскую общину уже и без того развращенную своим патриархальным началом. Под его гнетом само общинное избирательство стало обманом, а лица, временно избираемые самим народом... превратились, с одной стороны, в орудия власти, а с другой -- в подкупленных слуг богатых мужиков-кулаков". Таким образом, Бакунин далек от идеализации сельской общины, но, несмотря на это, он не отвергает общинную организацию как таковую. Впрочем, в отличие от Чернышевского, связывавшего построение социализма в России с установлением демократической республики и видевшего в республиканизме важнейшее условие для развития общинного начала, Бакунин ставил будущее общины в зависимость от полного разрушения государства и исключения из жизни народа принципа власти. Относительно положения русского крестьянства, он писал, что оно не в состоянии уплатить возложенные на него непосильные налоги и платежи. Чтобы собрать налог и покрыть недоимки, которые крестьянин не может платить, - продают орудия его труда и даже его скот. Крестьяне настолько разорены, что у них нет ни семян для посевов, ни возможности обрабатывать землю.

Таким образом, рассмотрев ряд совершенно разных точек зрения по отношению к власти и крестьянскому вопросу, мы еще раз увидели, насколько широк был разброс мировоззрений интеллигенции того времени, в одном обществе сосуществовали кардинально противоположные парадигмы. Отчего так? Да, в сущности, от природы человека, который всегда будет чем-нибудь не удовлетворен. А учитывая очень непростую обстановку незавершенности преобразований, переходного периода, эти недовольные настроения расцвели буйным цветом. Правильно говорили древние: "Не дай тебе Бог жить в эпоху перемен!"

III . Участие интелли генции в революционном подполье

И все же, почему так разрослась и набрала популярность в интеллигентской среде идея радикальных преобразований, вылившаяся в целую череду террористических актов, закончившихся в итоге убийством человека, преобразовавшего Россию, возвысившего ее на международной арене и укрепившего изнутри? Что подвигло часть интеллигенции перейти к столь жестким методам борьбы с властью, осуществлявшей либеральные реформы? Об этом наша глава.

Ничто не возникает ниоткуда, ничто не исчезает в никуда - этот закон физики известен всем еще со школы. Нам думается, что применим он не только к физическим, но и к общественным явлениям. Вот только это "ниоткуда" в отдельно взятом государстве имеет зачастую не только внутреннюю обусловленность, а возникает под влиянием внешних факторов. В нашем случае - это влияние европейских освободительных движений второй и третей четвертей XIX века, и в наибольшей степени - революционных событий 1848-1849 гг., Парижской коммуны 1871 г. и франко-пруссской войны 1870-71 гг. (вспомним и М.А. Бакунина, и А.И. Герцена, принимавших участие в революциях 1848-49 гг. в Риме и Париже (А.И. Герцен), Праге и Дрездене (М.А. Бакунин)).

А.И. Герцен, в сущности, под воздействием неудач революционной Франции, июньской реакции 1848 года теряет веру в Европу (это отражено в его книге "С того берега", вышедшей в 1850 году в немецком переводе), а после личной драмы, вызванной гибелью матери и младшего сына в 1851 году и позднее жены - в 1852 г., он окончательно убеждается, что будущее за русской общиной. В этот промежуток времени пишутся работы "О развитии революционных идей в России" (впервые опубликована в 1851 г. на немецком языке; в том же году издан французский оригинал; в русском переводе вышла нелегально в Москве в 1861 г.), "Россия" (1849), "Письмо русского к Маццини" (1850), "Русский народ и социализм" (1851). Его журнал "Колокол" (1857 -1867 гг.) читали даже в Зимнем дворце.

В статье "Русский народ и социализм" он называет Европу "дряхлым Протеем", "разрушающимся организмом". Он с тревогой и разочарованием замечает: "Ни законности, ни правды, ни даже личины свободы; везде неограниченное господство светской инквизиции; вместо законного порядка - осадное положение. Один нравственный двигатель управляет всем - страх, и его достаточно. Все вопросы отступают на второй план перед всепоглощающим интересом реакции. Правительства, по-видимому, самые враждебные, сливаются в единую, вселенскую полицию. Русский император, не скрывая своей ненависти к французам, награждает парижского префекта полиции; король неаполитанский жалует орден президенту республики. Берлинский король, надев русский мундир, спешит в Варшаву обнимать своего врага, императора австрийского <…> в то время как он, отщепенец от единой спасающей церкви, предлагает свою помощь римскому владыке. Среди этих сатурналий, среди этого шабаша реакции, ничто не охраняет более личности от произвола. <…> Едва веришь глазам. Неужели это та самая Европа, которую мы когда-то знали и любили?" Здесь явно видно презрение к современной А.И. Герцену Европе и руководству императорской России. Он отмечает такую вещь, что у России есть несомненное преимущество - она не есть что-то застывшее но, изменяющееся, пусть даже, часто, не в лучшую сторону: "Россия государство совершенно новое - неоконченное здание, где все еще пахнет свежей известью, где все работает и вырабатывается, где ничто еще не достигло цели, где все изменяется, - часто к худшему, но все-таки изменяется". Спасение он видит в русской сельской общине, которая "спасла русский народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии".

Нельзя не сказать и об иного плана факторах, повлиявших на становление Герцена как теоретика "русского социализма". Здесь, конечно, сыграло свою роль восстание декабристов, пробудившее в душе Герцена первые, хотя ещё и смутные, революционные устремления, первые мысли о борьбе против несправедливости и произвола. Н.О. Лосский пишет об этом так: "Сознание неразумности и жестокости самодержавного политического режима развило в Герцене непреодолимую ненависть ко всякому рабству и произволу". Многое вынес А.И. Герцен из философии Гегеля. В философии Гегеля он нашёл обоснование правомерности и необходимости борьбы со старым и конечной победы нового. Пунктом соединения социализма с философией является в трудах А.И. Герцена идея гармоничной цельности человека. Идея единства и бытия рассматривалась Герценом также и в плане социально-историческом, как идея объединения науки и народа, которые и будут знаменовать социализм. Герцен писал, что когда народ поймёт науку он выйдет на творческое создание социализма . Уже здесь отдаленно звучит предостережение от "казарменного коммунизма", более четко выраженное им в 1860-х годах в выступлениях против анархизма М.А. Бакунина.

Реформа 1861 года не оправдала надежды А.И. Герцена на полное освобождение крестьян, которое открыло бы прямую дорогу развитию страны к социализму. Доказательство того, что после реформы Россия не утратила возможности перейти к социализму, минуя капитализм, составляет важную сторону развития теории "русского социализма" в 60-х годах. Герцен намечает два пути движения к социализму: для запада социализм - заходящее солнце, для русского народа - восходящее.

Идеи А.И. Герцена явились во многом фундаментом для теорий революционных народников 1860-х - 70-х годов. Он задал определяющий вопрос: должна ли Россия на пути к социализму повторить все фазы европейского развития или ее жизнь пойдет по иным законам? И сам же, своей теорией, дал отрицательный ответ на него, полагая, что Россия несет в себе черты исторической самобытности в виде сельской общины, артельного труда и мирского самоуправления. Поэтому, как ему казалось, Россия придет к социализму, минуя капитализм.

Действительно, характеристика "русского социализма", данная А.И. Герценом, это подтверждает. Он писал в "Колоколе" в 1867 г.: "Мы русским социализмом называем тот социализм, который идет от земли и крестьянского быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного владенья и общинного управления, - и идет вместе с работничьей артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще" .

Народники наследовали от А.И. Герцена идею некапиталистического пути России к социализму, веру в сельскую общину как зародыш будущего общества, убеждение в социалистическом характере крестьянской революции и в необходимости ее подготовки. Их также объединяет ненависть к самодержавию и несправедливости сословного строя, их связывает забота о благосостоянии всего народа, защита свободы и просвещения, революционная страстность и непримиримость ко всяким проявлениям либерализма. Они сознательно выражали интересы крестьянских масс. А.И. Герцен придавал особое значение интеллигенции в освободительном движении. У народников эта мысль приобрела форму огромнейшего влияния интеллигенции на народ.

И все же не один только А.И. Герцен повлиял на развитие и распространение революционных взглядов в среде интеллигенции. Тому были и вполне объективные причины в виде несовершенства крестьянской реформы. Вопреки ожиданиям о полном освобождении крестьян с землей получилось так, что они становились лично свободными, но должны были в течение 49 лет выплачивать выкупные платежи с процентами. При этом в большом количестве случаев размеры наделов, оставшихся по системе "отрезков", уменьшились и не обеспечивали крестьян достаточным количеством земли. Отсюда и многочисленные народные волнения и бурные обсуждения проблемы в обществе. Возьмем, к примеру, восстание весны 1861 года в селе Бездна, когда волнения распространились на 75 селений Спасского, Чистопольского, Лаишевского уездов Казанской губернии и смежных уездов Самарской и Симбирской губерний. Тогда восстание было жестоко подавлено. 12 апреля 1861 по приказу генерала Апраксина была расстреляна безоружная 4-тысячная толпа крестьян. По официальному донесению казанского военного губернатора министру внутренних дел, были убиты и умерли от ран 91 человек, более 350 человек были ранены. 19 апреля 1861 был расстрелян "толкователь" Манифеста Антон Петров. Из 16 крестьян, преданных военному суду, 5 были приговорены к наказанию розгами и заключению в тюрьму на разные сроки. На эту трагедию бурно отозвался герценовский "Колокол". В номере от 15 мая 1861 года читаем: "Да, русская кровь льется рекой! <…> Правительство все могло предупредить, и польскую кровь и русскую, а теперь за свою шаткость, за свое непонимание, за свое неумение ни в чем идти до конца - убивает толпы наших братьев". И в следующем номере от 1 июня 1861 г. указывается на то, что такого кровопролития могло и не быть, дождись Апраксин подкреплений в виде еще четырех рот, в результате чего общая численность солдат составила бы 1200 человек и несколько пушек, т.е. крестьяне возможно отступили бы и выдали новоявленного толкователя "Манифеста". Но он выступил с одной ротой, в результате, чего после непродолжительных переговоров "рота солдат сделала по толпе народа в нескольких шагах 5 залпов, по толпе, которая была в 50 раз многочисленнее и могла разорвать в куски солдат. Бедный народ только стонал после каждого выстрела русые головы падали, облитые кровью, или крестились, вспоминая заветные слова манифеста <…> да повторяя, что он умирает за царя. Бойня была ужасна". В результате погибло 70 человек, 15 человек умерло от ран на следующий день, а "врач, посланный из Казани, поехал на место бойни через двое суток после убийства. До тех пор раненые оставались без помощи".

В знак траура 16 апреля 1861 г. студенты Казанского университета и Духовной академии организовали панихиду по убитым крестьянам с. Бездны. В кладбищенской церкви Казани собралось около 400 человек. Перед собравшимися выступил профессор университета, видный историк А.П. Щапов. Он произнес страстную речь в защиту угнетенного народа, воздал должное крестьянским мученикам и закончил ее словами: "Да здравствует демократическая конституция!" Щапов был арестован, отстранен от преподавания, а Священный Синод постановил "подвергнуть вразумлению и увещанию в монастыре". Однако под давлением протеста общественности Александр II отменил решение Синода. Щапову разрешили проживание в Петербурге под надзором полиции.

Не меньшую роль сыграли известные журналы "Современник" и "Русское слово". В них печатались классики нашей литературы, известные своими демократическими настроениями. Это и Н.Г. Чернышевский, и Н.А. Добролюбов, и М.Е. Салтыков-Щедрин и многие другие. Под влиянием их свободолюбивого голоса множество студентов вышло на улицы осенью 1861 года в знак протеста против изданных правительством в июле 1861 г. "Временных правил", которые усиливали надзор за студентами и ограничивали доступ в университеты разночинцам. Начавшиеся в сентябре 1861 г. в Петербурге, волнения в октябре перекинулись в Москву и Казань. Массовая уличная демонстрация студентов Петербургского университета была разогнана полицией, сотни студентов препровождены в Петропавловскую крепость. В защиту студентов выступили передовые профессора университета, среди них Н.И. Костомаров и П.В. Павлов, подвергшиеся за это правительственным гонениям. В Москве студенческая демонстрация закончилась избиением ее участников полицией и арестами. Ответом правительства на выступления студентов в Петербурге, Москве и Казани явилось временное закрытие университетов. И снова мы видим бурную реакцию "Колокола", в котором приводится письмо одного из очевидцев провокации и избиения студентов жандармами: "Лишь только вышли они на площадь, раздались свистки и со всех сторон из засады показались жандармы.

Тут произошла схватка. Многие защищались, но все были взяты; иные бежали, но тогда тулупы, народ кинулись на них с криками: "Бейте поляков! Они пришли резать губернатора!" С яростью брали они студентов за воротники, валили, давили, полиция спасала их и говорила прохожим: "Мы спасаем! Народ рвет на части бунтовщиков!" Это показалось странным. С чего? Как? Но скоро штука была открыта, это были переодетые будочники и солдаты, и они-то с криками бросились увлечь народ. Два купца первыми открыли это, узнав будочника своего квартала, переодетым в тулуп.<…> Разъяренные как звери, жандармы … бросались на всякого, у кого была форма студентская. <…> Вытаскивая студентов из экипажей, их волочили по земле, разбивали им лицо. Одного буквально удавили на шарфе и его замертво подняли на бульваре две дамы и сами свезли в клинику… Другого, Каревьина, жандарм ударил палкой по голове; он упал замертво - но скоро приподнял голову, другой жандарм наехал на него лошадью и раздавил его! Его унесли, и он, говорят, умер".

Такое отношение к студенчеству, которое боролось за свои права исключительно мирными, ненасильственными способами, не могло не возмутить общество. Пусть то, что мы привели, напечатано в радикальном журнале, но даже если отбросить комментарии, остаются голые факты, свидетельствующие о произволе властей. А притом, что это происходило в год начала Великих реформ, в год освобождения от крепостной зависимости 20 миллионов человек, при государе, известном своими либеральными наклонностями, уже есть противоречие. Да, мы говорим о середине XIX столетия, когда еще не стояло на повестке дня введение Конституции и свобод, с нею связанных, но подобные акции властей на фоне общего "потепления" внутриполитической обстановки вполне закономерно вызвали рост антиправительственных настроений образованной части общества.

В радикально настроенных кругах недовольство вылилось в многочисленные прокламации и создание первой "Земли и воли" братьями Александром и Николаем Серно-соловьевичами, Николаем Обручевым, Александром Слепцовым и Александром Путятой. Эта федерация кружков и групп просуществовала до 1864 г. Ее программным документом была статья Н.П. Огарева в "Колоколе" "Что нужно народу?", где он сам и отвечал: "Очень просто, народу нужна земля и воля". В программе выдвигались требования передачи крестьянам земли, которой они владели до реформы, (и даже прирезки к недостаточным наделам), замены правительственных чиновников выборными волостными, уездными и губернскими органами самоуправления, избрания центрального народного представительства, сокращения расходов на войско и на царский двор. Основным средством воздействия на крестьян считалась пропаганда. Крестьянству предлагалось "сближаться с войском,.. молча собираться с силами,.. чтоб можно было умно, твердо, спокойно, дружно и сильно отстоять против царя и вельмож землю мирскую, волю народную и правду человеческую". Всего в "Земле и воле" состояло около 400 человек. Руководители ее надеялись на крестьянское восстание в 1863 г., которого, однако, не произошло. Тогда внутри возникли серьезные противоречия, связанные также и польскими событиями, и к 1864 г. она распустилась.

Кстати, говоря о польских волнениях, нужно отметить неоднозначность отношения к ним в русском обществе. Одни поддерживали его, другие выступали за его скорейшее подавление. И здесь снова считаем важным привести два диаметрально противоположных суждения печатных изданий консервативной и революционной мысли - "Московских ведомостей" М.Н. Каткова и "Колокола" А.И. Герцена. Как известно, в споре рождается истина, вот и мы попробуем приблизиться к ней, зачитав совершенно разные мнения по такому животрепещущему вопросу. В статье от 8 марта 1863 года М.Н. Катков обвиняет во всем мелкое дворянство и католическое духовенство, не трогая ни крупных землевладельцев, ни крестьян: "Те классы, в руках которых земля, капиталы, промыслы и торговля, до сих пор держатся в стороне, и все восстание является делом шляхтичей, мелкого, безземельного дворянства, да католического духовенства, а вовсе еще не целого народа".

Этим "Московские ведомости" не ограничиваются выдают в адрес восставших множество жестких высказываний, как например в номере 93 от 30 апреля, где восставшие обвиняются в терроре: "… крестьяне в Царстве Польском решительно не сочувствуют восстанию и даже враждебо настроены ему. Но они поставлены в ужасное положение. Их душат и вешают агенты национального комитета, а русские войска не всегда могут оказывать им защиту. <…> При таком положении дел, обязанность всякого правительства, сознающую лежащую на нем ответственность, должна состоять в том, чтобы освободить мирное население из-под власти терроризма".

И уж, конечно, одна из самых гневных статей посвящена находке проекта восстания, подписанного Мерославским, в доме графа Андрея Замойского: "Ложь, в этой программе восстания, равно как и в польском катехизисе, возводится на степень священного начала; обман самый нахальный, ничем не стесняющийся, рекомендуется каждой строчкой и простирается на все. Обманывать русское правительство, обманывать русский народ, обманывать польский народ, обманывать правительства западных держав, обманывать общественное мнение Европы, обманывать наших глупых социалистов и помешанных демагогов, обманывать всех без разбора, вот политика польских патриотов, вот их "святая справа", вот задача, которую они себе поставили".

Как видно из приведенных отрывков статей, консервативно настроенная общественность крайне негативно относилась к подобным проявлениям непокорности. На иных позициях стояли радикально настроенные слои интеллигенции, рупором которых являлся герценовский "Колокол". "Слова порицания умолкают перед роскошью злодейства, двоедушия и глупости, которую вызвало петербургское правительство… и все это не оставляя своего лепета о прогрессе и либерализме" - пишет А.И. Герцен. "Шайками пьяных убийц", "одичалыми грабителями", "зверями, падшими в состояние царских опричников", жертвами "голода, побоев, нравственной слепоты и казарменной дрессировки" называет "Колокол" наши войска, которые газета "Инвалид" превозносит, говоря, что они "во всем блеске выказали те свойства, которые составляют славу и красу каждой армии". Говоря о подавлении восстания, А.И. Герцен метафоричен: "Печален наш удел, скрепя сердце, помечать главные черты неравного боя польского Лаокоона с петербургским чудовищем… С одной стороны героизм до безрассудства, поэзия, любовь, великие предания, воля, беспомощность и смерть. С другой - властолюбивый каприз, забитое повиновение, угрызение совести, сила и прусская помощь" . К слову сказать, помимо столь эмоциональных выступлений, в "Колоколе" приводились и письма русских офицеров в Польше, весьма недвусмысленно описывавших грабительские действия наших войск.

Конечно, надо отметить, что нельзя воспринимать без должной критики статьи А.И. Герцена (как и статьи М.Н. Каткова), но в сложном переплетении социальных и национальных проблем подобные высказывания имели сильное воздействие на читателя. Написанные на злободневную тему, они могли склонить человека как на крайние левые позиции, так и сделать его убежденным консерватором. Сила печатного слова, сказанного вовремя, удесятеряется.

Все мы помним каракозовский выстрел 4 апреля 1866 года. Сам Д. Каракозов был членом кружка "ишутинцев", действовавшего 1863 - 1866 гг. под знаменами идей Н.Г. Чернышевского. Их целью была подготовка крестьянской революции путем заговора интеллигентских групп. Члены кружка пытались организовать разного рода производственно-бытовые артели. В Москве ими были открыты переплетная и швейная мастерские, воскресная школа и Общество взаимного вспомоществования для бедных студентов. В феврале 1866 г. создали тайное общество под названием "Организация". Они намереваясь распространить в провинции ее филиалы. Дмитрий Каракозов без согласования с остальными, по своей инициативе совершил покушение на Александра II: 4 апреля 1866 г. он стрелял в императора у Летнего сада в Петербурге, но промахнулся и был схвачен. Суд приговорил его к повешению, остальных членов кружка - к разным срокам каторги и ссылки.

Заслуживает внимания реакция консервативных кругов на такое происшествие, явившееся, что ясно из "Московских ведомостей", неожиданностью. М.Н. Катков в статье от 3 августа 1866 года, посвященной выстрелу в Летнем саду, недоумевает по этому поводу: "Можно ли поверить, чтобы мальчишки-школьники, как бы они не были испорчены, не находясь ни в каких сочувственных отношениях в окружающей среде, могли составить сами из себя ядро какой-нибудь значительной организации? Что следственная комиссия обратила внимание на язву нигилизма, это не могло казаться удивительным, это было весьма естественно; но удивительными казались слухи, будто бы эти нигилистические кружки сомкнулись сами собою в обширную и сильную организацию, которая охватила всю страну. Еще страннее было предполагать, что организующая сила появилась в этой ржавчине и плесени, называемой нигилизмом, в то время, когда в обществе не было уже никаких сомнений и колебаний относительно свойств этого жалкого явления… Странным казалось то, что нигилизм оказался способным действовать именно тогда, когда он видимо слабел и иссякал в своих источниках, когда множество жертв его освободилась от него как от кошмара <…> когда учащаяся молодежь стала обнаруживать несравненно лучший дух…"

Вполне понятно, почему чувствуется некоторая растерянность в словах М.Н. Каткова. Ведь до этого случая цари спокойно могли гулять без охраны, поскольку в глазах народа власть императора была священной. События весны 1866 года встряхнули общество, которое не могло поверить, что подобное возможно.

Естественно, покушение на государя императора не могло не повлечь ужесточение режима. Притом же, что вовсю шли реформы, любой отход от них был чреват протестами осмелевшей общественности. Такие меры как закрытие "Современника", "Русского слова", гонения на высшую школу, ограничение прав земств и задержка реформы городского самоуправления привели к волне студенческих беспорядков осенью 1868 - весной 1869 гг. Как мы видим, атмосфера для развития революционных идей водворилась самая что ни на есть благоприятная. И в такой обстановке возникло тайное общество "Народная расправа" во главе с С.Г. Нечаевым.

О печально известном убийстве студента И.И. Иванова, не согласного с С.Г. Нечаевым нельзя говорить иначе как о бесчеловечности и разнузданном фанатизме последнего. Его "Катехизис революционера" больше похож на бред сумасшедшего, чем на этику революционера. В доказательство этого можно привести многие пункты оттуда, но, чтобы не загромождать наше исследование, приведем лишь два из них: " п.6. Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение - успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель - беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками всё, что мешает ее достижению. <…> п.13. Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире, если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого-нибудь человека, принадлежащего к этому миру, в котором всё и все должны быть ему ненавистны. Тем хуже для него, если у него есть в нем родственные, дружеские или любовные отношения - он не революционер, если они могут остановить его руку". Надо сказать, что подавляющее большинство членов революционного лагеря крайне негативно восприняли подобные мысли и не пошли по такому пути. В начале 1870-х образуются новые кружки, как то "Общество большой пропаганды" С. Перовской и М. Натансона ("чайковцы"), кружок Александра Долгушина, которые к 1874 году были разгромлены.

Начиная разговор о 1870-х годах, мы считаем не лишним привести данные В.С. Антонова по социальному составу участников революционного движения в эти годы, чтобы понять, кто являлся его главной движущей силой:

Из этих данных видно, что определяющую роль играли студенты, значительная часть которых, по словам В.С. Антонова, шли в революцию с младших курсов университетов и институтов. При этом он подтверждает свои выводы данными статистики III отделения за 1873-1877 года, по которым эта цифра составляет более 50% (37, 5% у В.С. Антонова). Теперь легче будет понять, что представляло собой революционное движение в 1870-х годах.

Два животрепещущих вопроса внутренней политики России в 1870-х продолжали оставаться: вопрос крестьянский и положение самодержавной власти императора. Эти два камня преткновения побуждали к действию революционеров того времени. В 1870-е годы оформляются три основных идеологических линии: пропагандистская, заговорщическая и "бунтарская" (анархизм М.А. Бакунина). Для данного периода характерно и "хождение в народ" и практика террора, закончившаяся убийством Александра II. Кстати, говоря о "хождении в народ", нельзя пройти мимо имен П.Л. Лаврова и М.А. Бакунина, которые идейно подготовили его.

П.Л. Лавров в своих "Исторических письмах" интеллигенцию рассматривает как "критически мыслящих личностей", выступающих двигателем сознательных изменений культуры в противоположность непреднамеренным ее изменениям.

Радикальную часть интеллигенции, по его мнению, составляют личности, способные и желающие действовать в интересах народа. Их пока меньшинство, им трудно проявить себя в обществе, в котором отсутствуют демократические свободы. Но за ними будущее: "Перед общественными формами личность действительно бессильна, однако борьба ее против них безумна лишь тогда, когда она сделаться не может. Но история доказывает, что это возможно, и что даже это естественный путь, которым осуществляется прогресс в истории. Итак, нам приходится поставить и решить вопрос: как обращались слабые личности в общественную силу?" Отвечая на этот вопрос, П.Л. Лавров определяет три ступени такого превращения. На первой ступени в борьбу за социальный прогресс вступают отдельные критически мыслящие личности. Они осознают царящее вокруг них зло, и начинают борьбу с ним. На втором этапе число энергичных, фанатично преданных делу свободы личности, растет. Их подвиг самопожертвования вдохновляет толпу, "их легенда воодушевляет тысячи той энергией, которая нужна для борьбы".

Основным условием, при котором личность становится движущей силой прогресса, является ее связь с массами, через партию, способную бороться за прогресс, за осуществление идеалов справедливого общества. На третьей ступени партия сплачивает усилия отдельных критически мыслящих личностей, вырабатывает стратегию и тактику борьбы за светлое будущее. Однако партия не может стать направляющей силой исторического прогресса, если она будет оторвана от масс. П.Л. Лавров был убежден, что идеи способны двигать человечество лишь тогда, когда они сделаются обыденным явлением для значительной части общества. Отсюда его глубокое убеждение, что революция может быть совершена только "посредством народа". А поскольку основная масса русского народа - малообразованное крестьянство, основная задача интеллигенции, особенно ее молодежной части, состоит в том, чтобы понять потребности народа, и помочь ему осознать свою силу, и вместе с ним приступить к революционным преобразованиям.

Забегая вперед, скажем, что идеи П.Л. Лаврова сыграли определенную роль в "хождении в народ", но, по словам Б.С. Итенберга, лавризм не был символом движения и что многие из участников "хождения" "видели в нем абстрактное учение, далекое от практических задач борьбы".

М.А. Бакунин в главной своей работе "Государственность и анархия" так же возлагал свои надежды на интеллигенцию и призывал идти в народ: "Она должна идти в народ, несомненно, потому что ныне везде, по преимуществу же в России, вне народа, вне многомиллионных чернорабочих масс нет более ни жизни, ни дела, ни будущности". Причем из двух путей, по которым надлежало действовать - "более миролюбивого и подготовительного свойства" и "бунтовского" - он выбирал второй. При этом М.А. Бакунин отмечает, что первый вариант замечателен, но вряд ли выполним, аргументируя следующим образом: "Те, которые рисуют себе такие планы и искренно намерены осуществить их, делают это, без сомнения, закрывши глаза, для того чтобы не видеть во всем ее безобразии нашей русской действительности. Можно наперед предсказать им все страшные, тяжкие разочарования, которые постигнут их при самом начале исполнения, потому что за исключением разве только немногих, весьма немногих счастливых случаев, большинство между ними дальше начала не пойдет, не будет в силах идти".

Главную цель в подготовке восстания, то есть движения по второму пути, М.А. Бакунин видит в том, чтобы для начала убедить крестьян в том, что главный враг их не чиновник или помещик, но что все идет от царя, что он - главный виновник несправедливости: "Втолковать, дать ему почувствовать это всеми возможными способами и пользуясь всеми плачевными и трагическими случаями, которыми переполнена ежедневная народная жизнь, показать ему, как все чиновничьи, помещичьи, поповские и кулацкие неистовства, разбои, грабежи, от которых ему нет житья, идут прямо от царской власти, опираются на нее и возможны только благодаря ей, доказать ему, одним словом, что столь ненавистное ему государство - это сам царь и не что иное, как царь - вот прямая и теперь главная обязанность революционной пропаганды". Мыслитель считает, что надо дать почувствовать народу свое единство, и в единстве этом он несокрушим. Однако мешает этому замкнутость общин, которую он предлагает преодолеть это, установив связи между передовыми людьми всех деревень, провести такие связи между крестьянами и рабочими. Как подспорье, он предлагает использовать газету: "Для того же чтобы создалось в нашем народе чувство и сознание действительного единства, надо устроить род народной печатной, литографированной, писаной или даже изустной, газеты, которая бы немедленно извещала повсюду, во всех концах, областях, волостях и селах России о всяком частном народном, крестьянском или фабричном бунте, вспыхивающем то в одном, то в другом месте, а также и о крупных революционных движениях, производимых пролетариатом Западной Европы, для того чтобы наш крестьянин и наш фабричный работник не чувствовал себя одиноким, а знал бы, напротив, что за ним, под тем же гнетом, но зато и с тою же страстью и волею освободиться, стоит огромный, бесчисленный мир к всеобщему взрыву готовящихся чернорабочих масс". И при всем том надо быть на передовой и показывать личный пример народным массам.

Такими идеями руководствовались участники и первого, и второго "хождения в народ", однако крестьяне не внимали их пропаганде и нередко сдавали их полиции. Из наиболее громких дел мы имеем знаменитый "Процесс 193-х", где из 4 тысяч арестованных часть была отпущена за недостатком улик, часть сослана, 97 человек во время следствия либо сошли с ума, либо умерли еще до суда и 3 человека из 193-х обвиняемых ушли в мир иной во время судебного разбирательства. Надо сказать, что публичность судебных заседаний была относительна. В томе 3-м сборника "Государственные преступления в России в XIX веке" под редакцией Б. Базилевского, где имеется отчет о судебных заседаниях по данному делу, приводятся такие слова присяжных поверенных и ответ на них первоприсутствующего: "Заседание 18 октября. Как только вошел суд, присяжный поверенный Спасович обратился к присутствию с заявлением, в котором, указывая на необходимость для суда публичности и гласности, ходатайствовал перед Особым Присутствием о переносе суда в другую более вместительную залу, а до приискания таковой отсрочить судебные заседания". Поверенный Герард отметил также, что "отсутствие публичности было бы противно достоинству Сената и подрывало бы веру в его справедливость". На эти слова первоприсутствующий сенатор Петерс заявил, что не видит нарушений гласности и что, если бы они были, он первый сказал бы о них, и аргументировал свой ответ присутствием публики "здесь и там; (при этом Петерс указал на места позади судейских кресел)" Относительно "здесь и там" подсудимый Ипполит Мышкин на следующем заседании 20 октября высказался, что места эти, "вероятно, для лиц судебного ведомства" и что они вместе с "примостившимися тремя-четырьмя субъектами" за "двойными рядами жандармов" не есть еще настоящая публичность.

Подтверждает сказанное и А.Ф. Кони, написавший в своих мемуарах: "Места за судьями вечно были полны сановных зевак; в залах суда были во множестве расставлены жандармы, и ворота здания судебных установлений, как двери храма Януса, закрыты накрепко, будто самый суд находился в осаде".

Н.А. Троицкий, попытавшийся представить цельную картину процесса "193-х", пишет следующее: "На обычные места для подсудимых (возвышение за барьером, прозванное подсудимыми "Голгофой") были усажены мнимые организаторы "сообщества": Мышкин, Войнаральский, Рогачев, Ковалин и В.Ф. Костюрин… а все остальные подсудимые заняли места для публики.

На незначительное число оставшихся мест (10-12) допускалась по особым билетам лишь проверенная "публика" и агенты III отделения".

Представляет особый интерес речь И. Мышкина, в которой он обосновал революционную программу народников. Здесь в ответ на обвинение в участии в "противозаконном обществе", ставящем целью в "более или менее отдаленном будущем" свержение существующего строя, подсудимый отвечает, что является членом некой многочисленной социальной революционной партии. Основной задачей этой партии является установление строя, который "удовлетворяя требованиям народа в том виде, как они выразились в крупных и мелких движениях народных и повсеместно присущи народному сознанию, - составляет вместе с тем справедливейшую форму общественной организации", под которой разумеется "земля, состоящая из союза независимых производительных общин". Достичь этого можно только посредством социальной революции, поскольку правительство преграждает все мирные пути для реализации задачи. Ближайшая цель - достичь слияния "двух главных революционных потоков" - интеллигенции и народа, чтобы не получилось такого, как в европейских революциях, где только буржуазия извлекла выгоду. К этому и стремились участники движения 1874-1875 гг. Начиная обосновывать "хождение в народ", И. Мышкин отмечает, что "все движения интеллигенции соответствуют параллельным движениям в народе и даже являются простыми отголосками последних". Высказываясь далее о причинах революционной деятельности, он говорит о создании социально-революционной партии в начале 1860-х и о нескольких причинах данного процесса: "Оно (создание партии - прим. наше, А.В. ) совершилось как отголосок на народные страдания и народные волнения, при участии известной фракции русской интеллигенции, благодаря, главным образом, двум причинам: во-первых, влиянию на интеллигенцию передовой западноевропейской социалистической мысли и крупнейшего практического применения этой мысли - образования Международного Товарищества рабочих; во-вторых, уничтожению крепостного права, потому что в после крестьянской реформы в среде неподатных классов образовалась целая фракция, испытавшая на самой себе всю силу государственного экономического строя, готовая откликнуться на зов народа и послужившая ядром социально-революционной партии. Фракция эта - умственный пролетариат".

Колкие замечания отпускает И. Мышкин относительно реальной гласности общества. Он язвительно замечает, что гласность выражается лишь в освещении мелких событий, в то время как о значительных народных волнениях общество либо не знает вовсе, либо узнает только по слухам. А поэтому, на самом деле, устремления интеллигенции имеют свою крепкую опору в народе. Однако, на наш взгляд, если исходить из того, что пропагандистов сдавал полиции этот самый народ, такая уверенность И.Мышкина основана лишь на косвенных аргументах в виде крестьянских волнений. Крестьяне чужды были социалистическим идеям, которые им пытались внушить народники. А волнения - стремление свободно хозяйствовать на собственной земле без уплаты обременительных выкупных платежей. И все же народники были уверены в своей правоте.

Процесс обрёл большой резонанс как в России, так и заграницей. Результаты его были далеки от правительственных ожиданий. Суд оправдал 90 из 190 подсудимых (трое умерли в ходе процесса), 39 человек приговорили к ссылке на поселение, 32 - к заключению на разные сроки, 1 - к отрешению от должности и штрафу и 28 человек - каторге на срок от 3,5 до 10 лет. "Мало того, - пишет Н.А. Троицкий, - сформулировав приговор, суд перечислил обстоятельства, смягчающие вину подсудимых, и на этом основании ходатайствовал перед царем о смягчении наказания для половины осужденных, в том числе для всех, приговоренных к каторге, исключая Мышкина, которому члены суда не могли простить его речи". При этом, по данным Н.А. Троицкого, Александр II распорядился отправить на каторгу вместе с И. Мышкиным еще 11 человек и 80 из 90 оправданных были в административном порядке отправлены в ссылку III-м отделением опять же по указанию царя, т.е. приговор был ужесточен.

И тем не менее, по оценке Н.А. Троицкого, "роль процесса "193-х" как фактора, ускорившего переход народников к политической борьбе, неоспорима и общепризнанна. В этом отношении показательно, что с 1878 года вслед за процессом и начался новый, террористический этап народнического движения. Самый крупный из первых террористических актов - убийство шефа жандармов Н.В. Мезенцева 4 августа 1878 г. - был отмщением Мезенцеву за его демарш перед царем об изменении приговора по делу "193-х".

И действительно, в 1878 г. активизировалась террористическая деятельность второй "Земли и воли", созданной в 1876 году. Уже 24 января 1878 года В.И. Засулич стреляла в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова за то, что тот приказал высечь политического заключенного. Процесс по этому делу правительством был сделан публичным и привел опять же к неожиданным для него результатам - В.И. Засулич была оправдана. Приговор вынес суд под председательством А.Ф. Кони, который в итоге надолго попал в опалу.

В ходе подготовки к самому заседанию обвинение испытывало затруднения, в частности двое из вероятных кандидатов в обвинители (Андреевский и Жуковский) по разным предлогам отказались от ведения дела, а согласившийся Кессель был, по оценке А.Ф. Кони, хорошо его знавшего, значительно слабее представителя защиты, присяжного поверенного Александрова. Эту мысль он высказал и в разговоре с министром юстиции графом Паленом накануне процесса: "…могу вас уверить, что трудно сделать более неудачный выбор обвинителя... Он уже теперь волнуется и пугается этого дела. Он никогда не выступал по таким серьезным делам; хороший "статист" и знаток следственной части, он -- совершенно ничтожный противник для Александрова..." На предложение А.Ф. Кони о назначении в качестве обвинителя Масловского или Смирнова, Пален ответил тем, что они товарищи прокурора палаты, а он не хотел придавать делу большого значения: "Всякий намек на политический характер из дела устранялся … с настойчивостью, просто странной со стороны министерства, которое еще недавно раздувало политические дела по ничтожнейшим поводам. Я думаю, что Пален первоначально был искренно убежден в том, что тут нет политической окраски, и в этом смысле говорил с государем, но что потом, связанный этим разговором и, быть может, обманываемый Лопухиным, он уже затруднялся дать делу другое направление..." Вовсю Пален пытался склонить председателя суда на сторону обвинения. Видя нежелание А.Ф. Кони, Пален просил, по крайней мере, дать ему "кассационный повод на случай оправдания". Никаким уговорам председатель суда не внял.

Интересно, кстати, мнение общественности по процессу Веры Засулич. По свидетельству все того же А.Ф. Кони, отношение к обвиняемой варьировалось от "любовницы Боголюбова" и "мерзавки" до восторженности ее поступком: "Отношение к обвиняемой было двоякое. В высших сферах, где всегда несколько гнушались Треповым, находили, что она -- несомненная любовница Боголюбова и все-таки "мерзавка", но относились к ней с некоторым любопытством. Я видел у графа Палена в половине февраля фотографические карточки "мерзавки", находившиеся у графини Пален, которые ходили по рукам и производили известный эффект. Иначе относилось среднее сословие. В нем были восторженные люди, видевшие в Засулич новую русскую Шарлотту Кордэ; были многие, которые усматривали в ее выстреле протест за поруганное человеческое достоинство -- грозный призрак пробуждения общественного гнева; была группа людей, которых пугала доктрина кровавого самосуда, просвечивавшаяся в действиях Засулич. Они в тревожном раздумье качали головами и, не отказывая в симпатии характеру Засулич, осуждали ее поступок как опасный прецедент..." Ф.Ф. Трепова же многие недолюбливали и сострадания к нему после покушения не испытывали: "Большинство, не любившее Трепова и обвинявшее его в подкупности, в насилиях над городским самоуправлением посредством высочайших повелений, возлагавших на город неожиданные тяготы, радовалось постигшему его несчастью. "Поделом досталось!" -- говорили одни..., "старому вору", -- прибавляли другие. Даже между чинами полиции, якобы преданными Трепову, было затаенное злорадство против "Федьки", как они звали его между собой. Вообще, сочувствия к потерпевшему не было, и даже его седины не вызывали особого сожаления к страданиям. Главный недостаток его энергичной деятельности в качестве градоначальника -- отсутствие нравственной подкладки в действиях -- выступал перед общими взорами с яркостью, затемнявшей несомненные достоинства этой деятельности, и имя Трепова не вызывало в эти дни ничего, кроме жестокого безучастия и совершенно бессердечного любопытства". Возможно и такое отношение в обществе к потерпевшему отчасти способствовало успеху защиты Веры Засулич.

Подобные документы

Исследование русской интеллигенции, ее зарождение. Проблема интеллигенции в России, ее судьба в ХХ веке. Мотивация и последствия высылки интеллигенции, репрессированной в 1922 году. Современная русская интеллигенция: конец ХХ века и сегодня.

реферат , добавлен 22.01.2008


Интеллигенция как своеобразный феномен русской культуры, представители. Рассмотрение причин религиозного раскола. Радищев как первый представитель русской интеллигенции с точки зрения Бердяева. Влияние революционной интеллигенции на аппарат власти.

курсовая работа , добавлен 16.12.2012


Изучение вклада крепостной интеллигенции в развитие русской национальной культуры. Появление первых профессиональных театров. Описания известных писателей, поэтов, архитекторов выходцев из крепостных. Крупные представители русской музыкальной культуры.

реферат , добавлен 12.07.2015


Экономическое положение и социальный статус интеллигенции России до и после революции 1917 года. Социально-психологический тип и политические приоритеты русской интеллигенции начала ХХ века. Идеологическое влияние марксизма на культурный слой России.

контрольная работа , добавлен 17.12.2014


Формирование центров российской эмиграции за рубежом, причины отъезда и основные направления эмигрантских потоков. Культурные центры русского зарубежного сообщества. Особенности жизни и деятельности представителей российской интеллигенции за рубежом.

контрольная работа , добавлен 29.04.2010


Понятие интеллигенции. Ее особое положение в провинции. Власть и общество. Интеллигенция – нравственный пример. Общественная деятельность рыцарей морали: педагогов и врачей. Представители литературы и искусства. Техническая и военная интеллигенция.

курсовая работа , добавлен 05.07.2008


Биография Александра II, удостоенного особого эпитета в русской дореволюционной и болгарской историографии - Освободитель. Деятельность Александра II как величайшего реформатора своего времени. Крестьянская реформа (отмена крепостного права 1861 г.).

реферат , добавлен 05.11.2015


Исследование положения православной церкви в годы правления И. Грозного, в период опричного террора. Митрополиты русской церкви в 60-70-е гг. XVI века. Монастыри и земельные владения церкви во время опричнины. Карательные меры против Новгородской епархии.

контрольная работа , добавлен 18.06.2013


Причины отмены крепостного права в 1861 г. в период правления императора Александра II. Учреждения, занимавшиеся подготовкой реформы. Положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости. Значение и итоги крестьянской реформы, ее противоречия.

презентация , добавлен 11.10.2014


Теория суверенности, церковь как нравственный противовес русскому самодержавию в годы правления Ивана IV. Значение принятия патриаршества и его роль в борьбе с самозванцами и польско-шведскими интервентами. Реформы патриарха Никона и начало раскола.

Если присмотреться к тем былым правителям, кого сегодня называют «великими», то можно сильно удивиться! Оказывается, что самые «великие» – те, кто больше всех навредил русскому народу! И нам всё это внушают с раннего детства…

Для любого здравомыслящего человека уже давно не секрет, что мы проживаем в мире, который кто-то устроил не для людей, вернее, не для всех людей; в котором подавляющее большинство живёт по правилам мизерного меньшинства, причём мир – крайне враждебен, а правила направлены на уничтожение большинства. Как такое могло случиться? Как хлипенький Давид ухитрился взгромоздиться на шею огромному Голиафу и погонять его, беззаботно свесив ноги? Хитростью, да обманом, в основном. Одним из способов, которым большинство заставили подчиняться меньшинству – это фальсификация прошлого. Об этом откровенно высказывался очень умный, но дьявольски жестокий Римский Папа:

«Поэтому, чтобы подчинять мирно, я использую очень простой и надёжный способ – я уничтожаю их прошлое… Ибо без прошлого человек уязвим… Он теряет свои родовые корни, если у него нет прошлого. И именно тогда, растерянный и незащищённый, он становится «чистым полотном», на котором я могу писать любую историю!.. И поверите ли, дорогая Изидора, люди этому только радуются… так как, повторяю, они не могут жить без прошлого (даже если сами себе не желают в этом признаваться). И когда такового не имеется, они принимают любое, только бы не «висеть» в неизвестности, которая для них намного страшнее, чем любая чужая, выдуманная «история»…»

Этот способ «мирного подчинения» оказался намного эффективнее подчинения силой. Ибо действует незаметно для подчинямых, мало-помалу погружая их в ментальный сон, а подчинители не испытывают ненужных неудобств – ручки не марают и мечами не машут. Основное их оружие – перо и чернила. Так они действуют, конечно, уже после того, как всех носителей правды, коих всегда было немного, физически уничтожили, информацию о них извратили, иногда до противоположного, а всё их наследие тщательно, до последнего листочка, собрали и увезли к себе. Что не смогли увезти, без колебаний уничтожали. Вспомним, что были уничтожены Этрусская библиотека в Риме, Александрийская, а библиотека Ивана Грозного бесследно пропала.

Русского царя, который в своём Манифесте о незыблемости самодержавия от 29 апреля 1881 года возвестил об отходе от либерального курса своего отца, который развязал руки революционному движению, развивавшемуся на иудейские деньги, и выдвинул на первый план «поддержание порядка и власти, наблюдение строжайшей справедливости и экономии. Возвращение к исконным русским началам и обеспечение повсюду русских интересов », Великим никто не называет и памятников-колоссов не ставит . Александр III вообще крайне непопулярен среди русских либерастов, ни современных ему, ни современных нам.

Они создали ему репутацию тугодума, ограниченного человека с заурядными способностями и (о, ужас!) консервативными взглядами. Известный государственный деятель и юрист А.Ф.Кони, вынесший оправдательный приговор террористке Вере Засулич по делу о покушении на градоначальника Санкт-Петербурга генерала Ф.Трепова, прозвал его «бегемотом в эполетах». А министр путей сообщения Российской империи, а позже финансов С.Ю.Витте дал ему такую характеристику: император Александр III был «ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования; по наружности походил на большого русского мужика из центральных губерний, и, тем не менее, он своей наружностью, в которой отражался его громадный характер, прекрасное сердце, благодушие, справедливость и вместе с тем твёрдость, несомненно импонировал». И это считается, что он относился к Александру III с симпатией.

Прием волостных старшин Александром III во дворе Петровского дворца в Москве. Картина И.Репина (1885-1886)

Чем же Александр III заслужил к себе такое отношение?

Именно в его правление Россия сделала гигантский рывок вперёд, вытащив себя из болота либеральных реформ, в которые её завёл Александр II, сам же от них и погибнув. Член террористической партии «Народная воля» бросил бомбу ему под ноги. В стране тогда творилось примерно то же стремительное обнищание народа, та же нестабильность и беспредел, который нам устроили Горбачёв и Ельцин почти век спустя.

Александр III сумел сотворить чудо. В стране началась настоящая техническая революция. Бурными темпами шла индустриализация. Император сумел добиться стабилизации государственных финансов, что позволило начать подготовку к введению золотого рубля, которое было осуществлено уже после его смерти. Он яростно боролся против коррупции и казнокрадства. На государственные посты старался назначать хозяйственников и патриотов, защищавших национальные интересы страны.

Бюджет страны стал профицитным. Тот же Витте вынужден был признать «…император Александр III был хороший хозяин не из-за чувства корысти, а из-за чувства долга. Я не только в царской семье, но и у сановников никогда не встречал того чувства уважения к государственному рублю, к государственной копейке, которым обладал император Александр III. Он каждую копейку русского народа, русского государства берёг, как самый лучший хозяин не мог бы её беречь…».

Ужесточение таможенной политики и одновременное поощрение отечественного производителя привели к бурному росту производства. Таможенные обложения иностранных товаров повысились практически вдвое, что привело к существенному росту государственных доходов.

Население России выросло с 71 млн. человек в 1856 году до 122 млн. человек в 1894 году, в том числе городское - с 6 млн. до 16 млн. человек. Выплавка чугуна с I860 по 1895 год увеличилась в 4,5 раза, добыча угля - в 30 раз, нефти - в 754 раза. В стране было построено 28 тыс. вёрст железных дорог, соединивших Москву с основными промышленными и сельскохозяйственными районами и морскими портами (сеть железных дорог в 1881-92 гг. выросла на 47%).

В 1891 г. началось строительство стратегически важной Транссибирской магистрали, соединившей Россию с Дальним Востоком. Правительство начало выкупать частные железные дороги, до 60% которых к середине 90-х годов оказалось в руках государства. Число русских речных пароходов возросло с 399 в 1860 году до 2539 в 1895-м, а морских - с 51 до 522.

В это время в России закончился промышленный переворот, и машинная индустрия сменила старые мануфактуры. Выросли новые промышленные города (Лодзь, Юзовка, Орехово-Зуево, Ижевск) и целые индустриальные районы (угольно-металлургический в Донбассе, нефтяной в Баку, текстильный в Иванове).

Объём внешней торговли, не достигавший в 1850 году и 200 млн. рублей, к 1900 году превысил 1,3 млрд. рублей. К 1895 году внутренний товарооборот вырос в 3,5 раза по сравнению с 1873 годом и достиг 8,2 млрд. рублей.

(«История России с древности до наших дней» / под редакцией М.Н.Зуева, Москва, «Высшая школа», 1998 г.)

Именно в правление императора Александра III Россия ни дня не воевала (кроме завершившегося взятием Кушки в 1885 завоевания Средней Азии) - за это царя назвали «миротворцем». Всё улаживалось исключительно дипломатическими методами, причём, безо всяких оглядок на «европы» или кого-либо ещё. Он считал, что России незачем там искать себе союзников и вмешиваться в европейские дела.

Известны его слова, ставшие уже крылатыми: «Во всём мире у нас только два верных союзника - наша армия и флот. Все остальные при первой возможности сами ополчатся на нас ». Он очень много сделал для укрепления армии и обороноспособности страны и нерушимости её границ. «Отечеству нашему, несомненно, нужна армия сильная и благоустроенная, стоящая на высоте современного развития военного дела, но не для агрессивных целей, а единственно для ограждения целостности и государственной чести России ». Так он говорил и так он делал.

Он не вмешивался в дела других стран, но и своей страной не давал помыкать . Приведу один пример. Спустя год после его восшествия на престол, афганцы, науськиваемые английскими инструкторами, решили откусить кусок территории, принадлежащей России. Приказ царя был лаконичен: «Выгнать и проучить, как следует! », что и было сделано. Посол Британии в Санкт-Петербурге получил предписание выразить протест и потребовать извинений. «Мы этого не сделаем» - сказал император и на депеше английского посла написал резолюцию: «Нечего с ними разговаривать». После этого он наградил начальника пограничного отряда, орденом Святого Георгия 3-й степени.

После этого инцидента Александр III сформулировал свою внешнюю политику предельно кратко: «Я не допущу ничьего посягательства на нашу территорию! »

Ещё один конфликт стал назревать с Австро-Венгрией из-за вмешательства России в балканские проблемы. На обеде в Зимнем дворце австрийский посол стал в довольно резкой форме обсуждать балканский вопрос и, разгорячившись, даже намекнул на возможность мобилизации Австрией двух или трёх корпусов. Александр III был невозмутим и делал вид, что не замечает резкого тона посла. Затем он спокойно взял вилку, согнул её петлёй и бросил по направлению к прибору австрийского дипломата и очень спокойно сказал: «Вот что я сделаю с вашими двумя или тремя корпусами ».

В частной жизни он держался строгих правил морали, был весьма набожен, отличался бережливостью, скромностью, нетребовательностью к комфорту, досуг проводил в узком семейном и дружеском кругу. Помпезности и показной роскоши на дух не переносил. Вставал в 7 утра, ложился в 3. Одевался он весьма просто. Его, например, часто можно было видеть в солдатских сапогах с заправленными в них штанами, а в домашней обстановке носил вышитую русскую рубаху.

Он любил носить военную форму, которую реформировал, взяв за основу русский костюм, чем сделал её простой, удобной в носке и пригонке, дешёвой в производстве и более пригодной для военных действий . Например, пуговицы были заменены крючками, что было удобным не только для подгонки формы, но и был устранён лишний блестящий предмет, могущий в солнечную погоду обратить внимание неприятеля и вызвать его огонь. Исходя из этих соображений, были отменены султаны, блестящие каски и лацканы. Такая прагматичность императора, безусловно, оскорбляла «утончённый вкус» креативной элиты.

Вот как описывает художник А.Н.Бенуа свою встречу с Александром III:

«Меня поразила его «громоздкость», его тяжеловесность и величие. Введенная в самом начале царствования новая военная форма с притязанием на национальный характер, её угрюмая простота и, хуже всего, эти грубые сапожищи с воткнутыми в них штанами возмущали мое художественное чувство. Но вот в натуре обо всём это забывалось, до того самоё лицо государя поражало своей значительностью»

Кроме значительности, император обладал ещё и чувством юмора, причём в ситуациях как бы к нему совсем не располагающих. Так, в каком-то волостном правлении какой-то мужик наплевал на его портрет. Все приговоры об оскорблении Его Величества обязательно доводились до него. Мужика приговорили к шести месяцам тюрьмы. Александр III расхохотался и воскликнул: «Как! Он наплевал на мой портрет, и я же за это буду ещё кормить его шесть месяцев? Вы с ума сошли, господа. Пошлите его к чёртовой матери и скажите, что и я, в свою очередь, плевать на него хотел. И делу конец. Вот ещё невидаль! »

Писательницу М.Цебрикову, горячую сторонницу демократизации России и женской эмансипации, арестовали за открытое письмо Александру III, которое она отпечатала в Женеве и распространяла в России, и в котором, по её словам, «нанесла моральную пощёчину деспотизму». Резолюция царя была немногословной: «Отпустите старую дуру !». Её выслали из Москвы в Вологодскую губернию.

Он был одним из инициаторов создания «Русского исторического общества» и его первым председателем и страстным коллекционером русского искусства. Собранная им обширная коллекция картин, графики, предметов декоративно-прикладного искусства, скульптур после его смерти была передана в Русский музей, который основал его сын, российский император Николай II в память о своём родителе.

Александр III испытывал стойкую неприязнь к либерализму и интеллигенции. Известны его слова:
«Министры наши… не задавались бы несбыточными фантазиями и паршивым либерализмом»

Он расправился с террористической организацией «Народная воля». При Александре III были закрыты многие газеты и журналы, пропагандирующие либеральное «брожение умов», однако все другие периодические издания, способствовавшие процветанию своего отечества, пользовались свободой и поддержкой правительства . К концу царствования Александра III в России выходило около 400 периодических изданий, из которых четверть составляли газеты. Значительно выросло число научных и специальных журналов и составило 804 наименования.

Александр III неуклонно проводил в жизнь своё убеждение, что в России должны господствовать русские . Активно проводилась политика защиты интересов государства и на окраинах Российской империи. Например, была ограничена автономия Финляндии, пользовавшаяся до того времени всеми преимуществами нейтралитета под защитой русской армии и выгодами бескрайнего русского рынка, но упорно отказывавшей русским в равноправии с финнами и шведами. Вся переписка финских властей с русскими должна была теперь вестись на русском языке, русские почтовые марки и рубль получили права хождения в Финляндии. Намечалось также заставить финнов оплачивать содержание армии наравне с населением коренной России и расширить сферу применения русского языка в стране.

Правительство Александра III приняло меры к ограничению ареала проживания евреев «чертой оседлости». В 1891 году им было воспрещено селиться в Москве и Московской губернии, причём было выселено из Москвы около 17 тысяч евреев, живших там на основании закона 1865 года, с 1891 года отменённого для Москвы. Евреям запретили приобретать собственность в сельской местности. В 1887 году специальным циркуляром устанавливалась процентная норма их приёма в университеты (не более 10% в черте оседлости и 2-3% в других губерниях) и вводились ограничения на занятие адвокатурой (их доля в университетах на юридические специальности составляла 70%).

Александр III покровительствовал русской науке . При нём открылся первый университет в Сибири - в Томске, был подготовлен проект создания Русского археологического института в Константинополе, основан знаменитый Исторический музей в Москве, открылся Императорский Институт экспериментальной медицины в Петербурге под руководством И.П. Павлова, технологический институт в Харькове, Горный институт в Екатеринославле, Ветеринарный институт в Варшаве и др. Всего в России к 1894 году было 52 высших учебных заведений.

Отечественная наука рванула вперёд. И.М.Сеченов создал учение о рефлексах головного мозга, заложив основы отечественной физиологии, И.П.Павлов разработал теорию об условных рефлексах. И.И. Мечников создал школу микробиологии и организовал первую в России бактериологическую станцию. К.А. Тимирязев стал основоположником отечественной физиологии растений. В.В. Докучаев положил начало научному почвоведению. Виднейший русский математик и механик П.Л. Чебышев, изобрёл стопоходящую машину и арифмометр.

Русский физик А.Г. Столетов открыл первый закон фотоэффекта. В 1881 г. А.Ф. Можайский сконструировал первый в мире самолёт. В 1888 г. механик-самоучка Ф.А. Блинов изобрёл гусеничный трактор. В 1895 г. А.С. Попов продемонстрировал изобретённый им первый в мире радиоприёмник и вскоре добился дальности передачи и приёма уже на расстоянии 150 км. Начинает свои исследования основоположник космонавтики К.Э. Циолковский.

Жаль только, что взлёт продолжался всего 13 лет. Ах, если бы царствование Александра III продлилось бы ещё хотя бы лет 10-20! Но он умер, не дожив даже до 50, в результате болезни почек, которая развилась у него после страшного крушения императорского поезда, случившегося в 1888 году. Крыша вагона-столовой, где находилась царская семья и приближённые, обвалилась, и император удерживал её на своих плечах, пока все не выбрались из-под завала.

Несмотря на внушительный рост (193 см) и солидную комплекцию, богатырский организм царя не выдержал такой нагрузки, и через 6 лет император скончался. По одной из версий (неофициальной, а официальное расследование вёл А.Ф.Кони) крушение поезда было вызвано взрывом бомбы, которую заложил помощник повара, связанный с революционными террористическими организациями. Не смогли они ему простить его стремление неуклонно «…Оберегать чистоту «веры отцов», незыблемость принципа самодержавия и развивать русскую народность …», распространяя ложь, что император умер от безудержного пьянства.

Смерть русского царя потрясла Европу, что удивительно на фоне обычной европейской русофобии. Французский министр иностранных дел Флуранс говорил:

«Александр III был истинным русским Царём, какого до него Россия давно уже не видела. Конечно, все Романовы были преданы интересам и величию своего народа. Но побуждаемые желанием дать своему народу западноевропейскую культуру, они искали идеалов вне России… Император Александр III пожелал, чтобы Россия была Россией, чтобы она, прежде всего, была русскою, и сам он подавал тому лучшие примеры. Он явил собою идеальный тип истинно русского человека»

Даже враждебный России маркиз Сольсбери признавал:

«Александр III много раз спасал Европу от ужасов войны. По его деяниям должны учиться государи Европы, как управлять своими народами»

Александр III был последним правителем Российского государства, кто на деле заботился о защите и процветании русского народа , но Великим его не называют и непрерывных панегириков, как предыдущим правителям, не поют.

/Выдержки из статьи Елены Любимовой «За что их прозвали Великими», topwar.ru /

ЦАРЬ-ЧУРБАН, ЦАРЬ-ЦАПЛЯ
С.М.Степняк-Кравчинский

ЧАСТЬ I I. Русская интеллигенция при Александре III .

(III. Сибирские ужасы: якутская бойня и трагедия на Каре.)

III. Сибирские ужасы: якутская бойня и трагедия на Каре.

Одна из самых страшных трагедий последних двух царствований - якутская бойня - произошла в связи с ссылкой в область полярной ночи. Это ужасное дело не прошло незамеченным и неведомым, как большинство темных деяний русского самодержавия. Благодаря «Таймсу», весть о нем обошла весь мир, и дело это сыграло значительную роль в обращении симпатий английского общественного мнения на сторону борцов за русскую свободу.

С того времени до нас дошло много вполне достоверных документов, объясняющих то, что было темного и непонятного во всем этом деле, и бойня представляется теперь в несколько ином свете - предоставляю читателям судить, в лучшем ли или в худшем.

В начале апреля 1889 г. тридцать политических ссыльных ждали в Якутске отправки куда-нибудь на дальний восток Сибири, куда им было приказано водвориться на жительство. Все это были, нужно заметить, административные ссыльные: их не судили, против них не было выставлено никаких положительных доказательств; по их делу не состоялось никакого судебного решения. С точки зрения закона они сохраняли все свои права, так как ничем не были изобличены, и никакого наказания на них по суду не было наложено. Правительство, не закон, а правительство, по чисто административным соображениям, предписало этим людям жить в ссылке. Это обычный прием по отношению к лицам, подозреваемым в неблагонадежности, но против которых нет улик. Чтобы добраться до Якутска, эти тридцать человек совершили уже трудное, изнурительное путешествие, длившееся целый год, и шли большей частью пешком, по этапу. Для достижения дальнейших пунктов, Верхоянска и Колымска, предстояло, однако, преодолеть еще гораздо больше трудностей. Верстах в 160 от Якутска, в Алдане, исчезают последние следы культуры. Дорога проходит по абсолютно пустынной местности, где в лучшем случае встречаются какие-нибудь кочующие дикари; но даже из них большая часть вымерла от натуральной оспы.

Одни политический ссыльный, который пропутешествовал из Якутска в Колымск, рассказывал, что, когда он дошел до юрты, т.-е. этапного пункта, там оказался только один человек, умерший от оспы, другой умирающий и никаких съестных припасов для этапных. Все другие здоровые члены семьи, жившей в юрте, разбежались. А эти юрты - единственные жилища по пути. В них живет чиновник, исполняющий должность почтмейстера. На его обязанности лежит поддерживать средства сообщения, и он является единственным посредником между правительством и туземцами, большинство которых полудикари. Эти почтмейстеры ведут жалкую жизнь, теснясь в юрте вместе со своим семейством и с домашними животными. Все, что юрта дает путнику, это кров и немного тепла. Ни о какой пище нет и речи, и путешественник должен везти припасы с собой, иначе он умрет с голода. Только в Верхоянске можно купить предметы первой необходимости, и то по баснословно высокие ценам. Но для более ясного понимания того, что потом произошло, следует еще пояснить, что эти почтовые станции находятся очень далеко одна от другой, а между ними нет ничего, кроме пустынных полярных тундр. Пройти пешком эти расстояния невозможно; а лошади погибли бы от голода, и только северные олени могут выдержать такой путь. Так как почтовые станции отстоят одна от другой верст на 150 или 200, то имеются еще промежуточные стоянки, так называемые с поварни», где олени могут перевести дух и съесть свои порции мха. Но для людей эти стоянки совсем не приспособлены. Там нельзя ни укрыться, ни обогреться, и негде достать пищу поблизости. Число оленей, которых почтмейстеры обязаны держать, рассчитано на то, чтобы возить почту раз в три месяца и прихватить с собой какого-нибудь случайного путешественника. Для больших партий эта почта совершенно недостаточна. Когда олени угнаны, путникам приходится ждать на станции или в «поварне» иногда целыми неделями, пока истомленные животные вернутся и будут в состоянии снова двинуться в путь. Дорога из Якутска в Среднеколымск продолжается около трех месяцев, и путешественники, помимо теплой одежды, должны запастись провизией на все это время, как экипаж судна, отправляющегося в трехмесячное плавание в полярные воды.

До весны 1889 г. якутские власти считали долгом справедливости проявлять снисходительность к административным ссыльным, направляемым к полярному кругу. Они вполне верно рассуждали, что так как этих людей не приговорили к смерти, то следует принять некоторые меры, чтобы они не умерли от голода по дороге. Поэтому, во избежание чрезмерного скопления путешественников на почтовых станциях, ссыльных отправляли маленькими партиями и с промежутками в десять дней до двух недель одну от другой. Затем, чтобы дать ссыльным возможность запастись провизией на дорогу, а также и необходимой одеждой, подъемные деньги выплачивались им за десять дней до отъезда. А так как, кроме себя, ссыльным нужно кормить во время пути и конвойных, то одних подъемных им не может хватить; поэтому им выдавали еще вперед часть их месячного содержания, в общей сумме около ста рублей каждому. Особенно большой милости все это не составляло, и, несмотря на такое снисхождение, бывало немало случаев, что дети умирали по дороге от холода. Очень часто были и случаи болезни среди взрослых, и некоторые ссыльные не могли потом никогда оправиться от последствий этого страшного путешествия. Но все это входит в обиход жизни русских ссыльных, и они выносят свои мытарства спокойно, как нечто должное. Нужно нечто исключительное по жестокости, чтобы вызвать протесты. Исключительное и произошло в Якутске весной 1889 г.

Губернатор Светлицкий, который, будучи человеком рассудительным, и установил эти более мягкие правила по отправке ссыльных к полярному кругу, подал в отставку. На его место временно исполняющим его должность назначен был в марте 1889 г. полковник Осташкин. Едва вступив в исполнение своих обязанностей, он счел нужным изменить все правила и установившиеся обычаи отправки административно-ссыльных. Он приказал, чтобы отправляли каждый раз четверых, а не двоих, что вместе с конвойными составляло восемь человек, и с промежутками только в одну неделю. Подъемные должны были, по его распоряжению, выплачиваться только за день до отъезда, а выдача вперед части месячного содержания совершенно упразднялась. Затем ссыльным вменялось в обязанность явиться в тюрьму за день до отъезда, что лишало их возможности сделать закупки, необходимые для такого путешествия. А в довершение всего им запрещалось брать с собой больше пяти пудов багажа и провизии на человека.

Что побудило Осташкина к такому шагу? В письме одного из ссыльных эта бессмысленная жестокость приписывается тому, что сестра Осташкина была замешана в революционную пропаганду и сослана в Сибирь. Осташкин хотел искупить ее вину и проявить свои собственные верноподданнические чувства посредством исключительной строгости к политическим ссыльным. В других письмах высказывается более мягкий взгляд на Осташкина: его представляют типичным ограниченным и невежественным чиновником, который свято верит в канцелярские распоряжения, выполняет их буквально и совершенно неспособен понять, что распоряжения эти отнюдь не верх человеческой мудрости и что следует приспособлять их иногда к обстоятельствам, а не выполнять буквально. Было постановлено, как общее правило, относительно ссыльных, живущих в городах, чтобы содержание выдавалось им в конце месяца. Это не представляло серьезных неудобств даже для беднейших среди ссыльных, так как им легко было существовать в кредит в течение месяца. Предписывалось также, чтобы ссыльные, идущие по этапу, везли с собой не более пяти пудов поклажи. Это немного, но жаловаться не было повода, так как обычным ссыльным не приходилось возить с собой никакой провизии, кроме небольшого количества чаю, сахара и т. п. Но было истинным безумием применять эти правила к ссыльным, которые отправлялись в трехмесячный путь через ледяные пустыни Северной Сибири. Ссыльный должен везти для себя и для своего конвойного одного хлеба по меньшей мере от десяти до двенадцати пудов, а для того, чтобы выдержать полярный холод и утомительность такого путешествия, одного только хлеба недостаточно. Ссыльным необходимо брать с собой в дорогу около пяти пудов мяса, пуда два масла, полпуда соли, не говоря о табаке, сахаре, сухарях и пр. Кроме съестных припасов, у ссыльных имеется до пяти пудов разного личного имущества: платья, белья и т. д.; такое количество им и по правилам разрешалось привозить с собой из Европейской России. Как же они могли ограничиться пятью пудами багажа, как этого требовало предписание Осташкина? Помимо всего, не менее, чем пища, нужна также особая меховая одежда, чтобы защититься от страшного холода в 70° ниже нуля (по Ф.). В самой теплой шубе из таких какие носят в Европейской России, путешественник замерз бы в первый же день дороги.

Предписания же Осташкина были таковы, что при соблюдении их ссыльные оказались бы беззащитными во власти голода и холода. Осташкин, конечно, не имел осознанного желания, чтобы вся партия ссыльных замерзла или умерла с голоду по дороге. Его образ действия вызван был только чиновничьей тупостью и невежеством. Но это не меняло опасности создавшегося положения. Упрямство, начальническое высокомерие, которое не допускает возможности ошибки с его стороны и рассматривает всякий протест, как бунт и как личную обиду для себя, - все эти черты столь же характерны для русских чиновников, как невежество и тупость. Губернатор Осташкин проявил все эти свойства мелкого чиновничьего деспотизма и, сверх того, выказал еще большую трусость в своем дальнейшем низком и предательском поведении.

Тридцать якутских ссыльных пришли в полный ужас от того, что они называли мартовским указом, и стали думать о том, как защитить самих себя, своих жен, сестер и детей. Им оказал неожиданное содействие колымский уездный исправник, доложивший губернатору, что по всему тракту, по которому должны пройти ссыльные, свирепствует сильнейшая эпидемия оспы; много якутов, содержателей почтовых станций, сделались ее жертвами, и на некоторых станциях нельзя останавливаться без риска заразиться.

16-28 марта один из ссыльных, Гоц, отправился к губернатору и объяснил ему, что ссыльные далеки от всякой непочтительности и непокорности, но что соблюдение новых правил привело бы к самым печальным последствиям, и они надеются, что губернатор пересмотрит свое первоначальное решение. Слова Гоца как будто произвели впечатление на Осташкина; он даже был, видимо, взволнован ими. «Я тоже человек», сказал он, и обещал отнестись к делу с полным вниманием. Это он и выполнил. На следующий день, 17-29 марта, губернатор Осташкин отправил несколько распоряжений исправнику, требуя в них, чтобы на почтовых станциях убрать все, что может распространять заразу, а также чтобы там заготовлено было достаточно перекладных лошадей и оленей, и ссыльные могли бы ехать без задержек и без всякой опасности для здоровья. По его чиновничьим представлениям издать такой приказ значило устранить все трудности. Но он мог бы с тем же успехом приказать исправнику, чтобы он вымостил всю дорогу в две недели и перекинул мосты через все реки и овраги. Для выполнения таких приказов исправнику нужна была бы волшебная палочка, по мановению которой ему служили бы духи. Иначе оба губернаторские распоряжения были одинаково неисполнимы.

Ссыльные это отлично знали, и приказы от 17-го марта привели их в сильное уныние. Значит, им нечего было ожидать снисхождения, и губернатор явно решил настоять на своем распоряжении. Первой группе четырех ссыльных приказано было явиться к тюремному начальству 22-го числа и затем уже отправиться в путь в Средне-Колымск; при таких условиях это была бы, конечно, их последняя дорога в жизни. Выведенные из себя такой бессмысленной и непостижимой жестокостью, ссыльные собрались в доме Ноткина, чтобы обсудить, что им предпринять в их безысходном положении. Некоторые из наиболее решительных среди ссыльных предложили, вместо того, чтобы покорно итти на верную смерть, совершенно отказаться отправиться в путь, защищаться с оружием в руках, и тогда их по крайней мере убьют на месте.

Подтверждение того, что такое предложение было действительно сделано несколькими ссыльными, имеется в письме Софии Гуревич, написанном их друзьям после катастрофы. Есть на это намек также в письме вдовы Гаусмана. Предложение не было принято; решили, напротив того, обратиться к губернатору с прошением от всех ссыльных. 21-го марта все тридцать ссыльных отправились в губернаторскую канцелярию и подали прошения, составленные в самых почтительных выражениях.

Если бы даже ссыльные приняли и выполнили предложение, вызванное отчаянием, их нельзя было бы винить за то, что они воспротивились явному злоупотреблению властью. Только солдаты обязаны выполнять приказания начальства, даже явно ведущие к гибели. Если же тюремный сторож ила начальник тюрьмы приказывает заключенному сделать то, что неминуемо привело бы к роковым последствиям, заключенный имеет полное право ослушаться и даже сопротивляться силой, если его вынуждают повиноваться. А ссыльные были не арестанты, а граждане, не лишенные своих прав. Я полагаю, что никакой английский или американский суд не задумался бы оправдать их.

Но в России дело обстоит иначе: в противоположность основным положениям всякого правопорядка, граждане не имеют права сопротивляться незаконным действиям властей. У губернатора Осташкина, когда он узнал о предложении некоторых из ссыльных, была возможность поступить двояким образом: или отнестись к этому предложению серьезно, сразу арестовать тех, которые стояли за него, и тех, которые слушали, и начать следствие по этому делу - или же предоставить события их естественному ходу и подождать, пока выяснится, действительно ли ссыльные собираются оказать сопротивление. Кучка молодых людей и молодых девушек не представляла действительной опасности для спокойствия города, охраняемого несколькими батальонами солдат и казаков. Но губернатор Осташкин - неизвестно, из трусости ли, или из низкого расчета - поступил вместо этого обманным и предательским образом, как подобало бы какому-нибудь предводителю чернокожих в Африке. Он устроил ловушку ссыльным, успокоил их, чтобы захватить их врасплох, а затем послал вооруженных солдат для избиения их.

Среди документов, которые имеются у нас в руках, есть письмо командующего якутским гарнизоном, полковника Баева, к одному его близкому другу. В письме этом Баев говорит, что 21-го марта его вызвали к губернатору, и тот приказал ему. держать наготове солдат к следующему дню на подмогу полиции. Это доказывает, что Осташкин уже 21-го решил прибегнуть к военной силе против ссыльных. А между тем в этот же самый день якутский полициймейстер Сухачев отправился к ссыльным с мирными заверениями. Он виделся с ними утром, вскоре после того, как были поданы прошения, а затем призвал их еще и вечером и сказал им, что губернатор пока отменяет новые постановления, что он тщательно обсудит дело еще раз и постановит окончательное решение на следующее утро. Полициймейстер упомянул между прочим, что губернатор очень недоволен тем, что ссыльные ходили скопом в полицию подавать прошения. Это слишком походило на политическую демонстрацию. Чтобы избежать повторения подобных демонстраций, ссыльным предложено было собраться па следующий день у Ноткина, где им будет сообщен окончательный ответ губернатора. Все это казалось вполне правдоподобным и было совершенно в духе русского чиновничества. Ссыльные попались в ловушку. Военная хитрость губернатора Осташкина удалась; враги его поверили в кажущуюся безопасность и, ничего не подозревая, пошли в западню. Они пришли на квартиру Ноткина совершенно неподготовленные ни к вооруженному нападению, ни к какому-либо враждебному шагу со стороны властей.

Нужно заметить, что в тех краях, в виду того, что там всюду рыщут стаи волков, ссыльным, как и всему населению, разрешается носить огнестрельное оружие. Под этим предлогом ссыльные могли явиться с оружием, будь у них намерение вступить в бой с полицией. Фактически же из тридцати пяти собравшихся только пятеро имели при себе револьверы, причем один из этих револьверов был даже не заряжен. Револьвер Ноткина, хозяина квартиры, оказался в чулане. Двое ссыльных, Брамсон и Гаусман, которых потом объявили зачинщиками, оставили свои револьверы дома. Ссыльные были совершенно безоружны, и это лучше всего доказывало, - если еще требовалось такое доказательство, - что собрание было мирное и никто не собирался оказывать вооруженное сопротивление. Среди собравшихся было также пять человек гостей, которые, ничего не подозревая, зашли повидать товарищей к Ноткину до появления солдат.

И вот настал роковой час.

В десять часов утра, в то время, когда ссыльные ждали ответа губернатора, полицейский надзиратель Олесов явился с приказом, чтобы все пошли вместе в полицию «выслушать ответ губернатора».

У ссыльных не было ни малейшего основания отказываться пойти еще раз туда, где они уже были накануне. Но их понятным образом поразило противоречие нового приказа тому, что им сказал накануне полициймейстер. Они сказали Олесову, что полковник Сухачев специально предостерегал их от хождения в полицию скопом. В ответ на это Олесов только переспросил: «Значит, вы не пойдете?» и, не ожидая ответа, поспешно удалился, как будто выполнил все, что от него требовалось.

Ссыльные тщетно пытались выяснить ему, что они не сопротивляются, а только просят объяснений. В это время уже явились солдаты. Очень важно установить, а на этом сходятся показания и ссыльных и представителей власти, что солдаты следовали по пятам за посланным от губернатора и пришли минут через пять после него. Это значит, что их послали одновременно с ним, прежде чем было известно, что ответят ссыльные на требование итти в полицию. Совершенно очевидно поэтому, что губернатор Осташкин заранее решил пустить в ход вооруженную силу.

Это вполне подтверждается документальным свидетельством вышеупомянутого письма полковника Баева, который пишет: «22-го марта, в десять часов утра я отправился с моими солдатами в дом Монастырева (где жил Ноткиа), выломал ворота и дверь и вошел в комнату, где собрались ссыльные».

О том, что произошло вслед за этим, известно из писем нескольких человек, уцелевших от избиения. Один из них, - я его лично знаю, но не могу назвать, потому что он теперь еще в Сибири, - пишет следующее:

«Когда войска окружили дом, в комнату вошел офицер Карамзин со взводом солдат и заявил, что пришел отвести нас в полицию. Мы ответили, что появление солдат кажется нам очень странным, так как мы собрались здесь по требованию губернатора, чтобы ждать его ответа, и теперь не знаем, кому повиноваться. Офицер ответил, что все это его не касается, что он выполняет приказ и присутствующему тут полицейскому чину известно все остальное. Тогда Олесов (этот полицейский чин) воскликнул:

«- Зачем вы тратите попусту время на разговоры? Делайте, что приказано.

«Эти слова прозвучали, как сигнал. Солдаты и офицер были странно возбуждены, и Карамзин, не слушая нас, повторил три раза: «вы пойдете?» и, не обращая внимания на крики: «Да, да, пойдем. Дайте нам время одеться» (была еще зима), крикнул солдатам: «берите их!»

«Тогда солдаты мигом накинулись на нас, пустив в ход приклады и штыки. Комната огласилась криками и стонами. Наш первый ряд повалили на пол - и через минуту раздались выстрелы с обеих сторон. О том, что последовало непосредственно после того я ничего не могу сказать, так как был ранен первым залпом и упал без чувств. Не знаю, как долго я лежал; судя по тому что мне говорили потом, вероятно, три-четыре минуты. Когда я очнулся, выстрелов уже не было слышно, и в комнате никого не было. Солдаты ушли и присоединились к стоявшим на улице товарищам; наши же все бросились к черному ходу. Но и там стояли солдаты. Первый, который открыл дверь, наш дорогой, любимый товарищ Муханов, встречен был градом пуль и убит наповал. Все это произошло прежде, чем я пришел в себя. Очнувшись, я сначала не чувствовал боли; я был только странно возбужден и точно пьян. Из задней комнаты я услышал отчаянные крики товарищей и стоны раненых. Я побежал туда. Но, едва сделав несколько шагов, я наткнулся на тело Сергея Пика в углу; оно было страшно изуродовано. Пуля попала ему в лоб, и, как будто этого было мало, ему еще раздробили прикладами нижнюю челюсть. В ужасе от этого вида, я выбежал в другую комнату и бросился на стоявший там диван. Я тоже был ранен. На полу, близ печки, лежал Михаил Гоц, тяжело раненый. В углу лежал Фундаминский, тоже раненый; он жалобно стонал и извивался от боли. И другие комнаты были полны раненых. Их стоны, лужи крови во всех комнатах, крики тех, которые еще были невредимы и были вне себя от бешенства и ужаса, все это вызвало во мне неописуемое состояние беспомощности и отчаяния. Постепенно мы стали приходить в себя - уцелевшие, как могли, принялись ухаживать за ранеными. Но через мгновение вся картина изменилась. Вдруг раздался оглушительный залп и за ним второй и третий. Пули посыпались на нас со всех сторон. Солдаты стреляли в двери, окна и стены, слишком тонкие, чтобы защитить нас от пуль. Наши падали один за другим. По всему дому раздавались отчаянные крики: «Сдаемся! Сдаемся!» Но разъяренные солдаты продолжали стрелять, и прошло еще много времени прежде, чем командир остановил их».

«Начало стычки, насколько могу припомнить подробности, было следующее, - пишет Зотов. - Ясно помню, что прежде, чем скомандовать: «Берите их!» Карамзин подошел к взводу, стоявшему у дверей, и что-то сказал солдатам тихим голосом. Это было, повидимому, какое-нибудь распоряжение, так как вслух он сказал только «берите их», а солдаты при этих словах разделились на две равные части; они двумя быстрыми фланговыми движениями стиснули нас с двух сторон так, что мы не могли шевельнуться. В переднем ряду раздались крики, вызванные, вероятно, тем, что солдаты стали бить прикладами, а позади несколько человек рядом со мною кричали: «Уведите солдат. Мы пойдем с конвоем. Дайте нам время одеться!» Карамзин, стоявший в это время около стола, не обращал внимания на эти возгласы и опять скомандовал: «Берите их!» Тогда произошло нечто ужасное. Комната наполнилась раздирающими криками, и несколько человек наших упали на пол, проткнутые штыками. Я выхватил револьвер из кармана и крикнул изо всех сил солдатам, чтобы они прекратили бойню. Но они не обратили внимания на мои слова. Некоторые из них навели на меня винтовки, и Карамзин вынул револьвер, не сводя с меня глаз. Я пришел в страшно возбужденное состояние, вскочил с дивана и навел револьвер на Карамзина. Не знаю, кто выстрелил первый, он или я. Не могу также сказать, выстрелил ли кто-нибудь до меня. Помню только, что я выстрелил и что стреляли с обеих сторон; но мне кажется, что все это произошло одновременно. Вскоре меня ранили, и я потерял сознание. Очнувшись, я увидел, что лежу на полу. Я с трудом поднялся. Солдат уже не было в комнате. В углу я увидел Пика, прислоненного к стене. Голова его свисла на грудь; рядом была лужа крови. Тут же, около него, лежал револьвер. Я сначала подумал, что Пик ранен, и побежал было в соседнюю комнату за водой, но потом решил положить сначала раненого на диван. Когда я приподнял его голову, оказалось, что он мертвый. Над левым глазом у него зияла страшная дыра; из нее сочилась кровь, смешанная с мозгом, и стекала ему на грудь. Глубоко потрясенный этим зрелищем, я побежал в соседнюю комнату. Там повсюду, на полу и на кроватях, лежали раненые; они стонали и просили воды. Товарищи собрались вокруг них и старались помочь им, как могли. Кто-то сказал, что воды в доме нет, но есть лед во дворе; я тогда побежал за льдом. Проходя через третью комнату, я увидел Софью Гуревич. Она лежала на кровати - ей штыком распороли бок. Один из товарищей прикладывал лед к страшной ране. Лицо у нее было смертельно бледное, и она едва могла говорить. «Зотов, -прошептала она, - прощай, я умираю. Я страшно страдаю. Сжалься, дай мне яду!» Мне казалось, что я сойду с ума».

Стрельба прекратилась, и бойня как будто кончилась. Наступило затишье. Несколько ссыльных пошли просить врачебной помощи для раненых товарищей.

Тем временем весь городок, привлеченный шумом, собрался у ворот осажденного дома. Явился и губернатор Осташкин. Жена А. Гаусмана, рассказывает в письме, что она тоже пришла, привлеченная выстрелами: «Мой муж, - пишет она, - подбежал ко мне и сказал, что он невредим, но что Муханов убит, а многие ранены. Обернувшись к губернатору, он крикнул, что возмутительно убивать людей из-за такого пустяка, как вопрос о конвое. Губернатор сказал в ответ: «Успокойтесь», или что-то в этом роде. Но в эту минуту в губернатора выстрелил один из ссыльных, вышедших из дому».

Это был Зотов. Он пошел за врачом и, увидав губернатора, истинного виновника всех этих ужасов, выхватил револьвер и дважды выстрелил.

Если бы Осташкин обладал хоть некоторым мужеством и сохранил самообладание, он приказал бы солдатам схватить напавшего на него, и этим дело бы кончилось. Но он поступил как настоящий трус; после первого выстрела он бросился бежать в открытые ворота. Зотов дошел до дому почти невредимый, хотя пули сыпались на него градом. Солдатам предоставили действовать по собственному усмотрению. Из осажденного дома не было произведено ни одного выстрела, солдаты же держали его около двадцати минут под непрерывным огнем. Пули их винтовок пробивали двери, деревянные стены, окна, попадали в ссыльных во всех углах. Произведено было более пятисот выстрелов, как установило судебное следствие. Из тридцати пяти человек, собравшихся в доме, шестеро были убиты на месте, девять опасно ранены и тринадцать более или менее легко.

Неужели этого и хотел губернатор Осташкин? Весьма вероятно, что количество жертв оказалось большим, чем он желал, но выпущенный на свободу зверь не знает меры, и расходившихся солдат трудно было остановить во-время. Как бы то ни было, а виновники бойни испугались дела своих рук. Полковник Баев, назвав число убитых и раненых, восклицает: «Чья в этом вина, не мне судить. Бог рассудит».

Осташкин послал генерал-губернатору Восточной Сибири, графу Игнатьеву (брату дипломата), донесение о побоище, бессовестно и грубо извратив факты, как человек, одержимый безумным страхом. Он, например, скрыл в своем донесении не только то, что около половины ссыльных были ранены, но даже, что шестеро из них были убиты. В обвинительном акте поэтому все убитые включены в число обвиняемых. Ссыльные обвинялись в том, что убили полицейского Хлебникова, хотя, по собственному предсмертному признанию Хлебникова его товарищу и на основании осмотра раны, установлено было, что в него попала по ошибке пуля из солдатской винтовки. В донесении указывалось также, что много солдат ранено, хотя на самом деле только один из них был задет пулей, и то так легко, что даже не пошел перевязать рану в лазарет.

Таким извращением фактов Осташкин хотел придать правдоподобность своему собственному толкованию бойни 22-го марта. Он изобразил ее предумышленным нападением ссыльных на конвой, присланный, чтобы повести их в полицию. Осташкин, однако, напрасно трудился лгать. Генерал-губернатор и центральные власти решили и без того дать урок ссыльным и нагнать на них «благодетельный страх». И хотя ложь всего донесения Осташкина выяснилась в течение нескольких дней, правительство подписалось под совершенным Осташкиным преступлением и проявило еще больше жестокости, чем рассвирепевшие солдаты в день 22-го марта: солдаты зверели по мере того, как развивались события, а власти мстили потом уцелевшим жертвам холодно и обдуманно.

Обвинить уцелевших в вооруженном сопротивлении властям не было ни малейшей возможности: у всех ссыльных, собравшихся в квартире Ноткина, оказалось в общей сложности четыре заряженных револьвера. Выстрелить могли, значит, только четверо, и часть стрелявших была, по всей вероятности, в числе шестерых убитых. Нельзя было выставить и обвинения в предумышленности и сговоре: столкновение произошло, очевидно, совершенно неожиданно - по крайней мере для ссыльных. Таким образом большинство из тридцати нельзя было привлечь ни по какому другому обвинению кроме того, что они подали все одинаковые прошения, пошли скопом подавать эти прошения, а на следующий день отказались следовать в полицию под конвоем. Но все это были мелкие провинности, если уж говорить о провинностях, и за них, по тому закону, который был тогда в силе для ссыльных, полагались лишь дисциплинарные взыскания. Этого было мало, и правительство предписало поэтому, чтобы обвиняемых судили по другому закону, согласно которому такие провинности вменяются в преступления, подлежащие высшей мере наказания - таков военный закон военного времени. Когда армия стоит лицом к лицу с неприятелем, необходимо поддерживать строгую дисциплину. Солдаты должны повиноваться приказам, и нельзя, чтобы они посылали коллективные прошения или противились каким-либо иным образом распоряжениям своих начальников. Вполне понятно, что всякое неповиновение приравнивается в обстоятельствах военного времени к открытому бунту. Если мы признаем войну, то должны мириться и со всеми вытекающими из нее логическими выводами. Но то, что применимо к солдатам во время войны, совершенно чудовищно применять к простым гражданам в мирное время, как это сделало русское правительство по отношению к уцелевшим от якутской бойни.

У нас перед глазами приговор военно-судной комиссии, назначенной для разбирательства якутского дела. Это подлинный документ, и каждый пункт его такой же ужасный и столь же достоверный факт, как три виселицы и как столько загубленных жизней, являющихся следствием этого факта.

Во вступлении приговора сказано, что, согласно законам военного времени, «всякое открытое выражение мнений восемью или более лицами, с целью противодействовать приказаниям начальства и добиться отмены этих приказаний, является открытым бунтом против властей» . В силу этих законов, говорится далее, действия обвиняемых, которые представили по общему уговору тридцать одинаковых прошений с ходатайством об отмене распоряжений относительно способов их путешествия на дальний север, а также отказ пойти в полицию выслушать ответ губернатора на их прошение, составляют открытый бунт с целью против действовать приказаниям начальства.

Так гласит, в сжатой передаче, этот приговор.

Таким образом, тридцать ссыльных, силой чудовищного произвола, приравнены были к солдатам, стоящим перед неприятелем: путешествие их в Средне-Колымск уподоблено чему-то вроде военной операции, которую они отказались выполнить в виду ее опасности. Такая судебная шутка была бы забавна, не будь она столь трагична.

Тот факт, что пущено было в ход огнестрельное оружие, явился, конечно, отягчающим обстоятельством и решил участь трех «зачинщиков», Бернштейна, Гаусмана и Зотова.

Что касается остальных двадцати семи обвиняемых, то об их участии в «вооруженном сопротивлении» даже не упоминается. Пятеро приговоренных к пожизненной каторге - Гон, Шендер, Гуревич, Минор и Орлов - обвинялись в том, что они будто бы больше всех упорствовали, отказываясь итти в полицию под конвоем, и «были главными» из подававших коллективные прошения. Остальных приговорили к каторжным работам на восемь, пятнадцать и двадцать лет, признав их виновными в тех же преступлениях, но со смягчающими их вину обстоятельствами, такими, как молодость, пол, влияние других лиц.

Две девушки, Роза Франк и Анастасия Шехтер, выказали, как сказано в приговоре, «добрые намерения и не только согласились итти в полицию, но уговаривали итти и товарищей». В виду этого их приговорили к лишению всех прав состояния и четырем годам каторги.

Когда читаешь такой приговор, то кажется, что тут какая-то описка, недоразумение. На самом деле, однако, это вполне последовательно: девушки отчасти искупили свою вину, но все же они виновны в том, что подавали прошения вместе с другими. Они «участницы бунта» и как таковые подлежат наказанию. Такая точка зрения еще яснее выступает в приговоре по делу Магата. Он не присутствовал на собрании у Ноткина 22-го марта, но все же был приговорен к лишению всех прав и к пожизненной ссылке в отдаленнейшие места Сибири за то, что послал бунтовщическое прошение с намерением противодействовать приказаниям Останкина.

Из тридцати пяти человек, собравшихся у Ноткина, тридцать были ссыльные; они пришли выслушать ответ губернатора. Но пять остальных были гости: они пришли случайно и не имели никакого отношения ко всему делу. Двое из них были убиты, когда началась стрельба. Относительно трех уцелевших постановлен следующий приговор: «Что касается Капгера, Зороастровой и Геймана, которые не подавали прошений с целью противодействовать приказаниям губернатора, а приехали в Якутск из деревни безоружными - Капгер накануне, остальные же двое в 11 часов утра 22-го марта - и ничего не зная о преступном деянии своих товарищей, отправились к Ноткину повидаться с некоторыми из ссыльных и пришли за несколько минут до прибытия войска... то они приговариваются: Капгер и Зороастрова к лишению дворянства и всех особых, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и к пожизненной ссылке в отдаленнейшие места, Сибири; Гейман, будучи не дворянского звания, приговаривается к трем годам тюремного заключения с тягчайшей каторжной работой». Все это за то, что они немедленно не повиновались приказу итти в полицию под конвоем!

Эти люди были совершенно непричастны к делу - приказ итти в полицию их не касался. Но приказ отдан был всем собравшимся, в том числе случайно также им, и, значит, они были обязаны тотчас же повиноваться. Все это в силу нелепого предположения, что они как бы солдаты перед неприятелем, а офицер Карамзин ведет их в бой. Дальше итти в судебной шутке уж некуда!

Мы рассмотрели приговор якутской военно-судной комиссии в его окончательной форме, таким, каким он был сообщен телеграммой от 20-го июля 1889 г. из Петербурга генерал-губернатору Восточной Сибири графу Игнатьеву. Очень знаменательно, что центральное правительство проявило больше жестокости, чем местные якутские власти. Даже докладчик якутской военно-судной комиссии, просмотрев приговор суда, предложил по отношению к многим подсудимым более мягкие наказания, чем те, к которым их приговорила центральная власть. Ни относительно одного из обвиняемых царь не воспользовался своим правом даровать помилование, а к первоначальным приговорам над восемью женщинами и двумя несовершеннолетними юношами прибавлено было по два и по три года каторжных работ каждому. Таким образом, центральная власть не только подтвердила чудовищный приговор якутского суда, но даже усилила его, являясь, таким образом, единственно ответственной за него.

Совершенно бесполезно возмущаться неправильностью самого судебного процесса, отсутствием защиты и всякой охраны прав обвиняемых в якутском деле. Никакая защита, никакая охрана прав не могла бы помочь обвиняемым, раз их действия, невинные сами по себе, подведены были под статьи, карающие смертной казнью. Суд не имел никакого значения во всем деле. Произвольно выбрав самый закон, по которому предписывалось судить обвиняемых, власти тем самым назначили заранее и наказания. Мы поэтому совершенно вправе утверждать, что казнь Бернштейна, Гаусмана и Зотова была смертной казнью в административном порядке; и остальные приговорены были к каторжным работам на разные сроки тоже в административном порядке.

В довершение всего казнь Бернштейна была сама по себе совершенно чудовищна. Он был тяжело ранен и не мог ходить - поэтому его принесли на виселицу в кровати. Палач надел ему петлю на шею, и тогда кровать выдернули из-под него, и он повис.

Истинное облегчение обратиться от этой жестокости, позорящей нашу общечеловеческую природу, к воспоминаниям о трех осужденных, последние дни которых описаны с благоговейной правдивостью их товарищами. Они умерли, как дано умирать лишь тем, чьи души преисполнены одной великой любовью, очищающей от всех себялюбивых и мелких мыслей, любовью, которая «сильнее смерти и страха смерти». Сохранились предсмертные письма казненных к товарищам и родным, и письма эти - лучшая их характеристика. По благородному мужеству, простоте и безграничной преданности родине, письма их можно поставить наряду с прощальным письмом Перовской к матери. А между тем они были заурядные люди, лишь случайно выдвинутые событиями, обратившими на них внимание - и на примере их видно, каковы те, которых в России преследуют и ссылают в сибирские тундры. Пример этот показывает, сколько духовной силы в душах русской молодежи, и какой ценой поддерживается теперешний чиновничий деспотизм.

Не думая о себе, весь поглощенный мыслью о своих друзьях, о родине, о революции, Бернштейн пишет:

«Дорогие мои, хорошие друзья, товарищи! Не знаю, удастся ли мне проститься с вами -надежды почти нет - но я мысленно простился со всеми вами и глубоко, глубоко перечувствовал за это время ваше теплое, хорошее отношение ко мне...

«Простимтесь лучше заочно, дорогие друзья, товарищи, и пусть последнее наше прощание будет озарено надеждой на лучшее будущее нашей бедной, горячо любимой родины. Никогда ни одна капля силы не пропадает в мире - не пропадает, стало быть, и жизнь человеческая задаром. Никогда не надо горевать об ней. Оставьте мертвых мертвецам - у вас впереди живая связь, нравственная, горячая и самая возвышенная связь с вашей исстрадавшейся родиной. Не говорите и не думайте, что ваша жизнь пропала, что она вся пройдет в напрасных страданиях и мучениях, на каторге и в ссылке. Страдать муками своей родины, быть живым укором всем исчадиям мрака и зла - это великое дело!

«Пусть это будет вашей последней службой - не беда. Вы принесли свою лепту на алтарь борьбы за Народную Волю. А кто знает, быть может, вам удастся увидеть и лучшие дни? Быть может, вы доживете до той счастливой минуты, когда освобожденная родина встретит своих верных, любящих и любимых детей с открытыми объятиями и вместе с ними отпразднует великий праздник свободы. Тогда, друзья, помяните вы и нас добрым словом. Это будет для нас величайшей наградой за все наши испытания. Да не покидает вас никогда эта великая надежда так же, как она не покинет меня и на самом эшафоте. Целую вас крепко, горячо, от всей моей любящей души.

Ваш весь Лев Бернштейн.

Еще раз прощайте, дорогие друзья. Крепко целую. JI. Б.»

Гаусман написал всего несколько строк:

Якутская гауптвахта 7/ VIII 89 г., 3/4 первого ночи.

Извините, что буду краток. Не до подробных писем как-то. Нить мыслей часто прерывается воспоминаниями о былых годах и былых встречах. Позвольте только проститься с вами. Обстоятельства нас свели. Если что когда и не ладно было между нами, то мы, прежде всего, ведь не больше, как люди. Всем товарищам передайте мой горячий привет и последнее прости. Если когда-нибудь доживете до радостных дней, моя мысль, если так можно выразиться, будет с вами. Я умираю с верой в торжество истины. Прощайте, братья! Ваш А. Гаусман.»

Третий из приговоренных, Н. Зотов, написал письмо родителям и товарищам за несколько часов до казни. Его письмо к родителям заканчивается следующими трогательными словами:

«.... Женя (его невеста) сейчас у меня на последнем свидании. Она видела мои последние минуты и опишет вам их. Мне самому это теперь невозможно сделать. Я чувствую себя душевно бодро, светло даже, но и усталость зато чувствую страшную, и физическую, и нервную. Ведь вот уже без малого двое суток нервы работают чудовищно. Столько сильных ощущений! Ну, дорогие мои, родные мои, сердечные мои, прижимаю вас в последний раз к груди своей. Я умираю очень и очень легко, с сознанием правоты, с чувством силы в груди. Мне только, страшно за остающихся в живых дорогих людей. Что мои страдания - они на несколько часов, а им-то сколько силы нужно вынести это... Я ни о чем другом, как только об этом, и думать не могу. Как посмотрю я на Женю...

«Вошел конвой, принес казенную одежду, и я уже переоделся. Сижу в парусиновой рубахе, и мне страшно холодно. Не думайте, что рука дрожит от волнения. Прощайте, прощайте, дорогие!

Ваш, до гробовой доски, Коля.»

Якутская бойня представляется как бы пределом жестокости, зверства и циничного произвола. На самом деле, однако, оказалось возможным и худшее при Александре III . Правительство придумало гнусную меру для устрашения и усмирения возрастающего недовольства - так называемую отмену различия между политическими и уголовными преступниками. Это не значило, что политических действительно поставили в общие условия. Положение политических заключенных всегда было и продолжает быть теперь иным, и, во всех отношениях, кроме одного, худшим, чем положение всех других преступников. Они отбывают весь срок наказания целиком в тюрьме, часто в одиночном заключении, чему никогда не подвергают уголовных. Они никогда не могут быть уверены, что их освободят по окончании срока. Затем они более отрезаны от мира и находятся под более строгим надзором.

Все это остается без перемены и по новым правилам. Политические приравнены к уголовным только в одном совершенно определенном отношении - в том, что они в силу этой меры тоже подлежат телесному наказанию по распоряжению тюремного начальства и административных властей. Прежде они не подлежали. В Англии, быть может, не с достаточной ясностью представляют себе, как страшно отягчена участь русских политических заключенных этим нововведением. Англичане иначе относятся к телесным наказаниям, чем русские. Для русских это смертельное оскорбление - хуже удара хлыстом по лицу. Я говорю, конечно, о людях интеллигентных. Когда в 1877 г. генерал Трепов приказал подвергнуть телесному наказанию одного политического заключенного, то Вера Засулич пошла стрелять в него и нанесла ему тяжелую рану. А присяжные, в состав которых случайно входили главным образом мелкие служащие, оправдали ее. Они нашли, что подвергнуть интеллигентного человека телесному наказанию невыразимо тяжкое оскорбление - и это оправдывает поступок девушки, мстившей оскорбителю. В России найдется мало людей, которые не предпочли бы смерть позору такого наказания. Это хорошо знают в правящих сферах, и в Петербурге отлично понимали все значение такой меры. Ввести ее было решено в 1886 г., но окончательное утверждение состоялось лишь 8-го марта 1888 г. по приказу, подписанному начальником главного тюремного управления Галкиным-Врасским. В этом приказе сказано было категорически, что «не будет допускаться никакого различия в пользу политических заключенных в применении наказаний», и что «наказаниям розгами и плетью» подлежат также и политические.

Этот приказ был послан коменданту острова Сахалина, и несколько месяцев спустя, 23-го сентября 1888 г., три политических ссыльных были подвергнуты там телесному наказанию.

6-го июля 1888 г. одного из ссыльных, Василия Вольнова, ударил по лицу некто Каменщиков, смотритель центрального продовольственного склада, и Вольнов ответил на удар ударом. Двадцать товарищей Вольнова вступились за него и отправились все вместе к начальству просить о снисхождении к нему. Это вмешательство названо было бунтом, и все двадцать ссыльных были наказаны тюремным заключением на разные сроки. Вольнов же, главный виновник всей истории, сидевший в тюрьме, когда произошла демонстрация, а также еще два ссыльных, Томашевский и Н. Мейснер, те, которые говорили с властями от имени товарищей, присуждены были к телесному наказанию.

На Каре, главном из сибирских поселений для ссыльных, применение этого зверского наказания закончилось одной из самых страшных трагедий истории русской революции. У нас имеется целых семь сообщений из разных мест о событиях на Каре, и одно из них от товарища, имеющего связи в официальных кругах. Кроме того, самый факт подтвержден официально («Таймс», 14 марта, 1890). Не может быть поэтому никаких сомнений относительно самой сути этого страшного эпизода. И вот совершенно достоверные подробности случившегося:

Ноябрьская трагедия 1889 г. коренилась в событиях, которые произошли задолго до того. В августе 1888 г. генерал-губернатор, барон Корф, посетил женскую тюрьму. Когда он вошел в камеру, где лежала заключенная Солнцева-Ковальская, умиравшая от чахотки, она не поднялась с постели. Ей грубо напомнили, что она должна приветствовать явившегося к ней начальника, но она ответила, что ей безразлично, кто вошел, простой ли тюремщик или генерал-губернатор, так как она все равно не в силах подняться. За такую непочтительность генерал-губернатор велел перевести ее в верхне-удинскую тюрьму и там посадить в камеру для одиночного заключения. Несколько дней спустя полицейский чиновник Бобровский, - он не служил при тюрьме и даже не жил на Каре, а действовал по собственному произволу с одобрения начальника тюрьмы Масюкова, - ворвался в камеру Солнцевой-Ковальской, рано утром, когда она еще лежала в постели, и потащил ее в контору в ночном белье; там ее с грубыми шутками раздели и надели на нее арестантское платье.

Когда об этом узнали другие заключенные женщины, они подали жалобу генерал-губернатору, требуя, чтобы Масюкова сместили с должности или подвергли наказанию. Жалоба оставлена была без последствий, и тогда заключенные прибегли к единственному средству самозащиты, имевшемуся в их распоряжении, - голодовке.

Сибирские власти, хотя и не останавливаются ни перед какой низостью, если ее можно совершить втихомолку, все же очень боятся осложнений, влекущих за собою смерть кого-либо из политических. Такие случаи всегда доходят до общего сведения, возбуждают общественное мнение и привлекают внимание общества на действия властей.

Заключенные на Каре женщины трижды прибегали к этому страшному средству, но каждый раз безуспешно. Первая голодовка была прекращена в виду заявления Масюкова, что он подал в отставку. Это было совершенно верно, но генерал-губернатор отставки его не принял. Объявленную тогда вторичную голодовку заключенные тоже сейчас же прекратили, получив ложное известие, что Масюков, по телеграмме генерал-губернатора, переводится в другую тюрьму. Когда этот обман раскрылся, женщины стали голодать в третий раз. Это произошло в августе 1889 г. Третья голодовка, по сообщению одного корреспондента, длилась семнадцать дней; по другим сведениям - двадцать два дня. Несомненно, во всяком случае, что она длилась очень долго; одна из заключенных стала проявлять признаки буйного помешательства от голода. Большинство женщин не в состоянии были двигаться. Тюремное начальство пригрозило насильственным питанием в случае дальнейшего отказа от пищи.

Тогда, наконец, одна из заключенных, Надежда Сигида, чтобы положить конец этому невыносимому положению, решилась пожертвовать собою. Ее перевели на Кару всего за несколько месяцев до того; арестована же она была в 1886 г. по делу тайной типографии «Народной Воли». До того она была городской учительницей в Петербурге и содержала своим трудом мать и младшую сестру. Семья ее была греческого происхождения, но совершенно обрусевшая. Надежда Сигида была старшей дочерью в семье, и ей было двадцать девять лет, когда она умерла.

Ничего никому не сообщая о своих намерениях, она попросила у Масюкова через тюремного сторожа свидания по важному делу. Ее привели к нему в контору, и там она ударила его по лицу. Она знала, что как бы это ни отозвалось на ее собственной участи, Масюков во всяком случае должен будет оставить свое место после такого оскорбления. (Его, действительно, перевели после того куда-то на другое место). Сигиду немедленно поместили в камеру для уголовных, и вскоре туда же переведены были еще-три заключенных - Мария Ковалевская, жена киевского профессора Ковалевского, Колюжная и Светлицкая. Донесение о том, что она сделала, послано было генерал-губернатору.

Сигида думала, что ее повесят; - но ее ожидало нечто еще более страшное. 24-го октября всех заключенных на Каре, мужчин и женщин, собрали в их тюрьмах и прочли им новый приказ генерал-губернатора, согласно которому политические заключенные подлежат телесному наказанию в случаях явного нарушения дисциплины.

Заключенные еще не знали тогда, как решено было поступить с Сигидой; но об этом не трудно было догадаться. Голодовка становилась уже слишком слабым средством в такой крайности, и заключенные решили прибегнуть к более страшной стачке - к массовому самоубийству.

Мужчины, тридцать человек числом, выслушав новый приказ, заявили смотрителю, что так как они бессильны защитить себя от такого позора, то все сразу покончат с собой, если кто-нибудь из них будет подвергнут телесному наказанию. Они просили отправить в Петербург телеграмму с просьбой об отмене нового постановления. Начальник мужской тюрьмы отказался сделать столь рискованный шаг. Тогда заключенные устроили совещание, и на нем некоторые говорили, что немыслимо жить под угрозой такого позора, что лучше отравиться всем вместе, взволновать общественное мнение таким трагическим протестом, и тогда задуманное поругание нельзя будет осуществить. Возбуждение заключенных было так велико, что большинство высказалось за то, чтобы принять такое решение. Но против него было все же довольно сильное меньшинство, и постановили подождать еще несколько времени.

Ждать, однако, пришлось недолго. 27-го октября, через три дня после того, как было оглашено новое постановление, пришло телеграфное предписание от генерал-губернатора, барона Корфа, «подвергнуть телесному наказанию, согласно предписанию, Надежду Сигиду за оскорбление действием, нанесенное смотрителю тюрьмы».

Слова «согласно предписанию» означали, что присужденное к наказанию лицо должен осмотреть тюремный врач, чтобы засвидетельствовать, в состоянии ли данное лицо вынести наказание.

Извещенный о телеграмме тюремный врач Гурвич отправился к Гомулецкому, смотрителю общеуголовной камеры, где содержалась Сигида, и сообщил ему, что Сигида слабого здоровья, и у нее болезнь сердца. Тогда Гомулецкий телеграфировал тюремному начальнику Восточной Сибири, Шамилину, что врач отказывается присутствовать при исполнении приговора. В ответ на это Шамилин телеграфировал: «Приведите в исполнение приговор без присутствия врача». Но Гомулецкий все еще медлил.

Тогда 6-го ноября, в Усть-Кару, ту деревню, где находится тюрьма, приехал тот самый чиновник, который отличился по делу Солнцевой-Ковальской. Он отправился прямо в тюрьму. Полчаса спустя сделаны были приготовления к экзекуции.

Как только в мужской тюрьме узнали об этом злодеянии, заключенные собрались, и все тридцать (по словам другого корреспондента только семнадцать) приняли яд. Затем они разошлись по своим камерам. Но так как количество яду, которое удалось контрабандой доставить в тюрьму, было недостаточное, когда его распределили на всех, то действие его оказалось медленным. Двое заключенных умерли в течение нескольких часов - Иван Колюжный и Бобохов. Судороги умиравших и мертвая тишина во всех камерах привлекли внимание сторожей. Призвали врача и, при помощи сторожей, заставили всех заключенных принять рвотное. Больше никто не умер.

Три женщины, которые были в одной камере с Надеждой Сигидой - Мария Ковалевская, Колюжная и Светлицкая - отравились и умерли в день ее смерти.

Весь культурный мир пришел в ужас от этой страшной драмы, и русское правительство вынуждено было как-нибудь загладить свою вину - а то бы оно окончательно прослыло варварским в глазах всего света: в 1890 г. было отменено телесное наказание для женщин; но оно еще существует для мужчин.

Вот каким образом культурные, образованные люди живут под вечной угрозой гнусного оскорбления, которое нм может нанести каждый грубый чиновник. В иностранной печати часто поднимался вопрос о том, применяется ли в России пытка к политическим преступникам. Не думаю, чтобы в русских тюрьмах существовала средневековая пытка, как таковая, и я никогда этого не утверждал. Но разве ломать кости и сдирать кожу единственный род истязаний, который может быть назван пыткой?

Известно, что инквизиция часто мучила свои жертвы тем, что ставила их в такие положения, когда каждая минута казалась им последней. И разве постоянная угроза наказанием, которое для людей известного склада души бесконечно хуже смерти, не является пыткой в полном смысле слова?

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ, КАК И БЫЛО СКАЗАНО

Растет на чердаках и в погребах

Российское духовное величие.

Вот выйдет, и развесит на столбах

Друг друга за малейшее отличие.

И. Губерман

Одни интеллектуалы разумом пользуются, другие разуму поклоняются.

Г.К. Честертон

Разночинцы

Весь XVIII и XIX века растет число дворян – самого что ни на есть ядра «русских европейцев»… Если в эпоху Петра их всего порядка 100 тысяч человек, то к началу XIX века дворян по крайней мере тысяч 500, а к началу XX столетия в империи живет порядка 1300 тысяч лиц, официально признанных дворянами. Если в 1700 году на 1 дворянина приходилось примерно 140 худородных русских людей, то к 1800 году уже только 100–110 человек, а в 1900 г. – 97–98 человек. Если брать только русское население, то к 1900 году на 1 дворянина приходилось примерно 50 человек.

Государство не хочет расширения числа привилегированного сословия; тем более не хочет этого само дворянство. Но государство чересчур нуждается в чиновниках, офицерах и солдатах, Табель о рангах перекачивает в дворяне все больший процент населения.

За время правления Петра число чиновников возросло в четыре раза (при том что население в целом сократилось на 25 %); со времен Петра ко временам Екатерины число чиновников выросло минимум в три раза, при росте населения вдвое, а с 1796 года по 1857-й число чиновников выросло в шесть раз (при росте числа населения за те же годы в два раза). И далеко не все из этих новых чиновников угодили в дворяне.

Изначально правительство желало, чтобы не слишком многие попадали из недворян в дворяне. Оно хотело, чтобы производство из недворян в дворяне оставалось возможным, но было бы не системой, а редким исключением.

Об этом совершенно открыто говорится в Указе Петра от 31 января 1724 г.: «В секретари не из шляхетства не определять, дабы не могли в асессоры, советники и выше происходить».

Екатерина II Указом 1790 года «О правилах производства в статские чины» повышает чины, дающие право на потомственное дворянство, – теперь такое право дает лишь VIII ранг, для производства в который к тому же дворянам-то надо служить всего 4 года, а вот недворянам надо прослужить 12 лет в IX классе.

Павел I Указом от 1787 года «О наблюдении, при избрании чиновников к должностям, старшинства и места чинов» подтвердил те же правила, при всей его нелюбви к начинаниям матери.

Николай I заявлял буквально следующее: «Моей империей правят двадцать пять тысяч столоначальников», и ввел «Устав о службе гражданской», законы 1827 и 1834 го дов, которые определяли правила поступления в службу и продвижения по лестнице чинов. По этим законам для дворян и недворян сроки прохождения по лестнице чинов были разные, а потомственное дворянство давал уже не VIII, а V класс.

При Александре II, с 1856 года, дворянином становился только достигший IV класса, – а ведь этот класс жаловал только лично царь. В 1856 году вводится даже особое сословие «почетных граждан» – выслужившихся чиновников; людей вроде бы и уважаемых, но как бы все-таки и не дворян… В результате если офицеров-недворян и в XIX веке немного, порядка 40 % всего офицерства, то в 1847 году чиновников с классными чинами было 61 548 человек, а из них дворян – меньше 25 тысяч человек.

А есть же еще внетабельное чиновничество – низшие канцелярские служащие, не включенные в табель и не получающие чинов: копиисты, рассыльные, курьеры и прочие самые мелкие, незначительные чиновники. Их число было треть или четверть от всех чиновников. В их рядах дворянин – исключение.

«В результате к началу XIX века сформировался особый социальный класс низшего и среднего чиновничества, в рамках которого фомы опискины воспроизводились от поколения к поколению» .

В 1857 году 61,3 % чиновников составляли разночинцы. Впервые неопределенное слово «разночинец» употреблено еще при Петре, в 1711 году. В конце XVIII века власти официально разъяснили, кто они такие – разночинцы: в их число попадали отставные солдаты, их жены и дети, дети священников и разорившихся купцов, мелких чиновников (словом, те, кто не смог закрепиться на жестких ступеньках феодальной иерархии). Им запрещалось покупать землю и крестьян, заниматься торговлей. Их удел – чиновничья служба или «свободные профессии» – врачи, учителя, журналисты, юристы и так далее.

Само правительство Российской империи создало слой, расположенный ниже дворянства, но обладающий многими его привилегиями – пусть в меньшем объеме. Со времен Петра III чиновник имеет право на личную неприкосновенность – за любую провинность его не выпорют. Он может получить паспорт для заграничного путешествия, отдать сына в гимназию, а в старости ему дадут ничтожную, но пенсию. И уж конечно, с самым зашуганным Акакием Акакиевичем полиция будет говорить совсем не так, как с нечиновным, неслужилым.

Чиновник может быть очень беден, может прозябать в полном ничтожестве, если сравнить его с богатеями и важными чинами; но все же и он – какой-никакой, а винтик управленческого механизма огромной Российской империи, и все понимают, что он все же не какой-то там.

Служилый люд бреется, одевается в сюртуки, и уже по этим признакам – «русские европейцы».

Казалось бы, это – про служилых, а разночинцы – это и врачи, и учителя, и артисты. Но правительство пытается распространить свои «чиновничье-мундирные» привилегии и для тех, кто по самому смыслу своей деятельности должен был иметь независимый статус.

Павел I ввел почетные звания манфактур-советник, приравненные к VIII классу. «Профессорам при академии» и «докторам всех факультетов» давались IX чины – титулярного советника. Чин невысокий… Помните известную песню?

Он был титулярный советник,

Она – генеральская дочь.

Он робко в любви объяснился,

Она прогнала его прочь.

Пошел титулярный советник

И пьянствовал с горя всю ночь.

И в винном тумане носилась

Пред ним генеральская дочь .

Ученых вообще ценят невысоко, даже Ломоносов лишь под конец жизни получил от Екатерины II чин V класса – чин статского советника.

Но и они ведь тоже все бритые, все в сюртуках и в рубашках европейского образца, все могут внятно произнести «тетрадь» и «офицер», вполне правильно.

Так что дворяне-то они вовсе не обязательно дворяне, эта верхушка купечества, или окончившие гимназии, университеты, институты… Всякий служилый и всякий образованный традиционно, со времен Петра – «европеец» по определению. Правительство пыталось, чтобы каждый в этом кругу имел понятный для всех и однозначный ранг, поставить их, так сказать, в общий строй, сделать как бы чиновниками Российской империи… по ведомству прогресса.

Мундиры в XVIII веке носили даже члены Академии художеств – так сказать, служители муз. А уж для гражданских (!) чиновников существовало 7 вариантов официальных мундиров: парадный, праздничный, обыкновенный, будничный, особый, дорожный и летний – и было подробное расписание, который в какой день надо надевать. Императоры лично не гнушались тем, чтобы вникать в детали этих мундиров, их знаки различия, способы пошива и ношения.

Не меньше внимания и к способам титулования.

К лицам I–II классов надо обращаться ваше высокопревосходительство; к лицам III–IV – ваше превосходительство. К чиновникам с V–VIII рангами – ваше высокоблагородие, и ко всем последующим – ваше благородие.

К середине XIX века окончательно определяется, что высокопревосходительствами и превосходительствами становятся в основном потомственные дворяне. Бывают, конечно, и исключения, но на то они и исключения, чтобы случаться очень редко. Разночинцы доползают в лучшем случае до высокоблагородия, и то не все, только если повезет.

Люди свободных профессий

Как ни старается правительство, ему не удается создать стройную феодальную иерархию, где всегда понятно – кто выше кого. Жизнь усложняется и никак в эту иерархию не втискивается. Адвокатов, врачей, артистов, художников, литераторов часто называют «люди свободных профессий» – они могут работать и по найму, и как частные предприниматели, продавая свои услуги.

В Европе люди этих профессий осмысливают себя как особая часть бюргерства. В России их пытаются сделать частью государственной корпорации. Сами же они осознают себя особой группой общества – интеллигенцией.

Интеллигенция

Писатель Петр Дмитриевич Боборыкин жил с 1836 по 1921 год. За свою долгую, почти 85-летнюю жизнь он написал больше пятидесяти романов и повестей. Его хвалили, ценили, награждали… Но его литературные заслуги напрочь забыты, а в историю Боборыкин вошел как создатель слова «интеллигенция». Это слово он ввел в обиход в 1860-е годы, когда издавал журнал «Библиотека для чтения».

Слово происходит от латинского Intelligentia или Intellegentia – понимание, знание, познавательная сила. Intelligens переводится с латыни как знающий, понимающий, мыслящий. Словом интеллигенция сразу стали обозначать как минимум три разные сущности.

Во-первых, вообще всех образованных людей. В.И. Ленин называл интеллигенцией «…всех образованных людей, представителей свободных профессий вообще, представителей умственного труда…. В отличие от представителей физического труда» .

Если так, то интеллигентами были цари, воины и жрецы в Древнем Египте и Вавилоне, средневековые короли и монахи, а в Древней Руси – не только летописец Нестор, но и князья Владимир и Ярослав. А что?! Эти князья уже грамотные, знают языки, даже пишут юридические тексты и поучения детям.

Тем более интеллигенты тогда Петр I, все последующие русские цари и большинство их приближенных. В XVIII–XIX веках к этому слою надо отнести всех офицеров и генералов, всех чиновников и священников…

Сам Владимир Ильич с такой трактовкой не согласился бы, но так получается.

Во-вторых, в число интеллигентов попали все деятели культуры, весь слой, создающий и хранящий образцы культуры.

Очевидно, что творцы культуры совершенно не обязательно входят в этот общественный слой, и приходится создавать словесные уродцы типа «дворянская интеллигенция», «буржуазная интеллигенция» и даже «крестьянская интеллигенция». Ведь Пушкин и Лев Толстой – творцы культуры, но к интеллигенции как общественному слою никакого отношения не имеют. А поскольку такого общественного слоя нет ни в одной другой стране, то и Киплинг, и Голсуорси, и Бальзак, в точности как Пушкин и Лев Толстой, в одном смысле интеллигенты, а в другом – вообще не имеют к интеллигенции никакого отношения.

Известно письмо Пушкина знаменитому профессору Московского университета, историку и публицисту Михаилу Петровичу Погодину, а в письме есть такие слова: «Жалею, что вы не разделались еще с Московским университетом, который должен рано или поздно извергнуть вас из среды своей, ибо ничего чуждого не может оставаться ни в каком теле. А ученость, деятельность и ум чужды Московскому университету» .

Пушкин в роли гонителя интеллигенции?!

Поди разберись…

В-третьих, интеллигенцией стали называть «общественный слой людей, профессионально занимающийся умственным, преим. сложным, творческим трудом, развитием и распространением культуры» .

Это определение понять уже несколько сложнее… Действительно, какой труд надо считать в достаточной степени сложным и творческим? Кого считать развивателем и распространителем культуры?

По этому определению можно отказать в праве называться интеллигентами Пушкину и Льву Толстому – для них гонорары были только одним из источников дохода. Профессионалы – но не совсем…

Или можно исключить из числа интеллигентов инженеров: решить, что они не развивают культуру.

Словом, это определение открывает дорогу какому угодно произволу. Не зря же появились упомянутые сочетания типа «дворянской интеллигенции», «феодальной интеллигенции», «технической интеллигенции» или «творческой интеллигенции». В общем, нужны уточнения.

Есть и еще кое-какие трудности…

Первое: далеко не все, кого готовы были считать интеллигенцией сами интеллигенты, так уж хотели к ней относиться. Например, в 1910 году студенты Электротехнического института сильно подрались со студентами Университета – не желали, чтобы их называли интеллигентами. «Мы работаем! – гордо заявляли студенты – будущие инженеры. – Мы рабочие, а никакая не интеллигенция!»

Второе: в интеллигенцию постоянно пытались пролезть те, кого туда пускать не хотели: скажем, сельские акушеры, фельдшера, телеграфисты, машинисты, станционные смотрители (в смысле – которые на железной дороге). А что?! Работа у них такая, которой надо еще научиться, умственная работа; кто посмеет сказать, что это работа не творческая и не сложная?! К тому же они живут в самой толще народа, мало от него отличаются и, наверное, несут в него культуру.

Правда, интеллигенция, имеющая высшее образование и живущая в городах, относится к этой интеллигенции сложно… Еще сложнее, чем относилось дворянство к интеллигенции, – то есть сильно сомневаются и в ее культурности, и в ее отличиях от народа… Если они и признают эту интеллигенцию, то с оговорками: мол, это «сельская интеллигенция» или «местная интеллигенция». Мне доводилось даже слышать о «железнодорожной интеллигенции».

А сомнения такого рода не способствуют консолидации сил и объединению всего общественного слоя.

В-четвертых, интеллигенцией часто называли некий слой «борцов с самодержавием».

Интеллигенцией очень часто называли себя именно те, кто посвятил себя «построению нового общества», «разрушению старого темного мира», «борьбе с угнетением», «борьбе за трудовое крестьянство» и так далее. Сейчас в России эта категория людей ассоциируется больше всего с марксистами и социал-демократами. Но в России было полным-полно и народовольцев, из которых плавно выросли эсеры, и анархистов разных направлений, и националистов от русских черносотенцев до украинских сторонников Петлюры или Пилсудского.

То есть идейно эта группа невероятно разнообразна и текуча. Все время возникают новые партии и партийки, какие-то группочки и группки, отпочковываются «направления» и создаются «учения»… Но в главном эта категория очень похожа… В каждом «учении» и «направлении» считают правыми только себя, и не только правыми, но попросту единственными порядочными, честными и приличными людьми. Фразы типа «Каждый порядочный человек должен!» или «Все уважающие себя люди…» (после чего высказывается невероятнейший предрассудок) – это только внешнее проявление их невероятной, неприличнейшей агрессивности.

Каждый «орден борцов за что-то там» предельно агрессивен и по отношению ко всем другим орденам, и ко всем, кто вообще ни в какой орден не входит. Каждый орден считает интеллигенцией себя, и только себя… В крайнем случае, других идейно близких, но вот отнеси к интеллигенции того, кто вообще не «борется», – это свыше их сил!

Эти «ордена борцов» и создали дурную репутацию и слову «интеллигенция», и всякому, кто захочет себя этим словом определить. Как раз те, кого «орден борцов» охотно взял бы в качестве своего рода живого знамени, – известные и знаменитые, тот самый «культуроносный слой», начинают открещиваться от интеллигенции.

Стало широко известно, что знаменитый поэт Афанасий Фет завел себе привычку: проезжая по Москве, он приказывал кучеру остановиться около Московского университета и, аккуратно опустив стекло, плевал в сторону «цитадели знаний». Вряд ли тут дело в особой «реакционности» Фета или в его мракобесии. Скорее получается так, что, с точки зрения Фета, как раз Московский университет и был рассадником мракобесия…

Но самое масштабное открещивание российских интеллектуалов от интеллигенции связано со сборником «Вехи», происхождение которого таково: издатели заказали статьи об интеллигенции нескольким самым известным ученым и публицистам того времени. Подчеркну еще раз: все будущие авторы «Вех» – это люди известные, яркие, к фамилии каждого из них прочно добавлено слово «известный» или «выдающийся». Высказывания авторов «Вех»: С.Н. Булгакова, М.О. Гершензона, А.С. Изгоева, Б.А. Кистяковского, П.Б. Струве, Н.А. Бердяева – это голос тех, кого «авангард революционных масс» очень хотел бы считать «своими». Но кто с плохо скрытым отвращением «своими» быть не захотел. Цитировать «Вехи» не буду, отсылая заинтересовавшихся к первоисточнику . Почитать же «Вехи» очень советую – впечатляющая книга, и желания называться «интеллигентом» сразу становится меньше.

В-пятых, интеллигенцией стали называть тот самый общественный слой русских европейцев, возникший еще в XVIII веке: ниже дворянства, но несравненно выше народа.

Самому «слою» это определение очень понравилось.

Можно ли назвать шибко творческим труд копииста или даже коллежского асессора, чина VIII класса; много ли развивал и распространял культуру зубной врач или гинеколог в городе Перемышле или в Брянске – судите сами. Но как звучит!

В дальнейшем мы будем говорить об интеллигенции только в одном значении слова: как о социальном слое.

Так вот: интеллигенция с самого начала очень четко осознавала и оговорила во многих текстах, что она – никак не дворянство! Это было для интеллигенции крайне важно!

Но точно так же интеллигенция знала и то, что она – никак не народ. Она болела за народ, хотела его просвещения, освобождения и приобщения к культурным ценностям…

Но сама интеллигенция – это не народ, это она знает очень точно. Раньше, еще в XVIII веке, существовала формула, вошедшая даже в официальные документы: «дворянство и народ». Теперь возникает еще «интеллигенция и народ».

Рост числа интеллигенции

По переписи 1897 года интеллигенция в Российской империи насчитывала 870 тысяч человек. Из них 4 тысячи инженеров, 3 тысячи ветеринаров, 23 тысячи служащих в правлениях дорог и пароходных обществ, 13 тысяч – телеграфных и почтовых чиновников, 3 тысячи ученых и литераторов, 79,5 тысячи учителей, 68 тысяч частных преподавателей, 11 тысяч гувернеров и гувернанток, 18,8 тысячи врачей, 49 тысяч фельдшеров, фармацевтов и акушерок, 18 тысяч художников, актеров и музыкантов, насчитывалось 151 тысяча служащих государственной гражданской администрации, 43,7 тысячи генералов и офицеров.

В аппарате управления промышленностью и помещичьими хозяйствами трудились 421 тысяча человек.

Впрочем, далеко не все чиновники и тем более военные согласились бы называть себя интеллигенцией.

К 1917 году, всего за 20 лет, численность интеллигенции возросла в два раза и достигла полутора миллионов человек. Интеллигенция была крайне неравномерно распределена по территории страны. В Средней Азии на 10 тысяч жителей врачей приходилось в 4 раза меньше, чем в Европейской России. Плотность интеллигенции сгущалась к городам, но Петербург и Москва уже не играли той абсолютной роли, что в начале – середине XIX века.

Среди сельских учителей число выходцев из крестьян и мещан к 1917 году по сравнению с 1880-м возросло в шесть раз и составило почти 60 % всех сельских учителей.

Интеллигенция в других странах

Вообще-то, слово «интеллигенция» в Европе известно, но только одна страна Европы использует это слово в таком же смысле: это Польша. Там даже такие известные люди, как пан Адам Михник или пан Ежи Помяновский, называют себя интеллигентами.

То есть некоторым – понравилось быть интеллигентами: тем «прогрессивным» и «передовым», кто призывает к «очистительной буре» и к «построению светлого будущего». Француз Жан-Поль Сартр и американский еврей Говард Фаст называли себя интеллигентами.

Другие, как Герберт Уэллс или Томас Веблен, говорили об особой роли интеллигенции в мире. Якобы она идет на смену классу капиталистов, и в будущем умники, ученые интеллектуалы оттеснят буржуазию от власти, станут правительством мира. Для них слово «интеллигенция» тоже оказалось удобным.

Во время беседы с Гербертом Уэллсом товарищ Сталин разъяснил, что «капитализм будет уничтожен не «организаторами» производства, не технической интеллигенцией, а рабочим классом, ибо эта прослойка не играет самостоятельной роли» .

С чего Сталин взял, что рабочий класс играет именно что самостоятельную роль – особый вопрос, и задавать его надо не мне.

Но со всеми интеллигентами разъяснительную работу провести не удалось. Избежал ее потомок выходцев из России, американский физик Исаак (Айзек) Азимов. В своих фантастических книгах он создавал мир будущего, где все события и перспективы сосчитаны, учтены и управляются с позиций разума невероятно умными учеными .

Но, конечно же, абсолютное большинство европейских интеллектуалов становиться интеллигентами и не подумает. У них в отношении этого слова преобладает недоумение: они понимают, что их интеллектуалы и русские интеллигенты – не совсем одно и то же. Вот выразить, в чем различие, – это сложнее. Британская энциклопедия определяет интеллигенцию так: «Особый тип русских интеллектуалов, обычно в оппозиции к правительству».

Во всей Европе, а потом и во всем мире слово «интеллигенция» применяется в основном к странам «третьего мира» – к странам догоняющей модернизации. Так и пишут: «интеллигенция народа ибо», или «интеллигенция Малайзии». Там и правда есть интеллигенция, очень похожая на русскую! Как русская интеллигенция была не буржуазной, а патриархальной – так и эта патриархальна.

Но самое главное, как и русская интеллигенция XIX века, интеллигенция в Малайзии, Нигерии, Индии и Индонезии – это кучка людей, вошедших в европейскую культуру. Они – местные европейцы, окруженные морем туземцев. Их еще мало, общество остро нуждается в квалификации и компетентности – поэтому каждый ценен; эти люди занимают в обществе важное, заметное положение. Но в целом положение это двойственное, непрочное. Всякая страна «догоняющей модернизации» находится в эдаком неустойчивом, подвешенном состоянии: уже не патриархальная, еще не индустриальная.

В еще более расколотом состоянии находятся те, кто стал анклавом модернизации в такой быстро изменяющейся стране. Ведь раскол проходит по их душам. Они и европейцы и туземцы – одновременно. Европейцы – цивилизационно; туземцы – по месту своего рождения, по принадлежности к своему народу.

Как и русская, всякая местная интеллигенция бушует, подает кучу идей, политиканствует, пытается «указывать правильный путь». Ведь путь страны еще не определился, неясен, и есть куда прокладывать курс.

В середине – конце XX века во многих странах происходит то же, что происходило в России столетием раньше.

Интеллигенция и дворянство

Еще в начале XIX века существовал только один слой русских европейцев. В середине XIX века их два, и они не особенно нравятся друг другу. Дворяне считают интеллигенцию… ну, будем выражаться обтекаемо – считают ее недостаточно культурной.

По достаточно остроумному определению камергера Д.Н. Любимова, интеллигенция – это «прослойка между народом и дворянством, лишенная присущего народу хорошего вкуса».

А.К. Толстой попросту издевался над интеллигенцией, в диапазоне от сравнительно невинного:

Стоял в углу, плюгав и одинок,

Какой-то там коллежский регистратор.

И вплоть до «…мне доставляет удовольствие высказывать во всеуслышание мой образ мыслей и бесить сволочь» .

Как говорится, коротко и ясно.

Интеллигенция не оставалась в долгу, обзывая дворян «сатрапами», «эксплуататорами», «реакционерами» и «держимордами», причем не только в частных беседах, но и в совершенно официальных писаниях. Что «Пушкин не выше сапог» гражданин Писарев заявлял, что называется, «на полном серьезе». Ведь Пушкин – дворянин и не отражал чаяний трудового народа.

Во время похорон А. Некрасова его сравнили с Пушкиным… Мол, он в некоторых отношениях был не ниже. И тут же – многоголосый крик: «Выше! Он был намного выше!» Еще в 1950-1960-е годы можно было встретить стариков из народовольческой интеллигенции, которая ни в грош не ставила Пушкина, но обожала Некрасова и постоянно пела песни на его стихи.

Новое раздвоение сознания

И при всем этом на интеллигента – русского европейца тут же обрушивается та же раздвоенность сознания, что и на дворянина. Он тоже привыкает ругать страну, от которой родился и которую любит, служить тому, к чему относится с иронией.

Но у интеллигента появляется еще одно «раздвоение»: он – европеец, но он – недавний потомок туземцев. На интеллигента распространяются почти все привилегии дворянства – но у него есть не очень отдаленные предки, на которых эти привилегии вовсе не распространялись.

Интеллигент вполне искренне чувствует духовную родину в имениях старого дворянства, восхищается гением великих писателей с историческими фамилиями Толстой, Пушкин и Тургенев. Мы – русские европейцы, и история всех русских европейцев – наша история. Мы незримо присутствуем и при спорах Ломоносова с Байером, и на собрании первых выпускников Царскосельского лицея…

Все мы рано или поздно очень жестко осознаем это но: часть истории русских европейцев протекала без нас и наших предков. Ломоносов ругался с Байером, лицеисты кричали «виват» и пили шампанское – а наши предки в это время были туземцами. Может быть, они и принимали происходящее с ними как норму, как нечто естественное. Но мы-то не можем считать чем-то естественным ни парад-алле женихов и невест, строящихся по росту, ни борзого щенка у женской груди.

Попробуйте представить свою прапрапрабабку выкармливающей этого щенка или что ее порют все на той же легендарной барской конюшне. Лично у меня получается плохо: начинает кружиться голова.

Хорошо помню момент, когда водил свою подругу по Тригорскому – имению друзей А.С. Пушкина. Там сейчас исторический и ландшафтный заповедник, и в нем работала экспедиция: раскапывалось городище Воронич, на котором так любил бывать Пушкин. Подруга приехала позже, я со вкусом показывал ей парк, барский дом, излучины Сороти, раскопки знаменитого городища…

– А знаете, я все равно как-то ищу глазами – где здесь была барская конюшня… – тихо уронила подруга к концу дня.

Это было в точности и мое ощущение. Причем я помню историю своей семьи с эпохи Александра I. Крепостными они не были уже в ту эпоху. Подруга – крестьянка в третьем поколении, и ее предки в Тригорском никогда не жили. Так что память эта – не семейная, не кровная. Это память своего сословия. Той части народа, к которой принадлежит интеллигенция или потомки интеллигентов.

Мы – русские европейцы, нет слов… но мы другие, чем дворяне. И нас многое разделяет с дворянами. Даже в XXI веке какой-то камень за пазухой все-таки остается.

Интеллигенция и народ

Но в одном, по крайней мере в одном, дворянство и интеллигенция были глубоко едины – в их отношении к народу. Спор шел только о том, кто же будет руководить этим самым народом: дворянство или интеллигенция? Или один из «орденов борьбы за что-то там»?

Дворянство вело народ к светлым вершинам прогресса, поколачивая для вразумления: выжившие потом оценят, битые научатся.

Интеллигенция может говорить все, что угодно, но делает-то она то же самое. Те же претензии на руководство, на владение высшими культурными ценностями, на знание, «как надо». То же деспотическое требование к «народу» переделываться на интеллигентский лад. То же отношение к основной части народа как к туземцам, подлежащим перевоспитанию.

Гражданская война, как и было сказано По данным подпольного Орловского областного комитета ВКП(б), в июле 1942 года на территории Орловской области действовали 60 партизанских отрядов общей численностью 25 240 человек. По немецким данным, непосредственно против Локотской

автора Буровский Андрей Михайлович

ИМПЕРИЯ, КАК И БЫЛО СКАЗАНО Пётр I нарек свое государство империей. Скорее он выдавал желаемое за действительное. При Елизавете Российская империя выиграла Семилетнюю войну и показала себя как могучая европейская держава. С ней стали считаться. Её стали бояться.Имперское

Из книги Правда о «золотом веке» Екатерины автора Буровский Андрей Михайлович

ТУЗЕМЦЫ, КАК И БЫЛО СКАЗАНО Но полное и удручающее бесправие - это только одна из бед, которые свалились на основную часть народа… и может быть, даже не самое ужасное зло.Судя по всему, еще страшнее в их положении было принадлежать к категории туземцев, находящихся за

Из книги Самая страшная русская трагедия. Правда о Гражданской войне автора Буровский Андрей Михайлович

Глава 5 АППАРАТ, КАК И БЫЛО СКАЗАНО Те, кому было хорошоЗимой 1917/18 года из Петрограда бежало не меньше миллиона человек из трех миллионов прежнего населения. Десятки тысяч людей умерли от голода и холода в своих нетопленых квартирах. В городе не работала канализация и

Из книги Россия, умытая кровью. Самая страшная русская трагедия автора Буровский Андрей Михайлович

Глава 5 Аппарат, как и было сказано Те, кому было хорошоЗимой 1917/18 года из Петрограда бежало не меньше миллиона человек из трех миллионов прежнего населения. Десятки тысяч людей умерли от голода и холода в своих нетопленых квартирах. В городе не работала канализация и

Из книги Россия при старом режиме автора Пайпс Ричард Эдгар

Из книги «Еврейское засилье» – вымысел или реальность? Самая запретная тема! автора Буровский Андрей Михайлович

Владыки мира, как и было сказано В России до сих пор великой тайной окружен своего рода «пломбированный пароход», на котором Лев Троцкий с компанией ехал в Россию в 1917 году. Про «пломбированный вагон» уже и ленивый не написал, а вот как насчет парохода?Этот же

автора Буровский Андрей Михайлович

Туземцы, как и было сказано К середине – концу XVIII века русский народ явственно разделяется на два… ну, если и не на два народа в подлинном смысле, то по крайней мере на два, как говорят ученые, субэтноса. У каждого из них есть все, что полагается иметь самому настоящему

Из книги Нерусская Русь. Тысячелетнее Иго автора Буровский Андрей Михайлович

Стабильность, как и было сказано Со времен Екатерины любой новый монарх будет иметь дело с этой толщей: с множеством организованных, вооруженных людей, умеющих собраться, выбрать себе предводителей. С осознающими свои права и интересы владельцами почти всей земли и

Из книги Проект Россия. Выбор пути автора Автор неизвестен

Глава 9 Интеллигенция Рассматривая и анализируя одну из ключевых проблем современности - место и роль интеллигенции в укреплении или разрушении моральных устоев общества, мы исходили из непредвзятости и старались быть объективными. Готовы выслушать мнение всех

Из книги Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917 автора Пайпс Ричард Эдгар

Из книги Запрещенный Рюрик. Правда о «призвании варягов» автора Буровский Андрей Михайлович

Варяжский Рюрик, как и было сказано Конкретно «нашего» Рюрика отождествляют иногда с конунгом Рериком из Хедебю в современной Дании. Известно о нем немного - в основном, что умер он до 882 года.По другой версии, Рюрик - это Эйрик Эмундарсон, конунг Шведского государства со

Из книги Запретная правда о русских: два народа автора Буровский Андрей Михайлович

Глава 3 ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ, КАК И БЫЛО СКАЗАНО Растет на чердаках и в погребах Российское духовное величие. Вот выйдет, и развесит на столбах Друг друга за малейшее отличие. И. Губерман Одни интеллектуалы разумом пользуются, другие разуму поклоняются. Г.К.

Из книги Загадка Розуэлла автора Шуринов Борис

Глава 21. От «было - не было» к поискам места катастрофы А если допустить, что продавец кинодокумента ничего не путает, называя Сокорро-Магдалину, что это мы пытаемся обмануть самих себя и привязать фильм к случаю, который нам теперь сравнительно хорошо известен? Для

Из книги Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века автора Щербакова Ирина Викторовна

«Все это было, было, было…» Судьба семьи спецпереселенцев из Нижнего Поволжья Анна Молчанова, Анна Носкова П. Первомайский Сысольского района Республики Коми, научный руководитель Т.А. Попкова О замысле работы и авторах воспоминанийНесколько лет подряд мы, две

Из книги Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции автора Романовский Сергей Иванович

Именно в правление императора Александра III Россия ни дня не воевала (кроме завершившегося взятием Кушки в 1885 завоевания Средней Азии) - за это царя назвали «миротворцем». Всё улаживалось исключительно дипломатическими методами, причём, безо всяких оглядок на «европы» или кого-либо ещё. Он считал, что России незачем там искать себе союзников и вмешиваться в европейские дела.

Известны его слова, ставшие уже крылатыми: «Во всём мире у нас только два верных союзника - наша армия и флот. Все остальные при первой возможности сами ополчатся на нас». Он очень много сделал для укрепления армии и обороноспособности страны и нерушимости её границ. «Отечеству нашему, несомненно, нужна армия сильная и благоустроенная, стоящая на высоте современного развития военного дела, но не для агрессивных целей, а единственно для ограждения целостности и государственной чести России». Так он говорил и так он делал.

Он не вмешивался в дела других стран, но и своей страной не давал помыкать. Приведу один пример. Спустя год после его восшествия на престол, афганцы, науськиваемые английскими инструкторами, решили откусить кусок территории, принадлежащей России. Приказ царя был лаконичен: «Выгнать и проучить, как следует!», что и было сделано. Посол Британии в Санкт-Петербурге получил предписание выразить протест и потребовать извинений. «Мы этого не сделаем» - сказал император и на депеше английского посла написал резолюцию: «Нечего с ними разговаривать». После этого он наградил начальника пограничного отряда, орденом Святого Георгия 3-й степени.

После этого инцидента Александр III сформулировал свою внешнюю политику предельно кратко: «Я не допущу ничьего посягательства на нашу территорию!»

Ещё один конфликт стал назревать с Австро-Венгрией из-за вмешательства России в балканские проблемы. На обеде в Зимнем дворце австрийский посол стал в довольно резкой форме обсуждать балканский вопрос и, разгорячившись, даже намекнул на возможность мобилизации Австрией двух или трёх корпусов. Александр III был невозмутим и делал вид, что не замечает резкого тона посла. Затем он спокойно взял вилку, согнул её петлёй и бросил по направлению к прибору австрийского дипломата и очень спокойно сказал: «Вот что я сделаю с вашими двумя или тремя корпусами».

Александр III испытывал стойкую неприязнь к либерализму и интеллигенции. Известны его слова:

«Министры наши… не задавались бы несбыточными фантазиями и паршивым либерализмом»

Смерть русского царя потрясла Европу, что удивительно на фоне обычной европейской русофобии. Французский министр иностранных дел Флуранс говорил:

«Александр III был истинным русским Царём, какого до него Россия давно уже не видела. Конечно, все Романовы были преданы интересам и величию своего народа. Но побуждаемые желанием дать своему народу западноевропейскую культуру, они искали идеалов вне России… Император Александр III пожелал, чтобы Россия была Россией, чтобы она, прежде всего, была русскою, и сам он подавал тому лучшие примеры. Он явил собою идеальный тип истинно русского человека»

Царская семья

Даже враждебный России маркиз Сольсбери признавал:

«Александр III много раз спасал Европу от ужасов войны. По его деяниям должны учиться государи Европы, как управлять своими народами»

Александр III был последним правителем Российского государства, кто на деле заботился о защите и процветании русского народа.

Император Александр III был хороший хозяин не из-за чувства корысти, а из-за чувства долга. Я не только в царской семье, но и у сановников никогда не встречал того чувства уважения к государственному рублю, к государственной копейке, которым обладал император Александр III. Он каждую копейку русского народа, русского государства берёг, как самый лучший хозяин не мог бы её беречь…».

Справка:
Население России выросло с 71 млн. человек в 1856 году до 122 млн. человек в 1894 году, в том числе городское - с 6 млн. до 16 млн. человек. Выплавка чугуна с I860 по 1895 год увеличилась в 4,5 раза, добыча угля - в 30 раз, нефти - в 754 раза. В стране было построено 28 тыс. вёрст железных дорог, соединивших Москву с основными промышленными и сельскохозяйственными районами и морскими портами (сеть железных дорог в 1881-92 гг. выросла на 47%).

В 1891 г. началось строительство стратегически важной Транссибирской магистрали, соединившей Россию с Дальним Востоком. Правительство начало выкупать частные железные дороги, до 60% которых к середине 90-х годов оказалось в руках государства. Число русских речных пароходов возросло с 399 в 1860 году до 2539 в 1895-м, а морских - с 51 до 522.

В это время в России закончился промышленный переворот, и машинная индустрия сменила старые мануфактуры. Выросли новые промышленные города (Лодзь, Юзовка, Орехово-Зуево, Ижевск) и целые индустриальные районы (угольно-металлургический в Донбассе, нефтяной в Баку, текстильный в Иванове).

Объём внешней торговли, не достигавший в 1850 году и 200 млн. рублей, к 1900 году превысил 1,3 млрд. рублей. К 1895 году внутренний товарооборот вырос в 3,5 раза по сравнению с 1873 годом и достиг 8,2 млрд. рублей.

Вконтакте

Напечатать