Анализ. Последняя смерть
Есть бытие; но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;
Меж них оно, и в человеке им
С безумием граничит разуменье.
Он в полноте понятья своего,
А между тем, как волны, на него,
Одни других мятежней, своенравней,
Видения бегут со всех сторон,
Как будто бы своей отчизны давней
Стихийному смятенью отдан он;
Но иногда, мечтой воспламененный,
Он видит свет, другим не откровенный.
Созданье ли болезненной мечты,
Иль дерзкого ума соображенье,
Во глубине полночной темноты
Представшее очам моим виденье?
Не ведаю; но предо мной тогда
Раскрылися грядущие года;
События вставали, развивались,
Волнуяся подобно облакам,
И полными эпохами являлись
От времени до времени очам,
И наконец я видел без покрова
Последнюю судьбу всего живого.
Сначала мир явил мне дивный сад;
Везде искусств, обилия приметы;
Близ веси весь и подле града град,
Везде дворцы, театры, водометы,
Везде народ, и хитрый свой закон
Стихии все признать заставил он.
Уж он морей мятежные пучины
На островах искусственных селил,
Уж рассекал небесные равнины
По прихоти им вымышленных крил;
Всё на земле движением дышало,
Всё на земле как будто ликовало.
Исчезнули бесплодные года,
Оратаи по воле призывали
Ветра, дожди, жары и холода,
И верною сторицей воздавали
Посевы им, и хищный зверь исчез
Во тьме лесов, и в высоте небес,
И в бездне вод, сраженный человеком,
И царствовал повсюду светлый мир.
Вот, мыслил я, прельщенный дивным веком,
Вот разума великолепный пир!
Врагам его и в стыд и в поученье,
Вот до чего достигло просвещенье!
Прошли века. Яснеть очам моим
Видение другое начинало:
Что человек? что вновь открыто им?
Я гордо мнил, и что же мне предстало?
Наставшую эпоху я с трудом
Постигнуть мог смутившимся умом.
Глаза мои людей не узнавали;
Привыкшие к обилью дольных благ,
На всё они спокойные взирали,
Что суеты рождало в их отцах,
Что мысли их, что страсти их, бывало,
Влечением всесильным увлекало.
Желания земные позабыв,
Чуждаяся их грубого влеченья,
Душевных снов, высоких снов призыв
Им заменил другие побужденья,
И в полное владение свое
Фантазия взяла их бытие,
И умственной природе уступила
Телесная природа между них:
Их в эмпирей и в хаос уносила
Живая мысль на крылиях своих;
Но по земле с трудом они ступали,
И браки их бесплодны пребывали.
Прошли века, и тут моим очам
Открылася ужасная картина:
Ходила смерть по суше, по водам,
Свершалася живущего судьбина.
Где люди? где? Скрывалися в гробах!
Как древние столпы на рубежах,
Последние семейства истлевали;
В развалинах стояли города,
По пажитям заглохнувшим блуждали
Без пастырей безумные стада;
С людьми для них исчезло пропитанье;
Мне слышалось их гладное блеянье.
И тишина глубокая вослед
Торжественно повсюду воцарилась,
И в дикую порфиру древних лет
Державная природа облачилась.
Величествен и грустен был позор
Пустынных вод, лесов, долин и гор.
По-прежнему животворя природу,
На небосклон светило дня взошло,
Но на земле ничто его восходу
Произнести привета не могло.
Один туман над ней, синея, вился
И жертвою чистительной дымился.
Есть бытие; но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье;
Меж них оно, и в человеке им
С безумием граничит разуменье.
Он в полноте понятья своего,
А между тем, как волны, на него,
Одни других мятежней, своенравней,
Видения бегут со всех сторон,
Как будто бы своей отчизны давней
Стихийному смятенью отдан он;
Но иногда, мечтой воспламененный,
Он видит свет, другим не откровенный.
Созданье ли болезненной мечты,
Иль дерзкого ума соображенье,
Во глубине полночной темноты
Представшее очам моим виденье?
Не ведаю; но предо мной тогда
Раскрылися грядущие года;
События вставали, развивались,
Волнуяся подобно облакам,
И полными эпохами являлись
От времени до времени очам,
И наконец я видел без покрова
Последнюю судьбу всего живого.
Сначала мир явил мне дивный сад;
Везде искусств, обилия приметы;
Близ веси весь и подле града град,
Везде дворцы, театры, водометы,
Везде народ, и хитрый свой закон
Стихии все признать заставил он.
Уж он морей мятежные пучины
На островах искусственных селил,
Уж рассекал небесные равнины
По прихоти им вымышленных крил;
Всё на земле движением дышало,
Всё на земле как будто ликовало.
Исчезнули бесплодные года,
Оратаи по воле призывали
Ветра, дожди, жары и холода,
И верною сторицей воздавали
Посевы им, и хищный зверь исчез
Во тьме лесов, и в высоте небес,
И в бездне вод, сраженный человеком,
И царствовал повсюду светлый мир.
Вот, мыслил я, прельщенный дивным веком,
Вот разума великолепный пир!
Врагам его и в стыд и в поученье,
Вот до чего достигло просвещенье!
Прошли века. Яснеть очам моим
Видение другое начинало:
Что человек? что вновь открыто им?
Я гордо мнил, и что же мне предстало?
Наставшую эпоху я с трудом
Постигнуть мог смутившимся умом.
Глаза мои людей не узнавали;
Привыкшие к обилью дольных благ,
На всё они спокойные взирали,
Что суеты рождало в их отцах,
Что мысли их, что страсти их, бывало,
Влечением всесильным увлекало.
Желания земные позабыв,
Чуждаяся их грубого влеченья,
Душевных снов, высоких снов призыв
Им заменил другие побужденья,
И в полное владение свое
Фантазия взяла их бытие,
И умственной природе уступила
Телесная природа между них:
Их в эмпирей и в хаос уносила
Живая мысль на крылиях своих;
Но по земле с трудом они ступали,
И браки их бесплодны пребывали.
Прошли века, и тут моим очам
Открылася ужасная картина:
Ходила смерть по суше, по водам,
Свершалася живущего судьбина.
Где люди? где? Скрывалися в гробах!
Как древние столпы на рубежах,
Последние семейства истлевали;
В развалинах стояли города,
По пажитям заглохнувшим блуждали
Без пастырей безумные стада;
С людьми для них исчезло пропитанье;
Мне слышалось их гладное блеянье.
И тишина глубокая вослед
Торжественно повсюду воцарилась,
И в дикую порфиру древних лет
Державная природа облачилась.
Величествен и грустен был позор
Пустынных вод, лесов, долин и гор.
По-прежнему животворя природу,
На небосклон светило дня взошло,
Но на земле ничто его восходу
Произнести привета не могло.
Один туман над ней, синея, вился
И жертвою чистительной дымился.
Евгений Баратынский, <1827>
В 1828 г. в альманахе «Северные цветы» (издание Пушкина и Дельвига) появилось стихотворение Баратынского под выразительным заглавием «Последняя смерть» . Позднее, анализируя это стихотворение, Белинский назовет его «апофеозой» всей поэзии Баратынского.
Композиционно стихотворение делится на 3 части - три видения предстают перед автором, усиливая ужасающие картины гибели всего живого, как естественный результат владычества техники. Три видения - три исторические эпохи дальнейшего развития человечества. Первая - захватывает своим величием:
Сначала мир явил мне дивный сад;
Везде искусств, обилия приметы;
Близ веси весь и подле града град,
Везде дворцы, театры, водометы.
Но своим расцветом эта эпоха «светлого мира» обязана подчинению природных стихий - происходит разрыв между человеком и природой:
Везде народ, и хитрый свой закон
Стихии все признать заставил он.
Уж он морей мятежные пучины
На островах искусственных селил,
Уж рассекал небесные равнины...
Подчинив себе «небесные стихии», заставив служить и «ветры, дожди, жары и холода», уничтожив голод, человек нарушил незримый баланс, всегда существующий в природе:
...и хищный зверь исчез
Во тьме лесов и в высоте небес,
И в бездне вод, сраженной человеком.
Но по-прежнему все кажется незыблемым в этом царстве разума, кипучей и бурлящей жизненной силы:
Все на земле движением дышало,
Все на земле как будто ликовало.
Проходят века, и наступает другая эпоха. Неузнаваемо изменилось человечество - исчезли и мысли и страсти, исчезли земные желания, наступило царство неограниченной фантазии:
Фантазия взяла их бытие,
И умственной природе уступила
Телесная природа между них:
Их в эмпирей и в хаос уносила
Живая мысль на крылиях своих...
Люди сами себя обрекли на полное исчезновение, на вымирание:
Но по земле с трудом они ступали,
И браки их бесплодно пребывали.
Третья эпоха - эпоха разрушения и смерти:
Последние семейства истлевали;
В развалинах стояли города...
Кажется, что время повернуло вспять:
И в дикую порфиру древних лет:
Державная природа облачилась.
Технический прогресс привел к исчезновению людей, но природа вечна, ибо она сильнее человека:
Величествен и грустен был позор
Пустынных вод, лесов, долин и гор.
По-прежнему, животворя природу,
На небосклон светило дня взошло,
Но на земле ничто его восходу
Произвести привета не могло.
Один туман над ней, синея, вился
И жертвою чистительной дымился.
Неограниченное господство разума, технические достижения эпохи «просвещения» готовят человечество к «последнней смерти», так как они нарушают извечную гармонию в сложившихся и установившихся отношениях человека и природы, убежден Баратынский. Невозможна, немыслима гармония между духовной жизнью общества и техническим прогрессом (как несовместимы интересы духовные и интересы материальные). «Жизнь как добыча смерти, разум как враг чувства, истина как губитель счастия» - вот откуда проистекает элегический тон поэзии Баратынского. В этом стихотворении с особой силой проявился «антипросветительский скептицизм Баратынского, - подчеркивает И.М. Семенко, - и он вдвойне скептик и по отношению к идеалам любомудров».
Может быть, не случайно среди повторяющихся элегических мотивов поэзии Баратынского 1830-1840-х гг. звучит тоска по прекрасному, по слиянию души поэта с миром природы:
Что с нею, что с моею душой?
С ручьем она ручей
И с птичкой птичка! с ним журчит,
Летает в небе с ней!
Затем так радует ее
И солнце и весна!
Ликует ли, как дочь стихий,
На пире их она?
Что нужды! счастлив, кто на нем
Забвенье мысли пьет,
Кого далеко от нее
Он, дивный, унесет!
«Весна, весна», 1834
Минуты радостного общения с миром природы поэт предпочитает соблазнам мирской суеты, славе, даже «мечтаньям свободы».
1 Эти мысли о вражде прогресса и духовной жизни Баратынский выскажет и в своем стихотворении «Приметы» (1839):
Пока человек естества не пытал
Горнилом, весами и мерой,
Но детски вещаньям природы внимал
Ловил ее знаменья с верой,
Покуда природу любил он, она
Любовью ему отвечала.
Человечество процветало - человек и природа были едины:
О нем дружелюбной заботы полна
Язык для него обретала.
Но случилось непоправимое; поскольку человек:
Но, чувство презрев, он доверил уму;
Вдался в суету изысканий...
И сердце природы закрылось ему,
И нет на земле прорицаний.
Стихотворение «Последняя смерть» — яркий пример философской лирики Баратынского. Это редкая в лирической жанровой форме антиутопия, ставящая под сомнение всесилие человеческого разума. Ученик французской рационалистической школы, Баратынский отходит в этом стихотворении от ее принципов и ставит проблему насилия человеческого разума над природой, которое ведет к разладу гармонического устройства и мироздания и самого человека. Последняя смерть – глобальная смерть всего человечества.
Стихотворение построено на контрасте чаемых людских надежд и не учитываемых в традиционно прагматических позитивистских подходах следствиях «разумного» вмешательства в природу, стремления человека переписать её законы по своему произволу. Отсюда – два компонента основной части: сначала поэт описывает картину расцвета человеческой цивилизации, торжество человеческого разума над природой, затем, по контрасту, гибель человечества от собственного своеволия.
В первых двух строфах описывается снисходящее к лирическому герою откровение:
Есть бытие; но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье…
Герой погружается в особое состояние, не определимое привычными формулами. На уровне интуиции к нему приходят видения о будущем человечества.
Как будто бы своей отчизны давней
Стихийному смятенью отдан он…
Очевидно, автор намекает на платоновские идеи о памяти души о своей первоначальной отчизне. По Платону, души обитают в мире идей и именно из него попадают на Землю в тела людей. Пока душа живет на Земле, она смутно помнит о другом мире, и воспоминания могут иногда смущать разум человека.
Используя эпитеты «стихийное смятенья», «воспламененная мечта», сравнение «как волны», автор показывает, что руководит героем не разум. Не логическим путем к герою приходит осознание грядущих событий — а именно через откровение. Он задается риторическим вопросом о характере обретаемого знания: «Созданье ли болезненной мечты, иль дерзкого ума соображенье?» . Но так как это состояние глубокой «полночной темноты», становится ясно, что герой постигает будущее интуитивно. Разум обычно сравнивают со светом, чистотой и уверенностью. Например, в стихотворении «Вакхическая песня» А.С. Пушкина:
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Поэт сравнивает разум с солнцем, рассеивающим тьму суеверий и ложных истин.
Герой Баратынского погружен в темноту, находится на грани безумия. Перед ним разворачивается ход истории человечества:
Сначала мир явил мне дивный сад;
Везде искусств, обилия приметы…
Перед героем предстала картина расцвета человеческой цивилизации. Разум человека подчинил себе природу, создал искусственную сушу и машины, нашел способ управлять погодой. Весь мир живет по замыслу людскому. Они проникли в самые недоступные места на планете. Описание земного рая проникнуто движением и счастьем. Динамики описанию придают глаголы «селил», «рассекал», «дышало», «ликовало». Человечество и окружающий мир оказываются как будто едиными. Анафора «всё на земле движением дышало, всё на земле как будто ликовало» усиливает впечатление единства. Данная проговорка – «как будто» — придает оттенок сомнения однозначности описания. Человек, хотя и подчинил природу, живет в кажущейся гармонии с ней. Для автора такое согласие – идеал, к которому люди стремились на протяжении многих веков своей истории. Он употребляет эпитеты «светлый», «дивный», «великолепный». Картина мира создает впечатление полноты, всеохваченности с помощью слов «все на земле», «везде дворцы, театры, водометы, везде народ». Природа подчинена человеку, который обольщен в свою очередь своими достижениями. Он создал «искусственные» острова, «вымышленные» крылья. Обольщается и сам автор: «вот разума великолепный пир!» Но у каждого явления есть оборотная сторона, после любого расцвета приходит упадок, поэтому победа над природой оборачивается для человека физической деградацией и гибелью:
Желания земные позабыв,
Чуждаяся их грубого влеченья,
Душевных снов, высоких снов призыв
Им заменил другие побужденья,
И в полное владение свое
Фантазия взяла их бытие,
И умственной природе уступила
Телесная природа между них:
Их в эмпирей и в хаос уносила
Живая мысль на крылиях своих;
Но по земле с трудом они ступали,
И браки их бесплодны пребывали.
Кажущаяся неразумность устройства мира обеспечивала возможность гармонии телесного и духовного начал. Но как только он полностью переустроил по своему произволу и нарушил природное равновесие сил, гармония нарушилась. Настала эпоха стагнации, человечество утратило интерес к земному существованию. Наполняя смыслом свою духовную жизнь, оно питало отвращение ко всему реальному, физическому. Чувства они считали «грубыми». Картина застоя по контрасту с описанием расцвета лишена движения. Автор использует мало глаголов («взирали», «заменил», «уносила»), он заменяет их деепричастиями, которые выражают всего лишь признак действия: «позабыв», «чуждаясь».
Действительно, в стихотворении показано, что человечество переживает эпоху своей старости, угасания физических сил. Само это состояние заключает в себе зерно смерти, на которую намекает традиционно связанный с ней мотив сна. Души людей жили полной жизнью: «фантазия взяла их бытие». Их мысли парили в небе, они добились совершенства духовного начала, но их физическая природа осталась без внимания, невостребованной. Похожая картина представлена в стихотворении «Приметы» (1839) года. Пока человек не пытался проникнуть в законы природы и изменить их, а доверял ей, любил ее, она отвечала ему взаимностью:
Покуда природу любил он, она
Любовью ему отвечала,
О нем дружелюбной заботы полна,
Интуитивно человек понимал природу, ее знаки, природа обретала внятный для человека невербальный язык: ворон, предупреждающий об опасности, волк, пророчащий победу, затмение солнца в «Слове о полку Игореве», останавливающее князя, но которому он не верит и терпит поражение. Но как только человек доверился исключительно разуму, не верящего в такого рода знамения, его связь с природой разрушилась:
Но, чувство презрев, он доверил уму;
Вдался в суету изысканий…
И сердце природы закрылось ему,
Баратынский уверен, что, перестав доверять своим чувствам, своей интуиции, люди утратили связь с природой. Разум ведет их по пути неистинному. Он, как змей, уговаривает их сорвать запретный плод познания. Такое поведение может привести к тому, что натура изгонит человечество с Земли, как Бог изгнал Адама и Еву. Картина гибели человечества описывается в «Последней Смерти»:
Прошли века, и тут моим очам
Открылася ужасная картина:
Ходила смерть по суше, по водам,
Свершалася живущего судьбина.
Где люди? где? Скрывалися в гробах!
Как древние столпы на рубежах,
Последние семейства истлевали;
В развалинах стояли города,
По пажитям заглохнувшим блуждали
Без пастырей безумные стада;
С людьми для них исчезло пропитанье;
Мне слышалось их гладное блеянье.
Пир разума оборачивается общим оскудением:
Величествен и грустен был позор
Пустынных вод, лесов, долин и гор.
По-прежнему животворя природу,
На небосклон светило дня взошло,
Но на земле ничто его восходу
Произнести привета не могло.
Один туман над ней, синея, вился
И жертвою чистительной дымился.
Образ смерти здесь приобретает глобальное, обобщенное значение, как смерти всего человечества в целом. Она опустошительна. Автор описывает картину разрушения цивилизации, картину апокалипсиса: развалины городов, брошенные стада домашних животных. Она ужасна, так как страшно видеть такой итог человеческого существования. Но она при этом поучительна. Люди пошли по неправильному пути, они, по сути, сами приблизили смерть, презрев физическую жизнь. Баратынский показывает результат деятельности человека, выбравшего технократический путь развития, нарушившего единство телесного и духовного начал, гармоничное согласие с природой.
После гибели человечества жизнь не останавливается, природа восстанавливается, возвращается в свое естественное, первоначальное состояние:
И тишина глубокая вослед
Торжественно повсюду воцарилась,
И в дикую порфиру древних лет
Державная природа облачилась.
Натура снова царствует на Земле. Она облеклась в царственные одежды — порфиру, ей соответствуют эпитеты «торжественная», «державная». Мир не погиб вместе с людьми, он продолжил свое существование. Для автора вернувшая свое естество природа величественна, хотя и грустна. Она сознательно очищает себя от навязанных человеком законов и оков, приносит его в жертву ради сохранения своего естества, начинает жить своей жизнью.
Смерть в этом стихотворении персонифицирована в образе некоего страшного существа, которое бродит по миру, оставляя после себя глубокую тишину (образ беззвучия). Она связана традиционно для лирики Баратынского с мотивом рока. Уничтожая следы человеческой цивилизации, смерть служит судьбе и исполняет волю рока. Смерти сопутствуют мотивы тления («истлевали») и тишины, что следует за смертью («и тишина глубокая вослед»). Смерть служит и самой природе, принося человечество в жертву ради сохранения естественного мирового равновесия. В этой же роли она изображается в стихотворении «Смерть», однако для наблюдателя она представляется пугающей, опустошительной, является вестником судьбы, с не Создателя. После нее приходят тишина и грусть.
Последняя смерть – гибель всего человечества в результате выбора неправильного (с точки зрения автора) пути развития. Люди потеряли связь с природой. Они жили в своеобразной раю (природа Земли = рай), но нарушили царившую гармонию, желая узнать тайны бытия, за что изгнаны с планеты. Человечество поплатилось за свою гордыню. Оно возомнило себя властителем мира. Но смерть расставила все на свои места. Как для отдельного человека смерть – конец жизни, так и для человечества смерть – конец существования. Она очищает мир, восстанавливает былой порядок вещей, уничтожает все следы цивилизации, возвращает натуре древнее величие. «Разума великолепный пир» превращается в развалины городов, обездоленность и голод домашних животных. Природа вынесла свой приговор, а смерть его исполнила.
Баратынский, таким образом, предрекает печальный конец всему людскому роду и предупреждает, призывает его сохранять единство тела и духа, согласие с природой. Образ смерти в антиутопии нетрадиционен, как и в стихотворении «Смерть», Баратынский Е. А. Полн. собр. соч.: В 2 т. / Гл. ред. М.Л. Гофман. Т.1. С. 95.
