Братья бунин краткое содержание. Конкретно-историческое и вечное в рассказах Ивана Бунина «Господин из Сан-Франциско» и «Братья. Журнальный мир

Дорога из Коломбо вдоль океана идет в кокосовых лесах. <...> Слева, в их тенистой дали, испещренной солнечным светом, под высоким навесом перистых метелок-верхушек, разбросаны сингалезские хижины, такие низенькие по сравнению с окружающим их тропическим лесом. <...> Справа, среди высоких и тонких, в разные стороны и причудливо изогнутых темно-кольчатых стволов, стелются глубокие шелковистые пески, блещет золотое, жаркое зеркало водной глади и стоят на ней грубые паруса первобытных пирог, утлых сигароподобных дубков. <...> Старику-сингалезу, рикше, жившему в одной из лесных хижин под Коломбо , достался особенный, седьмой номер. <...> Он был черен , очень худ и невзрачен, похож и на подростка и на женщину; посерели его длинные волосы, в пучок собранные на затылке и смазанные кокосовым маслом , сморщилась кожа по всему телу, или, лучше сказать, по костям; на бегу пот ручьями лил с его носа, подбородка и тряпки, повязанной вокруг жидкого таза, узкая грудь дышала со свистом и хрипом; но, подкрепляя себя дурманом бетеля, нажевывая и сплевывая кровавую пену , пачкая усы и губы, бегал он быстро. <...> Колясочка рикши очень мала; она с откидным верхом, колеса ее тонки, оглобли не толще хорошей трости. <...> Подхватив оглобли , старик припадает к земле и летит вперед, едва касаясь земли легкими ступнями. <...> Человек в шлеме, держа палку в конопатых руках , задумался о делах, загляделся - и вдруг он злобно выкатывает глаза: да он мчится совсем не туда, куда надо! <...> Короче сказать, немало палок влетало старику в спину, в черные лопаточки, вечно сдвинутые в чаянии удара, но немало и лишних центов сорвал он с англичан: осадив себя на всем бегу у подъезда какого-нибудь отеля или конторы и бросив оглобли , он так жалостно морщился, так поспешно выкидывал вперед длинные, тонкие руки , сложив ковшиком мокрые обезьяньи ладони, что нельзя было не прибавить. <...> Раз прибежал он домой совсем не в урочное время: в самый жар полдня, когда золотыми стрелами снуют в лесах те лимонные <...>

Братья.pdf

Иван Алексеевич Бунин БРАТЬЯ Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского. Взгляни на братьев, избивающих друг друга. Я хочу говорить о печали. Сутта Нипата. Дорога из Коломбо вдоль океана идет в кокосовых лесах. Слева, в их тенистой дали, испещренной солнечным светом, под высоким навесом перистых метелок-верхушек, разбросаны сингалезские хижины, такие низенькие по сравнению с окружающим их тропическим лесом. Справа, среди высоких и тонких, в разные стороны и причудливо изогнутых темно-кольчатых стволов, стелются глубокие шелковистые пески, блещет золотое, жаркое зеркало водной глади и стоят на ней грубые паруса первобытных пирог, утлых сигароподобных дубков. На песках, в райской наготе, валяются кофейные тела черноволосых подростков. Много этих тел плещется со смехом, криком и в теплой прозрачной воде каменистого прибрежья... Казалось бы, зачем им, этим лесным людям, прямым наследникам земли прародителей, как и теперь еще называют Цейлон, зачем им города, центы, рупии? Разве не всё дают им лес, океан, солнце? Однако, входя в лета, одни из них торгуют, другие работают на рисовых и чайных плантациях, третьи - на севере острова - ловят жемчуг, спускаясь на дно океана и поднимаясь оттуда с кровавыми глазами, четвертые заменяют лошадей, - возят европейцев по городам и окрестностям их, по темно-красным тропинкам, осененным громадными сводами лесной зелени, по тому "кабуку", из которого и был создан Адам: лошади плохо переносят цейлонский зной, всякий богатый резидент, который держит лошадь, отправляет ее на лето в горы, в Кэнди, в Нурилью. На левую руку рикши, между плечом и локтем, англичане, нынешние хозяева острова, надевают бляху с номером. Есть простые номера, есть особенные. Старику-сингалезу, рикше, жившему в одной из лесных хижин под Коломбо, достался особенный, седьмой номер. "Зачем, - сказал бы Возвышенный, - зачем, монахи, захотел этот старый человек умножить свои земные горести? Затем, Возвышенный, захотел этот старый человек умножить свои земные горести, что был он движим земной любовью, тем, что от века призывает все существа к существованию". Он имел жену, сына и много маленьких детей, не боясь того, что "кто имеет их, тот имеет и заботу о них". Он был черен, очень худ и невзрачен, похож и на подростка и на женщину; посерели его длинные волосы, в пучок собранные на затылке и смазанные кокосовым маслом, сморщилась кожа по всему телу, или, лучше сказать, по костям; на бегу пот ручьями лил с его носа, подбородка и тряпки, повязанной вокруг жидкого таза, узкая грудь дышала со свистом и хрипом; но, подкрепляя себя дурманом бетеля, нажевывая и сплевывая кровавую пену, пачкая усы и губы, бегал он быстро. Движимый любовью, он не для себя, а для семьи, для сына хотел счастья, того, что не суждено было, не далось ему самому. Но по-английски знал плохо, названия мест, куда надо было бежать, разбирал не сразу и часто бежал наугад. Колясочка рикши очень мала; она с откидным верхом, колеса ее тонки, оглобли не толще хорошей трости. И вот влезает в нее большой белоглазый человек, весь в белом, в белом шлеме, в грубой, но дорогой обуви, усаживается плотно, кладет нога на ногу и сдержанноповелительно, в горло себе, каркает. Подхватив оглобли, старик припадает к земле и летит вперед, едва касаясь земли легкими ступнями. Человек в шлеме, держа палку в конопатых руках, задумался о делах, загляделся - и вдруг он злобно выкатывает глаза: да он мчится совсем не туда, куда надо! Короче сказать, немало палок влетало старику в спину, в черные лопаточки, вечно сдвинутые в чаянии удара, но немало и лишних центов сорвал он с англичан: осадив себя на всем бегу у подъезда какого-нибудь отеля или конторы и бросив оглобли, он так жалостно морщился, так поспешно выкидывал вперед длинные, тонкие руки, сложив ковшиком мокрые обезьяньи ладони, что нельзя было не прибавить. Раз прибежал он домой совсем не в урочное время: в самый жар полдня, когда золотыми стрелами снуют в лесах те лимонные птички, что называются солнечными, когда так весело и резко вскрикивают зеленые попугаи, срываясь с деревьев и радугой сверкая в пестроте лесов, в их тени и лаковом блеске, когда так сладко и тяжело пахнут в оградах старых буддийских вихар, крытых

Путь из Коломбо простирался рядом с океаном. На берегу загорали местные подростки. Подрастая, они шли работать на плантации, собирали жемчужины и заменяли лошадей - катали европейцев, так как животные не переносили постоянную жару.

Англичане выдавали рикшам бляшки с номерами. Они должны были вешать их на левое запястье. Бляха с седьмой цифрой досталась старику-рикше, который жил в лесной полу заброшенной хижине недалеко от Коломбо. Мужчина жил с супругой, сыном и маленькими ребятишками, которых надо было прокормить. Рикша был поседевший и худой, но бегал он довольно быстро.

Старик желал лучшей жизни для сына, поэтому трудился без устали. Языка европейцев он вообще не понимал, бывало бежал не туда, пока англичанин не стукал его тростью по лопаткам. Но иногда удавалось заработать и лишние центы, благодаря жалобному виду.

Однажды мужчина вернулся пораньше, чем обычно. Солнце палило беспощадно, был самый разгар рабочего дня. Он уставший лег на постель, а к вечеру скончался. Супруга старика проплакала тогда всю ночь, старший сын находился с ней. Подросток не ожидал такой скоротечной смерти родителя, все думы его были о невесте - девочки 13-ти лет, которая проживала в деревне по соседству.

Парнишка был крепкого сложения и загорелый. Он забрал бляху отца и спешно направился в город. Сначала парень бегал за другими рикшами, пытаясь запомнить английские уличные названия, потом стал работать и откладывать средства на будущую счастливую семейную жизнь. Вскоре по возвращению в родной дом юноша узнал, что его невеста пропала в городе. Папа девушки искал ее три дня, но вернулся довольный и ничего не объясняя. Узнать правду рикше так и не сумел, он пару суток просидел в хижине и вновь подался в Коломбо. Так трудился парень полгода, откладывая деньги. Со стороны казалось, что о возлюбленной рикша даже не вспоминал..

Однажды утром один европеец выбрал рикшу под седьмым номером. На вид парень был гораздо выносливее и крепче, чем остальные. Англичанин был в белой одежде, спокоен и самоуверен. И молодой рикша побежал на Йорк-Стрит, обгоняя других извозчиков.

Это был март - самый жаркий месяц. Парень бежал быстро-быстро, но пота на нем не было. Компания остановилась недалеко от дома, построенного когда-то голландцами. Европеец пошел выпить чаю и покурить сигары, рикша же дожидался его под развесистым деревом на улице.

Потом англичанин долго ходил по местным улицам, а юноша следовал за ним, волоча деревянные оглобли. В обед европеец зашел в одну пароходную контору, а парень накупил недорогих папирос и выкурил несколько штук подряд. Он сидел молча и наблюдал, как в конторе обсуждали англичане обед в честь прибывшего европейского парохода.

Вечер был далек. Рикша доставил хозяина к отелю и сел наблюдать за приезжими. Его влекла та жизнь, - интересная и неизведанная, которой жили европейцы. Юноша думал, что его невеста была ничуть не хуже тех прекрасных дам, что проходили мимо него - девушка со смуглой кожей, круглыми глазами и милым лицом. Рикша направился в бар, где выпил стакан крепкого виски. До вечера он пребывал в радостном настроении..

Из отеля европеец вышел пьяным. Он приказал рикше возить его по городу, то в одно место, то в другое... Англичанин словно хотел скрыться от чего-то, убить время до званного обеда. К вечеру усталый рикша смотрел на седока с негодованием. Пока господин приводил себя в порядок перед встречей, парень отдыхал в бунгало.

Темнело. Во дворе показался старый индус - заклинатель змей. Рикша прогнал старика, когда тот было собирался достать свою дудку. Пришел европеец и юноша вновь повез его..

Ночью они прибыли к большому двухэтажному дому. На балконе виднелся длинный стол и мужчины в смокингах. Господин вышел из коляски, а рикша попытался проскользнуть во двор, где сидели остальные "коллеги". Вдруг он заметил на одном из этажей девушку в красном японском халате из шелка, с шикарным рубиновым ожерельем и в золотых браслетах на запястьях. Это была пропавшая невеста, не узнать ее было невозможно.

Рикша смотрел на балкон, пока девушка не ушла. Потом юноша осознал, что следует сделать дальше и побежал. Съев чашку риса по пути, парень прибежал к тому самому индусу. Обратно он быстро выходил с коробкой, в которой извивалась змея. Парень купил самую дорогую и маленькую, чей яд убивал сразу. Рикша прибежал на площадь и безбоязненно сел на скамейку, как садились только люди в белых одеждах. От укуса молодой человек съежился на скамейке. Он лежал без чувств..

Вскоре к российскому отплывающему пароходу причалила шлюпка, в которой сидел тот самый господин, пользовавшийся услугами седьмого рикши. После долгих уговоров капитан все же взял его на борт.

До обеда англичанин что-то записывал в тетрадке, а затем быстрыми шагами отправился к остальным. Команда с легкостью разговаривала по-английски с господином, он внимательно слушал и рассказывал о своих путешествиях. Капитан сменил тему разговора и стал спрашивать о колониальных европейских задачах.

Англичанин отвечал, что это страшное явление. Он был уверен, что люди разучились чувствовать и бояться. Вскоре команда ушла и остался лишь капитан. Европеец продолжил.. Господин рассказывал, что в Европе давно потеряна вера в Всевышнего. Люди же совсем не ощущают страха..

Путешествуя по всему земному шару, восторгаясь им, мы лишь пытаемся убежать от самих себя! Среди туземцев, на первозданной земле, которую мы зовем своими колониями, грабя местных и превращая в рабов - лишь здесь мы ощущаем божество и смерть. Порабощение других - это по-нашему "колониальные задачи".. Когда деление земель закончится воцарится хаос! Мы привыкли возносить свое эго до небес, но лишь в открытом океане можно понять, насколько ничтожна человеческая жизнь, - пояснял европеец.

Капитан внимательно слушал собеседника. Позже он удалился вместе с лакеем. Англичанин погасил лампу и побрел в предоставленную каюту. В темноте шум волн казался еще громче, небо было усыпано мелкими звездами. Судно то и дело мягко переваливалось по волнам, вдали виднелись отдельные всполохи.

Дорога из Коломбо идет вдоль океана. На водной глади качаются первобытные пироги, на шелковых песках, в райской наготе, валяются черноволосые подростки. Казалось бы, зачем этим лесным людям Цейлона города, центы, рупии? Разве не все дают им лес, океан, солнце? Однако, взрослея, они торгуют, работают плантациях, ловят жемчуг, заменяют лошадей - возят европейцев, ведь все знают, что лошади плохо переносят цейлонский зной.

На левую руку рикш англичане, хозяева острова, надевают бляху с номером. Счастливый седьмой номер достался старику-рикше, жившему в одной из лесных хижин под Коломбо. «Зачем, - спросил бы Возвышенный, - старику это?» «Затем, - ответили бы ему, - что захотел он умножить свои земные горести, что движим земной любовью и жаждой жизни». У старика была жена, сын и много маленьких детей, которых надо было кормить. Сам старик был седой, очень худой, сморщенный, невзрачный, похожий на маленькую обезьянку. Пот ручьями лил с него, узкая грудь дышала со свистом, но, подкрепляя себя дурманом бетеля, бегал он быстро.

Старик хотел для сына счастья и тяжело работал. Но английского не знал и часто бежал наугад, пока большой, одетый в белое европеец не осаживал его палкой по спине. Но и немало лишних центов урвал старик, жалостно морщась и выкидывая сложенные ковшиком тонкие руки.

Раз прибежал он домой совсем в неурочное время: в самый жар полдня, когда в лесах все пело и славило бога жизни-смерти Мару, бога «жажды существования». А старый рикша, уже ничего не жаждавший, кроме прекращения мучений, лег в своей хижине и к вечеру умер. Так и не дошел до него голос Возвышенного, призывавший к отречению от земной любви, и за могилой ждала его новая скорбная жизнь, след неправой прежней. Его жена, зубастая старуха, плакала в ту ночь, питая свою скорбь той же неразумной любовью и жалостью. Сын её стоял рядом. Он вечером видел свою невесту, круглолицую тринадцатилетнюю девочку из соседней деревни. Он испугался и удивился такой внезапной смерти отца, но был слишком взволнован любовью, что сильнее любви к отцам, и забыл, что все страдания этого мира - от любви…

Он был легконогий юноша, и Шива позавидовал бы красоте его темного торса, черно-синим волосам, блестящим глазам под длинными ресницами. Отцовскую медную бляху он надел на свою крепкую руку и отправился в город. Сперва он только гонялся за опытными рикшами, запоминая английские названия улиц; потом сам стал зарабатывать, готовясь к своей семье, своей любви. Но однажды, прибежав домой, он опять услышал страшную весть: невеста его ушла в город и пропала. Отец невесты, полный и сытый старик, три дня разыскивал её и, должно быть, что-то узнал, потому что вернулся успокоенный. Он вздыхал, выражая притворную покорность судьбе; он был лукавый, как все торговцы. От него нельзя было добиться правды, а женщины все слабы, и молодой рикша понимал это. Просидев двое суток дома, не притрагиваясь к пище, только жуя бетель, он, наконец, очнулся и опять убежал в Коломбо. О невесте он, казалось, забыл. Он бегал, жадно копил деньги - и нельзя было понять, во что больше он влюблен: в свою беготню или в те монетки, что собирал за нее.

Гуманистический смысл рассказа И.А. Бунина «Братья»

Творчество выдающегося русского мастера слова Ивана Алексеевича Бунина отличается художественной многоплановостью и тематическим разнообразием. Писатель совмещал в своей душе и любовь к родине, России, и интерес к странам древних цивилизаций, и неустанные поиски смысла жизни, и смирение перед непостижимостью мироздания. Вечный путешественник, оторванный от благодатной отечественной почвы и тяжело переживающий разрыв с ней, он многое видел, и это не могло не отразиться в его творчестве. 1900-е годы являются особым периодом в жизни писателя: Бунин отправляется в долгое путешествие по странам Востока, открывшее для него новые горизонты. Так, в 1914 году Иван Алексеевич создает рассказ «Братья», импульсом к которому послужили впечатления, полученные автором во время пребывания в колонии Британии Цейлоне.

На наш взгляд, анализ данного произведения следует начать с выявления смысла его названия. Христианская религия, в лоне которой развивались Старый Свет и Россия, утверждает, что все люди — братья. Эти простые слова известны каждому из нас с детства, приняты как непреложная истина. В рассказе И.А. Бунина один из основных христианских постулатов подтверждается словами Ананды: «Тела наши, господин, различны, но сердце, конечно, одно».

Если мы вернемся к страницам Библии, то перед нами предстанет история о Каине и Авеле, история первого братоубийства на земле. С тех пор ужасный грех, совершенный старшим братом, сердцем которого овладела ненависть, повторяется много раз в самых разнообразных интерпретациях. Библейская история даёт нам ясно понять, что жадность, злоба и прочие грехи приводят к страшным последствиям.

Но естественная, понятная для каждого необходимость «любить ближнего своего», живущая в душе христиан, часто сталкивается со страстями, противоположными ей и порождаемыми искушениями, которые присутствовали во все времена и обострялись в самые трудные для человечества исторические периоды. Те верные, прямые пути, ведущие к гармонии с собой и миром, к христианскому спасению, оказываются в такие минуты забытыми и попранными. Вечные ценности духа — любовь, смирение, сострадание, христианское прощение все чаще подменяются ложными мирскими благами. Звон монет заглушает глухие мольбы о помощи к ближнему своему, исторгающиеся из груди грешника. Тяжелые цепи себялюбия сковывают наше сердце, делают его черствым, бесчувственным к страданиям наших братьев, и вот уже образ «золотого тельца» вытесняет из нашей грешной души образ Божий, к которому должен стремиться каждый христианин. В гонке за властью, материальными благами, страстями нет места смирению.

Обличая бесчеловечный порядок, при котором один брат убивает другого, И.А. Бунин раскрывает перед читателем разные пути двух людей, братьев не во Христе, а в общечеловеческом смысле: юноши-рикши и англичанина-буржуа.

Повествование начинается с идиллической картины единения человека с природой: берега земли прародителей омывает мировой океан, свет, льющийся с небес, согревает людей этой бедной страны. Почему бы не оставить тревоги и не насладиться тихим счастьем? Однако уже зреет конфликт «натурального», «природного» человека и сына цивилизации — англичанина, приехавшего на эту благодатную землю за «золотым тельцом».

Старый рикша тащит на спине живой груз — колонизаторов, пришедших в его страну, чтобы отнять землю у коренных жителей. Он кровью и потом зарабатывает каждую рупию в надежде обеспечить существование своей семьи: «Движимый любовью, он не для себя, а для семьи, для сына хотел счастья, того, что не суждено было, не далось ему самому…». Счастье же это — скромный достаток, спокойствие, честь. Старик, проведший всю свою жизнь в изнурительной гонке за минутой свободы и покоя, получает целую вечность, найдя последний приют в своей бедной лачуге. «Все в лесах пело…, все гонялось друг за другом, радовалось краткой радостью, истребляя друг друга, а старый рикша, уже ничего не жаждавший, кроме прекращения своих мучений, лег в душном сумраке своей мазанки, под ее пересохшей лиственной крышей, шуршащей красными змейками, и к вечеру умер…Жизнь его угасла вместе с солнцем… ». Теперь жестяная бляха переходит с сухой руки мертвеца на сильное запястье юноши, как бы связывая его судьбу с каторжным трудом извозчика на берегу этого цветного, яркого мира.

Что является вечной ценностью для человека? К чему стоит стремиться юноше, не вкусившему от чаши горя, не успевшему очернить свою светлую душу? И.А. Бунин даёт ответ — к любви, единению со своей второй половиной, к семейной жизни в гармонии с ней. Но как быть, если невеста отправлена на невольничий рынок и затем в публичный дом? Молодой человек впрягается в ту же лямку, которую тянул его умерший отец. На руке его горит все та же сакральная цифра 7, как крест, который он должен нести всю свою жизнь, как клеймо, стершее молодость и красоту. Юный рикша заранее обречен на пожизненные физические страдания, говорит И.А. Бунин. Однако это чувство безнадежности связано еще и с испытанием духа юноши. К сожалению, юный рикша выбирает страшный путь — путь самоубийства.

Используя прием контраста, И.А. Бунин описывает другой путь — жизнь англичанина, греховную и порочную. Его душа закостенела, «разучилась чувствовать», он уже не способен сострадать чужому горю. Англичанин в диалоге с капитаном судна говорит: «Бога, религии в Европе давно уже нет, мы при всей своей деловитости и жадности, как лед холодны и к жизни и к смерти: если и боимся ее, то рассудком или же только остатками животного инстинкта. Иногда мы даже стараемся внушать себе эту болезнь, увеличить ее — и все же не воспринимаем, не чувствуем в должной мере… ». Эти слова отражают всю суть того аморального образа жизни, в основе которого лежит пренебрежение к Истине, данной человеку свыше. Герой цинично замечает: «Я участник бурской войны, я, приказывая стрелять из пушек, убивал людей сотнями — и вот не только не страдаю, не схожу с ума, что я убийца, но даже не думаю о них никогда…». Англичанин, преступив одну из основных заповедей Иисуса Христа, даже не раскаивается в содеянном, его сердце мертво, а «глаза его холодны». В Японии он «покупал девочек в месячные жены, в Китае бил палкой по головам беззащитных обезьяноподобных стариков, на Яве и на Цейлоне до предсмертного хрипа загонял рикш…».

Чтобы заполнить пустоту своего внутреннего мира, воскресить в себе хоть какие-то эмоции, англичанин бросается в пучину плотских наслаждений, играет судьбами и жизнями своих бедных «братьев», не задумываясь о том, что его земной жизни когда-то придет конец.

И.А. Бунин сталкивает «братьев» на берегу Индийского океана. Но законы, согласно которым устроен мир несчастного рикши, сводятся к тому, что каждый здесь (в этом мире) «либо убийца, либо убиваемый». Для бедного человека совершенно очевидно, что мировое братство невозможно, так как сытый не поймет голодного, в сердце бесстрастного англичанина не проснется христианское сочувствие к полудикому индийцу. Мечта о христианском братстве утопична и несбыточна при абсолютном развращении нравов с одной стороны и безысходной убогости с другой, считает И.А. Бунин. Люди, рожденные братьями, угнетают, убивают ближнего своего, лишаются человеческого облика. Тем символичней эпиграф, выбранный Буниным для рассказа: «Взгляни на братьев, избивающих друг друга. Я хочу говорить о печали». Конец рассказа пессимистичен, так как автор не допускает раскаяния и обращения к Богу ни одного из братьев и уж тем более объединения их в одной вере.

Старший брат

Юлий Алексеевич Бунин

Николай Дмитриевич Телешов:

Старший брат Бунина - Юлий Алексеевич ‹…› был значительно старше Ивана Алексеевича и относился к нему почти как отец. Влияние его на брата было огромное, начиная с детства. Ему, как человеку широко образованному, любившему, ценившему и понимавшему мировую литературу, Иван Алексеевич очень многим обязан в своем развитии. Любовь и дружба между братьями были неразрывные .

Юлий был на редкость способным, учился блестяще. Например, пока учитель диктовал экстемпорале по-русски, Юлий писал по-латыни. Способен он был и к математическим наукам .

Из дневника:

Скольким ему обязан Ян ‹…› Эти вечные разговоры, обсуждение всего, что появлялось в литературе и в общественной жизни, с самых ранних лет принесли Яну большую пользу. Помогли не надорвать таланта. С юности ему указывалось, что действительно хорошо, а что от лукавого .

Иван Алексеевич Бунин. Из дневника:

Чуть не с детства я был под влиянием Юлия, попал в среду «радикалов» и чуть не всю жизнь прожил в ужасной предвзятости ко всяким классам общества, кроме этих самых «радикалов». О проклятие!

Вера Николаевна Муромцева-Бунина:

Есть (в архиве Бунина. - Сост.) интересная запись о зиме 1883 года:

«Как-то зимой приехали в Елец, остановились в „Ливенских номерах“, и, по обыкновению, взяли меня туда отец и мать, потом из Харькова приехал Юлий, и почти тотчас вслед за этим произошло нечто таинственное и страшное: вечером явился его товарищ Иордан, вывел его в коридор, что-то сказал ему, и они тотчас уехали куда-то, бежали».

Легко можно представить себе, какое это произвело впечатление на всех, особенно на мать. Сын их будущего соседа в Озерках Цвеленева, студент-медик, пошел в народ, был схвачен, будучи переодетым в мужицкую одежду, и за пропаганду сослан в Сибирь. Знали они и о судьбе революционерок, сестер Субботиных, дочерей помещиков в Измалкове, станции Юго-Восточной железной дороги, судившихся по «процессу пятидесяти». И, конечно, когда об этом дошла весть до них, то ужасались до крайности, но им никогда не приходило в голову, что их Юленька, такой тихий, мухи не обидит, принимает участие в революционном движении. ‹…›

Юлию пришлось скрываться от полиции. Родители вестей от него не получали. Мать, конечно, все лето была убита горем. ‹…›

В сентябре 1884 года в сильном волнении «прискакали» в Елец родители Вани и, заехав за ним, отправились на вокзал, где уже, в ожидании поезда, сидел Юлий с двумя жандармами. Они в полном смятении рассказали, что накануне в Озерки вернулся Юлий и быстро был арестован, по доносу их соседа Логофета, как им сообщили.

Юлий Алексеевич был арестован потому, что его адрес нашли в подпольной типографии. Он послал приятелю сапоги, а тот забыл разорвать обертку с адресом отправителя.

Юлий Алексеевич принимал участие в народовольческом движении, был на Липецком съезде; его деятельность заключалась в том, что он писал революционные брошюры под псевдонимом Алексеев. Он не был активным деятелем. Очень конспиративный, с мягкими чертами характера, он и на следователя, вероятно, произвел впечатление случайно замешанного в революционное дело, а потому и отделался легко.

И в гимназии, и в университете ему прочили научную карьеру, но он от нее отказался ради желания приносить пользу народу и бороться с существующим строем. Из всей семьи он один обладал абстрактным мышлением, физически тоже был не похож ни на отца, ни на братьев - был неловок, совершенно не интересовался хозяйством, боялся жены. ‹…› Проводы Юлия были очень тяжелы: когда родители с Ваней вошли в зал третьего класса, то увидали Юлия где-то в дальнем углу, рядом сидели жандармы, оказавшиеся добрыми людьми.

Мать смотрела на сына сухими горячими глазами.

По воспоминаниям Ивана Алексеевича, у Юлия было смущенное лицо, очень худое, на нем была отцовская енотовая шуба, за что один из жандармов похвалил:

В поезде будет холодно; хорошо, что дали шубу.

Мать, услыхав человеческие слова, расплакалась. ‹…›

Ване стало невыносимо, хотя он и вспоминал слова отца:

Ну, арестовали, ну, увезли и, может, в Сибирь сошлют, - даже наверное сошлют, да мало ли их нынче ссылают, и почему и чем, позвольте спросить, какой-нибудь Тобольск хуже Ельца? Нельзя жить плакучей ивой! Пройдет дурное, пройдет хорошее, как сказал Тихон Задонский, - все пройдет.

Но эти слова еще больнее были для Вани. Ему казалось, что весь мир для него опустел. ‹…› Несколько месяцев жил под этим впечатлением, стал серьезнее.

На Рождестве было особенно грустно. Мать убивалась. Поразило Ваню, что на следующий день, как Логофет донес на Юлия, его убило дерево, которое рубили в его саду .

Борис Константинович Зайцев:

Юлий Алексеевич ‹…› был редактором журнала «Вестник воспитания» из Староконюшенного переулка. Знающие говорили, что это лучший педагогический журнал. ‹…› Юлий Алексеевич всегда сидел в своей квартире-редакции - на стене Св. Цецилия, - читает рукописи, пьет чай и курит. Из окна видна зелень Михайловского сада, в комнатках очень тихо, если зайти часов в двенадцать, то весьма вероятно, что там и Иван Бунин и что они собираются в «Прагу» завтракать.

Юлий Алексеевич невысок, плотен, с бородкой клинушком, небольшими умными глазами, крупной нижней губой, когда читает, надевает очки, ходит довольно мелким шагом, слегка выбрасывая ноги в стороны. Руки всегда за спиной. Говорит баском, основательно, точно продалбливает что-то, смеется очень весело и простодушно. В молодости был народовольцем, служил статистиком, а потом располнел и предстал законченным обликом русского либерала.

Юля, - кричала ему в Литературном кружке веселая молодая дама. - Я вас знаю, вы из либерализма красную фуфайку носите!

Юлий Алексеевич подхохатывал своим скрипучим баском и уверял, что это «не соответствует действительности».

Был он, разумеется, позитивистом и в науку «верил». Жил спокойной и культурной жизнью, с очень общественным оттенком: состоял членом бесчисленных обществ, комиссий и правлений, заседал, «заслушивал», докладывал, выступал на съездах и т. п. Но пошлостей на юбилеях не говорил. Нежно любил брата Ивана - некогда был его учителем и наставником, и теперь жили они хоть отдельно, но виделись постоянно, вместе ездили в Кружок, на «Середу», в «Прагу». На «Середе» Юлий Алексеевич был одним из самых уважаемых и любимых сочленов, хотя и не обладал громким именем. Его спокойный и благородный, джентльменский тон ценили все. Что-то основательное, добротное, как хорошая материя в дорогом костюме, было в нем, и с этим нельзя было не считаться .

Вера Николаевна Муромцева-Бунина. Из дневника:

Когда я вошла в семью Буниных, Юлию было 48 лет. Он был в то время еще совсем молодым человеком, очень жизнерадостным, но быстро теряющимся при всяком несчастьи. ‹…›

По наружности Юлий Алексеевич был в то время довольно полным и казался еще полнее, благодаря его маленькому росту. Фигурой он напоминал Герцена на памятнике в Ницце. Лицо было тоже несколько велико по росту, но освещалось оно умными иногда печальными глазами. Волосы были в то время каштановые, без малейшей седины. Голос был резкий, напоминающий коростеля. Ум несколько скептический, по-бунински горестный, но объективный. Математик по образованию, он обладал тем, чем редко обладают общественные деятели - это широтой ума и ясностью мысли. Он умел быстро ориентироваться в самых запутанных вопросах, конечно, отвлеченного характера.

Общественная деятельность, журнал, газетная работа - все это было как бы служение долгу, но тяга душевная у него была к литературе. Я думаю, что мало найдется русских, кто бы так хорошо знал всю русскую литературу. ‹…› Он обладал необыкновенно правильным литературным чутьем. Сам никогда ничего не писавший из художественных вещей, он превосходно разбирался во всех вопросах, касавшихся сферы этого творчества. Это свойство его ценили и понимали все знавшие его писатели, а потому он был бессменным председателем «Старой Среды», так же и председателем «Молодой Среды». Был он и председателем вторичной комиссии в Литературно-Художественном кружке, а в последние годы он был одним из редакторов в «Книгоиздательстве Писателей в Москве».

В нем было редкое сочетание пессимистического настроенного ума с необыкновенно жизнерадостной натурой. Он был добр, умел возбуждать к себе добрые чувства людей. К нему шли за советом, за помощью, с просьбой выручить из беды. ‹…› В практической жизни он был до странности беспомощен. ‹…› Он стал редактировать с вместе с др. Михайловым педагогический журнал, потому что ему было вместе с жалованием предложена квартира с отоплением, освещением, и полный пансион. ‹…› Юлий Алексеевич был барин, да, именно барин. ‹…› Делаю потому, что хочу, что считаю нужным .

Борис Константинович Зайцев:

Надвигались страшные зимы 1919–1920 годов. ‹…› Ни «Русских ведомостей», ни «Вестника воспитания» уже не существовало. Юлий был грустен, недомогал. Пальто его совсем обтрепалось, шапочка тоже. Из Михайловского флигелька его выжили. ‹…› Как и все, жил он впроголодь.

‹…› Нужен был медицинский уход, лечение, правильное питание… в тогдашней-то голодной Москве!

После долгих хождений, обивания порогов его устроили в сравнительно приличный дом отдыха для писателей и ученых в Неопалимовском. Там можно было жить не более, кажется, шести недель. ‹…› Раза два ему срок продлили, но потом пришлось уступить место следующему, перебраться в какой-то приют для стариков в Хамовниках.

Я был у него там в теплый июньский день. Юлий сидел в комнате грязноватого особняка, набивал папиросы. На железных кроватях с тоненькими тюфячками валялось несколько богаделенских персонажей. Мы вышли в сад. Прошлись по очень заросшим аллеям, помню, зашли в какую-то буйную, глухую траву у забора, сидели на скамеечке и на пеньке. Юлий был очень тих и грустен.

Нет, - сказал на мои слова о брате, - мне Ивана уже не увидеть. ‹…›

Через несколько дней Юлий обедал у меня в Кривоарбатском. Обедал! В комнате, где жена стряпала и стирала, где я работал, а дочь училась, он съел тарелку супа и, правда, кусочек мяса.

Как у вас хорошо! - все говорил он. - Как вкусно, какая комната!

Больше живым я его уже не видал.

В июле представитель нашего Союза добился от власти, чтобы Юлия Алексеевича поместили в лечебницу. Назначили больницу имени Семашко - «лучшее, что мы можем предложить». Когда племянник привез Юлия Алексеевича в это «лучшее», то врач задумчиво сказал ему: «Да, что касается медицинского ухода, у нас вполне хорошо… но знаете… кормить-то больных нечем».

Юлий Алексеевич, впрочем, не затруднил собою, своей жизнью и питанием хозяев этого заведения: он просто умер на другой же день по приезде.

Мы хоронили его в Донском монастыре… в сияющий, горячий день, среди зелени и цветов. ‹…› Он лежал в гробу маленький, бритый, такой худенький, так непохожий на того Юлия, который когда-то скрипучим баском говорил на банкетах речи, представлял собой «русскую прогрессивную общественность»… или, забравшись с ногами на кресло, подперев обеими руками голову, так что все туловище наваливалось на стол, читал и правил в Староконюшенном статьи для «Вестника воспитания» .

Вера Николаевна Муромцева-Бунина. Из дневника:

7/20 декабря 1921. Ян из газеты узнал о смерти Юлия Алексеевича. ‹…› После завтрака он пошел отдохнуть, развернул газету и прочел, как он потом рассказывал, «Концерт Юл. Бунина». Перечел, секунду подумал, и решил, что концерт в пользу Юл. Бунина. Подумал: кто такой Юл. Бунин? Наконец, понял то, чего он так боялся. Сильно вскрикнул. Стал ходить по комнате и говорить: «зачем уехал, если бы я там был, то спас бы его».

‹…› Он говорит, что не хочет знать подробностей. Он сразу же похудел. Дома сидеть не может. ‹…› Я его не оставляю. Старается все говорить о постороннем. ‹…› Ян очень растерян. ‹…› Он говорил вечером, что вся его жизнь кончилась: ни писать, ни вообще что-либо делать он уже будет не в состоянии. ‹…›

8 января (26 декабря) 1922. Ян пришел домой очень взволнованный. Стал говорить об Юлии. - «Если бы верить в личное бессмертие, то ведь настолько было бы легче, а то невыносимо. ‹…› Я мучаюсь страшно, все время представляю себе, как он в последний раз лег на постель, знал ли он, что это последний раз? Что он был жалок, что умирал среди лишений. А затем - тяжело, что с ним ушла вся прежняя жизнь. Он вывел меня в жизнь, и теперь мне кажется, что это все-таки ошибка, что он жив» .

Иван Алексеевич Бунин. Из дневника:

11/24 Января ‹1922›. Я не страдаю об Юлии так отчаянно и сильно, как следовало бы, м. б., потому, что не додумываю значения этой смерти, не могу, боюсь… Ужасающая мысль о нем часто как далекая, потрясающая молния… Да можно ли додумывать? Ведь это сказать себе уже совсем твердо: всему конец.

И весна, и соловьи, и Глотово - как все это далеко и навеки кончено! Если даже опять там буду, то какой это ужас! Могила всего прошлого! А первая весна с Юлием - Круглое, соловьи, вечера, прогулки по большой дороге! Первая зима с ним в Озерках, морозы, лунные ночи… Первые Святки, Каменка, Эмилия Васильевна и это «ровно десять нас числом», что пел Юлий… А впрочем - зачем я пишу все это? Чему это помогает? Все обман, обман .