«Золотистого меду струя из бутылки текла…», анализ стихотворения Мандельштама. Осип Эмильевич Мандельштам. «Золотистого меду струя из бутылки текла…
Осип Эмильевич Мандельштам
Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем,— и через плечо поглядела.
Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
Сторожа и собаки,— идешь, никого не заметишь.
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни:
Далеко в шалаше голоса — не поймешь, не ответишь.
После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
Как ресницы, на окнах опущены темные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.
Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,
Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке:
В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот
Золотых десятин благородные, ржавые грядки.
Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена,—
Не Елена — другая — как долго она вышивала?
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
Стихотворение «Золотистого меда струя из бутылки текла…» написано Мандельштамом в августе 1917 года, во время пребывания в Алуште. Сейчас произведение принято печатать без названия. Дважды - в 1918 и 1922 - оно издавалось под заглавием «Виноград», что неудивительно. Его вполне можно воспринимать как подношение древнегреческому богу Дионису. В первой же строке стихотворения читателя ожидает загадка. Почему у Осипа Эмильевича мед течет из бутылки? С практической точки зрения это совершенно неудобно. Чтобы отыскать ответ на вопрос, необходимо обратиться к истории Крымского полуострова. Примерно до окончания Великой Отечественной войны местные жители изготавливали бекмес.
Виноградный бекмес
Для его получения виноградный сок сильно уваривался. Итог - густой сироп медового цвета, который разливался по бутылкам. До первой половины двадцатого столетия бекмес, принятый Мандельштамом за мед, использовался крымчанами вместо дорогого сахара и подавался к чаю в розетках. Момент окончания чаепития и запечатлел в стихотворении Осип Эмильевич: «После чаю мы вышли в огромный коричневый сад…».
После Февральской революции в Крыму волею судеб собралось множество людей талантливых и в разных смыслах примечательных. На полуострове жили политики и предприниматели, деятели искусства, профессора и журналисты. Героиня стихотворения Мандельштама называет Тавриду печальной, но при этом говорит, что скучать там не приходится. Действительно, собравшаяся в Крыму интеллигенция постоянно устраивала интереснейшие мероприятия: концерты, диспуты, театральные представления, выставки. Веселое времяпрепровождение омрачалось одним важным обстоятельством - Гражданская война еще не началась, но голод уже вовсю гулял по Российской империи. К августу 1917 года добрался он и до Крыма. Кроме того, многие из тех, кто приехал на полуостров, оказались там не от большого желания, а подчиняясь сложившимся обстоятельствам. Мандельштам в стихотворении «Золотистого меда струя из бутылки текла…» проводит яркую параллель. Интеллигенцию, фактически запертую в Крыму, он сравнивает с Одиссеем, вынужденно прибывшим на киммерийские земли.
Естественным образом возникает образ Пенелопы - супруги несчастного скитальца. У Осипа Эмильевича верная жена почему-то вышивает, хотя у Гомера ей приходилось заниматься ткачеством. Существует немало версий литературоведов, объясняющих сделанную поэтом ошибку. Одна из них соотносится с биографическими фактами. В Алуште Мандельштам часто общался с Сергеем Судейкиным и его возлюбленной Верой Артуровной Шиллинг.
Художник Сеогей Судейкин
В Крыму она занималась вышивкой, о чем говорит в своем дневнике. Велика вероятность, что Осип Эмильевич соединил два образа - реальный (Веры Артуровны) и мифический (Пенелопы).
Вера Артуровна Шиллинг
Человек в стихотворении способен подчинять себе время. Обратимся вновь к строкам, посвященным супруге Одиссея:
…любимая всеми жена, -
Не Елена - другая, - как долго она вышивала?
Если верить Гомеру, Пенелопа каждую ночь распускала вытканный за день узор. В некотором смысле это позволяло ей поворачивать время вспять, останавливать его. Обратите внимание, как Мандельштам выстраивает повествование в рассматриваемом тексте - медленно, размеренно, слово со словом сцепляется словно нить с нитью. Он не называет имя Пенелопы. Ее образ вводится через другую известную женщину древнегреческой мифологии - Елену. Кажется, что Осип Эмильевич специально останавливает читателей, предлагая им разгадать загадку.
В финале стихотворения Одиссей возвращается домой после долгих скитаний. Будущее крымских затворников поневоле Мандельштам предпочел оставить неясным.
Стихотворение «Золотистого мёда струя из бутылки текла» Мандельштам написал в 1917 г. в Алуште. Стихотворение посвящено Вере и Сергею Судейкиным, которые снимали комнату на даче. У них гостил Мандельштам, ставший свидетелем описанной сцены. По воспоминаниям Веры Судейкиной, им нечем было угостить Мандельштама, кроме мёда и чая, не было даже хлеба. Некоторые исследователи считают, что стихотворение правдиво передаёт содержание беседы Мандельштама и хозяев. Другие усматривают в мифологических образах зашифрованные подтексты и даже символы.
В первых двух изданиях (1918, 1922) стихотворение называлось «Виноград», в последующих названия не имело.
Мифологические аллюзии стихотворения
Мандельштам проводит мифологическую параллель между вынужденно живущими в Тавриде в 1917-1918 гг. беглецами, среди которых множество деятелей культуры и искусства (им не скучно), и Одиссеем. Герой, завоевавший Трою, вынужден был по дороге домой надолго остановиться у киммерийцев. Это место Одиссей называл «печальной областью», а Мандельштам – «печальной Тавридой». Для героев стихотворения всё закончилось по-другому: они так и не попали на родину, через Кавказ уехали во Францию в 1920 г.
Судьба пленников Тавриды неизвестна Мандельштаму в 1917 г. Они, как Одиссей, стоят перед входом в Аид, находящийся как раз в Тавриде, и вопрошают о будущем. Одиссей получил ответ, этим заканчивается стихотворение.
Упоминается также верная Пенелопа, но имя её не называется. Она противопоставляется Елене, своей изменой спровоцировавшей Троянскую войну. Хозяйка комнаты у Мандельштама ассоциируется с Пенелопой. Она красива, «всеми любима» и занимается вышиванием (Пенелопа в мифе пряла, но Мандельштам, очевидно, не очень разбирается в этих ремёслах и называет станок для вышивания ткацким).
Упоминается миф об аргонавтах, плававших за золотым руном. Исследователи спорят, какое отношение имеет этот более ранний миф к истории Одиссея, с которой ассоциируется пребывание в Крыму Судейкиных. Но Мандельштам и Судейкины в беседе упоминали золотое руно, потому что художник Сергей Судейкин оформлял в 1906 г. журнал «Золотое руно», задуманный символистским кружком «Аргонавты». Восклицание «Где же ты, золотое руно?» - это тоска по тому прекрасному времени (журнал прекратил своё существование в 1909 г.), когда можно было спокойно жить, рассуждая о прекрасном и не думая о куске хлеба. Скорее всего, золотое руно не имеет символического значения, заложенного в мифе, то есть не является символом утверждения своих истинных прав (Ясон, добыв золотое руно, хотел добиться справедливости и получить законную царскую власть, но так этого и не достиг).
Ещё один греческий миф, упоминаемый в стихотворении, – культ Бахуса, то есть виноделия, которое Мандельштам называет наукой Эллады в каменистой Тавриде. Все образы, связанные с виноделием, в стихотворении акмеистические, земные: отсутствие людей, ушедших на сезонные работы, катящиеся бочки, готовые принять новое вино, описание виноградников, обновляющихся подвалов, голосов сторожей-татар в шалашах.
Литературное направление и жанр
Стихотворение написано по законам литературного направления акмеизма, приверженцем которого Мандельштам оставался всю жизнь. Материальность образов так сильна, что читатель порой сомневается в их правдивости. Мёд не хранят в бутылках, он быстро теряет текучесть и перестаёт выливаться. Но именно в правдивости образов сила акмеизма. Золотистая жидкость, которую гость и хозяева, тоже не местные, принимают за мёд – сгущенный виноградный сок (такая технология хранения сока существовала у многих восточных народов), который часто использовали при чаепитиях вместо сахара.
Таких примет действительности множество в стихотворении. Например, дом с винным подвалом и колоннами, комнату в котором снимают герои, подобен традиционному греческому дому, где ждала Одиссея Пенелопа.
Не следует искать в стихотворении символы, скорее оно наполнено подтекстами, понятными участникам описанной беседы. Мифологические мотивы важны не сами по себе, а в той степени, в которой они были близки и важны людям в 1917 г., застывшим в ужасе перед надвигающимся хаосом. Жанр стихотворения близок к философскому, но с элементами жанровой сценки и пейзажной лирики.
Тема, основная мысль и композиция
Тема стихотворения отражает тематику беседы Мандельштама и Судейкиных: история, наука, искусство, возвращение домой, верность и любовь, миф об Одиссее. Основная мысль – тоска по прошлому (в восклицании о золотом руне) и страх перед будущим, неизвестностью.
Стихотворение состоит из 6 строф, в которых описывается и беседа между лирическим героем и хозяевами, и их передвижения (дом – виноградник – дом). Но это вынужденно замкнутое пространство открывает перед беседующими всё пространство и время человеческой истории. Они живут как бы и в Алуште, и в дореволюционном любимом Петербурге, и даже в Древней Элладе.
Последняя строфа – мечта повторить судьбу Одиссея, который, пережив лишения и состарившись, вернулся, обогащённый «пространством и временем». Несбывшаяся для героев стихотворения мечта.
Тропы и образы
Зрительные образы Мандельштам передаёт с помощью эпитетов и наречных эпитетов: золотистого мёда струя, тягуче и долго текла, тяжёлые бочки, огромный коричневый сад, тёмные шторы, белые колонны, каменистая Таврида, белая комната.
Метафорические эпитеты создают настроение стихотворения: печальная Таврида, спокойные дни, тяжёлые волны, сонные горы. Эту же роль играет олицетворение дни катятся .
Метафоры стихотворения рождают чёткие зрительные образы: сонные горы обливаются воздушным стеклом (марево над горами в жару),
Сравнение штор в доме с опущенными ресницами превращает весь образ дома в олицетворение.
В описании виноградника Мандельштам одновременно использует метафору и сравнение, утверждая, что виноград живёт, как старинная битва, и метафорически описывая виноградник. В начале 20 в. виноград сажали в шахматном порядке в виде отдельных кустиков, каждый напоминал горбатый круп лошади, на котором сидит кудрявый всадник. Коричневый сад и ржавые грядки – точное описание виноградников Крыма, в которых коричневые грунты оставляли чистыми, выпалывая растительность.
Метафоры последней строфы важны для общей идеи стихотворения. Корабль Одиссея, натрудивший в морях полотно (след, путь корабля), связывается с полотном, которое пряла Пенелопа. Оба эти полотна – материальное выражение времени и пространства, наполненным которыми вернулся Одиссей (метафора).
В стихотворении важны цвета (золотой и золотистый, наводящие на мысль о золотом веке). Вокруг золотого века сосредоточены рассуждения героев. Белая комната, прялка и колонны, вызывающие образ античного мрамора, синева неба и моря, зелень виноградников и коричневая ржавая земля. Стихотворение наполнено движениями, которые, как кажется, приведут к вожделенной цели. Движения разнонаправлены. Это горизонтальные полосы коричневых грядок, моря, корабельного следа, нити, которую прядёт Пенелопа, вертикальные полосы текущего из бутылки мёда, опущенных коричневых штор и белых колонн. Курчавые виноградники образуют спиральные и круговые линии, как и катящиеся бочки-дни. Движения пространства и времени перемешаны в образах.
Время течёт в стихотворении тягуче-медленно, в ожидании. Пространство, сжатое сначала в бутылке, расширяется в комнату, потом в сад, во всё пространство Тавриды и в весь античный мир, чтобы в конце снова сжаться в дом, куда возвращается Одиссей. Это надежда на счастливый конец для современников.
Размер и рифмовка
Стихотворение написано 5-стопным анапестом. Рифмовка перекрёстная. Мужская рифма чередуется с женской.
«Золотистого меду струя из бутылки текла…» Осип Мандельштам
Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем,- и через плечо поглядела.Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
Сторожа и собаки,- идешь, никого не заметишь.
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни:
Далеко в шалаше голоса - не поймешь, не ответишь.После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
Как ресницы, на окнах опущены темные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,
Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке:
В каменистой Тавриде наука Эллады - и вот
Золотых десятин благородные, ржавые грядки.Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена,-
Не Елена - другая - как долго она вышивала?Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
Анализ стихотворения Мандельштама «Золотистого меду струя из бутылки текла…»
Стихотворение «Золотистого меда струя из бутылки текла…» написано Мандельштамом в августе 1917 года, во время пребывания в Алуште. Сейчас произведение принято печатать без названия. Дважды – в 1918 и 1922 – оно издавалось под заглавием «Виноград», что неудивительно. Его вполне можно воспринимать как подношение древнегреческому богу Дионису. В первой же строке стихотворения читателя ожидает загадка. Почему у Осипа Эмильевича мед течет из бутылки? С практической точки зрения это совершенно неудобно. Чтобы отыскать ответ на вопрос, необходимо обратиться к истории Крымского полуострова. Примерно до окончания Великой Отечественной войны местные жители изготавливали бекмес. Для его получения виноградный сок сильно уваривался. Итог – густой сироп медового цвета, который разливался по бутылкам. До первой половины двадцатого столетия бекмес, принятый Мандельштамом за мед, использовался крымчанами вместо дорогого сахара и подавался к чаю в розетках. Момент окончания чаепития и запечатлел в стихотворении Осип Эмильевич: «После чаю мы вышли в огромный коричневый сад…».
После Февральской революции в Крыму волею судеб собралось множество людей талантливых и в разных смыслах примечательных. На полуострове жили политики и предприниматели, деятели искусства, профессора и журналисты. Героиня стихотворения Мандельштама называет Тавриду печальной, но при этом говорит, что скучать там не приходится. Действительно, собравшаяся в Крыму интеллигенция постоянно устраивала интереснейшие мероприятия: концерты, диспуты, театральные представления, выставки. Веселое времяпрепровождение омрачалось одним важным обстоятельством – Гражданская война еще не началась, но голод уже во всю гулял по Российской империи. К августу 1917 года добрался он и до Крыма. Кроме того, многие из тех, кто приехал на полуостров, оказались там не от большого желания, а подчиняясь сложившимся обстоятельствам. Мандельштам в стихотворении «Золотистого меда струя из бутылки текла…» проводит яркую параллель. Интеллигенцию, фактически запертую в Крыму, он сравнивает с Одиссеем, вынужденно прибывшим на киммерийские земли.
Естественным образом возникает образ Пенелопы – супруги несчастного скитальца. У Осипа Эмильевича верная жена почему-то вышивает, хотя у Гомера ей приходилось заниматься ткачеством. Существует немало версий литературоведов, объясняющих сделанную поэтом ошибку. Одна из них соотносится с биографическими фактами. В Алуште Мандельштам часто общался с Сергеем Судейкиным и его возлюбленной Верой Артуровной Шиллинг. В Крыму она занималась вышивкой, о чем говорит в своем дневнике. Велика вероятность, что Осип Эмильевич соединил два образа – реальный (Веры Артуровны) и мифический (Пенелопы).
Человек в стихотворении способен подчинять себе время. Обратимся вновь к строкам, посвященным супруге Одиссея:
…любимая всеми жена, –
Не Елена – другая, – как долго она вышивала?
Если верить Гомеру, Пенелопа каждую ночь распускала вытканный за день узор. В некотором смысле это позволяло ей поворачивать время вспять, останавливать его. Обратите внимание, как Мандельштам выстраивает повествование в рассматриваемом тексте – медленно, размеренно, слово со словом сцепляется словно нить с нитью. Он не называет имя Пенелопы. Ее образ вводится через другую известную женщину древнегреческой мифологии – Елену. Кажется, что Осип Эмильевич специально останавливает читателей, предлагая им разгадать загадку.
В финале стихотворения Одиссей возвращается домой после долгих скитаний. Будущее крымских затворников поневоле Мандельштам предпочел оставить неясным.
Вглядимся в одно стихотворение Мандельштама - «Золотистого меда струя из бутылки текла...» (1917), где несравненное искусство поэта сводить воедино разные образные планы - мирового с домашним, вековечного с житейски обыденным, фантастического с достоверным - достигает высокого совершенства. Вот его начало:
Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем, - и через плечо поглядела.
Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
Сторожа и собаки, - идешь, никого не заметишь.
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни.
Пространство стихотворения поначалу не выходит за пределы дома, в котором поэт оказался гостем. Это пространство заполнено существами и предметами самыми обычными, знакомыми всем и каждому: «хозяйка», «мед», «чай», «виноград», «уксус», «краска», «комната белая», «свежее вино», «подвал» и т.п. Но мы можем догадаться, что образы вещей подобраны строго обдуманно: все предметы - из ряд тех, что пришли к человеку издревле, были с ним от века, всегда и стали согретой человеческим теплом «утварью» (той, что у-твари, близко, рядом с человеком). И потому на них печать благородной старины. Недаром в словосочетании «ржавые грядки» виноградника определение «ржавые» не несет в себе никакого отрицательного смыслового оттенка, напротив - это знак древности труда виноградаря, и не случайно «ржавое» оказывается синонимически близким с «благородным» («благородные, ржавые грядки»).
Благодаря этому художественное время стихотворения из «комнатного», бытового и настоящего легко и естественно переходит в план «большого времени», бесконечно длящегося. И названный переход подкрепляется введением в произведение мифологических имен и образов - Бахус, Елена Прекрасная, Одиссей и его верная жена Пенелопа (имя ее не названо прямо, но подразумевается: «Не Елена - другая, как долго она вышивала?»), «прялка», символ вечной судьбы, и «золотое руно», миф о поиске блаженной земли.
Расширяется также образное пространство стихотворения. Вместе с лирическим героем, гостем крымского дома, мы выходим в «коричневый сад», минуем «белые колонны», видим вдали, на горизонте «сонные горы». Возникающая затем аналогия «каменистой Тавриды» с Элладой и совершающаяся на наших глазах образная метаморфоза, превращение сегодняшнего скромного жилища в гомеровский, мифологический «греческий дом» Пенелопы и Одиссея, бескрайне раздвигают пространственную раму произведения до картины целой ушедшей в прошлое страны, Эллады, всего прекрасного античного мира.
Образы времени и его движения даются по-эллински вещно, через сравнение с предметами домашней утвари: «дни», «как тяжелые бочки», - и мифологически условно, предельно обобщено: Одиссей, «пространством и временем полный». Тем самым создается впечатление весомой полноты времени, а значит, и полноты жизни, с устойчивостью ее коренных законов и ценностей. Вечный дом, вечный - Одиссеев - уход из него и возврат, вечный труд («виноград, как старинная битва», долгое вышивание Пенелопы), неистребимая сладость и веселье бытия («мед», «вино»), нескончаемое ожидание любимого и верность ему - вот они, устои поэтизируемой Мандельштамом жизни.
Цветовая гамма, выдержанная в стихотворении, - коричневое, белое, золотистое и золотое, словно цвета древней фрески или этрусской вазы, - по-своему тоже отсылает наше воображение к монументальной простоте далеких времен. Под стать общему настроению, навеянному подобными ассоциациями, и звуковой фон стихотворения - «тишина», молчаливые горы, неслышная прялка времени. Целостность поэтической картины завершает спокойная, размеренная, певучая интонация стихотворения, его неторопливые, тягучие, как мед, ритмы.
Таким способом сплетая в цепочке ассоциаций сегодняшнее и давно минувшее, скоротечное и непреходящее, обиходное и легендарно-мифологическое, Мандельштам запечатлевает в своем произведении глубокое чувство драгоценности жизни. Драгоценности жизни, если в ней сохраняются и оберегаются некие простые, вечные, фундаментальные начала человеческого бытия. Завораживающая поэтическая сила Мандельштама как раз и коренится в подобном удивительном умении поддерживать в нас, читателях (а каждый из нас нуждается в такой поддержке), чувство бесценности дара жизни.
В творческом развитии Мандельштама выделяются три основные фазы: ранний период, 1910-е годы, - сборник «Камень» (1913, 1916), 20-е годы - сборник «Tristia» (1922), «Вторая книга» (1923), «Стихотворения» (1928), проза и, наконец, период 30-х годов - московские и воронежские стихи (1935-1937), дождавшиеся публикации спустя долгие годы после смерти автора.
В соответствии с этим можно говорить о «трех поэтиках» Мандельштама, как это делает, в частности, М.Л. Гаспаров, который указывает на поэтику классическую, раннюю, затем - «верленовскую», ассоциативную, и, наконец, третью, основанную на философии Бергсона. Однако, на наш взгляд, точнее было бы говорить лишь о разных акцентах в развитии поэтики Мандельштама, нежели о трех ее формациях. Мандельштамовская поэтика при всей своей сложности и многослойности все-таки едина в своих основаниях. Это поэтика классического, хотя и подвижного, равновесия, меры и гармонии, слова-Логоса, фундаментальной «материальности», «телесности» образов и их строения, «камня», связывающего хаотичную стихию жизни. Подобная поэтика, наиболее ярко выраженная в сборнике «Камень», в раннем творчестве, сохраняет свое значение и в дальнейшем. Так, в поздней работе Мандельштама «Разговор о Данте» (1933), в которой разрабатываются во многом уже иные представления поэта об эстетике, символике «камня» принадлежит существенная роль как идее взаимосвязи культур, периодичности времен и «геологических изменений» земной жизни, связи прошлого и будущего.
Подобные начала сохраняют значение основы для искомого и необходимого Мандельштаму поэтического синтеза, все усложняющегося и обогащающегося на протяжении его творческого пути. Акценты же в такого рода синтезе со временем действительно меняются. В сборнике «Tristia» (Пб. - Берлин, 1922) и «Второй книге» (М., 1923) главную ведущую партию исполняет уже не слово-Логос, а слово-Психея, душа. И она, душа, «Психея-жизнь», - своевольна, капризна, как женщина, игрива и иррациональна. Поэт стремится к поэтике «превращений и скрещиваний», к соединению разноприродных начал - крепко сбитого, слаженного композиционного строя и летучих, сновидческих ассоциаций и реминисценций, мифологических и литературных, хочет заговорить языком «кремня и воздуха», как сказано в «Грифельной оде».
«Первой кормилицей» поэзии Мандельштама остается античность. Название его первого сборника послеоктябрьских лет «Tristia» отсылает нас к «Скорбным элегиям» Овидия. Ключевой становится для Мандельштама его ориентация на эллинизм в особом его понимании. В статье «О природе слова» (1922) Мандельштам утверждал, что «русский язык - язык эллинистический», и это значит, что слово его сохраняет свою внутреннюю форму - «плоть», «звучащую и говорящую», «деятельную». «Слово в эллинистическом понимании есть плоть деятельная, разрешающаяся в событие». Подлинный, «внутренний» или «домашний эллинизм», по словам поэта, «адекватный духу русского языка», - «это сознательное окружение человека утварью вместо безразличных предметов, превращение этих предметов в утварь, очеловечивание окружающего мира, согревание его тончайшим телеологическим теплом».
Взгляд на мир, когда все окружающее, предметы, вещи превращаются в нечто «тварное» (у-тварь), подобное человеческому телу и согретое его теплом, действительно схватывает глубину эллинистического мироощущения, которому, как показал А.Ф. Лосев, была органически присуща «интуиция телесности». Конкретность, согретая теплом предметность, «телесность» художественного мира Мандельштама во многом идет отсюда, из стремления поэта оживить древние корни культуры. Из того же источника исходит и мифологизм в творчестве Мандельштама. Своеобразие подхода поэта к античному мифу сказывается, по крайней мере, в трех его гранях: это «современное экспериментирование» с мифом, установка на подсознательное начало, заложенное в древнем мифе и, наконец, «уловление» будущего по шифру прошлого.
