Отрочество произведение. Толстой лев николаевич

Глава I.
ПОЕЗДКА НА ДОЛГИХ

Снова поданы два экипажа к крыльцу петровского дома: один - карета, в которую садятся Мими, Катенька, Любочка, горничная и сам приказчик Яков, на козлах; другой - бричка, в которой едем мы с Володей и недавно взятый с оброка лакей Василий.
Папа, который несколько дней после нас должен тоже приехать в Москву, без шапки стоит на крыльце и крестит окно кареты и бричку.
«Ну, Христос с вами! трогай!» Яков и кучера (мы едем на своих) снимают шапки и крестятся. «Но, но! с Богом!» Кузов кареты и брички начинают подпрыгивать по неровной дороге, и березы большой аллеи одна за другой бегут мимо нас. Мне нисколько не грустно: умственный взор мой обращен не на то, что я оставляю, а на то, что ожидает меня. По мере удаления от предметов, связанных с тяжелыми воспоминаниями, наполнявшими до сей поры мое воображение, воспоминания эти теряют свою силу и быстро заменяются отрадным чувством сознания жизни, полной силы, свежести и надежды.
Редко провел я несколько дней - не скажу весело: мне еще как-то совестно было предаваться веселью, - но так приятно, хорошо, как четыре дня нашего путешествия. У меня перед глазами не было ни затворенной двери комнаты матушки, мимо которой я не мог проходить без содрогания, ни закрытого рояля, к которому не только не подходили, но на который и смотрели с какою-то боязнью, ни траурных одежд (на всех нас были простые дорожные платья), ни всех тех вещей, которые, живо напоминая мне невозвратимую потерю, заставляли меня остерегаться каждого проявления жизни из страха оскорбить как-нибудь ее память. Здесь, напротив, беспрестанно новые живописные места и предметы останавливают и развлекают мое внимание, а весенняя природа вселяет в душу отрадные чувства - довольства настоящим и светлой надежды на будущее.
Рано, рано утром безжалостный и, как всегда бывают люди в новой должности, слишком усердный Василий сдергивает одеяло и уверяет, что пора ехать и все уже готово. Как ни жмешься, ни хитришь, ни сердишься, чтобы хоть еще на четверть часа продлить сладкий утренний сон, по решительному лицу Василья видишь, что он неумолим и готов еще двадцать раз сдернуть одеяло, вскакиваешь и бежишь на двор умываться.
В сенях уже кипит самовар, который, раскрасневшись как рак, раздувает Митька-форейтор; на дворе сыро и туманно, как будто пар подымается от пахучего навоза; солнышко веселым, ярким светом освещает восточную часть неба, и соломенные крыши просторных навесов, окружающих двор, глянцевиты от росы, покрывающей их. Под ними виднеются наши лошади, привязанные около кормяг, и слышно их мерное жевание. Какая-нибудь мохнатая Жучка, прикорнувшая перед зарей на сухой куче навоза, лениво потягивается и, помахивая хвостом, мелкой рысцой отправляется в другую сторону двора. Хлопотунья хозяйка отворяет скрипящие ворота, выгоняет задумчивых коров на улицу, по которой уже слышны топот, мычание и блеяние стада, и перекидывается словечком с сонной соседкой. Филипп, с засученными рукавами рубашки, вытягивает колесом бадью из глубокого колодца, плеская светлую воду, выливает ее в дубовую колоду, около которой в луже уже полощутся проснувшиеся утки; и я с удовольствием смотрю на значительное, с окладистой бородой, лицо Филиппа и на толстые жилы и мускулы, которые резко обозначаются на его голых мощных руках, когда он делает какое-нибудь усилие.
За перегородкой, где спала Мими с девочками и из-за которой мы переговаривались вечером, слышно движенье. Маша с различными предметами, которые она платьем старается скрыть от нашего любопытства, чаще и чаще пробегает мимо нас, наконец отворяется дверь, и нас зовут пить чай.
Василий, в припадке излишнего усердия, беспрестанно вбегает в комнату, выносит то то, то другое, подмигивает нам и всячески упрашивает Марью Ивановну выезжать ранее. Лошади заложены и выражают свое нетерпение, изредка побрякивая бубенчиками; чемоданы, сундуки, шкатулки и шкатулочки снова укладываются, и мы садимся по местам. Но каждый раз в бричке мы находим гору вместо сидения, так что никак не можем понять, как все это было уложено накануне и как теперь мы будем сидеть; особенно один ореховый чайный ящик с треугольной крышкой, который отдают к нам в бричку и ставят под меня, приводит меня в сильнейшее негодование. Но Василий говорит, что это обомнется, и я принужден верить ему.
Солнце только что поднялось над сплошным белым облаком, покрывающим восток, и вся окрестность озарилась спокойно-радостным светом. Все так прекрасно вокруг меня, а на душе так легко и спокойно... Дорога широкой, дикой лентой вьется впереди, между полями засохшего жнивья и блестящей росою зелени; кое-где при дороге попадается угрюмая ракита или молодая березка с мелкими клейкими листьями, бросая длинную неподвижную тень на засохшие глинистые колеи и мелкую зеленую траву дороги... Однообразный шум колес и бубенчиков не заглушает песен жаворонков, которые вьются около самой дороги. Запах съеденного молью сукна, пыли и какой-то кислоты, которым отличается наша бричка, покрывается запахом утра, и я чувствую в душе отрадное беспокойство, желание что-то сделать - признак истинного наслаждения.
Я не успел помолиться на постоялом дворе; но так как уже не раз замечено мною, что в тот день, в который я по каким-нибудь обстоятельствам забываю исполнить этот обряд, со мною случается какое-нибудь несчастие, я стараюсь исправить свою ошибку: снимаю фуражку, поворачиваясь в угол брички, читаю молитвы и крещусь под курточкой так, чтобы никто не видал этого. Но тысячи различных предметов отвлекают мое внимание, и я несколько раз сряду в рассеянности повторяю одни и те же слова молитвы.
Вот на пешеходной тропинке, вьющейся около дороги, виднеются какие-то медленно движущиеся фигуры: это богомолки. Головы их закутаны грязными платками, за спинами берестовые котомки, ноги обмотаны грязными, оборванными онучами и обуты в тяжелые лапти. Равномерно размахивая палками и едва оглядываясь на нас, они медленным тяжелым шагом подвигаются вперед одна за другою, и меня занимают вопросы: куда, зачем они идут? долго ли продолжится их путешествие, и скоро ли длинные тени, которые они бросают на дорогу, соединятся с тенью ракиты, мимо которой они должны пройти. Вот коляска, четверкой, на почтовых быстро несется навстречу. Две секунды, и лица, на расстоянии двух аршин, приветливо, любопытно смотревшие на нас, уже промелькнули, и как-то странно кажется, что эти лица не имеют со мной ничего общего и что их никогда, может быть, не увидишь больше.
Вот стороной дороги бегут две потные, косматые лошади в хомутах с захлестнутыми за шлеи постромками, и сзади, свесив длинные ноги в больших сапогах по обеим сторонам лошади, у которой на холке висит дуга и изредка чуть слышно побрякивает колокольчиком, едет молодой парень ямщик и, сбив на одно ухо поярковую шляпу, тянет какую-то протяжную песню. Лицо и поза его выражают так много ленивого, беспечного довольства, что мне кажется, верх счастия быть ямщиком, ездить обратным и петь грустные песни. Вон далеко за оврагом виднеется на светло-голубом небе деревенская церковь с зеленой крышей; вон село, красная крыша барского дома и зеленый сад. Кто живет в этом доме? есть ли в нем дети, отец, мать, учитель? Отчего бы нам не поехать в этот дом и не познакомиться с хозяевами? Вот длинный обоз огромных возов, запряженных тройками сытых толстоногих лошадей, который мы принуждены объезжать стороною. «Что везете?» - спрашивает Василий у первого извозчика, который, спустив огромные ноги с грядок и помахивая кнутиком, долго пристально-бессмысленным взором следит за нами и отвечает что-то только тогда, когда его невозможно слышать. «С каким товаром?» - обращается Василий к другому возу, на огороженном передке которого, под новой рогожей, лежит другой извозчик. Русая голова с красным лицом и рыжеватой бородкой на минуту высовывается из-под рогожи, равнодушно-презрительным взглядом окидывает нашу бричку и снова скрывается - и мне приходят мысли, что, верно, эти извозчики не знают, кто мы такие и откуда и куда едем?..
Часа полтора углубленный в разнообразные наблюдения, я не обращаю внимания на кривые цифры, выставленные на верстах. Но вот солнце начинает жарче печь мне голову и спину, дорога становится пыльнее, треугольная крышка чайницы начинает сильно беспокоить меня, я несколько раз переменяю положение: мне становится жарко, неловко и скучно. Все мое внимание обращается на верстовые столбы и на цифры, выставленные на них; я делаю различные математические вычисления насчет времени, в которое мы можем приехать на станцию. «Двенадцать верст составляют треть тридцати шести, а до Липец сорок одна, следовательно, мы проехали одну треть и сколько?» и т. д.
- Василий, - говорю я, когда замечаю, что он начинает удить рыбу на козлах, - пусти меня на козлы, голубчик.
Василий соглашается. Мы переменяемся местами: он тотчас же начинает храпеть и разваливается так, что в бричке уже не остается больше ни для кого места; а передо мной открывается с высоты, которую я занимаю, самая приятная картина: наши четыре лошади, Неручинская, Дьячок, Левая коренная и Аптекарь, все изученные мною до малейших подробностей и оттенков свойств каждой.
- Отчего это нынче Дьячок на правой пристяжке, а не на левой, Филипп? - несколько робко спрашиваю я.
- Дьячок?
- А Неручинская ничего не везет, - говорю я.
- Дьячка нельзя налево впрягать, - говорит Филипп, не обращая внимания на мое последнее замечание, - не такая лошадь, чтоб его на левую пристяжку запрягать. Налево уж нужно такую лошадь, чтоб, одно слово, была лошадь, а это не такая лошадь.
И Филипп с этими словами нагибается на правую сторону и, подергивая вожжой из всех сил, принимается стегать бедного Дьячка по хвосту и по ногам, как-то особенным манером, снизу, и, несмотря на то, что Дьячок старается из всех сил и воротит всю бричку, Филипп прекращает этот маневр только тогда, когда чувствует необходимость отдохнуть и сдвинуть неизвестно для чего свою шляпу на один бок, хотя она до этого очень хорошо и плотно сидела на его голове. Я пользуюсь такой счастливой минутой и прошу Филиппа дать мне поправить. Филипп дает мне сначала одну вожжу, потом другую; наконец все шесть вожжей и кнут переходят в мои руки, и я совершенно счастлив. Я стараюсь всячески подражать Филиппу, спрашиваю у него, хорошо ли? но обыкновенно кончается тем, что он остается мною недоволен: говорит, что та много везет, а та ничего не везет, высовывает локоть из-за моей груди и отнимает у меня вожжи. Жар все усиливается, барашки начинают вздуваться, как мыльные пузыри, выше и выше, сходиться и принимают темно-серые тени. В окно кареты высовывается рука с бутылкой и узелком; Василий с удивительной ловкостью на ходу соскакивает с козел и приносит нам ватрушек и квасу.
На крутом спуске мы все выходим из экипажей и иногда вперегонки бежим до моста, между тем как Василий и Яков, подтормозив колеса, с обеих сторон руками поддерживают карету, как будто они в состоянии удержать ее, ежели бы она упала. Потом, с позволения Мими, я или Володя отправляемся в карету, а Любочка или Катенька садятся в бричку. Перемещения эти доставляют большое удовольствие девочкам, потому что они справедливо находят, что в бричке гораздо веселей. Иногда во время жара, проезжая через рощу, мы отстаем от кареты, нарываем зеленых веток и устраиваем в бричке беседку. Движущаяся беседка во весь дух догоняет карету, и Любочка пищит при этом самым пронзительным голосом, чего она никогда не забывает делать при каждом случае, доставляющем ей большое удовольствие.
Но вот и деревня, в которой мы будем обедать и отдыхать. Вот уж запахло деревней - дымом, дегтем, баранками, послышались звуки говора, шагов и колес; бубенчики уже звенят не так, как в чистом поле, и с обеих сторон мелькают избы, с соломенными кровлями, резными тесовыми крылечками и маленькими окнами с красными и зелеными ставнями, в которые кое-где просовывается лицо любопытной бабы. Вот крестьянские мальчики и девочки в одних рубашонках: широко раскрыв глаза и растопырив руки, неподвижно стоят они на одном месте или, быстро семеня в пыли босыми ножонками, несмотря на угрожающие жесты Филиппа, бегут за экипажами и стараются взобраться на чемоданы, привязанные сзади. Вот и рыжеватые дворники с обеих сторон подбегают к экипажам и привлекательными словами и жестами один перед другим стараются заманить проезжающих. Тпрру! Ворота скрипят, вальки цепляют за воротища, и мы въезжаем на двор. Четыре часа отдыха и свободы!

Глава II.
ГРОЗА

Солнце склонялось к западу и косыми жаркими лучами невыносимо жгло мне шею и щеки; невозможно было дотронуться до раскаленных краев брички; густая пыль поднималась по дороге и наполняла воздух. Не было ни малейшего ветерка, который бы относил ее. Впереди нас, на одинаковом расстоянии, мерно покачивался высокий запыленный кузов кареты с важами, из-за которого виднелся изредка кнут, которым помахивал кучер, его шляпа и фуражка Якова. Я не знал, куда деваться: ни черное от пыли лицо Володи, дремавшего подле меня, ни движения спины Филиппа, ни длинная тень нашей брички, под косым углом бежавшая за нами, не доставляли мне развлечения. Все мое внимание было обращено на верстовые столбы, которые я замечал издалека, и на облака, прежде рассыпанные по небосклону, которые, приняв зловещие, черные тени, теперь собирались в одну большую, мрачную тучу. Изредка погромыхивал дальний гром. Это последнее обстоятельство более всего усиливало мое нетерпение скорее приехать на постоялый двор. Гроза наводила на меня невыразимо тяжелое чувство тоски и страха.
До ближайшей деревни оставалось еще верст девять, а большая темно-лиловая туча, взявшаяся Бог знает откуда, без малейшего ветра, но быстро подвигалась к нам. Солнце, еще не скрытое облаками, ярко освещает ее мрачную фигуру и серые полосы, которые от нее идут до самого горизонта. Изредка вдалеке вспыхивает молния и слышится слабый гул, постоянно усиливающийся, приближающийся и переходящий в прерывистые раскаты, обнимающие весь небосклон. Василий приподнимается с козел и поднимает верх брички; кучера надевают армяки и при каждом ударе грома снимают шапки и крестятся; лошади настораживают уши, раздувают ноздри, как будто принюхиваясь к свежему воздуху, которым пахнет от приближающейся тучи, и бричка скорее катит по пыльной дороге. Мне становится жутко, и я чувствую, как кровь быстрее обращается в моих жилах. Но вот передовые облака уже начинают закрывать солнце; вот оно выглянуло в последний раз, осветило страшно-мрачную сторону горизонта и скрылось. Вся окрестность вдруг изменяется и принимает мрачный характер. Вот задрожала осиновая роща; листья становятся какого-то бело-мутного цвета, ярко выдающегося на лиловом фоне тучи, шумят и вертятся; макушки больших берез начинают раскачиваться, и пучки сухой травы летят через дорогу. Стрижи и белогрудые ласточки, как будто с намерением остановить нас, реют вокруг брички и пролетают под самой грудью лошадей; галки с растрепанными крыльями как-то боком летают по ветру; края кожаного фартука, которым мы застегнулись, начинают подниматься, пропускать к нам порывы влажного ветра и, размахиваясь, биться о кузов брички. Молния вспыхивает как будто в самой бричке, ослепляет зрение и на одно мгновение освещает серое сукно, басон и прижавшуюся к углу фигуру Володи. В ту же секунду над самой головой раздается величественный гул, который, как будто поднимаясь все выше и выше, шире и шире, по огромной спиральной линии, постепенно усиливается и переходит в оглушительный треск, невольно заставляющий трепетать и сдерживать дыхание. Гнев Божий! Как много поэзии в этой простонародной мысли!
Колеса вертятся скорее и скорее; по спинам Василия и Филиппа, который нетерпеливо помахивает вожжами, я замечаю, что и они боятся. Бричка шибко катится под гору и стучит по дощатому мосту; я боюсь пошевелиться и с минуты на минуту ожидаю нашей общей погибели.
Тпру! оторвался валек и на мосту, несмотря на беспрерывные оглушительные удары, мы принуждены остановиться.
Прислонив голову к краю брички, я с захватывающим дыхание замиранием сердца безнадежно слежу за движениями толстых черных пальцев Филиппа, который медлительно захлестывает петлю и выравнивает постромки, толкая пристяжную ладонью и кнутовищем.
Тревожные чувства тоски и страха увеличивались во мне вместе с усилением грозы, но когда пришла величественная минута безмолвия, обыкновенно предшествующая разражению грозы, чувства эти дошли до такой степени, что, продолжись это состояние еще четверть часа, я уверен, что умер бы от волнения. В это самое время из-под моста вдруг появляется, в одной грязной дырявой рубахе, какое-то человеческое существо с опухшим бессмысленным лицом, качающейся, ничем не покрытой обстриженной головой, кривыми безмускульными ногами и с какой-то красной, глянцевитой культяпкой вместо руки, которую он сует прямо в бричку.
- Ба-а-шка! убо-го-му Хри-ста ра-ди, - звучит болезненный голос, и нищий с каждым словом крестится и кланяется в пояс.
Не могу выразить чувства холодного ужаса, охватившего мою душу в эту минуту. Дрожь пробегала по моим волосам, а глаза с бессмыслием страха были устремлены на нищего...
Василий, в дороге подающий милостыню, дает наставления Филиппу насчет укрепления валька и, только когда все уже готово и Филипп, собирая вожжи, лезет на козлы, начинает что-то доставать из бокового кармана. Но только что мы трогаемся, ослепительная молния, мгновенно наполняя огненным светом всю лощину, заставляет лошадей остановиться и, без малейшего промежутка, сопровождается таким оглушительным треском грома, что кажется, весь свод небес рушится над нами. Ветер еще усиливается: гривы и хвосты лошадей, шинель Василья и края фартука принимают одно направление и отчаянно развеваются от порывов неистового ветра. На кожаный верх брички тяжело упала крупная капля дождя... другая, третья, четвертая, и вдруг как будто кто-то забарабанил над нами, и вся окрестность огласилась равномерным шумом падающего дождя. По движениям локтей Василья я замечаю, что он развязывает кошелек; нищий, продолжая креститься и кланяться, бежит подле самых колес, так что, того и гляди, раздавят его. «Подай Христа ра-ди». Наконец медный грош летит мимо нас, и жалкое созданье, в обтянувшем его худые члены, промокшем до нитки рубище, качаясь от ветра, в недоумении останавливается посреди дороги и исчезает из моих глаз.
Косой дождь, гонимый сильным ветром, лил как из ведра; с фризовой спины Василья текли потоки в лужу мутной воды, образовавшуюся на фартуке. Сначала сбитая катышками пыль превратилась в жидкую грязь, которую месили колеса, толчки стали меньше, и по глинистым колеям потекли мутные ручьи. Молния светила шире и бледнее, и раскаты грома уже были не так поразительны за равномерным шумом дождя.
Но вот дождь становится мельче; туча начинает разделяться на волнистые облака, светлеть в том месте, в котором должно быть солнце, и сквозь серовато-белые края тучи чуть виднеется клочок ясной лазури. Через минуту робкий луч солнца уже блестит в лужах дороги, на полосах падающего, как сквозь сито, мелкого прямого дождя и на обмытой, блестящей зелени дорожной травы. Черная туча так же грозно застилает противоположную сторону небосклона, но я уже не боюсь ее. Я испытываю невыразимо отрадное чувство надежды в жизни, быстро заменяющее во мне тяжелое чувство страха. Душа моя улыбается так же, как и освеженная, повеселевшая природа. Василий откидывает воротник шинели, снимает фуражку и отряхивает ее; Володя откидывает фартук; я высовываюсь из брички и жадно впиваю в себя освеженный душистый воздух. Блестящий, обмытый кузов кареты с важами и чемоданами покачивается перед нами, спины лошадей, шлеи, вожжи, шины колес - все мокро и блестит на солнце, как покрытое лаком. С одной стороны дороги - необозримое озимое поле, кое-где перерезанное неглубокими овражками, блестит мокрой землею и зеленью и расстилается тенистым ковром до самого горизонта; с другой стороны - осиновая роща, поросшая ореховым и черемушным подседом, как бы в избытке счастия стоит, не шелохнется и медленно роняет с своих обмытых ветвей светлые капли дождя на сухие прошлогодние листья. Со всех сторон вьются с веселой песнью и быстро падают хохлатые жаворонки; в мокрых кустах слышно хлопотливое движение маленьких птичек, и из середины рощи ясно долетают звуки кукушки. Так обаятелен этот чудный запах леса после весенней грозы, запах березы, фиалки, прелого листа, сморчков, черемухи, что я не могу усидеть в бричке, соскакиваю с подножки, бегу к кустам и, несмотря на то, что меня осыпает дождевыми каплями, рву мокрые ветки распустившейся черемухи, бью себя ими по лицу и упиваюсь их чудным запахом. Не обращая даже внимания на то, что к сапогам моим липнут огромные комки грязи и чулки мои давно уже мокры, я, шлепая по грязи, бегу к окну кареты.
- Любочка! Катенька! - кричу я, подавая туда несколько веток черемухи, - посмотри, как хорошо!
Девочки пищат, ахают; Мими кричит, чтобы я ушел, а то меня непременно раздавят.
- Да ты понюхай, как пахнет! - кричу я.

Глава III.
НОВЫЙ ВЗГЛЯД

Катенька сидела подле меня в бричке и, склонив свою хорошенькую головку, задумчиво следила за убегающей под колесами пыльной дорогой. Я молча смотрел на нее и удивлялся тому не детски грустному выражению, которое в первый раз встречал на ее розовеньком личике.
- А вот скоро мы и приедем в Москву, - сказал я, - как ты думаешь, какая она?
- Не знаю, - отвечала она нехотя.
- Ну все-таки, как ты думаешь: больше Серпухова или нет?..
- Что?
- Я ничего.
Но по тому инстинктивному чувству, которым один человек угадывает мысли другого и которое служит путеводною нитью разговора, Катенька поняла, что мне больно ее равнодушие; она подняла голову и обратилась ко мне:
- Папа говорил вам, что мы будем жить у бабушки?
- Говорил; бабушка хочет совсем с нами жить.
- И все будем жить?
- Разумеется; мы будем жить на верху в одной половине; вы в другой половине; а папа во флигеле; а обедать будем все вместе, внизу у бабушки.
- Maman говорит, что бабушка такая важная - сердитая?
- Не-ет! Это только так кажется сначала. Она важная, но совсем не сердитая; напротив, очень добрая, веселая. Коли бы ты видела, какой бал был в се именины!
- Все-таки я боюсь ее; да, впрочем, Бог знает, будем ли мы...
Катенька вдруг замолчала и опять задумалась.
- Что-о? - спросил я с беспокойством.
- Ничего, я так.
- Нет, ты что-то сказала: «Бог знает...»
- Так ты говорил, какой был бал у бабушки.
- Да вот жалко, что вас не было; гостей было пропасть, человек тысяча, музыка, генералы, и я танцевал... Катенька! - сказал я вдруг, останавливаясь в середине своего описания, - ты не слушаешь?
- Нет, слышу; ты говорил, что ты танцевал.
- Отчего ты такая скучная?
- Не всегда же веселой быть.
- Нет, ты очень переменилась с тех пор, как мы приехали из Москвы. Скажи по правде, - прибавил я с решительным видом, поворачиваясь к ней, - отчего ты стала какая-то странная?
- Будто я странная? - отвечала Катенька с одушевлением, которое доказывало, что мое замечание интересовало ее, - я совсем не странная.
- Нет, ты уж не такая, как прежде, - продолжал я, - прежде видно было, что ты во всем с нами заодно, что ты нас считаешь как родными и любишь так же, как и мы тебя, а теперь ты стала такая серьезная, удаляешься от нас...
- Совсем нет...
- Нет, дай мне договорить, - перебил я, уже начиная ощущать легкое щекотанье в носу, предшествующее слезам, которые всегда навертывались мне на глаза, когда я высказывал давно сдержанную задушевную мысль, - ты удаляешься от нас, разговариваешь только с Мими, как будто не хочешь нас знать.
- Да ведь нельзя же всегда оставаться одинаковыми; надобно когда-нибудь и перемениться, - отвечала Катенька, которая имела привычку объяснять все какою-то фаталистическою необходимостью, когда не знала, что говорить.
Я помню, что раз, поссорившись с Любочкой, которая назвала ее глупой девочкой, она ответила: не всем же умным быть, надо и глупым быть; но меня не удовлетворил ответ, что надо же и перемениться когда-нибудь, и я продолжал допрашивать:
- Для чего же это надо?
- Ведь не всегда же мы будем жить вместе, - отвечала Катенька, слегка краснея и пристально вглядываясь в спину Филиппа. - Маменька могла жить у покойницы вашей маменьки, которая была ее другом; а с графиней, которая, говорят, такая сердитая, еще, Бог знает, сойдутся ли они? Кроме того, все-таки когда-нибудь да мы разойдемся: вы богаты - у вас есть Петровское, а мы бедные - у маменьки ничего нет.
Вы богаты - мы бедны: эти слова и понятия, связанные с ними, показались мне необыкновенно странны. Бедными, по моим тогдашним понятиям, могли быть только нищие и мужики, и это понятие бедности я никак не мог соединить в своем воображении с грациозной, хорошенькой Катей. Мне казалось, что Мими и Катенька ежели всегда жили, то всегда и будут жить с нами и делить все поровну. Иначе и быть не могло. Теперь же тысячи новых, неясных мыслей, касательно одинокого положения их, зароились в моей голове, и мне стало так совестно, что мы богаты, а они бедны, что я покраснел и не мог решиться взглянуть на Катеньку.
«Что ж такое, что мы богаты, а они бедны? - думал я, - и каким образом из этого вытекает необходимость разлуки? Отчего ж нам не разделить поровну того, что имеем?» Но я понимал, что с Катенькой не годится говорить об этом, и какой-то практический инстинкт, в противность этим логическим размышлениям, уже говорил мне, что она права и что неуместно бы было объяснять ей свою мысль.

Поездка на долгих

Снова поданы два экипажа к крыльцу петровского дома: один – карета, в которую садятся Мими, Катенька, Любочка, горничная и сам приказчик Яков, на козлах; другой – бричка, в которой едем мы с Володей и недавно взятый с оброка лакей Василий.

Папа, который несколько дней после нас должен тоже приехать в Москву, без шапки стоит на крыльце и крестит окно кареты и бричку.

«Ну, Христос с вами! трогай!» Яков и кучера (мы едем на своих) снимают шапки и крестятся. «Но, но! с богом!» Кузов кареты и бричка начинают подпрыгивать по неровной дороге, и березы большой аллеи одна за другой бегут мимо нас. Мне нисколько не грустно: умственный взор мой обращен не на то, что я оставляю, а на то, что ожидает меня. По мере удаления от предметов, связанных с тяжелыми воспоминаниями, наполнявшими до сей поры мое воображение, воспоминания эти теряют свою силу и быстро заменяются отрадным чувством сознания жизни, полной силы, свежести и надежды.

Редко провел я несколько дней – не скажу весело: мне еще как-то совестно было предаваться веселью, – но так приятно, хорошо, как четыре дня нашего путешествия. У меня перед глазами не было ни затворенной двери комнаты матушки, мимо которой я не мог проходить без содрогания, ни закрытого рояля, к которому не только не подходили, но на который и смотрели с какою-то боязнью, ни траурных одежд (на всех нас были простые дорожные платья), ни всех тех вещей, которые, живо напоминая мне невозвратимую потерю, заставляли меня остерегаться каждого проявления жизни из страха оскорбить как-нибудь ее память. Здесь, напротив, беспрестанно новые живописные места и предметы останавливают и развлекают мое внимание, а весенняя природа вселяет в душу отрадные чувства – довольства настоящим и светлой надежды на будущее.

Рано, рано утром безжалостный и, как всегда бывают люди в новой должности, слишком усердный Василий сдергивает одеяло и уверяет, что пора ехать и все уже готово. Как ни жмешься, ни хитришь, ни сердишься, чтобы хоть еще на четверть часа продлить сладкий утренний сон, по решительному лицу Василья видишь, что он неумолим и готов еще двадцать раз сдернуть одеяло, вскакиваешь и бежишь на двор умываться.

В сенях уже кипит самовар, который раскрасневшись, как рак, раздувает Митька-форейтор; на дворе сыро и туманно, как будто пар подымается от пахучего навоза; солнышко веселым, ярким светом освещает восточную часть неба, и соломенные крыши просторных навесов, окружающих двор, глянцевиты от росы, покрывающей их. Под ними виднеются наши лошади, привязанные около кормяг, и слышно их мерное жевание. Какая-нибудь мохнатая Жучка, прикорнувшая перед зарей на сухой куче навоза, лениво потягивается и, помахивая хвостом, мелкой рысцой отправляется в другую сторону двора. Хлопотунья-хозяйка отворяет скрипящие ворота, выгоняет задумчивых коров на улицу, по которой уже слышны топот, мычание и блеяние стада, и перекидывается словечком с сонной соседкой. Филипп, с засученными рукавами рубашки, вытягивает колесом бадью из глубокого колодца, плеская светлую воду, выливает ее в дубовую колоду, около которой в луже уже полощутся проснувшиеся утки; и я с удовольствием смотрю на значительное, с окладистой бородой, лицо Филиппа и на толстые жилы и мускулы, которые резко обозначаются на его голых мощных руках, когда он делает какое-нибудь усилие.

За перегородкой, где спала Мими с девочками и из-за которой мы переговаривались вечером, слышно движенье. Маша с различными предметами, которые она платьем старается скрыть от нашего любопытства, чаще и чаще пробегает мимо нас, наконец отворяется дверь и нас зовут пить чай.

Василий, в припадке излишнего усердия, беспрестанно вбегает в комнату, выносит то то, то другое, подмигивает нам и всячески упрашивает Марью Ивановну выезжать ранее. Лошади заложены и выражают свое нетерпение, изредка побрякивая бубенчиками; чемоданы, сундуки, шкатулки и шкатулочки снова укладываются, и мы садимся по местам. Но каждый раз в бричке мы находим гору вместо сидения, так что никак не можем понять, как все это было уложено накануне и как теперь мы будем сидеть; особенно один ореховый чайный ящик с треугольной крышкой, который отдают к нам в бричку и ставят под меня, приводит меня в сильнейшее негодование. Но Василий говорит, что это обомнется, и я принужден верить ему.

Солнце только что поднялось над сплошным белым облаком, покрывающим восток, и вся окрестность озарилась спокойно-радостным светом. Все так прекрасно вокруг меня, а на душе так легко и спокойно… Дорога широкой дикой лентой вьется впереди, между полями засохшего жнивья и блестящей росою зелени; кое-где при дороге попадается угрюмая ракита или молодая березка с мелкими клейкими листьями, бросая длинную неподвижную тень на засохшие глинистые колеи и мелкую зеленую траву дороги… Однообразный шум колес и бубенчиков не заглушает песен жаворонков, которые вьются около самой дороги. Запах съеденного молью сукна, пыли и какой-то кислоты, которым отличается наша бричка, покрывается запахом утра, и я чувствую в душе отрадное беспокойство, желание что-то сделать – признак истинного наслаждения.

Я не успел помолиться на постоялом дворе; но так как уже не раз замечено мною, что в тот день, в который я по каким-нибудь обстоятельствам забываю исполнить этот обряд, со мною случается какое-нибудь несчастие, я стараюсь исправить свою ошибку: снимаю фуражку, поворачиваясь в угол брички, читаю молитвы и крещусь под курточкой так, чтобы никто не видал этого. Но тысячи различных предметов отвлекают мое внимание, и я несколько раз сряду в рассеянности повторяю одни и те же слова молитвы.

Вот на пешеходной тропинке, вьющейся около дороги, виднеются какие-то медленно движущиеся фигуры: это богомолки. Головы их закутаны грязными платками, за спинами берестовые котомки, ноги обмотаны грязными, оборванными онучами и обуты в тяжелые лапти. Равномерно размахивая палками и едва оглядываясь на нас, они медленным, тяжелым шагом подвигаются вперед одна за другою, и меня занимают вопросы: куда, зачем они идут? долго ли продолжится их путешествие и скоро ли длинные тени, которые они бросают на дорогу, соединятся с тенью ракиты, мимо которой они должны пройти. Вот коляска, четверкой, на почтовых быстро несется навстречу. Две секунды, и лица, на расстоянии двух аршин, приветливо, любопытно смотревшие на нас, уже промелькнули, и как-то странно кажется, что эти лица не имеют со мной ничего общего и что их никогда, может быть, не увидишь больше.

Вот стороной дороги бегут две потные косматые лошади в хомутах с захлестнутыми за шлеи постромками, и сзади, свесив длинные ноги в больших сапогах по обеим сторонам лошади, у которой на холке висит дуга и изредка чуть слышно побрякивает колокольчиком, едет молодой парень, ямщик, и, сбив на одно ухо поярковую шляпу, тянет какую-то протяжную песню. Лицо и поза его выражают так много ленивого, беспечного довольства, что мне кажется, верх счастия быть ямщиком, ездить обратным и петь грустные песни. Вон далеко за оврагом виднеется на светло-голубом небе деревенская церковь с зеленой крышей; вон село, красная крыша барского дома и зеленый сад. Кто живет в этом доме? есть ли в нем дети, отец, мать, учитель? Отчего бы нам не поехать в этот дом и не познакомиться с хозяевами? Вот длинный обоз огромных возов, запряженных тройками сытых толстоногих лошадей, который мы принуждены объезжать стороною. «Что везете?» – спрашивает Василий у первого извозчика, который, спустив огромные ноги с грядок и помахивая кнутиком, долго пристально-бессмысленным взором следит за нами и отвечает что-то только тогда, когда его невозможно слышать. «С каким товаром?» – обращается Василий к другому возу, на огороженном передке которого, под новой рогожей, лежит другой извозчик. Русая голова с красным лицом и рыжеватой бородкой на минуту высовывается из-под рогожи, равнодушно-презрительным взглядом окидывает нашу бричку и снова скрывается – и мне приходят мысли, что, верно, эти извозчики не знают, кто мы такие и откуда и куда едем?..

Часа полтора углубленный в разнообразные наблюдения, я не обращаю внимания на кривые цифры, выставленные на верстах. Но вот солнце начинает жарче печь мне голову и спину, дорога становится пыльнее, треугольная крышка чайницы начинает сильно беспокоить меня, я несколько раз переменяю положение: мне становится жарко, неловко и скучно. Все мое внимание обращается на верстовые столбы и на цифры, выставленные на них; я делаю различные математические вычисления насчет времени, в которое мы можем приехать на станцию. «Двенадцать верст составляют треть тридцати шести, а до Липец сорок одна, следовательно, мы проехали одну треть и сколько?» и т. д.

– Василий, – говорю я, когда замечаю, что он начинает удить рыбу на козлах, – пусти меня на козлы, голубчик. – Василий соглашается. Мы переменяемся местами: он тотчас же начинает храпеть и разваливается так, что в бричке уже не остается больше ни для кого места; а передо мной открывается с высоты, которую я занимаю, самая приятная картина: наши четыре лошади, Неручинская, Дьячок, Левая коренная и Аптекарь, все изученные мною до малейших подробностей и оттенков свойств каждой.

– Отчего это нынче Дьячок на правой пристяжке, а не на левой, Филипп? – несколько робко спрашиваю я.

– Дьячок?

– А Неручинская ничего не везет, – говорю я.

– Дьячка нельзя налево впрягать, – говорит Филипп, не обращая внимания на мое последнее замечание,– не такая лошадь, чтоб его на левую пристяжку запрягать. Налево уж нужно такую лошадь, чтоб, одно слово, была лошадь, а это не такая лошадь.

И Филипп с этими словами нагибается на правую сторону и, подергивая вожжой из всех сил, принимается стегать бедного Дьячка по хвосту и по ногам, как-то особенным манером, снизу, и несмотря на то, что Дьячок старается из всех сил и воротит всю бричку, Филипп прекращает этот маневр только тогда, когда чувствует необходимость отдохнуть и сдвинуть неизвестно для чего свою шляпу на один бок, хотя она до этого очень хорошо и плотно сидела на его голове. Я пользуюсь такой счастливой минутой и прошу Филиппа дать мне поправить . Филипп дает мне сначала одну вожжу, потом другую; наконец все шесть вожжей и кнут переходят в мои руки, и я совершенно счастлив. Я стараюсь всячески подражать Филиппу, спрашиваю у него, хорошо ли? но обыкновенно кончается тем, что он остается мною недоволен: говорит, что та много везет, а та ничего не везет, высовывает локоть из-за моей груди и отнимает у меня вожжи. Жар все усиливается, барашки начинают вздуваться, как мыльные пузыри, выше и выше, сходиться и принимают темно-серые тени. Вокно кареты высовывается рука с бутылкой и узелком; Василий с удивительной ловкостью на ходу соскакивает с козел и приносит нам ватрушек и квасу.

На крутом спуске мы все выходим из экипажей и иногда вперегонки бежим до моста, между тем как Василий и Яков, подтормозив колеса, с обеих сторон руками поддерживают карету, как будто они в состоянии удержать ее, ежели бы она упала. Потом, с позволения Мими, я или Володя отправляемся в карету, а Любочка или Катенька садятся в бричку. Перемещения эти доставляют большое удовольствие девочкам, потому что они справедливо находят, что в бричке гораздо веселей. Иногда во время жара, проезжая через рощу, мы отстаем от кареты, нарываем зеленых веток и устраиваем в бричке беседку. Движущаяся беседка во весь дух догоняет карету, и Любочка пищит при этом самым пронзительным голосом, чего она никогда не забывает делать при каждом случае, доставляющем ей большое удовольствие.

Но вот и деревня, в которой мы будем обедать и отдыхать. Вот уж запахло деревней – дымом, дегтем, баранками, послышались звуки говора, шагов и колес; бубенчики уже звенят не так, как в чистом поле, и с обеих сторон мелькают избы, с соломенными кровлями, резными тесовыми крылечками и маленькими окнами с красными и зелеными ставнями, в которые кое-где просовывается лицо любопытной бабы. Вот крестьянские мальчики и девочки в одних рубашонках: широко раскрыв глаза и растопырив руки, неподвижно стоят они на одном месте или, быстро семеня в пыли босыми ножонками, несмотря на угрожающие жесты Филиппа, бегут за экипажами и стараются взобраться на чемоданы, привязанные сзади. Вот и рыжеватые дворники с обеих сторон подбегают к экипажам и привлекательными словами и жестами один перед другим стараются заманить проезжающих. Тпрру! ворота скрипят, вальки цепляют за воротища, и мы въезжаем на двор. Четыре часа отдыха и свободы!

Солнце склонялось к западу и косыми жаркими лучами невыносимо жгло мне шею и щеки; невозможно было дотронуться до раскаленных краев брички; густая пыль поднималась по дороге и наполняла воздух. Не было ни малейшего ветерка, который бы относил ее. Впереди нас, на одинаковом расстоянии, мерно покачивался высокий запыленный кузов кареты с важами, из-за которого виднелся изредка кнут, которым помахивал кучер, его шляпа и фуражка Якова. Я не знал, куда деваться: ни черное от пыли лицо Володи, дремавшего подле меня, ни движения спины Филиппа, ни длинная тень нашей брички, под косым углом бежавшая за нами, не доставляли мне развлечения. Все мое внимание было обращено на верстовые столбы, которые я замечал издалека, и на облака, прежде рассыпанные по небосклону, которые, приняв зловещие черные тени, теперь собирались в одну большую, мрачную тучу. Изредка погромыхивал дальний гром. Это последнее обстоятельство более всего усиливало мое нетерпение скорее приехать на постоялый двор. Гроза наводила на меня невыразимо тяжелое чувство тоски и страха.

До ближайшей деревни оставалось еще верст десять, а большая темно-лиловая туча, взявшаяся бог знает откуда, без малейшего ветра, но быстро подвигалась к нам. Солнце, еще не скрытое облаками, ярко освещает ее мрачную фигуру и серые полосы, которые от нее идут до самого горизонта. Изредка вдалеке вспыхивает молния и слышится слабый гул, постепенно усиливающийся, приближающийся и переходящий в прерывистые раскаты, обнимающие весь небосклон. Василий приподнимается с козел и поднимает верх брички; кучера надевают армяки и при каждом ударе грома снимают шапки и крестятся; лошади настораживают уши, раздувают ноздри, как будто принюхиваясь к свежему воздуху, которым пахнет от приближающейся тучи, и бричка скорее катит по пыльной дороге. Мне становится жутко, и я чувствую, как кровь быстрее обращается в моих жилах. Но вот передовые облака уже начинают закрывать солнце; вот оно выглянуло в последний раз, осветило страшно-мрачную сторону горизонта и скрылось. Вся окрестность вдруг изменяется и принимает мрачный характер. Вот задрожала осиновая роща; листья становятся какого-то бело-мутного цвета, ярко выдающегося на лиловом фоне тучи, шумят и вертятся; макушки больших берез начинают раскачиваться, и пучки сухой травы летят через дорогу. Стрижи и белогрудые ласточки, как будто с намерением остановить нас, реют вокруг брички и пролетают под самой грудью лошадей; галки с растрепанными крыльями как-то боком летают по ветру; края кожаного фартука, которым мы застегнулись, начинают подниматься, пропускать к нам порывы влажного ветра и, размахиваясь, биться о кузов брички. Молния вспыхивает как будто в самой бричке, ослепляет зрение и на одно мгновение освещает серое сукно, басон и прижавшуюся к углу фигуру Володи. В ту же секунду над самой головой раздается величественный гул, который, как будто поднимаясь все выше и выше, шире и шире, по огромной спиральной линии, постепенно усиливается и переходит в оглушительный треск, невольно заставляющий трепетать и сдерживать дыхание. Гнев божий! как много поэзии в этой простонародной мысли!

Колеса вертятся скорее и скорее; по спинам Василия и Филиппа, который нетерпеливо помахивает вожжами, я замечаю, что и они боятся. Бричка шибко катится под гору и стучит по дощатому мосту; я боюсь пошевелиться и с минуты на минуту ожидаю нашей общей погибели.

Тпру! оторвался валек, и на мосту, несмотря на беспрерывные оглушительные удары, мы принуждены остановиться.

Прислонив голову к краю брички, я с захватывающим дыхание замиранием сердца безнадежно слежу за движениями толстых черных пальцев Филиппа, который медлительно захлестывает петлю и выравнивает постромки, толкая пристяжную ладонью и кнутовищем.

Тревожные чувства тоски и страха увеличивались во мне вместе с усилением грозы, но когда пришла величественная минута безмолвия, обыкновенно предшествующая разражению грозы, чувства эти дошли до такой степени, что, продолжись это состояние еще четверть часа, я уверен, что умер бы от волнения. В это самое время из-под моста вдруг появляется, в одной грязной дырявой рубахе, какое-то человеческое существо с опухшим бессмысленным лицом, качающейся, ничем не покрытой обстриженной головой, кривыми безмускульными ногами и с какой-то красной глянцевитой культяпкой вместо руки, которую он сует прямо в бричку.

– Ба-а-шка! убо-го-му Хри-ста ради, – звучит болезненный голос, и нищий с каждым словом крестится и кланяется в пояс.

Не могу выразить чувства холодного ужаса, охватившего мою душу в эту минуту. Дрожь пробегала по моим волосам, а глаза с бессмыслием страха были устремлены на нищего…

Василий, в дороге подающий милостыню, дает наставления Филиппу насчет укрепления валька и, только когда все уже готово и Филипп, собирая вожжи, лезет на козлы, начинает что-то доставать из бокового кармана. Но только что мы трогаемся, ослепительная молния, мгновенно наполняя огненным светом всю лощину, заставляет лошадей остановиться и, без малейшего промежутка, сопровождается таким оглушительным треском грома, что, кажется, весь свод небес рушится над нами. Ветер еще усиливается: гривы и хвосты лошадей, шинель Василья и края фартука принимают одно направление и отчаянно развеваются от порывов неистового ветра. На кожаный верх брички тяжело упала крупная капля дождя… другая, третья, четвертая, и вдруг как будто кто-то забарабанил над нами, и вся окрестность огласилась равномерным шумом падающего дождя. По движениям локтей Василья я замечаю, что он развязывает кошелек; нищий, продолжая креститься и кланяться, бежит подле самых колес, так что, того и гляди, раздавят его. «Подай Хри-ста ради». Наконец медный грош летит мимо нас, и жалкое созданье, в обтянувшем его худые члены, промокшем до нитки рубище, качаясь от ветра, в недоумении останавливается посреди дороги и исчезает из моих глаз.

Косой дождь, гонимый сильным ветром, лил как из ведра; с фризовой спины Василья текли потоки в лужу мутной воды, образовавшуюся на фартуке. Сначала сбитая катышками пыль превратилась в жидкую грязь, которую месили колеса, толчки стали меньше, и по глинистым колеям потекли мутные ручьи. Молния светила шире и бледнее, и раскаты грома уже были не так поразительны за равномерным шумом дождя.

Но вот дождь становится мельче; туча начинает разделяться на волнистые облака, светлеть в том месте, в котором должно быть солнце, и сквозь серовато-белые края тучи чуть виднеется клочок ясной лазури. Через минуту робкий луч солнца уже блестит в лужах дороги, на полосах падающего, как сквозь сито, мелкого прямого дождя и на обмытой, блестящей зелени дорожной травы. Черная туча так же грозно застилает противоположную сторону небосклона, но я уже не боюсь ее. Я испытываю невыразимо отрадное чувство надежды в жизни, быстро заменяющее во мне тяжелое чувство страха. Душа моя улыбается так же, как и освеженная, повеселевшая природа. Василий откидывает воротник шинели, снимает фуражку и отряхивает ее; Володя откидывает фартук; я высовываюсь из брички и жадно впиваю в себя освеженный, душистый воздух. Блестящий, обмытый кузов кареты с важами и чемоданами покачивается перед нами, спины лошадей, шлеи, вожжи, шины колес – все мокро и блестит на солнце, как покрытое лаком. С одной стороны дороги– необозримое озимое поле, кое-где перерезанное неглубокими овражками, блестит мокрой землею и зеленью и расстилается тенистым ковром до самого горизонта; с другой стороны – осиновая роща, поросшая ореховым и черемушным подседом, как бы в избытке счастия стоит, не шелохнется и медленно роняет с своих обмытых ветвей светлые капли дождя на сухие прошлогодние листья. Со всех сторон вьются с веселой песнью и быстро падают хохлатые жаворонки; в мокрых кустах слышно хлопотливое движение маленьких птичек, и из середины рощи ясно долетают звуки кукушки. Так обаятелен этот чудный запах леса после весенней грозы, запах березы, фиалки, прелого листа, сморчков, черемухи, что я не могу усидеть в бричке, соскакиваю с подножки, бегу к кустам и, несмотря на то, что меня осыпает дождевыми каплями, рву мокрые ветки распустившейся черемухи, бью себя ими по лицу и упиваюсь их чудным запахом. Не обращая даже внимания на то, что к сапогам моим липнут огромные комки грязи и чулки мои давно уже мокры, я, шлепая по грязи, бегу к окну кареты.

– Любочка! Катенька! – кричу я, подавая туда несколько веток черемухи, – посмотри, как хорошо!

Девочки пищат, ахают; Мими кричит, чтобы я ушел, а то меня непременно раздавят.

– Да ты понюхай, как пахнет! – кричу я.

Новый взгляд

Катенька сидела подле меня в бричке и, склонив свою хорошенькую головку, задумчиво следила за убегающей под колесами пыльной дорогой. Я молча смотрел на нее и удивлялся тому не детски грустному выражению, которое в первый раз встречал на ее розовеньком личике.

– А вот скоро мы и приедем в Москву, – сказал я, – как ты думаешь, какая она?

– Не знаю, – отвечала она нехотя.

– Ну все-таки, как ты думаешь: больше Серпухова или нет?..

– Я ничего.

Но по тому инстинктивному чувству, которым один человек угадывает мысли другого и которое служит путеводною нитью разговора, Катенька поняла, что мне больно ее равнодушие; она подняла голову и обратилась ко мне:

– Папа говорил вам, что мы будем жить у бабушки?

– Говорил; бабушка хочет совсем с нами жить.

– И все будем жить?

– Разумеется; мы будем жить на верху в одной половине; вы в другой половине; а папа во флигеле; а обедать будем все вместе, внизу у бабушки.

– Будто я странная? – отвечала Катенька с одушевлением, которое доказывало, что мое замечание интересовало ее, – я совсем не странная.

– Нет, ты уж не такая, как прежде, – продолжал я, – прежде видно было, что ты во всем с нами заодно, что ты нас считаешь как родными и любишь так же, как и мы тебя, а теперь ты стала такая серьезная, удаляешься от нас…

– Совсем нет…

– Нет, дай мне договорить, – перебил я, уже начиная ощущать легкое щекотанье в носу, предшествующее слезам, которые всегда навертывались мне на глаза, когда я высказывал давно сдержанную задушевную мысль, – ты удаляешься от нас, разговариваешь только с Мими, как будто не хочешь нас знать.

– Да ведь нельзя же всегда оставаться одинаковыми; надобно когда-нибудь и перемениться, – отвечала Катенька, которая имела привычку объяснять все какою-то фаталическою необходимостью, когда не знала, что говорить.

Я помню, что раз, поссорившись с Любочкой, которая назвала ее глупой девочкой, она отвечала: не всем же умным быть, надо и глупым быть; но меня не удовлетворил ответ, что надо же и перемениться когда-нибудь, и я продолжал допрашивать:

– Для чего же это надо?

– Ведь не всегда же мы будем жить вместе, – отвечала Катенька, слегка краснея и пристально вглядываясь в спину Филиппа. – Маменька могла жить у покойницы вашей маменьки, которая была ее другом; а с графиней, которая, говорят, такая сердитая, еще, бог знает, сойдутся ли они? Кроме того, все-таки когда-нибудь да мы разойдемся: вы богаты – у вас есть Петровское, а мы бедные – у маменьки ничего нет.

Вы богаты – мы бедны: эти слова и понятия, связанные с ними, показались мне необыкновенно странны. Бедными, по моим тогдашним понятиям, могли быть только нищие и мужики, и это понятие бедности я никак не мог соединить в своем воображении с грациозной, хорошенькой Катей. Мне казалось, что Мими и Катенька ежели всегда жили, то всегда и будут жить с нами и делить все поровну. Иначе и быть не могло. Теперь же тысячи новых, неясных мыслей, касательно одинокого положения их, зароились в моей голове, и мне стало так совестно, что мы богаты, а они бедны, что я покраснел и не мог решиться взглянуть на Катеньку.

Катенька заплакала.

Случалось ли вам, читатель, в известную пору жизни, вдруг замечать, что ваш взгляд на вещи совершенно изменяется, как будто все предметы, которые вы видели до тех пор, вдруг повернулись к вам другой, неизвестной еще стороной? Такого рода моральная перемена произошла во мне в первый раз во время нашего путешествия, с которого я и считаю начало моего отрочества.

Мне в первый раз пришла в голову ясная мысль о том, что не мы одни, то есть наше семейство, живем на свете, что не все интересы вертятся около нас, а что существует другая жизнь людей, ничего не имеющих общего с нами, не заботящихся о нас и даже не имеющих понятия о нашем существовании. Без сомнения, я и прежде знал все это; но знал не так, как я это узнал теперь, не сознавал, не чувствовал.

Мысль переходит в убеждение только одним известным путем, часто совершенно неожиданным и особенным от путей, которые, чтобы приобрести то же убеждение, проходят другие умы. Разговор с Катенькой, сильно тронувший меня и заставивший задуматься над ее будущим положением, был для меня этим путем. Когда я глядел на деревни и города, которые мы проезжали, в которых в каждом доме жило, по крайней мере, такое же семейство, как наше, на женщин, детей, которые с минутным любопытством смотрели на экипаж и навсегда исчезали из глаз, на лавочников, мужиков, которые не только не кланялись нам, как я привык видеть это в Петровском, но не удостоивали нас даже взглядом, мне в первый раз пришел в голову вопрос: что же их может занимать, ежели они нисколько не заботятся о нас? и из этого вопроса возникли другие: как и чем они живут, как воспитывают своих детей, учат ли их, пускают ли играть, как наказывают? и т. д.

1. Краткое содержание (читается за 1,5 минуты)
2. Краткое содержание Толстой Отрочество по главам (читается за 4 минуты)
3. История создания произведения
4. Заключение и главная мысль
5. Главные герои
6. Образ главного героя

Николенька Иртеньев (четырнадцатилетний юноша, от лица которого ведется рассказ) вместе с семьей переезжает в Москву. За дни поездки главный герой увидел много восхитительных мест и пейзажей, что его весьма впечатлило. Одним из таких явлений, заставших в дороге, была гроза. В момент поездки Николенька и его сестра Катя обсуждают предстоящие перемены. В ходе разговора Николенька замечает, что сестра несколько отдалилась от него.

Приехав в Москву Николенька обнаруживает, что бабушка выглядит очень постаревшей. Это наводит его на грустные мысли. Также герой произведения несколько иначе стал смотреть на брата, понимая огромную разницу между собой и Володей.

Николеньке начинает нравиться горничная Маша, но он считает себя недостойным ее любви и не делает никаких попыток завоевать ее сердце.

Николенька с товарищами игрались с порохом, об этом узнает его бабушка и немедленно увольняет гувернера Карла Иваныча. Карл Иваныч беседует с юношей, сетуя на свою судьбу, он рассказывает о своем детстве. Отчим не любил гувернера, в 14 лет он пошел в солдаты. Во время военных действий мужчина попал в плен, но ему удалось бежать. После, гувернер работал на фабрике, но, внезапно влюбившись, ушел с места работы. С помощью нового знакомого генерала, Карлу Иванычу удается уехать в Россию, где он и попадает в семью, где растет Николенька.

В день рождение сестры Николеньки в гости к семье приезжает много родственников и друзей. Во время игр главному герою достаются некрасивые княжны. Это вызывает у него негодование. В этот же день Николенька обнаруживает в комнате отца ключ от портфеля и случайно ломает его.

Новый гувернер узнает о полученной Николенькой единице. В словесной перепалке Николенька ударяет гувернера. Тот наказывает мальчика, заперев в чулане.

После ночи, проведенной в чулане, Николенька отказывает просьбе бабушки извиниться перед гувернером, своим поступком он доводит ее до слез. Отец замечает поломку ключа. На Николеньку обрушиваются обвинения. Он теряет сознание. Домашние прощают его.

Николенька наблюдает за романом горничной Маши и портного Василия. Он сочувствует Маше.

Брат Николая поступает в университет, главный герой несколько завидует Володе.

Николенька становится весьма наблюдательным. Он замечает, как повзрослели дочь гувернантки Мими Катенька и его сестра Любочка. Особенно остро чувствует сходство мамы и сестры Любочки.

Умирает бабушка, Николенька тяжело переживает ее смерть. Его шокирует, то, что родные так легко переживают ее смерть.

Николенька много времени проводит в окружении брата, в один из дней он знакомится с князем Дмитрием Нехлюдовым, с которым у юноши заводятся теплые приятельские отношения. Николенька перенимает взгляды и понимание мира нового друга, считая их истинно верными.

Произведение Л.Н. Толстого учит пониманию важности настоящих ценностей жизни и необходимости совершенствования своих внутренних качеств.

Краткое содержание Толстой Отрочество по главам

Глава 1

Семейство Иртеньевых, в том числе и главный герой – Николенька, после смерти матери, переезжают в Москву к бабушке графине. Всё путешествие занимает 4 дня.

Глава 2

Во время поездки Николеньку застаёт гроза, он также слышит и гром. Стихия переполняет его эмоции, одновременно он всего этого боится. Но затем гнев сменяется на милость, и он уже восхищается полуденным воздухом.

Глава 3

Разговор в бричке Николеньки с Катенькой, которая жалуется на свою непростую судьбу. Они обсуждают план того, как поселятся на новом месте. Впервые подросток так сознательно опирается на мир и его ценности.

Глава 4

Семья Николеньки добирается до Москвы, подросток видит свою бабушку, которая опечалена кончиной дочери и проявляет к ней сострадание. Отец уходит жить во флигель.

Глава 5

Отношения с братом Володей – заходят в тупик. Николенька всё больше ссорится со своим старшим братом, при этом понимает, что Володя лучше его во всём.

Глава 6

Николенька влюбляется в горничную – Машу, которая изумительно хороша собой. Но из-за своих комплексов, он так и не решается сделать первый шаг, после чего, долго и мучительно страдает.

Глава 7

Подросток попадается при игре с порохом. Бабушка, которой обо всём сообщила, та самая Маша, незамедлительно приходит в ярость. Из-за этого, своей работы лишается Карл Иванович – учитель Николеньки, а на его место приходит новый гувернёр – Сен-Жером.

Главы 8-10

Перед отправкой из усадьбы, Карл Иванович рассказывает Николеньке историю из своей нелёгкой жизни. Он был воспитан отчимом, который слыл непростым человеком, в плане характера. В подростковом возрасте Карл Иванович начал работать сапожником, а позже подался в армию. Он сражался против самого Наполеона, но был взят в плен войсками противника, откуда впоследствии сбежал. Затем больше года работал на канатной фабрике, но тут завязалась интрига – в него влюбилась жена хозяина производства, но Карл не стал обольщаться на этот счёт, и вскоре сбежал. По возвращению в город он встретил свою семью, которую очень долго не видел. Затем был побег в Эмс, а оттуда, окольными путями, в Россию. Так, судьба и забросила его в дом к Иртеньевым.

Глава 11

По случаю дня рождения Любочки – сестры Николеньки, в доме Иртеньевых собираются знатные гости. Сам подросток в этот день уже успел подпортить себе настроение – он получил единицу по истории. Но всё это остаётся тайной, поскольку Николай ни разу не обмолвился, словом, об этом со своим гувернёром – Сен-Жеромом.

Глава 12

Гости за столом, отец Николеньки – Пётр, просит сына принести подарок для Любочки из своего портфеля. Тот идёт в комнату, находит ключ и открывает трофей. Почитав с любопытством некоторые бумаги из его содержания, он случайно ломает ключ в скважине этого предмета. Не зная как выпутаться из сложившейся ситуации, Николенька не находит ничего лучшего, чем вернуться за стол и промолчать о содеянном факте.

Глава 13

После обеда дети из знатных семей начинают играть в игры. Коленька при этом теребится, он думает, что его обман скоро раскроется. Николеньке нравится девочка Соня, но она всё время делает свой выбор в пользу Серёжи Ивина. Угнетённый подросток считает её попросту изменницей.

Глава 14

Обман раскрыт, Сен-Жером узнаёт о проделках Николеньки и просит его выйти из-за стола. В порывах чувств, подросток дерзит гувернёру, в частности, показывая ему язык. Сен-Жером хватает парня за рукав, но тот, отбиваясь, ударяет прислугу. Сен-Жером силком отводит мальчика в чулан и запирает там его на всю ночь.

Глава 15

В чулане Николенька чувствует себя презренным и одиноким человеком. Он даже представил себя неродным ребёнком.

Глава 16

На следующее утро Николеньку выпускают из чулана для пристрастного разговора с бабушкой. Та хочет, чтобы внук извинился перед Сен-Жеромом, но Николенька плачет и отказывается это делать. После этого бабушка сама расстроена до слёз. В это время, как по воле судьбы, появляется отец Николеньки и начинает на того ругаться из-за ключа. В результате у подростка начинаются конвульсии, и он отключается на неопределённый срок.

Глава 17

Прошло уже 1,5 года, ненависть французского гувернёра и Николеньки – обоюдна. Сен-Жером практически никак не участвует в воспитании мальчика. Николай же считает его методы – весьма унизительными.

Глава 18

Николенька бытует в своих убеждениях, он свыкается с мыслями об одиночестве. Подросток видит, как горничная – Маша, влюбляется в пьяницу – Василья, но она не может с ним обвенчаться, из-за того, что отец Николеньки не даёт на это своего согласия. Хотя Николай по-прежнему любит в душе Машу, он решает всё-таки помочь в браке Василью и Маше.

Глава 19

Подростка продолжают одолевать странные мысли, и он всё больше в них погружается. Он думает о бессмертии, одиночестве, счастье и т. д. По сути, он анализирует каждое своё действие.

Глава 20

Старший брат – Володя, собирается поступать в университет. В скором времени он благополучно сдаёт все экзамены и его зачисляют. Он начинает ездить на балы, курить трубку и т. д. То есть, по сути, Володя становится истинно взрослым человеком.

Глава 21

Любочка и Катенька – сёстры Николеньки, выросли вместе. Обе красавицы, но одна более грациозна – Катенька, а другая простушка, ничем не выделяется – Любочка.

Глава 22

Отец Николеньки – заядлый игрок в карты, он выигрывает крупную сумму денег и становится ещё более доброжелательным к своей семье. В это время, Николенька замечает все главные черты характера своего папы.

Глава 23

Бабушке графине с каждым днём становится всё хуже и хуже. Очень скоро её здоровье резко пошатнулось, она слегла, а через какое-то время и вовсе умерла. Но её смерть не вызвала особого разочарования среди близких людей, в том числе и у Николеньки. Бабушкино завещание полностью перешло к Любоньке.

Глава 24

Николенька решает поступать в университет, на математический факультет. Хотя на этом уровне его самооценка по-прежнему выглядит удручающей. Он считает себя неудачником с некрасивым типом внешности. Правда, с Сен-Жером – французским гувернёром, их отношения пристально налаживаются, а влюблённость к Маше – никуда не исчезает. Тем не менее подросток просит отца разрешить пожениться слугам – Маше и Василью, и тот, подумавши, разрешает это сделать. Николенька этому несказанно рад.

Глава 25

К Николенькиному брату – Володе, в гости часто заходят друзья. Но особенно важных всего двоё – Нехлюдов и Дубков. Именно Нехлюдов показался Николаю, будто бы он похож на него характером.

Глава 26

Николенька часто проводил время с друзьями своего старшего брата, и так случилось, что однажды, эти приятели пригласили в театр Володю, но у того не оказалось денег, и тогда Нехлюдов решился помочь, а сам тем временем остался в комнате с Николенькой. Именно с этого момента и завязалась их по-настоящему крепкая дружба. Так, они выяснили, что у них есть очень много общего.

Глава 27

Нехлюдов и Николенька начинают делиться секретами, своими самыми сокровенными мыслями и т. д. У них происходит дружественный и нерушимый союз.

История создания Толстой Отрочество

Лев Николаевич Толстой – выдающийся писатель, заслуживший славу мирового лидера в области литературы. Его произведения носят поистине шедевральный характер. Он был приверженцем событий, касающихся его личной жизни, и об этом написано много в его произведениях.

Он не стеснялся относить свои воспоминания, непосредственно в художественный помысел, изрядно добавляя факты на тему автобиографии. Вспомнить хотя бы первую повесть из подобного числа, называлась она – «Детство». В ней доподлинно описывается именно сама жизнь, с её непредсказуемыми последствиями. Сюда также можно отнести: произведение «Исповедь», «Юность» и др. Автор часто любил обращать внимание на такой жанр, как повесть. В этом имелся определённый смысл, поскольку долгоденствие, наложило отпечаток на душевное равновесие Льва Толстого. Писатель был романтиком по духу, и поэтому каждая деталь от прожитых лет, закрадывалась в его сердце. Консерватизм был для литератора, чуть ли неглавной его чертой, и малейшие проявления в этой области, заставляли по-другому относиться к жизни, а это часто выливалось в литературный, если так, можно сказать, – «эпос». Как раз под такое содержание и была написана повесть – «Отрочество», по сути, автобиографическая трилогия.

Для Л. Н. Толстого, она стала вторым по счёту произведением в его жизнеописании. Написан рассказ «Отрочество» в период, с 1852 по 1853 год соответственно. В 1854 г. впервые подобная повесть была опубликована на страницах журнала «Современник». Жанр носил псевдоподтекст, а по литературному направлению близко числился к реализму. Рассказ, написанный, с себя (Л. Н. Толстого) перепадает на жизнь одноимённого подростка, погрузившегося в пучину собственных нужд, и не воспринимающего окружающий мир, как того требуют обстоятельства. Для читателя может остаться непонятным образ самого героя, поскольку некоторые его наклонности вызывают недоразумение. Вместе с тем наблюдается полное становление его личности, от раннего периода, до момента взросления. Для многих становится ясно, почему собственно название книги именуется «Отрочеством», ведь этот термин говорит сам за себя, а главный герой повести, постоянно колеблется в этом направлении. Здесь множество персонажей, и каждый из них играет определённую роль в жизни Николеньки, так зовут главного персонажа в повести «Отрочество». Само произведение состоит из 27 глав.

Заключение и главная мысль произведения

В заключение, хотелось бы отметить один факт – повесть «Отрочество», написанная Л. Н. Толстым, наглядно нам демонстрирует все склоки происходящего в душе человека. И пускай повествование ведётся напрямую от первого лица, а само произведение написано в рамках псевдолитературной действительности, не стоит пренебрегать обстоятельствами, которые могут затронуть человека и в XXI веке. Данный рассказ – это наглядное пособие для тех, кто испытывает в первую очередь отчуждённость к себе. Из этого всего можно сделать отличительный вывод.
Главная мысль произведения состоит в анализе всей жизни главного персонажа. Лев Толстой создал прообраз человека, который своим наглядным примером показывает обществу, чего стоит ждать от переходного периода. Здесь затрагиваются немыслимые отчуждения, конфликты, проблемы и т. д. Подросток, для которого отрочество стало утешительным фактом, в конце концов, всё-таки пренебрёг им. Данная повесть служит хорошим убеждением – нужно уметь преодолевать трудности, какими бы они ни были, даже если это касается периода взросления.

Главные герои повести Отрочество Толстого

Николенька Иртеньев – главный герой данного произведения. Отличается эмоциональным характером и страшно переживает своё отрочество. Постоянно думает о прошлом и боится приближающихся событий. Он из дворянской семьи и ему 14 лет. (ниже подробнее)

Пётр Иртеньев – отец Николеньки, в нём кроется суровый нрав и последовательная строгость. Тем не менее он очень любит своих детей и играет в их жизни роль наставника.

Володя – брат Николеньки, старше его на год. По характеру – он более пылкий, не всегда проявляет сочувствие к окружающим, но в то же время твёрдо знает, чего хочет от жизни.

Сёстры Катя и Любочка – о них мало что говорится в произведении, поскольку они себя практически никак не проявляют.

Бабушка Николеньки – именно в её доме и поселилась семья Иртеньевых. Трепетно относилась к своему внуку – Коле.

Карл Иванович – немец по происхождению, одновременно гувернёр и учитель Николеньки, они же были близкими друзьями.

Сен-Жером – новый гувернёр Николая в доме бабушки, отличался традиционно европейскими нормами воспитания.

Маша – молодая горничная, изначально полюбившаяся Николеньке.

Василий – портной и по совместительству прислуга в доме Иртеньевых. Отличался тягой к алкоголю, впоследствии возлюбленный Маши.

Дмитрий Нехлюдов – князь и лучший друг Николеньки, кардинально повлиявший на судьбу подростка.

Образ главного героя

В тексте наглядно рассказывается о судьбе подростка, по имени Николенька – от него же ведётся и повествование в произведении «Отрочество». В этом человеке переплетаются разные судьбы, он мягок и застенчив, но в то же время, может презреть кого угодно. Его воспитали в лучших традициях аристократической семьи, при этом он никогда не чурался дружбы с окружающими его людьми из бедных слоёв общества. Хотя иногда и такое проскакивало, как, например, в случае с Иленькой Граппом – ребёнком бедного иностранца, когда его дразнила местная детвора, в том числе и Николенька, за его положение в среде нищенства. Николай всецело относился к людям с любовью и уважением.

Сам он был весьма отзывчивым и в то же время – порядочным. Постоянно думал о своём поведении, анализировал его. Был начитанным, как подобает знатной семье и в то же время чуточку застенчивым. Жизнь Николая обернулась кошмаром для него самого после того, как умерла его мама. С этого момента, мир в его глазах наполняется двояким содержанием – с одной стороны, он не отходит от устоев прошлой жизни, но в то же время, боится каких-либо перемен. Вся его семья в скором времени переезжает в другой город, к родной бабушке, но именно здесь Николенька развивает миф о своей неполноценной жизни. На новом месте он даёт волю своим эмоциям, постоянно переживает в свете различных событий и учится состраданию по отношению к чужому горю.

С братом у него не всё гладко, любимого учителя он недосчитался, отец – поначалу, будто бы забыл о нём, сёстры – живут какой-то своей жизнью, а тут ещё и новый гувернёр, французишка – Сен-Жером. И все они, как он считает – обделяют его вниманием, лишь воспоминания о маме, ласкают его душу. Однажды, в их доме появляется горничная по имени Маша, она хороша собой и немного принципиальна. Николенька бросается в чувства любвеобильности к ней, но он прекрасно понимает, что не сможет добиться ответных симпатий, поскольку его «эго» самокритично. Переживания по этому поводу заставили по-новому взглянуть на мир – подростка. Он стыдится себя, своих поступков, а о внешности не стоит даже уповать.

Новая жизнь в Москве

Дворянская семья Иртеньевых, в которой воспитывался Николенька, была знатного рода. Все вместе они жили в усадьбе. В их династию входили: отец (самоуверенный и предприимчивый); мама Коли (добрая и ласковая); его брат – Володя (впитал в себя образ главы семейства), а также сестра – Люба (прозаическая натура). Сам Коленька был очень добрым и озорным ребёнком, а в его воспитании прослеживалась любовь и ласка со стороны родителей. Его также окружали и другие персонажи, к коим он испытывал трепетные чувства, это были – няня Наталья Савишна и гувернёр, он же учитель – Карл Иванович.

Николай любил играться с соседними деревенскими мальчишками, пусть даже те и не были из богатых семей. В какой-то момент, на долю Николеньки выпала страшная участь, в четырнадцатилетнем возрасте он лишился самого дорогого, что у него было – своей мамы. Этот факт повлиял на дальнейшее действие разворачивающихся событий. Сам Коленька полагал, что в определённый момент жизни, земля будто «ушла у него из-под ног». Вскоре вся их семья решается на переезд в Москву, там у них жила бабушка графиня по материнской линии. Путь занял 4 дня, за это время Коленька, казалось бы, позабыл о прошлых неудачах, ему пришлись по душе пейзажи от новых мест, он даже немного выступил в роли извозчика, чему несказанно был рад.

Правда, некоторых феноменов главный герой по-прежнему боялся, например, грозы или ливня. Следуя маршруту, Николенька гораздо больше общался именно со своей сестрой и с Катенькой – дочерью прислуги семейства, нежели с братом. Они обсуждали планы своего поселения у бабушки. Катя всё время жаловалась на непростую жизнь, отчего у Коли складывалось своеобразное впечатление о мире. И вот они благополучно добрались до Москвы, где их встретила постаревшая бабушка, которая со скорбью пережила известие о кончине своей дочери. От её изумлённых чувств, у мальчика Коли проявилось сострадание к бабушке, но он этого старался не показывать на виду.

Переходный возраст Николеньки Иртеньева даёт о себе знать

Постепенно, мальчик на новом месте жительства, стал замечать, что вокруг него стали происходить изменения, причём не в лучшую сторону, как он сам считал. Отец – Пётр, всё меньше уделял внимания своей семье, а вскоре, он и вовсе переехал жить во флигель. С братом – Володей, у Николеньки прослеживались противоречия, причём с каждым разом они всё больше обострялись. А Карл Иванович, в бытность наставником подростка, решил сменить имидж, отчего у Николая проявилось лёгкое недоумение. Однажды у них с братом произошла серьёзная ссора, и поскольку Володя не слыл по жизни ранимым человеком, такое понятие, как эмоции, для него были чужды. Тем не менее он первым пришёл мириться с Николенькой, отчего у главного героя полились слёзы, и они в конечном счёте снова стали дружны.

В один прекрасный момент в семействе Иртеньевых появляется горничная – Маша, ей было 25 лет от роду. Она очень красива и мила. Всё это сбивает с толку Николеньку, и в нём разгорается чувство влюблённости по отношению к данной особе. Но вот незадача, он не может решиться, открыто заявить о своих намерениях, поскольку барьером в этом выступает – неполноценность характера. С детства Коля был очень застенчивым и скромным, и это заставляло его пренебрегать собственной персоной. Он считал себя неудачником, неспособным на какие-либо серьёзные поступки.

Стыдливость по отношению к своей внешности дополняла подобный образ. А вот его родной брат – Володя, был полной противоположностью, он считался бойким и хулиганистым подростком, и всё это позволяло ему оказывать знаки внимания по отношению к гувернантке Маше, а Николеньке оставалось лишь наблюдать со стороны за происходящим. Он сильно переживал по этому поводу в душе. Всё больше это наталкивало его к мысли о разобщённости. Ещё одну неподдельную травму получил Николенька тогда, когда его обнаружили играющимся с порохом. В доме воцарился скандал, а бабушка была так груба и снисходительна, что велела уволить любимого учителя подростка – Карла Ивановича, всё это стало невосполнимой потерей. Николенька и его бывший учитель долго прощались между собой, а поводом к этому был рассказ со стороны Карла Ивановича о своей нелёгкой судьбе. Он затронул душу подростка и тот с сочувствием озаботился дальнейшим существованием. Вскоре появляется новый гувернёр – француз, помпезник – Сен-Жером. И тут надо сказать, отношения сразу не задались. В день рождения Любочки, – сестры Николеньки, в поместье начинают съезжаться гости. Готовится поистине праздничная атмосфера. Главный герой и его брат Володя, занимаются уроком истории, но так выходит, что Коля оказался просто неготовым к занятиям, из-за чего получил "единицу". Он скрыл этот факт от своего французского гувернёра, дабы не портить отношения по случаю юбилея. Когда все собрались за столом, отец Николая, пристально попросил того принести подарок для Любочки, из портфеля, в своём личном кабинете. И снова неудача, на этот раз конфуз вышел с ключом. Коленька его нечаянно сломал, да так, что тот остался в скважине замка.

Подросток не нашёл ничего лучше как вернуться за стол, и скрыл факт содеянного. Ожидание оставалось недолгим, за это время ему приглянулась девочка Соня, которая участвовала в играх с мальчиками. Очередной промах, ей больше понравился другой кавалер, нежели Коленька. И снова обида на женщин затаилась в его душе. Вскоре наступает кульминационный момент, француз Сен-Жером узнаёт о проделках подростка и немедленно – в качестве наказания, просит удалиться Николая из зала для гостей. Однако тот дерзит, и даже показывает язык. Сен-Жером хватает мальчика за запястье, но в ответ следует удар. От такой неслыханной наглости нервы сдают уже у мсье Жерома, и тот силком уводит подростка в чулан и запирает его, вдобавок грозится высечь хулигана розгами, если тот не изменит своего поведения.

Николаю не по себе в чулане, он плачет и в то же время предаётся мыслям о своей жизни, коей считает никчёмной. Он полагает, что его никто не любит и не жалеет, как когда-то это делала мама. Проведя ночь в кладовке, уже на следующее утро, Николенька, приноровив свои мысли, отправляется на разговор к бабушке. Та, конечно, злится на внука и требует, чтобы Николай попросил прощения у гувернёра, но на это последовал убедительный отказ. Бабушка сочувствует своему любимому внуку, и у неё начинается истерика. Выйдя из комнаты, мальчик натыкается на отца, и тот пускается его ругать за сломанный ключ, из-за чего Коленька вновь предаётся эмоциям и требует, чтобы отец встал на его сторону. В этот момент у подростка начинаются конвульсии, и он падает в обморок.

Обыденная жизнь сменяется несколькими годами пребывания в доме бабушки графини. Сен-Жером и Николенька практически не общаются между собой, к тому же они оба недолюбливают друг друга. Одиночество всё больше берёт верх над подростком, да и он сам этому особо не противится. Он напрочь вбил себе в голову, что его окружают будто бы чужие люди. На его глазах, возлюбленная им же самим Маша, питает свои чувства и хочет выйти замуж за пьяницу-портного Василия, но отец Коленьки, не даёт на это согласия, хотя вскоре, поменяет свою точку зрения и разрешит слугам обвенчаться.

Володя – брат Николеньки, вскоре поступил в престижный университет, он стал по-настоящему взрослым человеком: ездил на балы, курил табак и т. д. Любонька и Катенька наслаждались своей размеренной жизнью. Отец – начал выигрывать солидные деньги в карты, а его отношение к детям поменялось в лучшую сторону. Бабушка же начала чахнуть. Вскоре она слегла и умерла, но о её кончине никто не жалел всерьёз, включая самого Николеньку. Лишь у Катеньки, горничной по дому, проявилась – жалость на сей счёт, но и она вскоре угасла. Коля же был раздражён разговорами о том, кому достанется наследство. Вскоре в душе подростка начинают происходить изменения, и он сам решает поступать в университет, причём на математический факультет. Тем временем у него налаживаются отношения с Сен-Жеромом. У Володи, брата Николеньки, появляются два лучших друга – князь Нехлюдов и адъютант Дубков, они часто пребывают в доме Иртеньевых. Так уж вышло, что Дмитрий Нехлюдов оказался очень похожим на Николая в плане характера. И это непременно отразилось на их дружбе. Они стали больше общаться, думать на одинаковые темы, говорили буквально обо всём, но без посторонних и т. д.

Повесть «Отрочество» Льва Николаевича Толстого стала второй книгой в псевдоавтобиографической серии автора.

Она была напечатана в 1854 году. В ней описываются моменты, происходящие в жизни обычного подростка того времени: предательство и смена ценностей, первые любовные переживания и так далее. Итак, Лев Толстой, «Отрочество»: краткое содержание произведения.

Перемены в душе Николеньки после переезда в Москву

Как только Николенька приехал в Москву, он ощутил, что не только мир вокруг него изменился, но и он сам тоже. Мимо него не проходят ни слезы бабушки, горюющей после смерти дочери, ни ожесточение старшего брата Володи. Николенька завидует его внешней красоте, стараясь убедить себя в том, что внешность никак не влияет на личное счастье. Наш герой ссорится с братом, но находит в себе силы простить его. Все свои мысли Николенька прячет глубоко в своей душе. Он считает, что обречен на одиночество. Так описал главного героя Лев Толстой. «Отрочество», краткое содержание которого приведено в этой статье, отражает не только часть событий, проходивших в жизни юного автора когда-то, но и его помыслы и думы.

Расставание с дедом Карлом Иванычем

Однажды братья нашли свинцовую дробь и имели неосторожность играть с нею. Об этом тут же стало известно их бабушке.

Та, в свою очередь, обвинила в халатности деда Володи и Николеньки Карла Иваныча. Результатом ссоры взрослых стало их решение взять в дом гувернера для воспитания мальчиков. Николенька очень сильно переживал по поводу того, что теперь ему придется очень редко видеться с дедом. Несмотря на то, что характер у Карла Иваныча был нелегкий, он по-своему любил детей и внуков и старался научить их жизни. В XIX веке написал свою повесть Толстой («Отрочество»). Краткое ее содержание вряд ли сможет передать всю полноту ощущений и переживаний взрослеющего мальчика. Времена меняются, а мы легко узнаем в этих взглядах подростка того времени свои собственные мысли.

Переживания и ожесточенность Николеньки

После того как в доме появился француз-гувернер, все изменилось. Отношения Николеньки с ним не складывались. Порой он и сам не понимал, почему в нем столько агрессии и ожесточенности вызывает этот человек. Однажды он даже ударил гувернера. Когда Володя пытается узнать у него, что же с ним случилось, Николенька отвечает, что все ему стали вмиг отвратительны. Следующая выходка юного отрока - это попытка проникнуть в портфель отца. При этом он ломает ключ, и об этом сразу же становится всем известно. Николеньке грозят розгами и запирают его в темном чулане. С нашим героем случаются конвульсии. Его укладывают на кровать и дают возможность как следует выспаться. После сна Николенька встает здоровым. Очень ярко описал главного героя автор Толстой. «Отрочество», краткое содержание которого вполне позволяет проследить цепочку событий, приведших к возникновению этой непонятной болезни, не теряет своей актуальности и в наши дни.

Влияние друга Нехлюдова на взгляды юного Николеньки

Вскоре Володя поступает в университет. Николенька искренне радуется этому. Ему до поступления в это учреждение остается несколько месяцев. Наш герой прилежно учится и готовится сдать экзамены на математический факультет. У него появляются приятели: студент Нехлюдов и адъютант Дубков. Николенька все чаще беседует с Нехлюдовым.

Ему близки его взгляды, направленные на создание нового общества. Отныне наш герой считает, что исправление человечества - это его призвание. С этого момента, как ему кажется, начинается его новый жизненный этап. «Отрочество» Толстого, краткое содержание которого мы рассматриваем, является отражением мыслей и стремлений молодежи тех лет. Здесь можно проследить, как кардинально меняются взрослеющего человека. Читая это произведение, приходишь к мысли, что каждая эпоха по-своему воздействует на людей.

В позапрошлом веке написал Лев Толстой «Отрочество». Краткое содержание произведения дано в этой статье. В главном герое, может быть, многие узнают себя в юности. Поэтому я рекомендую прочесть произведение в оригинале.

Его отец, брат Володя, сестра Любочка и гувернантка Мими со своей дочерью Катенькой уезжают из имения Петровского в Москву. Толстой описывает их долгую дорогу в бричке и карете, от одного постоялого двора к другому.

Глава II. В пути семью Иртеньевых застигает сильная гроза, которая возбуждает в душе Николеньки одновременно ужас и счастье.

Лев Николаевич Толстой. Фото 1897

Глава III. В дорожном разговоре с Катенькой Николенька вдруг узнаёт: та не слишком рада переезду в Москву. Девочка опасается, что она и её мать, люди бедные, не сойдутся и не уживутся с богатой бабушкой Иртеньевых. Разговор с Катенькой даёт Николеньке новый взгляд на разницу в общественном положении людей, о которой в детстве он и не задумывался.

Глава IV. Иртеньевы поселяются у бабушки в Москве. Вся семья поневоле держит себя здесь строже и церемоннее, чем в деревне.

Глава V. Николенька всё чаще замечает, что его старший брат Володя ведёт себя всё более по-взрослому. Между ними двумя образуется не существовавшая в детстве незримая черта. Николенька начинает даже ссориться с братом, подозревая, что тот глядит на него свысока, но эти ссоры быстро кончаются примирением.

Лев Толстой. Отрочество. Аудиокнига

Глава VI. Повзрослев и сам, Николенька впервые обращает внимание на то, что их красивая горничная Маша – не только слуга, но и женщина . Неравнодушен к Маше и Володя. Прячась под лестницей, Николенька становится свидетелем приставаний Володи к Маше на лестничной площадке.

Глава VII. Гувернантка Мими находит у Николеньки и Володи ружейную дробь. Думая, что это взрывоопасный порох, она жалуется на мальчиков их отцу и бабушке. Бабушка просит отца уволить неспособного воспитателя-немца Карла Ивановича и заменить его молодым, образованным французом.

Глава VIII. Расстроенный увольнением Карл Иванович, рассказывает Николеньке историю своей жизни – неизвестно, насколько правдивую, а насколько фантастическую. Он уверяет, что почти нищая мать родила его от графа фон Зомерблата, который потом пристроил её замуж за одного из своих бедных арендаторов. Отчим не любил Карла, отдавая всю заботу родному сыну, Иоганну. Карл чувствовал себя чужим в собственной семье. Когда был объявлен призыв в армию по случаю Наполеоновских войн , жребий идти на службу выпал Иоганну. Но никому не нужный в родном доме Карл сам вызвался заменить его.

Глава IX. Карл Иванович уверяет, что участвовал в знаменитых битвах под Ульмом, Аустерлицем и Ваграмом. При Ваграме он был взят в плен, однако один сердобольный французский сержант помог ему бежать. По дороге на Франкфурт Карл встретил хозяина канатной фабрики и понравился ему. Фабрикант поселил его у себя и дал ему работу. Но жена хозяина стала делать Карлу любовные предложения. Не желая делать зла своему благодетелю, он бежал из его дома.

Глава X. Карл пришёл в родной город и узнал, что его мать и отчим теперь держат питейную лавку. Родители не узнали его, когда он вошёл в их трактир и заказал рюмочку ликёра. Карл сообщил, кто он такой, и мать упала без чувств ему на руки. Но его счастье в родительском доме оказалось недолгим. Правительственный шпион подслушал в кофейне его вольные речи про политику Наполеона – и вечером пришёл его арестовывать. Карл Иванович сорвал со стены свою шпагу, ударил шпиона, выпрыгнул в окно и бежал в расположение русских войск, где его приютил генерал Сазин. Вместе с ним он потом приехал в Россию и начал там учить дворянских детей.

Глава XI. Новый гувернёр – строгий француз St.-Jérôme – делает Николеньке выговор за плохую учёбу у преподавателя истории Лебедева и грозит наказать, если он опять получит двойку. Однако Николенька не учит и нового урока. Рассерженный Лебедев ставит ему даже не двойку, а единицу.

Глава XII. В этот день отмечают именины Любочки. Отец, забывший в кабинете подарок – бонбоньерку, посылает за ней Николеньку со связкой ключей. Отперев в кабинете ящичек с бонбоньеркой, мальчик из любопытства открывает маленьким ключиком и отцовский портфель с документами. Однако при попытке закрыть его, ключик ломается и остаётся в замке портфеля. Николенька приходит в отчаяние из-за того, что к единице по истории добавилась ещё и эта, новая провинность.

Глава XIII. На обед к Иртеньевым приезжают дети-родственники. После обеда подростки затевают игру, в которой юные «дамы» выбирают себе «кавалеров». Некрасивого Николеньку почти никто из девочек не хочет выбирать. Его давнишняя любовь, Сонечка (см. главы XX-XXIV «Детства»), отдаёт предпочтение Серёже Ивину (см. главу XIX «Детства»). Николенька замечает, как они украдкой целуются – и негодует на изменницу Сонечку.

Глава XIV. К раздосадованному до глубины души Николеньке подходит St.-Jérôme. В наказание за единицу по истории он требует от него оставить общую игру и идти в свою комнату заниматься уроками. В сердцах Николенька отказывается уходить и показывает гувернёру язык. St.-Jérôme грозит ему розгами. Уже не владея собой, Николенька изо всех сил бьёт француза. Тот, как тисками, сжимает его руки, тащит вниз, запирает в чулане и приказывает дядьке Василию принести розги.

Глава XV. Запертый в чулане Николенька впадает в исступлённое полузабытье. Ему кажется, что окружающие специально сговорились мучить его – потому, что он, наверное, не настоящий сын своих родителей, а подкидыш, взятый из милости. Он мечтает посрамить своих недругов геройскими подвигами на войне и потом умолить, чтобы Государь разрешил ему убить St.-Jérôme. Николенька воображает, как к утру умрёт в чулане, а родственники будут жалеть, что довели его до смерти…

Глава XVI. Николеньку не выпускают из чулана целый день, хотя наказания розгами так и следует. Назавтра St.-Jérôme открывает дверь чулана и ведёт мальчика к бабушке. Та корит его за дерзкое поведение, требует извиниться перед гувернёром, но видя неудержимое и искреннее отчаяние внука, сама начинает плакать. Николеньку отпускают. На лестнице его хватает отец и строго спрашивает, как он смел открыть без спросу портфель с документами. Рыдания Николеньки переходят в конвульсии. Его относят в постель, и он засыпает до вечера.

Глава XVII. Проснувшись, Николенька пылает лютой ненавистью к легкомысленному и высокомерному St.-Jérôme, который так не похож на прежнего добродушного и простого учителя Карла Ивановича.

Глава XVIII. Горничная Маша тем временем без памяти влюбляется в лакея Василия. Однако их браку противится машин дядя, Николай, считающий Василия «человеком несообразным и необузданным ». С горя Василий время от времени запивает, и эти проявления тоски ещё усиливают любовь Маши к нему. Грустный Василий ходит посидеть к Маше в девичью, но оттуда его гонит другая горничная, Гаша. Жалея несчастных влюблённых, Николенька мечтает побыстрее вырасти и стать хозяином имения: тогда он разрешит своим крепостным Маше и Василию сыграть свадьбу и подарит им тысячу рублей.

Глава XIX. Перейдя из детского возраста в отроческий, Николенька начинает обнаруживать склонность к философским размышлениям о смысле жизни, о сущности счастья, о том, существуют ли предметы мира помимо нашего воображения. Он считает себя первооткрывателем многих давно известных мыслей о морали и бытии, но под конец запутывается в своих многосложных рассуждениях.

Глава XX. Старший брат Николеньки, Володя, прилежно занимается с учителями и вскоре с успехом сдаёт вступительный экзамен в университет. Черта, разделяющая уже почти взрослого Володю с Николенькой, становится теперь ещё заметнее. Володю посещают умные товарищи, с которыми он ведёт серьёзные разговоры. Между ним и Катенькой помимо детской дружбы появляются какие-то другие, таинственные отношения.

Глава XXI. Катенька и Любочка уже не девочки, а девушки. Обе они сильно меняется – внешне и внутренне. При этом резче проявляется разница их характеров. Любочка во всём проста и натуральна, Катенька же склонна к церемонности, жеманству и кокетству.

Глава XXII. С переходом от детства к отрочеству меняется и взгляд Николеньки на своего отца. Прежнее безусловное преклонение перед ним исчезает. Николенька начинает замечать, что у отца немало слабостей и недостатков.

Глава XXIII. Бабушка тяжело заболевает и вскоре умирает, оставив всё имение в завещании Любочке и поручив опеку до ее замужества не игроку-отцу, а князю Ивану Иванычу.

Глава XXIV. Николенька готовится поступать в университет. Науки даются ему легко. Николеньку ободряют и слова отца о том, что у него умная рожа . Горничной Маше наконец разрешают выйти замуж за Василия, и они венчаются.

Глава XXV. Из всех друзей Володю чаще всего посещают адъютант Дубков и князь Нехлюдов. Первый – человек ограниченный, но весёлый и самоуверенный. Нехлюдов, напротив, молчалив и стыдлив. Николеньке нравится его задумчивость. Он хотел бы сойтись с Нехлюдовым поближе, но тот поначалу не обращает на него сильного внимания.

Глава XXVI. Нехлюдов и Дубков заезжают за Володей, чтобы вместе с ним ехать в театр. Но у них на троих оказывается лишь два билета. Нехлюдов уступает Володе свой билет, а сам остаётся с Николенькой и заводит с ним разговор о самолюбии и других свойствах человеческой души. Николенькины рассуждения кажутся Нехлюдову весьма неглупыми. Оба они чувствуют немалого общего в своих характерах.

Глава XXVII. Нехлюдов и Николенька становятся друзьями. Чтобы устранить между собой всякую тень неоткровенности, они даже решают сознаваться друг другу в самых гадких мыслях, приходящих каждому в голову. Николенька ощущает некоторое превосходство Нехлюдова над собой, однако всё равно очень рад дружбе с ним.

© Автор краткого содержания – Русская историческая библиотека . Читайте также статью Толстой «Детство» – краткое содержание по главам . Ссылки на материалы о других произведениях Л. Н. Толстого - см. ниже, в блоке «Ещё по теме...»