Почему поссорились Владимир Ильич и Иосиф Виссарионович

Анатолий Самуилович Салуцкий родился в 1938 году в Москве. Окончил Красноярский институт цветных металлов и золота. Писатель, публицист.
Работал сотрудником газеты «Комсомольская правда», заведующим отделом редакции газеты «Вечерняя Москва», первым заместите-лем ответственного секретаря «Ли-тературной газеты», специальным корреспондентом отдела публицистики журнала «Советский Союз».
Публиковался в различных газетах и журналах. Автор сотен публицистических статей на политические и остросоциальные темы. В качестве эксперта неоднократно был членом российской делегации на Генеральных Ассамблеях ООН.
Академик Академии российской словесности. Первый заместитель председателя правления Российского фонда мира.
Член Союза писателей СССР.

Н ародившиеся во французском парламенте политические понятия «левые» и «правые» весь ХХ век терзали Россию своей неоднозначностью. По прихоти большевиков в общественном сознании укоренился доблестный облик левых и дурной образ правых. Этот стереотип был столь силен, что известный архитектор перестройки для подобающего имиджа даже окрестил своих прорабов «левыми», хотя в системе общепринятых политических координат они были крутыми правыми. И потомки прорабов назвали себя Союзом правых сил. Но странная, вопиюще беспринципная перестроечная попытка перелицевать устоявшиеся понятия заставляет внимательнее приглядеться к их сути. К этому побуждает и вопрос, на который — это поразительно! — до сих пор никто не обращает внимания: почему сегодня политические правые горячо поддерживают левацкое искусство? Почему Маяковский исступленно вопил: «Кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой!»

В этой же связи нельзя не вспомнить еще один парадокс. Почему такие, казалось, полярные по идейному запалу литературно-исторические документы, как доклад А.Жданова «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» и статья А.Яковлева «Против антиисторизма» в равной степени проникнуты пафосом отрицания прошлого? Жданов говорил: «Старый Петербург маячит перед их глазами. А мы любим Ленинград советский. Мы уже не те русские, какими были до 1917 года, и Русь у нас уже не та». И то же, почти буквально — у Яковлева, громившего тех, кто воспевал прошлое России. Правда, не петербургское, а крестьянское.

Все-таки в чем дело? Тождество между Ждановым и Яковлевым сомнительно. Или загадка в том, что петербургское прошлое, именуемое Серебряным веком, незримо противостоит прошлому простонародной Руси?

Провидец Александр Блок

В округ российской истории неспроста кипят страсти: битва за прошлое — это сражение за будущее страны. Еще сложнее с пониманием исторического движения России, не раз менявшей форму государственного бытия, — монархия, Советы, демократический этап. Между тем политизированные оценки этих перемен, основанные на признании или отвержении марксистской пятичленки, не могут объяснить подспудные причины Гражданской войны, сводя ее к классовой борьбе красных и белых. Смертельные враги — комиссары и офицеры — были выходцами из одной социальной среды, разночинной. Где тут классовое чутье?

Не дают такие оценки ключа и к пониманию второй гражданской войны, вошедшей в историю под названием сталинских чисток. Красивая формула о революции, пожирающей своих детей, ничего не объясняет. И сводить сталинские репрессии к дворцовой борьбе за власть — верхоглядство, не учитывающее коренных идейных перемен, которыми они сопровождались. Что же до третьей гражданской, внешне мягкой, но психологически не менее свирепой, известной как «перестройка», то сегодня прояснился ее глубинный подтекст — речь шла о реванше проигравших в 30-е годы.

Три гражданские войны в одном веке! Вдобавок столетие первой страна встречает не историческим примирением, а накалом страстей. Не может не существовать каких-то скрытых, нераспознанных причин столь устойчивого размежевания. Нераспознанных потому, что русскую историю разглядывают лишь через социальные окуляры да с оглядкой на западный опыт. Забывают мудрую подсказку Пушкина: «Поймите же и то, что Россия никогда и ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формы».

Мешает и такой мощный фактор, как «перечень болей и обид», неизбежно остающихся после внутренних конфликтов. Этот комплекс изжить труднее, чем марксистское сознание. Одни проклинают Сталина, другие — Хрущева, третьи — Ельцина, четвертые норовят мстительно выволочь из Мавзолея тело Ленина. До объективности ли в этой неразберихе? Зато, уняв «сердца горестные заметы» ради «ума холодных наблюдений», можно прояснить прошлое и попытаться заглянуть в завтрашний день.

Одним из первых начал смутно догадываться об истоках российской драмы ХХ века Александр Блок, в 1908 году писавший: «Есть полтораста миллионов с одной стороны и несколько сот тысяч — с другой; люди, взаимно друг друга не понимающие в самом основном». И еще: «Мне ясно одно: пропасть, недоступная черта между интеллигенцией и народом — есть. Две раскаленные мести дышат друг на друга».

Интерес Блока к этой теме не угасал, и он цитировал прогноз кружка Римского-Корсакова для Николая II (1916 год): «Можно после совершенной анархии и поголовной резни увидеть на горизонте будущей России восстановление самодержавной, но уже мужичьей власти в лице нового царя, будь то Пугачев или Стенька Разин». Блок разделял эту точку зрения.

Впрочем, давно замечено: прозрения поэтов сбываются чаще, чем прогнозы политиков. А порой предвидения посещают сразу нескольких поэтических гениев. Почти в те же годы М.Волошин писал:

Анафем церкви одолев оковы,

Повоскресали из гробов

Мазепы, Разины и Пугачевы —

Страшилища иных веков.

Но пророчество о противостоянии интеллигенции и народа было смутной догадкой, скорее поэтическим образом, отражавшим суть эпохи. Поэты провидели будущее, но не могли постичь рациональную основу своей тревоги, ибо не проникали в толщу веков. Отталкиваясь от поэтических видений, эту задачу выполнили люди научного мышления.

В этой связи в свое время обратила на себя внимание монография В.Соболева о русской этнокультурной системе (Русский биографический институт, 2007). Пожалуй, впервые в ней была расшифровка провидческой догадки Блока — в виде обзора вековых противостояний допетровской и петровской Руси, а также феномена красных и черных сотен. Разумеется, эти понятия не связаны с известной политической раскраской, они возникли в давние времена. Однако в измененной форме, в аналогиях — красные и черные сотни, как показывает переломная ситуация начала ХХI века, сохранились поныне, продолжая двигать русскую историю не только поверх общественно-научных и экономических теорий, но даже над западно-славянофильскими спорами и ставя во главу угла не переменчивый вопрос о собственности, но вечный вопрос о власти.

Многовековая борьба красных и черных сотен с их общим врагом стала незримым стержнем русской истории, скрытым под покровом пришедших с Запада социальных (марксизм) и политических (демократия) учений. Эта борьба лежит в основе всех крупных гражданских конфликтов, определяя логику исторического движения России, обеспечивая его непрерывность, без «черных дыр», о которых бубнили ненавистники КПСС, и вне зависимости от типа общественного устройства.

Черные сотни зародились в конце ХV века в среде московских ремесленников и мелочных торговцев, твердо державшихся святоотеческой веры и национальных традиций. Они стали опорой трона, сердцем приняв идею старца Филофея «Москва — Третий Рим». Становление черных сотен стало народным ответом на объединение русских земель вокруг Москвы, в честь которого Иван III, женившийся на Софье Палеолог и пригнездивший на российском гербе двуглавого византийского орла, построил Кремль с грандиозными храмами и столпом Ивана Великого. Черные сотни ощутили себя носителями мощного государственного начала.

Но в ХVII веке из посадской среды уездных городов выделился другой тип людей. Они противились нажиму служилого дворянства и составили костяк отрядов Стеньки Разина, чье войско по-казачьи делилось на сотни и пускало «красного петуха» в богатых усадьбах. Отсюда название «красные сотни». Они подпитывались донским верховым казачеством, иначе говоря, голытьбой (в отличие от низового, домовитого, зажиточного).

Но Разин, выступив против бояр и дворян, не покушался на основы строя: он хотел срезать слой служивых людей, заняв их место. С исторической точки зрения черные и красные сотни в равной мере представляли допетровскую Русь, и те и другие враждебно восприняли реформы Петра, после которых Россия раздвоилась на дворянскую империю и религиозное мужицкое царство, на гладко бритый, в обтяжных лосинах высший свет и бородатое, в тулупах и армяках простонародье. Две России даже говорить стали на разных языках: дворянство увлеклось французским. Бердяев писал: «Русские люди того времени жили в разных этажах и даже веках».

При этом еще до Петра, предвосхищая пугачевский бунт, начало складываться межнациональное сплочение красных сотен, чьи интересы включали устремления башкир, татар, других народов Поволжья.

Нестандартные гуманисты

В опреки спорам о «пятой империи», в этнокультурной системе координат идет иной отсчет российского исторического времени. Допетровскую Русь, где доминировали красные и черные сотни, приверженные национальным корням, считают Первой Россией. Вторую Россию, страну дворянской культуры, можно назвать петровской, еще точнее — петербуржской: именно после переноса столицы на берега Невы начался новый этап истории государства, отмеченный раздвоением национального сознания.

На троне грозную опасность, по Блоку, распри между «черной» и «белой» костью первым ощутил Александр III, вокруг которого бушует не меньше страстей, чем вокруг Петра. Он предпринял смелую попытку умерить верховенство светской, европеизированной России над красно-черными сотнями, избрав самый достойный путь — слияние просвещенного разума петербургского ядра с национальными ценностями допетровской Руси. Царь всеми доступными ему монаршими средствами стремился остановить сползание раздвоенного русского общества к слепому подражанию Западу. Цель была благороднейшая: построить «Русскую Европию» — могучую страну, где национальный дух обогащен лучшими опытами Европы. Александр III подготовил мощный индустриальный подъем России, которая в 90-х годах XIX века первенствовала в мире по росту крупной промышленности.

Увы, радикалы, вышедшие из разночинных недр петербургской России, на словах радея о народе, но мечтая о захвате власти, через покушение, подорвавшее здоровье монарха, свели его в могилу. Кстати, народовольческая ненависть к Александру III далеко перехлестывала рамки антицаристских настроений, выдавая идейный подтекст. Не случайно большевистские потомки бомбистов именовали Александра III реакционером и «мужицким царем», а его обращение к национальным традициям России называли «показным маскарадным стилем с поклонением щам, гречневой каше и смазным сапогам». Некий искусствовед писал в хрущевские годы, когда нанесли особой силы удар по Церкви: «Этот стиль оставил на площадях русских городов множество аляповатых пятиглавых соборов, выдержанных в ложновеличавом характере, грубых по форме, бездарных по пропорциям, уныло однообразных и казенных по декору». И Хрущев безжалостно сносил бесценные памятники русской культуры, оставив после себя безликий интернациональный стиль.

После смерти Александра III Россия покатилась к национальной катастрофе. Отчаянная попытка религиозных философов приспособить к отечественной духовной жизни напиравшие с Запада социальные веяния (мессианский марксизм Сергия Булгакова) провалилась под натиском леваков-разночинцев, ради переустройства мира готовых принести в жертву национальную особость России.

Как не подивиться поразительной повторяемости русской истории, связанной с тем, что за переменчивыми политическими декорациями разных эпох опять и опять воспроизводятся вековые этнокультурные противостояния. В этой связи интересны слова Горького об умозрениях леваков начала ХХ века: «Многие интеллигенты надеялись сменить сидевших на шее народа и сесть на это место. Картины голода солдат, развала армии, бездарности командования — все это возбуждало у гуманистов сладкую надежду: скоро конец, Романовы уступят, у нас будет настоящая конституция, мы будем губернаторами. Разумеется, вожделение власти прикрывалось словами о любви к России, к народу». А в конце ХХ века с такой же сладкой надеждой и снова под флагом забот о народном благе шли в бой против КПСС прорабы перестройки, тоже гуманисты, на сей раз правые. И Немцов, символическая, хотя и никчемная фигура третьей гражданской войны, стал губернатором.

Кстати, горьковское словечко «гуманисты» применительно к левой интеллигенции странным образом перекидывает мостик к иной теме, также связанной с роковыми российскими событиями начала и конца ХХ века, окрашивая радикалов от искусства в радужные цвета.

Эта тема открылась после отмены ст. 121 советского УК. На радостное для него событие восторженно откликнулся известный в прошлом комментатор «Голоса Америки» Борис Парамонов — большой статьей «Русский гомосексуализм: утопия и реальность», напечатанной в израильском русскоязычном журнале «22». Восхваляя гуманистов (по Горькому), он писал о грядущей в России гомосексуальной субкультуре, критиковал «профессиональных охранителей русских моральных устоев» и жаждал «ярких культурных прецедентов типа театра Романа Виктюка, в постановках которого отчетливо слышны гомосексуальные обертоны». А в качестве образца для подражания приводил «короткую, но творчески необыкновенно напряженную и плодотворную эпоху, которая получила название Серебряного века». Парамонов разъяснял: «В словаре Бердяева слово “декадентство” означало нестандартную сексуальную ориентацию — каковую он считал типичной для данной культурной эпохи и которая действительно была распространеннейшей чертой». А переходя к текущим дням, обнадеживал: «Приходилось слышать высказывания, в которых предрекался необыкновенный расцвет искусств после отмены ст. 121».

Статья Парамонова опубликована три десятилетия назад и насколько «провидческой» оказалась, каждый вправе судить сам. Несмотря на новую вспышку «радужных» настроений в среде левых радикалов от искусства, «Серебряный век» не повторился, что говорит об иных корнях тогдашнего творческого взлета.

Впрочем, пафос статьи был на октаву выше. Левые гуманисты начала ХХ века слились с большевиками, и Парамонов делал главный вывод: «Большевизм предстает как некий уже не психологический, а метафизический гомосексуализм». И цитировал отрывок из платоновского «Чевенгура» о «вредности женщин» как таковых.

Логика Парамонова неизбежно выводит на известное мнение Мережковского: «Это русская интеллигенция выделила из себя большевиков. Радикальная интеллигенция расстреливала из своих толстых журналов все наиболее значительные ценности русской культуры». (Как похоже на наши дни!) Ему вторил Бердяев: «Интеллигенция напоминала монашеский орден или религиозную секту с особой моралью, очень нетерпимой, с особыми правами и обычаями». А Луначарский уточнял: «Этот “орден” протестующей интеллигенции был чрезвычайно могуч, он давал и отнимал славу».

Знаменательно: Бердяев и Луначарский использовали понятие «орден». Но нерасторжимую связь «ордена» левой культуры с большевизмом отмечал и Блок: «Русский футуризм был пророком и предтечей тех страшных карикатур и нелепостей, которые явила нам эпоха войны и революции... Футуризм стал одиозным искусством».

Эти высокие соображения опустил на грешную землю Валентин Катаев, ступивший на литературную стезю в тот период и раскрывший причины притягательности большевизма для левых гуманистов из разночинной среды: «Впервые мы почувствовали себя освобожденными от всех тягот и предрассудков старого мира, от обязательств семейных, религиозных, даже моральных. Только права и никаких обязанностей. Мы, дети мелких служащих, учителей, акцизных чиновников, ремесленников».

В те годы лидер футуристов Маяковский крушил традиционалистов: «Возьмите пресловутую книгу Станиславского “Моя жизнь в искусстве”, эту знаменитую гурманскую книгу — это та же самая “Белая гвардия”, и там вы увидите песнопения по адресу купечества». Ему поддакивал будущий маршал Тухачевский, гордо называвший себя футуристом: «Задача России должна заключаться в том, чтобы ликвидировать все: отжившее искусство, устаревшие идеи, всю эту старую культуру». А «темный гений» Мейерхольд призывал «отречься от старой России во имя искусства земного шара». Эти радикальные левацкие лозунги объясняют, почему, по словам Аркадия Ваксберга из его книги о Лиле Брик, «Иван Бунин, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Владислав Ходасевич, Борис Зайцев — для круга Лили Брик все они были “реакционные мракобесы”».

Таким выглядел культурный ландшафт России начала ХХ века, когда рука об руку с большевиками-ленинцами «шагали в революцию» левые гуманисты. И бросается в глаза его поразительное сходство с перестроечной ситуацией конца ХХ века, когда в ногу с прорабами-антиленинцами снова пошли те же левые гуманисты. И опять они крушили созданное до них, опять расстреливали из СМИ ценности русской культуры, стремясь утвердить декадентскую субкультуру, на сей раз в виде дешевой попсы. Они в полной мере могли повторить шкурные соображения Катаева: перемены сулили им «освобождение от всех тягот и предрассудков старого мира», позволяя избавиться от любых, в том числе моральных, условностей.

В политическом смысле необольшевики стали правыми, а их культурная среда — от литературной матерщины до биеннале — осталась левацкой. И на передний план вышло духовное первородство, коренящееся в давнем раздвоении отечественной культуры, залегающее в русском сознании глубже право-левых изворотов политической истории. В его масштабе спор славянофилов и западников выглядит таким же частным случаем, как закон тяготения Ньютона в теории относительности Эйнштейна.

Нет, не случайно с простонародного берега Блоку вторил красносотенец Есенин: «Бог с ними, этими питерскими литераторами... Мы ведь скифы, приявшие глазами Андрея Рублева Византию и писания Козьмы Индикоплова с поверием наших бабок, что земля на трех китах стоит, а они все романцы, все западники. Им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костер Стеньки Разина. Сближение с ними невозможно».

Загадка русской истории

В истории России есть загадка: октябрьский переворот стал победой леворадикальной интеллигенции, маниакально жаждавшей мировой революции, а Гражданскую войну выиграли красные сотни, духовно связанные с национальными корнями России. Если от этой загадки отмахнуться, будут не ясны причины второй гражданской войны, и нам останется твердить зады краткого курса истории ВКП(б), где Сталин — продолжатель дела Ленина.

На самом деле Сталин — ниспровергатель Ленина.

Гражданская война, в которой насмерть схватились два разночинных крыла петербургской России — красные комиссары и белые офицеры, леворадикалы и патриоты, стала чисто русской трагедией. Потому что комиссары, в этнокультурном смысле представлявшие петровскую Россию, лишь руководили красными, а основную силу их армий составляли народные слои, представлявшие допетровскую Русь. Неспроста некоторые уподобляют Гражданскую войну восстанию Разина, когда красносотенцы пытались перехватить власть у служивого сословия. В ХVII веке они проиграли. И, пронеся ненависть к петербуржцам через столетия, в ХХ веке взяли реванш, по очереди сбросив с корабля истории сначала белых офицеров — в ходе Гражданской войны, а затем красных комиссаров — в годы второй гражданской войны.

Красные сотни, дав миллион штыков, качнулись к комиссарам осенью 1919 года, когда Добровольческая армия взяла Курск, а большевистские начальники, жившие в столичном «Метрополе», уже готовили загранпаспорта и жгли партбилеты. Вопреки суждениям о классовых мотивах смычки, на деле основную роль сыграл психологический фактор. Патриотически настроенные офицеры не принадлежали к высшим слоям общества, но их золотые погоны в народном сознании олицетворяли ненавистное петербургское дворянство. Выходцы из народных низов в каждом золотопогоннике видели князя Юсупова. По той же причине не поддержали офицеров черные сотни. А комиссаров они не приняли из-за их безбожия.

В итоге Гражданскую войну выиграли красные сотни, рекрутированные из провинциальной России. И когда страна вернулась к мирной жизни, сотни тысяч чапаев заняли кресла совдеповских чиновников. Красные сотни стали самым активным и многочисленным слоем, которым руководила тонкая прослойка большевиков, засевших на высших постах. Красносотенцы не преклонялись перед Западом, как леваки-разночинцы, хотя не испытывали к нему вражды, как черные сотни. Они были молоды, энергичны, хотели учиться. Если бы они «вышли в люди» при монархии, то не посягнули бы на самодержавие и частную собственность, а заняли бы командные должности, чтобы влиять на политику в своих целях. Став «гегемоном» при Советах, они легко приспособились к ним — их не интересовало ничего, кроме власти. Но в духовном первородстве они оставались выходцами из допетровской Руси, свято чтили национальные традиции, по природе своей были державостроителями.

Эту особенность красносотенцев, половодьем затопивших должности низшего и среднего уровня, отлично понял Сталин. Осознал он и то, что им глубоко чужда идея мировой революции, о которой мечтали комиссары, — красные сотни хотели обустроить собственную страну. Наконец, нельзя было не учитывать, что отрыв образованных слоев от национальных корней, свойственный петербургской России, породил у красносотенцев стойкую неприязнь к интернациональной левой культуре. Мережковский по этому поводу вспоминал, как в 1905 году епископ Волынский Антоний, проповедуя в Исаакиевском соборе, сказал: «Русское образованное общество ненавидит Россию вообще и русский простой народ в частности». Здоровое, «натуральное» мироощущение красносотенцев не совпадало с извращенными художественными вкусами и «радужным» гуманизмом левацкого искусства.

Впрочем, Сталин не первым осмыслил грядущий конфликт красных сотен и ленинской гвардии. О нем в 1922 году писал Шпенглер в «Закате Европы»: «Большевики не есть народ, ни даже его часть. Они низший слой “общества”, чуждый, западный... То, что придало этой революции размах, то был народ, тоскующий по своей жизненной форме, своей религии, своей будущей истории». В 1926-м схожие мысли высказал Г.Федотов. Известно также, что Плеханов считал одним из исходов революции реставрацию допетровской Руси, того самого «мужичьего царства» — за это его критиковал Ленин.

В этой же связи немаловажно прозорливое, в духе Блока, мнение поэта-фронтовика Давида Самойлова: «Тридцать седьмой год загадочен... Загадка 37-го в том, кто и ради кого скосили прежний правящий слой. В чьих интересах свершился всеобщий самосуд, в котором сейчас можно усмотреть некий оттенок исторического возмездия. Надо быть полным индетерминистом, чтобы поверить, что укрепление власти Сталина было единственной исторической целью 37-го года. Что он мощью своего честолюбия, тщеславия, жестокости мог поворачивать русскую историю куда хотел и единолично творить чудовищный феномен 37-го года».

Вторая гражданская стала следствием неизбежной борьбы за власть между красносотенцами-допетровцами и остатками петербуржской России в лице большевиков. Сталину выпало лишь возглавить красные сотни, что он и сделал, когда в 10-ю годовщину Октября сторонники Троцкого вышли на марш несогласных. Философ В.Муравьев образно обобщил ситуацию, возникшую в России к концу первой трети ХХ века: «Интеллигенция вернула нам идеал Третьего Рима в виде Третьего Интернационала. Ленин оказался духовным преемником старца Филофея. Я думаю, что Третий Рим шире и глубже Третьего Интернационала и в конце концов поглотит его».

Так и получилось.

Сталин кардинально изменил цели октябрьского переворота: вместо подстрекания мировой революции речь пошла о построении социализма в СССР. С марксистской точки зрения перемена казалась тактической — из-за сложной международной обстановки. Но на шкале российской истории это был «квантовый скачок», означавший переход страны в иное состояние. Избавляясь от остатков петербургской России, Сталин шел путем Александра III, соединяя присущую петербуржцам (в этнокультурном смысле) европейскую образованность с приверженностью национальным корням духовной жизни, чего требовали красносотенцы-допетровцы. В итоге западная революционная парадигма сменилась привычной державной идеей. Теоретические изыски о социализме де-факто превратились в забальзамированные останки марксизма — как тело Ленина в Мавзолее. Им поклонялись, но в уме держали одно: создать могучее государство, способное выстоять в грядущей неизбежной войне.

Не случайно даже монархисты приветствовали этот разворот. В.Шульгин радовался, что при Сталине «наша страна стала мировой империей. Именно он достиг цели, к которой стремились несколько поколений русских. Коммунизм исчезнет, как бородавка, но империя — она останется». Зато о Ленине мнения были иные. Возможно, точнее всех указала его место в истории Марина Цветаева, ёмко и образно сравнившая его с Круппом: «Крупп — это завод, Ленин — это декрет. Ленин вне революции не существует, просто не любопытен».

Принято считать, что репрессии начались после убийства Кирова 1 декабря 1934 года. Но на деле они стали вынужденным следствием резкого поворота к державостроительству, который начался раньше, — с решения в идеологической сфере. Еще 15 мая того года ЦК и Совнарком приняли постановление «О преподавании истории в школах», которое возвестило о возврате к национальным корням.

Курс на возрождение модернизированной допетровской Руси, обогащенной современными знаниями, привел старых большевиков в ярость. Они свершили революцию во имя совсем иных целей! И.Одоевцева вспоминала по этому поводу: «На воскресном собрании кружка “Зеленая лампа” И.Фондаминский говорил об “ордене интеллигенции” (опять «орден»! — А.С.) и обещал скорое всемирное царство элиты». Случайно ли в 1929-м Наркомпрос создал подкомиссию по латинизации русского алфавита, которая утверждала: «Интернационалист может отстаивать только латинский алфавит, так как он станет основным для всех народов при грядущей победе мировой революции». И выдала убойный вывод: «Русский гражданский алфавит является пережитком. Подкомиссия не сомневается, что вопрос о латинизации вызовет бешеное сопротивление реакционных элементов. Уверены, латинизация будет поддержана передовой советской общественностью. Председатель подкомиссии Яковлев Н.Ф.».

(Внучка того Яковлева, писательница Петрушевская, — в рядах передовой общественности, буянившей на Болотной против новых «реакционных элементов». Диаметрально сменив политический знак, она сохранила прозападную ориентацию деда, выходца из петровской России.)

Красные сотни не желали мириться с яростным напором радикал-большевиков. В воздухе явственно запахло второй гражданской войной. О ее накале говорила листовка, выпущенная на рубеже 30-х отчаянными леваками: «Товарищи! Великое дело Октябрьской революции предано! Сталинская клика совершила фашистский переворот!»

Термидор был неминуем.

«Борьба красных сотен с противниками Сталина приобрела страстность религиозных войн, — писал В.Соболев. — Главными противниками сталинского курса на построение мощного индустриально-аграрного государства, основанного на традициях исторического прошлого, были не дворяне, купцы, мещане и бывшие офицеры белых армий, а горячие приверженцы Ленина с его курсом на мировую революцию и отказом от преемственности с историческим прошлым России». (Как всегда бывает при таких схватках, репрессии вышли за рамки «военных» действий, затронув «гражданское» население.)

Но вторая гражданская, вопреки расхожим мнениям, началась не с партийных чисток. После убийства Кирова Сталин разогнал общество старых большевиков и политкаторжан, закрыл журнал «Каторга и ссылка». Уж он-то хорошо знал, что прошедшие через царские тюрьмы поголовно были террористами, помнил судьбу Александра III. Не случайно в мае 1935-го он восстановил казачьи войска, упраздненные революцией. В Большом театре в день годовщины ОГПУ через ложу от Сталина сидели казаки с золото-серебряными аксельбантами. Ненавидевшие казачество соратники Ягоды, как на подбор из ленинцев, были в шоке. А вскоре Сталин приехал в Большой театр на оперу «Тихий Дон».

Фейхтвангер в книге «Москва 1937» по незнанию не упомянул, что противники Сталина выступали в те годы под девизом «Назад к Ленину!» и были искренни. Но любопытно, что спустя треть века шестидесятники двигали свою «очистительную доктрину» тоже под лозунгом «Назад к Ленину!». Этот лозунг провозгласил в последнем слове на процессе об антисоветской деятельности Александр Гинзбург, отвергавший Сталина, звавший вернуться к ленинским нормам. Но уже тогда возникали вопросы, насколько искренни диссиденты, какой смысл вкладывали они в понятие «ленинские принципы» .

Итогом Второй гражданской стало полное доминирование красных сотен. Кончилась столетняя история русской революционной интеллигенции, а вместе с ней завершилась эпоха петербургской России. Настало время мощного державного государства, модернизированной московской Руси — Третьей России. Кстати, так назывался журнал, который в 30-е годы издавал в Париже П.Боранецкий. В нем он писал: «Без явления Сталина, под руководством, скажем, Троцкого Россия неминуемо стала бы добычей внешних врагов... именно при нем закончился ленинский период распада и разбазаривания и начался процесс всестороннего воссоединения». То, что понятие «Третья Россия» возникло на Западе, в белоэмигрантской среде, в разгар сталинских репрессий, привлекает внимание: для умов государственных историческое движение России всегда, даже в трагические периоды, возвышалось над политико-идеологическими распрями.

В Третьей России, говоря словами Г.Федотова, «московские люди» стали «русскими европейцами». «А русские европейцы, — писал Федотов, — это люди, не потерявшие силы характера московского человека. Именно они строили империю, воевали, законодательствовали, насаждали просвещение. Родились они на свет еще до Петра».

Третья Россия отмела концепцию историка Покровского, отвергавшего героическое прошлое страны, — а ведь его славил Ленин! В годы Великой Отечественной вновь ввели погоны, и красносотенцы с ликованием заняли место белых офицеров, срезав с гимнастерок геометрические знаки различия, придуманные футуристами. Распустили Коминтерн и вместо «Интернационала» государственным гимном стал «Союз нерушимый». Сергей Михалков был уверен, что его текст привлек Сталина словом «Русь», которого не было в других вариантах гимна.

В тот период Павел Корин украшал станции метро мозаичными панно с ликами Александра Невского и Дмитрия Донского (за это его жестко хулили при Хрущеве). Изюминкой столицы стали высотки, выросшие из архитектуры кремлевских башен. Широко отпраздновали столетие автора «Трех богатырей» художника В.Васнецова. Роскошно издавали «Слово о полку Игореве». Как было принято в национальной культуре Руси, ведущее место отвели литературе, создав Союз писателей. Напрочь забыли назидание Ленина: «О национальной культуре могут говорить только клерикалы или буржуа. Трудящиеся массы могут говорить только об интернациональной (международной) культуре всемирного рабочего движения». А в постановлении о конкурсе на школьный учебник истории в 1937 году говорилось: «Авторы идеализируют дохристианское язычество, не понимают, что введение христианства было прогрессом, что вместе с христианством славяне получили письменность и некоторые элементы более высокой византийской культуры. Авторы игнорируют прогрессивную роль монастырей».

Иван Солоневич писал: «Как ни парадоксально, именно советская историография, отчасти и литература, проделала ту работу, которую нам, монархистам, нужно было проделать давно: борьбу за самостояние русской государственности и культуры».

Такой вошла в историю Третья Россия, родившаяся в ходе второй гражданской войны и победившая в жестокой битве с фашизмом, в которой, сражаясь, по словам Давида Самойлова, не за уровень жизни, а за образ жизни, полегли красные сотни.

С оветская периодизация началась с десятилетнего безраздельного правления леворадикальной ленинской гвардии, которая пустила великую страну на хворост для пожара мировой революции. Следующие семь лет стали переходными: собирание «хозяйственных» камней, разбросанных политическим погромом, сочеталось с отрицанием российской самобытности и левым креном в интернациональную культуру. Но возраставшая экономическая мощь неизбежно должна была войти в противоречие с духовным нигилизмом, тормозившим подъем. Об этом возвестил выстрел Маяковского, талантливейшего поэта, застрявшего в тупиках левацкой богемы.

Третья Россия ушла в историю в середине пятидесятых, когда иссякла пассионарная энергия красных сотен, чью численность подорвала война. И верный ленинец Хрущев принялся разбазаривать народное достояние (Крым), сносить храмы, хулить русскую старину. В повестку дня встала идея о всемирном торжестве социализма, и СССР транжирил ресурсы на поддержку «прогрессивных режимов», реанимируя мессианский большевистский замысел.

Возникшая при Хрущеве система изначально была неустойчива. Политически ее основой стала КПСС, выполнявшая государственные функции. Впрочем, для верного осмысления того периода, когда начал накапливаться потенциал третьей гражданской войны, надо отвлечься от политизированных оценок. На деле КПСС служила лишь оболочкой для пестрой массы, которую называли советским обществом. Его наиболее «громкой» стратой была образованщина, кренившаяся к сытому Западу. Когда крен стал критическим, оболочка лопнула, в годы перестройки существуя лишь формально. Из нее вывалились разнородные элементы, вступившие в борьбу за доминирование. Вопрос о собственности, якобы главный, был использован как казус белли — повод к войне. Победи политические левые, страна тоже пошла бы к рынку. Но — по китайскому пути.

Дальнейшие события под копирку воспроизвели происходившее после 1917-го. Первое десятилетие стало периодом безраздельной власти правых радикалов, необольшевиков, стремившихся растворить Россию в «общечеловечестве», задушить Православную Церковь разнузданной сектантской свободой. Следующие семь лет оказались переходными, причем по знакомой схеме: собирание «хозяйственных» камней, раскиданных гайдаровской шантрапой, сочеталось с пренебрежением к ценностям национальной культуры, пропагандой безнравственности, дурных вкусов. Поразительно: снова зазвучали призывы к переходу на латиницу.

К этому времени окончательно прояснилось, что в деполитизированной системе координат историческое движение России идет по двум линиям. Одна из них обозначилась четко: Ленин-Хрущев-Ельцин. Все три периода имеют схожие черты, характерны умалением национальных традиций, небрежением к коренным интересам России, попытками ее «интернационализации». Героями дня становились «общечеловеки», в культурном отношении оторванные от народа, «звезды» левого искусства, поощряемые Западом.

Другая линия включает периоды, когда во главу угла ставили российские интересы, опирались на систему национальных моральных и культурных ценностей, не отказываясь от лучших европейских веяний. В такие времена возрастала державная мощь, а образцом для подражания становились «русские европейцы» — люди, хранившие верность корням, но готовые воспринимать и творчески обогащать мировые достижения. Эта линия ведет от Александра III к Сталину.

На какой линии окажется Путин?

Третья гражданская, принявшая форму перестройки, когда, по Блоку, «закон крушился о закон», встряхнула общество. Отмена института прописки и других ограничений привела к тому, что в недрах простонародной России начали быстро формироваться аналоги черных (с врожденным религиозным сознанием) и красных сотен, мечтающих о восхождении на различные уровни власти. Соцопросы показывают нарастающее недовольство забвением моральных ценностей, в связи с чем все больше претензий люди предъявляют телевидению, а «улица» иллюстрирует эту ситуацию схватками между казаками и геями. Неизмеримо возрос авторитет РПЦ, что явственно проявилось в дни поклонения поясу Богородицы, доставленному с Афона.

Но особый, исключительный эффект на умозрения народа произвело вторжение Интернета. По опыту цветных революций принято считать, будто сетевое общение ведет к возрастанию роли передовых, читай, либеральных слоев общества. Но в России не так: Интернет в огромной степени повлиял на рост самосознания глубинной, простонародной толщи, позволив миллионам малообеспеченных, но амбициозных молодых людей ментально вырваться из униженностей повседневного бытия, приобщиться к новизне жизни. Эту особенность не учли протестные столичные блогеры, высокомерно приписывающие себе сетевое лидерство. Не поняли они, какое огромное и вовсе не политическое, а психологическое влияние оказало развитие интернета на внестоличную Россию.

В начале нулевых объективный ход жизни, видимо, подсказал Путину, что сражаться на двух фронтах — с правыми радикалами от экономики, отвергавшими в 90-х роль государства, и левыми радикалами от культуры, зацикленными на западный бездуховный ширпотреб, — опасно. И президент, подобно Сталину, избрал переходный путь, начав с экономики. Волею судеб Путину на это было отпущено тоже семь лет.

Схожесть фаз российского исторического движения не случайное хронологическое совпадение. В стране с богатым историческим прошлым и глубокими культурными корнями решающее, хотя подспудное, влияние на ход развития оказывают не право-левые политические драки, а противоборство этнокультурных типов, сформированных в допетровскую и петровскую эпохи. Эта особенность, неведомая Европе, придает нашему диалогу с Западом характер цивилизационного спора, а нашим духовным ценностям — живучесть даже в условиях тотального телевизионного прессинга.

Эту особенность в очередной раз проявил и политический механизм передачи власти, известный под названием «Тандем».

Незачем напоминать, как восприняло его общество, но следует заметить, что стрелы, направленные в него, были отравлены политическим ядом. Поэтому прошло незамеченным главное различие между участниками тандема: Медведев отлично вписывается в петербургский этнокультурный тип, что, разумеется, не связано с его ленинградским происхождением, а Путин явно принадлежит к этнокультурному типу красных или черных сотен. К кому именно, неважно, поскольку на данном историческом этапе коренные интересы красных и черных сотен совпадают. Это различие с пугающей схожестью привело к повторению противостояния , возникшего в период второй гражданской войны между красными сотнями и ленинской гвардией радикал-большевиков. И хотя на сей раз речь не шла о репрессиях, взаимное неприятие петровцев и допетровцев начало зашкаливать.

Протест «рассерженных горожан», которых Медведев и Сурков сгоряча назвали передовой частью общества, вывел на Болотную потомков репрессированной ленинской гвардии, с особой страстью бичующих Сталина, а если снова отвлечься от политических категорий — сторонников общечеловеческого пути России, ее отказа от державности. Их умозрения выражало «Эхо Москвы», ставшее идейным вдохновителем митинга. Речь шла о растворении России в мировом наднациональном пространстве, что вполне созвучно планам Ленина, а кроме того, ленинско-хрущевская линия отчетливо проявилась в нападках на РПЦ, далеко перехлестнувших рамки атеистической риторики. Но особенно впечатляет смычка антикоммунистов с Удальцовым, внуком несгибаемого ленинца, именем которого названа одна из московских улиц. Это снова доказывает верховенство этнокультурных тенденций, определяющих исторический путь России. А обилие грубых антипутинских лозунгов, как и листовка «Путина — на нары!», создает полную аналогию с троцкистским маршем несогласных 1927 года.

В результате случилась реставрация периода столетней давности. Сидения в кафе «Жан-Жак», бульварные гуляния столичной либеральной интеллигенции, научившейся говорить о своих правах, но забывшей о своем предназначении (Достоевский) и называющей тех, кто за Путина, быдлом, опять создали пропасть, о которой писал Блок.

Типологические расхождения между Медведевым и Путиным выявились очень рельефно. Поклонник западных поп-групп, архипродвинутый интернетчик Медведев, которого сетевое сообщество окрестило «Айфончиком», увидел в новых средствах коммуникации лишь полезное техническое устройство, облегчающее вхождение России в семью цивилизованных народов. А Путин, встретивший Обаму самоваром, сапогом и мужиком в красной косоворотке, сумел разглядеть в Интернете мощное средство пробуждения провинциальной России.

Как в этой же связи не вспомнить парады на Красной площади — полевые пятнистые комбинезоны на офицерах при сидящем в кресле Медведеве (это был истинно «петербургский» вызов!) и парадная, с аксельбантами форма при стоящем навытяжку Путине. Как не сопоставить эту перемену с заменой футуристических ромбов золотыми погонами.

Различия отразились и в жизни. Путин назначил начальника цеха Тагильского вагонзавода И.Холманских полпредом в Уральском округе, а на «Эхе Москвы» оскорбительно назвали его «обезьяной». Как ни горько об этом говорить, но именно такого рода разъяренная публика, живущая отчаянным вожделением власти, прорвавшись к власти, способна устроить подобие 1937 года — пусть не кровавое, зато с жесточайшей люстрацией по отношению к «быдлу». Снова две блоковские «раскаленные мести дышат друг на друга», раскачивая Россию, как сто лет назад.

Возвращение Крыма, возрождение армии и флота, твердая поступь России на мировой арене отвечают настроениям нарождающихся преемников красных и черных сотен, в чьих культурных генах живет дух державостроительства и которые численно всегда преобладали в России. «Крым наш» и Бессмертный полк дали такой всплеск народного ликования, что на него откликнулся Запад. Парижский журнал «Бульвар Вольтер» напечатал статью Клода Роше под примечательным заголовком «Тяжелейшее преступление Путина», в которой президенту России инкриминировали «возвращение к русским ценностям как средству решения проблем».

Но западные тревоги, отражая растущую роль нашей страны в мире, не учитывают, что во внутренней жизни России тенденции — с этнокультурной точки зрения — иные. Президентство Медведева позволило довершить формирование среды, которую по исторической аналогии можно уподобить былой прозападной петербургской элите. Россия вновь опасно раздвоилась на приверженцев национальных приоритетов, угрюмо молчащих в низах жизни, и активных сторонников общечеловеческих ценностей, беззастенчиво навязывающих свои взгляды через СМИ и щедро финансируемую поп-культуру. Этот раскол отразили и события на Болотной, внешне политизированные, но глубинно связанные с попыткой окончательного захвата власти «петербургской» стратой общества, ведомой Медведевым.

После выборов 2012 года Путин в президентском послании сказал: «Развитие общества немыслимо без согласия по общим целям. И это цели не только материальные, не менее важны духовные и нравственные. Главное понять: в какую Россию мы верим и какой мы хотим Россию видеть». Как ни печально, в отличие от майских указов Путина, на которые продолжают ссылаться, то важнейшее заявление президента поросло травой забвения. По различным причинам, не имеющим связи с этнокультурными проблемами, Путин сохранил ситуацию, при которой в сфере макроэкономики, культуры и общественных отношений тон задает прозападная элита, что, судя по соцопросам, противоречит настроениям большинства населения, особенно в провинции.

В этом смысле любопытно сравнение некоторых знаковых «жестов» Кремля с аналогиями прошлого. Сталин пришел на оперу «Тихий Дон», Путин дружески обнимал комика Хазанова. Сталин дистанцировался от погромных 20-х годов, Путин через Ельцин-центр и шумный юбилей вдовы Ельцина реанимирует героев провальных 90-х.

Непонимание особого значения этнокультурных факторов на этапе формирования Четвертой России создает непреодолимые трудности для некоторых политических сил, не позволяя достичь успеха. В нелепом положении оказалась, скажем, КПРФ. Как совместить стремление к национальному развитию, культурной самобытности и уважение к РПЦ с поклонением антиклерикалу Ленину, мечтавшему о мировой революции, о мировой культуре? Как объяснить обоюдную верность ленинским идеям интернационализма и сталинскому курсу на державостроительство?

Вербальная эквилибристика, конечно, позволяет умолчать о программных противоречиях. Однако вопросы настолько серьезны, столь сильно затрагивают глубинные чувства, что интуитивно заставляют усомниться в логике партийных помыслов даже людей, незнакомых с исторической истиной.

Это партийное раздвоение аукается недоверием потенциальных избирателей, представляющих новые красно-черные сотни, и служит частным примером для уяснения общей ситуации, сложившейся в России. Ибо по крупному счету в стране тоже произошло роковое раздвоение — между содержанием внешней и внутренней политики. Внешняя ориентирована на державное мировосприятие народа, внутренняя — на запросы прозападной элиты. Эти «ножницы» проявляют себя во всем, даже в таком мелком эпизоде, как сирийское «ракетное» обострение: элита, чьи помыслы изложил Кудрин, готова к капитуляции перед Западом, тревожась об уровне жизни, а народ, уязвленный коварством США, готов к конфронтации, защищая свой образ жизни.

Успешная внешняя политика России резко контрастирует с провалами внутренней. Правда, для нас это привычный вариант всенародного единения: тыл всегда жертвовал своими интересами ради фронта. Но сегодня впервые в русской истории возникло принципиально иное противоречие: внутренняя и внешняя политика ориентирована на разные слои общества.

Как ни странно, наиболее точную оценку происходящему дал еще Федор Достоевский: «Две карамазовские бездны». Кремль сменил послекрымскую ориентацию, и возникла новая данность: власть прислушивается к запросам прозападной элиты, а в низах жизни быстро набирает силу хэштег «Путин нас не слышит». В итоге резко обострилась вековая вражда двух типов людей, диаметрально различных в отношении к национальным духовным приоритетам.

Складывается впечатление, что президент, сочетая векторы внешней и внутренней политики, полагает, будто находится «над схваткой», удовлетворяя потребности всех слоев населения. Верхи умиротворяет безбедным комфортом, а неимущие низы насыщает гордостью за державу. Но, учитывая вековой опыт российских этнокультурных противостояний, двойственность государственной политики в этих вопросах может очень быстро превратить «над схваткой» — в «над бездной».

Необходимо также иметь в виду, что ход русской истории продолжает неумолимо дублировать логику былых потрясений. Индустриализацию 30-х годов нельзя сводить только к репрессиям, как делают потомки ленинской гвардии. Сталин хорошо знал историю, знал, что Америка для своего подъема использовала труд ста миллионов рабов, завезенных из Африки. Англия с той же целью досуха выдоила Индию. СССР не мог воспользоваться иностранной рабсилой, а неизбежная война с фашизмом быстро приближалась. На создание комфортных условий для строительства заводов в медвежьих углах Сибири не было ни средств, ни времени, и Сталин «самоопределился»: ему пришлось пустить под колесо истории крестьянство, ссылая на гулаговские стройки не только «кулаков», но и «подкулачников», то бишь деревенскую голытьбу. Господь ему судия, но страна сумела выстоять в страшной войне, угрожавшей России гибелью.

Сегодня время для окончательного самоопределения России и лично президента Путина тоже лимитировано. На прозвучавший изначально вопрос: «В какую Россию мы верим и какой мы хотим Россию видеть?» — не только нет ответа, но споры вокруг него резко обострились. Между тем близится срок, когда отсутствие четкого ответа на этот вопрос станет для Отечества камнем преткновения. Речь не о президентских выборах 2018 года: шатко ли, валко ли — страна пройдет их нормально. Рубиконом станут выборы 2021 года — в Думу, которой предстоит «думать» при следующем президенте. Те выборы окажутся неизмеримо более сложными, они-то и потребуют окончательного «самоопределения» в этнокультурных координатах, ибо окончательно подскажут, по какой из линий исторического развития двинется Россия в нынешнем веке.

Но какую из этих линий выберет нынешний президент, балансирующий «над схваткой»? Каким окажется историческое наследие Путина?

Как спецкор «Литгазеты», я был на тех заседаниях. Мою статью о них «зарубил» лично А.Н. Яковлев, возглавлявший негласную комиссию ЦК КПСС по цензуре материалов судебного процесса. Это выяснилось спустя четверть века на заседаниях Конституционного суда «по делу КПСС», где я тоже присутствовал.

47. СТАЛИН ПРОТИВ ЛЕНИНА

Профессор Феликс Клемперер, известный немецкий врач, во время XI партсъезда прилетел в Москву, чтобы осмотреть Ленина. На консультацию был приглашен также бреславский специалист-невролог др. Отфрид Р. Фёрстер. Состояние здоровья Ленина, вероятно, повлияло на решение Сталина оставить два правительственных поста и занять должность генерального секретаря партии.

Клемперер вернулся в Берлин 3 апреля, а 5-го он дал интервью газете «Нью-Йорк Тайме». Ленин получил об этом сообщение и попросил достать ему «на время этот № «Таймса», когда он придет» {1006} .

Интервью было опубликовано в «Таймсе» от 6 апреля. Клемперер сказал, утаивая многое, что: «Ленин - человек крепкого физического сложения, большой рабочей энергии, и все время работает 14–16 часов в день. За последнее время его трудоспособность уменьшилась, и он и его друзья решили расследовать, не является ли это следствием какой-либо болезни…»

«Мы прибыли почти одновременно и были хорошо приняты, - рассказывает далее Клемперер. - Первую информацию мы получили от наркома здравоохранения д-ра Семашко, который дал нам в качестве постоянных сотрудников своих помощников д-ра Розанова и д-ра Марецкую. Мы осмотрели Ленина и нашли лишь небольшую неврастению, следствие переутомления. Кроме некоторых общих предписаний относительно диеты и физических упражнений, никаких медицинских советов не потребовалось. Мы рекомендовали, чтобы Ленин некоторое время берегся и отдохнул».

Отдых был предметом разговора, происшедшего 6 апреля между Лениным и Серго Орджоникидзе, высокопоставленным кавказским коммунистом и близким приятелем Сталина. Орджоникидзе посоветовал Ленину поехать на Кавказ. На другой день Ленин написал Орджоникидзе письмо: «Нервы у меня все еще болят, и головные боли не проходят. Чтобы испробовать лечение всерьез, надо сделать отдых отдыхом». Ленин стал подумывать о Кавказе (в те дни - три дня поездом от Москвы). «Признаться должен откровенно, что недоверия к «окраинам» у меня чрезвычайно много; от этого недоверия (и от больных нервов) я прямо-таки ожидаю, что выйдет какой-нибудь «анекдот» вместо всякого лечения. Даже здесь под Москвой мне случалось видеть, как после кучи обещаний получались «анекдоты», для исправления коих оставалось одно: уехать из назначенного места назад в Москву и дождаться там «устранения анекдотов». А из-под Тифлиса или из-под Новороссийска «назад в Москву» не уедешь. Боюсь я, признаться, дальней поездки: не вышло бы утомления, ерунды и сутолоки да склоки вместо лечения нервов» {1007}

Орджоникидзе ответил успокаивающим письмом. В то же время на сцене появился знаменитый Камо, просивший Ленина взять его с собой для охраны и всякой помощи на месте. Камо (настоящее имя: Тер-Петросян), земляк и приятель Сталина, принимал участие в экспроприациях, которые до революции проводились для пополнения кассы большевиков. Именно он, под закулисным руководством Сталина, осуществил 25 июня 1907 года нашумевшее ограбление курьеров Государственного банка в Тифлисе, давшее партии громадную сумму - 341000 рублей золотом {1008} .

О предполагаемой поездке Ленина на Кавказ Камо мог знать только от М. И. Ульяновой и Л. Б. Красина. Ленин 8 или 9 апреля написал Орджоникидзе, что невозражает против общества Камо, но должен знать «высоту (над уровнем моря) намеченного дома… ибо сердце у Н. К.» - Крупской - «плохо и большой высоты не вынесет» {1009} .

Сталинская идея отправить Ленина на Кавказ, где он был бы отрезан от кремлевских дел, была все еще жива 17 апреля, когда Ленин снова осведомился у Орджоникидзе о высотах (думали о Боржоме или Абастумане), о доме, об отоплении и т. д. {1010}

О дальнейших событиях рассказывает д-р В. Н. Розанов: «Вечером 20 апреля 1922 года мне позвонил Н. А. Семашко и сказал, что он просит меня завтра поехать к Владимиру Ильичу: приезжает профессор Борхардт из Берлина для консультации, так как нужно удалить пули у Владимира Ильича», - пули, оставшиеся со времени покушения Фанни Каплан {1011} . «Я ужасно удивился этому и спросил: «почему?» Николай Александрович рассказал мне, что Владимир Ильич в последнее время стал страдать головными болями, была консультация с Клемперером… Клемперер высказал предположение… что эти боли зависят от оставшихся в организме В. И. пуль, якобы вызывающих своим свинцом отравление. Мысль эта мне, как хирургу, перевидавшему тысячи раненых, показалась прямо странной, что я и сказал Н. А. Он со мной соглашался, но все-таки на консультацию нужно было ехать».

Наутро Розанов заехал за Борхардтом, и они вместе поехали в Кремль. С ними поехала переводчица. «Нас провели прямо в кабинет Владимира Ильича, который сейчас же вышел к нам, поздоровался, переводчице сказал, что она нам не нужна: «сами сговоримся», и пригласил нас к себе на квартиру». Тут Ленин рассказал о своих головных болях и о диагнозе Клемперера. Когда Ленин сказал, что Клемперер посоветовал удалить пули, «Борхардт сделал сначала удивленные глаза, и у него вырвалось unmoglich (невозможно), но потом, как бы спохватившись, вероятно, для того, чтобы не уронить авторитета своего берлинского коллеги, стал говорить о каких-то новых исследованиях в этом направлении». Розанов же определенно сказал, что пули никак не могли вызвать головных болей, так как они обросли «плотной соединительной тканью, через которую в организм ничего не проникает. Пуля, лежавшая на шее, над правым грудино-ключичным сочленением, прощупывалась легко… и против удаления ее я не возражал, но категорически восстал против удаления пули из области левого плеча: эта пуля лежала глубоко, поиски ее были бы затруднительны; она так же, как и первая, совершенно не беспокоила В. И., и эта операция доставила бы совершенно ненужную боль. В. И. согласился с этим и сказал: «Ну, одну-то, давайте удалим, чтобы ко мне не приставали и чтобы никому не думалось».

Решено было оперировать в полдень 23 апреля в Солдатенковской (ныне - Боткинской) больнице, где работал Розанов. «Я предложил Борхардту приехать ко мне в больницу к 11 часам, думая показать ему до операции хирургические отделения, но профессор Борхардт просил разрешения приехать в 10 1 / 2. Я, конечно, не возражал, думая, что он хочет поподробнее осмотреть нашу больницу».

«Борхардт приехал и притащил с собой громаднейший, тяжелый чемодан со всякими инструментами, чем премного удивил и меня, и всех моих ассистентов. Инструментов для операции требовалось самый пустяк:…а он притащил их целую гору. Я успокоил его, что у нас есть все, все приготовлено, готов и раствор новокаина, есть и перчатки» и т. д. Так как до операции оставалось много времени, Розанов предложил Борхардту ознакомиться с госпиталем. Но тот сказал, что хочет начать готовиться к операции. «После этого Борхардт стал говорить, чтобы оперировал я, а он будет ассистировать, я ему на это ответил, что оперировать должен он, а я с удовольствием ему поассистирую».

Ленин приехал ровно в 12, в сопровождении охраны и комиссара Семашко. «Кто же будет оперировать?» - спросил Семашко. Розанов ему ответил: «Немец, конечно, для чего же он приехал?» Семашко с этим согласился.

Операция прошла успешно. «Владимир Ильич, видно, совершенно не волновался, во время самой операции только чуть-чуть морщился». Розанов был уверен, что Ленина через полчаса после операции можно будет отпустить домой, но Борхардт потребовал, чтобы пациент остался в больнице хотя бы на сутки. Встал неожиданный вопрос: куда положить Ленина. «Отделение было совершенно переполнено, - пишет Розанов, - но - кем? Я знал, чем каждый из них болен, но совершенно не представлял себе, что может быть на уме у моих больных». В интересах безопасности было решено освободить отдельную палату в женском отделении и положить Ленина туда. Ленин сначала запротестовал, но, узнав, что так врачам будет удобнее за ним наблюдать, согласился.

Рана быстро зажила после нескольких перевязок. Когда последняя повязка была снята, Розанов спросил Ленина, как он вообще себя чувствует. Ленин ответил, что «в общем ничего, только вот головные боли по временам, иногда сон неважный, настроение плохое».

«Вам, товарищ Розанов, самим-то надо отдохнуть, вид у вас тоже скверный, поезжайте за границу, я вам это устрою», - парировал Ленин, предлагая Розанову ехать в Германию. Тот предпочел Рижское взморье, а для своей фельдшерицы попросил путевку в Крым. Ленин написал Семашко, прося его приготовить необходимые документы. Когда это не помогло, он обратился к Сталину. Секретариат ЦК по просьбе Ленина постановил отправить Розанова с сыном в Ригу {1012} , а фельдшерицу с приемной дочерью - в Крым.

Сам Ленин уехал в Горки.

Там он потерпел два поражения. Он написал Сталину, что, так как «реальный шаг к перемирию достигнут в Генуе», следует объявить сокращение Красной Армии на одну четверть. Это предложение Ленина, продиктованное по телефону в 14 ч. 50 мин. 20 мая 1922 г. было четыре дня спустя отвергнуто сессией ВЦИК {1013} .

Сессия ВЦИК, происходившая с 12 по 26 мая 1922 года, навела Ленина на мысль, что ВЦИК, этот советский эквивалент парламента, нуждается в радикальной перестройке. В записке от 23 мая «т. Сталину для

Политбюро» Ленин предложил, «чтобы не менее 60 % членов ВЦИКа были рабочие и крестьяне, не занимающие никаких должностей на совслужбе» и «чтобы не менее 67 % членов ВЦИКа были коммунисты». Политбюро рассмотрело это предложение 26 мая и передало его в особую комиссию {1014} . Ни Сталина, ни Политбюро требование контроля над составом «парламента», конечно, не смущало. Смущало их другое: как сократить участие бюрократов в законодательном органе до 40 %?

В 10 часов утра 26 мая Розанову позвонила по телефону сестра Ленина М. И. Ульянова и «с тревогой в голосе» попросила его скорее приехать, говоря, что «Володе что-то плохо, какие-то боли в животе, рвота». «Скоро подали автомобиль, - пишет Розанов, - заехали в Кремль, а оттуда уже на двух машинах отправились в Горки, забравши из аптеки все необходимое… Поехали Н. А. Семашко, брат Владимира Ильича Дмитрий Ильич, доктор Л. Г. Левин, т. Беленький и еще кто-то».

Еще раньше приехавший в Горки д-р Готье рассказал им, что рвота у Ленина «уже кончилась, болит голова, но скверно то, что у него имеются явления пареза (т. е. неполного паралича или ослабления функций) правых конечностей и некоторые непорядки со стороны органа речи». «Итак в этот день, - вспоминает Розанов, - впервые смерть определенно погрозила своим пальцем».

Врачи и семья пытались утешить Ленина, но он отвечал: «Нет, это первый звонок» {1015} .

Все реакции на сифилис оказались отрицательными. Тем не менее была снаряжена целая медицинская экспедиция в Астрахань, откуда родом были предки Ленина с отцовской стороны, чтобы проверить подозрения о наследственном сифилисе. «Такую старую грязь разворошили, что и вспоминать нет охоты», - рассказывал заместитель Ленина по Совнаркому, а позже - председатель Совнаркома А. И. Рыков Борису Николаевскому в 1923 году, в Саарове под Берлином, где оба были гостями Максима Горького. Сестра Рыкова была замужем за братом Николаевского, и свойственники часто вели беседы, когда встречались за границей, хотя Рыков был большевиком, а Николаевский - меньшевиком. (Рыков был в этом отношении бесстрашен. В 1923 году он присутствовал на кремации меньшевистского вождя Мартова в Берлине.)

Воля и тело Ленина сражались с болезнью. Он делал, насколько мог, физические упражнения, отдыхал, гулял (хотя и с трудом) и повиновался врачам. В начале июня Клемперера опять вызвали в Россию. Вернувшись оттуда в Берлин, он рассказал корреспондентам, что Ленин чувствует себя сравнительно хорошо, но не может долго заниматься умственным трудом, так как даже чтение книг и газет его быстро утомляет и приводит к головной боли. Клемперер прибавил, что болезнь Ленина связана не с нанесенными ему в 1918 г. ранениями, а скорее с его образом жизни на протяжении последних тридцати лет, во время которых он работал по 16 и более часов в день. Клемперер отрицал, что Ленин страдает от прогрессивного паралича.

Через несколько недель после первого удара Ленин начал упражняться в письме: «Лидия Александровна! - писал он Фотиевой 12 июля. - Можете поздравить меня с выздоровлением. Доказательство: почерк, который начинает становиться человеческим. Начинайте готовить мне книги (и посылайте мне списки) 1) научные, 2) беллетристику, 3) политику (последнюю позже всех, ибо она еще не разрешена). Привет! Ленин» {1016} .

На другой день Ленина навестил Сталин. Гость привел на страницах «Правды» слова Ленина: «Мне нельзя читать газеты, - иронически замечает тов. Ленин, - мне нельзя говорить о политике, я старательно обхожу каждый клочок бумаги, валяющийся на столе, боясь, как бы он не оказался газетой и как бы не вышло из этого нарушения дисциплины».

«Я хохочу, - пишет о себе Сталин, - и превозношу до небес дисциплинированность тов. Ленина. Тут же смеемся над врачами, которые не могут понять, что профессиональным политикам, получившим свидание, нельзя не говорить о политике».

Сталин пишет: «Поражает в тов. Ленине жадность к вопросам и рвение, непреодолимое рвение к работе. Видно, что изголодался. Процесс эсеров, Генуя и Гаага, виды на урожай, промышленность и финансы - все эти вопросы мелькают один за другим… Очень оживляется, узнав, что виды на урожай хорошие… Он не торопится высказать свое мнение, жалуясь, что отстал от событий. Он главным образом расспрашивает и мотает на ус».

Процесс эсеров, о котором упоминает Сталин, происходил в Москве с 8 июня по 7 августа 1922 года. На скамье подсудимых сидели 34 эсера, среди них - 11 членов ЦК этой партии, Гоц, Тимофеев и другие. На конференции трех Интернационалов, состоявшейся в Берлине 2–5 апреля 1922 года, представители Кремля Радек и Бухарин под давлением западных социалистов и в надежде на создание «единого фронта», который облегчил бы проникновение коммунистов в европейское рабочее движение, согласились не применять к подсудимым эсерам смертной казни. Услышав об этой уступке, Ленин продиктовал статью под названием «Мы заплатили слишком дорого». Статья была опубликована в «Правде» от 11 апреля 1922 г. В ней говорилось: «Наши представители поступили неправильно, по моему убеждению, согласившись на следующие два условия: первое условие, что Советская власть не применит смертной казни по делу 47 социалистов-революционеров (число подсудимых позже было сокращено. - Л. Ф.) второе условие, что Советская власть разрешит присутствовать на суде по этому делу представителям всех трех Интернационалов».

В качестве защитников на этом первом московском показном процессе выступили Эмиль Вандервельде, Теодор Либкнехт и Курт Розенфельд. 12 эсеров, среди них Гоц, Тимофеев, Герштейн и Гендельман-Грабовский, были приговорены к смертной казни. Других присудили к долгому тюремному заключению, а некоторых «освободили от наказания». Президиум ВЦИК, утвердив этот приговор, постановил: «В отношении обвиняемых, приговоренных к высшей мере наказания, приговор привести в исполнение лишь в том случае, если партия социалистов-революционеров не откажется от методов вооруженной борьбы против Советской власти» {1017} . (Часть выживших эсеров была расстреляна в 1938 году.)

Может быть, именно этот приговор сформулировали Ленин и Сталин, сидя на солнышке в Горках в июле 1922 года.

Вождя лечило целое созвездие немецких и русских врачей. Он поправлялся. «Правда» от 29 июля объявила, что он больше не пациент, он просто в отпуску. Каменев, выступая 4 августа на полугодичной конференции РКП, сказал, что Ленин быстро поправляется и скоро вернется к работе. «Я видел его только вчера», - сказал Каменев. (16 сентября Каменева назначили заместителем председателя СНК и СТО, т. е. третьим заместителем Ленина.)

Каждый день в Горки прибывали телеграммы с пожеланиями выздоровления и прочими изъявлениями народных чувств. Некоторые из них перепечатывались в «Правде», на не очень видном месте. («Правда», кстати, в то время уделяла страницу и даже больше различным объявлениям, они появлялись даже на первой странице и очень бросались в глаза, - большие уродливые буквы, примитивные рисунки, широкие бордюры.)

24 сентября 1922 года «Правда» выпустила бесплатное иллюстрированное приложение на хорошей белой бумаге, посвященное исключительно Ленину. В предисловии к нему Бухарин, самый чувствительный из большевиков, выразил чувства своих товарищей простыми словами: мы выпускаем это приложение, чтобы показать, что Ленин выздоровел и будет с нами еще очень долго. Но не надо обременять его, просил Бухарин, теперь, когда он снова стал за рулем государственной машины.

Корреспонденция Каменева, опубликованная в этом же приложении, отражает некоторый журналистский талант. Написана она необычно. «Что интересует Ленина?» - спрашивает Каменев - и отвечает: американский сенатор Бора, недавно опубликованные письма Короленко к Луначарскому, сбор налогов, внутреннее положение в Польше и деятельность АРА, работа советских трестов и положение Гувера на приближающихся американских выборах, книга В. Шульгина иоборот внешней торговли, профсоюзный съезд и посевная площадь России, фотографические работы Марии Ильиничны Ульяновой и неудачи Наркомпроса, а также «многое, многое другое».

Что осуждает Ленин? В первую очередь, бюрократический аппарат.

Кого он хвалит? Американских товарищей, привезших 20 тракторов в Пермь, и пермских крестьян, быстро починивших дороги, чтобы эти тракторы смогли туда добраться.

О чем Ленин говорит меньше всего? О своей болезни.

Обо всем этом Каменев узнал, как он пишет, во время часовой прогулки вокруг дома, в котором живет Ленин.

Сталин сравнил свой визит к Ленину 15 сентября с той их встречей, когда они смеялись над врачами и Ленин «не торопился высказывать своих мнений». «На этот раз, - писал Сталин в иллюстрированном приложении к «Правде», - тов. Ленин окружен грудой книг и газет (ему разрешили читать и говорить о политике без ограничения). Нет больше следов усталости, переутомления… Спокойствие и уверенность вернулись к нему полностью. Наш старый Ленин, хитро глядящий на собеседника, прищурив глаз…» Тут Сталин внезапно прерывает описание и перечисляет разные вопросы внешней и внутренней политики, о которых они говорили. Он цитирует слова Ленина: «Положение тяжелое. Но самые тяжелые дни остались позади. Урожай в корне облегчает дело. Улучшение промышленности и финансов должно придти вслед за урожаем». Теперь нужна борьба против бюрократии. «Внешнее положение… Антанта… Поведение Франции… Англия и Германия… Роль Америки…» «Жадные они и глубоко друг друга ненавидят, - цитирует Ленин. - Раздерутся. Нам торопиться некуда» {1018} .

Но главным в приложении были иллюстрации, рассчитанные на широкую публику, на тех, кто не умел читать слова коммунистов, или не верил им. На обложке была единственная фотография: Ленин в полувоенной куртке и кепке, Крупская в белом платье. Его голова и безбородое лицо казались уменьшившимися, он пытался улыбнуться. Лицо Крупской было печально. Она прошла через трудный период, в течение многих недель все время оставаясь при Ленине. Внутри были еще фотографии: Ленин сидит один, в пальто, в кепке, в высоко зашнурованных ботинках, с толстыми венами на узловатых руках; Сталин и Ленин; Каменев и Ленин; улыбающийся Ленин ведет за руку пятилетнего племянника Витю; опять Ленин на прогулке, руки заложены в карманы штанов. Ленин, глубоко сидящий в складном кресле, поодаль - Крупская на скамье, в другом платье, но все в таком же настроении. Есть еще одна фотография, не вошедшая в приложение: безбородый Ленин, неулыбающаяся Крупская, Анна Елизарова, маленький Витя и смеющаяся маленькая дочка поварихи. У Ленина и Крупской не было детей. Виктор Дмитриевич Ульянов, ставший инженером, - единственный отпрыск всей симбирской семьи Ульяновых.

Иллюстрированное приложение не только показывало, что Ленин жив и здоров. Оно провозглашало его возвращение к работе. И в самом деле он уже занял снова свое место за рулем.

Правительственные учреждения начали посылать ему отчеты. Одним из первых был отчет Рабкрина, цербера советской бюрократии. В мае 1922 года, когда Сталин перешел на пост генсека, Троцкий предложил упразднить Рабкрин. В Рабкрине было 12000 человек аппарата. Троцкий считал их бесполезными бюрократами. Ленин возразил: «Насчет Рабкрина тов. Троцкий в корне неправ. При нашей отчаянной «ведомственности» даже среди лучших коммунистов, при низком уровне служащих, при интриганстве внутриведомственном (хуже всякого рабкриновского) нельзя обойтись без Рабкрина сейчас». Ленин предложил сократить аппарат Рабкрина с 12 до 2000 человек, повысив их содержание втрое {1019} . Большинство сотрудников Рабкрина были коммунисты.

В августе, когда Ленин получил доклад из Рабкрина, его аппарат был сокращен до 8000. В ответном письме временно заведовавшему Рабкрином Свидерскому Ленин требовал провести дальнейшее сокращение - до 2000. Цюрупа, которого Ленин прочил в наркомы Рабкрина, еще не вернулся из Германии. «Цюрупа нервно заболел (эти знаменитые немцы лечили его только от сердца) и оставлен надолго в Германии, - писал Ленин Свидерскому, который и сам был нездоров. - Я считаю, что Вы должны сначала вылечиться вполне, вставить все зубы и научиться есть ими, а потом надо изо всех сил взяться за Рабкрин. Составьте надежных людей, 2–3, из коллегии, поручите им начать сейчас же коренное преобразование» {1020} .

Нет смысла решать, интересовался ли Ленин протезами Свидерского из личной внимательности или политической расчетливости. Свидерский был старый большевик, они с Лениным вместе жили на финском курорте в 1906 году, между ними была привязанность. Но действия таких односторонних политиков, как Ленин, нелегко анализировать. Объявляя выговор товарищу, запустившему свое здоровье, Ленин неизменно упоминал о «небрежном отношении к казенному имуществу». 18 мая 1922 года Ленин написал Сталину, поддерживая просьбу И. И. Скворцова-Степанова об отпуске: «Он человек болезненный. А работник сугубо ценный. Надо ему дать отдых согласно его просьбе; очень это поддерживаю. Вылечившись и отдохнувши, он будет архиполезен и как профессор, NotaBene, и как литератор» {1021} . В письме секретарю ВЦИК Авелю Енукидзе Ленин так же мешает личное с политическим: «9 января 1922. Прошу оказать содействие по покупке и получению хлеба для деревни Самарской губернии Алакаевки, представителю ее крестьянину Сергею Фролову, а также по снабжению деревни семенами на яровой посев. Так как я был с этой деревней знаком лично, - Ленин жил на хуторе близ Алакаевки весной и летом 1889–1893 годов, - то считал бы политически полезным, чтобы крестьяне не уехали без какой-либо помощи наверняка» {1022} . Инесса Арманд была в могиле. Бездетный Ленин не любил никого, даже самого себя, и, будучи человеком неспособным к личным отношениям, он на все смотрел с точки зрения политической целесообразности, в том числе и на свою жизнь и здоровье.

Нэп приносил плоды в виде нэпманов, мелких капиталистов, торговавших всем, что под руку попадало. Наркомфину хотелось залезть к ним в карманы. Ленин написал зам. наркома финансов М. К. Владимирову: «Насчет уловления «нэпманов» советую очень обдумывать… что нам делать: вводить ли подоходный налог или принудительный заем? или: что раньше?» {1023} Иными словами, и то, и другое.

Ленину в руки попала книга советского автора о тэйлоровской системе научной организации труда. В бумагах Ленина осталась неоконченная рецензия за эту книгу. Несмотря на «многоречивость автора», Ленин считал, что книгу можно использовать в качестве учебника «для всех профшкол и для всех школ 2-й ступени вообще». «Научиться работать, это теперь главная, действительно общенародная задача советской республики. Добиться поголовной грамотности; ни в коем случае не ограничиться этим, а во что бы то ни стало пойти дальше и перенять все действительно ценное из европейской и американской науки; - это наша первейшая и главнейшая задача» {1024} .

«Из газет вижу, что отчаянное положение с Донбассом и с Баку. Как вы думаете? - пишет Ленин своим заместителям в СНК. - Не рискнуть ли взять некоторые миллионы из золотого запаса? Не худее ли будет пропустить дело, оставить без помощи? Может быть закажете короткую (не более 5-10 строк) справочку, чтобы я ясно понял положение? Ленин» {1025} . За неделю до этого, 17 сентября 1922 года, он спрашивал у Владимирова: «Сколько у нас осталось золота? (а) всего (б) в том числе свободного от всяких обязательств» {1026} .

Из Кремля Ленину прислали проект договора о грандиозных рудных концессиях Лесли Уркарту, английскому владельцу многих сибирских рудников. Ленин все еще питал надежды на развитие концессий. В письме, написанном перед самым «первым звонком», адресованном Сталину и помеченном «Спешно. Секретно», Ленин рекомендовал дать концессию американцу Хаммеру: «Тут маленькая дорожка к американскому «деловому» миру, и надо всячески использовать эту дорожку». Но изучив предварительный договор с Уркартом, который мог послужить широкой дорогой к английскому деловому миру, он 12 сентября написал Сталину: «Прочитав договор Красина с Уркартом, я высказываюсь против его утверждения. Обещая нам доходы через два или три года, Уркарт с нас берет деньги сейчас. Это недопустимо совершенно… Предлагаю отвергнуть эту концессию. Это кабала и грабеж». На этот раз одного слова Ленина оказалось недостаточно. Вопрос о договоре обсуждался на заседаниях Политбюро 14, 21 и 28 сентября. Пленум ЦК только 5 октября, а затем СНК 6 октября приняли решение об отклонении договора {1027} . Враждебность Ленина объяснялась тем, что, по его мнению, иностранец не хотел ввозить в РСФСР иностранную валюту, а хотел получить от Кремля русскую валюту на текущие расходы.

Уркарт никогда не вернулся в свои сибирские владения.

Неудача переговоров в Генуе и в Гааге, неудача концессий показала Ленину, какое будущее предстоит Советам. Были развеяны его иллюзии о том, что капиталистический мир вынужден будет спасти экономику Советской России ради собственного спасения. «Наше положение особенно трудно, - писал Ленин в обращении к V съезду профсоюзов, - потому что нет средств для восстановления основного капитала, машин, орудий, зданий и т. п., а ведь именно эта промышленность, так называемая «тяжелая индустрия», есть основная база социализма. В капиталистических государствах обычно восстанавливают этот основной капитал посредством займов. Нам не хотят дать займа, пока мы не восстановим собственности капиталистов и помещиков, а мы этого сделать не можем и не сделаем. Остается необыкновенно трудный и долгий путь: скапливать понемногу сбережения, увеличивать налоги… Пока мы остаемся одни, задача восстановления нашего народного хозяйства ложится на наши плечи необыкновенно тяжело. Необходимо величайшим образом напрягать силы всех крестьян и всех рабочих, необходимо усовершенствовать и удешевлять наш государственный аппарат, который у нас еще очень плох… Пусть каждый сознательный крестьянин и рабочий, которому случится прийти в уныние под влиянием тяжелых условий жизни или чрезвычайной медленности нашего государственного строительства, припомнит недавнее прошлое, с господством капиталистов и помещиков. Такое воспоминание вернет ему бодрость в работе» {1028} .

Бодрость вернулась и к самому Ленину. В сентябре он отдает распоряжение помуправделами СТО: («Я приезжаю 1 или 2 октября. Во вторник, 3 октября, буду председательствовать. Заседание 5–9 часов. С перерывом 1 / 4 часа. Предупредите курильщиков. Не курить. СТРОГО. В перерыве (в соседней комнате) чай и курение… заседание здесь всех 3-х замов… Все это Вы должны устроить хорошо» {1029} .

Даже в голодающей стране человек жив не хлебом единым. В измученной, голодной России 1921–1922 годов люди говорили не только о хлебе, не только о работе и зарплатах. У многих на уме было совсем другое, это другое проникало сквозь стены Кремля и в деревню Горки. Имя этому «другому» был национализм. Большевики говорили о мировой революции и об интернационализме. Их разговоры служили определенным целям, даже когда не служили самой цели мировой революции. Но одной из главных их забот был национализм. Пробой большевистского интернационализма должно было служить его осуществление в границах России, ибо в России был свой «интернационал»: украинцы, белорусы, узбеки, таджики, туркмены, азербайджанцы, армяне, грузины, евреи, татары, бурят-монголы, кабардинцы и десятки других национальностей, общая численность которых почти равнялась численности великороссов. Испытывавшие угнетение при царе, от большевиков эти национальные меньшинства ожидали новой жизни. Некоторые даже ожидали независимости, ибо в таком духе они толковали дореволюционные заявления и послереволюционные декреты большевиков. Меньше всего на свете они ожидали вмешательства в свои дела тяжелой московской десницы. Монархия породила националистические чувства среди украинцев, балтийцев, финнов, грузин, армян и др. Как все колониальные народы, они предпочитали самоуправление власти иноземцев, как бы хороша она ни была. После революции Красная Армия, тайная полиция и московские комиссары быстро развеяли их мечты о независимости. Первым политическим принципом Ленина была централизованная власть, сосредоточенная в руках всероссийской партии коммунистов, члены которой всецело подчинялись Кремлю. Это делало издевкой слова большевистских декретов о самоопределении «вплоть до отделения», тем более что сам Ленин не верил в будущее маленьких народов (а его преемники сделали все возможное, чтобы оправдать его неверие). Всецело занятый классовой борьбой, Ленин недооценивал силы национализма.

На что могли рассчитывать национальные меньшинства при таких обстоятельствах? К 1922 году этот вопрос стал беспокоить нерусские народы России. Практически он сводился к вопросу, что такое федерализм. Является ли он только фальшивым фасадом, скрывающим за собою централизм? Это вопрос встал в сентябре 1922 года перед Лениным, собиравшимся вернуться из Горок в Москву.

Между Сталиным и Лениным возникли разногласия, возможно, обострившиеся потому, что Ленин почувствовал в Сталине чрезмерную жажду власти.

Было решено, что пришло время реорганизовать советское государство. Первоначально Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (РСФСР), провозглашенная в первый день большевистской революции, включала в себя все национальные меньшинства, местные правительственные органы которых именовались автономными республиками или автономными областями, в зависимости от размеров. Таким образом, они входили в Российскую федерацию, как входили до того в Российскую империю. Со временем стало ясно, что такое положение унижает национальную гордость инородцев и не оправдывает на деле заявлений партии о наступлении новой эры в отношениях между народами. Пользуясь разными приемами, Москва стала постепенно создавать иллюзию суверенности среди национальных меньшинств. 22 февраля, например, члены Российской федерации - Украина, Армения, Азербайджан, Белоруссия, Бухара, Грузия, Дальневосточная республика и Хорезм - «поручили правительству РСФСР представлять их на Генуэзской конференции и подписывать от их имени договоры и соглашения» {1030} .

Позже в том же году был предпринят следующий шаг в этом направлении: Кремль приступил к образованию Союза Советских Социалистических Республик (СССР), в состав которого «добровольно» входили «независимые» республики - Украина, Белоруссия, Закавказская федерация (Грузия, Армения, Азербайджан) и пр.

После того как мумия Сталина была удалена из мавзолея на Красной площади, оказалось, что в течение десятилетий «культа личности» «преувеличивалась» роль Сталина в создании СССР и что на самом деле идея СССР принадлежит Ленину. Были опубликованы прежде не предававшиеся огласке письма Ленина по этому поводу. В советской прессе стали изобиловать статьи с нападками на самовозвеличение Сталина и попытками осветить его подлинную позицию в вопросе о национальностях.

Автор одной из таких статей говорит: «Сталин еще в период гражданской войны рассматривал независимые советские республики как ничем не отличающиеся от автономных республик… Сталин высказывался за распространение компетенции ВЦИК, СНК и СТО РСФСР на создаваемое объединение внешних и хозяйственных органов Закавказских советских республик» {1031} . В советских кругах Сталина теперь принято винить во всем, особенно когда дело каким-либо образом касается Ленина, но, тем не менее, Сталин, возможно, был прав, считая «независимые» советские республики всего лишь автономными в некоторых вопросах местного значения, но управляемыми на самом деле центральным кремлевским правительством через посредство местной коммунистической партии, подчиненной Кремлю. Ошибка его, вытекавшая из его общей склонности не обращать внимания на чувства как отдельных личностей так и миллионов людей, заключалась в том, что в проекте резолюции об отношении РСФСР с советскими республиками он говорил об автономии, а не о независимости. Ленин, обладавший более тонким умом, понимавший необходимость внешних уступок, не видел смысла в «автономизме» Сталина. Он знал, что по сути дела жертвовать ничем не придется, потому что республики-клиенты совершенно беспомощны.

По существу, т. е. по вопросу о гегемонии Москвы, Ленин и Сталин были в полном согласии. И все-таки они поссорились.

Находясь в Горках, Ленин стал мобилизовывать своих сторонников против Сталина. «Т. Каменев! - писал он 27 сентября 1922 года. - Вы, наверное, получили уже от Сталина резолюцию его комиссии о вхождении независимых республик в РСФСР. Если не получили, возьмите у секретаря и прочтите, пожалуйста, немедленно. Я беседовал об этом вчера с Сокольниковым, сегодня со Сталиным. Завтра буду видеть Мдивани (грузинский коммунист, подозреваемый в «независимстве»). По-моему, вопрос архиважный… Одну уступку Сталин уже согласился сделать. В параграфе 1 сказать вместо «вступления» в РСФСР - «Формальное объединение вместе с РСФСР в союз советских республик Европы и Азии». Дух этой уступки, надеюсь, понятен: мы признаем себя равноправными с Украинской ССР и др. и вместе и наравне с ними входим в новый союз, новую федерацию, «Союз Советских Республик Европы и Азии». Параграф 2 требует тогда тоже изменения. Нечто вроде создания… «Общефедерального ВЦИКа Союза Советских Республик Европы и Азии»… Важно, чтобы мы не давали пищи «независимцам», не уничтожали их независимости, а создавали еще новый этаж, федерацию равноправных республик… Сталин согласился отложить внесение резолюции в Политбюро Пека до моего приезда. Я приезжаю в понедельник, 2/Х. Желаю иметь свидание с Вами и с Рыковым часа на два утром, скажем в 12-2, и, если понадобится, вечером, скажем, 5–7 или 6–8» {1032} .

Перед отъездом из Горок Ленин разговаривал там с Орджоникидзе и с другими грузинами, а также с А. Ф. Мясниковым, предсовнаркома Армении. Он собирал себе сторонников.

Сталин не замедлил ответить на письмо Ленина к Каменеву. 27 сентября 1922 года он адресовал письмо Ленину и всем членам Политбюро, написанное, как говорится в поспеловской «Биографии» Ленина, «в недопустимо грубом тоне по отношению к Владимиру Ильичу». «Хотя Сталин согласился с предложением Ленина об образовании СССР, из всего текста письма» - письмо это так и осталось неопубликованным, и приходится верить Поспелову на слово - «видно, что это согласие - формальное. Он возражал против образования наряду со ВЦИКом РСФСР союзного Центрального Исполнительного Комитета и предлагал преобразовать его в федеральный ЦИК. Не поняв интернационалистской сущности идеи создания СССР, Сталин расценил позицию Ленина как «национальный либерализм».

Лояльность, как видно, была редким товаром в высших кругах Кремля, так как после встречи с Лениным в Горках Каменев немедленно сообщил Сталину: «Ильич собрался на войну в защиту независимости», - на что Сталин отвечал: «Нужна, по-моему, твердость против Ильича». Эти записки цитируются Поспеловым (с. 611) по секретным архивам партии. Таким образом, Ленин и Сталин объявили друг другу войну.

6 октября Ленин не мог присутствовать на пленуме ЦК, так как у него был флюс, и он написал следующую записку, адресовав ее Каменеву: «Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть. Как только избавлюсь от проклятого зуба, съем его всеми здоровыми зубами. Надо абсолютно настоять, чтобы в союзном ЦИКе председательствовали по очереди - русский, украинец, грузин и т. д. Абсолютно! Ваш Ленин». На этой записке Сталин надписал: «Правильно! И. Сталин» {1033} .

Если Сталин соглашался с Лениным, то что их разделяло? Может быть, Сталин опять капитулировал перед Лениным? Как мог грузин Сталин быть великорусским шовинистом? Насколько серьезен был Ленин в своей защите национальных меньшинств?

Ни одна часть Российской империи не смогла достигнуть независимости от коммунистического владычества без борьбы против советских вооруженных сил. Закавказские республики после короткого периода независимости были завоеваны Красной Армией и насильно присоединены к России.

В чем же тогда заключалось понятие независимости по Ленину, и чем оно отличалось от сталинской концепции автономии?

Коммунисты отвечают, что несколько национальных республик - Украина, Белоруссия, Таджикистан, Узбекистан и др. - добровольно присоединились к России и вошли в Советский Союз. На возражения, что народ не изъявлял своей воли по этому вопросу, что не производилось никаких плебисцитов, коммунисты отвечают, что при пролетарской диктатуре решает воля рабочих, а если напомнить, что рабочие были в меньшинстве во всей России, а на окраинах - в особенности, и что рабочих тоже никто не спрашивал об их мнении, то последует ответ: коммунистическая партия воплощает волю всех рабочих, а она выступала за «независимость» в рамках советской федерации. Так, в статье Д. А. Чугаева в «Вопросах истории КПСС» указывается, что «принцип рабочего правительства - один из основных принципов строительства социалистического многонационального государства». Рабочее правительство имеет право истолковывать независимость как зависимость. И его точка зрения не лишена убедительности, так как самостоятельная Украина или самостоятельный Азербайджан не были бы советскими государствами, подвластными диктатуре пролетариата. Поскольку официально считается, что только антисоветские элементы могут помышлять об отделении от СССР, Москва, конечно, ведет себя вполне последовательно, когда отказывает народам России в праве на национальную независимость, осуществляемом через отделение.

Поэтому-то Ленин и решил дать национальным меньшинствам видимость независимости, соблюдая в то же время принцип «демократического централизма», в котором Москва представляла собою центр. Великоросс по воспитанию и, отчасти, по происхождению, он понимал, что великорусская половина России может быть склонна к угнетению инородцев даже и при коммунизме, а это, в свою очередь, обязательно приведет к сепаратистским поползновениям со стороны инородцев. Сталин же боялся уже одного слова «независимость». Грузин, он знал силу сепаратистского национализма на окраинах, не только среди 3 миллионов грузин, но и среди 40 миллионов украинцев. Внешние атрибуты независимости могли пробудить желание посмотреть глубже и достигнуть независимости по существу. Многие из тех, кто от независимости по форме хотел хотя бы частично перейти к независимости по содержанию, были убиты во время четвертьвекового правления Сталина. Грузинский деспот верил в Россию, единую и неделимую. Поэтому в сентябре 1922 года он быстро уступил Ленину и оставил свою идею «автономизации» в пределах РСФСР ради «независимости» в федеральном союзе. Но он продолжал оказывать сопротивление Ленину по существу: в вопросе о том, как следует распределить полномочия между Москвой и столицами союзных республик.

Как боролись право-троцкисты против В. И. Ленина, против дела социализма Как боролись троцкисты и зиновьевцы против Ленина, против социализма, против героических усилий пролетарской революции построить в СССР новое, социалистическое общество, – показали с