Размышления о галифаксе

Двух станов не боец, но только гость случайный,
За правду я бы рад поднять мой добрый меч,
Но спор с обоими досель мой жребий тайный,
И к клятве ни один не мог меня привлечь;
Союза полного не будет между нами —
Не купленный никем, под чьё б ни стал я знамя,
Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,
Я знамени врага отстаивал бы честь!

Алексей Константинович Толстой

Говоря об особенностях поэтического кредо автора, исследователи часто цитируют фрагменты произведения, появившегося в 1858 г. Первая строка стихотворного текста, который открывается выразительной метафорой, вошла в число афоризмов. Он выражает позицию человека, дорожащего своей независимостью и не желающего примкнуть к каким-либо партиям или объединениям.

В литературоведческом мире распространена версия, трактующая творение Толстого как поэтический ответ на дискуссии 1850—60-х гг., охватывавшие и социально-политические, и литературные темы. Вместе с тем оправдано появление более широкого толкования, согласно которому художественный текст отразил итоги философских размышлений автора о предназначении поэтического дара.

Возвышенные интонации зачина задают ориентиры лирической ситуации, представляя поэта как воина, пламенного борца. Им соответствует лексическое наполнение произведения, включающее в себя непременные атрибуты рыцарской тематики: «добрый меч», «клятва», «союз», «знамя». Обосновывая свои убеждения, герой привлекает комплекс аргументов, структура которых основана на иносказательной конструкции зачина.

Какие сомнения мучат благородную душу лирического «я»? Честный, взыскательный к себе, не знающий страха, он не считает возможным встать под чье-либо знамя. Виной тому — отсутствие полного согласия с любой из сторон противостояния, опасение за собственную духовную свободу, желание служить гуманистическим идеалам. Героя-рыцаря тяготит неопределенность положения, однако он не способен изменить себе. Справедливость, неподкупность и честность — категории абсолютные, не зависящие от личных симпатий.

Финальные строки вызвали недоуменный отклик И. С. Аксакова, спрогнозировавшего «вредный» эффект произведения. По мнению убежденного славянофила, позиция лирического героя может стать оправданием для малодушных и беспринципных людей. Время доказало правоту Толстого: хитросплетения новомодных теорий бессильны перед многовековой правдой вечных истин.

Спустя семь десятков лет мудрые толстовские строки перефразирует Марина Цветаева. Ее лирическая героиня полна решимости отстоять право на творческую самостоятельность. Она протестует против попыток низвести слово «до свеклы кормовой». Позиция, трактующая поэзию как помощницу пропаганды, убивает творчество.

Русскому поэту, драматургу, прозаику Алексею Константиновичу Толстому в сентябре исполнится 200 лет. Срок немалый и, кажется, вполне достаточный для того, чтобы определить, уяснить место писателя в истории отечественной словесности. Но почему-то сделать это убедительно пока не получается.

Двух станов не боец

У А.К. Толстого есть стихотворение, которое до сих пор воспринимается как его «визитная карточка», поэтическое и политическое кредо. Первоначально оно называлось «Галифакс» по имени английского государственного деятеля, который, по словам Томаса Маколея, «всегда был строг к своим ярым союзникам и всегда был в дружеских отношениях со своими умеренными противниками». Однако впоследствии Толстой снял это название, и стихотворение вошло в русскую культурную память по своей первой строчке.

Двух станов не боец, но только гость случайный,
За правду я бы рад поднять мой добрый меч,
Но спор с обоими досель мой жребий тайный,
И к клятве ни один не мог меня привлечь;
Союза полного не будет между нами –
Не купленный никем, под чьё б ни стал я знамя,
Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,
Я знамени врага отстаивал бы честь!

Стихотворение это вызвало множество вопросов – как из стана «врагов», так и из стана «друзей». Оно действительно весьма противоречиво и сомнительно по возможному нравственному выводу. О каких станах идёт речь? Почему спор с обоими станами – жребий тайный? Что мешает спорить открыто? Что за клятва имеется в виду? Она синонимична «покупке»? И зачем становиться под чьи-то знамена, если ты не убеждён в правоте и святости этого знамени? Герой, отстаивая честь вражеского знамени, поступает так назло друзьям или хочет их чему-то научить? Объективности? Но что же это за объективность, если он при этом сам не верит в правоту того знамени, которое отстаивает, – иначе почему оно всё-таки остаётся «знаменем врага»? Не тот ли это соблазн, который ещё в Евангелии обозначен как «теплохладность»?

Сами по себе подобные вопросы, по сути, предполагают только один ответ – «двух станов не боец» есть декларация беспринципности, выдаваемой за независимость. Наверняка сам Толстой осознавал шаткость подобной позиции. И на протяжении всего творческого пути настойчиво возвращался к «проклятой» проблеме выбора.

В стихотворении «Лишь только один я останусь с собою…» (1856) фольклорный архетип «витязя на распутье» углубляется тем, что герой тоскует по «прямой, святой дороге», но прямо идти как будто не может, оказавшись в тупике, из которого его призывают «направо» и «налево» разные «голоса». Но это ложные альтернативы. Вряд ли лирический герой в итоге выбрал одну из сторон: его путь вообще лежит не в этой плоскости. В конце концов он освобождается от сомнений, которые сами по себе бесплодны, ибо не дают идти.

И эту мысль поэт словно испытывает на прочность в стихотворении «Хорошо, братцы, тому на свете жить…» (1858) : победить сомнения не так уж и просто – для этого надо быть тем, «у кого в голове добра не много есть, а сидит там одно-оди­нёшенько». Этот счастливчик –

…знай прёт вперёд, напролом идёт,
Давит встречного-поперечного.
Напротив, «тяжело и больно» жить на свете тому,
Кому Бог дал очи зоркие,
<…> И дойдёт он до распутьица,
Не одну видит в поле дороженьку,
И он станет, призадумается…

Божий дар оборачивается наказанием и мешает исполнить назначение.

Вспоминается в этой связи ещё одна поэтическая исповедь – «Господь, меня готовя к бою…» (1857) , где главной причиной несвершённого пути названо отсутствие «непреклонности и суровости», которое превращается в беззащитность перед жизненными испытаниями. Получается, что «добрый меч» и здесь не поднят за правду, бесполезен, бессмыслен? А непреклонность помогла бы «переть… напролом, давить встречного-поперечного»?

Аллегорическим ключом к проблеме становится притча «Правда» (1858) , написанная былинным стихом словно от лица того самого молодца, которого Бог наградил очами зоркими. А семеро «правдоискателей» (как позднее пойдут выяснять – «кому на Руси жить хорошо» – семеро некрасовских мужиков), на­оборот, готовы видеть только свою часть правды и выдавать её за целое.

И подъехали к правде со семи концов,
И увидели правду со семи сторон.

А вернувшись на свою родину,
Всяк рассказывал правду по-своему;

И поспорили братья промеж собой,
И вымали мечи булатные,
И рубили друг друга до смерти…

Ведь нельзя назвать братьев лгунами – они честно рассказывают то, что увидели. И противоречат друг другу. Правда – одна и она огромна. Но если каждый увидел только часть, то слагается ли целое из суммы увиденного братьями? Можно ли создать её объективный – объёмный – портрет из семи «плоских» эскизов? Или её нужно увидеть каким-то принципиально иным (бинокулярным) зрением?

С высоты этой идеи действительно не слишком важно, чем «знамя» врагов так уж принципиально отличается от «знамени» друзей, ведь «пристрастная ревность» и есть попытка выдать партийную (pars – часть, доля) точку зрения за полноту знания. Толстой понимает, что жёсткий выбор в относительных человеческих категориях – упрощение, сведение полноты бытия к суррогатам. Жизнь богаче, чем различные мнения о ней. Не отсюда ли рождается трагически неподъёмная цель: «согласить… что несогласимо» («В совести искал я долго обвиненья…», 1858)?

Но как не впасть в гордыню, заняв позицию «над схваткой»? И можно ли удержаться на этой позиции будучи в гуще сражения? Через несколько десятилетий другой русский поэт в огне братоубийственной бойни найдёт единственно верное для себя решение – молиться за тех и за других. Но если Максимилиан Волошин молится за оба стана потому, что видит правду в каждом из них, то Алексей Толстой не хочет окончательно встать под чьё-то знамя потому, что видит в каждой из сторон НЕправду, неполную правду, одностороннюю правду.

Против течения

В этом одна из причин, по которой он, успешный во всех отношениях придворный, находит решимость признаться, что служба и мундир тяготят его, внутренне сковывая, обязывая, «маркируя» принадлежностью к «части», «партии». Служить для Толстого значит – «говорить во что бы то ни стало правду» (из письма к императору с просьбой об отставке) – ту самую правду, которую всякий понимает по-своему, как диктует ему «кодекс чести» того или иного «стана». Получается, что взгляд «независимого одиночки» на самом деле государственная позиция человека, заинтересованного в преобладании центростремительных общественно-политических сил над центробежными. Один из любимых героев писателя выговаривает его заветную мечту:

Шурин, даже грустно
Мне слышать это: тот сторонник Шуйских,
А этот твой! Когда ж я доживу,
Что вместе все одной Руси лишь будут
Сторонники?
(«Царь Фёдор Иоаннович», 1868)

Опять невозможность и необходимость сливаются воедино: ни в чём, кажется, не виноват царь Фёдор Иоаннович, а Русь на краю гибели и на пороге Смуты:

Я хотел
Всех согласить, всё сгладить, – Боже, Боже!
За что меня поставил Ты царём!

Может быть, в последней фразе есть своеобразный «ключ» к загадке «двух станов не бойца». Конечно, человек на жизненном пути совершает выбор и несёт ответственность. Но есть ещё что-то, не определяемое ни целями, ни средствами, ни словами, ни поступками. Не выбирал Фёдор Иоаннович судьбу царя (и не готов к ней), а царём родился. Бог поставил. Почему добрый молодец не может выбрать одну дороженьку и теряет время на распутье? Господь дал «очи зоркие». И дар, и наказание. И миссия, и проклятие. И, только оглянувшись назад, можно душой прикоснуться к тайне своего пути и даже попробовать найти для неё поэтическую формулу.

Всему настал покой, прими ж его и ты,
Певец, державший стяг во имя красоты,
Проверь, усердно ли её святое семя
Ты в борозды бросал, оставленные всеми?
По-совести ль тобой задача решена
И жатва дней твоих обильна иль скудна?
(«Прозрачных облаков спокойное движенье…», 1874)

В предпоследней строке белового автографа – авторская правка: вместо «успешно ли» вписано «по-совести ль». Боец-гость стал певцом, а знамёна – друзей ли, врагов ли – сменились единым стягом – во имя красоты. А борозды, «оставленные ВСЕМИ», как будто говорят о том, что поэт так и не обрёл союзников, и в истории русской литературы остался «одним в поле воином», к тому же идущим «против течения». Но не такое ли одиночество суть необходимый признак любого личного пути? Перед лицом смерти, перед лицом совести, перед Богом – человек не может не быть один.

Алексей Фёдоров,
кандидат филологических наук,
учитель русского языка и литературы

Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений Серов Вадим Васильевич

Двух станов не боец, но только гость случайный

Двух станов не боец, но только гость случайный

Начало стихотворения (1857) поэта Алексея Константиновича Толстого (1817-1875).

Иносказательно: о том, кто не принадлежит и не хочет принадлежать ни к одной из враждующих между собой групп людей, но по разным мотивам сохраняет отношения с представителями обоих лагерей.

Из книги Энциклопедический словарь (Г-Д) автора Брокгауз Ф. А.

Гость Гость – термин, встречающийся наравне с «купцом» в древнейших памятниках русской истории: «мы от рода русского слы и гостье», читаем в договоре 945 г. Игоря с греками. Гость означает первоначально купца, который торгует, разъезжая по различным землям. Купцы в гости в

Из книги Большая Советская Энциклопедия (ГО) автора БСЭ

Гость Гость, 1) на Руси до 16 в. крупный купец, торговавший с др. городами или зарубежными странами. Г. некоторых крупных городов объединялись в особые привилегированные корпорации: «Московское сто», «Ивановское сто», «Сурожане» и др. 2) В конце 16 - начале 18 вв. член высшей

Из книги Большая Советская Энциклопедия (СЛ) автора БСЭ

Из книги Большая Советская Энциклопедия (СТ) автора БСЭ

Из книги Большая Советская Энциклопедия (УП) автора БСЭ

Из книги Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений автора Серов Вадим Васильевич

Каменный гость Из драмы «Каменный гость» (1830) А. С. Пушкина (1799-1837).В финале этой пьесы появляется каменная статуя Командора, дона Альвара де Сольва, убитого Дон Гуаном (Дон Жуаном), который добивается любви вдовы Командора. Ожившая статуя уводит Дон Гуана за собой в

Из книги «Афганский» лексикон. Военный жаргон ветеранов афганской войны 1979-1989 г.г. автора Бойко Б Л

Смерть одного человека - это смерть, а смерть двух миллионов - только статистика Из романа (гл. 8) «Черный обелиск» (1956) немецкого писателя Эриха Марии Ремарка (1898-1970), автора многих антивоенных романов, в которых говорится о судьбах так называемого потерянного поколения,

Из книги Большая новейшая энциклопедия рыбалки автора Горяйнов Алексей Георгиевич

боец рядовой - Сынок, возьми, пожалуйста, моего бойца, ему скоренько в часть надо: там выправят документы и - в Союз… }

Напечатать