Я льнул когда то к беднякам. Анализ стихотворения Пастернака «Перемена. Анализ стихотворения Пастернака «Перемена»
«Муж пошёл за водкой…»
Так вот. Таруса.
Для меня она началась с Заболоцкого. С его «Городка».
Целый день стирает прачка,
Муж пошел за водкой.
На крыльце сидит собачка
С маленькой бородкой.
Целый день она таращит
Умные глазенки,
Если дома кто заплачет –
Заскулит в сторонке.
А кому сегодня плакать
В городе Тарусе?
Есть кому в Тарусе плакать –
Девочке Марусе.
Опротивели Марусе
Петухи да гуси.
Сколько ходит их в Тарусе,
Господи Исусе!
«Вот бы мне такие перья
Да такие крылья!
Улетела б прямо в дверь я,
Бросилась в ковыль я!
Чтоб глаза мои на свете
Больше не глядели,
Петухи да гуси эти
Больше не галдели!»
Ой, как худо жить Марусе
В городе Тарусе!
Петухи одни да гуси,
Господи Исусе!
Написано в год смерти Заболоцкого – 1958–м.
Мне тогда было 6 лет. Я носилась с подружками по двору, закапывала в землю цветные стекляшки и разноцветные фантики – делала «секретики». А Поэт доживал свой короткий век. Он снимал летом дом в Тарусе, мечтал купить там же собственный, но не успел. Умер осенью в Москве. Ему тогда было всего на три года больше, чем мне сейчас…
Впервые я услышала эти стихи через тринадцать лет после их написания в исполнении своего сокурсника. Он пел с подвывом, подыгрывая себе на гитаре, и уверял, что это народная песня. Помню ощущение никогда не виданного мною пыльного городка с гусями и петухами, и свое томительное желание оказаться на его улицах...
Ещё через трижды по тринадцать – тридцать девять – лет я собралась в Тарусу.
Люблю это состояние неизвестности в начале пути – когда не знаешь, какой будет дорога и что ждет по приезде. Может, очарование, а может, и разочарование… Тихий неясный восторг трогает душу, когда пускаешься в путь в новые места. Кажется, весь мир светел и добр, и любит тебя, и тебе тоже так хочется всех любить, что даже тянет немножко поплакать…
Первый «любовный альянс» случился у меня в здании автовокзала. Внезапно закончились деньги на мобильнике, и я не могла позвонить Татьяне – моей спутнице, чтобы узнать, брать на неё билет или она передумала ехать. Терминал платежей мою «стошку» принял, но на счёт не перебросил. Пришлось искать благодетеля среди пассажиров.
Лицо одной молодой женщины показалось мне добрым, и я рискнула:
– Извините, разрешите воспользоваться вашим телефоном, на моём деньги кончились… Я вам заплачУ…
Вначале женщина посмотрела строго и отстраненно, но потом вдруг расплылась в чудесной улыбке:
– Да что вы! Не надо денег, звоните!
– Бери билеты, я еду, - прокричала мне Татьяна сквозь шум поезда метро. – Я уже подъезжаю!..
Вторым был парень–буфетчик с бо–о–о–ольшого бодуна.
Он наливал кофе и подавал булочки, одновременно прихлебывая из бутылки минералку. Было видно, как ему стрёмно, но повинуясь какому–то неведомому процессу, завихряющему волны нежности в окружающем нас пространстве, он отставил бутылку и исполнил каждый мой каприз. А я, проверяя работу божественного механизма эманации любви и доброты, разошлась по полной!
– Не хочу кофе в пластиковый стакан, хочу в чашку!
Нате вам чашку.
– Не хочу растворимый, хочу молотый!
– Ладно, раз уж нет молотого, пусть будет растворимый. Булки свежие?
– Свежие, но холодные, у нас витрина холодильная. Давайте разогрею. Вам погорячее?
– Пожалуйста. Возьмите ещё несколько штук в дорогу.
– Что ж вы так неэкономно?
– Обеднею что ли?
– Спасибо вам! Какой вы хороший, молодой человек! Дай вам Бог здоровья и верную жену!
Буфетчик покраснел и расплылся в счастливой улыбке.
Объявили посадку на автобус до Тарусы.
От порога я оглянулась, парень смотрел вслед и светился всей своей мятой физиономией.
Два мира есть у человека:
Один, который нас творил,
Другой, который мы от века
Творим по мере наших сил…
Поскольку это был последний выходной день в ноябрьском праздничном уик–энде, то и народу в автобусе в ранний час оказалось мало.
Солнце било нам в глаза через прорехи в облаках, уже подернутых серым пеплом догорающей осени. Первый заморозок припудрил отчаянно зеленые газоны – трава опять, как и в прошлом году, обманулась теплом и по–весеннему бойко вылезла наружу…
Что чувствует человек, когда его давняя–давняя мечта приближается к своему исполнению?
Если закрыть глаза, кажется, что ты возвращаешься в юность.
Время свернулось лентой Мёбиуса в знак Бесконечности…
Странная штука – Время.
Таруса такая аккуратненькая, низенькая, чистая и уютная, как молодая симпатичная мещаночка из позапрошлого века.
Гостиница небольшая и пустынная. Называется тоже «Таруса». Устраиваемся в номере и отправляемся гулять, но не можем закрыть дверь – сломался замок. Молодая симпатичная девушка–администратор переселяет нас этажом выше, в мансардную комнатку, из которой видна колокольня и угадывается в отдалении река…
Наконец, выходим на городскую площадь – она в двух шагах от гостиницы.
Первое, что видим: девчонок лет четырнадцати с лошадками. Катают детей по площади. Одна лошадка – пони или даже карликовая – совсем крошечка, запряжена в миниатюрные дрожки. Нам предлагают прокатиться. Сто рублей круг по площади диаметром метров в семьдесят. Маршрут: автостанция – художественный салон – храм – картинная галерея. Не решаемся обременить рыженькую поняшку двумя нехилыми пенсионерками, и обходим площадь своими ногами.
Возле автостанции чебуречная с ценами советского периода – в Москве давно уже нет пирожков по десять рублей и салатов по тридцать. Но ещё любопытней плоская, на манер флюгера, жестяная композиция на коньке крыши: тощий мужик верхом на осле везёт перед собой даму в длинном платье. Дама играет на струнном инструменте с длинным грифом. Под загадочной парой на осляти, как раз над входом в харчевню надпись: «ИСТИНА В ЕДЕ!»
Стоим, гадаем… Дон Кихот? Нет, не похоже… Насреддин? Что интересно, ни один местный житель не смог объяснить, кто и зачем изображен в этой композиции. Большинство, вытаращив глаза, уверяли, что до сих пор её здесь не замечали. Так мы и остались в неведении относительно первой тарусской художественной диковинки.
В худсалоне – изображения местных пейзажей и глиняные сувениры по баснословным ценам. Основная концепция сувенирных безделушек – астрологическая: знаки зодиака, год того–сего… Есть несколько очень интересных керамических авторских работ, но цены… Это вам не пирожки.
Храм Петра и Павла закрыт на два замка. В вывешенном у калитки расписании указано: сегодня служба закончилась, ближайшая – через два дня...
В картинной галерее выставка старинных ключей и замкОв, работы местного фотохудожника по фамилии Колокольчиков, а так же труды московских живописцев под общим названием «Пленэр–2011» – ничего особенного…
Символичной показалась нам с Татьяной фотокартина под названием «Подруги»: две спелые груши развалились вальяжно – одна на столе, другая в вазе. Мы посмеялись и попросили кассиршу снять нас на память: две подруги рядом с «Подругами»…
В картинной галерее больше всех произведений мне понравились смотрительницы: бесформенные провинциальные тётки в платочках, словоохотливые и доброжелательные. Они с советской добросовестностью следили, чтобы посетители не фотографировали экспонаты бесплатно. Однако, быстро подружившись с нами за беседами «про жисть», следуя истинно русской широте души не взяли деньги за фотосъемку.
Разбрелись мы с Татьяной по залам, потерялись, она начала меня вызванивать и обнаружилось, что мой сотовый в сумке отсутствует…
Похолодев, я полетела в обратном направлении – худсалон, чебуречная, гостиница– и подвернула ногу… Аппарат нашёлся в номере, но все дальнейшие мои перемещения происходили с болью на каждом шагу…
«Это неспроста, – подумала я. – Это знак: нечего носиться сломя голову по городу, где Время течёт из настоящего в прошлое. По реке Времени следует перемещаться неспеша…»
Вернулись в галерею, где нас, как родных, встретил пушистый кот. Словно долго–долго ждал и, наконец–то дождался… Он мявкал, тёрся о ноги и с чувством позировал.
– Ничейный Васька, – сообщила галерейная смотрительница. – Все его кормят, вот он всех и любит… Дом Заболоцкого найти просто: вон туда вниз по улице…
Бывшая дача Паустовского огорожена высоким забором. Вроде бы там есть экспозиция, но проверить не удалось – на воротах висел замок.
Посмотрели. Помолчали…
Музей семьи Цветаевых встретил приветливо. Он очень гармоничен всей провинциальной Тарусе. Когда–то этот деревянный дом – «Дом Тьо» – принадлежал не Цветаевым, а Сусанне Мейн, последней жене дедушки Марины и Анастасии Александра Давыдовича Мейна…. Под музей его отдал муниципалитет в год 100–летия Марины Ивановны… Девочки гостили в этих стенах… Или не в этих? Дом перестраивали и неизвестно, сколько сейчас в нём подлинных брёвен. Но не это важно, главное – память. И опять время приняло причудливую форму, и за окном зазвенел девчоночий смех…
Интересно, сёстры Цветаевы тоже закапывали в землю «секретики»?
Памятник на берегу Оки – Марина большая, крутобёдрая, смотрит вверх по течению, больше похожа на доярку, чем на поэта…
Завечерело.
Над рекой повис диковинный полосатый закат: чёткие ярко–голубые и ярко–розовые полосы чередуясь отражались в тихой воде. Охристый песок, алые грозди рябин, почерневшие листья и жухлая трава с чистыми мазками первого снега… Заболоцкий любил закаты...
В очарованье русского пейзажа
Есть подлинная радость, но она
Открыта не для каждого и даже
Не каждому художнику видна.
С утра обремененная работой,
Трудом лесов, заботами полей,
Природа смотрит как бы с неохотой
На нас, неочарованных людей.
И лишь когда за темной чащей леса
Вечерний луч таинственно блеснет,
Обыденности плотная завеса
С ее красот мгновенно упадет.
Вздохнут леса, опущенные в воду,
И, как бы сквозь прозрачное стекло,
Вся грудь реки приникнет к небосводу
И загорится влажно и светло.
Из белых башен облачного мира
Сойдет огонь, и в нежном том огне,
Как будто под руками ювелира,
Сквозные тени лягут в глубине.
И чем ясней становятся детали
Предметов, расположенных вокруг,
Тем необъятней делаются дали
Речных лугов, затонов и излук.
Горит весь мир, прозрачен и духовен,
Теперь–то он поистине хорош,
И ты, ликуя, множество диковин
В его живых чертах распознаешь.
Белая часовня, рядом святой источник и купальня, которая работает по расписанию с 10 до 16 часов. Уже закрыта. Громко топая, из темноты выбежали три парня азиатской наружности в спортивных костюмах, похожие как близнецы, и подбежали к невидимому в темноте, но слышному по журчанию источнику. По очереди напились.
– Как символично, – сказала я им вслед. – У вас сегодня курбан–байрам и вы пьёте из православного святого источника…
– Пить захотели, – отозвался один.
– Бог един для всех, – белозубо улыбнулся другой.
– Побежали с нами, – уже удаляясь, бросил через плечо третий.
Они исчезли во тьме, словно привиделись.
Очень мало людей, но много добротных домов типа «коттедж». Они придают провинциальному городку вид дачного посёлка. Есть довольно богатые, с обширными подворьями поместья. Но ничего похожего на русские дворянские усадьбы… Ау, Россия!
В некоторых домах из труб шёл дым, наверное, там горели модные камины. Дымный дух, смешанный с ароматом мороза, наводил на мысли об уютной русской избе, горячей печке, о баньке по субботам…
Б. Пастернак больше считал себя философом, нежели поэтом. Ему были интересны абстрактные вещи, пытался понять, а почему это произошло, а почему то и почему ни как иначе, почему кому-то дано все, а кому-то ничего, за что так все устроено в этом мире. И ежедневно проводил подобный анализ, пока не пришел к выводу, которая сказана в библии: «Благими намерениями вымощена дорога в ад».
О чем и рассказывается в данном стихотворении «Перемена», которая была создана в 1956г. «Я льнул когда-то к беднякам», подчеркивая то, что он всегда относился к бедным людям благосклонно, и презирал тех, кто жил в роскоши.
Поэт с небольшим смущением говорит о том, что в свое время «с барством был знаком», то есть вырос вполне богатой и интеллигентной семье. Но даже здесь чудилось ему что-то чужое, не родное, и это ему не нравилось, он пытался какими-то способами уйти из подобной обстановки. И спустя годы автор понял, что ему лучше всего находится среди простых людей, которые не хитрят ради личной выгоды и всегда говорят то, что они думают на самом деле в данной ситуации. Конечно, у Б. Л. Пастернака имелись разные знакомые, с разными взглядами на жизнь, но ему было приятней всего находиться с теми, кто прост и откровенен: «За что и делали мне честь, меня считая тоже рванью», - пишет автор.
Анализ стихотворения Перемена по плану
Возможно вам будет интересно
- Анализ стихотворения Сосна (На севере диком) Лермонтова 6 класс
Лермонтов знал множество языков, но никогда не переводил иностранные произведения, по мнению поэта у него было достаточно своих размышлений и образов, он не хотел заимствовать их у иностранных писателей. Но всё же 1841 году он сделал несколько переводов
- Анализ стихотворения Настанет день исчезну я Бунина
Произведение Настанет день, исчезну я написано Буниным в первой половине XX века и относится к философской лирике. Представлено в виде размышления о жизни и смерти.
- Анализ стихотворения Державина Снегирь
Ода Державина «Снегирь» связано с весьма неприятными и тяжелыми для всей России событиями. Дело в том, что в 1880 году умер Суворов, а этот стих посвящен ему, его делам и поступкам
- Анализ стихотворения Русь Блока
Образ России неоднократно воспевался в творчестве русских поэтов и писателей, не стал исключением и Александр Александрович Блок. В своем стихотворении Русь, Блок создал образ своей родины, который приходит ему в дремоте
- Анализ стихотворения Я вздрагиваю от холода Мандельштама
Произведение относится к раннему творчеству поэта и по жанровой направленности является лирической поэзией, вошедшей во второе издание поэтического сборника «Камень».
«Перемена» Борис Пастернак
Я льнул когда-то к беднякам
Не из возвышенного взгляда,
А потому, что только там
Шла жизнь без помпы и парада.Хотя я с барством был знаком
И с публикою деликатной,
Я дармоедству был врагом
И другом голи перекатной.И я старался дружбу свесть
С людьми из трудового званья,
За что и делали мне честь,
Меня считая тоже рванью.Был осязателен без фраз,
Вещественен, телесен, весок
Уклад подвалов без прикрас
И чердаков без занавесок.И я испортился с тех пор,
Как времени коснулась порча,
И горе возвели в позор,
Мещан и оптимистов корча.Всем тем, кому я доверял,
Я с давних пор уже не верен.
Я человека потерял
С тех пор, как всеми он потерян.
Анализ стихотворения Пастернака «Перемена»
Борис Пастернак ощущал себя по жизни не столько поэтом, сколько философом. Он пытался докопаться до сути вещей и хотел понять, почему мир устроен именно так, а не по-другому. В погоне за истиной Пастернак без устали анализировал все то, что происходит вокруг него, и на исходе собственной жизни открыл для себя простую истину, которая подтверждается библейским изречением: «Благими намерениями вымощена дорога в ад».
Впрочем, несмотря на иудейское происхождение сам Пастернак не только был крещен в детстве, но и старался жить по христианским законам. Об этом он рассказывает в своем стихотворении «Перемена», написанном в 1956 году. «Я льнул когда-то к беднякам», — признается поэт, отмечая при этом, что всегда тяготел к немощным и убогим, пренебрежительно относясь к тем, кто ни в чем не нуждается. В юности автор считал, что поступает не только благородно, но и честно, так как лишь среди обездоленных людей он видел неподдельные страдания и настоящие, искренние отношения.
Автор с некоторым стеснением признается в том, что и сам когда-то «с барством был знаком», т.е. вырос во вполне обеспеченной и интеллигентной семье. Но даже в этой спокойной и миролюбивой атмосфере подростку чудилась какая-то фальшь, которая порождала в нем дух бунтарства. Со временем поэт четко осознал, что ему гораздо ближе простые люди, которые не умеют изворачиваться ради собственной выгоды и всегда говорят именно то, о чем думают. Естественно, что среди друзей поэта были представители разных сословий, но он тянулся к тем, кто попроще. «За что и делали мне честь, меня считая тоже рванью», — отмечает Пастернак.
Однако в какой-то момент все изменилось, и поэт вдруг с удивлением открыл для себя то, что даже такую простоту и искренность некоторые умудряются использовать для собственной выгоды. Оказалось, что мода на людей «трудового званья» привела в их ряды вчерашних богачей и приспособленцев. «И я испортился с тех пор, как времени коснулась порча», — с сожалением отмечает поэт. Ему трудно разобраться, кому теперь можно верить, а кому – нет, кто является настоящим другом, а кто лишь ждет удобного момента, чтобы воткнуть в спину нож. «Всем тем, кому я доверял, я с давних пор уже не верен», — признается Борис Пастернак, и осознание этого вызывает в нем чувство тоски и безысходности. Пытаясь докопаться до первопричины, по которой в мире произошли столь чудовищные перемены, автор вдруг приходит к выводу , что он «человека потерял с тех пор, как всеми он потерян». Подобные метаморфозы произошли потому, что люди перестали видеть друг в друге личности, а стали обращать внимание лишь на внешнюю оболочку, которая, как известно, весьма обманчива.
Перемена
Я льнул когда-то к беднякам
Не из возвышенного взгляда,
А потому что только там
Шла жизнь без помпы и парада.
Хотя я с барством был знаком
И с публикою деликатной,
Я дармоедству был врагом
И другом голи перекатной.
И я старался дружбу свесть
С людьми из трудового званья,
За что и делали мне честь,
Меня считая тоже рванью.
Был осязателен без фраз,
Вещественен, телесен, весок
Уклад подвалов без прикрас
И чердаков без занавесок.
И я испортился с тех пор,
Как времени коснулась порча,
И горе возвели в позор,
Мещан и оптимистов корча.
Всем тем, кому я доверял,
Я с давних пор уже неверен.
Я человека потерял
С тех пор, как всеми он потерян.
1956
Осенью 1956 года Пастернак получил от редакции «Нового мира» письменный отказ на печатание «Доктора Живаго». Как недавно стало известно, он был составлен по указаниям ЦК партии. Таким образом появившийся через год итальянский перевод романа стал первым изданием, что сделало Фельтринелли собственником всемирных прав.
Отказ «Нового мира», остановивший публикацию «Доктора Живаго» на родине, по условиям времени продолжал действовать в течение более чем тридцати лет. А тогда, в 1958–1959 годах, вслед за итальянским переводом роман вышел практически на всех языках мира.
Пастернак понимал, что такое положение оборачивается для него серьезными угрозами, но это не могло победить радостное сознание того, «что по слепой игре судьбы мне посчастливилось высказаться полностью, и то самое, чем мы привыкли жертвовать и что есть самое лучшее в нас, художник оказался в моем случае незатертым и нерастоптанным». * * *«…В конце 1957 года Фельтринелли не дождался напечатания романа здесь и издал его в Италии. С этого времени началась обоюдная спекуляция и у нас и на Западе. У нас возмущались и считали это предательством, а там главной целью было заработать много денег и нажить политический капитал. Обстановка создавалась невозможная. Я чувствовала, что все это грозит Боре гибелью. Он этого не понимал. Он сказал мне, что писатель существует для того, чтобы его произведения печатали, а здесь роман лежал полгода и по договору, заключенному между Гослитиздатом и Фельтринелли, тот имел право публиковать роман первым. Боря был абсолютно прав в своем ощущении, но я укоряла его за действия, потому что он поступил незаконно, и лучше было бы этого не делать. Может быть, это и рискованно, отвечал он, но так надо жить, на старости лет он заслужил право на такой поступок. Тридцать лет его били за каждую строчку, не печатали, – и все это ему надоело…»
Зинаида Пастернак.
Из «Воспоминаний»
Двойственность и неустойчивость положения не нарушала налаженный ритм работы Пастернака. Постепенно пополнялась новая книга стихов, при том что тираж обещанного во время «оттепели» сборника был рассыпан.
Золотая осень
Осень. Сказочный чертог,
Всем открытый для обзора.
Просеки лесных дорог,
Заглядевшихся в озера.
Как на выставке картин:
Залы, залы, залы, залы
Вязов, ясеней, осин
В позолоте небывалой.
Липы обруч золотой -
Как венец на новобрачной.
Лик березы – под фатой
Подвенечной и прозрачной.
Погребенная земля
Под листвой в канавах, ямах.
В желтых кленах флигеля,
Словно в золоченых рамах.
Где деревья в сентябре
На заре стоят попарно,
И закат на их коре
Оставляет след янтарный.
Где нельзя ступить в овраг,
Чтоб не стало всем известно:
Так бушует, что ни шаг,
Под ногами лист древесный.
Где звучит в конце аллей
Эхо у крутого спуска
И зари вишневый клей
Застывает в виде сгустка.
Осень. Древний уголок
Старых книг, одежд, оружья,
Где сокровищ каталог
Перелистывает стужа.
1956
Ненастье
Дождь дороги заболотил.
Ветер режет их стекло.
Он платок срывает с ветел
И стрижет их наголо.
Листья шлепаются оземь.
Едут люди с похорон.
Потный трактор пашет озимь
В восемь дисковых борон.
Черной вспаханною зябью
Листья залетают в пруд
И по возмущенной ряби
Кораблями в ряд плывут.
Брызжет дождик через сито.
Крепнет холода напор.
Точно все стыдом покрыто,
Точно в осени – позор.
Точно срам и поруганье
В стаях листьев и ворон,
И дожде и урагане,
Хлещущих со всех сторон.
1956
Первый снег
Снаружи вьюга мечется
И все заносит в лоск.
Засыпана газетчица
И заметен киоск.
На нашей долгой бытности
Казалось нам не раз,
Что снег идет из скрытности
И для отвода глаз.
Утайщик нераскаянный, -
Под белой бахромой
Как часто вас с окраины
Он разводил домой!
Все в белых хлопьях скроется,
Залепит снегом взор, -
На ощупь, как пропоица,
Проходит тень во двор.
Движения поспешные:
Наверное опять
Кому-то что-то грешное
Приходится скрывать.
1956
После перерыва
Три месяца тому назад,
Лишь только первые метели
На наш незащищенный сад
С остервененьем налетели,
Прикинул тотчас я в уме,
Что я укроюсь, как затворник,
И что стихами о зиме
Пополню свой весенний сборник.
Но навалились пустяки
Горой, как снежные завалы.
Зима, расчетам вопреки,
Наполовину миновала.
Тогда я понял, почему
Она во время снегопада,
Снежинками пронзая тьму,
Заглядывала в дом из сада.
Она шептала мне: «Спеши!»
Губами, белыми от стужи,
А я чинил карандаши,
Отшучиваясь неуклюже.
Пока под лампой у стола
Я медлил зимним утром ранним,
Зима явилась и ушла
Непонятым напоминаньем.
1957
После издания «Доктора Живаго» Пастернак почувствовал, что не может жить только переживанием сделанного, что вместе с романом ушел в прошлое огромный исторический период и перед ним «освобождается пространство, неиспользованность и чистоту которого надо сначала понять, а потом этим понятым наполнить».
* * *«…О.В., Банникову и многим кажется, что мне надо писать сейчас стихотворения в моем последнем духе, прерванном болезнью. Я кое-что записал, но не только не уверен, что они судят правильно, но убежден в обратном. Я думаю, несмотря на привычность всего того, что продолжает стоять перед нашими глазами и мы продолжаем слышать и читать, ничего этого больше нет, это уже прошло и состоялось, огромный, неслыханных сил стоивший период закончился и миновал. Освободилось безмерно большое, покамест пустое и не занятое место для нового и еще небывалого, для того, что будет угадано чьей-либо гениальной независимостью и свежестью, для того, что внушит и подскажет жизнь новых чисел и дней…»
Борис Пастернак – Нине Табидзе.
* * *Не подавая виду, без протеста,
Как бы совсем не трогая основ,
В столетии освободилось место
Для новых дел, для новых чувств и слов.
* * *«…Надо набраться духу на большую новую прозу, надо будет написать нечто вроде статьи о месте искусства в жизнеустройстве века, может быть, по-французски, для французского издания, в виде предисловия. А вместо того пробуждающаяся работа мысли начинается, как всегда, со стихов. Надо будет написать и их, на серьезные, на глубокие, важные темы. А кругом грязь, весна, пустые леса, одиноко чирикающие птички, и все это лезет в голову в первую очередь, отсрочивая более стоящие намерения, занимая понапрасну место и отнимая время. И мне нечего Вам послать, кроме прилагаемых двух, и Вы, как всегда, будете опять правы, что они с первого взгляда Вам не понравятся, так эти „птички“ непростительно банальны и слабы…»
Борис Пастернак – Марине Баранович.
За поворотом
Насторожившись, начеку
У входа в чащу,
Щебечет птичка на суку
Легко, маняще.
Она щебечет и поет
В преддверьи бора,
Как бы оберегая вход
В лесные норы.
Под нею – сучья, бурелом,
Над нею – тучи,
В лесном овраге, за углом -
Ключи и кручи.
Нагроможденьем пней, колод
Лежит валежник.
В воде и холоде болот
Цветет подснежник.
А птичка верит, как в зарок,
В свои рулады
И не пускает на порог
Кого не надо.
За поворотом, в глубине
Лесного лога,
Готово будущее мне
Верней залога.
Его уже не втянешь в спор
И не заластишь.
Оно распахнуто, как бор,
Все вглубь, все настежь.
1958
Все сбылось
Дороги превратились в кашу.
Я пробираюсь в стороне.
Я с глиной лед, как тесто, квашу,
Плетусь по жидкой размазне.
Крикливо пролетает сойка
Пустующим березняком.
Как неготовая постройка,
Он высится порожняком.
Я вижу сквозь его пролеты
Всю будущую жизнь насквозь.
Все до мельчайшей доли сотой
В ней оправдалось и сбылось.
Я в лес вхожу, и мне не к спеху.
Пластами оседает наст.
Как птице мне ответит эхо,
Мне целый мир дорогу даст.
Среди размокшего суглинка,
Где обнажился голый грунт,
Щебечет птичка под сурдинку
С пробелом в несколько секунд.
Как музыкальную шкатулку,
Ее подслушивает лес,
И долго ждет, чтоб звук исчез.
Тогда я слышу, как верст за пять,
У дальних землемерных вех
Хрустят шаги, с деревьев капит
И шлепается снег со стрех.
1958
Написанная в те годы новая книга стихов стала попыткой увидеть и понять надвигающееся будущее. В январе 1959 года были дописаны ее заключительные стихи. На обложке рукописной тетради появился эпиграф из последнего тома прозы Марселя Пруста «Обретенное время». В нем книга называется старым кладбищем с полустертыми надписями забытых имен, что сближало эпиграф со стихотворением «Душа», посвященным загубленным судьбам людей его поколения. Та же тема звучит в первом отрывке «Вакханалии»:
* * *Город. Зимнее небо.
Тьма. Пролеты ворот.
У Бориса и Глеба
Свет и служба идет.
Лбы молящихся, ризы
И старух шушуны
Свечек пламенем снизу
Слабо озарены.
А на улице вьюга
Все смешала в одно,
И пробиться друг к другу
Никому не дано.
В завываньи бурана
Потонули: тюрьма,
Экскаваторы, краны,
Новостройки, дома.
Клочья репертуара
На афишном столбе
И деревья бульвара
В серебристой резьбе.
И великой эпохи
След на каждом шагу -
В толчее, в суматохе,
В метках шин на снегу,
В ломке взглядов, – симптомах
Вековых перемен, -
В наших добрых знакомых,
В тучах мачт и антенн,
На фасадах, в костюмах,
В простоте без прикрас,
В разговорах и думах,
Умиляющих нас.
И в значеньи двояком
Жизни, бедной на взгляд,
Но великой под знаком
Понесенных утрат.
1957
Картины и темы последней книги Пастернака озарены светом и опытом пережитого, ощущением близкого конца и верности долгу. Эти темы наполняют символическим смыслом ее название, и мысли о смерти не противоречат устремленности в будущее, вызывая чувство радостного соприкосновения с вечностью. Книга получила название «Когда разгуляется» и в избранном составе была издана только после его смерти.
Что сталось с местностью всегдашней?
С земли и неба стерта грань.
Как клетки шашечницы, пашни
Раскинулись, куда ни глянь.
Пробороненные просторы
Так гладко улеглись вдали,
Как будто выровняли горы
Или равнину подмели.
И в те же дни единым духом
Деревья по краям борозд
Зазеленели первым пухом
И выпрямились во весь рост.
И ни соринки в новых кленах,
И в мире красок чище нет,
Чем цвет берез светло-зеленых
И светло-серых пашен цвет.
1958
После грозы
Пронесшейся грозою полон воздух.
Все ожило, все дышит, как в раю.
Всем роспуском кистей лиловогроздых
Сирень вбирает свежести струю.
Все живо переменою погоды.
Дождь заливает кровель желоба,
Но все светлее неба переходы
И высь за черной тучей голуба.
Рука художника еще всесильней
Со всех вещей смывает грязь и пыль.
Преображенней из его красильни
Выходят жизнь, действительность и быль.
Воспоминание о полувеке
Пронесшейся грозой уходит вспять.
Столетье вышло из его опеки.
Пора дорогу будущему дать.
Не потрясенья и перевороты
Для новой жизни очищают путь,
А откровенья, бури и щедроты
Души воспламененной чьей-нибудь.Идет без проволочекОн смотрит на планету,
Как будто небосвод
Относится к предмету
Его ночных забот.
Не спи, не спи, работай,
Не прерывай труда,
Не спи, борись с дремотой,
Как летчик, как звезда.
Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну.
Ты – вечности заложник
У времени в плену.
1956
Дом высился, как каланча.
По тесной лестнице угольной
Несли рояль два силача,
Как колокол на колокольню.
Они тащили вверх рояль
Над ширью городского моря,
Как с заповедями скрижаль
На каменное плоскогорье .
И вот в гостиной инструмент,
И город в свисте, шуме, гаме,
Как под водой на дне легенд,
Внизу остался под ногами.
Жилец шестого этажа
На землю посмотрел с балкона,
Как бы ее в руках держа
И ею властвуя законно.
Вернувшись внутрь, он заиграл
Не чью-нибудь чужую пьесу,
Но собственную мысль, хорал,
Гуденье мессы, шелест леса.
Раскат импровизаций нес
Ночь, пламя, гром пожарных бочек,
Бульвар под ливнем, стук колес,
Жизнь улиц, участь одиночек.
Так ночью, при свечах, взамен
Былой наивности нехитрой,
Свой сон записывал Шопен
На черной выпилке пюпитра.
Или, опередивши мир
На поколения четыре,
По крышам городских квартир
Грозой гремел полет валькирий ,
Или консерваторский зал
При адском грохоте и треске
До слез Чайковский потрясал
Судьбой Паоло и Франчески .
1956
С 1946 года кандидатура Пастернака семь раз выдвигалась на Нобелевскую премию по литературе. В 1958 году, наконец, она была присуждена ему с формулировкой: «За выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и продолжение благородных традиций великой русской прозы». Разразившийся вслед за этим политический скандал напоминал по своим формам худшие явления сталинского прошлого.
5 421 0
Борис Пастернак ощущал себя по жизни не столько поэтом, сколько философом. Он пытался докопаться до сути вещей и хотел понять, почему мир устроен именно так, а не по-другому. В погоне за истиной Пастернак без устали анализировал все то, что происходит вокруг него, и на исходе собственной жизни открыл для себя простую истину, которая подтверждается библейским изречением: «Благими намерениями вымощена дорога в ад».
Впрочем, несмотря на иудейское происхождение сам Пастернак не только был крещен в детстве, но и старался жить по христианским законам. Об этом он рассказывает в своем стихотворении , написанном в 1956 году. «Я льнул когда-то к беднякам», - признается поэт, отмечая при этом, что всегда тяготел к немощным и убогим, пренебрежительно относясь к тем, кто ни в чем не нуждается. В юности автор считал, что поступает не только благородно, но и честно, так как лишь среди обездоленных людей он видел неподдельные страдания и настоящие, искренние отношения.
Автор с некоторым стеснением признается в том, что и сам когда-то «с барством был знаком», т.е. вырос во вполне обеспеченной и интеллигентной семье. Но даже в этой спокойной и миролюбивой атмосфере подростку чудилась какая-то фальшь, которая порождала в нем дух бунтарства. Со временем поэт четко осознал, что ему гораздо ближе простые люди, которые не умеют изворачиваться ради собственной выгоды и всегда говорят именно то, о чем думают. Естественно, что среди друзей поэта были представители разных сословий, но он тянулся к тем, кто попроще. «За что и делали мне честь, меня считая тоже рванью», - отмечает .
Однако в какой-то момент все изменилось, и поэт вдруг с удивлением открыл для себя то, что даже такую простоту и искренность некоторые умудряются использовать для собственной выгоды. Оказалось, что мода на людей «трудового званья» привела в их ряды вчерашних богачей и приспособленцев. «И я испортился с тех пор, как времени коснулась порча», - с сожалением отмечает поэт. Ему трудно разобраться, кому теперь можно верить, а кому – нет, кто является настоящим другом, а кто лишь ждет удобного момента, чтобы воткнуть в спину нож. «Всем тем, кому я доверял, я с давних пор уже не верен», - признается Борис Пастернак, и осознание этого вызывает в нем чувство тоски и безысходности. Пытаясь докопаться до первопричины, по которой в мире произошли столь чудовищные перемены, автор вдруг приходит к выводу, что он «человека потерял с тех пор, как всеми он потерян». Подобные метаморфозы произошли потому, что люди перестали видеть друг в друге личности, а стали обращать внимание лишь на внешнюю оболочку, которая, как известно, весьма обманчива.
Если у данного материала осутствует информация об авторе или источнике, значит он был просто скопирован в сети Интернет с других сайтов и представлен в сборнике исключительно для ознакомления. В данном случае отсутствие авторства предлагает принять написанное, как просто чье-то мнение, а не как истину в последней инстанции. Люди много пишут, много ошибаются - это закономерно.
