Какие тельняшки были в вмф ссср. История тельняшки. Почему тельняшка полосатая и что обозначает цвет полос

Материал из Википедии - свободной энциклопедии

Ку́льт пре́дков - одна из древних и распространённых форм политеизма , в основе которой лежит поклонение умершим прародителям и сородичам, и вера в то что предки магически участвуют в жизни потомков .

Общие черты

На известных ступенях развития человек всякого умершего считает существом сверхчеловеческим и божественным; он поклоняется, как богам , умершим из своей семьи, создает особые обряды этого поклонения и, таким образом, с течением времени вырабатывается то, что в науке известно под названием культа предков. Это почитание мертвых имеет почти всегда исключительно домашний характер, распространяется только на предков каждой отдельной семьи, в ней замыкается и получает дальнейшее развитие. Даже в самой семье сперва поклоняются не всем предкам, а только ближайшим, о которых сохранились у живых воспоминания; поклонение более отдаленным предкам характеризует более позднюю эпоху.

Такое ограничение поклонения одними непосредственными предками зависит от грубого понимания загробной жизни , какое по плечу первобытному человеку: ему чуждо представление о вечной загробной жизни, его вера в души усопших далека от веры в бессмертие; по его убеждению, покойники живут за гробом не вечно, а только некоторое время. Умершие, в уме их почитателей, не отрешаются вполне от человеческих свойств, живут не новой, а только видоизмененной жизнью; они обитают в своих прежних домах вместе с своими потомками, чувствуют те же потребности, имеют те же заботы, что и до смерти.

Обожествлённый предок интересуется своей семьей, покровительствует ей, принимает от неё молитвы и жертвоприношения, продолжает быть владыкой в семье, помогать её друзьям, вредить врагам и т. п. По особенностям своего состояния, дух предка может это делать с большей силой, чем человек, хотя власть его не безгранична. Его семья нуждается в его помощи, боится его гнева и мести; с другой стороны, и предок нуждается в поклонении живых, для своего спокойствия и удовлетворения потребностей. Культ предков является, таким образом, связующим звеном между поколениями в данной семье, делает из неё организованное тело, своего рода церковь, обязанности по отношению к умершим начинаются с самого обряда погребения и проникают всю жизнь потомков, до повседневных мелочей. С усопшим погребают предметы, признаваемые для него необходимыми за гробом - одежды, сосуды, оружие, рабов, жен, коней и пр.

Культ предков в античности

Культ предков у славян

Подробнее по этой теме см: Поминальные дни у славян и Русалии

Культ предков в Индии

Культ предков в Японии

В Европе и Америке культ предков давно перестал существовать. В Японии с её конституционным режимом он существует и доныне. Там, где своды законов пишутся по образцу западных стран, где цивилизация во всех её видах пустила корни, - культ умерших имеет огромное влияние на законы и обычаи страны. Это почитание умерших берет начало с древних времен и пережило сотни поколений, несмотря на все политические и социальные перевороты, которые происходили со времён основания империи. Китайская цивилизация способствовала развитию этого обычая на основания того факта, что нравственное учение, законы и обычаи Китая основаны на учении о почитании предков. Буддизм , который не только не основывается на этом учении, но даже противоречит ему, был под давлением глубоко укоренившейся веры народа отвергнут и применён к народным традициям. Даже при введении западной цивилизации, принесшей с собой так много социальных и политических перемен, этот обычай остался без малейшего заметного изменения. Из этого видно, что три чуждых элемента: конфуцианство , буддизм и западная цивилизация , имевшие огромное влияние на законы, нравы и обычаи, из которых два - диаметрально противоположны учению культа предков, не могли противодействовать и положить конец распространившейся в народе твердой вере в это учение.

Происхождение этого культа объясняется многими известными писателями, как страх перед духами и как результат жертвоприношения душам умерших, чтобы умилостивить их. Также можно приписать происхождению культа предков совершенно другую причину: не страх перед умершими, а любовь к ним способствовала возникновению обычая почитания и приношения кушанья и напитков в жертву душам. Благоговение перед родителями в некоторых случаях походило на боязнь, но все же чувство это пробуждалось любовью, а не страхом.

Культ предков был первой религией Японии существует и в настоящее время в народе. У японцев есть три рода почитания предков: почитание всем народом родоначальника императорского дома, почитание святого покровителя данного места, что, как позже выяснилось, представляет собой отголосок родоначальников какого-либо рода его потомками, и, наконец, почитание предков членами их семейств. В каждом японском доме имеются две святыни: камидана , или «святое божественное место» и буцудан или «алтарь Будды».

В тех домах, где исповедуют синтоистскую религию, имеется ещё одна доска или камидана, посвящённая исключительно почитанию предков семьи. На этой доске находятся могильные памятники с изображением имен предков, их возраста и дни их смерти. Эти памятные плиты называются митама-сиро, что означает «представители душ». Они обычно состоят из маленьких ящиков в форме синтоистских гробов. Жертвоприношения, состоящие из риса, кофе, рыбы, веток сасаки и фонариков находятся и на второй доске, точно также как на первой.

В буддийском доме, кроме камидана, есть ещё буцудан, где стоят памятники, на передней части которых начертаны имена умерших буддистов, а на обороте имена, которые носили их предки при жизни. Памятник большей частью бывает лакирован и иногда вделан в футляр, называемый цуси, а фамильные гербы часто помещаются на дощечке и на футляре. Перед памятниками обычно лежат в виде приношений цветы, ветки дерева сикими, чай, рис и другая растительная пища и постоянно присутствует запах ладана, а вечером зажигаются маленькие фонарики.

Почитание предков императора . Из трёх видов культа предков считается культ предков императорского дома, особенно родоначальнице его Аматэрасу омиками или «Великого божества священного света». Есть три места, посвящённые культу предков императорского дома: храм Дайдзингу в Исэ, Касикодокоро в святилище императорского дворца и Камидана, находящийся в каждом доме. В первых двух местах божественное зеркало изображает дух императорского предка. Это же самое зеркало, которое, по старинным рассказам, Аматэрасу омиками дала Амэ но удзуми но микото , сопровождая этот дар приказанием, чтобы его потомки считали это зеркало воплощением душ императорских предков и почитали его, как их самих. Божественное зеркало, называемое ята но кагами , находилось в императорском доме вплоть до шестого года эры Судзин (92 г. до Р. Х.). Впоследствии император стал опасаться, что большая близость с духами, ежедневное общение может привести к уменьшению уважения святыни и поэтому он приказал принцессе Ямато химэ но микото выстроить храм в деревне Ямато, сделавшийся местом почитания зеркала. Этот храм переносился потом в разные места, пока, наконец, Исэ не сделалось его постоянным местопребыванием. Затем император приказал сделать ещё одно зеркало для святилища своего дворца, чтобы он и потомки его могли молиться зеркалу непосредственно у себя дома. Поэтому настоящее зеркало находится теперь в храме Дайдзингу в Исэ и второе - в храме Касикодокоро (то есть в императорской храме). В настоящее время всякий благомыслящий японец не только почитает Дайдзингу в собственном доме, но многие считают своим долгом хоть раз в своей жизни предпринять путешествие в Исэ. Тысячи людей - знатные и простые люди, богатые и бедные толпятся ежегодно вокруг храма Дайдзингу, приезжая со всех концов страны и устраивая священные танцы с музыкой, называемые «дайдай кагура» в честь предка императора.

В святилище императорского дворца имеется три храма: Касикодокоро, Корэйдэн и Синдэн. Касикодокоро находится вблизи священного зеркала и посвящён культу императорского предка. Корэйдэн расположен к западу от Касикодокоро и посвящён культу всех императорских предков, начиная с первого императора. Третий храм, Синдэн, расположен к востоку от Касикодокоро и посвящён культу всех других божеств.

Культ предков в Корее

Культ предков во Вьетнаме

Культ предков в Африке и Центральной Америке

Многие исследователи считали, что культ предков являлся основной из форм религиозных верований на Африканском континенте. Так, у гереро поклонялись душам покойных предков-покровителей - «овакуру», у джага - «вариму». При этом, духи предков нередко были неравнозначны, самого усердного поклонения удостаивались недавно умершие, остальные нередко считались злыми духами, вредящими роду. В процессе развития племенной и межплеменной организации возникает и культ вождей, как разновидность культа предков

В Центральной Америке культ предков особенно замечен у таких народов как индейцев пуэбло (культ качинов), у перуанцев (уака).

См. также

• Поминальные праздники

Напишите отзыв о статье "Культ предков"

Примечания

Литература

• Звягинцев Е. А. // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
• Пропп В. Я. Русские аграрные праздники. - М .: «Лабиринт», 2006.
• Токарев С. А. Ранние формы религии и их развитие. - М .: Наука , 1964.
• Токарев С. А. Религия в истории народов мира. - М .: Республика , 2005.

Отрывок, характеризующий Культ предков

– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.

Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.

В верованиях славян событие смерти понималось не как переход в небытие, но как порубежный момент, отделяющий одну форму существования от другой. Праславянская религия сохранила уходящую корнями в индоевропейскую древность веру в существование бессмертной души, которая способна отделяться от тела и вести посмертное существование. Вера в бессмертие души и посмертное существование была основой культа предков.

Культ предков строился на идее перехода души умершего родственника в «иной мир», откуда предки вместе с богами могли оказывать решающее влияние на жизнь земных обитателей. Предки выступали прежде всего в роли помощников при житейских невзгодах и охранителей от зловредного влияния потусторонних существ и колдовства.

Успешный переход души в новое положение мог состояться при соблюдении ряда условий. Усопший должен быть умереть естественной смертью, исполнив все предписанные своему положению стадии жизненного пути. «Подобную сакрализацию полного, завершенного жизненного цикла можно видеть и в хорошо сохраняющемся у всех славян обычае сочетать в обряде похорон незамужних и неженатых молодых людей ритуал погребения с ритуалом свадьбы (ср. погребение в свадебной одежде, изготовление свадебного деревца, участие «дружки» в похоронной процессии и т. п.), т. е. восполнять пропущенные звенья жизненной цепи».

На смертном одре человек должен был быть свободен от тяжких грехов, чтобы его останки могли упокоиться в земле, а душа перейти в иной мир. Считалось, что останки тяжких греховодников, самоубийц, опойц (умерших от неумеренного пития), колдунов -- всех «нечистых» покойников земля в силу своей чистоты не принимает, поэтому их погребенные тела обязательно вновь окажутся на поверхности.

Наконец, родственники были обязаны в точности исполнить все предписания погребального обряда. При соблюдении этих главных предписаний сородич беспрепятственно пересекал границу миров и воссоединялся с потусторонней общиной родственников -- родителей, дедов и баб, как их называет текст древнерусского заговора и как продолжали их именовать до последнего времени в белорусской глубинке. Славянский образ обители предков являет довольно нестройную картину воззрений. По-видимому, представления об «ином мире» включали в свой состав исторически и мифологически разнородные пласты.

Захоронение по обряду трупоположения, бытовавшее среди древнеевропейцев до конца II тыс. до н. э., а затем вновь получившее преимущественное распространение у славян во второй пол. I тыс. н. э., сопровождалось представлением о том, что усопший некоторой частью своего существа продолжает жить в могиле. Обследование на Русском Севере древних славянских кладбищ, жальников, показало, что тело покойника укладывалось в могиле головой не на запад, а на закат солнца: «Погребаемый клался так, чтобы восходящее солнце озаряло его лицо и он мог бы всегда встречать первые лучи пробуждающегося светила». Рудименты представления о жизни в могиле хорошо сохранились в синкретической славянской религии в воззрениях на могилу как дом умершего, в обустройстве захоронения, а также в обрядах кормления предков на могилах.

Кремация с последующим захоронением останков -- господствующий обряд древнеевропейцев с конца II тыс. до н. э. У славян кремация сохраняла преобладающее значение вплоть до конца I тыс. н. э. Для умершего «делали большую колоду и возлагали на эту колоду мертвеца и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах при дорогах, как делают и теперь еще вятичи» («Повесть временных лет»). Сожжение останков предполагало, что усопший, не утрачивая связи с погребальной урной, отправляется в дальние края. Этим, видимо, объясняется то, что прах помещался «при дорогах». В мифологическом сознании славян путь в мир мертвых мыслился не только как сухопутный, но и как водный.

Общеиндоевропейская мифологема пути в мир мертвых строилась на представлении о том, что этот мир отделен от посюстороннего мира водной преградой. При этом мифологическое сознание допускало, что водный поток, несущий мертвых, может принимать вид огненной реки. Поэтому в «иной мир» умерший отправлялся на погребальной ладье. Сведения об этом обычае приводит арабский путешественник Ибн-Фадлан, писавший о «русах» в 20-е годы IX в. Он отмечает, что для «бедного человека из их числа делают маленький корабль, кладут мертвого в него и сжигают корабль». Ибн-Фадлан был очевидцем похорон знатного руса: ладья умершего вместе с его телом, умертвленной девушкой, жертвенными животными была после совершения погребальных церемоний сожжена на берегу, а на месте костра был насыпан курган.

Письменные свидетельства убедительно подтверждаются данными археологии и лингвистики. Славянское слово для наименования мертвого (древнерусское навь -- «мертвец», словенское-- «душа умершего», сербохорватское-- «мертвец», старочешское-- «могила» и др.), включается в индоевропейское гнездо «смерть, труп». Большинство лингвистов согласны, что данное слово в значении «мертвец, смерть» производно от общеиндоевропейского названия судна.В этом смысле навьи -- те, кто отправлены в путь на погребальной ладье.

Этнографическими наблюдениями зафиксирован в разных славянских зонах поминальный обряд зажигания свечей и пускания их на дощечках по течению воды. Он несомненно основан на представлении о воде как стихии, соединяющей мир живых и мир мертвых. Это действие, по обоснованному мнению Н. И. Толстого, имеет «праславянский и даже индоевропейский характер и связано с культом умерших предков. Фольклорные данные, в частности материалы сказок, дают образ обители предков как края благодатного, обильного, украшенного цветами и деревьями. С фольклором согласуются этнографические наблюдения: надежно фиксируется для славян традиция высаживания на могиле деревьев, зачастую плодовых, и цветов.

Путь на «тот свет» был дорогой с двусторонним движением. Славянами была удержана древняя идея реинкарнации: допускалась мысль о перевоплощении души предка для новой жизни на «этом свете» в теле человека, чаще всего -- близкого родственника. Согласно славянским верованиям, широко представленным в фольклорно-этнографических материалах, душа умершего предка могла временно вернуться обратно в зооморфном или антропоморфном виде.

В синкретической религии идея временных возвращений предков имела вид поверья в регулярное посещение покойниками живых родственников. У восточных славян срок ежегодного посещения падал на Фомину неделю (неделя, следующая за пасхальной). К приходу предков готовили праздничный стол и баню, будто бы гостю с дальней дороги. Древнерусский текст рубежа XIII--XIV вв. сообщает, что многие «приготавливают для мертвецов мясо, и молоко, и яйца, и баню топят, и на печь льют, и пепел посереди бани сыплют, чтобы след остался, и говорят: «Мойтесь!» И белье вешают, и полотенца для обтирания».

С идеей прихода предков связан также обычай «греть покойников» -- зажигать на кладбищах, во дворах или иных подобающих местах костры, у которых посещающие родственников предки будто бы могли обогреться.

Представление о том, что перешедшие в «иной мир» родственники имеют особую власть над обстоятельствами земной жизни семьи, имело одним из своих выражений распространенный в славянской среде вплоть до XI в. обряд ритуального умерщвления стариков. К обряду прибегали в трудное для семьи время в надежде на то, что перешедший на «тот свет» родитель облегчит участь домочадцев. Проводы живых родителей на «тот свет» были обставлены весьма просто: после прощания родителя с семьей сын отвозил его на санях или лубке далеко в лес, в поле, в пустой дом, где оставлял умирать от мороза или голода. Иногда стариков добивали, чтобы не подвергать долгой мучительной смерти. Судя по древнерусским письменным и позднейшим этнографическим сведениям, у восточных славян этот обряд назывался «сажать на лубок».

У славян существовали культовые изображения предков, прежде всего -- в форме вырезанных из дерева антропоморфных идолов, известных по археологическим находкам. Восточнославянский фольклор удержал память о резных «куклах», помогающих страждущим родственникам". В ответ на покровительство родственники должны были «кормить» предка, по-видимому, обрядовой пищей выступали в этом случае хлеб, каша. Этнографические данные позволяют рассматривать образ домового как одно из олицетворений предка-покровителя семьи.

Наряду с семейным и родовым культом генеалогических героев в древнеславянской религии существовало почитание племенных предков. Отпечаток древнего мифа о предке-основоположнике племени полян лежит на летописном предании о Кие, заложившем Киев, его братьях Щеке, Хориве и сестре Лыбеди. «Повесть временных лет» сообщает также о двух братьях Радиме и Вятко, которые переселились на реки Сожу и Оку, став родоначальниками племен радимичей и вятичей. В преданиях словен новгородских сохранялся образ Словена, некогда будто бы приведшего племя к Ильмень-озеру и заложившего поселение -- Словенск (Словенск Великий, предшественник Новгорода). У западных славян память о генеалогическом герое запечатлена в образах Ляха, Чеха, Крака, основавшего, по преданию, город Краков.

Племенные предки выступают в мифоисторических повествованиях не столько как кровные родственники, сколько как зачинатели особого сообщества -- они обособляют свое племя от прочих племен, определяя начало самостоятельной истории племенной общины. Начало племени мифоисторическое сознание связывает, как правило, с двумя событиями: обретением отдельного имени (этнонима), зачастую восходящего к имени генеалогического героя, и учреждением нового поселения -- племенной столицы.

В архаическом мировоззрении культ предков был соотнесен с решением важнейших экзистенциальных вопросов о жизни и смерти. В социальном плане культ семейно-родовых и племенных генеалогических героев структурировал межпоколенные, внутри- и межсемейные, племенные и этнические отношения.

Культ предков. Культ предков играл важную роль в верованиях древних славян. Под именем Рода и Рожениц у славян с глубокой древности подразумевались основатели рода, которым молились и приносили жертвы. Издавна люди старались задобрить души предков, призвать их на помощь в трудную минуту. Роду и Роженицам приносили хлеб, сыр и мед, веря в то, что они охраняют и оберегают своих живых потомков.

Славяне, как уже не раз говорилось, верили в загробную жизнь. «Тот свет» — царство Велеса — представлялся им таким же реальным, как «этот свет», мир земной. Умершие предки, по их представлениям, могли помочь или навредить живущему. Они могли заступиться за людей перед богами, оказать помощь всему своему племени. Переход на «тот свет» не воспринимался людьми как горе, ведь человеческую душу впереди ожидала вечная жизнь рядом с богами. Но если человек умер неестественной смертью (сгорел, утонул, пропал без вести), не был похоронен по обычаю, его дух, как считалось, продолжает ходить по земле и вредить живым людям.

В Древней Руси была жива вера в то, что покойники могут возвращаться с «того света» и вредить живым. В «Повести временных лет» имеется рассказ о том, как это происходило в Полоцке в 1092 году:

«Предивное чудо явилось в Полоцке в наваждении: ночью стоял топот, что-то стонало на улице, рыскали бесы, как люди. Если кто выходил из хором, чтобы посмотреть, тотчас невидимо уязвляем бывал бесами и оттого умирал, и никто не осмеливался выходить из дома. Затем начали и днем являться на конях, а не было их видно самих, но видны были коней их копыта; и уязвляли так они людей в Полоцке и в его области. Потому люди и говорили, что это мертвецы бьют полочан.»

Жестокий обычай. В незапамятные времена предки славян имели страшный обычай. Если человек достигал зрелого возраста, был еще силен, но у него появлялись седые волосы, его отправляли на «тот свет». Считалось, что одряхлевший и ослабевший человек не сможет, общаясь с богами, оказывать покровительство своим родичам.

Жрецы учили: если старший в роду, но еще крепкий человек не отправится к богам, то наступит страшный голод, весна не придет на смену зиме, всходы не появятся на полях, весь мир погибнет.

По заведенному ритуалу зимой сын сажал отца на сани и вез его далеко в лес, где оставлял под священным дубом. Назад старику дороги не было... Провожая его, родственники приговаривали:

Иди на небо и попроси, Чтобы открыли ворота, Чтобы освободились дожди, Чтобы струились ручьи дни и ночи, Чтобы росли хлеба.

Как сын отца пожалел. Однажды указали жрецы одному человеку, что должен он своего отца «посадить на сани». Сжалось сердце сына, жалко ему стало своего сильного и мудрого отца. Но делать нечего — надо сани готовить. А маленький мальчик узнал, что предстоит совершить его отцу и деду, да и говорит: «Ты, тятенька, санки-то назад привези, а то на чем я тебя в лес повезу, когда ты состаришься?»

Горе и жалость пуще прежнего охватили человека. Решил он нарушить обычай и спасти своего отца. Соорудил он чучело, обрядил его в шубу, да и повез в лес вместо живого человека. А отца своего укрыл в надежном месте — в пустой яме, где хранили хлеб.

Жизнь шла своим чередом: хлеба хватило на всех до нового урожая, весна пришла вовремя, всходы на полях были дружными. Новый урожай оказался обильней прежнего. Но особенно богатый урожай выдался в той семье, что спасла своего отца от смерти. Благодаря мудрым советам старика все дела ладились лучше прежнего.

Старики управляют родом. Признался человек, что сохранил он жизнь своему отцу и не может обойтись без его мудрых советов. Простили родичи этого сына, а его отца избрали своим старейшиной. И род стал самым сильным и богатым в округе, приобрел уважение у всех соседей.

С тех пор исчез жестокий обычай провожать отцов на «тот свет». Седобородые старики стали пользоваться у славян особым почетом. Закон гласил: «Дети обязаны родителей во всем слушаться, покоить и кормить во время старости».

А чтобы боги не гневались на людей за отмену древнего обычая, славяне отправляли в конце зимы на «тот свет» ряженое чучело — с песнями и весельем, с кулачными боями (тризной), с поминальной едой, блинами да кашей с медом.

Культ предков в жизни древних славян представлял существенное значение. Под названиями «Род» и «Роженица» с глубокой старины они подразумевали основателей рода, которым усиленно молились и приносили постоянно жертвы. С незапамятных времен народом задабривались души предков, призвались на поддержку и содействие в опасные или нелегкие мгновенья. Роду и Роженице преподносили пищу: хлебушко, сырные продукты, а также сладкий медовый янтарь, надеясь на то, что все они оберегают, а также защищают родных живых отпрысков.

Славянские люди, как предварительно неоднократно рассказывалось, веровали в загробную жизнь каждого человека. «Оный свет» — королевство Велеса — воображался ими похожим на подлинный и настоящий, словно «этот свет», изумительный мир земной. Отошедшие праотцы, по их суждениям, имели все возможности либо поддержать, либо насолить здравствующей родне. Они могли замолвить слово за членов Рода перед богами. Прохождение в «мир иной» вовсе не воспринималось древними народами как таковая скорбь и беда, вследствие того, что людской душе в дальнейшем предстояло бессмертное существование поблизости с божествами. Однако, если вдруг кто-то погибал противоестественно: сгорал, тонул, пропадал без вести, и его не похоронили в соответствии с обрядом, его собственный дух, как значилось, не прекращал бродить по этому свету да еще действовать во вред всем живым лицам.

В Древней Руси постоянно надеялись, что усопшие имеют все шансы воротиться домой с «того света» и пакостить бесчувственным сродственникам и соседям.

В «Повести временных лет» упоминаются подобные события, датируемые 1092 годом, о предивных чудах, явившихся в Полоцк в наваждении. Когда под покровом ночи стоял страшный топот, стон на улицах. Рыскали вокруг бесы, словно люди. Если кто осмеливался выйти из хором, чтобы осмотреться, моментально невидимо уязвлялся бесами и быстро умирал. Вскоре они и днем появились верхом на конях, но никто не видел их самих, видели только конские копыта.

Бесчеловечная традиция

Ужасающий неписаный закон существовал у предков-славян. Когда мужчина достигнул зрелого количества лет, являлся к тому же могучим и здоровым, и только у него показывались седоватые волосы, его отряжали на «тот свет». Рассчитывали, что со временем постаревший или изнеможенный человек никак не сумеет, договориться с богами и покровительствовать своей родне.

Жрецы поучали и настоятельно требовали, чтобы взрослого и самого старшего в семействе, но еще сильного и выносливого хозяина провожали к богам, иначе воцарится жуткая бесхлебица, Весна-красна не сможет прибыть вовремя на смену зимнему периоду, ростки не взойдут на пашнях, поголовно погибнет все живое на земле.

По введенному обряду в зимний холодный период преемник главы рода усаживал своего папеньку на дровни и транспортировал его далеко-далеко в лесную чащу, в которой покидал под святым дубом. Обратно родителю пути не было… Провожая и снаряжая его в дальнюю дорогу, родня приговаривала: «Поди-ка, на поднебесье и умоляй богов, чтобы распахнули небесные врата и выплыли из них облака с дождиками, дабы текли небольшие водотоки и днем и ночью, чтобы вытянулись и устоялись хлеба».

Когда-то по наставлению жрецов пришлось единственному сыну, обожаемого мужественного и сведущего отца «садить на сани». Съежилось его мужественное сердечко, и заболела душа. Однако ослушаться нельзя — надлежит дровни приготавливать. А мальчонка несмышленый подслушал, что вынужден исполнить его батенька с дедушкой, да и лепечет: «Твоя милость, тятька, салазки — ведь обратно забери, а то на чем я тебя лично в дубраву отправлю, ведь рано или поздно твоя милость состарится?»

И такое отчаяние овладело этим человеком. Принял решение он «закрыть глаза» на обычай и уберечь родного человека. Смастерил он из соломы и веток чучело, нарядил его в тулуп и шапку отца, да и вывез в лес взамен реального человека. А батю собственного спрятал в безопасной пустой яме, для хранения хлебов.

Дни пролетали чередой: пищи довольно было для всех вплоть до нового сбора хлебов, весенний сезон подошел в положенное время, ростки на полях взошли дружные. Небывалый хлебород выявился. А вот в особенности обильная урожайность оказалась на полях того семейства, что избавила родного отца от погибели. При помощи разумных консультаций мудрого мужчины всё полностью ладилось качественнее прошлого.

Повинился тогда тот человек и рассказал, как сберёг жизнь своего отца и что все члены семейства всё это время пользовались именно мудрыми отцовскими советами. И поняли все истину: старшее поколение надо беречь, ведь оно управляет родом. Не взыскали все его, а отца назначили старейшиной. И род их сделался наиболее грамотным и состоятельным в окрестностях, обрел почтение у всех соседей.

С тех времен потерялся безбожный и бездушный обычай выпроваживать основателей рода в «мир иной». Седоволосым родителям начали оказывать особый почет. Жрецы наставляли: «Младшим в роду надлежит выполнять волю родителей, холить их и содержать вплоть до самой кончины».

А богам, дабы не сердились за уничтожение древнейшей традиции, славяне на «тот свет» снаряжали по завершении зимы ряженое , сопровождая его сожжение задорными песнями и пиршеством с поминальной едой: различными блинами с медом.