Главная » Советы » Говорят английский сложный пример глагола. Сложные глаголы в английском языке. Переходные и непереходные глаголы

Говорят английский сложный пример глагола. Сложные глаголы в английском языке. Переходные и непереходные глаголы

Степан Петрович ШЕВЫРЁВ

Миргород. Повести, служащие продолжением
Вечеров на хуторе близь Диканьки, Н. Гоголя
Санктпетербург. 1835. 2 части. I. 224 стран. II. 215.

Кто из Русских читателей не знает теперь о знаменитой ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем? Что ваши Гвельфы и Гибеллины, Мономаховичи и Ольговичи, перед этими Мирго-родскими помещиками? Я и теперь еще вижу эту славную бекешь Ивана Ивановича, это диво всего Миргорода; я и теперь еще вижу его самого, как он лежит в счастливом бездействии и самодовольстве; как смотрит на бабу, развешивающую сокровища его соседа; как попадается ему в глаза ружье, вина знаменитой распри; как он, несмотря на лень свою, идет к Ивану Никифоровичу с роковым предложением... А их разговор, писанный, право, с натуры! А вся постепенность этой Драмы! А сцены в суде! Этот Поветовый Судья, Демьян Демьянович, с его замечательною губою! Эти две красноречивые просьбы, из которых в одной Иван Иванович так важно доказывает, что в приходской метрической книге он никогда не назывался гусаком; что гусак есть не человек, а птица... Это похищение просьбы бурою свиньею... Свидание городничего с Иваном Никифоровичем... Наконец бал у Городничего... И неудачные усилия всего Миргорода примирить двух противников... Да кто не помнит всего этого? Кто не надрывался от смеху, читая все это? - Но не в том наше дело, а вот в чем.
Мы не знаем где-то, в каком углу Малороссии, в Миргороде или в Диканьке, Автор этих хохотливых вечеров отрыл клад, до сих пор в такой степени еще невиданный в нашей Литературе: это клад простодушного, искреннего, ни у кого не занятого и неистощимого смеха. Я думаю, что он нашел его в Малороссии, что он откупорил этот веселый дух из заветной кубышки какого-нибудь Малороссиянина, потому что в Литературе Русской, и простонародной и образованной, мы не находим предания о такой простодушной веселости.
Есть два качества в смехе, необходимые для того Литератора, который хочет щекотать наше воображение и играть на одних веселых струнах человека. Первое качество смеха есть искренность, непритворность, чтобы он был живым веселием лица и души, а не гримасою подделанной маски. Чтобы смешить в самом деле, не надобно хотеть смешить - и вот верх трудности смешного! В природе человеческой есть какое-то упрямство, с которым надобно обходиться весьма тонко и нежно, которое оскорбляется вашими на него намерениями и обманывает приторного насмешника. Что делать? Человек так создан. У иного писателя много доброй воли смешить, но у нас-то мало смеху. Иной писатель коверкается, ломается, гримасничает перед вами, употребляет всевозможные унижения, весь издерживается для вашей веселости - и вы не смеетесь, даже не улыбаетесь. Другой только что раскроет рот, скажет слово - и вы хохочете. Вдохновение истинного смеха есть чистый, беспримесный дар природы. Можно еще подделаться под восторг, можно притвориться чувствительным - и возбудишь слезы: подделаться под смех - нельзя. Естественность - вот его особенное свойство.
Второе качество смеха есть его неистощимость. Иной может быть смешон на несколько минут, на одну страницу; но далее скучен - и смех его скоро выдыхается. Другой смешон, но однообразен, а однообразие есть яд веселия. Беспрерывною изобретательностию поддерживать вдохновение смеха, смешить без отдыха, до конца - вот задача, которую немногие разрешают, пускаясь на скользкое поприще комического. Почему это? Не потому ли что струна веселия есть самая живая, но вместе и самая тонкая струна в душе человека, и как-то скорее рвется и ослабевает, чем другие струны?
Г. Гоголь соединил оба качества смешного: его смех - простодушен, его смех - неистощим. Читая его комические рассказы, не понимаешь, как достает у него вдохновения на этот беспрерывный хохот. По крайней мере как невольно, думаешь что если бы удалось написать такую смешную страницу, - сам бы расхохотался над нею, вдохновение тем бы удовлетворилось и не в силах был бы продолжать. Я думаю, для того, чтобы не истощаться в смешном, надобно владеть своим собственным смехом, надобно самому не быть смешливым, и не покоряться своему собственному вдохновению. Вот почему комики, по большей части, как свидетельствуют их биографии, были сериозны. Это странно с первого раза, а понятно, если мы вникнем. Комик есть жертва веселия других: если сам он рассмеется, то не будет смешить. Тот, кто хочет щекотать других, сам не должен быть щекотлив.
Хотя этот простодушный и неистощимый смех составляет резкую и отличительную черту в физиономии писателя, которого я разбираю; но этою чертою еще не ограничивается эта физиономия, довольно сложная и являющаяся нам новыми чертами особенно в его новых произведениях. В одном Журнале, где вообще не благоволят к лучшему цвету наших Литераторов, ограничили талант Г. Гоголя одним умением писать карикатуры. Его Миргород является как будто нарочно с тем, чтобы вдруг решительно обличить едва ли не умышленную односторонность такого суждения; но кроме Миргорода, еще и в прежних Вечерах на хуторе Диканьки, уже ярко выдавались другие черты этого писателя, который в самом первом своем произведении обнаружил какую-то свежесть вдохновения, что-то непочатое, новое, небывалое у нас, который пошел не по утоптанным следам, а с первого раза был оригинален... и оригинален без усилий, а свободно, по призыву вдохновения.
Прежде чем мы опишем другие черты физиономии Автора, постараемся еще пристальнее вникнуть в эту главную, которая выдается на первом плане лица его. Говорят, что смешное его только что карикатурно. Но есть разного рода карикатуры: возьмите карикатуры Английские; в них нет ничего естественного; все увеличено до крайности, даже до несмешного; возьмите напротив карикатуру Пигаля: это сцена из жизни; как она естественна и проста! Вы ее сей час же увидите на улице; вы ее где-то видали.
Беспрерывно смешное не может не казаться карикатурным, потому, может быть, что в природе нет беспрерывно смешного. Но в искусстве другое дело. Есть это особенное расположение в душе человека к тому, чтобы схватывать одну смешную сторону жизни. В чем же состоит вообще смешное? Мне кажется, иначе нельзя определить его, как бессмыслицей жизни. Человек создан разумною тварью, и все, что не имеет смысла, для него смешно. Дитя привяжет к хвосту кошки бумажку, заставит ее вертеться кругом и расхохочется, потому что в движениях этой кошки будет бессмыслица. Нам смешны сумасшедшие, нам смешны привычки, мелкие страсти, противоречия, недоразумения, всякая неловкость; мы сами смешны себе, когда долго не могли отгадать чего-нибудь... Но все это к чему приводится? к бессмыслице... Везде, где блещет свет разума, там уж не может быть смешного... Но страсти и пороки также не имеют смысла, также чужды разумной стороны человека; - ложь, мщение есть равным образом наше бессмыслие, но не может и не должно быть смешно для нас... Поэтому, если мы смешное ограничим одним бессмысленным, - наше определение не будет полно... Мы должны прибавить к этому еще черту, которая бы его дополнила... Смешное есть бессмыслица безвредная. Человек шел по улице и упал... Вы смеетесь его неловкости, потому что неловкость есть в своем роде бессмыслица; но если вы заметили, что он вывихнул ногу и стонает... Тут вам не до смеху.... Чувство сострадания изгоняет чувство смеха... Так точно в страстях и пороках: они смешны до тех пор, пока безвредны... Ревнивец смешон в Арнольфе Молиера и ужасен в Отелло... Сумасшедший смешон до тех пор, пока не опасен себе и другим...
Безвредная бессмыслица - вот стихия комического, вот истинно смешное. Бывают разные его роды. Есть смешное фантастическое - бессмыслица нашего собственного воображения, которое все рисует карикатурой, все передражнивает по-своему, над всем издевается: оно похоже на вогнутое зеркало, которое уродует всякое лицо, к нему подходящее. Есть смешное аллегорическое, смешное намека, с заднею мыслию: оно сносно только в эпиграмме; но оно и холодно, как всякая эпиграмма, особенно холодно в сказке и повести, потому что оно слишком умничает, потому что оно смешными формами хочет прикрыть какую-нибудь мысль, хочет научить; а мы не любим вообще, чтобы с нами поступали фальшиво, чтобы нас смешили под предлогом учения или учили смеша. Это смешное аллегорическое охлаждает особенно Французскую комедию. Оно позволено еще в детской, потому что детей можно обманывать и в забаве предлагать им уроки.
Наконец третий лучший, род смешного есть смешное, прямо снятое с жизни. В этой жизни нашей так много бессмыслицы; но эта бессмыслица так искусно прикрыта разными формами, разными привычками, обрядами, общепринятыми мнениями, что кажется здравым смыслом общества.
Автор Вечеров Диканьки имеет от природы чудный дар схватывать эту бессмыслицу в жизни человеческой и обращать ее в неизъясняемую Поэзию смеха. В этом даре его мы вид им зародыш истинного комического таланта. Но желательно бы было, чтобы он обратил свой наблюдательный взор и меткую кисть свою на общество, нас окружающее. До сих пор, за этим смехом он водил нас или в Миргород, или в лавку жестяных дел мастера Шиллера, или в сумасшедший дом. Мы охотно за ним следовали всюду, - потому что везде и над всем приятно посмеяться. Но столица уже довольно смеялась над провинциею и деревенщиной, хотя никто так не смешил ими, как Автор Миргорода; высший и образованный класс общества всегда смеется над низшим; потому немудрено рассмешить и жестяных дел мастером... Но как бы хотелось, чтобы Автор, который, кажется, каким-то магнитом притягивает к себе все смешное, рассмешил нас нами же самими; чтобы он открыл эту бессмыслицу в нашей собственной жизни, в кругу так называемом образованном, в нашей гостиной, середи модных фраков и галстухов, под модными головными уборами... Вот что ожидает его кисти! Как ни рисуйте нам верно провинцию, - все она покажется карикатурой, потому что она не в наших нравах... Я уверен, что Иван Иванович и Иван Никифорович существовали... Так они живо написаны... Но общество наше не может поверить в их существование... Для него это или прошлое столетие или смешная мечта Автора…
Конечно, Автор начал свой дебют в комическом с того, что ярче нарезалось в его памяти, с своих Малороссийских преданий - но должно надеяться, что он соберет нам впечатления и с той общественной жизни, среди которой живет теперь и разовьет блистательно свой комический талант в том высшем кругу, который есть средоточие Русской образованности...
Обратимся к прочим чертам физиономии нашего повествователя. Я сказал, что дар к смешному составляет главную и резкую черту в ней; но еще в первых Вечерах Диканьки можно было видеть обилие фантазии свежей, живой, своенравной, прихотливой, носящей на себе оттенок какого-то юмора, который не есть подражание ни Английскому, ни Немецкому, потому что юмору подражать невозможно, но который, как я думаю, есть наследие отчизны Автора. Г. Гоголь разуверил меня в том, что юмор есть исключительная принадлежность Англичан, и Немцов, Жан-Поля и Гофмана. Он привил и к нашей повести юмор, взял его, как кажется, из Малороссийских сказок, которые отличаются каким-то особенным юморизмом. Потому этот юмор мне кажется оригинальным, что в нем есть черта какого-то забывчивого простодушия, черта, которой вы не найдете в юморе Немецком, ни даже в Английском. Это юмор без Британской брюзгливости, которою так резко отличается Фильдинг, и без Немецкого педантизма, столь яркого в Жан-Поле и Гофмане.
Но нельзя не заметить, что в новых повестях, которые читаем мы в Арабесках, этот юмор Малороссийский не устоял против западных искушении и покорился в своих фантастических созданиях влиянию Гофмана и Тика - и мне это досадно. Уже ли ничто оригинально Русское не может устоять против Немецкого? Ведь эти Немцы, как свидетельствуют нам прекрасные образцы жестяных дел мастера Шиллера и сапожника Гофмана, не русеют же у нас в России: от чего же нам Русским обнемечиваться, у нас же в отечестве? Может быть, это есть влияние Петербурга на Автора... Но утешимся: в своих Старосветских помещиках и в своем Тарасе Бульбе, он еще верен во всей силе Малороссийскому духу.
Еще в первых Вечерах Диканьки фантазия Автора блистала роскошью оригинальных описаний, из которых описание Днепра, вероятно, памятно каждому читателю. В двух повестях Миргорода, мною помянутых, особенно в Тарасе Бульбе, эта фантазия от описаний лирических восходит уж к созданиям характеров и картин, отличающихся силою и яркостью кисти.
От общего определения характера повествователя перехожу к разбору самых повестей его. В Миргороде находим четыре повести, а именно: Старосветские помещики, Тарас Бульба, Вий и известная уже Повесть, помещенная во 2-м томе Новоселья, о которой я говорил сначала.
Старосветские помещики: - это два живые, яркие портрета, во вкусе Теньера, снятые верно с Малороссийской жизни. Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, - говоря выражением самого Автора, Филемон и Бавкида Малороссии, представляют добрую, верную, гостеприимную чету, прожившую свой век душа в душу, без вреда и без пользы ближнему. Весь домашний быт их должен быть списан верно, потому что это не может быть несхоже: так оно ярко и живо. Все окружение этой семейной картины, вся эта Малороссийская природа, тучная и плодоносная, составляет живой ландшафт, которым она прекрасно обставлена. Эти два лица старика и старушки, эти два портрета служат явным обличением тем критикам, которые ограничивают талант Автора одною карикатурою. Автор изобразил нам их не с одной смешной стороны. Малороссийская доброта, теплая дружба, которая связывает их и за могилою, эти веселые шутки, которыми муж как будто сердит жену для разнообразия в жизни, - все это черты, схваченные резко с самой природы. А заботливость доброй супруги перед ее кончиною о своем муже, который останется без присмотра, и эти слезы, через пять лет по ее смерти брызнувшие из глаз доброго старика, когда подали ему на стол любимое кушанье покойницы - все это черты, показывающие кисть, одушевленную чувством, кисть живую и разнообразную. - Мне не нравится тут одна только мысль, убийственная мысль о привычке, которая как будто разрушает нравственное впечатление целой картины. Я бы вымарал эти строки...
Но Тарас Бульба, выше всего! Этот дивный тип Запорожца написан широкими и крупными чертами. Это есть одно из тех созданий, которые отмечены печатью народности и глубоко нарезываются на воображении читателя. Яркая картина Запорожья свежа, нова и исполнена какого-то удалого разгулья Казачьего. Эти широкие степи Малороссии с их чудною растительностию поглощают наше воображение. Очертим вкратце содержание повести. Два бурсака возвращаются из Киевской Академии в хату отца своего, Запорожца. Отец, на радостной встрече с детьми, выходит с одним из них на кулачки. Мать приветствует их своею заботливою нежностью; но милые детки достались ей на одну ночь. Тарас Бульба, увлекаемый воинским духом, нетерпеливо хочет показать сыновьям Запорожье и обучить их военному делу. Ночь матери, проведенная без сна, и грустное ее прощание с детьми, наводят слезы. Следует путешествие трех всадников, отца и двух сыновей, по широким степям Малороссии: ландшафт роскошный! Между тем, в этой пустыне, Автор искусно знакомит нас с различными характерами юношей: Остапа, сурового и воинственного, и Андрия, нежного и мечтательного, которому в сердце запала уже любовь к очаровательной Польке. Воспоминания, которым предаются юноши в степях отчизны, прекрасно оживляют немую картину их странствия. А эти степи! «Чорт вас возьми, степи, как вы хороши!» - вскрикнем мы вместе с Автором...
За безмолвною степью следует шумная, живая картина деятельного Запорожья, «этого гнезда, откуда вылетают все те гордые и крепкие, как львы, откуда разливается воля и казачество на всю Украину!». Нетерпеливый Тарас Бульба воспламенил народ к войне, несмотря на упорство Атамана, Кошевого. Народ решил послать молодежь на удалой набег; но в то же самое время доносится весть, что Ляхи раззорили Гетманщину и вместе с жидами обижают Православие. Мигом закипело все Запорожье, и первый знак мести обнаружился на несчастных Жидах. Вся Сечь вооружается. Ее ополчение и поход написаны тою же широкою и сильною кистью. Осаждают Дубно и хотят взять его голодом. Однажды ночью, Андрий узнает от Татарки, вылезшей из города тайным проходом, о том, что его красавица, Полька, томится голодом в осажденном городе. Любовь победила в нем все другие чувства. Андрий изменил отчизне и предался врагам. Закипела вся кровь отца при вести об измене сына… Тарас в битве поднял руку на свое детище, убил изменника и сам похоронил его... Эта картина была бы ужасна, если бы черты воинственной дикости не объясняли ее возможности, и если бы потом не смягчена она была сильным чувством любви родительской, как мы сей час увидим...
Между тем в войско донеслась новая весть, что Сечь взята и раззорена Татарами. Атаман зовет Казаков на изгнание Татар; но Бульба хочет прежде освободить пленных Запорожцев от Ляхов. Оба войска, разделясь на две половины, простились и расстались. Страшно дрался Бульба; но сын его достался в плен Ляхам - и сам Тарас едва не погиб. Этот Запорожец, которого мы видели таким неумолимым к его сыну, изменившему отчизне, тут, трогает нас своим чадолюбием и истребляет в душе первое впечатление своей жестокости... И во сне, и наяву нет у него другой мысли, как освободить сына... Тарас в Варшаве, где Остап заключен в тюрьме... Ему готовится казнь... Отец обещал Жидам все свои сокровища и настоящие и будущие, если они ему выручат сына... Жиды хлопочут; но дело сам же Бульба испортил своею горячностию... Настал день казни: Бульба на площади... Он видит своего сына, гордо идущего вперед на плаху; он слышит его речь против еретиков: «Добре, сынку, добре!» - говорит тихо Бульба, потупив в землю свою седую голову... Мучают Остапа... Кости его хрустят. Остап крепится… и в припадке мучений, вскрикивает невольно: «Батько! Где ты? Слышишь ли ты?».
«Слышу!» - раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул…
Это славное: слышу! отдалось в душе громко и глубоко, и верно таким же звуком отдастся в душе каждого из читателей. Это: слышу! - останется навсегда памятным в нашей Литературе, и если бы Г. Гоголь не изобрел ничего другого, кроме этого славного: слышу, то одним этим мог бы заставить молчать всякую злонамеренность критики. Повесть кончается славною местью Тараса Полякам, поминками по Остапе, и чудною и страшною кончиною самого героя, которая фантастически заключает этот огненный рассказ. Старик Бульба, привязанный к бревну, и его веющие белые волосы, резко печатлеются в воображении...
Я от искреннего убеждения позволяю себе сказать, что мы можем поздравить нашу Словесность с таким созданием, которое обличает талант многосторонний, решительный, и кисть широкую и смелую в повествователе.
Мне бы не хотелось от Тараса Бульбы переходить к другой повести, которая, по моему мнению, есть слабейшая в Миргороде: это Вий. Она, как говорит Автор, пересказана им почти точь-в-точь с народного предания. Это повесть фантастическая. Но, мне кажется, что народные предания, для того, чтобы оне производили на нас то действие, которое надо, следует пересказывать или стихами или в прозе, но тем же языком, каким вы слышали их от народа. Иначе, в нашей дельной, суровой и точной прозе, оне потеряют всю прелесть своей занимательности. В начале этой повести, находится живая картина Киевской бурсы и кочевой жизни бурсаков; но эта занимательная и яркая картина своею существенностью как-то не гармонирует с фантастическим содержанием продолжения. Ужасные видения Семинариста в церкви были камнем претыкания для Автора. Эти видения не производят ужаса, потому что они слишком подробно описаны. Ужасное не может быть подробно: призрак тогда страшен, когда в нем есть какая-то неопределенность; если же вы в призраке умеете разглядеть слизистую пирамиду, с какими-то челюстями вместо ног, и с языком вверху... тут уж не будет ничего страшного - и ужасное переходит просто в уродливое. Автор говорит: «Он увидел вдруг такое множество отвратительных крыл, ног и членов, каких не в силах бы был разобрать обхваченный ужасом наблюдатель!». После этих слов, описывать эти подробности для меня кажется противоречием, - и все эти наречия: немного далее, вверху, внизу, на противоположной стороне, все это обстоятельное размещение чудовищ здесь уже не у места... Создайте мне для этого какой-нибудь новый, другой, прерывистый язык, в звуках, в бессвязии которого был бы след нашего собственного страха... Испугайтесь сами, и заговорите в испуге, заикайтесь от него, хлопайте зубами... Я вам поверю, и мне самому будет страшно... А пока ваш период в рассказах ужасного будет строен и плавен... я не верю в ваш страх - и просто: не боюсь...
Слог Автора имеет меткость и верность выражения, когда оно, свободно, по вдохновению льется с его пера. Особенно широк, свободен и смел этот слог в описаниях Малороссийской природы. Но там, где надобен труд, а в слоге он надобен, мы его не видим, к сожалению. Виною этому, кажется, скоропись, которою увлекается повествователь. Он слишком эскизует свои прекрасные создания. Даже самый Тарас Бульба отзывается скоростью эскиза. Мы желали бы также, чтобы повествователь не был сам и издателем своих повестей и поручал бы другим заботиться об опрятности своих изданий. Иногда, читая его страницы, думаешь, что держишь корректуру, и как-то невольно хочется ее выправить. А эта опрятность есть необходимая обязанность перед публикой: нельзя же нечесанным и в нечищенном фраке приехать в общество. К тому же иные смотрят только на задний двор в сочинении. Надо же таких беречься. Это нерасчет, вредящий самому же Автору.

С. Шевырев

(Московский Наблюдатель. 1835. Ч. I. (Март. Кн. II). С. 396 – 411).

Николай Васильевич Гоголь

Петербургские повести

Гоголевский Петербург

В декабре 1828 года Гоголь вместе со своим школьным товарищем Александром Данилевским впервые отправился в Петербург. По мере приближения к столице нетерпение и любопытство путников возрастало. Наконец издали показались бесчисленные огни, возвещавшие о приближении к большому городу. Молодыми людьми овладел восторг: они, позабыв о морозе, то и дело высовывались из экипажа и приподнимались на цыпочки, чтобы получше рассмотреть строения. Гоголь страшно волновался и за свое пылкое увлечение поплатился тем, что схватил насморк и легкую простуду. Он даже немного обморозил себе нос и вынужден был несколько дней просидеть дома. От всего этого восторг сменился противоположным настроением, особенно когда их начали беспокоить петербургские цены и разные мелкие неудобства, связанные с проживанием в столице.

Вскоре по прибытии Гоголь писал матери: «Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал. Я его воображал гораздо красивее, великолепнее, и слухи, которые распускали другие о нем, также лживы. Жить здесь не совсем по-свински, то есть иметь раз в день щи да кашу, несравненно дороже, нежели думали. За квартиру мы (с Данилевским. – В. В. ) платим восемьдесят рублей в месяц, за одни стены, дрова и воду… Съестные припасы также недешевы… В одной дороге издержано мною триста с лишком, да здесь покупка фрака и панталон стоила мне двухсот, да сотня уехала на шляпу, на сапоги, перчатки, извозчиков и на прочие дрянные, но необходимые мелочи, да на переделку шинели и на покупку к ней воротника до восьмидесяти рублей».

С первыми впечатлениями Гоголя от пребывания в Петербурге связаны и так называемые «петербургские повести»: «Невский проспект», «Нос», «Портрет», «Шинель», «Записки сумасшедшего», опубликованные в разное время. Писатель никогда не объединял их в цикл наподобие «Вечеров на хуторе близ Диканьки» или «Миргорода». Например, в третьем томе собрания сочинений 1842 года они соседствуют с повестями «Коляска» и «Рим». Тем не менее пять названных выше повестей Гоголя вошли в русскую литературу как «петербургские».

Образ Петербурга возник у Гоголя в 1831 году в «Пропавшей грамоте» и «Ночи перед Рождеством». Хотя тут уже намечены некоторые черты, которые были впоследствии развернуты в петербургских повестях, образ северной столицы здесь несколько условен, как бы декоративен. Гоголю понадобилось еще два года прожить в Петербурге, чтобы глубже проникнуть в сложную жизнь города. Тогда и начали воплощаться замыслы новых повестей.

Вот «Невский проспект» – в нем изображен Петербург дневной и ночной. Днем это «главная выставка всех лучших произведений человека. Один показывает щегольской сюртук с лучшим бобром, другой – греческий прекрасный нос, третий несет превосходные бакенбарды, четвертая – пару хорошеньких глазок и удивительную шляпку…». При вечернем освещении Невский проспект выглядит иначе. «Тогда настает то таинственное время, когда лампы дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет». От уличного фонаря уходят, каждый в свою сторону, художник Пискарев и поручик Пирогов, оба мелкие неудачники. Один расстается с жизнью, другой легко забывает стыд и позор за пирожками в кондитерской и вечерней мазуркой. Выдающиеся критики и писатели того времени, например, Белинский, Аполлон Григорьев и Достоевский, – люди несходных убеждений, – одинаково восторгались гоголевским Пироговым как бессмертным образом пошлости (пошлости в смысле бездуховности).

Художник Пискарев мечтает о возвышенной красоте, а сталкивается с той же пошлостью, но в другом роде – с уличной женщиной. Гоголь изображает картину ночного города, как он чудится устремившемуся за своей мечтой художнику: «Тротуар несся под ним, кареты с скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз, будка валилась к нему навстречу, и алебарда часового вместе с золотыми словами вывески и нарисованными ножницами блестела, казалось, на самой реснице его глаз».

Ночному Петербургу принадлежит и мечта Пискарева – его прекрасная дама, так жестоко обманувшая его эстетические иллюзии. «О, не верьте этому Невскому проспекту! – восклицает автор в конце повести. – Все обман, все мечта, все не то, чем кажется! Вы думаете, что этот господин, который гуляет в отлично сшитом сюртучке, очень богат? Ничуть не бывало: он весь состоит из своего сюртучка. Вы воображаете, что эти два толстяка, остановившиеся перед строящеюся церковью, судят об архитектуре ее? Совсем нет: они говорят о том, как странно сели две вороны одна против другой. Вы думаете, что этот энтузиаст, размахивающий руками, говорит о том, как жена его бросила шариком в незнакомого ему вовсе офицера? Совсем нет, он говорит о Лафайете».

«Необыкновенно-странное происшествие», случившееся в повести «Нос», кажется «чепухой совершенной». Рассказчик как бы удивлен происходящим; он не берется объяснять того, что нос майора Ковалева оказался запечен в тесте, был брошен в Неву, но, несмотря на это, разъезжал по Петербургу, имея чин статского советника, а потом оказался на своем законном месте – «между двух щек майора Ковалева». Там, где линии сюжета могли бы все-таки как-то связаться, но не сошлись, автор объявляет: «Но здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решительно ничего не известно».

Гоголь не обещает нам правдоподобия, ибо дело не в нем, – в рамках логики и правдоподобия сюжет мог бы развалиться. В повести события происходят «как во сне»: по ходу действия герою приходится несколько раз ущипнуть себя и убедиться, что он не спит. «А все, однако же, как поразмыслишь, – замечает автор, – во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, – редко, но бывают».

В повести упоминается история о «танцующих стульях» в Конюшенной улице. Князь Петр Андреевич Вяземский писал по этому поводу своему другу Александру Тургеневу в январе 1834 года из Петербурга: «Здесь долго говорили о странном явлении в доме конюшни придворной: в комнатах одного из чиновников стулья, столы плясали, кувыркались, рюмки, налитые вином, кидались в потолок; призвали свидетелей, священника со святою водою, но бал не унимался». Подобные явления в нашу эпоху получили наименование полтергейст . В реальности подобных «невероятных» происшествий сомневаться не приходится.

У гоголевского майора Ковалева исчез с лица нос. Это стало для него равносильно утрате личности. Пропало то, без чего нельзя ни жениться, ни получить места, а на людях приходится закрываться платком. Ковалев так и объясняет в газетной экспедиции, что ему никак нельзя без такой заметной части тела и что это не то, что какой-нибудь мизинный палец на ноге, которую можно спрятать в сапог, – и никто не увидит, если его нет. Словом, нос – важнейшая часть, средоточие существования майора. Нос становится сам лицом – в том значении, в каком, например, начальник в «Шинели», распекший Акакия Акакиевича, именуется не как-нибудь, а значительным лицом. Вот уже нос и лицо поменялись местами: «Нос спрятал совершенно лицо свое в большой стоячий воротник и с выражением величайшей набожности молился». Нос майора Ковалева оказался чином выше его.

Повесть «Портрет» рассказывает о художнике, продавшем свой дар за деньги, – он продал дьяволу душу.

Здесь, если иметь в виду художественные произведения, Гоголь наиболее полно высказал свои взгляды на искусство. Проникновение злых сил в душу художника искажает и его искусство, – ведь оно должно быть не просто способностью создавать прекрасное, но подвигом трудного постижения духовной глубины жизни. Важно, что соблазнил Чарткова предмет искусства – необычный портрет с живыми глазами. «Это было уже не искусство: это разрушало даже гармонию самого портрета». Тайна портрета тревожит автора и побуждает к размышлению о природе искусства, о различии в нем создания и копии. «Живость» изображения у художника-копииста, написавшего портрет ростовщика, для Гоголя – не просто поверхностное искусство, а демонический отблеск мирового зла. Такое искусство часто обольщает душу зрителя, заражает греховными чувствами. Недаром с портрета глядят живые недобрые глаза старика.

Николенко О. Н. (Полтава, Украина), д.ф.н., профессор, заведующая кафедрой зарубежной литературы Полтавского национального педагогического университета им. В. Г. Короленко / 2007

В творчестве Н. Гоголя есть ряд устойчивых мотивов, которые проходят через многие его произведения от раннего до позднего периодов: мотив дороги, служения, слова и др. Среди них выделяется мотив чертовщины, нашедший яркое выражение в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» и своеобразно трансформировавшийся в петербургских повестях писателя. Всю жизнь идя к Богу, воспринимая свой творческий путь как апостольство, Н. Гоголь необычайно серьезно относился и к тем силам, которые противостоят Богу, то есть к силам зла, к силам дьявольским, которые испытывали Христа и испытывают человечество. Поэтому мотив чертовщины отражает этапы духовных поисков писателя и развитие его художественной концепции мира.

Категория «мотив» определяет тематические и проблемные узлы произведения, влияет на ход развития сюжета, на характеристику образов и т.д. Это открытая и необычайно гибкая, пластичная художественная структура, которая легко вступает во взаимодействие с другими мотивами, распадается на ряд подструктур или же объединяет их в новые. Это касается и мотива чертовщины, который у Н. Гоголя является сложным и неоднозначным по своему генезису, структурной организации и функциональности.

Происхождение мотива чертовщины у Н. Гоголя уходит своими корнями в языческую демонологию славянства. Ко времени принятия христианства украинский народ имел разветвленную систему мифологических представлений о силах зла (черт, баба, ведьма, вий, вовкулака, домовой, водяной, мавка, русалка, лесовик, чугайстр, упырь и др.). В древней украинской демонологии черт носил имя Чернобога — антипода Белобога. Согласно древним представлениям украинцев, черт мог быть как зооморфным, так и антропоморфным существом. «Маленькие, черненькие, вертлявые, с рожками, свиным пятачком, черты были вездесущими и необычайно живучими» . Черты воплощали таинственные надприродные силы, все недобрые начинания на земле. Черты воспринимались как символы зла, несмотря на то, что при определенных обстоятельствах они могли помогать людям.

«Всякой надприродной силы вокруг себя древний человек видел всегда много. Сила эта вредила ему, особенно потому, что она, как правило, невидима, и человек своевременно не знает, что делать, и откуда ждать беды. Христианство внесло в надприродные силы определенную систему. С течением времени во главе всех злых сил стал черт, который теперь стал называться дьяволом, сатаной или демоном, и ему постепенно подчинились все другие силы, все они стали называться бесами, и все они во времена христианства перешли в силу злую, нечистую» . Исследователь В. Гнатюк считает образ черта фольклорным по своему происхождению, но, по мнению исследователя, он претерпел большие трансформации под влиянием христианства . Е. Померанцева также отмечает древние, дохристианские корни образа черта, но впоследствии он претерпел трансформации под влиянием библейских мотивов. В. Войтович пишет: «Черт - родовое понятие, которое охватывает всю нечисть. <...> Черты водятся в безлюдных, запущенных местах. Постоянным их жилищем является ад, где чертами руководит Вий. Черт может перевоплощаться в человека или в животное. <...> Черты, как и люди, рождаются, женятся, но не умирают. <...> Черты имеют свою волшебную силу только ночью» .

Переплетение языческого и христианского в изображении черта и чертовщины проявилось в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» Н. Гоголя, где черт выступает в разных обличьях, связан с другими представителями нечистой силы, пугает людей, но иногда и помогает им. Однако если в «Вечерах» более ярко выражен языческий компонент мотива чертовщины, то в петербургских повестях наблюдается усиление христианского компонента (хотя языческое не исчезает полностью).

Проследим мотив чертовщины в повести Н. Гоголя «Невский проспект». Уже в самом начале повести в описании рассказчиком Невского проспекта задана определенная точка отсчета, и эта точка отсчета христианская - Бог. «Боже, какие есть прекрасные должности и службы! как они возвышают и услаждают душу! но, увы! я не служу и лишен удовольствия видеть тонкое обращение с собою начальников» . «Создатель! Какие странные характеры встречаются на Невском проспекте! Есть множество таких людей, которые, встретившись с вами, непременно посмотрят на сапоги ваши, и если вы пройдете, они оборотятся назад, чтобы посмотреть на ваши фалды. Я до сих пор не могу понять, отчего это бывает» .

Говоря о Невском проспекте, о чинах и службах, о внешней стороне этой маленькой модели мира, Н. Гоголь упоминает имя Бога не всуе а как некий нравственный абсолют, который на самом деле исчезает из реальной жизни. Петербург в изображении Н. Гоголя предстает как мир обезбоженный, где правит не Бог, а иная сила - черт (дьявол, демон). Это подтверждается двумя странными историями, происшедшими с художником Пискаревым и поручиком Пироговым. Поэтому в финальном лирическом отступлении о Невском проспекте, где раскрывается уже не парадная, а истинная сторона его, появляется понятие «демон» и связанное с ним понятие «ночь» (как время действия нечистых сил, время духовной тьмы): «Все обман, все мечта, все не то, чем кажется! <...> все дышит обманом. Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде» . То, что Н. Гоголь употребляет словосочетание «сам демон» подчеркивает серьезное отношение писателя к тем темным силам, которые не только «зажигают лампы», но и царят в мире. Поскольку, согласно христианским представлениям, обителью дьявола (демона) является ад, то включение художником демона в систему реальных отношений утверждает мысль о том, что земля превращается в место действия темных сил, в ад, где происходит отлучение человека от Бога, где исчезает свет. «Ад с греческого означает место, лишенное света. В христианском учении под сим именем разумеется духовная темница, то есть состояние духов, грехом отчужденных от лицезрения Божия и соединенного с ним света и блаженства» .

Кольцевая композиция произведения, внутренняя связь между первым лирическим отступлением (где упоминается имя Бога, Создателя) и последним лирическим отступлением (где упоминается имя демона и где наступает ночь) способствует актуализации мотива «настоящее - ложное», который является центральным в повести «Невский проспект» и во всем цикле петербургских повестей.

Чертовщина в древних языческих представлениях предполагала некие удивительные происшествия, загадочные случаи, которые кардинально меняют человеческую жизнь. Выражения «черт водит», «черт попутал» и т.п. не случайно вошли в широкий обиход еще с языческих времен. Эти традиционные представления славян нашли отражение и в повести Н. Гоголя: «Но страннее всего происшествия, случающиеся на Невском проспекте» .

С художником Пискаревым на Невском проспекте произошла странная и необыкновенная история. Случайно увиденную прекрасную брюнетку он воспринимает как чудесное явление, «все положение, и контуры, и оклад лица - чудеса!» . «Чудо» («чудеса») - это одно из ключевых библейских понятий. «Чудеса суть дела, которые не могут быть сделаны ни силою, ни искусством человеческим, но только всемогущею силою Божиею. Священное Писание исполнено сказаний о многоразличных чудесах от Господа или избранными от Господа мужами...» . Но в Библии есть еще и понятие «чудеса ложные» - «чудеса, произведенные силою сатаны, лжехристами и лжепророками, чтобы прельстить избранных» . В Евангелии от Матфея сказано: «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных» (Мф. 24:24).

Пискарев - художник, «носивший в себе искру таланта, быть может, со временем вспыхнувшего широко и ярко», то есть избранный. Поэтому то, что произошло с ним («чудеса»), хотя и выглядит как цепь случайностей, отнюдь не случайно. За необычайными поворотами в судьбе Пискарева, за его невероятными приключениями, обусловленными встречей с прекрасной брюнеткой и происходящими на грани фантастики и реальности, скрывается еще один мотив, связанный с мотивом чертовщины, - это мотив духовного испытания человека, в данном случае - человека избранного, творца, то есть того, кому, по убеждению Н. Гоголя, Бог дал великий талант и призвал к особой миссии.

Прекрасная незнакомка кажется Пискареву «божеством», «святыней». «Боже, какие божественные черты!» . - думает художник, идя за ней и боясь потерять ее. «Боже! Столько счастия в один миг! Такая чудесная жизнь в двух минутах» . «Он не чувствовал никакой земной мысли; он не был разогрет пламенем земной страсти, нет, он был в эту минуту чист и непорочен, как девственный юноша, еще дышащий неопределенною духовною потребностью любви» [. Однако все это было лишь обманом, мечтой, «ложными чудесами», которые совершает не Бог, а нечистая сила (черт, дьявол или демон).

В произведении упоминаются атрибуты, связанные с чертовщиной. Игра света и тьмы постоянно сопровождает образ незнакомки: «Молодой человек во фраке и плаще робким и трепетным шагом пошел в ту сторону, где развевался вдали пестрый плащ, то окидывавшийся ярким блеском по мере приближения к свету фонаря, то мгновенно покрывавшийся тьмою по удалении от него» . Вслед за мечтой Пискарев поднимается «в темную вышину» и обнаружил вместо «рая» тот приют, «где человек святотатственно подавил и посмеялся над всем чистым и святым, украшающим жизнь, где женщина, эта красавица мира, венец творения, обратилась в какое-то странное, двусмысленное существо, где она вместе с чистотою души лишилась всего женского и отвратительно присвоила себе ухватки и наглости мужчины и уже перестала быть тем слабым, тем прекрасным и так отличным от нас существом» . Согласно языческим представлениям, черт способен к различным превращениям. Мотив трансформации (женщины в двусмысленное существо, то есть имеющее нечто от черта) акцентирован в приведенном выше отрывке. Библейский мотив проникновения дьявольского духа в человека усиливает звучащий ранее мотив духовной трансформации: «...она была какою-то ужасною волею адского духа, жаждущего разрушить гармонию жизни, брошена с хохотом в его пучину» . Здесь уже непосредственно звучит слово «адский» (от «ад» - место отлучения от Бога).

Все чудесные события, что случились с Пискаревым далее, происходят ночью. Далеко за полночь, когда Пискарев уже не осознавал, спит он или нет, раздается стук в дверь, является лакей в ливрее и приглашает его на бал к прекрасной незнакомке. Это «странное собрание» привело в замешательство Пискарева, он испытывает «ужасное» замешательство, ему показалось, «что какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, без толку смешал вместе» . Как видим, здесь впервые прозвучало слово «демон», который угрожает гармонии мира. И хотя все это происходит лишь во сне Пискарева, но, по мнению Н. Гоголя, духовная угроза миру со стороны черных сил весьма реальна.

В библейском смысле понятия «демон» и «дьявол» имеют некоторые различия «Демон - злой дух, которым была одержима Сарра, дочь Рагуила, <...> чудесно спасенная от него впоследствии по особенной милости Божией» . «Дьявол (с греческого клеветник, обольститель) - злые ангелы по своему коварству и старанию обольстить людей и внушить им ложные мысли и злые желания называются дьяволами. Называются иногда дьяволами и детьми дьявола, также как и сатаною, и люди, по злым качествам душ их» . Но понятия «дьявол» и «демон» могут вполне осознаваться и как синонимы, в синонимический ряд с ними может быть поставлено и понятие «черт», что зафиксировано в теологической литературе.

Как следует из вышесказанного, мотив чертовщины тесно связан еще с одним мотивом - обольщения, внушения ложных мыслей. Это мы видим на примере отношений Пискарева с незнакомкой, которая живет исключительно обольщением.

Мотив «настоящее - ложное», во многом обусловленный чертовщиной, постоянно звучит в ходе повествования. Мотив «настоящее - ложное» распадается на ряд связанных мотивов: мотив подмены, мотив перевернутых ценностей. Свет фонаря обнаружил на лице красавицы «подобие улыбки». Жилище незнакомки, которое казалось Пискареву раем, оказалось обителью порока. «Три женские фигуры в разных углах представились его глазам. Одна раскладывала карты; другая сидела за фортепианом и играла двумя пальцами какое-то жалкое подобие полонеза; третья сидела перед зеркалом, расчесывая гребнем свои длинные волосы...» . Число «три», которое имеет мифологическое значение «весь мир в направлении к небу», а также библейское значение Троицы , в данном случае получает прямо противоположное содержание, являясь символом антимира, антитроицы, антинаправления.

Обратим внимание и на символику числа «четыре», которое неоднократно появляется в повести. Прекрасная незнакомка, увлекающая за собой Пискарева, живет в четырехэтажном доме, там четыре ряда окон, ее квартира расположена на четвертом этаже (то есть на самом последнем этаже, «в темной вышине», как указывает писатель). Испытав горькое крушение надежд, Пискарев заперся в своей комнате, где «протекли четыре дня, и его запертая комната ни разу не отворялась». «Четыре» - одно из магических чисел в языческой и христианской мифологии. «Четыре означает землю, целостность, полноту, справедливость. В Библии содержатся четыре Евангелия. Четыре стороны света; четыре состояния бытия (утро, день, вечер, ночь); четыре поры года (лето, осень, зима, весна) и т.д.» . В повести «Невский проспект» число «четыре» является своеобразным символическим знаком разрушения всего того, что означало число «четыре» в языческом и христианском смысле - целостности мира («какой-то демон искрошил весь мир»), евангельских ценностей и души самого человека («она бы составила божество <...> увы! она была какою-то ужасною волею адского духа, жаждущего разрушить гармонию жизни»).

В повести появляется еще одно сакральное число - «семь», божественное число Вселенной. После того, как Пискарев заперся в комнате, его стали искать только по истечении недели, то есть семи дней, и нашли мертвым, с перерезанным горлом. Пискарев, который стремился к раю и высшему блаженству, который хотел через красоту обрести весь мир, ушел из жизни, так и не обретя ни мира, ни рая. И поскольку он покончил жизнь самоубийством, а это, по христианским представлениям, есть большой грех, его хоронили без обрядов религии и душа его не смогла уже прийти к Богу.

В повести своеобразно трансформируются понятия «жертва» и «кровь», которые имеют место в язычестве и в христианстве. Пискарев покончил с собой с помощью бритвы, окровавленный инструмент валялся на полу рядом с его бездыханным телом, «по страшно искаженному лицу можно было заключить, что рука его была неверна и что он долго еще мучился, прежде нежели грешная душа его оставила тело» . Понятия «жертва» и «кровь» связаны с обрядом жертвоприношений, которые совершались еще в древние времена для завоевания благосклонности божеств или сил природы. Со времен христианства эти понятия связываются с понятием «завет»: принося жертву, человек показывает, что он принимает завет с Богом, но это необходимо делать с чистым сердцем, иначе жертва не будет принята, как в истории о Каине и Авеле. Кровь жертвенного животного почиталась священной и служила средством очищения, искупления и примирения с Богом. В Новом Завете мотив жертвы и мотив крови связаны также с образом Христа, который принес себя в жертву за грехи человечества. В христианстве считается, что высшую кровь пролил Христос, которая может очистить человечество от всякого греха.

Пискарев же проливает кровь и приносит себя в жертву безумной страсти, о чем непосредственно говорит рассказчик: «Так погиб, жертва безумной страсти, бедный Пискарев, тихий, робкий, скромный, детски простодушный, носивший в себе искру таланта, быть может со временем вспыхнувшего широко и ярко» . Но рассказчик не осуждает Пискарева. Рассказчик - единственный, кто оплакал в своем лирическом отступлении бедного художника, который принял ложное за истинное, не выдержал испытания, посланного для него, избранного, но бедный художник искупил свою вину перед Богом мучениями.

Под влиянием чувства Пискарев был способен на высокий духовный подвиг, на жертву. «Мой подвиг будет бескорыстен и может быть даже великим. Я возвращу миру прекраснейшее его украшение» , - думает художник. Он задумал жениться на красавице не из корысти, не для собственного удовольствия, а чтобы спасти ее и вырвать из объятий порока. И это отличает Пискарева от поручика Пирогова, у которого в жизни совсем иные цели. Но духовному подвигу Пискарева нет места в реальной действительности, в мире искаженных приоритетов. В словах красавицы, не пожелавшей жить бедно, но честно, «выразилась вся низкая, вся презренная жизнь, - жизнь, исполненная пустоты и праздности, верных спутников разврата» .

Мотив жертвы и мотив крови травестируется еще в одном эпизоде повести «Невский проспект». На глазах у поручика Пирогова сапожник Гофман готовился отрезать нос жестяных дел мастеру Шиллеру, потому что на один нос, по словам Шиллера, «выходит три фунта табаку в месяц». То есть Шиллер готов принести свой нос в жертву капиталу. И в этом состоит горькая ирония писателя, который видит, как меняется мир и меняется содержание жертв, приносимых людьми.

Мотив замены проявляется и в трансформациях художественного пространства и времени. Реальный хронотоп заменяется онирическим, и наоборот. «Наконец сновидения сделались его жизнию, и с этого времени вся жизнь его приняла странный оборот: он, можно сказать, спал наяву и бодрствовал во сне. <...> Он оживлялся только при наступлении ночи» . Силы «ночи» и привели Пискарева к печальному исходу.

«Все обман, все мечта, все не то, чем кажется!» , - приходит к печальному выводу рассказчик в финале произведения. С помощью мотива чертовщины и связанных с ним мотивов (настоящее - ложное, замены, перевернутых ценностей) Н. Гоголь создает образ «мира наоборот», где перевернута вся система нравственных представлений и где и человек оказывается в плену темных сил. «Дивно устроен свет наш!.. Как странно, как непостижимо играет нами судьба наша! Получаем ли мы когда-нибудь то, чего желаем? Достигаем ли мы того, к чему, кажется, нарочно приготовлены наши силы? Все происходит наоборот» .

История поручика Пирогова, на первый взгляд, не связана с историей Пискарева, однако между этими двумя происшествиями есть внутренняя связь. И тот, и другой случаи раскрывают разные стороны «мира наоборот». Если в истории Пискарева петербургский мир предстает как мир фальши, разврата, обольщения, ложных ценностей, то в истории Пирогова это мир стяжательства, капитала, расчета. Как одни, так и другие стороны столичного мира ужасны, считает Н. Гоголь, поэтому мотив тьмы усилен в повествовании о приключениях Пирогова, хотя здесь уже нет ничего фантастического. Преследуя прекрасную блондинку, Пирогов входит в «темными Казанскими воротами в Мещанскую улицу», блондинка вошла в ворота одного «запачканного» дома, она взбежала «по темной лестнице и вошла в дверь, в которую тоже смело пробрался Пирогов», он увидел комнату с «черными стенами», «с закопченным потолком».

Как известно, слово «тьма» часто употребляется в Библии для обозначения «невежества, печали, наказания, сени смертной и области злых духов» . В разработке мотива «тьмы», звучащего в истории Пискарева, были акцентированы значения «печаль», «невежество» (то есть духовное неведение, заблуждение художника), «область злых духов» (которые обольщали Пискарева). А в истории Пирогова больше акцентирован мотив «смерти». Мир, в котором обитает Пирогов, духовно мертв. Вокруг Пискарева бездушные красавицы, в которых нет жизни. Он сам, ценящий более всего свой чин, тоже не живет в полной мере. Он не знает ни высоких страстей, ни высшего блаженства, ни Бога. Поэтому слово «Бог» не упоминается во второй части «Невского проспекта». Если Пирогов часто употреблял его, оно звучало и в рассуждениях рассказчика, который поведал его историю, то в повествовании о Пирогове слов «Бог», «божество», «божественный» нет. Зато здесь есть слово «черт» и опосредованное описание черта. «Черт побери, мой друг Гофман, - говорит Шиллер, возмущенный поведением Пироогова, - я немец, а не русская свинья! ... Я не хочу иметь роги! Бери его, мой друг Гофман, за воротник, я не хочу, - продолжал он, сильно размахивая руками, причем лицо его было похоже на красное сукно его жилета. - Я... немец, а не рогатая говядина!» . В этом фрагменте мотив черта и чертовщины зафиксирован в знаковых деталях: роги, а также красный цвет лица и жилета Шиллера (вспомним историю о красной свитке из «Сорочинской ярмарки»). Средствами романтической иронии (тут не случайно использование имен писателей-романтиков), имеющей место в реалистическом повествовании, Н. Гоголь показал духовную деградацию человека и мира, подмену ценностей и нравственных понятий, уход из жизни понятия «Бог».

В истории Пирогова проявляется еще один библейский мотив, который органически связан с мотивом чертовщины - мотив суеты, то есть всего праздного, фальшивого, ложного. «Ох, ох! Суета, все суета! Что из этого, что я поручик?» , - иногда говорил Пирогов, лежа на диване. Эта фраза восходит к Книге Экклезиаста: «Суета сует, сказад Екклезиаст, суета сует, - все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?..» (Екк. 1: 2-3). Но на самом деле Пирогов был очень доволен своим чином, его все устраивает в жизни, и даже те неприятности, которые произошли с ним в доме Шиллера, не могут изменить ход его существования. Если романтическая мечта приводит Пискарева к гибели, то Пирогов уже не способен даже на романтические мечты. Он остается жить и утверждаться в столичном мире, где такие, как он («средний класс общества»), достигают успеха.

Таким образом, мотив чертовщины в повести Н. Гоголя «Невский проспект», восходящий к традициям язычества и христианства, связан с рядом других взаимосвязанных мотивов: настоящее - ложное, замены, борьбы света и тьмы, духовного испытания, жертвы, крови и др.

В разработке мотива чертовщины, по сравнению с «Вечерами на хуторе близ Диканьки», Н. Гоголь усилил значение христианского компонента, что способствует созданию «мира наоборот», то есть мира, где утверждается не Бог, а чорт (дьявол, демон). Писатель опирается на традиции барокко и романтизма, что проявляется в странных приключениях героев, эмоциональных оценках рассказчика, риторической стихии повести, иронии. Но в отличие от поэтики барокко, где дьявольское начало было показано как необъяснимая и фатальная сила, угрожающая человеку, а также в отличие от поэтики романтизма, где дьявольское было второй стороной полного противоречий мира, чертовщина в петербургской повести Н. Гоголя «Невский проспект» вполне объяснима и мотивирована, она органически вписывается в «мир наоборот» и обретает социальные ипостаси. Опираясь на богатые языческие и христианские традиции, на опыт барокко и романтизма в художественном освоении темы черта и чертовщины, Н. Гоголь придает ей реалистическое звучание. Функции мотива чертовщины в повести «Невский проспект» многообразны - создание образа «обезбоженного мира», раскрытие духовных трансформаций человека и художественное исследование общества.

Литература

1. Библейская энциклопедия. - М.: Терра, 1990. - 902 с.

2. Войтович В. Українська міфологія. - К.: Либідь, 2002. - 663 с.

3. Гнатюк В. Знадоби до української демонології. - Львів, 1912. - Т. 2. - Вип 2. - 358 с.

4. Гоголь Н. Невский проспект // Петербургские повести А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя. - М.: Правда, 1987.

5. Митрополит Іларіон. Дохристиянські вірування українського народу. - К.: Обереги, 1992. - 424 с.

6. Померанцева Э. Мифологические персонажи в русском фольклоре. - М.: Правда, 1975. - 381 с.

7. Словник символів. - К.: Народознавство, 1997. - 155 с.

8. Супруненко В. Народини. Витоки нації: символи, вірування, звичаї та побут українців. - Запоріжжя, 1993. - 268 с.

Николай Васильевич Гоголь - классик, известный каждому из нас со школьных времен. Это гениальный писатель и талантливый публицист, к чьему творчеству не ослабевает интерес по сей день. В этой статье мы обратимся к тому, что успел за свою недолгую жизнь написать Гоголь. Список произведений автора внушает уважение, рассмотрим же его более подробно.

О творчестве

Все творчество Николая Васильевича Гоголя представляет собой единое неразрывное целое, объединенное одними темами, мотивами и идеями. Живой яркий слог, неповторимая стилистика, знание характеров, встречающихся в русском народе, - вот чем так знаменит Гоголь. Список произведений автора очень разнообразен: здесь есть и зарисовки из жизни хуторян, и описания помещиков с их пороками, широко представлены характеры крепостных, показана жизнь столицы и уездного городка. Поистине Гоголь описывает всю картину русской действительности своего времени, не делая различий между сословиями и географическим положением.

Гоголь: список произведений

Перечислим главные произведения писателя. Для удобства рассказы объединены в циклы:

цикл «Миргород», куда входит и повесть «Тарас Бульба»;
«Петербургские повести» включают в себя рассказ «Шинель»;
цикл «Вечера на хуторе близ Диканьки», куда входит одно из известнейших произведений Гоголя - «Ночь перед Рождеством»;
пьеса «Ревизор»;
цикл «Арабески», разительно выделяющийся на фоне всего написанного автором, так как сочетает в себе публицистику и художественность;
поэма «Мертвые души».

Теперь более подробно разберем ключевые произведения в творчестве писателя.

Цикл «Вечера на хуторе близ Диканьки»

Этот цикл стал Николая Васильевича и выходил в двух частях. Первая была опубликована в 1831-м, а вторая только через год.

В рассказах этого сборника описываются истории из жизни хуторян, произошедшие в разные временные отрезки, например, действие «Майской ночи» происходит в XVIII веке, а «Страшной мести» - в XVII. Объединены все произведения образом рассказчика - дядьки Фомы Григорьевича, который пересказывает услышанные им когда-то истории.

Самой известной повестью этого цикла является «Ночь перед Рождеством», написанная в 1830 году. Действия ее происходят во времена правления Екатерины II на Украине, в селе Диканька. Повесть полностью выдержана в романтической традиции с ее мистическими элементами и необычайными ситуациями.

«Ревизор»

Данная пьеса считается самым известным произведением Гоголя. Связано это с тем, что с того момента, как она впервые была поставлена в театре (1836 г.), она и по сей день не сходит с театральных подмостков не только в нашей стране, но и за рубежом. Это произведение стало отражением пороков, произвола и ограниченности уездных чиновников. Именно такими видел провинциальные городки Гоголь. Список произведений автора невозможно составить, не упомянув эту пьесу.

Несмотря на социально-нравственный подтекст и критику самовластия, которые хорошо угадываются под покровом юмора, пьесу не запретили ни при жизни самого автора, ни позднее. А ее успех можно объяснить тем, что Гоголю удалось необычайно точно и метко изобразить порочных представителей своего времени, которые, к сожалению, встречаются и сегодня.

«Петербургские повести»

Повести Гоголя, вошедшие в этот сборник, были написаны в разное время - примерно с 30-х по 40-е годы XIX века. Объединяет же их общее место действия - Петербург. Уникальность этого сборника состоит в том, что все рассказы, вошедшие в него, написаны в духе фантастического реализма. Именно Гоголю удалось развить этот метод и так блестяще воплотить его в своем цикле.

Что же такое Это метод, который позволяет использовать в изображении действительности приемы гротеска и фантастики, сохраняя злободневность и узнаваемость образов. Так, несмотря на абсурдность происходящего, читатель легко узнает в образе вымышленного Петербурга черты настоящей Северной Пальмиры.

Кроме того, так или иначе, героем каждого произведения цикла является и сам город. Петербург в представлении Гоголя выступает как сила, уничтожающая человека. Это разрушение может происходить на физическом или духовном уровне. Человек может погибнуть, может утратить свою индивидуальность и превратиться в простого обывателя.

«Шинель»

Это произведение входит в сборник «Петербургские повести». В центре повествования на сей раз оказывается Акакий Акакиевич Башмачкин, мелкий чиновник. О жизни и мечте «маленького человека» рассказывает в этом произведении Н. В. Гоголь. Шинель - вот предел желаний главного героя. Но постепенно эта вещь разрастается, становится больше самого персонажа и в конечном счете поглощает его.

Между Башмачкиным и шинелью образуется некая мистическая связь. Герой словно отдает часть своей души этому предмету гардероба. Именно поэтому Акакий Акакиевич погибает через несколько дней после исчезновения шинели. Ведь вместе с ней он утратил и часть себя.

Основной проблематикой рассказа является пагубная зависимость людей от вещей. Предмет стал определяющим фактором суждения о человеке, а не его личность - вот в чем ужас окружающей действительности, по мнению Гоголя.

Поэма «Мертвые души»

Изначально поэма по замыслу автора должна была делиться на три части. В первой описывается своеобразный «ад» действительности. Во второй - «чистилище», когда герой должен был осознать свои прегрешения и ступить на путь раскаяния. В третьей - «рай», перерождение персонажа.

В центре повествования оказывается бывший таможенный чиновник Павел Иванович Чичиков. Этот господин всю свою жизнь мечтал только об одном - заработать состояние. И теперь, чтобы осуществить свою мечту, он пустился в авантюру. Смысл ее заключался в скупке умерших крестьян, числящихся по последней переписи живыми. Заполучив определенное число таких душ, он мог бы взять взаем у государства приличную сумму и уехать с ней куда-нибудь в теплые края.

О том, какие приключения ждут Чичикова, и рассказывает первый и единственный том «Мертвых душ».

Повесть Н.В. Гоголя «Шинель» завершает цикл «Петербургских повестей», в которых автор рассуждал о бюрократическом Петербурге. «Шинель» продолжает размышления автора над судьбой маленького человека, и тут уделяется особенное внимание одному чиновнику низшего звена. Произведение наполнено глубоким смыслом, поднимает тему социализации и гуманности на примере жизни мелкого чиновника Акакия Акакиевича Башмачникова. Тема произведения актуальная даже сегодня, несмотря на то, что оно написано очень много лет назад.

Башмачников, «вечный титулярный советник», работает в небольшой Петербургской конторе, где занимается переписыванием документов. Работу он свою любит и получает искреннее удовольствие от того, что делает. Несмотря на это, чиновник абсолютно безынициативен, до полного отупения. Когда начальство попробовало поручить ему работу, требующую некоторой самостоятельности, а именно исправить некий документ на свое усмотрение, Башмачников впал в ступор, а затем сам попросил дать ему что-то переписать. Эта ситуация породила новый повод для смеха над Акакием Акакиевичем.

(Чиновники, кадр из к/ф "Шинель" 1959, СССР )

Сослуживцы и так смеялись над Башмачниковым, видимо, чуяли, что он не может дать им отпор. Гоголь показывает чиновников, с которыми работает наш герой, черствыми и бессердечными. Коллеги не испытывают к нему ни капли сочувствия, все их взаимоотношения сводятся к просьбам Башмачникова «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?». Они «посмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же пред ним разные составленные про него истории…» Они сыпали бумажки ему на голову, «называя это снегом».

Когда у Башмачникова, наконец, появляется какая-то мечта, а именно новая шинель, он слегка оживает. Мысли об обновке греют его, помогают ему более стойко переносить лишения, на которые он идет, чтобы скопить на новую шинель. Чиновник перестал пить чай вечерами, жечь свечи, даже стал ходить тише по улицам, чтобы не стоптать подошвы раньше времени.

(Чиновники горячо и трепетно поздравляют Акакия Акакиевича с новой шинелью )

После покупки шинели сослуживцы Акакия Акакиевича становятся к нему теплее, даже приглашают на именины к одному из них, дружески обращаются с ним и хлопают по плечу. Грустно наблюдать за такой метаморфозой людей, которые переменились в отношении к герою лишь из-за новой шинели. Думаю, Гоголь не зря заостряет на этом внимание, он нарочно выпячивает этот эпизод. Этот прием позволяет ярче осознать всю глубину бессердечия и безразличия рода чиновников того времени.

Критики не раз отмечали, что Гоголь в своих произведениях нередко отражал актуальные анекдоты и истории из жизни того времени, в котором жил. Есть версия, и она не лишена смысла, что произведение о шинели основано на реальной истории или анекдоте, которую услышал когда-то автор. Именно потому, скорее всего, произведение реалистично, и невероятно точно отражает все грани работы и жизни чиновников, щедро приправленные авторскими размышлениями и глубоким исследованием темы.

Напечатать