Кем был федор гааз. Бескорыстная любовь доктора. Кошки в штате аптечного управления
Сегодня в рубрике «Подвижники Католической Церкви» предлагаем вашему вниманию очерк о Федоре Петровиче Гаазе – «тюремном докторе», как называли его москвичи. Всю свою жизнь он отдал самым отверженным, последним, тем, кого считали отбросами общества. Личность доктора Гааза стала символичной для христиан всех конфессий. Когда он был смертельно болен, в 1853 году, православный священник по благословению митрополита Московского Филарета отслужил Литургию, молясь об исцелении доктора Гааза – подвижника, русского врача немецкого происхождения, католика.
Как раз 9 января этого года в Москве процесс беатификации доктора Гааза вошел в свою активную стадию. В кафедральном соборе Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии состоялась торжественная Месса и торжественная сессия процесса о жизни, героических добродетелях и святости этого выдающегося христианина и общественного деятеля, для которого Россия стала второй родиной.
Фридрих Иосиф Гааз (или Хаас) родился в 1780 году в городке Мюнстерэйфель, близ немецкого Кельна. Его отец был аптекарем, а дед – врачом. Фридрих вырос в многодетной семье, в которой было восемь детей, но несмотря на весьма скромные средства отцу удалось дать всем детям отличное образование. Двое старших сыновей стали священниками, младшие – юристами. Фридрих был отдан в католическую школу, по окончании которой поступил на курс философии и математики в Йенский универистет, а затем занялся изучением медицины и специализировался на офтальмологии в Вене, под руководством известного профессора Шмидта. Однажды Фридриха Гааза вызвали к русскому князю Репнину, страдавшему глазным заболеванием. Лечение прошло успешно, и благодарный пациент пригласил Гааза в Россию. Молодой врач согласился и в 1802 году поселился в Москве, где сразу же приобрел обширную практику. Перед ним открылись двери больниц и богоугодных заведений. Однажды он посетил одно из них – Преображенский богадельный дом, где многие страдали глазными болезнями. Доктор совершенно бескорыстно провел лечение, с превосходными результатами, и был приглашен на постоянную должность главного доктора в Павловскую больницу. В приказе о назначении Гааза, полученном больницей, говорилось, что ее императорское величество Мария Федоровна находит достойным для доктора Гааза быть определенным на этот пост «по отличному одобрению знания и искусства в лечении разных болезней и операциях».
Доктор Гааз стал главным врачом Павловской больницы, но не оставил своих прежних пациентов. Он продолжал посещать богоугодные заведения Москвы и лечить глазные болезни. А в 1809 и 1810 годах совершил две поездки на Кавказ, интересуясь лечебными свойствами минеральных вод. Он констатировал, что минеральные источники находились в запущенном состоянии, но на просьбу предпринять какие-то меры по их охране получил отрицательный ответ: мол, польза от них не оправдывает издержек и вспомоществования государства.
Тогда Гааз с выдающимися результатами провел исследования минеральных вод. Он составил их первое систематическое описание, а также открыл серно-щелочной источник в Ессентуках и еще несколько целебных источников.
В 1812 Доктор Гааз оставил службу в больнице и был зачислен в армию, с которой побывал в Париже, а затем вернулся в Мюнстерэйфель, где, увы, застал отца на смертном одре. После кончины отца Гааз еще немного оставался на родине, но его неудержимо тянуло в Россию. Он возвратился в Москву, в совершенстве выучил русский язык и занялся частной практикой, сделавшись одним из самых престижных врачей города. Он был обеспечен и даже богат, но всегда готов оказывать помощь бескорыстно. Вскоре его снова пригласили на службу – на этот раз в аптеку, снабжавшую армию. В 1825 году он был принят на должность штадт-физика и тут же принялся за проведение медицинских реформ в столице, где в этой сфере царила своего рода бюрократическая апатия.
Предприимчивость, бескорыстие и энтузиазм Гааза тревожили спокойствие московских чиновников, и на него стали писать доносы, обвиняя в скверном характере и ставя акцент на его иностранном происхождении. Но доктор Гааз не унывал и продолжал представлять попечительским советам различные проекты. Он считал, например, что скоропостижная смерть часто наступает из-за несвоевременно оказанной помощи, и предлагал учредить особого врача для скорой помощи. Кроме того, он просил увеличить места в больницах для крепостных. Гааза тревожило и отношение к душевнобольным: он предлагал ввести ряд мер, которые бы помогали защитить их человеческое достоинство. Однако все его предложения сталкивались со стеной бюрократии и полного равнодушия.
В конце концов Гааза обвинили в незаконной растрате казенных денег, и он оставил службу, вновь занявшись частной врачебной практикой и неизменно добиваясь блестящих результатов в лечении глазных болезней. В 1830 году к нему обратился князь Голицын, который искал людей для первого московского попечительского совета о тюрьмах. Гааз с энтузиазмом откликнулся на письмо князя и всей душой отдался новому делу. Он был назначен главным врачом московских тюрем.
Находясь в тесном контакте с заключенными, Гааз в огрубевших чертах арестанта видел прежде всего образ человека, который невозможно стереть никаким преступлением, физический и нравственный организм, который испытывает страдание. На облегчение этого страдания он и направил всю свою деятельность. Муки арестантов, особенно пересыльной тюрьмы, предстали перед ним во всей яркости: он увидел, что тяготы их пути превышают даже установленную законом кару за преступление, и они даже обратно пропорциональны вине, за которую были осуждены. В то время как шедшие на каторгу уголовники шагали в ножных кандалах, виновные в более легких преступлениях, осужденные на поселение, были прикованы к пруту, то есть были стеснены во всех своих движениях и естественных нуждах, испытывали неописуемые муки и не имели возможности даже спать в дороге. А ведь среди них были и сосланные за просроченный паспорт, пленные горцы, женщины и подростки.
Гааз начал борьбу за облегчение участи пересыльных, при поддержке князя Голицына. Конечно, это задело самолюбие не одного высокопоставленного чиновника. Благодаря изобретательности Гааза «прут» был наконец искоренен из тюремной практики в Москве. И это только одно из многочисленных деяний доктора Гааза, которыми ему удалось хотя бы в какой-то мере сделать условия в тюрьме более достойными человека, образа и подобия Божия.
Попечительский совет занимался, среди прочего, и ходатайствами о помиловании. В документах сохранилось 142 ходатайства доктора Гааза о пересмотре дела или помиловании. Председателем комитета был митрополит Филарет, перед которым трепетала вся Москва. Однажды он вызвал Гааза и заметил ему: «Вы говорите о невинно осужденных – таких нет. Если вынесен законный приговор и человек подвергнут надлежащей каре, значит, он виновен», - на что доктор ответил: «Да вы, владыка, о Христе забыли!». Наступило молчание, все ждали вспышки митрополита. Но он ответил так: «Нет, Федор Петрович, не я забыл о Христе. Это Христос забыл меня». Слова владыки Филарета не так просто истолковать… Возможно, он хотел сказать, что Христос в нужный момент не вразумил, не просветил его. К счастью, данный эпизод никак не повлиял на дальнейшие хорошие отношения этих двух замечательных людей. Забота о больных и несчастных всегда была одной из главных заповедей для Церкви.
Особенное сочувствие у Федора Петровича Гааза – так называли Фридриха Гааза земляки его нового отечества – вызывали ссыльные раскольники. Его сердце, движимое всегда милосердием и любовью, не могло постичь, почему их приравнивали к уголовным преступникам. «Трогательно для меня несчастие сих людей, - писал он в 1848 году, - а истинное мое убеждение, что люди сии находятся просто в глубочайшем неведении о том, о чем спорят, почему не следует упорство их почитать упрямством, а прямо заблуждением о том, чем угодить Богу. А если это так, то все без сомнения разделять будут чувство величайшего об них сожаления; чрез помилование же и милосердие к ним, полагаю, возможнее ожидать, что сердца их и умы больше смягчатся».
Доктор Гааз был бесстрашным человеком – и в жизни, и во врачебной практике. В 1848 году в Москве свирепствовала холера. Она наводила панику не только на население, но и на самих медиков. Распространился слух, что заразиться можно простым прикосновением. Гааз старался рассеять этот страх. Однажды, проходя в больнице мимо больного холерой, он демонстративно наклонился к нему и поцеловал со словами: «А вот и первый холерный больной у нас». Чтобы доказать коллегам, что слухи преувеличены, он специально у них на глазах садился в ванну после холерного.
Федор Петрович завел особые порядки в полицейской больнице. От своих подчиненных он требовал прежде всего искренности. Он даже завел специальную кружку, в которую каждый уличенный во лжи должен был положить свое дневное жалованье, которое отчислялось в пользу бедных. Он стремился отучить больничных работников от пристрастия к алкоголю, пытаясь и здесь ввести систему штрафов. Конечно, это часто вызывало неудовольствие служащих. Ведь требования Гааза были предельно высоки: он ждал от сотрудников христианского благонравия, кротости и миролюбия.
Было бы излишним говорить о том, как больные относились к своему «доброму доктору». Сохранились документы, свидетельствующие об их любви к нему. В одном из свидетельств современников утверждается, что «врачуя тело, Гааз умел уврачевать и упавший или озлобленный дух, возродив веру и возможность добра на земле».
«Утрированный филантроп»: этим ярлыком наградили Гааза некоторые коллеги и чиновники. Его обвиняли в отступлении от правил в тюрьмах, которые были, в общем-то, неизбежны: ведь Гааз прежде всего думал о реальных нуждах несчастных людей. В одной из рукописей, принадлежавших перу иностранного подданного, посетившего Москву, красноречиво описывается, насколько Гааз был одинок и непонят. «Доктор Гааз, - пишет он, - один из людей, чьи внешность и одеяние вызывают мысль о чем-то смешном или же, напротив, особо почтенном, чье поведение и разговор до такой степени идут вразрез с взглядами нашего времени, что невольно заставляют подозревать в нем или безумие, или же апостольское призвание, одним словом, по мнению одних, это – помешанный, по мнению других – Божий человек». А в заключение своих наблюдений восклицает: «Вот до какой степени тот, на чьем лбу не напечатан эгоизм, кажется загадочным, причем лучший способ для разгадки его личности состоит в ее оклеветании!»
Одинокая и целомудренная жизнь доктора Гааза, его энергичная деятельность надолго сохранили в нем силы и здоровье. Когда ему было уже за семьдесят, он внезапно заболел карбункулом – гнойно-некротическим воспалением кожи. По свидетельству друзей, он не жаловался на свою болезнь, а продолжал заботиться о бедных, больных, заключенных, оставаясь добродушным и приветливым. Он знал, что приближается смерть, но был невозмутимо спокоен. Буквально за пару недель Федор Петрович угас. Смерть наступила 16 августа 1853 года. Тело доктора не вынесли сразу в католический храм, но многие приходили попрощаться с ним в доме. Около 20 тысяч человек пришли на похороны. На надгробной плите были высечены слова из Евангелия от Луки: «Блаженны рабы те, которых господин, придя, найдет бодрствующими; истинно говорю вам; он препояшется, и посадит их, и, подходя, станет служить им». Хоронить Федора Гааза пришлось на казенный счет, потому что, как оказалось, все имущество чудака-доктора состояло из нескольких рублей, поношенной одежды и старой мебели. А ведь когда-то у него была и карета, и подмосковное имение, и даже суконная фабрика. От них не осталось и следа – все пошло на благотворительность. Но осталось богатое духовное завещание доктора Гааза: «Спешите делать добро!».
(По материалам книги А. Нежного «Врата милосердия»)
Фёдор Петрович Гааз
Фёдор Петрович Гааз, русский врач немецкого происхождения, посвятил свою жизнь облегчению участи заключённых и ссыльных.
Когда его хоронили, более 20 тысяч человек пришли проводить доктора в последний путь.
А на могильном камне высекли слова: «Спешите делать добро», которым он всегда следовал и которые можно считать его завещанием всем нам.
Читая о таких удивительных людях, всегда невольно задаёшься вопросом: что побуждает благополучных, вполне обеспеченных людей (именно таким человеком был доктор Гааз) обратиться к судьбам самых обездоленных и презираемых обществом людей? В чём источник их милосердия и бескорыстного служения тем, от кого они не могли получить ни славы, ни вознаграждения?
«Чудак», - говорили о нём одни. «Фанатик», - считали другие. «Святой», - утверждали третьи.
Может быть, его биография сможет что-то объяснить?
Доктор Ф.П. Гааз
Гааз (Фридрих-Иосиф Haas, Федор Петрович), старший врач московских тюремных больниц, родился 24 августа 1780 г. в г. Мюнстерэйфеле, недалеко от Кельна (Пруссия) в католической семье.
Учился в Йенском и Гёттингенском университетах, а врачебную практику начинал в Вене.
Впервые приехал в Россию в 1803 г., в 1806 г. начал работать в качестве главного врача Павловской больницы в Москве.
В 1809-1810 гг. дважды ездил на Кавказ, где изучил и исследовал минеральные источники – в настоящее время Кавказские Минеральные Воды: Кисловодск, Железноводск, Ессентуки. Своё путешествие и открытия описал в книге «Ma visite aux eaux d’Alexandre en 1809 et 1810».
Во время Отечественной войны 1812 г.
работал хирургом в Русской армии.
После этого некоторое время Ф.П. Гааз пробыл на родине, в Германии, а в 1813 г. решил окончательно поселиться в России. В Москве он имел большую врачебную практику, пользовался уважением и любовью жителей города, был вполне обеспеченным человеком.
На этом, пожалуй, первая часть его благополучной, в некотором смысле даже стандартной биографии, заканчивается.
Перелом
В 1829 г. в Москве открылся Комитет попечительного о тюрьмах общества.
Московский генерал-губернатор князь Д.В. Голицын призвал доктора Гааза войти в состав Комитета.
Гааз Федор (Фридрих Иосиф) Петрович
С этого момента жизнь и деятельность доктора решительно меняется: он всей душой принял чужую беду, участь арестантов стала волновать его настолько, что он постепенно прекратил свою врачебную практику, раздал свои средства и, совершенно забывая себя, отдал все свое время и все свои силы на служение «несчастным», причём взгляды его на арестантов были сходны со взглядами простых русских людей, которые всегда жалели обездоленных, нищих, больных.
Тюремные дела в России того времени
Они представляли собой печальное зрелище.
Арестантов содержали в полутёмных, сырых, холодных и грязных тюремных помещениях, которые всегда были переполнены.
Ни возраст, ни род преступления не учитывались, поэтому вместе содержались и те, кто был, например, посажен в тюрьму за долги, и те, кто совершил тяжкие преступления, а также вёл асоциальный образ жизни.
Питание в тюрьмах было плохое, а врачебная помощь почти отсутствовала. Люди содержались в условиях жестокого отношения к ним: их приковывали к тяжёлым стульям, помещали в колодки, надевали на них ошейники со спицами, которые лишали людей возможности ложиться… Среди арестантов царило отчаяние и озлобление.
Ссыльные на пруте
При отправке ссыльных в Сибирь арестантов, скованных попарно, закрепляли на железном пруте: сквозь наручники продевали железный прут.
При этом не учитывалась разница ни в росте, ни в силе, ни в здоровье, ни в роде вины.
На каждом пруте было от 8 до 12 человек, они двигались между этапными пунктами, таща за собою ослабевших в дороге, больных и даже мертвых.
В пересыльных тюрьмах царила ещё бо́льшая беспросветность.
Попечительство доктора Гааза о тюрьмах
Доктор Гааз страдания несчастных арестантов воспринял всей душой.
Казалось бы, зачем нужно было преуспевающему врачу принимать так близко к сердцу проблемы людей, которые были далеки от его собственных нравственных установок? Зачем было их жалеть – ведь они были преступниками? Дело в том, что он в любом человеке видел человека, даже в отверженном.
23 года изо дня в день он боролся с государственной жестокостью, которая превращала наказание людей в муку.
Прежде всего он стал бороться против этих прутьев, на которые «нанизывали» несчастных арестантов. Князь Голицын поддержал его в этом, и ссыльным было разрешено передвигаться только в кандалах, без прута.
Но на кандалы не отпускалось средств, и доктор Гааз постоянно выделял собственные средства на облегчённые кандалы.
…выделял средства на облегчённые кандалы
Затем он добился отмены бритья половины головы женщинам.
Потом добился, чтобы на этапе был построен рогожский полуэтап с элементарными требованиями гигиены для ссыльных, обшития кожей, сукном или полотном ручных и ножных обручей от цепей ссыльных.
Он присутствовал при отправлении каждой партии арестантов из Москвы и знакомился с их нуждами, следил за их здоровьем и при необходимости оставлял подлечиться в Москве.
Конечно, начальство протестовало против этого. Но Гааз старался не обращать на них внимания и всегда утешал тех, кто был болен, слаб или нуждался в душевном утешении и ободрении. Он привозил им припасы в дорогу, благословлял и целовал, а иногда и шагал с партией арестантов несколько верст.
Он переписывался с арестантами, исполнял их просьбы издалека, высылал им деньги и книги.
Ссыльные прозвали его «святым доктором».
Он осматривал каждого арестанта перед отправкой на этап
Много славных, но тайных для других дел совершил этот необыкновенный человек. Он собрал в разное время большие суммы для снабжения пересылаемых арестантов рубахами, а малолетних – тулупами; жертвовал на покупку бандажей для арестантов, страдающих грыжей.
А как страстно он ходатайствовал за тех, кто, по его мнению, был осуждён невинно или заслуживал особого милосердия! В таких случаях он не останавливался ни перед чем: спорил с митрополитом Филаретом, писал письма императору Николаю и прусскому королю, брату императрицы Александры Фёдоровны, а однажды, при посещении государем тюремного замка, умоляя о прощении 70-летнего старика, предназначенного к отсылке в Сибирь и задержанного им по болезни и дряхлости в Москве, не хотел вставать с колен, пока растроганный Государь не помиловал того.
Доктор Гааз считал, что многие из преступников стали таковыми в результате отсутствия у них религиозного и нравственного самосознания, поэтому он снабжал арестантов духовной литературой, Священным Писанием, закупая большие партии таких книг для отсылки в Сибирь.
По его инициативе были открыты тюремная больница и школа для детей арестантов.
Доктор Ф.П. Гааз
Доктор Гааз боролся за отмену права помещиков ссылать крепостных.
Он даже выкупал некоторых арестантов (74 человека), ходатайствовал об отпуске детей (более 200 случаев).
Как тюремный врач, доктор Гааз был исключительно внимателен к своим подопечным: несколько раз в день навещал их, беседовал с ними об их делах, о семье.
Когда временно арестантов переместили в казенный дом близ Покровки, он тут же стал принимать туда бездомных, заболевших на улицах. А сам жил в небольшой квартире при больнице, в самой скудной обстановке, среди книг и инструментов. Здесь же консультировал приходивших к нему по утрам больных, снабжал их бесплатно лекарствами, делился с ними своими последними скудными средствами. Популярность его среди населения Москвы была огромной.
Он жил в полном одиночестве, весь преданный делу благотворения, не отступая ни пред трудом, ни пред насмешками и уничижением, ни перед холодностью окружающих и канцелярскими придирками сослуживцев.
Его девиз «торопитесь делать добро» подкреплял его и наполнял своим содержанием всю его жизнь. В его жизни не было «чужой» боли и «плохих» людей. Не было и своей семьи, так как он считал, что не хватит времени на отверженных: каторжников, бедных, больных. Он был католиком, но строгий ревнитель православия святитель Филарет (Дроздов) благословил служить молебен о его здравии.
Высокий, с добрыми и вдумчивыми голубыми глазами, в поношенном платье и заштопанных чулках, он был вечно в движении и никогда не бывал болен, пока первая и последняя болезнь не сломила его.
16 августа 1853 г. он умер, трогательно простясь со всеми, кто шел в открытые двери его квартиры.
Похоронен доктор Гааз на католическом кладбище на Введенских горах в Москве.
Могила Фёдора Петровича Гааза на Введенском кладбище (Москва)
В честь доктора названо Федеральное государственное лечебно-профилактическое учреждение «Областная больница имени доктора Ф.
Доктор Фёдор Петрович Гааз
«Рождение» Фёдора Петровича Гааза
Фридрих Иосиф Гааз (1780-1853) родился в старинном живописном городе Мюнстерейфеле близ Кельна.Фридрих Йозеф Хаас родился в небогатой и многодетной семье аптекаря. Закончив в Кельне католическую церковную школу, а затем, прослушав курсы физики и философии в Йенском университете, Хаас едет в Геттинген, где получает медицинское образование.
1802 год. Вена. Русский дипломат Репин рассыпался благодарностями в адрес молодого врача:
Вы так чувствительны, любезный доктор Гааз!
От одного вашего прикосновения я ощущаю, как хворь покидает меня.
Мой долг, мое предназначение, господин посол, дать совет скорбящему и вселить надежду на благополучный исход, - зарделся двадцатидвухлетний окулист и хирург.
Смею утверждать, любезный доктор, вы далеко пойдете, - продолжал Репин.
Вас ожидает мировая слава, правда, не здесь, в умытой Вене, а в другом месте. Я предлагаю вам послужить великой России, там вы сможете дать волю своему уму и сердцу. И она вас щедро отблагодарит, обессмертит ваше имя.
Преуспевающий венский доктор не устоял перед елейной атакой русского дипломата.
В 1802 году Гааз поселяется в Москве, быстро приобретя известность и практику. Со временем он хорошо овладеет русским языком, назовется Фёдором Петровичем и будет считать Россию своим «вторым отечеством».
Назначенный в 1807 году главным врачом Павловской больницы, Гааз в свободное время лечил больных в богадельнях, приютах, за что и был награжден Владимирским крестом IV cтепени, которым очень гордился. В 1809-1810 годах совершил две поездки на Кавказ, составив описание минеральных вод, признанное «первым и лучшим в своем роде», после которого начали свою историю Железноводск и Кисловодск.
Идея переустройства казенных лечебниц и аптек не давала Гаазу покоя. Он строил грандиозные планы по созданию в Москве стройной системы медицинской помощи. И вдруг разразилась Отечественная война 1812 г.
Гааз без колебаний отправился в действующую армию для организации медицинского обеспечения русских воинов, вместе с которыми и дошел до Парижа. Не мешало бы отдохнуть. Но Гааз возвращается в сожженную врагом Москву. Подавляющее большинство населения осталось без крова и медицинской помощи. Гааза назначают штадт-физиком - главным врачом Московской медицинской конторы, главой всех казенных медицинских учреждений и аптек.
Их было не так много, и все они нуждались в расширении и развитии.
В 1814 году Гааз был зачислен в действующую русскую армию, был под Парижем. После окончания заграничного похода русских войск вышел в отставку.
По возвращении в Москву Гааз занимается частной практикой, становясь одним из известнейших врачей. Приглядевшись ко второй родине, Гааз понял, что в российской столице мало быть сердобольным доктором, надо стать еще необыкновенно деятельным организатором, чтобы сделать медицину доступной и эффективной.
И когда ему предложили возглавить Павловскую больницу, что у Серпуховской заставы, без колебания принял предложение.
С первых же дней пребывания в новой должности Федор Петрович (так величали его в России) развил необычайно бурную деятельность.
Развил и столкнулся с потрясающим равнодушием чиновников к медицинским проблемам. Беспокойному доктору пришлось употребить весь жар своего пылкого сердца, невероятное упорство, свой авторитет врача, воина, генерала, чтобы достойно представить интересы больных во властных структурах города. И как результат титанических усилий - открытие сначала глазной больницы, а затем и больницы для чернорабочих.
Это дало толчок к реализации новых задумок.
Стыдом и болью главного врача Москвы были места не столь отдаленные. В тюрьмах свирепствовали болезни - заключенные гнили в буквальном смысле этого слова, сам тюремный уклад оказывал разрушающее влияние на их здоровье.
Доктор-мыслитель не только побеждал, но и терпел горькие поражения.
Попытался упорядочить в городе продажу лекарств - власти “осадили”, предложил учредить службу скорой помощи - сочли не нужным, потребовал ввести в Москве оспопрививание - бумаги затерялись у столоначальников… Но когда в памяти всплывали картины холерных бунтов, горечь мгновенно отступала, улетучивалась. В организации мероприятий по укрощению холеры Гаазу не было равных. Разъяренные толпы были убеждены, что разносчиками заразы являются лекари.
Однако, прослушав убедительные речи Гааза, бунтующие расходились по домам и начинали делать то, что “доктор прописал”. Жители безоглядно верили генералу в белом халате.
Возобновленная частная практика позволила Гаазу приобрести дом в Москве и подмосковное имение с устроенной там суконной фабрикой.
Гааз вел спокойную жизнь обеспеченного, благополучного человека: одевался по европейской моде, имел великолепный выезд, много читал, переписывался с философом Шеллингом. Жизнь его круто изменилась в 1827 году, когда сорокасемилетний Гааз вошел в число членов новоучрежденного «тюремного комитета». Гааз был убежден, что между преступлением, несчастьем и болезнью есть тесная связь, поэтому к виновному не нужно применять напрасной жестокости, к несчастному должно проявить сострадание, а больному необходимо призрение.
Святой доктор
В ранг “святого доктора” Гааза возвели заключенные, когда тот стал главным врачом московских тюрем. На этом, пожалуй, самом трудном, поприще генерал-медик трудился почти двадцать пять лет. Гааз внес в тюремный миропорядок столько нового, гуманного и неординарного, что его идеи сохраняют свою актуальность до настоящего времени.
При пересыльном пункте на Воробьевых горах открыл тюремную больницу, которой заведовал сам.
Специальное арестное отделение Федор Петрович организовал в Староекатерининской больнице, куда наведывался ежедневно.
Гааз отдавал себя службе без остатка.
Служение и долг были для него двумя сторонами одной медали. Он служил исключительно по велению сердца.
Бескорыстие, обостренное чувство сострадания и участие в судьбах заключенных снискали Гаазу поистине легендарную славу.
О “святом докторе” знали все каторжане. Федор Михайлович Достоевский, отбывая наказание в Сибири, воочию убедился в прочности любви арестантов к своему заступнику. Исследователи полагают, что прототипом князя Мышкина был Гааз.
Большинство того положительного, что на протяжении своей работы сделал Московский тюремный комитет, было связано исключительно с деятельностью в нем доктора Гааза.
Он добился строительства при пересыльной тюрьме на Воробьевых годах тюремной больницы (1832 год), а в усадьбе Нарышкиных в Малом Казённом переулке - организации полицейской больницы. На его средства была реконструирована тюремная больница, покупались лекарства, хлеб, фрукты. Пребывание в больнице было благом для больных и измученных арестантов, которых Гааз под любым предлогом всегда задерживал на лечение. Часть тюремного замка, перестроенного на деньги Гааза, приняла образцовый характер: помимо больницы, здесь располагались школа для детей и мастерские - переплетная, столярная, сапожная, портняжная и даже по плетению лаптей.
Очень много сделал Ф.
П. Гааз и для маленьких детей арестантов, чаще всего сосланных крепостных. В делах Московского тюремного комитета насчитывалось 317 ходатайств Гааза, умоляющих господ помещиков не разлучать детей и родителей. Если увещевания не помогали, Гааз неизменно упоминал о некоем анонимном благотворителе, готовом оплатить помещику его милосердие. В результате дети воссоединялись с родителями.
Добился Гааз и организации школ для детей арестантов.
27 апреля 1829 года доктор Гааз впервые выступает в тюремном комитете против нечеловеческих условий этапирования заключенных. Можно было на что-то надеяться, однако в 1844 году скончался вечный заступник и сторонник гуманистических идей Гааза князь Дмитрий Владимирович Голицын.
В отчаянии, что все благие дела могут пойти прахом, Гааз пишет письмо прусскому королю Фридриху-Вильгельму IV, в котором просит монарха сообщить о варварстве в тюремном деле своей сестре - жене Николая I, с тем чтобы она о том рассказала своему царственному супругу.
Опасения Гааза оправдались - в ноябре 1848 года новый генерал-губернатор Москвы Закревский своими распоряжениями ограничил полномочия тюремного врача и практически лишил Гааза возможности влиять на тюремное дело.
Но врач продолжал протестовать, обращаться с прошениями, предложениями о помиловании заключенных, предложениями о выкупе за казенный счет из долговой тюрьмы, о поддержке деньгами этих должников.
За период с 1829 по 1853 год только официально зарегистрировано 142 прошения Гааза о помиловании заключенных или смягчении им меры наказания.
И, несмотря на запреты, до последних своих дней Фёдор Петрович делал всё так, как считал нужным. Для Гааза не имело значения, что чиновники его ругали «утрированным филантропом» и призывали «сократить». Самыми счастливыми днями в своей жизни он считал день замены «прута» (железный стержень около метра длины, к которому прикреплялись наручниками 8-10 арестантов; на многие месяцы следования ссыльных по этапу прут соединял совершенно различных по возрасту, росту, здоровью и силам людей) «индивидуальными кандалами» и день открытия Полицейской больницы для бродяг и нищих.
Двадцать лет Гааз провожал из Москвы все арестантские партии. Каждый понедельник в старомодной, известной всей Москве пролетке, доверху нагруженной припасами для пересыльных, появлялся доктор Гааз.
О Гаазе вспоминал в «Былом и думах» Герцен, прекрасный очерк о нем написал Анатолий Кони. «Личность «святого доктора» очень интересовала Достоевского, писавшего: «В Москве жил старик, один «генерал», то есть действительный статский советник, с немецким именем, он всю свою жизнь таскался по острогам и по преступникам; каждая пересыльная партия в Сибирь знала заранее, что на Воробьевых горах ее посетит «старичок генерал» («Идиот», 6-я глава 3-й части).
Максим Горький был убежден, что «О Гаазе нужно читать всюду, о нем всем надо знать, ибо это более святой, чем Феодосий Черниговский». И лишь Лев Толстой заявил: «Такие филантропы, как, например, доктор Гааз, о котором писал Кони, не принесли пользы человечеству».
Спешите делать добро!
Федору Петровичу перевалило за семьдесят.
Годы не малые, да и здоровье не то, что было раньше, - пора бы угомониться. Но не тут-то было! Гааз всю жизнь мечтал о строительстве больницы для неимущих, для тех, кто внезапно заболел или получил увечье. В конце концов он превратил мечту в реальность. Продал свой дом, вложил все свои сбережения в строительство - больница была возведена. По сути это было первое учреждение скорой медицинской помощи в России.
Гаазовская больница в Малом Казенном переулке на Покровке принимала больных круглосуточно и в неограниченном количестве.
Когда однажды Федору Петровичу доложили, что мест нет, все 150 коек заполнены, а больных везут, он распорядился размещать их в своей квартире.
В мемуарах московского «почт-директора» Александра Булгакова читаем: «Хотя Гаазу было за 80 лет, он был весьма бодр и деятелен, круглый год (в большие морозы) ездил всегда в башмаках и шелковых чулках. Всякое воскресенье ездил он на Воробьевы горы и присутствовал при отправлении преступников и колодников на каторжную работу в Сибирь.
Александр Тургенев, который был весьма дружен с Гаазом, познакомил меня с ним. Они уговорили меня один раз ехать с ними на Воробьевы горы. Я охотно согласился, ибо мне давно хотелось осмотреть это заведение. Стараниями Гааза устроена тут весьма хорошая больница, стараниями его и выпрашиваемым им подаянием ссылочные находят здесь все удобства жизни. Гааз обходится с ними, как бы нежный отец со своими детьми… Цепь колодников отправлялась при нас в путь, бо’льшая часть пешком…
Гааз со всеми прощался и некоторым давал на дорогу деньги, хлебы и библии». Кстати, всем уходившим из Москвы по этапу он раздавал еще и две собственноручно написанные и изданные книжечки: «Азбука христианского благонравия» и «Призыв к женщинам» - о милосердии, сострадании и любви.
Еще одна красноречивая страница из воспоминаний Булгакова. «Говоря уже о докторе Гаазе, не могу не поместить анекдот, который может заменить целую биографию его.
Это случилось во время генерал-губернаторства князя Дмитрия Владимировича Голицына, который очень Гааза любил, но часто с ним ссорился за неуместные и незаконные его требования. Между ссылочными, которые должны были быть отправлены в Сибирь, находился один молодой поляк. Гааз просил князя приказать снять с него кандалу. «Я не могу этого сделать, - отвечал князь, - все станут просить той же милости, кандалы надевают для того, чтобы преступник не мог бежать».
«Ну прикажите удвоить караул около него; у него раны на ногах, они никогда не заживут, он страдает день и ночь, не имеет ни сна, ни покоя». Князь долго отказывался, колебался, но настояния и просьбы так были усилены и так часто повторяемы, что князь наконец согласился на требования Газа.
Несколько времени спустя, отворяется дверь князева кабинета, и можно представить себе удивление его, видя доктора Гааза, переступающего с большим трудом и имеющего на шелковом чулке своем огромную кандалу.
Князь не мог воздержаться от смеха. «Что с вами случилось, дорогой Гааз, не сошли ли вы с ума?», - вскричал князь, бросив бумагу, которую читал, и вставши со своего места. «Князь, несчастный, за которого я просил вас, убежал, и я пришел занять его место узника! Я виновен более, чем он, и должен быть наказан». Не будь это князь Дмитрий Владимирович Голицын, а другой начальник, завязалось бы уголовное дело, но отношения князя к Государю были таковы, что он умел оградить и себя, и доктора Гааза, которому дал, однако же, прежестокую нахлобучку.
Он вышел из кабинета, заливаясь слезами, повторяя: «Я самый несчастный из смертных, князь сказал, чтобы я никогда не смел больше просить его ни о какой милости, и я не смогу больше помочь ни одному несчастному!
До конца жизни Гааз доказывал личным примером, что любовью и состраданием можно воскресить то доброе, что сохранилось в озлобленных людях.
Ни канцелярское бездушие, ни ироническое отношение сильных мира сего, ни горькие разочарования не останавливали его. Общественность не всегда понимала сострадание к преступнику, полагая, что «лучше помогать доброму отцу семейства, вдове, сиротам, нежели какому-нибудь отъявленному злодею».
«Вы всё говорите, Фёдор Петрович, о невинно осужденных», - однажды сердито выговорил Гаазу митрополит Московский Филарет, - а таких нет.
Если человек подвергнут каре - значит, есть за ним вина». «Да вы о Христе позабыли, владыко!», - вне себя вскричал Гааз.
После нескольких минут томительной тишины митрополит Филарет тихо ответил: «Нет, Фёдор Петрович! Когда я произнес эти мои поспешные слова, не я о Христе - Христос меня позабыл…»
Фёдор Петрович Гааз приехал в Россию довольно богатым человеком, а затем и приумножил свое богатство при помощи обширной практики среди зажиточных пациентов, однако всё его имущество ушло на благотворительность.
«Быстро исчезли белые лошади и карета, с молотка пошла оставленная без «хозяйского глаза» и заброшенная суконная фабрика, бесследно продана была недвижимость» (из очерка А. Ф. Кони). Гааз работал и жил в Главном доме усадьбы Полицейской больницы, вплоть до своей смерти. Похоронен он был за казенный счет, на средства полицейского участка, поскольку его собственных средств не осталось даже на погребение. Фёдор Петрович Гааз не оставил наследников, но в последний путь его провожало почти 20 тысяч москвичей всех сословий и состояний - небывалая для тогдашней Москвы толпа.
По прошествии почти полувека простой народ в Москве называл Полицейскую больницу «Гаазовской» и навещал на Введенском кладбище могилу доктора с кандалами на железной ограде. Теми самыми «гаазами», облегчившими жизнь тысяч каторжников.
Жизнь после смерти
В августе 1853 г.
Федор Петрович заболел. Домой возвратился поздно. Перед сном долго смотрел на бездонное небо. А утром Гааза не стало. Остановилось безмерной доброты сердце врача-подвижника. Безмолвно покоилась на столе рукопись с удивительными словами: “Спешите делать добро”.
Раздав все, что имел, Федор Петрович умер в нищете и одиночестве. В его квартире была лишь старая мебель и подзорная труба. Хоронила Гааза полиция за свой счет. Прах Федора Петровича покоится на Немецком кладбище в Москве.
Спустя сорок лет после смерти Гааза москвичи на пожертвования соорудили памятник знаменитому доктору.
Его открыли 1 октября 1909 г. во дворе легендарной “гаазовки”. Газета “Русский врач” писала: “Скульптор Н. А. Андреев за свою работу ничего не взял”. На постаменте выбили надпись: “Спешите делать добро”.
На Введенском кладбище в Москве — жители окрестных улиц называют его еще по-старому, Немецким — есть могила: темно-серый камень с темно-серым крестом, черная ограда; чугунные стояки-колонки, темные прутья, а поверх них свисают кандалы — цепи с широкими наручниками и "накожниками".
Добрый доктор Гааз
На камне выбито: 1780-1853 и несколько строк латыни. Слова из Евангелия по-русски звучат так: "Блаженны рабы те, которых господин, пришедши, найдет бодрствующими; истинно говорю вам, он перепояшется и посадит их и, подходя, станет служить им".
Гаазовские кандалы и разорванные цепи — один из главных элементов надгробья на могиле "святого доктора". Ограда, как и памятник в Малом Казенном переулке в Москве, выполнена выдающимся скульптором Н.
А. Андреевым.
"Во все времена года на этой могиле лежат цветы живые, матерчатые и бумажные, иногда пышные букеты, чаще скромные пучки ландышей, ромашек или просто одна гвоздика, тюльпан.
Полтораста лет назад Федора Петровича Гааза знали все московские старожилы. Когда он ехал в тряской пролетке или шел по улице, высокий, чуть сутулый, большеголовый, в черном фраке с кружевным жабо — ветхим, пожелтевшим, но тщательно разглаженным, в коротких черных панталонах и таких же старомодных башмаках с большими железными пряжками, с ним приветливо здоровались на московских улицах сановные аристократы, ехавшие в каретах с гербами, и нищие на церковных папертях, генералы, офицеры, "будочники" с алебардами, извозчики, мастеровые, университетские профессора и студенты, дворовые слуги известных московских бар, купцы, охотнорядские приказчики и нарядные светские дамы.
Доктор Фёдор Петрович Гааз
Спешите делать добро!
Думая о том, как вырваться из порочного круга зависимости от желаний своего «я», своих капризов и конфликтов, я постоянно искала личность, которая жертвенность и любовь к людям смогла успешно сочетать с борьбой против тех, кто смеялся и мешал эту жертвенность осуществлять.
И я нашла такого человека.
Это врач Гааз Федор Петрович (настоящее имя Фридрих Иосиф). И это именно ему принадлежит девиз «Спешите делать добро!»
Гааз родился в 1780 году в Германии, в многодетной семье. Его отец был аптекарем, дед — доктором медицины. Воспитанник католической церковной школы, Гааз прослушал курс философии и математики в Иене, затем изучал медицину в Венском университете. По приглашению русского вельможи Репнина, чью жену он успешно вылечил от глазной болезни, перспективный, двадцати двухлетний врач оказался в Москве.
Поначалу он лечил людей богатых и состоятельных, что позволило ему быстро достичь материального благополучия — иметь прекрасный дом в Москве, имение в подмосковных Тишках, в которых была суконная фабрика; а его белоснежные рысаки обеспечивали ему чуть ли не лучший выезд в Москве.
Но уже и тогда этот обрусевший немец бесплатно и успешно лечил и бедных больных в приютах и богоугодных заведениях.
В 1807 году сама императрица Мария Федоровна находит, что он достоин стать главным доктором в Павловской больнице.
Но Гааз не только лечил.
Он был еще и ученым. Совершив путешествие на Кавказ, он исследовал тамошние минеральные источники, проверил их действие и составил рекомендации для их лечебного использования.
Ессентуки, Кисловодск и другие начались с открытий Гааза — возникла курортология. Ему присвоили чин надворного советника и Орден Владимира четвертой степени. С 1814 года он в действующей русской армии, дошел с нею до Парижа.
Когда в 1820 году московским генерал-губернатором стал Д.
В. Голицын, тот, зная добросовестность и профессионализм Гааза, назначил его главным врачом Москвы. На государственной службе честный Гааз сразу нажил себе врагов. На него писали жалобы и доносы те, которым он досаждал по их словам «придирчивым педантизмом». Ведь Гааз требовал, чтобы в больницах ежедневно мылись полы, еженедельно сменялось постельное белье, чтобы врачи следили за приготовлением доброкачественной пищи, не допуская злоупотреблений и обкрадывания больных.
При этом он мог отдавать свое жалование уволенному предшественнику, полагая, что того уволили несправедливо, по ложному доносу, и уволенный нуждается в деньгах больше, чем он, Гааз, так как у того трое детей. Для чиновников, заведующих больницами это было непостижимо и они открыто возмущались тем, что им приходится подчиняться какому-то «сумасшедшему немцу». И называли его неуживчивым, неспокойным человеком, автором вздорных проектов.
Жены и детей у Гааза не было, но был воспитанник, сирота еврей Лейб Норман.
Мальчик был призван из Литвы в военное поселение, но по дороге заболел, попал в полицию, откуда Гааз его вытащил, выучил и впоследствии Норман стал врачом в Рязани.
Чисто с внешней стороны к пятидесяти годам Гааз был богат и благополучен. Он одевался по европейской моде своей молодости — носил черный фрак, белое жабо с манжетами, башмаки с пряжками, пудрил волосы, собирая их сзади в пучок и завязывая черным бантом.
Достиг чинов и положения в обществе. Вел переписку с европейскими философами. Но на шестом десятке, как считают его биографы, что-то случилось в душе доктора и его жизнь круто изменилась.
К этому времени, в 1824 году он вошел в число членов комитета попечительства о тюрьмах и одновременно был назначен главным врачом московских тюрем.
И, как в XX веке мать Тереза, будучи благополучной директрисой католической школы для девочек, однажды, купив на рынке дешевое сари, с двумя рупиями в кармане растворилась в трущобах Калькутты.
Так, в свое время и Гааз, по словам русского адвоката А. Ф. Кони, «столкнувшись со страшным миром тюрем и пересылок, испытал сильнейшее потрясение и навсегда перестал жить для себя».
Он стал жить при тюремных больницах и всю свою жизнь положил на то, чтобы облегчить страдания самых отвергнутых и униженных членов общества, за что и получил прозвище «святой доктор».
Что привело его на это подвижничество? Бог знает сердца людей!
Но мы знаем, что Гааз был христианином, для которого Евангелие было нормой жизни. Своему приемному сыну он писал: «Счастье — не в желании быть счастливым, а в том, чтобы делать счастливыми других. Для этого нужно внимать нуждам людей, заботиться о них, не бояться труда, помогая советом и делом».
Самое значимое, что удалось сделать ему на новом поприще — это введение легких кандалов.
До этого арестантов препровождали на каторгу, приковывая к одному железному пруту по 7-8 человек без различия пола, возраста и состояния здоровья. На одном таком пруте должны были несколько месяцев идти рядом девушки и старики, закоренелые убийцы и просто потерявшие паспорт. Будучи прикованными, они ели, спали, справляли нужду… Замки, которыми арестанты прикреплялись к пруту, замыкались ключом, который опечатывался и всю дорогу хранился в специальной сумке сопровождающего.
И ни при каких обстоятельствах (даже в случае смерти любого из этапируемых) до прихода на следующий этап их нельзя было отомкнуть…
На собственные деньги организовал он кузницы для перековки в легкие кандалы и сам однажды прошел с арестантами длинный этап, заковавшись в них, чтобы убедиться, правильны ли его расчеты и действительно ли облегчена участь несчастных. Едва ли не полностью на свои деньги Гааз перестроил «Тюремный замок» — Бутырскую тюрьму. Впервые в камерах были сделаны окна, поставлен умывальник; можно было спать на нарах (до тех пор спали на полу).
Он делал очень много — собирал средства для выкупа крепостных детей, чтобы они могли следовать в ссылку со своими родителями, открыл больницу для бездомных, бродяг, бывших узников тюрем…
Казенных денег не хватало, пожертвований тоже. Гааз пускал в ход собственные средства — так исчезла карета с белыми рысаками, дом в Москве, усадьба, фабрика…
Характерно, что Гааз никогда не ставил перед собой революционных задач — не призывал ликвидировать самодержавие и крепостничество, не покушался на право власть имущих распоряжаться своей собственностью.
Он всего лишь (!) выполнял Христовы заповеди, ставил конкретную исполнимую цель и не отступался, пока не удавалось ее осуществить и молился: «чтобы, когда все соберутся перед Богом, начальство не было осуждено преступниками и не понесло в свою очередь тяжкого наказания…» Он постоянно ходатайствовал об арестантах и при замечании митрополита Филарета, будто не бывает невинно осужденных, Гааз вскочил и воскликнул: «Вы забыли Христа, Владыко!»
Он был требователен и к себе.
К примеру из 293 заседаний комитета отсутствовал только на одном — по болезни. И так же был требователен и другим, в частности, к служебному персоналу своей больницы, широко практикуя штрафы (за нетрезвость, грубость, небрежность и т.д.), а собранные деньги он обращал затем в пользу больных.
Но он не был формалистом.
Однажды, перед обедом к Гаазу, жившему уже тогда при больнице, пришел больной. И когда Гааз на минутку отлучился, в комнате не оказалось ни больного, ни серебряных приборов, лежащих на столе. Сторож и солдаты задержали вора и пошли за полицией. Пользуясь их отсутствием, Гааз сказал вору: «Ты — фальшивый человек, ты обманул меня и хотел обокрасть. Бог тебя рассудит, а теперь беги скорее, пока солдаты не воротились; но старайся исправить свою душу, от Бога не уйдешь, как от будочника».
Возмущенным домочадцам он ответил: «Воровство — большой порок. Но я знаю, как истязает полиция; да и по чем знать, может мой поступок тронет его душу…» Потому-то и полицмейстер, который однажды даже хотел выслать Гааза за то, что тот был слишком добр к арестантам — именно его, Гааза, просил успокоить толпы народа, возбужденные слухами, будто «начальство и лекари пускают холеру».
И Гааз успокоил людей, готовых к погромам и бунтам. Ему верили! Он любил этих людей. При всех мог поцеловать холерного больного в губы, чтобы доказать невозможность заразиться этой болезнью таким способом. Он самозабвенно ухаживал за больными. Например, однажды в больницу привезли крестьянскую девочку, умирающую от волчанки. Язва на лице была настолько зловонной, что даже мать с трудом к ней приближалась. Но Гааз ежедневно подолгу сидел у ее постели, целовал девочку, читал ей сказки, не отходил, пока она не умерла.
Но Гааз заботился не только о земном.
Он составил и издал за свой счет небольшую книжку под названием «Азбука христианского благонравия. Об оставлении бранных и укоризненных слов и вообще неприличных на счет ближнего, или о начатках любви» и вручал ее арестантам, закованным в цепи и отправляющимся этапом в Сибирь…
… Метельным зимним вечером Гааз шел проведать больного.
Прохожих никого не было. Внезапно из переулка вышли трое, закутанные в отрепье.
— А ну, скидывай шубу и шапку, да поживее. И мошну давай… Пикнешь — придавим.
— Отдать вам шубу? Хорошо. Я вижу вы все плохо одеты. И деньги отдам. Но прошу об одной милости.
«Святой доктор» Ф.П. Гааз
Я — доктор. Спешу к больному. Без шубы я к нему не дойду. Идемте вместе. У ворот я сниму шубу.
Один из них зло хохотнул и взмахнул дубинкой, но другой, постарше, удержал его, подошел вплотную, всмотрелся:
— Братцы! Да это же Федор Петрович! Батюшка, милостивец, да кто же тебя обидеть посмеет.
Прости, Христа ради. Идем, батюшка, мы тебя проводим. Ничего у тебя не возьмем…
Ф.П. Гааз скончался 16 августа 1853 г. Все его имущество ушло на благотворительность, поэтому хоронили его за счет полиции.
На его могиле, ограда которой обрамлена арестантскими кандалами, высечены строки из Евангелия: «Блаженны рабы те, которых господин, придя, найдет бодрствующими: истинно говорю вам, он, препояшется и посадит их, и, подходя, станет служить им» Ев.
от Луки 12:37.
P.S. Накануне выпуска этого номер газеты мою сумку с почти готовой статьей о Гаазе и со всеми материалами о нем похитили. Честно признаться, я была очень расстроена… Но каким-то непостижимым образом — об этом долго рассказывать — в тот же день мне сумку вернули.
Я не мистик — но я знаю, что Бог вчера и сегодня и вовеки — Тот же. И чудо состоит в том, что Он преобразует и подвигает людей совершать Поступки. Кого-то такой подвиг, как совершил герой этой статьи, а кого-то (цитирую Гааза): «… арестант Алексеев случаем чтения Нового Завета, тронутый Словом Божиим, смирился силою совести и открыл…»
Да откроются наши сердца!
(Haas) - врач-филантроп; родился 24-го августа 1780 г. в немецкой семье в Мюнстерэйфеле, близ Кельна.
Дед его был доктором медицины, отец - аптекарем.
Несмотря на многочисленность семьи (она состояла из пяти братьев и трех сестер) и ограниченность средств, все братья получили прекрасное образование.
Первоначально Г. учился в местной католической церковной школе, затем слушал курсы философии и математики в Йенском университете и, наконец, окончил курс медицинских наук в Вене, где еще специально занимался изучением болезней глаза под руководством известного тогда офтальмолога Адама Шмидта.
Г. был однажды приглашен к заболевшему кн. Репнину, жившему временно в Вене; лечение пошло очень успешно, и благодарный пациент уговорил молодого и талантливого врача поехать вместе с ним в Россию.
С 1802 года Г. поселился в Москве; вначале совершенно незнакомый с русским языком, он быстро освоился на новом месте и, в силу своих основательных знаний в области медицины, приобрел огромную практику.
Его часто приглашали на консультации; двери московских больниц и богоугодных заведений были ему открыты.
Обозревая эти заведения, Г. нашел множество страдающих глазами больных и, всегда отзывчивый к горю и страданию ближнего, с разрешения Московского губернатора Ланского, энергично взялся безвозмездно за их лечение.
Слухи о деятельности молодого искусного врача дошли и до Петербурга; 4-го июня 1807 г. контора Московской Павловской больницы получила приказ, в котором говорилось, что Императрица Мария Феодоровна находит Г. "достойным быть определену в Павловской больнице над медицинской частью главным доктором". Но заняв ответственную и хлопотливую должность главного врача больницы, Г. не переставал заботиться о своих бесплатных больных и всегда находил время для посещения их. За свою деятельность он был представлен Ланским к ордену св. Владимира 4-й степени; этот знак отличия Г. очень ценил и неизменно носил его до смерти на своем поношенном, но всегда опрятном фраке. В 1809 и 1810 гг. Г. предпринял две поездки на Кавказ для ознакомления с тамошними минеральными источниками.
Результатом этих поездок явился изданный Г. в 1811 г. весьма ценный труд: "Ma visite aux eaux d""Alexandre en 1809-1810" (M., 1811, 4°), где он дал Научное и систематичное описание уже известных и вновь им открытых (серно-щелочной в Ессентуках) источников, записал много сделанных им химических, топографических и метеорологических наблюдений, живо нарисовал природу и быт Кавказа; в частых отступлениях и рассуждениях автора звучит глубокое уважение к науке и негодование на ее недостойных и корыстных служителей. 1 июня 1812 г. Г. оставил государственную службу, но уже в 1814 г. поступил в действующую армию, деятельно работал на войне и дошел с нашими войсками до Парижа.
По окончании кампаний он вышел в отставку и поехал в свой родной Мюнстерэйфель, где застал всю семью в сборе у постели умирающего отца. Не долго, однако, Г. пробыл на своей родине; после смерти отца его неудержимо потянуло в Россию, с которой он успел уже сжиться.
Первое время по возвращении в Москву Г. занимался частной практикой и стал вскоре знаменитым врачом, которого всюду приглашали и к которому больные часто приезжали из самых отдаленных местностей, так что, несмотря на свое бескорыстие, он стал обладателем большого состояния: имел суконную фабрику, имение, дом в Москве, ездил, по тогдашнему обычаю, в карете, запряженной цугом четверкой белых лошадей.
Но он не забывал и бедного люда и много уделял времени на прием бесплатных больных, которым помогал не только советами, но часто и деньгами.
В 1825 г. московский генерал-губернатор кн. Голицын обратился к Г. с предложением занять должность московского штадт-физика; после долгих колебаний он принял 14 августа 1825 г. эту должность и со свойственной ему энергией стал деятельно проводить различные преобразования по медицинской части города и вместе с тем горячо бороться с той апатией и тем безразличием, с которыми относились к своему делу его сослуживцы по медицинской конторе.
Много тяжелых минут и огорчений пришлось перенести Г. за короткое время его пребывания на должности штадт-физика; его горячая живая деятельность постоянно сталкивалась с холодной канцелярской инертностью.
И начальство, и сослуживцы были недовольны "беспокойной деятельностью" Г.: пошли жалобы и доносы на него; все, начиная с его иностранного происхождения и кончая тем, что свое жалование штадт-физика он отдавал своему смещенному предшественнику, - ставилось ему в вину, и через год (27 июля 1826 г.) он вынужден был оставить должность и вновь занялся частной практикой. 24 января 1828 г. было разрешено учредить в Москве губернский тюремный комитет, "по представлению и настоянию" кн. Д. В. Голицына.
Князь тщательно подбирал личный состав комитета, несколько раз изменял список лиц, казавшихся ему достойными послужить великому и трудному делу преобразования тюрем, но во всех его списках неизменно стояло имя Г. В 1830 г. Г. был назначен членом комитета и главным врачом московских тюрем (в 1830-1835 гг. он совмещал с этим еще и должность секретаря комитета).
С этого времени, в течение почти 25 лет, все свои силы, всю свою жизнь и все материальные средства отдавал он этой новой деятельности, всецело захватившей его. Он внес в нее искреннюю любовь к людям, непоколебимую веру в правду и глубокое убеждение, что преступление, несчастие и болезнь так тесно связаны друг с другом, что разграничить их иногда совершенно невозможно;
Г. поставил себе целью "справедливое, без напрасной жестокости отношение к виновному, деятельное сострадание к несчастному и призрение больного"; ничто не могло остановить его в неукоснительном стремлении к этой цели: ни канцелярские придирки, ни косые взгляды и ироническое отношение начальства и сослуживцев, ни столкновения с сильными мира сего, ни даже горькие разочарования.
Он был всегда верен своему девизу, высказанному в его книге "Appel aux femmes": "торопитесь делать добро". Раз или два в неделю из Московской пересыльной тюрьмы на Воробьевых горах отправлялись большие партии арестантов в Сибирь; при этих отправках в течение многих лет всегда присутствовал Г.; здесь он впервые воочию познакомился с положением арестантов и их бытом и горячо взялся за дело возможного облегчения их тяжелого положения.
Прежде всего его поразила мучительность и несправедливость способа препровождения ссыльных на пруте: в то время как каторжники шли в одиночку, скованные ножными кандалами, менее важные преступники препровождались на пруте и переносили тяжелую муку, так что как милости просили у начальников, чтобы с ними поступали как с каторжниками.
Г. энергично стал хлопотать об отмене прута, но, несмотря на сочувствие и поддержку кн. Голицына, хлопоты эти долгое время оставались безрезультатными;
Г. тем временем производил опыты замены прута кандалами, но более легкими, чем те, которые существовали до тех пор. Наконец ему удалось изготовить кандалы с цепью, длиною в аршин и весом в три фунта, которые были достаточно прочны, но вместе с тем и не так утомляли в походе закованного в них; Г. обратился с горячим ходатайством к комитету о разрешении перековывать в эти кандалы всех арестантов, проходящих через Москву на пруте; вместе с этим он представлял и средства для заготовки первой партий таких кандалов, обещал и впредь доставлять на них средства от "добродетельных людей" и просил разрешения приспособить для изготовления облегченных кандалов кузницу, уже существовавшую на Воробьевых горах. Пока по этому вопросу шла длинная канцелярская переписка, кн. Голицын решил в Москве ввести новые кандалы для арестантов, которые с восторгом и благодарностью встретили эту реформу и назвали новые кандалы "Гаазовскими". Начальники местных этапных команд с неудовольствием смотрели на нововведение, причинявшее много хлопот, но сам Г. зорко и неустанно следил за делом перековки арестантов и в течение всей своей последующей жизни, за исключением ее последних дней, неизменно присутствовал на Воробьевых горах при отправке каждой партии арестантов.
Когда впоследствии кн. Голицын часто должен был уезжать по болезни за границу, и Г. лишался таким образом его поддержки, начальники стали резко отказывать в просьбах о перековке арестантов.
Но "утрированный филантроп", как назвал Г. командир внутренней стражи Капцевич, продолжал "гнать свою линию" и добился даже освобождения всех дряхлых и увечных арестантов от заковывания.
Видя, как в Москву приходили арестанты с отмороженными руками в тех местах, на которые надевались железные кольца наручников, Г. начал энергично хлопотать об обшивании кожей наручников, чего и добился в 1836 г., когда был издан указ "о повсеместном в России обшитии гаек у цепей кожей". Не менее настойчиво хлопотал Ф. П. об отмене бритья половины головы для не лишенных всех прав состояния.
И эти хлопоты увенчались полным успехом: 11 марта 1846 г. Государственным Советом было отменено поголовное бритье головы и удержано только для ссыльнокаторжных.
Продовольственный вопрос тоже привлекал внимание Г., и когда в 1847 и 1848 гг. последовало временное распоряжение об уменьшении на одну пятую довольства заключенных, он внес "от неизвестной благотворительной особы" 11000 руб. в комитет для улучшения пищи содержавшихся в пересыльном замке. Еще 2 апреля 1829 г. Г. усиленно ходатайствовал перед кн. Голицыным о том, чтобы последний уполномочил его свидетельствовать состояние здоровья всех находящихся в Москве арестантов и подчинил ему в этом отношении полицейских врачей, небрежно относившихся к этому делу; ходатайство его было уважено.
В 1832 г. его заботами и на им же собранные средства на Воробьевых горах была устроена для арестантов больница на 120 кроватей, которая и поступила в его непосредственное заведование.
Здесь мог он оставлять несчастных на некоторое время в Москве "по болезни", мог снимать с них кандалы и давать им возможность собраться с нравственными и физическими силами перед "владимиркой", отогреться душевно и найти утешение и поддержку.
Но не только для больных и слабых, а вообще для всех пересыльных он выхлопотал разрешение останавливаться в Москве на неделю, чтобы была возможность действительно ознакомиться с их нуждами и помочь им. В течение этой недели Г. посещал партию не менее четырех раз. Он выхлопотал также разрешение устроить на другом конце Москвы, а именно за Рогожской заставой, полуэтап, так как первый переход от Москвы до Богородска был очень длинен, а исполнение разных формальностей задерживало выступление партий до 2-3 часов дня. Вот к этому-то Рогожскому полуэтапу подъезжал каждый понедельник, рано утром, Ф. П. в своей старомодной, всей Москве известной пролетке, доверху нагруженной припасами для пересыльных.
Г. обходил арестантов, раздавал им припасы, ободрял, напутствовал их и прощался с ними, часто даже целуя тех, в которых успел подметить "душу живу". А нередко можно было видеть, как он - во фраке, с Владимирским крестом в петлице, в старых башмаках с пряжками и в высоких чулках, а если это бывало зимой, то в порыжелых высоких сапогах и старой волчьей шубе - шагал несколько верст с партией, продолжая свою беседу со ссыльными.
Такое отношение к арестантам возбуждало много неудовольствий против Г., и их последствием было то, что в 1839 г. он был совершенно устранен от свидетельствования пересыльных.
Это распоряжение глубоко оскорбило его, но ничто не могло сломить его энергию и заставить отступить от дела, которое он считал правым.
Опираясь на свое звание и право директора тюремного комитета, Г. так же аккуратно продолжал посещать пересыльную тюрьму и так же горячо заступался за "своих" арестантов.
Его упорство и настойчивость наконец утомили его противников: на "утрированного филантропа" махнули рукой и стали смотреть сквозь пальцы на его деятельность.
Понятно, с какой любовью и глубоким уважением смотрели арестанты на "своего святого доктора", и за всю его "службу" при тюрьме ни одно грубое слово не коснулось его слуха даже в камерах самых закоренелых преступников, к которым он входил спокойно и всегда один. С надеждой на утешение и возможное облегчение их тяжелой участи шли пересыльные в Москву и уходили из нее в далекую Сибирь, унося в сердцах воспоминание о чистом образе человека, положившего свою жизнь на служение несчастному и обездоленному брату. Когда впоследствии до этих людей дошла печальная весть о смерти их заступника, они на свои трудовые гроши соорудили в Нерчинских рудниках икону св. Феодора Тирона с неугасимой перед ней лампадой.
Не менее плодотворна была деятельность Г. и по преобразованию московского губернского тюремного замка, который был в самом ужасном состоянии.
По многократным представлениям Г. кн. Голицын через тюремный комитет разрешил ему в виде опыта перестроить один из коридоров замка хозяйственным способом, и он принялся за дело, не жалея своих средств для ускорения его. В половине 1833 г. часть тюремного замка приняла образцовый, по тому времени, вид: чистые камеры, выкрашенные масляной краской, освещались широкими окнами и были снабжены поднимающимися на день нарами; были устроены умывальники и ретирады, изгнавшие из камер зловонную "парашу"; на дворе был вырыт колодец, а двор обсажен сибирскими тополями.
Г. устроил в тюрьме мастерские: переплетную, столярную, сапожную, портняжную и даже плетение лаптей.
В 1836 г. его трудами и на пожертвования, собранные им же, была устроена, за неимением места в губернском замке, школа для арестантских детей при пересыльной тюрьме;
Г. очень любил детей, часто посещал эту школу, ласкал детей и следил за их успехами.
Он заботился также о духовном просвещении арестантов и постоянно хлопотал перед комитетом о раздаче им Евангелия и книг духовно-нравственного содержания.
Г. на свои собственные средства издал книжку под заглавием: "А. Б. В. христианского благонравия" и раздавал ее всем проходившим через Москву ссыльным.
В этой книжке, начинавшейся текстами из Евангелия и Посланий Апостольских, автор убеждает читателя не смеяться над несчастием другого, не гневаться, не злословить, а главное - не лгать. Благодаря самоотверженным усилиям Г. возникла "полицейская больница для бесприютных" (ныне Александровская больница), которую народ называл Гаазовской.
В 1844 г. 150 больных арестантов были временно переведены в дом Ортопедического института в Мало-Казенном переулке на Покровке.
Дом этот был исправлен и приспособлен для больницы на личные средства Г. и на пожертвования, собранные им же. Сюда же он привозил в своей пролетке тех больных, которых ему иногда во время постоянных разъездов по городу случалось поднимать на улице. Когда впоследствии арестанты были переведены в тюремный лазарет, Г. всеми силами старался сохранить эту больницу для бесприютных больных и добился того, что она была признана постоянным учреждением.
В "своей" больнице Г. завел и "свои" порядки.
Мягкий, деликатный, обходительный, относившийся с искренней любовью к своему делу, он требовал того же и от своих подчиненных; но прежде всего этого он требовал от них правды и не выносил лжи. В своей деятельности Г. находил поддержку в генерал-губернаторах кн. Д. В. Голицыне и кн. А. Г. Щербатове; но с 1848 г., когда генерал-губернатором был назначен гр. Закревский, все просьбы и ходатайства Г. стали признаваться не заслуживающими внимания.
В начале августа 1853 г. Г. заболел (у него сделался громадный карбункул) и сразу выяснилось, что нет никакой надежды на выздоровление.
Он очень страдал, но ни одна жалоба, ни один стон не сорвались с его уст, и 16 августа он умер так же спокойно и тихо, как нес свою многотрудную жизнь. Двадцатитысячная толпа провожала гроб его к месту последнего упокоения на кладбище на Введенских горах. После его смерти в скромной квартирке нашли плохую мебель, поношенную одежду, несколько рублей денег, книги и астрономические инструменты; последние были единственной слабостью покойного, и он покупал их, отказывая себе во всем: после тяжелого трудового дня он отдыхал, глядя в телескоп на звезды.
Оставшаяся после него рукопись "Appel aux femmes", в которой Г., в форме обращения к русским женщинам, излагает те нравственные и религиозные начала, которыми была проникнута его жизнь, издана была его душеприказчиком, доктором А. И. Полем. Г. не оставил после себя никакого состояния.
Но зато велико было то нравственное наследие, которое оставил он людям. Если при жизни сильно было нравственное влияние Г. на москвичей, так что одного его появления перед волнующейся толпой во время холеры 1848 г. и нескольких слов было достаточно, чтобы успокоить эту толпу и заставить ее разойтись, то после смерти светлый образ этого человека может служить всему миру ярким примером, как можно осуществить на земле идеал христианской любви к людям при самых тяжелых жизненных условиях.
И несмотря на это, имя Г. было долгое время в забвении, и только в 1890 г. А. Ф. Кони в своем докладе, прочитанном в С.-Петербургском юридическом обществе, напомнил русскому обществу об одном из замечательных его деятелей. 1 октября 1909 г. Ф. П. Гаазу был открыт памятник во дворе Александровской больницы в Москве, и к этому же времени учреждено "Ольгинское благотворительное общество в память доктора Ф. П. Гааза" с фондом в 20000 рублей.
А. Ф. Кони, "Федор Петрович Гааз". - С. В. Пучков, "К характеристике доктора Ф. П. Гааза". - Профессор И. Т. Тарасов, "Друг несчастного человечества". - Клавдия Лукашевич, "Друг несчастных, доктор Гааз". - Г. С. Петров, "Друг обездоленных, Ф. П. Гааз". - Е. Н. Красногорская, "Друг несчастных Ф. П. Гааз". - "Московские Ведомости", 1853 г. (некролог). - Очерк Лебедева в "Русском Вестнике" за 1858 г. - Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, т. XIV (ст. А. Ф. Кони). - Духовное завещание Ф. П. Гааза напечатано в Сборнике П. И. Щукина (т. X) и перепечатано в "Русском Архиве" (1912 г., № 6). О. И. Давыдова. {Половцов}
Гааз Федор Петрович (наст. имя Фридрих Иосиф) (1780, г. Мюнстерейфель, Южная Германия - 1853, Москва) - врач, общественный деятель. Род. в многодетной и небогатой семье аптекаря, сумевшего дать детям хорошее образование.
Г. учился в католической церковной школе, потом в Иенском ун-те изучал математику и философию, а затем в Венском ун-те окончил курс медицинских наук, специализируясь в глазных болезнях. Успешно вылечив находившегося в Вене рус. вельможу Репнина, Г. по приглашению благодарного пациента отправился с ним и Россию и с 1802 поселился в Москве, быстро приобретя известность и практику. Назначенный в 1807 главным врачом Павловской больницы, Г. в свободное время лечил больных в богадельнях, приютах, за что был награжден Владимирским крестом 4-й степени, к-рым очень гордился. В 1809 - 1810 Г. совершил две поездки на Кавказ, составив описание минеральных вод ("Мое посещение Александровских вод". М., 1811, на французском языке), признанное "первым и лучшим в своем роде". В 1814 Г. был зачислен в действующую рус. армию, был под Парижем, а после окончания заграничного "похода рус. войск вышел в отставку. Г. приехал на родину, успев попрощаться с умиравшим отцом, но его неудержимо тянуло в Россию, к-рую он называл "мое второе отечество". Г. вернулся в Москву, хорошо овладел рус. языком и, занимаясь частной практикой, стал одним из известнейших врачей. В 1825 моек. генерал-губернатор назначил Г. руководителем медицинской конторы, снабжавшей больницы и госпитали медикаментами, но все попытки улучшить работу этого учреждения наталкивались на бюрократические рогатки и Г. был вынужден уйти со службы. Много позже он написал: "До последней степени оскорбительно видеть, сколь много старания прилагается держать букву закона, когда хотят отказать в справедливости!" Возобновленная частная практика позволила Г. приобрести дом в Москве и подмосковное имение с устроенной там суконной фабрикой. Г. вел спокойную жизнь обеспеченного человека: имел великолепный выезд, много читал, переписывался с философом Шеллингом. Жизнь его круто изменилась в 1827, когда он вошел в число членов новоучрежденного "тюремного комитета" и одновременно назначен главным врачом моек. тюрем. Увидев тяжелейшее положение арестантов, Г. нашел смысл жизни в помощи обездоленным, сделав своим девизом слова: "Спешите делать добро!" Г. был убежден, что между преступлением, несчастьем и болезнью есть тесная связь, а поэтому к виновному не нужно применять напрасной жестокости, к несчастному должно проявить сострадание, а больному необходимо призрение. Г. удалось облегчить страдания людей в тюрьмах и на этапе, за что он получил прозвище "святой доктор". В 1848, когда в Москве свирепствовала холера. Г., совершая больничный обход, при всех поцеловал первого появившегося холерного больного в губы, чтобы доказать невозможность заразиться этой болезнью таким способом. До конца жизни Г. доказывал личным примером, что любовью и состраданием можно воскресить то доброе, что сохранилось в озлобленных людях. Ни канцелярское бездушие, ни ироническое отношение сильных мира сего, ни горькие разочарования не остановили этого благородного и честного человека. На благотворительность ушло все его имущество, и когда нужно было его хоронить, то пришлось это сделать за счет полиции. В последний путь Г. провожали до 20 тыс. москвичей всех сословий и состояний.
9 января 2016 года в главном католическом соборе Москвы отслужили мессу по успешному завершению первого этапа процедуры причисления доктора Гааза к лику святых. Почему в Москве и почему в католическом соборе? Это необыкновенная история, которую мы начали рассказывать в предыдущем номере.
Продолжение. Начало в № 3 (177)
Ещё при жизни называли немецкого врача Фёдора Петровича Гааза (Friedrich Joseph Haass, 1780-1853), работавшего в Москве, «святым доктором». Известен он под этим именем и сейчас. Когда я, придя в Москве на Введенское, называемое обычно «немецкое», кладбище посетить могилы родных, спросила у цветочницы в ларьке у ворот, не слышала ли она о «святом докторе», та ответила: «О докторе Гаазе? Конечно». Рассказала, как найти его могилу и добавила: «Там всегда много цветов».
Действительно, могилу найти было несложно – она в самом центре кладбища на центральной аллее. Над строгой серой гранитной глыбой – тёмный крест. Установлен портрет доктора с известным его изречением «Спешите делать добро» и биографической справкой. На ограде – цепи, в память о созданных Гаазом кандалах. Много цветов.
Предыдущую статью мы закончили на назначении доктора Гааза главным тюремным врачом. Вид арестантов, нечеловеческие условия их содержания явились для него таким потрясением, что отныне все свои силы духовные и физические, всё своё огромное состояние он отдал на дело облегчения участи «несчастных», как называл заключённых.
Тюрьмы
На Воробьёвых горах, где сейчас высится здание Московского университета, во времена Гааза находилась пересыльная тюрьма. Сюда прибывали арестанты из 24 губерний России и после короткой остановки для оформления документов продолжали пеший путь в Сибирь. Число ссыльных составляло от 6 000 до 18 000 в год. Став главным тюремным врачом, Гааз получил в своё ведение и эту тюрьму. По нескольку раз в неделю он бывал в ней, беседовал с каторжанами, выслушивал, старался облегчить их душевные и физические страдания. Арестанты отвечали ему благодарностью. Посетившая в 1847 году пересыльную тюрьму супруга посла Великобритании леди Блумфильд записывает: «Этот чудесный человек (Гааз) посвятил себя им (заключённым) уже восемнадцать лет и приобрёл среди них большое влияние и авторитет. Он разговаривал с ними, утешал их, увещевал, выслушивал их жалобы и внушал им упование на милость бога, многим раздавал книги…» Далее она описывает процедуру отправления заключённых по этапу: «Перед отходом партии была перекличка. Арестанты начали строиться, креститься на церковь, …потом стали подходить к Гаазу, благословляли его, целовали ему руки и благодарили за всё доброе, им сделанное. Он прощался с каждым, некоторых целуя, давая каждому совет и говоря ободряющие слова… Тяжёлое, но неизгладимое впечатление!»
Поскольку первый переход по Владимирскому шоссе был длинен и труден, по идее и настоянию Гааза был устроен полуэтап у Рогожской заставы. Гааз приезжал и сюда, снова прощался со ссыльными, одаривая их на дорогу продуктами и книгами Священного писания и «духовно-нравственного содержания», которые, как он считал, помогут страждущим обрести, насколько возможно, душевный покой.
По ходатайству Фёдора Петровича при тюрьме на Воробьёвых горах была построена церковь и создана больница на 120 коек. Здесь доктор мог оставлять «по болезни» заключённых, дав им возможность набраться сил перед трудной дорогой. Вместо положенной недели задерживал их порой на две-три, а то и дольше. Это вызвало недовольство начальства, повлекло долгую и тяжёлую борьбу, наветы и нарекания на доктора. «В чём вред моих действий? – оборонялся Гааз. – В том ли, что здоровье (арестантов) сохранено? Что душевные недуги некоторых по возможности исправлены? …Материнское попечение о них может отогреть их оледеневшее сердце и вызвать в них тёплую признательность!» Таково его твёрдое убеждение, руководившее действиями при исполнении «любимого занятия – заботы о больных и арестантах».
Забота эта принимала самые разные формы. Так, в журналах московского тюремного комитета записано с 1829 по 1853 годы 142 ходатайства Гааза о пересмотре дел и о помиловании. Не только в комитет обращался «святой доктор», борьбу за облегчение участи осуждённых он вёл повсюду. Рассказывают, что при посещении московской тюрьмы императором Николаем I Гааз опустился перед ним на колени, прося освободить от ссылки больного старика, и не поднимался, пока государь не помиловал «несчастного». Многим он помогал материально из личных средств и собранных у благотворителей. Содействовал созданию приюта для выходящих из тюрем, школы для детей заключённых, устраивал на воспитание детей умерших арестантов.
Назначенный в 1840 году главным врачом Екатериненской больницы Фёдор Петрович осуществил её ремонт, в том числе и на собственные средства. Большие преобразования он внёс и в устройство «московского губернского замка» (ныне – Бутырская тюрьма). По его указанию были увеличены оконные проёмы, устроены туалеты и умывальники, в покрашенных светлой масляной краской камерах установлены нары (до этого спали вповалку на полу), открыты мастерские, вырыт во дворе колодец, обеспечивший собственное водоснабжение тюрьмы, посажены во дворе деревья.
Кандалы
Когда доктор Гааз приступил к деятельности в тюремном комитете, его до глубины души потрясла существовавшая тогда практика пересылки заключённых «на пруте»: около десяти человек попарно наручниками приковывали к одной металлической палке (пруту). Так они вынуждены были двигаться вместе, волоча слабых, умирающих, а порой и мёртвых. В этой смычке они находились постоянно и в дороге, и на отдыхе, и при отправлении естественных нужд. Сейчас и представить себе такой ужас трудно!
Гааз со свойственной ему горячностью принялся за преобразование этой системы. Он разработал новые облегчённые кандалы весом немногим более килограмма и длиной в три четверти метра. Опробовал их на себе, проходя в них по комнате расстояние равное одному этапу. В таких кандалах можно было передвигаться значительно легче и не быть связанным с другими одной «упряжкой». В народе они получили название «гаазовских». Внедрение изобретения потребовало от энтузиаста немалых сил и многолетней борьбы. При поддержке московского генерал-губернатора он организовал, наконец, перековку арестантов в кандалы нового образца в пересыльной тюрьме на Воробьёвых горах. Пожертвовал собственные деньги на изготовление новых кандалов и лично контролировал перековку при отправлении по этапу каждой партии ссыльных. Но до поступления арестантов в Москву прут по-прежнему применялся. Железные наручники натирали раны, зимой вызывали обморожения. Для этих несчастных добился Гааз осуществления по всей России обшивки наручников кожей.
Полицейская больница для бесприютных
Так называлась больница, созданная неустанными усилиями доктора Гааза, получившая в народе название «гаазовская». Сюда помещали подобранных на улице бедняков. Здание больницы было отремонтировано на личные средства доктора и найденных им пожертвователей. Лечебница была рассчитана на 150 коек, но нуждающихся становилось всё больше, иногда их число почти вдвое превышало предусматриваемое изначально.
Доктор Гааз, поселившийся в маленькой двухкомнатной квартирке при больнице, при недостатке мест брал больных к себе. Московский генерал-губернатор, узнав об этих нарушениях, вызвал доктора и строго приказал сократить число пациентов до нормы. Вместо ответа Гааз опустился на колени и горько зарыдал. Губернатор отступил, и больше о «нарушениях» никто вопрос не поднимал. За время работы доктора Гааза в больнице – с 1844 по 1853 годы – через неё прошли около 30 000 человек. Выписываемых определяли в богадельни или на работу, иногородних снабжали деньгами на дорогу до дому.
Кончина
Фёдор Петрович, несмотря на большие физические и нравственные нагрузки, всю жизнь был неутомим, отличался отменным здоровьем. Но на 73-м году нагрянула неожиданная смертельная болезнь. «У него сделался громадный карбункул, — пишет А.Ф. Кони, – и вскоре надежда на излечение была потеряна». Тем не менее, «несмотря на болезнь, — вспоминает современница, — благообразное старческое лицо его выражало, по обыкновению, доброту и приветливость, он не только не жаловался на страдания, но вообще ни слова не говорил ни о себе, ни о своей болезни, а беспрестанно занимался своими бедными, больными, заключёнными… только раз сказал он своему другу доктору Полю: «Я не думал, чтобы человек смог вынести столько страданий».
Когда Гааз почувствовал приближение конца, он велел открыть двери своей квартиры, чтобы все желающие могли свободно прийти и проститься с ним. Работники пересыльной тюрьмы просили своего священника отслужить молебен за здравие больного доктора. Но можно ли в православной церкви молиться за католика? Отец Орлов обратился за советом к митрополиту Филарету и получил ответ: «Бог благословил молиться обо всех живых, и я тебя благословляю!» Филарет и сам приехал к умирающему проститься. Скончался Фёдор Петрович 16 августа 1853 года. На похороны собралось до 20 тысяч человек, гроб несли на руках через всю Москву — от квартиры на Покровке до немецкого кладбища в Лефортово. Хоронили Гааза за казённый счёт — всё своё состояние он потратил на помощь бедным.
Память о «святом докторе» жива уже полтора столетия. Долгое время созданные им кандалы и полицейскую больницу называли в народе «гаазовскими». В 1909 году во дворе этой больницы установлен памятник. На нём надпись – девиз «святого доктора»: «Спешите делать добро».
