Литературные чтения: «Мир поэзии Афанасия Фета».10-й класс. Фет Афанасий Афанасьевич 

Появление структурализма датируют 1926 годом, когда чешский лингвист Вилем Матезиус основал «Чешский лингвистический кружок». Через два года на Первом международном конгрессе лингвистов (Гаага, 1928) был оглашен манифест структуралистов, а с 1929 г. вплоть до начала Второй мировой войны издаются труды пражан соответствующей ориентации. Быстрому распространению структуралистских воззрений способствовал и основанный в Дании (Копенгаген, 1939) В. Брендалем и Л. Ельмслевым журнал «Акты лингвистики», ставший международным органом нового направления.

К середине XX в. в разных странах оформилось несколько направлений структурализма, различающихся тематикой и концептуальным своеобразием. Они получили «двойные» обозначения – по странам (центрам) и по теоретическим установкам: Пражский структурализм (функциональная лингвистика), Копенгагенский структурализм (глоссематика), Американский структурализм (дескриптивная лингвистика); свои варианты структурализма появились в Швейцарии (Женева), Англии (Лондон), в СССР.

Необычайно быстрому восхождению структурализма и изначальному его разнообразию способствовали два обстоятельства: 1) его идеи и базовые положения присутствовали в лингвистических теориях Бодуэна де Куртенэ и Фердинанда де Соссюра, 2) каждая школа из богатейшего арсенала идей своих предшественников облюбовала для дальнейшей проработки определенную часть и, не «разбрасываясь» и не размениваясь, четко определила для себя главные ориентиры и центральные направления исследовательской деятельности.

Из учений Бодуэна де Куртенэ и Фердинанда де Соссюра и их прямых последователей были взяты: положение о полной самостоятельности языкознания, которое имеет своим главным предметом язык и должно заниматься только им (причем изучать его «в самом себе и для себя»); системная организация языка в целом (как замкнутой системы) и отдельных его ярусов, звеньев, подсистем, парадигм и более мелких ячеек; установка на синхронию, на изучение языка в какой-то определенный период, в одновременном горизонтальном срезе.

Не отрицая возможности структурного изучения языка в диахронической перспективе (что было осуществлено в более позднее время), структуралисты-первопроходцы сосредоточились на синхронии, а некоторые из них даже на пан-хронии (напр., представители глоссематики).

Соссюр виделв каждой единице языка означающее (напр., в слове – его внешний облик, звучание) и означаемое (значение слова, его внутреннее содержание); в дальнейшем структуралисты и их последователи эти две стороны языкового знака обычно называли «планами»: «план выражения», «план содержания» (термины, предложенные Л. Ельмслевым). «Целеустановкой в употреблении слова является, конечно, функция (по мнению «пражцев»), а не зависимость» [Лоя 1968: 185], как считают математики и отразил в своей «глоссематике», или «алгебраической лингвистике», Л. Ельмслев.

25. ПРАЖСКАЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ШКОЛА - одно из основных направлений структурной лингвистики. Центром

деятельности П. л. ш. был Пражский лингвистич. кружок (создан в 1926, организационно распался в нач. 50-х гг.). Творч. расцвет относится к 30-м гг. Кроме чехословацких филологов, таких, как

B. Матезиус (организатор и глава кружка), Б. Трнка, Б. Гавранек, Й. Вахек, Я. Мукаржовский, позднее В. Скаличка, Й. М. Коржинек, П. Трост и др., в кружок входили питомцы Моск. ун-та Н. С. Трубецкой, Р. О. Якобсон, а также

C. О. Карцевский, близкий женевской школе. Творчески связанными с П. л. ш. были сов. ученые П. Г. Богатырев, Г. О. Винокур, Е. Д. Поливанов, Б. В. Томашевский, Ю. Н. Тынянов. Пражцы издавали собств. «Труды» («Travaux du Cercle linguistique de Prague», 1929-39) и журн. «Slovo a sloves-nost», перешедший в 1953 (в связи с организационным распадом кружка) в ведение Чехословацкой АН. Идейным предшественником П. л. ш. является Ф. де Соссюр, с именем к-poro связано представление о языке как частном случае семиотич. систем (см. Семиотика). Однако мн. положения П. л. ш. связаны и с собственно чеш. лингвистич. традицией и высказывались представителями П. л. ш. задолго до ее организационного оформления и до опубликования «Курса общей лингвистики» де Соссюра. Концепция П. л. ш. испытала также влияние рус. лингвистич. традиции, в частности идей Ф. Ф. Фортунатова (см. Московская фортунатовская школа), Л. В. Щербы [см. Петербургская (ленинградская) школа] и особенно И. А. Бодуэна де Куртенэ (см. Казанская лингвистическая школа).

Первое систематич. изложение программы П. л. ш.- в тезисах, предложенных 1-му съезду славистов (Прага, 1929). Их осн. идея - представление о языке как о функциональной системе, т. е. как о «системе средств выражения, служащей какой-то определенной цели». Развивая идею системной организации языка, П. л. ш. отвергла взгляд Соссюра о непреодолимости преград между синхронией и диахронией, настаивая на системном подходе к эволюции языка, с одной стороны, и на динамич. концепции языка, рассматриваемого в синхронном аспекте,- с другой ‘ (см. Система языковая).

С наибольшей полнотой н последовательностью структурно-функциональная концепция П. л. ш. воплощена в исследованиях звуковой стороны языка; пражцы обосновали новый раздел науки о языке - фонологию, сыгравшую первостепенную роль в развитии структурной лингвистики. Центр, место в фонологич. концепции П. л. ш. (систематизированной в труде Трубецкого «Основы фонологии», 1939) занимает понятие оппозиции (см. Оппозиции языковые), предполагающее разложимость членов оппозиции на частью общие («основание для сравнения»), частью различные элементы. С данной концепцией оппозиции связано понимание фонемы как определ. совокупности «дифференциальных признаков», т. е. тех свойств фонетич. субстанции, к-рые отличают противопоставленные фонемы друг от друга. Принципиальное обращение к фонетич. признакам (явившееся, между прочим, выражением непризнания пражцами ведущей роли дистрибуции при определении языковых единиц) - отличит, черта пражской фонологич. концепции, противопоставляющая ее «чистому дистрибуциона-лиэму» дескриптивистов и особенно глос-ссматнков, считавших, что «субстанциональные> свойства не могут быть непо-средств. предметом исследования структурной лингвистики.

Понятия и методы, разработанные на фонологич. материале, были применены в работах представителей П. л. ш. к другим областям лингвистич. исследования. В работах Якобсона о грамматич. оппозициях была поставлена задача поисков единого семантич. инварианта каждого из членов морфологич. категории, обосновывался тезис о непременной бн-нарности лингвистич. (в т. ч. грамматич.) оппозиций, выдвигалась идея неравноправности членов морфологич. корреляции (связанная с соотв. наблюдениями рус. грамматистов и с идеей Трубецкого о неравноправности членов фонологич. корреляции).

Наиболее существенным вкладом П. л. ш. в синтаксис явилось учение Матсзиуса об актуальном членении предложения, в основе к-рого лежит мысль о принципиальном различии между двумя возможными способами анализа предложения: формальным членением, выделяющим подлежащее и сказуемое и раскрывающим грамматич. структуру предложения, и членением на «тему» и «рему», выявляющим его «функциональную перспективу».

П. л. ш. выдвинула как одну из осн. проблем изучения вопросы, связанные с отношением между языком и действительностью, а также между языком и окружающими его структурами. В рамках П. л. ш. возникла теория «функциональной диалектологии>, были выдвинуты понятия «спец. язык» и «функциональный стиль»: спец. язык определяется общей целью нормализов. совокупности языковых средств, а функциональный стиль - конкретной целью данной языковой манифестации. Из спец. языков наибольшее внимание привлекал «по-этич. язык» (т. е. язык худож. лит-ры), отличающийся от др. спец. языков своей общей направленностью к поэтич. (или эстетич.) функции, к-рая делает центром внимания саму структуру языкового знака, тогда как «коммуникативные» языки преследуют «цели, выходящие за прелелы языкового знака». Подчеркивание автономности поэтич. языка в концепции П. л. ш. (испытавшей заметное влияние рус. «формальной школы») принимало иногда полемически утрированные формы. Совр. чеш. продолжатели пражских традиций предпочитают теперь говорить не о спец. поэтич. языке, но о худож. стиле, к-рый не противопоставлен др. функциональным стилям, хотя и не стоит с ними в одном ряду.

Функциональный подход к языку нашел отражение в активной практич. деятельности представителей П. л. ш. В их работах в области языковой культуры был заложен фундамент нормативной лингвистич. деятельности, задачей к-рой было признано стремление «развивать в литературном языке те качества, которых требует его специальная функция». Выдвижение и терминологич. разграничение понятий «норма» и «кодификация > («норма> - это совокупность устойчивых средств, объективно существующих в языке, «кодификация» - постижение и обнаружение нормы, т. е. первый термин обозначает объективный предмет науч. деятельности, обозначаемой вторым термином) дало теоретич. обоснование аитипуристич. деятельности П. л. ш.

Деятельность П. л. ш. сыграла важную роль в истории яз-знания. Она оказала н продолжает оказывать существенное влияние иа развитие мировой лингвистики. Осн. идеи П. л. ш. не утратили актуальности и в настоящее время. Общим достоянием лингвистич. науки стало, в частности, признание лингвистич. значимости элементарных фонологич. признаков (играющих особенно важную роль в генеративной фонологии). Широкое признание получила «динамическая» концепция языка, обоснованная в трудах Вахека, Ф. Данеша и др., тезис об «открытом» характере языковой системы, включающей наряду с «центральными» (системными, регулярными) также и «периферийные» элементы. В числе плодотворно развиваемых в совр. лингвистике понятий, выдвинутых представителями П. л. ш., - понятия маркированности / немаркированности языковых единиц (подвергшееся в нек-рых концепциях определ. модификации по сравнению с оригинальной пражской концепцией). Успешно развивают традиции П. л. ш.- как в Чехословакии (школа Я. Фир-баса), так и в др. странах - совр. исследователи функциональной перспективы предложения, объединяющие соотв. результаты пражской школы с новейшими достижениями в изучении интонации.

26. Структурализм изучающий словесное искусство как такую систему, элементы которой способны к интеграции и трансформации, возник под влиянием смежных дисциплин (в первую очередь лингвистики, семиотики, логики, этнологии) и за счёт переосмысления наследия русского ОПОЯЗа, феноменологической эстетики (см. Феноменология, P. Ингарден) и пр. Пражский лингвистический кружок, центр деятельности одного из трёх основных направлений структурной лингвистики. Создан в 1926, организационно распался в начале 50-х гг.; наибольший творческий подъём - 30-е гг.; в кружок входили чехословацкие филологи: В. Матезиус - организатор и глава П. л. к., Б. Гавранек, Б. Трнка, И. Вахек, Я. Мукаржовский, В. Скаличка, И. Коржинек, П. Трост, А. В. Исаченко и др., а также Н. С. Трубецкой, Р. О. Якобсон, С. О. Карцевский. Творчески связанными с П. л. к. были советские исследователи П. Г. Богатырев, Г. О. Винокур, Е. Д. Поливанов, Б. В. Томашевский, Ю. Н. Тынянов. Первое систематическое изложение программы П. л. к. - в тезисах, предложенных 1-му Международному съезду славистов (Прага, 1929). Их основная идея - представление о языке как о функциональной системе, т. е. как о системе средств выражения, служащей какой-либо определённой цели. Там же предложено оригинальное решение вопроса о соотношении синхронии и диахронии, указаны новые возможности применения сравнительного метода (не только в отношении родственных языков), выдвинуты новые задачи исследования функциональных стилей и функциональных языков и т.д. С наибольшей полнотой и последовательностью структурно-функциональная концепция П. л. к. была воплощена в исследованиях звукового аспекта языка; фонология пражцев сыграла первостепенную роль в развитии структурной лингвистики. Помимо работ по синхронной фонологии (в первую очередь - труд Трубецкого "Основы фонологии", 1939), важны исследования по исторической фонологии, опровергавшие тезис Ф. де Соссюра о непреодолимости преград между синхронией и диахронией, а также работы по "фонологической географии", заложившие фундамент современных типологических исследований. Понятия и методы, разработанные на фонологическом материале, представители П. л. к. пытались использовать также в области грамматики и поэтики. Вклад П. л. к. в морфологию - исследование характера грамматических оппозиций, в синтаксис - теория актуального членения предложения. Концепции современных продолжателей традиций П. л. к. в Чехословакии характеризуются представлением о языке как о динамической структуре, как о системе систем в движении.

27. Зародившись почти одновременно с пражской, копенгагенская разновидность структурализма была представлена такими учеными, как Луи Ельмслев, В. Брёндаль, X. Ульдалль; эта школа и самим названием, и терминологией порывала связи с традиционным языкознанием. Ее принципы изложены в книге Ельмслева «Основы лингвистической теории» (1943). Главное для этих лингвистов – отношения между знаками языка, а не сами знаки: структура – это «чистые отношения чистых форм» (по учению логического позитивизма Р. Карнапа). Глоссематиков не интересует ни жизнь и история естественных языков, ни разница между естественными и искусственными языками, далеки они и от решения прикладных задач. Кажется, что в этом направлении нет ничего хорошего, но это не совсем так: «Положительное в глоссематике: 1) ведущая роль теории; 2) обобщение конкретных языковых структур; 3) глоссематика впервые указала путь синтеза языкознания с символической логикой и семиотикой» [Лоя 1968: 195]. Структурализм входил в научный обиход быстро и решительно, хотя не все принимали его безоговорочно (см., напр., критику в адрес Соссюра и структуралистов в брошюре Р.А. Будагова «Из истории языкознания. Соссюр и сосюрианство». Изд-во МГУ, 1954. с. 25–32). Совсем не принят Соссюр и структурализм японской традицией. До сих пор нет единого мнения о том, что способствовало его выдвижению в число «главных» [Лоя 1968: 178] направлений языкознания XX в. и чем объяснить его скорый закат, спустя всего полстолетия. Так, В.А. Виноградов, автор аналитической статьи о «Структурной лингвистике» в «Лингвистическом энциклопедическом словаре» пишет: «Структурная лингвистика сложилась в 20-30-х гг. 20 в. как особое направление, отличное от господствовавшего в конце 19 в. младограмматического направления». В своем развитии она прошла два этапа: первый – с момента ее возникновения и примерно до начала 50-х гг., который характеризовался преимущественным вниманием к «структуре плана выражения как более доступной строгому описанию»; второй – с 50-х до 70-х гг. (для которого характерен «поворот к изучению плана содержания и к динамическим моделям языка, в частности, развивается трансформационный анализ в грамматике»). Но с 70-х гг. она «перестает существовать как обособленное направление, противостоящее «традиционному» языкознанию» [ЛЭС: 497].

Главным в учении Соссюра и в структурализме, начавшем свое шествие в 20-е гг. и, как сказано выше, прекратившем существование в 70-е гг., было положение о системности языка. Конечно, системная организация языка замечалась и ранее. Нельзя отказать в таком подходе к описанию языка авторам «Всеобщей и рациональной грамматики» 1660 г. А. Арно и К. Лансло и даже Панини, создателю древнеиндийского «Восьмикнижия» (V в. до н. э.). И если как-то фиксировать вполне сознательный учет системного строения языка и его отдельных звеньев (подсистем), то надо вспомнить И.А. Бодуэна де Куртенэ, который за полстолетия до организационно оформившегося структурализма, в 1870 г., в вступительной лекции Петербургского университета говорил о системе и о фонеме как функциональной единице языка, а восемь лет спустя Ф. де Соссюр в своем «Мемуаре…», т. е. «Исследовании о первоначальной системы гласных в индоевропейских языках» подчеркивал: «…в поле нашего зрения оказывается система гласных в целом и что она-то и должна быть обозначена на заглавной странице нашего труда» (выделено мною. – В.Б. [Соссюр 1977: 303]). Скромно обозначив свою проблему «индоевропейским а», он подчеркнул, что «вопрос об а связан с рядом проблем фонетики и морфологии, одни из которых всё ещё ждут своего разрешения, а другие даже не поставлены» (с. 303). Речь идет о том, что решение одного вопроса связано с множеством других – как фонетических, так и морфологических, т. е. исследование всегда системно. Напомним, что именно в этой работе 21-летний Соссюр (1878) сделал открытие, ставшее эпохальным (оно подтвердилось в 1916 г. при прочтении тохарских текстов).

Почему бы не появиться структурному (структуральному) языкознанию в 70-е гг. XIX в.? Не подошло время. Гении опередили его. Симптоматично, что в 1911 г., за пять лет до выхода «Курса общей лингвистики» Соссюра, В. Матезиус, устраняя фактор времени и связанные с ним изменения, выходил на синхронное изучение языка, т. е. на системно-структурную лингвистику. Но его начинание не было подхвачено: «массовая» лингвистика еще не созрела.

Потребовался толчок и вспышка такой силы и яркости, какой мог получиться лишь от соединения «системности» и «синхронности» с включением третьего компонента – «функции». Всё это соединилось в небольшом по объему «Курсе» Соссюра, написанном просто, образно, захватывающе. Книга стала бестселлером: ее издают в 1922 г., затем в 1931-м, 1942-м, 1954-м и (в шестой раз!) в 1962 г. В 1928 г. ее переводят на японский язык и к 1950 г. издают четырежды, в 1931 г. переводят на немецкий и издают дважды. В 1933 г. появляется русский перевод (A.M. Сухотина), в 1945 г. – курс выходит в Аргентине на испанском, где его переиздают пять раз, в США – на английском (1959), в 1961 г. в Варшаве на польском (перевод Кр. Каспшик, предисловие Витольда Дорошевского), в 1967 г. – на итальянском (в переводе и с комментариями Туллио де Мауро) и на венгерском, в 1969 г. на сербохорватском, в 1970 г. на шведском (с предисловием Б. Мальмберга).

В Советской России идеи «Курса общей лингвистики» стали известны уже в 1918 г. через С. Карцевского, сделавшего в Москве доклад на диалектологической комиссии Академии Наук, и С.И. Бернштейна, выступившего в Петрограде в декабре 1923 г. на лингвистической секции Института литератур и языков Запада и Востока [Соссюр 1977: 28–29]. В последующие сорок лет единственным источником суждений о взглядах Ф. де Соссюра для большинства отечественных лингвистов был первый перевод его «Курса» на русский язык, сделанный в 1933 г.

У структурализма, как и у сосюрианства, во всех странах были сторонники и противники. Чаще всего их критиковали за методологию, за отказ от исторического подхода к языку (см. упомянутую выше работу Р.А Будагова, а также книгу А. А. Ветрова «Методологические проблемы современной лингвистики. Критический анализ основных направлений структурализма», М., 1973). Но и позже было немало публикаций как «за», так и «против» структурализма в целом и отдельных его школ. Одним из последних было выступление В. Живова и А. Тимберлейк «с тезисами для дискуссии» – «Расставаясь со структурализмом» [Вопросы языкознания 1997: № 3: 3-14].

Конечно, логически стройного и концептуально четкого, хотя и одностороннего, структурализма, каким он был в первые пять-шесть десятилетий, не стало. Но сохранился и усовершенствовался его метод, используемый ныне в теории оппозиций (оппозитивный метод – Ю.С. Степанов), в генеративной грамматике, в функциональной лингвистике, в компонентном анализе. Чтобы обозначить новый период, а, по существу, новое содержание системно-структурных исследований, стали употреблять термин структурная лингвистика, а ее метод стал использоваться не только в сравнительно-историческом языкознании, социолингвистике, психолингвистике, но и в литературоведении (ср. «французский структурализм» Леви-Строса, Барта и пр.) и других гуманитарных науках – в истории, социологии, этнологии.

28. Неогумбольдтианство, направление в современном зарубежном языкознании, восходящее к взглядам В. Гумбольдта. Сторонники Н. считают, что язык конституирует представления индивидуума о внешнем мире. Считая язык проявлением "национального духа", Н. стремится показать, что люди, говорящие на разных языках, по-разному воспринимают действительность и действуют в ней; т. о. "картина мира" зависит от особенностей строения языка, которое определяет характер мыслительной деятельности человека. Эта точка зрения связана с идеалистическими позитивистскими философскими течениями. Основные направления Н. представлены школой Л. Вайсгербера в ФРГ и работами американских учёных, развивающих так называемую гипотезу Сепира – Уорфа.

Неогумбольдтианство.

Вильгельм фон Гумбольдт: отношение человека к предметам «целиком обусловлено языком». Язык определяет результаты деятельности человеческого мышления, мировоззрение. Каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти только,.. если вступаешь в другой круг (изучаешь другой язык). Эти теории развиваются не только в Германии (Трир, Ипсен, Гартман), но и в Америке.

Язык - это «промежуточный мир», стоящий между человеком и внешним миром и фиксирующий в своей структуре, в своей лексике особое национальное мировоззрение. Язык – это «первичная действительность». Каждый народ имеет специфическую картину мира, характер которой определяется конкретным языком.

В США проблема соотношения языка и мышления, языка и культуры тесно связана с изучением языков и культуры американских индейцев. Ученые наблюдали, что культура американских индейцев так же своеобразна, как и язык.

Ученые Сепир и Уорф выдвинули гипотезу о возможности влияния языка на мышление, мировоззрение, культуру. Гипотеза получила название гипотезы лингвистической относительности. «Люди находятся под влиянием того конкретного языка, который является средством общения в данном обществе. Мы слышим, видим и воспринимаем те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы данного общества предполагают данную форму выражения».

Язык определяет характер (тип) мышления. Грамматика языка формирует мысль, это средство анализа и синтеза впечатлений человека. Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Например, рус. «утро» отличается от англ. morning, рус. «сутки» нет соответствия ни в романских, ни в германских языках, рус. «бамбук» не сравнится с 13 вьетнамскими названиями.

П.В. Чесноков выступает с критикой неогумбольдтианства, утверждая, что если познавательные возможности людей и определяются чем-то, то не системой языка, а самой действительностью, практическими потребностями людей. От языка зависит не сама мысль, а форма этой мысли. В немецком языке нет слова, соответствующего русскому умывальник, так как немцы не знают умывальников нашего типа. Но в случае необходимости немец может познать данное устройство, дать ему описательное определение.

29. Неогумбольдтианство, направление в современном зарубежном языкознании, восходящее к взглядам В. Гумбольдта. Сторонники Н. считают, что язык конституирует представления индивидуума о внешнем мире. Считая язык проявлением "национального духа", Н. стремится показать, что люди, говорящие на разных языках, по-разному воспринимают действительность и действуют в ней; т. о. "картина мира" зависит от особенностей строения языка, которое определяет характер мыслительной деятельности человека. Эта точка зрения связана с идеалистическими позитивистскими философскими течениями. Основные

направления Н. представлены школой Л. Вайсгербера в ФРГ и работами американских учёных, развивающих так называемую гипотезу Сепира – УорфаЭтнолингвистика

Казанская лингвистическая школа

Казанская лингвистическая школа сложилась в конце 1870-х - начале 1880-х годов в Казанском университете. Два главных ее представителя - И.А. Бодуэн де Куртенэ и Н.В. Крушевский. Поскольку оба были поляками, принято считать Казанскую лингвистическую школу направлением польской науки. Однако существовала она в России, ее представители писали по-русски (работы И.А. Бодуэна де Куртенэ на польском и немецком языках относятся к более позднему времени), а в состав школы входили и русские ученые, ученики И.А. Бодуэна де Куртенэ, прежде всего В.А. Богородицкий (1857-1941).

К основным принципам Казанской школы относятсяследующие: строгое различение звука и буквы; разграничение фонетической и морфологической членимости слова; недопущение смешивания процессов, происходящих в языке на данном этапе его существования, и процессов, совершающихся на протяжении длительного времени; первоочередное внимание к живому языку и его диалектам, а не к древним памятникам письменности; отстаивание полного равноправия всех языков как объектов научного исследования; стремление к обобщениям (особенно у И.А. Бодуэна де Куртенэ и Н.В. Крушевского); психологизм с отдельными элементами социологизма.

30. Этнолингвистика (от греч. éthnos - племя, народ и лингвистика), антрополингвистика, этносемантика, направление в языкознании, занимающееся исследованием взаимоотношений языка и культуры (этнической психологии). Зародилась в конце 19 - начале 20 вв. в США в связи с интенсивными этнографическими исследованиями индейских племён Северной и Центральной Америки. Первоначально Э. стремилась получить данные из истории общественных отношений первобытных народов путём исследования соответствующих явлений языка (Л. Г. Морган, Ф. Боас, А. Л. Крёбер, Э. Сепир, Б. Малиновский и др.). Одним из объектов Э. была терминология родства, на которой испытывались новые методы лингвистического анализа (например, компонентный). В середине 20 в. начали исследоваться другие сферы лексики и уровни языка. Был установлен факт тесной взаимосвязи явлений языка (например, способов структурирования языкового значения) с нелингвистическими явлениями культуры - гипотеза Э. Сепира и Б. Уорфа о т. н. языковой относительности - о воздействии языка на формирование системы представлений человека об окружающем мире.

31. Советское языкознание 20-30 годов. Основные направления, школы, проблемы.

Впервые десятилетия после Октябрьской революции в советском языкознании можно выделить несколько направлений, осуществлявших исследовательскую работу на разных теоретических принципах. Все они, однако, в большей или меньшей степени были объединены общей задачей построения марксистского языкознания, хотя само понимание путей его построения было у них неоднородным. По сути говоря, вопрос о сущности методологических основ марксистского языкознания был основным в многочисленных и часто горячих дискуссиях первых двух десятилетий советского языкознания. В качестве основных участников этой дискуссии, стремившихся отстоять свои теоретические положения не столько голословными декларациями, сколько конкретной исследовательской практикой, следует назвать следующие направления: Во-первых, большую группу крупных языковедов, иногда весьма последовательно, а иногда с некоторыми индивидуальными видоизменениями продолжавших традиции Московской и Казанской школ (Д. Н. Ушаков, В. А. Богородицкий, Г. А. Ильинский, М. М. Покровский, С. П. Обнорский, А. М. Селищев, Е. Д. Поливанов, М. Н. Петерсон, М. В. Сергиевский, А. М. Пешковский и др.). В области методической они в основном отстаивали принципы традиционного сравнительно-исторического языкознания.

Во-вторых, создателя «нового учения» о языке, или яфетидологии, Н. Я. Mappa и его последователей. Это направление резко порвало с научной традицией науки о языке, объявив ее «буржуазной», и на основе вульгарно трактуемых «материалистических» положений сделало попытку создать совершенно оригинальную лингвистическую концепцию.

В-третьих, ученика Н. Я. Марра и продолжателя его работы по выработке теоретических принципов «нового учения» о языке - И. И. Мещанинова, деятельность которого (а также и примыкающих к нему лингвистов) характеризуется отказом от крайних выводов Н. Я. Марра, отходом от многих его принципиальных положений и стремлением найти пути примирения с некоторыми направлениями советского и зарубежного языкознания.

В-четвертых концепцию Л. В. Щербы. Ученик И. А. Бодуэна де Куртене в петроградский период его деятельности, Л. В. Щерба в послеоктябрьское время своей научной деятельности развивает ряд интересных и плодотворных идей, обеспечивающих ему самостоятельное положение в советской науке о языке. Школа Л. В. Щербы, имеющая большое количество последователей, оказала значительное влияние на последующее формирование советского языкознания.

Наряду с этими главными направлениями существовали также и иные, деятельность которых либо была очень непродолжительна и малопродуктивна, либо была представлена весьма тесным кругом языковедов. Промежуточное в теоретическом отношении (между традиционным языкознанием и яфетидологией) положение занимала чрезвычайно воинственная, но быстро распавшаяся группа «Языкофронт» или «Языковедный фронт» (Г. Д. Данилов, Я. В. Лоя, Рамазанов и др.). Положения социологической школы нашли отражение в деятельности Р. О. Шор (см., в частности, ее книгу «Язык и общество», Москва, 1926). Заслуживает упоминания также Опояз (Общество изучения теории поэтического языка, существовавшее с 1914 по 1923 г.). Само по себе оно не оказало сколько-нибудь заметного влияния на формирование советского языкознания. Но некоторые его члены, переселившиеся в Чехословакию, способствовали созданию Пражского лингвистического кружка и возникновению функциональной лингвистики.

Ввиду того что в настоящем разделе внимание сосредоточивается на основных направлениях советского языкознания 20 - 30-х годов, только они и представлены работами и извлечениями из работ соответствующих авторов.

Первое из названных направлений, несомненно, было наиболее плодотворным в данный период и дало значительное количество основательных исследовательских работ. В этих работах дело не сводится лишь к простому приложению принципов Московской и Казанской школ к изучению вновь вовлекаемого материала (в первую очередь русского языка); в них осуществляется дальнейшее совершенствование и развитие этих принципов. Вместе с тем выдвигаются новые проблемы (в этой связи, в частности, следует упомянуть дискуссию об описательном языкознании и о внедрении его в качестве особой дисциплины в вузовское преподавание) и происходило творческое осмысление тех вопросов, которые находились в центре внимания мировой науки о языке того времени. Первое (дискуссия об описательном языкознании) находит свое отражение в статье А. М. Пешковского «Объективная и нормативная точка зрения на язык», а второе (проблемы общего языкознания в истолковании рассматриваемого периода) - в статье Г. О. Винокура «О задачах истории языка» (данная работа была опубликована в 1941 г., но фактически отражает положение в советском языкознании 30-х годов). Наконец, представители этого, направления вели острую борьбу за принципы сравнительно-исторического языкознания с «яфетической теорией». Эта сторона их деятельности, пожалуй, наиболее яркое выражение находит в также приводимой ниже полемической статье Е. Д. Поливанова.

Александр Матвеевич Пешковский (1878 - 1933) сам называл грамматические системы Потебни и Фортунатова в качестве фундамента своих теоретических построений. Объединение этих двух научных традиций с наибольшей ясностью ощущается в основном и широко известном труде А. М. Пешковского «Русский синтаксис в научном освещении» Грамматические работы А. М. Пешковского отличаются оригинальностью мысли и характеризуются исключительной тонкостью анализа. Он выступал в защиту положения о целостности системы языка («Язык не составляется из элементов, а дробится на элементы. Первичными для создания фактами являются не самые простые, а самые сложные, не звуки, а фразы... Поэтому нельзя, собственно, определять слово как совокупность морфем, словосочетание как совокупность слов, а фразу как совокупность словосочетаний. Все определения должны быть выстроены в обратном порядке») и против внезапных трансформаций языка («Язык не делает скачков»). A.M. Пешковский всячески подчеркивал «консервативность» (т. е. устойчивость) и нормативность языка (собственно, доминирование парадигматического аспекта над синтагматическим) и обосновывал этим необходимость создания описательного языкознания. Большой заслугой А. М. Пешковского является исследование грамматической функции интонаций. Много внимания уделял он вопросам стилистики и орфографии. Особо следует оговорить огромную работу А. М. Пешковского в области методики преподавания русского языка, где ему принадлежат не только теоретические работы (см. указанные выше сборники), но и большое количество школьных учебников.

Евгений Дмитриевич Поливанов (1890 - 1937) был не только лингвистом-теоретиком, но и одаренным японистом, китаеведом и тюркологом, создавшим в каждой из этих областей своей работы значительное количество оригинальных и отличающихся богатством мыслей и материалов трудов. Лингвистическая концепция Е. Д. Поливанова во многом складывалась под влиянием И. А. Бодуэна де Куртене, но включила также много элементов социологического направления, ряд положений которого он фактически предвосхитил в своих многочисленных статьях.

Структурализм – методология социально-гумани­тарного познания, свя­занная с обнаружением и описанием структур в различ­ных областях культуры, социальной жизни. Термин «структура» в структура­листском контексте опре­деляется как реально существующая форма мышле­ния, схема движения мысли, укорененная в подсознательных пластах психики человека. Такого рода струк­туры квалифицируются как порождающая основа социальных, культурных, ан­тропологических явлений и процессов. Соответст­венно, методологический стандарт структурализма базируется на принципе структуралистского редук­ционизма – сведения социокультурной и антрополо­гической реальности к ре­альности структурной. Эвристические возможности структурализма оценива­ются его адептами высоко - он квалифицируется как способ объяснения непо­нятных явлений культуры. Структурализм не ограни­чивается открытием мен­тальных структур, лежащих в основании различного рода антропологических, социальных, культурных феноменов, в его рамках сформулирована оригиналь­ная концепция общества, культуры.

Рассмотрим основные принципы и исследовательские процедуры струк­туралистского подхода.

Исходным теоретико-методологическим положением структурализма является представление о наличии у человека универсальных инвариантных, бессознательных ментальных структур, организующих и упорядочивающих жизнедеятельность человека и общества и выступающих в роли основных ме­ханизмов реакции человека на комплекс воздействий природной и культурной среды. Физический мир, в структуралистской картине мира, есть сырье, кото­рое перерабатывается универсальными психофизическими механизмами чело­века в артефакты. Бессознательное, выступающее как комплекс ментальных структур, рассматривается структуралистами как основа порядка, который за­дается людьми в вещах и ситуациях, как внутренний закон. Бессознательные ментальные структуры действуют как механизмы, регулирующие деятельность человека.

Важнейший постулат структурализма - бессознательные структуры объективируются в символические формы . Символом называется объект, сте­реотип поведения, слово, указывающее на некоторую значимую для человека область реальности – природную или созданную людьми. Процессы порожде­ния символов обозначаются как кодирование. Каждая область социокультур­ной жизни имеет собственную символизацию. Способность к формированию символов – неотъемлемое качество человека, а правила образования символи­ческих объектов универсальны для человека. Человек – маркер, одинаковые явления он метит одинаковыми знаками. Таким образом, культура есть сово­купность знаково-символических систем.Она формируется в результатена­полнения пустых бессознательных структур, которые есть культурное априори, знаково-символическим содержанием. Культурное творчество рассматривается как символотворчество, а сама культура как совокупность текстов. Язык, ми­фология, религия, искусство, традиции квалифицируются как знаково-симво­лические системы, как тексты, построенные исходя из универсальных струк­турных закономерностей. На первом месте в системе гносеологических ориен­тиров структурализма стоит язык как знаково-символическая система. Струк­турализм направляет усилия, в первую очередь, на постижение организованных объектов через изучение структур их понятийного аппарата – языка. Язык слу­жит не только моделью, но и основой смысла. Одна из фундаментальных идей структурализма - слово учреждает реальность. Соответственно, важнейший структуралистский принцип – принцип языкового редукционизма.

Ключевой принцип структурализма - принцип выделения универсальных способов внутренней организации культуры, общества, человека . С позиций структурализма - структуры рассматриваются как формы мышления одинако­вые для всех типов культуры, общества. Отталкиваясь от этой идеи, структура­листы выдвигают тезис: культуры невозможно классифицировать с позиций единой шкалы развития, поскольку они есть вариации, обусловленные наложе­нием различных конфигураций «пустых структур» на неоднородный «природ­ный материал». Культурная динамика квалифицируется структуралистами как следствие постоянной верификации человеком представлений об окружающем мире и изменения в результате этой верификации принципов комбинаторики внутри подсознательных структур, но не самих структур.

Структурализм отличает стремление сделать строго-научным социально-гуманитарное знание. Структуралисты отказываются от иррациональных под­ходов к исследованию бессознательной умственной деятельности. Последняя, в их представлении, обладает структурной упорядоченностью. Соответственно усилия исследователя должны быть направлены на изучение всеобщих схем и законов деятельности человеческого интеллекта. Структуралистское исследо­вание культуры предполагает наличие строгой научной основы, использование точных методов естественных наук, математического моделирования, форма­лизации, компьютеризации. Главный идеолог структурализма К. Леви-Стросс утверждал, что: «Нет точных и естественных наук, с одной стороны, социаль­ных и гуманитарных наук – с другой. Есть два подхода, из которых только один имеет научный характер – подход точных и естественных наук, изучаю­щих человека как часть мира. Другой подход (социальных наук) значим по­стольку, поскольку лишь использует техники точных наук, но отношения, их связывающие, - внешние, а не внутренние. По сравнению с точными естествен­ными науками социальные находятся в положение клиентов, а гуманитарные пытаются стать учениками». Но как только ученики подрастают, становится ясно, что «науками они могут стать, только перестав быть гуманитарными» (1).

В рамках структурализма сформировалось особое направление исследо­вательской мысли, в русле которого не человек, но безличные структуры оказа­лись в центре внимания. Структурализм, таким образом, есть дегуманизация науки. Человек рассматривался как пункт пересечения структур, направляю­щих его деятельность. Цель структуралистских исследований заключается в том, чтобы обнаружить за осознаваемыми образами, посредством которых че­ловек понимает историческое становление инвентарь бессознательных, всегда ограниченных по числу возможностей структур. Леви-Стросс полагал, что ко­нечная цель гуманитарных наук не в том, чтобы создать человека, а в том, чтобы его растворить.

Цель структуралистской методологии - выявление и научное познание бессознательных мыслительных структур путем сравнительного структурного анализа знаковых систем, понимаемых как культурные тексты. Эта цель реали­зуется посредством решения следующих задач: раскрытия комбинаторных ме­ханизмов, преобразующих внешние воздействия - стимулы среды - во внут­ренние индивидуальные представления - концепты; экспликация механизмов, регулирующих преобразование концептов в знаки и символы, которыми чело­век отвечает на воздействие среды; выделение необходимых концептов; соот­несение их с коммуникативной ситуацией; выбор и использование знаковых средств для формирования символа. Структурализм ориентирует исследователя на поиск общих принципов культурного упорядочения человеческого опыта, понимаемого как построение знаковых и символических систем; выявление ло­гики порождения, строения и функционирования сложных объектов человече­ской духовной культуры. Он тесно связан с семиотикой - наукой о знаках и семантикой - наукой о значениях.

Основные процедуры структуралистской методологии :

а) Анализ различных культурных текстов, направленный на выявление за знаковым и смысловым многообразием структурного единства текстов, порож­денного универсальными для человека правилами образования символических объектов.

б) Выделение из всего корпуса культурных текстов и знаковых систем тех, в которых можно увидеть определенные сходные черты, предполагающие наличие внутренней структуры.

в) Выделение минимальных элементов структуры - пары оппозиционных концептов, связанных устойчивыми отношениями. Концепт – смысл, представ­ление.

г) Сравнительный анализ выделенных элементов - сегментов или оппози­ций, направленный на экспликацию стабильных правил преобразования внутри и между оппозициями, для того, чтобы в дальнейшем моделировать примене­ние этих правил на всех возможных вариантах оппозиций данного комплекса текстов.

д) Верификация, полученных путем подобного анализа комбинаторных механизмов на более широком круге знаковых систем и культурных текстов для того, чтобы в итоге образовать структурированный комплекс правил, инва­риантных для любой знаковой системы (текста), а, следовательно, максимально приближенный к искомым глубинным психическим структурам.

Структурализм выдвигает тезис: история есть результат объектива­ции бессознательных структур. Структуралистское понимание истории осно­вано на идее, согласно которой история не имеет смысла, поскольку в ней пра­вят не люди, а бессознательные структуры.

В сборнике 1850 г. сфера непосредственно гражданских эмоций оказывается начисто исключенной из круга поэтических тем. Вместе с тем ряд отдельных произведений этого сборника и целых циклов, входящих в него, косвенно, через посредство сложной цепи ассоциаций, отражает самосознание человека 40-х гг., ощущающего свою связь с эпохой.

Начало сборника носит почти демонстративный, программный характер. Само название первого цикла — «Снега» — вводит читателя в мир русской природы и таких ее проявлений, которые дают основание противопоставить красоту этой природы канонизированному в искусстве «полуденному» — греческому и итальянскому пейзажу.

Стихотворение, открывающее сборник, говорит об особенном характере эстетического восприятия природы поэтом, о том, что ему кажется прекрасной мрачная и дисгармоничная стихия северного пейзажа, что это ощущение прекрасного неотделимо от его любви к родине:

Я русский, я люблю молчанье дали мразной,

Под пологом снегов как смерть однообразной,

Леса под шапками иль в инее седом,

Да речку звонкую под темносиним льдом.

Как любят находить задумчивые взоры

Завеянные рвы, навеянные горы,

Былинки сонные — иль средь нагих полей,

Где холм причудливый, как некий мавзолей,

Изваян полночью, — круженье вихрей дальных

И блеск торжественный при звуках погребальных!

Глубина лирического переживания поэта, смысловое ударение, которое падает на первые слова первого его стиха, станут особенно ощутимы, если мы вспомним, что начало стиха и сборника — «Я русский» — стояло в резком противоречии с личной судьбой автора.

Поэт вырос в семье русского барина А. Н. Шеншина и с детства был уверен в том, что Шеншин его отец. Однако в отрочестве он внезапно узнал о своем «сомнительном» происхождении, о том, что должен считаться сыном немца Фета, которого никогда не видел.

В прошении, которое он подал в университет, он вынужден был писать: «Родом я из иностранцев». Этот биографический подтекст, мучительный для поэта, придает первому стихотворению сборника двойной смысл: стихотворение раскрывает особое эстетическое ви́дение «сына севера», любящего свою мрачную родину, и вместе с тем доказывает, что автор, столь преданный родному краю, действительно сын своей земли.

Духовный мир поэта, отраженный в этом стихотворении, парадоксален. Фет создает трагический, дисгармоничный образ природы севера. Пустынность, мертвенность зимнего простора и одиночество затерянного в нем человека выражены в этом стихотворении и через общий колорит картины и через каждую ее деталь.

Сугроб, возникший за ночь, уподобляется мавзолею, поля, занесенные снегом, своим однообразием навевают мысль о смерти, звуки метели кажутся заупокойным пением. Вместе с тем эта природа, скудная и грустная, бесконечно дорога поэту.

Мотивырадости и печали, смерти и любви слиты в стихотворении. Лирический герой, а в конечном счете и сам поэт, любуется мрачным простором ледяной пустыни и находит в нем не только своеобразный идеал красоты, но нравственную опору. Он не брошен, не «заключен» в этот суровый мир, а порожден им и страстно к нему привязан.

В этом плане стихотворения «Снегов», в особенности же стихотворение «Я русский, я люблю молчанье ночи мразной...» может быть сопоставлено с незадолго до него написанной знаменитой «Родиной» Лермонтова.

Отличие восприятия родного простора у Фета от того, которое выразили в своих произведениях Лермонтов и (в «Мертвых душах») Гоголь, состоит в бо́льшей пространственной ограниченности его образов.

Если Гоголь в лирических отступлениях «Мертвых душ» озирает как бы всю русскую равнину с вынесенной наверх, над нею, точки зрения, а Лермонтов видит обширную панораму родины глазами едущего по ее бесконечным дорогам и полям странника, Фет воспринимает природу, непосредственно окружающую его оседлый быт, его дом.

Его зрение замкнуто горизонтом, он отмечает динамические изменения мертвой зимней природы именно потому, что они происходят на хорошо известной ему в мельчайших подробностях местности: «Как любят находить задумчивые взоры Завеянные рвы, навеянные горы <...> иль средь нагих полей, Где холм причудливый <...> Изваян полночью, — круженье вихрей дальных...», — пишет поэт, знающий, где были рвы, занесенные снегом, отмечающий, что ровное поле покрылось сугробами, что за ночь вырос холм, которого не было.

Поэт окружен особой сферой, «своим пространством», и это-то пространство и является для него образом родины.

Этот круг лирических мотивов отражен, например, в стихотворении Фета «Печальная береза...». Образ березы в стихотворениях многих поэтов символизирует русскую природу. «Чета белеющих берез» и в «Родине» Лермонтова предстает как воплощение России.

Фет изображает одну березу, которую он ежедневно видит в окно своей комнаты, и малейшие изменения на этом обнаженном зимой, как бы омертвевшем на морозе дереве для поэта служат воплощением красоты и своеобразной жизни зимней природы родного края.

Пространству, окружающему поэта, сродному ему, соответствует определенная нравственная атмосфера. В четвертом стихотворении цикла «Снега» картине мертвенной зимней природы с проносящейся сквозь метель тройкой придан колорит балладной таинственности.

Ветер злой, ветр крутой в поле

Заливается,

А сугроб на степной воле

Завивается.

При луне на версте мороз —

Огонечками.

Про живых ветер весть пронес

С позвоночками.

Здесь, как и в стихотворении «Я русский, я люблю...», поэт создает картину русской зимы при помощи образов сугроба, навеянного метелью, снежной вьюги в поле.

Столбы, отмеряющие версты на большой дороге, Пушкин и Гоголь видели глазами путешествевника, несущегося на «борзой» тройке:

И версты, теша праздный взор,

В глазах мелькают как забор.

(Пушкин. «Евгений Онегин»)

(Гоголь. «Мертвые души»)

Фет видит их во время ночного пешего блуждания по полю. Перед ним один столб, покрытый «огонечками» инея. Тройка проносится мимо него, и лишь ветер доносит звон бубенцов, возвещающий о том, что неведомый и мгновенный посетитель пустынного, родного поэту угла помчался далее «считать версты».

Через ряд циклов сборника проходят мотивы грусти и любви к оружающему, духовного родства с ним. Глагол «люблю» формирует концепцию и структуру первого стихотворения цикла «Снега»; в третьем стихотворении цикла мы опять встречаем: «Но, боже! Как люблю я Как тройкою ямщик кибитку удалую Промчит — и скроется...» (155). И пятое стихотворение цикла — «Печальная береза...» — пронизано мотивами любви, родства с окружающей природой («Люблю игру денницы Я замечать на ней...» (156) и т. д.). Седьмое стихотворение прямо начинается словами: «Чудная картина, Как ты мне родна...» (157). Здесь, как и в третьем стихотворении, возникает образ тройки («И саней далеких Одинокий бег») — образ, подчеркивающий «оседлость», неподвижность, замкнутость лирического субъекта в свое, ограниченное пространство, через которое проносятся сани далекого путника.

Дом поэта составляет центр пространства, природы, которая изображается в его пейзажной лирике. Поэтому в стихах его часты упоминания о том, что поэт созерцает природу в окно.

Своеобразие поэтического восприятия природы, присущее Фету, передано в его стихотворении «Деревня». По своей композиционной структуре и в значительной степени по поэтической идее оно близко к первому стихотворению цикла «Снега» (тема любви к родным местам).

Люблю я приют ваш печальный,

И вечер деревни глухой...

Поэт любит деревню как мир, окружающий милую ему девушку, являющийся ее «сферой». Взор поэта как бы кружит по этой сфере, сначала описывая внешнюю ее границу по горизонту, затем приближаясь к малому кругу внутри этого круга — дому, заглядывая в него и находя в этом кругу еще один — «тесный круг» людей за чайным столом.

Поэт любит природу и людей, окружающих девушку, звуки и игру света вокруг нее, ароматы и движение воздуха ее леса, ее луга, ее дома. Он любит кошку, которая резвится у ее ног, и работу в ее руках.

Все это — она. Перечисление предметов, заполняющих «ее пространство», деталей обстановки и пейзажа нельзя рассматривать как дробные элементы описания. Недаром стихотворение носит собирательное название «Деревня», т. е. мир, составляющий живое и органическое единство. Девушка — душа этого единства, но она неотделима от него, от своей семьи, своего дома, деревни. Поэтому поэт говорит о деревне как о приюте всей семьи («Люблю я приют ваш печальный...»).

Внутри этого поэтического круга для поэта нет иерархии предметов — все они равно ему милы и важны для него. Сам поэт становится его частью, и у него открывается новое отношение к самому себе. Он начинает любить себя как часть этого мира, любить свои собственные рассказы, которые отныне делаются принадлежностью нравственной атмосферы, окружающей девушку, и открывают ему доступ к центру круга — ее глазам, к ее душевному миру.

Вместе с тем, хотя произведение и рисует «пространство», — а это его главный поэтический образ, — поэт воспринимает его во времени. Это не только «деревня», но и «вечер деревни глухой», и поэтическое изображение передает течение этого вечера от «благовеста» до восхода месяца, время, дающее возможность не раз долить и выпить самовар, рассказать «сказки» «собственной выдумки», исчерпать темы разговоров («речи замедленный ход») и добиться наконец того, чтобы «милая, застенчивая внучка» подняла на гостя глаза.

Здесь параллелизм «смолкающих пташек» и медленной беседы людей, а также света месяца и дрожанья в этом свете чашек имеет двойное значение. Это явления, расположенные «рядом» в пространстве и во времени.

Необычайную остроту ощущения движения в природе и поразительную новизну приемов ее поэтического воссоздания продемонстрировал Фет в стихотворении «Шепот, робкое дыханье...». Первое, что бросается в глаза и что сразу было замечено читателями, — отсутствие глаголов в этом стихотворении, передающем динамику ночной жизни природы и человеческих чувств.

Поэт изобразил ночь как смену многозначительных, полных содержания мгновений, как поток событий. Стихотворение повествует о том, как ночь сменяется рассветом и в отношениях между влюбленными после объяснения наступает ясность. Действие развивается параллельно между людьми и в природе. Параллелизм в изображении человека и природы как типичная черта поэзииФета отмечался неоднократно исследователями творчества Фета (Б. М. Эйхенбаум, Б. Я. Бухштаб, П. П. Громов).

В данном случае этот параллелизм выступает как основной конструктивный принцип построения стихотворения. Создав четкую, предельно обнаженную композицию и пользуясь особым методом описания, как бы «высвечивающего» наиболее значительные, «говорящие» детали картины, поэт вкладывает в предельно сжатый, почти невероятно малый объем стихотворения весьма широкое содержание.

Так как в не антологических, лирических стихотворениях Фет считает для себя кинетичность, движение объектов изображения более существенным их признаком, чем пластичность и форму, он заменяет подробное описание броской деталью и, активизируя фантазию читателя недосказанностью, некоторой загадочностью повествования, заставляет его восполнять недостающие части картины.

Да эти недостающие части картины для Фета не столь уж важны. Ведь действие развивается, как бы «пульсируя», и он отмечает те содержательные мгновения, когда в состоянии природы и человека происходят изменения.

Движение теней и света «отмечает» течение времени. Месяц по-разному освещает предметы в разные периоды, моменты ночи, а появление первых лучей солнца возвещает наступление утра. Так же и выражение освещаемого изменчивым светом ночи и утра лица женщины отражает перипетии пережитых за ночь чувств. Самая сжатость поэтического рассказа в стихотворении передает краткость летней ночи, служит средством поэтической выразительности.

В последней строке стихотворения происходит окончательное слияние лаконичного повествования о событиях жизни людей и природы. «Заря» — начало нового дня жизни природы и человеческих сердец. Эта строка, заканчивающая стихотворение на «открытом дыхании», скорее похожа на начало, чем на конец в привычном смысле слова.

Такая особенность окончаний стихотворений характерна для Фета, рассматривающего любое душевное состояние или любую картину природы как фрагмент бесконечного процесса. В стихотворении «Шепот, робкое дыханье...» полная лирических событий летняя ночь рисуется как прелюдия, начало счастья и радостного дня новой жизни.

История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.

Россия может гордиться своими лирическими поэтами. Из ныне живущих первое место… принадлежит Фету… Владимир Соловьев Афанасий Фет… Его поэзия свежа и трепетна, она волнует наше воображение, вызывает глубокие мысли, дает почувствовать красоту и благозвучность русского слова. Когда я впервые прочитала его лирическую пьесу “Шепот, робкое дыханье…”, то почувствовала какое-то особое настроение, прилив жизненной силы. Шепот, робкое дыханье, Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья… Именно это стихотворение стало “самым фетовским”, своеобразным поэтическим “автопортретом”. Ведь это просто чудо! Стихотворение построено на одних назывных предложениях, ни одного глагола. Только предметы и явления, которые следуют одно за другим. В то же время предметным и вещественным стихотворение не назовешь. Это и есть, может быть, самое удивительное неожиданное. Предметы у Фета непредметны. Они существуют не сами по себе, а как знаки чувств и состояний. Они чуть светятся, мерцают. Называя ту или иную вещь, поэт вызывает у нас не конкретное представление о самой вещи, а ассоциации, которые привычно могут быть с нею связаны, главный смысл – между словами, за словами. Именно за словами развивается и основная тема стихотворения: чувство любви, чувство тончайшее, невыразимое: Ряд волшебных изменений Милого лица, В дымных тучках пурпур розы, Отблеск янтаря, И лобзания, и слезы, И заря, заря! Так о любви до Фета еще никто не писал. Тема старая, более того – вечная. А от фетовских строк веет свежестью и новизною. Фет писал: “Под новизною я подразумеваю не новые предметы, а новое их освещение волшебным фонарем искусства”. И вот читаем его стихотворение “Я пришел к тебе с приветом…”: Я пришел к тебе с приветом, Рассказать, что солнце встало, Что оно горячим светом По листам затрепетало; Рассказать, что лес проснулся… Необычно уже само начало стихотворения, необычно по сравнению с принятой тогда нормой в поэзии. Ведь начальная фраза фетовского стихотворения совсем неточная и даже не совсем правильная: “Я пришел к тебе с приветом, /Рассказать…”. Позволил бы себе так сказать Пушкин? Но именно эта неточность создает не только неожиданные, но и яркие, волнующие образы. Создается впечатление, что поэт вроде бы специально и не задумывается над словами, а они сами к нему пришли. И это оказывает сильное художественное воздействие. А как прекрасен его пейзаж! Перед нами предстает русская весна: Уж верба вся пушистая Раскинулась кругом; Опять весна душистая Повеяла крылом. Мы чувствуем, как радуется приходу весны поэт, как волнуется и блаженствует его душа. Сколько голосов на лугу, в саду, в поле славят лето! Пение птиц, звон ручья, треск кузнечиков, жужжание пчел сливаются в радостную музыку. Строчки Фета вбирают ее в себя и тоже начинают звучать напевно, мелодично. Даже у ночной тишины есть своя музыка: Ночь нема, как дух бесплотный, Теплый воздух онемел… А вот картинка зимы в современной Фету деревне. Невольно обращаешь внимание, сколько подробностей деревенского быта любовно запечатлел Фет. Вот утро севера – сонливое, скупое – Лениво смотрится в окно – и серый дым ковром Тихонько стелется над кровлею с коньком. Строчки у стихотворения длинные, неторопливые – ведь они изображают “сонливое” зимнее утро. У Фета нет деревьев, растений, птиц и насекомых вообще. Его флора и фауна всегда конкретны и определенны. В поэзию входят наблюдения человека, который определяет по голосу не только то, какая птица поет, но и где она находится: И слышу я, в изложине росистой Вполголоса скрипят коростели. Новизна изображения явлений природы у Фета связана с уклоном к импрессионизму, именно этот стиль давал возможность заострить и умножить изобразительную силу слова. Вот начало стихотворения: Над озером лебедь в тростник потянул, В воде опрокинулся лес, Зубцами вершин он в заре потонул, Меж двух изгибаясь небес. Лес описан таким, каким он представился взгляду поэта: лес и его отражение в воде даны как одно целое, как лес, изогнувшийся между двумя вершинами, потонувшими в заре двух небес. Поэт очень музыкален, его стих часто уже самим подбором звуков создает у нас то или иное настроение. “Что не выскажешь словами, звуком на душу навей”, – писал Фет. Его поэзия завораживает нас своим звучанием. Она отражает живую жизнь, одновременно раскрывая внутренний мир человека, красоту русской природы, воспитывает любовь к русским просторам, выражает радость и светлую восторженность. Афанасий Фет вошел в историю русской поэзии как оригинальный поэт-лирик, мастер лирической миниатюры. Его стихи поражают яркостью и сочностью красок, большим эмоциональным накалом. И как не согласиться с высокой оценкой мастерства А. А. Фета, данной Н. Г. Чернышевским: “Кто не любит его, тот не имеет поэтического чувства”.

(Пока оценок нет)

Другие сочинения:

1. Так уж сложилось, что русский язык для меня – один из самых сложных учебных предметов и… один из самых любимых. Да, да! Один из самых любимых. Если сказать об этом моим одноклассникам, то кто-то, возможно, удивится: “Как можно любить эти Read More ......
2. С именем И. С. Тургенева в нашем сознании связано представление о великолепном мастере слова, в совершенстве владеющем богатствами русского языка, рисующем изумительно точные картины русской природы и жизни русских людей. В произведениях Тургенева мы не найдем прямых авторских оценок описываемой Read More ......
3. Я прекрасно помню свою первую встречу с книгой Михаила Афанасьевича Булгакова “Мастер и Маргарита”. После чтения у меня осталось странное впечатление: “Мне ужасно понравилось! Но я… ничего не поняла”. Нет, конечно, кое-что я поняла. Я безоговорочно доверилась автору, фантазеру и Read More ......
4. Фет в лучшие свои минуты выходит из пределов. указанных поэзией, И смело делает шаг в нашу область… Это не просто поэт, а скорее Поэт-музыкант, как бы избегающий таких тем, Которые легко поддаются выражению словом. П. И. Чайковский Афанасий Афанасьевич Фет Read More ......
5. Автор “Слова” превратил этот частный, хотя и трагический по своим последствиям эпизод русско-половецких войн в событие общерусского масштаба; не случайно он призывает прийти на помощью Игорю не только тех князей, которые были в этом непосредственно заинтересованы, так как их уделы Read More ......
6. Одним из центральных образов романа М. А. Бул­гакова “Мастер и Маргарита” является образ Масте­ра, глубинный смысл которого во многом раскрывает­ся в эпизоде знакомства героя с поэтом Иваном Без­домным. Знакомство происходит в клинике Стравинского. Уже в первых репликах разговора довольно полно Read More ......
7. Ответить на этот вопрос и просто, и в то же время трудно. Просто, потому что все как будто бы знают, каким должен быть друг: прежде всего верным и преданным, а еще добрым, честным, смелым, отзывчивым, таким, который не побоится сказать Read More ......
8. Моим любимым стихотворением великого русского поэта Афанасия Афанасьевича Фета является его произведение “Я пришел к тебе с приветом…”. Считается, что из всех поэтов России, изучать Фета наиболее сложнее остальных. У поэта была не самая обычная и простая судьба, она была Read More ......

Его я считаю мастером русского слова