А.В. Петров. Идея «органического развития» в трактате Г.Р. Державина «Рассуждение о лирической поэзии, или Об оде

- - - - - - - - - - -

В. А. Западов. Работа Г. Р. Державина над "Рассуждением о лирической поэзии"

"Рассуждение о лирической поэзии, или об оде" - итоговое литературно-теоретическое произведение Г. Р. Державина - разделило общую драматическую судьбу рукописного наследия поэта.

Печатание трактата было начато в "Чтении в Беседе любителей русского слова" в 1811 г. (кн. 2) и продолжено в следующем году (кн. 6). Затем публикация последовательного текста прервалась. Лишь в 14-й книге (1815 г.) появились фрагменты из очередной части "Рассуждения", предваренные авторской заметкой:

"Почтенные посетители благоволили слышать рассуждения мои в 1-й и 6-й книжке "Чтения в Беседе любителей русского слова" о древней и средних веков лирической поэзии. По порядку теперь должно бы говорить о новейшей, то есть: о кантате, оратории, сонете, мадригале, триолете, рондо, серенаде, опере, балладе, стансе, романсе и простой песни , в чем они различествуют между собою и что в них сочинители наблюдать должны; но как это более относится к классическому наставлению учеников и навело бы, может быть, скуку, то предоставя себе такое рассуждение напечатать вообще в особой книжке, здесь скажется только об опере, а паче героической, каковых природных еще почти у нас нет, и также о самом последнем степени лиры, т. е. о простой песни, в чем оная разнится с одою; ибо о сих обоих родах нигде и ничего не случалось мне читать на отечественном языке".

Эти три публикации более чем на столетие определили судьбу и датировку "Рассуждения о лирической поэзии".

В 1816 г. Державин скончался, и обещанная "отдельная книжка" "Рассуждения" не появилась. К собранию сочинений поэта (основной корпус которого состоял из произведений, вошедших в пять частей издания 1808-1816 гг.) "Рассуждение о лирической поэзии" было присоединено Н. А. Полевым в штукинском издании 1845 г., причем датировка трактата полностью определялась публикациями. В "Хронологической росписи сочинений Державина", составленной Полевым, значатся под 1811 г. "Рассуждение о лирической поэзии", под 1815 - "Окончание рассуждения о поэзии".

Тот же текст и те же даты воспроизведены в академическом издании сочинений Державина под редакцией Я. К. Грота (см.: Гр., 7, 516-611). Вопреки собственной декларации, объявлявшей в числе обязательных "главных черт" издания ") Пересмотр текста по рукописям" (Гр., 1, IX), Я. К. Грот абсолютно пренебрег державинскими рукописями и повторил текст журнальных публикаций. Таким образом, громадное количество ошибок, содержавшихся в публикациях, было воспроизведено в академическом издании и канонизировано его авторитетом.

Нельзя, однако, не обратить внимания на приведенное выше предуведомление Державина к публикации 1815 г. Из него недвусмысленно вытекает, что в 14-й книге "Чтения" печатаются лишь фрагменты большой работы. Между тем в издании Грота нет ни слова, которое бы ответило на вопрос, продолжил ли Державин "Рассуждение".3 Лишь в биографии поэта мимоходом замечено, что оно "осталось неконченным" (Гр., 8, 919).

Только в 1933 г., в обзоре рукописей Державина, Г. А. Гуковский указал на существование среди бумаг поэта в ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина "второй части" трактата и кратко охарактеризовал ее. При этом, отметив "фигуру умолчания" у Грота, Гуковский заявил: "Между тем продолжение "Рассуждения" было написано и вполне закончено Державиным; более того: оно было подготовлено к печати". Однако за полгода до появления тома "Литературного наследства" в свет вышел сборник стихотворений Державина в издании "Библиотеки поэта" - под редакцией и с примечаниями того же Г. А. Гуковского. Из примечаний видно, что, извлекая из продолжения "Рассуждения" отдельные стихотворения для публикации, исследователь еще не успел разобраться в материале и не видел, что та рукопись, из которой он выбирал стихи, и является "окончательным текстом" державинского трактата.

По-видимому, большая популярность издания "Библиотеки поэта" привела к тому, что многие исследователи не заметили изменения точки зрения Г. А. Гуковского на "Рассуждение". Во всяком случае, до настоящего времени в ряде работ еще можно встретиться с утверждением, будто бы Державин не закончил свой трактат.

Хотя в антологиях и хрестоматиях фрагменты из "Рассуждения" воспроизводились по гротовскому изданию, исследователи обращались и к неопубликованной части трактата, причем в их работах приводились цитаты и даже целые абзацы из державинского текста.

Наконец, в 1981 г. в виде приложения к сборнику избранных стихотворений Державина были опубликованы выдержки из "Рассуждения о лирической поэзии" как из опубликованной, так и из неопубликованной его частей. Подготовка текста приложения и примечания к нему принадлежат Г. Н. Ионину. По его словам, публикуемый им по гротовскому изданию текст "Рассуждения" "сверен с рукописями и первой прижизненной публикацией. Глава "Романс" и отрывки из "Части 4-й" публикуются впервые, по рукописи...". Однако текстуальное сопоставление показывает, что в издании 1981 г. воспроизведены те же ошибки, которые проникли в прижизненную публикацию, а затем повторялись в перепечатках Полевого и Грота. Вот примеры из печатных текстов и рукописи только по главке "Песня":

печ.: "... подблюдные, - по гаданиям, их клиноды " - рукоп.: "...клидоны ";

печ.: "Есть показывающие естественное верное подобие, как под № 34" - рукоп.: "... верное подобие , как под № 23. - Есть изъясняющие чистосердечие и милую простоту, как под №34"; печ.: "А как рассказы таковых побед почти всегда оканчиваются над татарами..." - рукоп.: "... почти все оказываются над татарами..."

Число примеров можно значительно увеличить, но и приведенных достаточно для вывода: заявление Г. Н. Ионина, будто бы воспроизводимый им текст "сверен с рукописями", не соответствует действительности. Что же касается той части трактата, которая в 1981 г. печаталась впервые, то и она изобилует ошибками воспроизведения писарского почерка (вместо "генетлиатическою" Ионин публикует "генетическою", вместо "вошли" - "вышли", вместо "характерам, привычкам" - "характерным привычкам" и т. п.) и ошибками прочтения почерка Державина (вместо "иносказательныя и намеками" - "иносказательно или намеками", вместо "Отверницы" - "" и т. д.). Наконец, далеко не всегда Ионин вводит в свой текст последующую правку Державина (я здесь не имею в виду специально оговоренный фрагмент, сознательно печатающийся по первоначальному тексту).

Датирует "Рассуждение" Г. Н. Ионин несколько точнее - 1811-1816 гг. Но и такая датировка, правильно отодвигающая заключительный предел, неверна в отношении начала работы Державина над трактатом.

Как показывают бумаги державинских фондов и опубликованные данные, поэт начал работу над трактатом раньше, чем принято считать. Часть материалов, вошедших потом в "Рассуждение", Державин собрал еще в 1807 г. в связи с работой над "Посланием к великой княгине Екатерине Павловне о покровительстве отечественного слова" (см.: Гр., 3, 527). Именно в это время Державин установил тесные контакты с Евгением Болховитиновым, который помогал ему и тогда и позднее материалами, а также советами и критикой. Получал поэт материалы от П. Ю. Львова (тоже с 1807 г.), Я. А. Галинковского и других литераторов, книги - из академической и публичной библиотек, рукописные раритеты - от собирателей (П. П. Дубровского, А. И. Сулакадзева и др.). Кроме того, за сведениями о зарубежных литературах поэт обратился к дипломатам, а также к чиновникам министерства иностранных дел.

Так, посланник в Голландии князь С. Н. Долгорукий, выполняя просьбу Державина, 10 декабря 1810 г. отправил ему письмо с доставлением "сведений о именах лирических голландских поэтов и о некоторых из их творений". Чиновник министерства иностранных дел Г. С. Лебедев подобрал, перевел и передал в марте 1815 г. Державину сведения об индийской (точнее, бенгальской) поэзии и стихосложении.

Значительная часть подготовительных материалов сохранилась среди бумаг Державина в Рукописных отделах ГПБ и ИРЛИ. Сопоставление этих материалов с рукописями Державина, его перепиской с Евгением и замечаниями последнего на разные редакции державинского трактата, привлечение других данных позволяют восстановить творческую историю "Рассуждения о лирической поэзии".

В Приложении публикуется 3-я часть этого трактата Г. Р. Державина.
Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота. СПб., 1872, т. 7, с. 598. Дальнейшие ссылки на это издание введены в текст с пометкой "Гр.", указанием тома и страницы.

Сочинение

Г. Р. Державин творил свои произведения в эпоху расцвета классицизма. Это искусство выделяло «высокое», «среднее» и «низкое» направления. «Высокое» было связано с героическим и патриотическим началом в человеке: гражданское, патриотическое чувство делало человека личностью. Темами «среднего» и «низкого» жанров были исключительно чувства личные. О Державине говорят, что он нарушил систему трёх «штилей», созданную Ломоносовым. Поэт смело соединял высокое, среднее и низкое в один живой образ.

Если сравнить некоторые лучшие стихотворения Державина и приведённую в его теоретическом трактате «Рассуждение о лирической поэзии, или об оде» (1807 — 1816) деление од, то самой близкой самому поэту будет так называемая «смешанная ода», где объединяются элементы высоких, низких и средних жанров. Жанр и стиль оды «Фелица» — лучшее тому подтверждение. «Богоподобная» Фелица показана снижено, обытовлённо («Почасту ходишь ты пешком, И пища самая простая бывает за твоим столом»). Но эти подробности не снижают образ сказочной монархини, а делают его реальным, человечным, из плоти и крови, как будто точно списанным с натуры. И, наоборот, образ «развратного мурзы», обрисованный, казалось бы, ярко сатирически и содержащий в себе намёки на многих екатерининских вельмож, перерастает в образ человека, которому доступны высокие порывы. Он хотел бы научиться добродетели, в его уста вложены высокие слова:

Почувствовать добра приятство

Такое есть души богатство,

Какого Крез не собирал.

Итак, метод Державина позволял ему вносить в поэзию смело взятые из жизни или созданные воображением индивидуальные характеры реальных людей, показанных на фоне колоритно изображённой бытовой обстановки.

Державин воспевал в своих произведениях военные триумфы, победы, события придворной жизни. Но его всегда беспокоило то, насколько искренно и правдиво то, о чём он пишет:

Я любил чистоседечье,

Думал нравиться лишь им,

Ум и сердце человечье

Были гением моим.

«Сердечная простота», «язык сердца», «чистосердечье», «ум и сердце человечье», «забавный русский слог» — во всех этих выражениях чувствуется некая антитеза: правда — ложь; искренность — неискренность; человечность — книжная схема, далёкая от правды жизни. Можно ли сочетать «чистосердечье» и высокий «штиль»? Державин сам признавался, что не умел «выдерживать» великолепного «ломоносовского» парения в одах и потому избрал новый, совсем особый путь. Но и на этом «своём» пути приходилось спотыкаться. Красноречие, не согретое живым чувством, было чем-то противоположным гению поэта. Лгать в стихах Державин не умел, преувеличить мог (гиперболы свойственны высокому стилю), льстить иногда приходилось, но поэт вовсе не считал это своей заслугой:

Ты сам когда-нибудь осудишь

Меня за мглистый фимиам.

За правду чтить меня ты будешь —

Она любезна всем векам…

Мы до сих пор ценим военные оды поэта, прославляющие силу русского оружия. Это не оды, а целые поэмы, переполненные грандиозными образами и картинами, где словесная живопись спорит с олицетворениями, аллегориями и другими обычными атрибутами торжественных од. Поэт, как всегда, много работал над текстом этих произведений. Но, видимо, всё-таки душа к ним лежала меньше — не трогали они сердце. Державин не раз говорил, что в последние годы своего царствования Екатерина II, вместо того, чтобы заняться внутренними делами России, помогать людям, нуждающимся в защите, всё больше увлекалась победами и триумфами. Она перестала быть Фелицей. Это поэт хорошо знал как её личный секретарь. И громкие оды Державина уже не звучали вполне чистосердечно.

Державин чаще стал писать стихи, обращённые уже не к сильным мира сего, а к близким — друзьям, жене.

В 1812 году Державин создал стихотворную сказку «Царь-девица», целиком построенную на образах русского фольклора. Вот как она начинается:

Царь жила-была девица,

Шепчет русска старина,

Будто солнце светлолица,

Будто тихая весна.

Очи светлы голубые

Брови чёрные дугой,

Огнь уста, власы златые,

Грудь как лебедь белизной.

Уйдя в отставку, Державин принимается за новые, итоговые издания своих сочинений, спешит закончить автобиографические «Записки», «Рассуждение о лирической поэзии, или об оде», где объясняет читателю свои теоретический метод и стиль.

В 1800—1810-е годы были созданы такие шедевры, как «Снигирь», «Лебедь», «Евгению. Жизнь Званская» и последнее знаменитое восьмистишие-акростих, записанное автором за несколько дней до смерти на грифельной доске, — «Река времён».

Державин прославился как талантливы1 поэт и новатор в русской литературе эпохи классицизма. Переняв традиции, заложенные предшественником Ломоносовым, он создал свой неповторимый «смешанный» стиль.

Г. Р. ДЕРЖАВИН (1743 - 1816)

Державин начал печататься в 1773 году, однако, это не было началом его литературной деятельности. Молодой поэт стал писать стихи еще на солдатской службе. Сохранились две тетради того раннего периода творчества, когда он “приобщался” к “воителям” нормативного стихосложения. В его ранних несамостоятельных опытах прослеживается влияние не только общепризнанных поэтов того времени, но и таких новаторов, как Чулков, Барков, к которым позднее мы сможем отнести и самого Державина.

Совершенствованию поэта предшествовало становление его как теоретика литературы.

В 1811 году он подвел итог теоретической части своего творчества рядом работ, одной из которых было “Рассуждение о лирической поэзии или об оде”, где он существенно отходит от общепринятых норм литературно-критического очерка того времени не только по форме, но и по содержанию.

Критика русского классицизма имела направленность по преимуществу грамматико-языковую, что не мешало делать заключения о жанрах и других особенностях разбираемых произведений. Критик должен быть исключительно строг к каждому индивидуальному оттенку, мешающему чистоте стиля. Подобная педантичность свойственна критике Тредиаковского и Ломоносова.

Рационализм эстетики классицизма преломился в просветительско-педагогическом понимании цели, стоящей перед нормативно-жанровой критикой.

Задача была до предела проста и в то же время невероятно сложна: просвещение читателей и писателей, формирование правильного (и только!) слога, правильной мысли и чувства. Г. Н. Теплов в статье “О качествах стихотворца рассуждение” пишет: “... стихотворец, не знающий ниже грамматических правил, ниже риторических, да когда еще недостаточен в знании... авторов, ... которые от древних веков образцом стихотворству считались,... уподобляется физику, не знающему математики, химии и гидравлики.” Такой поэт “никогда до познания прямого стихотворства доступить не может.” Итак, не полет вдохновения, а собственно филологическая эрудиция, не полет чувства, но рассудительность творческого процесса - вот что в первую очередь ценит в писателе критик-классицист.

Державин же отходит от вышеобозначенных норм классицистической критики. В уже упомянутой статье “Рассуждение о лирической поэзии или об оде” поэт так, например, объясняет значение слова “ода” : “... в новейших временах... она то же, что Кантата, Оратория, Романс, Баллада, Станс или даже простая песня”. Здесь налицо нарушение не только жанровой иерархии, но и прочих канонов литературы, установленных еще родоначальниками классицизма. Далее Державин разъясняет такие понятия, как “вдохновение”, “высокость”, “беспорядок лирический”. Поэт пишет об оде: “... восторженный ум не успевает чрезмерно быстротекущих мыслей расположить логически, поэтому ода плана не терпит”. Державин рассказывает о “единстве страсти” и о “разнообразии” ее одновременно, преломляя через свое понимание, правило о единстве места, времени, действия.

Далее Державин ратует за краткость оды и за ее правдоподобие, замечая, что “вымыслы истину только украшают”. Поэт поет гимн вдохновению, повторяя, что лишь оно способно “... на бурные порывы чувства, высокие божественные мысли, ... живые лицеподобия, отважные переносы и прочие риторские украшения, о коих было уже говорено”. Однако очень многое из того, что Державин применял на практике, осталось недосказанным в этой статье и получило признание лишь после изучения поэтики автора как стихотворца.

Одной из основных особенностей поэтики Державина является разрушение жанровой иерархии: соединение “высокого” и “низкого”. Традиционно употребление низкой лексики было возможно исключительно в низких жанрах: басня, эпиграмма, комедия. Нередко это создавало лексическую дисгармонию: “Прогаркни праздник сей крестьянский” (“Крестьянский праздник”). Здесь налицо смешение церковнославянской и низовой лексики.

Метрические неточности часто трансформировались в новые размеры. Так, в стихотворении “Ласточка” Державин вводит впервые чередование трехсложных дактилей и трехсложного амфибрахия:

Уж не ласточка сладкогласая

Домовитая со застрехи

Ах! Моя милая, прекрасная

Прочь улетела, - с ней утехи.

Но, пожалуй, наиболее широкое распространение получила так называемая “образная звукопись”, т.е. с помощью которой создается образ. “Глагол времен металла звон” - бой часов (“На смерть кн. Мещерского”), “Северны громы в гробе лежат” - образ полководца Суворова (“Снегирь”).

Державин широко пользуется неточными рифмами: “творенье” “перья”, “во тьме” “во сне” и т.д.

Изобразительность, пластичность находятся у Державина на высоком уровне. В его поэзии появляется конкретный лирический герой (“Приглашение к обеду”). Развитие идеи (не сюжета) связано с ориентацией поэта на публичное риторическое произнесение текста. Так, например, построена духовная ода “Бог” (заметим, что основной принцип построения - антитетичность). Идея в этой оде развивается следующим образом: 1) сравнение величия Бога с ничтожностью человека, 2) но в человеке есть Бог, а следовательно, предшествующая идея опровергнута, 3) человек - центр вселенной только благодаря Богу и единственное, что должен делать человек - стремиться к Богу. Здесь выстраивается определенная оппозиция: БОГ - МИР - Я (ты) (мы).

Однако поэт не проповедует пессимизм: жизнь приобретает особую ценность: Жизнь есть небес мгновенный дар. Для Державина Бог - первоначало, не существующее отдельно от природы. Таким образом, поэт принимает деизм, развитый еще Геродотом и Кантом. О существовании Бога свидетельствуют: “природный чин”, т. е порядок, гармония, стремление человека к субъективному творческому началу: “Тебя душа, быть может, чает...”. Образы здесь крайне эмблематичны и символичны. Стихотворение “Водопад” (1791) является образцом подобного стиля. Здесь символом недолгой славы героев становится образ осыпающейся горы: “Алмазна сыплется гора”. Сам водопад (Кивач - водопад в Карелии) олицетворение бездны, вечности, в которой все тонет. Образ часов перекликается с подобным образом в стихотворении “На смерть кн. Мещерского”.

Особую роль в литературе XVIII века имеет обращение к историческим лицам, которые являются примером для поколения. По мнению классицистов, история - замкнутый круг повторяющихся событий, а следовательно, история скрывает в себе бездну параллелей с настоящим временем. Для Державина Велисарий оклеветанный полководец, сравнивающийся с “неким мужем седым”, то есть, скорее всего, с Румянцевым, напрасно отстраненным от службы.

Заслуженно обращает на себя внимание пейзаж. В 60-е годы XVIII века вышли в свет “Песни Оссиана”, сочиненные шотландским поэтом Макферсоном.

Главным их героем был царь Фенгал и его сын Оссиан. Основными темами стали война и любовь. На фоне повествования выделялся мрачный колоритный пейзаж. Впоследствии подобный пейзаж стал называться “оссиановским”. Державин заимствует мрачность описаний и значительность аллегорий:

Под наклоненным кедром вниз,

При страшной сей красе природы,

На утлом пне, который свис

С утеса на яры воды,

Я вижу - некий муж седой

Склонился на руку главой.

Копье и меч и щит великой,

Стена отечества всего,

И шлем, обвитый повиликой,

Лежат во мху у ног его:....

Сидит и, взор вперя к водам.

В глубокой думе рассуждает:

“Не жизнь ли человеков нам

Сей водопад изображает?

Он так же благом струй своих

Поит надменных, кротких, злых. и т.д.

Итак, Бог для Державина - “источник жизни”, жизни не только духовной, но и жизни в государстве, к которой поэт не раз обращался в своих стихах и одах не только как гражданин, но и как “певец “, а подобное сочетание для классицизма невозможно.

Как уже было сказано, ода XVIII века не терпит и стилевого смешения. Однако обратимся к сравнительному анализу лексики и стиля произведений классика жанра, М. В. Ломоносова, и Г. Р. Державина. В своей “Оде на восшествие...” Ломоносов использует преимущественно возвышенную лексику: “бисер”, “порфира”, “зефир”, “душа”, “зрак”, “рай” и патетический стиль:

Когда на трон она вступила

Как Вышний подал ей венец,

Тебя в Россию возвратила,

Войне поставила конец;

Тебя прияв облобызала:

Мне полно тех побед, сказала,

Для коих крови льется ток.

(“На день восшествия..., 1747 г.”)

Приведем выдержки из произведения Державина “Фелица”: “богоподобная”, “курю табак”, “кофе пью”, “забавлюсь лаем псов”, “играю в дурака с женой”.

Оба поэта дают правительнице наставления. Ломоносов описывает идеальную царицу: “Божественным устам приличен, монархиня, сей кроткий глас”.

Державин же, сравнивая и описывая автора и мурзу, использует вновь антитезу, показывая, каким не должен быть монарх, одновременно прося Фелицу о наставлении: “Подай, Фелица, наставленье как пышно и правдиво жить”. Ломоносов ощущает превосходство государыни над собой и поэзией:

Молчите, пламенные звуки, и колебать престаньте свет:

Здесь в мире расширять науки изволила Елисавет...

В безмолвии взирай вселенна....

Ломоносов - поэт государства, подчиненного “Фелице”, лишь воспевающий ее достоинства. Он заставляет замолчать даже “пламенные звуки поэзии”.

Державин же, обращаясь к Екатерине (Фелица - лат. felix - счастливая), по словам Белинского, “соединяет патетический элемент с комическим..., что есть не что иное, как умение представить жизнь в ее истине.”Не говоря уж о том, что все произведение пронизано сатирическими намеками на высокопоставленных чиновников.

Читаешь, пишешь пред налоем

Подобно в карты не играешь,

Как я, от утра до утра....

Не слишком любишь маскарады,

А в клоб не ступишь и ногой;

Храня обычаи, обряды,

Не донкишотствуешь собой;

Коня парнасска на седлаешь,

К духам в собранье не въезжаешь

Не ходишь с трона на Восток; ....

Монолог формально произносит один человек, мурза, но так ли это по сути? Образ мурзы меняется. Когда Фелица противопоставляется мурзе, как правило, имеет место сатира или едкий намек на множество реальных фактов “зашифрованных” в этом стихотворении. Однако в патетических моментах образ мурзы максимально приближается к авторскому:

Едина ты лишь не обидишь

Не оскорбляешь никого,

Дурачества сквозь пальцы видишь,

Лишь зла не терпишь одного.

В сатирических местах образ мурзы является собирательным образом порочных слуг:

Или музыкой и певцами,

Органом и волынкой вдруг,

Или кулачными бойцами

И пляской веселю мой дух;

Или, о всех делах заботу

Оставя, езжу на охоту

И забавляюсь лаем псов

Или над невскими брегами

Я тешусь по ночам рогами

И греблей удалых гребцов....

Очевидно, “Я” Ломоносова предельно обобщено в любом жанре, а у Державина значение лирического “Я” варьируется на основе тематики.

Тематика классицизма почти всегда предполагала обращение к великой личности в отдельности и к обществу в целом, но даже в этом Державина нельзя считать прямым последователем корифеев классицизма; будучи лишенным сервилизма, он резко выделяется из общего ряда во многом схожих поэтов этой эпохи.

Слово в его произведениях теряет ту плоскостность, которая была свойственна поэзии XVIII века, оно приобретает новые осязаемые формы, становится весомым.

Список литературы

• 1) Тексты Державина цитировались по книге: Г. Р. Державинъ Избранныя стихотворенiя; С. -Петербург. ; под редакцией П. Бьлодьда; 1913
• 2) Русская литературная критика XVIII века. Сборник текстовМ., Сов. Россия, 1978
• 3) В. А. Недзвецкий. Русская литературная критика XVIII-XIX веков Курс лекций. М., Изд-во МГУ, 1994
• 4) Западов А. В., Державин, М., 1958
• 5) Краткая литературная энциклопедия, М., Сов. Энциклопедия, 1964

эал, кивая на князя Горчакова, с которым, как видно, он исстари дружен: „Это наш Ювенал"».70 Споры о Фонвизине в 1777-1783 гг. позволяют яснее пред- ставить общественную обстановку, в которой создавался «Недо- росль», и показывают, что признание новаторских заслуг Фон- визина проходило совсем не гладко. Они являются предысторией реііко публицистических печатных выступлений писателя, на ко- торые он в конце концов решается на страницах «Собеседника любителей российского слова» в 1780-е гг. Жихарев С. П. Записки современника. М.; Л., 1955, с. 351. В. А. ЗАПАДОВ РАБОТА Г. Р. ДЕРЖАВИНА НАД «РАССУЖДЕНИЕМ О ЛИРИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ»* «Рассуждение о лирической поэзии, или об оде» - итоговое литературно-теоретическое произведение Г. Р. Державина - раз- делило общую драматическую судьбу рукописного наследия поэта. Печатание трактата было начато в «Чтении в Беседе любите- лей русского слова» в 1811 г. (кн. 2) и продолжено в следующем году (кн. 6). Затем публикация последовательного текста пре- рвалась. Лишь в 14-й книге (1815 г.) появились фрагменты из очередной части «Рассуждения», предваренные авторской замет- кой: «Почтенные посетители благоволили слышать рассуждения мои в 1-й и 6-й книжке „Чтения в Беседе любителей русского слова" о древней и средних веков лирической поэзии. По порядку теперь должно бы говорить о новейшей, то есть: о кантате, ора- тории, сонете, мадригале, триолете, рондо, серенаде, опере, бал- ладе, стансе, романсе и простой песни, в чем они различествуют между собою и что в них сочинители наблюдать должны; но как это более относится к классическому наставлению учеников и навело бы, может быть, скуку, то предоставя себе такое рас- суждение напечатать вообще в особой книжке, здесь скажется только об опере, а паче героической, каковых природных еще почти у нас нет, и также о самом последнем степени лиры, т. е. о простой песни, в чем оная разнится с одою; ибо о сих обоих * В Приложении публикуется 3-я часть этого трактата Г. Р. Держа- вина. 229 родах нигде и ничего не случалось, мне читать на отечественном языке».1 Эти три публикации более чем на столетие определили судьбу и датировку «Рассуждения о лирической поэзии». В 1816 г. Державин скончался, и обещанная «отдельная книжка» «Рассуждения» не появилась. К собранию сочинении поэта (основной корпус которого состоял п.) произведений, во- шедших в пять частей издания 1808-1816 гг.) «Рассуждение о лирической поэзии» было присоединено Н. А. Полевым в штукинском издании 1845 г., причем датировка трактата полностью определялась публикациями. В «Хронологической росписи сочи- нений Державина», составленной Полевым, значатся под 1811 г. «Рассуждение о лирической поэзии», под 1815 - «Окончание рас- суждения о поэзии». Тот же текст и те же даты воспроизведены в академическом издании сочинений Державина под редакцией Я. К. Грота (см.: Гр., 7, 516-611). Вопреки собственной декларации, объявляв- шей в числе обязательных «главных черт» издания «3) Пере- смотр текста по рукописям» (Гр., 1, IX), Я. К. Грот абсолютно пренебрег державинскими рукописями и повторил текст журналь- ных публикаций. Таким образом, громадное количество ошибок, содержавшихся в публикациях, было воспроизведено в академи- ческом издании и канонизировано его авторитетом. Нельзя, однако, не обратить внимания на приведенное выше предуведомление Державина к публикации 1815 г. Из него не- двусмысленно вытекает, что в 14-й книге «Чтения» печатаются лишь фрагменты большой работы. Между тем в издании Грота нет ни слова, которое бы ответило на вопрос, продолжил ли Дер- жавин «Рассуждение».2 Лишь в биографии поэта мимоходом за- мечено, что оно «осталось неконченным» (Гр., 8, 919). Только в 1933 г., в обзоре рукописей Державина, Г. А. Гуковский указал на существование среди бумаг поэта в ГПБ им. M. E. Салтыкова-Щедрина «второй части» трактата и кратко охарактеризовал ее. При этом, отметив «фигуру умолчания» у Грота, Гуковский заявил: «Между тем продолжение „Рассуж- дения" было написано и вполне закончено Державиным; более того: оно было подготовлено к печати».3 Однако за полгода до появления тома «Литературного наследства» в свет вышел сбор- ник стихотворений Державина в издании «Библиотеки поэта» - под редакцией и с примечаниями того же Г. А. Гуковского. Из примечаний видно, что, извлекая из продолжения «Рассужде1 Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота. СПб., 1872, т. 7, с. 598. Дальнейшие ссылки на это издание введены в текст с пометкой «Гр.», указанием тома и страницы. 2 О причинах этого см.: З а п а д о в В. А. Текстология и идеология. (Борьба вокруг литературного наследия Г. Р. Державина). - Проблемы изучения русской литературы XVIII века. Л., 1980, вып. 4, с. 124. 3 Г у к о в с к и й Г. А. Литературное наследство Г. Р. Державина.- Литературное наследство, М„ 1933, № 9-10, с. 386-387 и 378. 230 ния» отдельные стихотворения для публикации, исследователь еще не успел разобраться в материале и не видел, что та ру- копись, из которой он выбирал стихи, и является «окончатель- ным текстом» державинского трактата. 4 По-видимому, большая популярность издания «Библиотеки поэта» привела к тому, что многие исследователи не заметили изменения точки зрения Г. А. Гуковского на «Рассуждение». Во всяком случае, до настоящего времени в ряде работ еще можно встретиться с утверждением, будто бы Державин не закончил свой трактат. 5 Хотя в антологиях и хрестоматиях фрагменты из «Рассужде- ния» воспроизводились по гротовскому изданию, 6 исследователи обращались и к неопубликованной части трактата, причем в их работах приводились цитаты и даже целые абзацы из державин- ского текста. 7 Наконец, в 1981 г. в виде приложения к сборнику избранных стихотворений Державина были опубликованы выдержки из «Рассуждения о лирической поэзии» как из опубликованной, так и из неопубликованной его частей. 8 Подготовка текста приложе- ния и примечания к нему принадлежат Г. Н. Ионину. По его словам, публикуемый им по гротовскому изданию текст «Рассуж- дения» «сверен с рукописями и первой прижизненной публика- цией. Глава „Романс" и отрывки из „Части 4-й" публикуются впервые, по рукописи. ..» 9 Однако текстуальное сопоставление показывает, что в издании 1981 г. воспроизведены те же ошибки, которые проникли в прижизненную публикацию, а затем повто- рялись в перепечатках Полевого и Грота. Вот примеры из печат- ных текстов и рукописи только по главке «Песня»: печ.: «. . .подблюдные, - по гаданиям, их клиноды» - рукоп.: «.. .клидоны»; печ.: «Есть показывающие естественное верное подобие, как под № 34» - рукоп.: «. . .верное подобие, как под M 23. - Есть изъясняющие чистосердечие и милую простоту, как под Л? 34»; печ.: «А как рассказы таковых побед почти всегда оканчи4 См.: Д е р ж а в и н. Стихотворения. Л., 1933, с. 542 и 543. Здесь ска- зано, что стихотворения «Серенада. Сильф ко Лилее», «Рондо», «Баллада к старухе» написаны для «Рассуждения», но не вошли в «окончательный текст его». На то, что Гуковский, работая над этим изданием, еще не пол- ностью овладел материалом, указал он сам в примечании к статье в «Ли- тературном наследстве» (с. 396). 5 Так писали, например, А. Я. Кучеров (Д е р ж а в и н Г. Р. Стихотво- рения. М., 1958, с. 537), Г. Н. Ионип (Д е р ж а в и н Г. Р. Стихотворения. Л., 1981, с. 269) н др. 8 См., например: Русские писатели о литературном труде. Т. і. «П., 1954; История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. Т. 2. М., 1964. 7 Имеются в виду работы Г. А. Гуковского, Л. И. Кулаковой, В. А. Западова, Г. П. Шторма, Г. Н. Ионина и др. 8 См.: Д е р ж а в и н Г. Р. Стихотворения. Л., 1981. с. 195-251 9 Там же, с. 267, 231 ваются над татарами...» - рукоп.: «.. .почти все оказываются над татарами...» Число примеров можно значительно увеличить, но и приве- денных достаточно для вывода: заявление Г. Н. Ионина, будто бы воспроизводимый им текст «сверен с рукописями», не соответ- ствует действительности. Что же касается той части трактата, которая в 1981 г. печаталась впервые, то и она изобилует ошиб- ками воспроизведения писарского почерка (вместо «генетлиатическою» Ионин публикует «генетическою», вместо «вошли» - «вышли», вместо «характерам, привычкам» - «характерным при- вычкам» и т. п.) и ошибками прочтения почерка Державина (вместо «иносказательный и намеками» - «иносказательно или намеками», вместо «Отверницы» - «<Отступления>» и т. д.). На- конец, далеко не всегда Ионин вводит в свой текст последующую правку Державина (я здесь не имею в виду специально оговорен- ный фрагмент, сознательно печатающийся по первоначальному тексту). Датирует «Рассуждение» Г. Н. Ионин несколько точнее - 1811-1816 гг. Но и такая датировка, правильно отодвигающая заключительный предел, неверна в отношении начала работы Державина над трактатом. Как показывают бумаги державинских фондов и опубликован- ные данные, поэт начал работу над трактатом раньше, чем при- нято считать. Часть материалов, вошедших потом в «Рассужде- ние», Державин собрал еще в 1807 г. в связи с работой над «По- сланием к великой княгине Екатерине Павловне о покровитель- стве отечественного слова» (см.: Гр., 3, 527). Именно в это время Державин установил тесные контакты с Евгением Болховитиновым, который помогал ему и тогда и позднее материалами, а также советами и критикой. Получал поэт материалы от П. Ю. Львова (тоже с 1807 г.), Я. А. Галинковского и других литераторов, книги - из академической и публичной библиотек, рукописные раритеты - от собирателей (П. П. Дубровского, А. И. Сулакадзева и др.). Кроме того, за сведениями о зарубеж- ных литературах поэт обратился к дипломатам, а также к чинов- никам министерства иностранных дел. Так, посланник в Голландии князь С. Н. Долгорукий, выпол- няя просьбу Державина, 10 декабря 1810 г. отправил ему письмо с доставлением «сведений о именах лирических голландских поэ- тов и о некоторых из их творений».10 Чиновник министерства иностранных дел Г. С. Лебедев подобрал, перевел и передал в марте 1815 г. Державину сведения об индийской (точнее, бен- гальской) поэзии и стихосложении. Значительная часть подготовительных материалов сохранилась среди бумаг Державина в Рукописных отделах ГПБ и ИРЛИ. Сопоставление этих материалов с рукописями Державина, его перепиской с Евгением и замечаниями последнего на разные ре10 232 РО ИРЛИ, ф. 96, оп. 1, № 37, л. 45, дакции державинского трактата, привлечение других данных по- зволяют восстановить творческую историю «Рассуждения о лири- ческой поэзии». Как уже было указано, замысел трактата возник в связи с не- оконченным «Посланием» 1807 г. Вплотную к тексту «Рассужде- ния» Державин приступил, по-видимому, осенью 1809 г. (летом в Званке он диктовал Е. II. Львовой первую часть «Объяснений» на свои сочинения). Во всяком случае, не позднее ноября 1810 г. была уже готова первая часть трактата - самая большая по объ- ему (она составляет почти половину всего текста). «В понедельник 4-го декабря было первое собрание Афинея у Гав. Р. Державина. .. - отметил в своих «Записках о словес- ности» Д. И. Хвостов. - В сем собрании распределены роды упражнений и положено читать в Первой публичной Афинее на- шего разряда суждение Державина о лирическом стихотворе- нии».11 По уставу Беседы трактат был передан членам разряда для «домашнего разбора», однако ни один из них «не объявил» своих замечаний «ни письменно, ни словесно». Тем не менее 29 марта, на разрядном собрании для приготовления ко второму чтению, ряд критических замечаний по содержанию «Рассужде- ния», а также по его объему высказали А. Ф. Лабзин и Я. А. Галинковский. Державин было вспыхнул, но спустя два дня дал согласие на составление «комитета» в составе Галинковского и Лабзина для исправления и сокращения трактата. «Польза из сего выйдет та, что мы видели великана, одержимого водяною болезнею, а публика увидит его чахоточным», - зло- радно заметил Хвостов.12 Тем не менее автору удалось отстоять свои позиции: все те места, которые вызвали нападки и зафик- сированы в «Записках» Хвостова, в тексте «Рассуждения» оста- лись, сохранен и общий объем этой части. Трактат был прочитан на заседании 22 апреля, 7 мая прошел цензуру и в полном объ- еме увпдел свет. Этот факт вызвал новый приступ злости у Хво- стова: «19 июля вышло 2-е чтение Беседы, содержащееся про- тив устава и порядка в двух книжках, первая вся заключает в себе рассуждения г-на Державина о лирической поэзии. ..» 13 В том же 1811 г. Державин написал значительный кусок «Продолжения о лирической поэзии». Его переделывал автор ми- нимум трижды, на что указывает ряд фактов. В числе приложений к «Рассуждению» Я. К. Грот опублико- вал «Примечания к рукописным тетрадям Державина» Евгения Болховитинова (Гр., 7, 618-626). Все эти примечания касаются той части трактата, которая была опубликована в 1812 г. (в 6-й книге «Чтения») и которую сам автор позднее стал называть «2-й книжкой» «Рассуждения» (Гр., 6, 279), а затем «частью2-й» 11 З а п а д о в А. В. Из архива Хвостова. - Литературный архив. 1. М.;Л., 1938, с. 366. 12 Там же, с. 369. 13 Т а м ж е, с. 375. ■ . - 233 (под «частью 1-й» он подразумевал начало, опубликованное в 1811 г.). Большая часть замечаний Евгения, касающаяся исто- рии духовной поэзии и ее терминологии, была так или иначе учтена Державиным. Поэтому при переработке текста он ввел в самое начало рукописи сноску: «За примечании в сей части, а особливо духовные, обязан я его преосвященству епископу во- логодскому Евгению». Доработанная редакция второй части трак- тата снова была отправлена на суд Евгению. Результатом яви- лась новая серия примечаний, помеченных латинскими буквами от «А» до «К». Эти «Примечания» Я. К. Грот поместил в при- ложениях к письму Евгения от 31 июля 1815 г. (Гр., 6, 316- 317). Однако здесь мы имеем дело с явной ошибкой - и вот по- чему. В примечании под буквой «К» Евгений спрашивает, нужны ли ноты для державинского трактата, и напоминает о посланных им ранее нотах Пиндаровой оды и Месомедова гимна, причем за- мечает: «Но им приличное место пропущено уже в начале ва- шего трактата. Когда будете его перепечатывать, то можно по- местить и греческие и сии трубадурские. . .» Из этого следует, что Евгений читал какую-то часть трактата Державина после выхода из печати 2-й книги «Чтения», т. е. после июля 1811 г. О какой же именно части идет речь, говорят сами примечания епископа-ученого: все десять относятся исключительно к «части 2-й» «Рассуждения». Первое же из них гласит: «А., Ссылку на меня покорно прошу выключить. Вы сами в числе знаменитей- ших классических наших писателей, на коих нам должно ссылаться. Притом русские материи должны быть известны вся- кому русскому писателю самому, а не по ссылке на соотечествен- ников. В иностранных материях только это простительно». В при- мечании В Евгений советует убрать ссылку на Гердера о Гора- ции. В примечании С речь идет о гуннах и сарматах, которые «пришли не от Севера», как значилось у Державина, «а с Вос- тока», и т. д. В опубликованном тексте второй части трактата многие из этих замечаний автором учтены, а читал ее Держа- вин в Беседе 26 января 1812 г.14 То есть «Примечания к рукописным тетрадям Державина» и позднейшие «Примечания» от А до К сделаны Евгением к двум последовательным редакциям «части 2-й», которые предшество- вали печатному тексту 1812 г., и относятся к 1811 г. Из этого следует, что ни та, ни другая группа «примечаний» никак не могла быть написана в 1815 г., а значит, Я. К. Грот ошибочно отнес обе эти рукописи к письму Евгения от 31 июля 1815 г., причем произошло это в результате какого-то необъяснимого психологического курьеза. Дело в том, что, приурочив «Примеча- ния к рукописным тетрадям Державина» к письму 1815 г., Грот продолжает так: «Ясно, что эти заметки предшествовали напечатанию „Рассуждения" в „Чтениях Беседы", почему Державин, 14 234 См.: 3 а п а д о в А. В. Из архива Хвостова, с. 382. как видно из его сочинения, и воспользовался некоторыми из них. (См. выше стр. 587-592 и д.)» (Гр., 7, 618-619, примеча- ние). Между тем на верху каждой нечетной из указанных Гро- том страниц, в колонтитуле, означен год публикации размещен- ного на этих страницах текста - 18121 Так что этот казус совер- шенно непонятен, его нельзя объяснить даже забывчивостью... Промежуточная редакция «Части 2-й», полностью соответ- ствующая той, на которую писал вторую группу «примечаний» (А-К) Евгений, сохранилась в архиве В. В. Капниста.15 Она открывает писанную секретарем Державина Е. М. Абрамовым ру- копись под заглавием «Продолжение о лирической поэзии». По- мимо этой части текста трактата в «Продолжение» входит то, что позднее Державин назвал «Часть 3-я», причем текст двух ча- стей поначалу никак не был разделен. А поскольку в данной ру- кописи будущие 2-я и 3-я части составляют единое целое (при- чем текст «Части 2-й» - безусловно допечатный), постольку сле- дует вывод: третья часть трактата также относится к 1811 г. Прямое подтверждение этому находим на л. 31 об., где при раз- боре древних народных песен упомянуты «Разговоры о словес- ности» А. С. Шишкова, «напечатанные в нынешнем 1811 году» (курсив мой. - В. 3.). Впоследствии прилагательное было заме- нено на «прошлом». Кроме того, в разделе «Романс» нет в числе примеров стихотворения «Царь-девица» (написанного в июне 1812 г.), отсутствуют здесь и другие произведения, созданные после 1811 г. Итак, в 1811 г. были созданы не только 2-я, но и первона- чальная редакция 3-й части «Продолжения о лирической поэзии». После 1811 г. в работе Державина над трактатом наступил длительный перерыв, во время которого поэт писал (а отчасти диктовал) свои «Записки», трудился над кратким изложением философии Бэкона, много времени отдал составлению и редакти- рованию «Части VII» своих сочинений (мелкие стихотворения) и т. д. К трактату Державин возвратился, по-видимому, только в середине 1814 г. В письме от 18 сентября 1814 г. поэт просил С. В. Капниста (который жил в Петербурге в доме Державина) прислать ему в Званку книгу Гецеля (Гр., 6, 299-300), 24 сентября обра- тился уже к В. В. Капнисту, приехавшему в Петербург, с прось- бой взять в академической библиотеке сочинения Тредиаковского, а С. В. Капниста просил отыскать в своей библиотеке 1-й том сочинений Ломоносова - и все это для убыстрения пере- править в Званку не по почте, а «чрез телятников» (Гр., 6, 301). Наконец, в марте 1815 г. Г. С. Лебедев вручил Державину сведе- ния об индийской поэзии. Материалы эти нужны были поэту для написания «Части 4-й». Предварительно, однако, Державин переработал 3-ю часть. Ее текст он правил в той самой рукописи, которая ныне хра15 РО ИРЛИ, ф. 122, № 56, лл, 1-34. 235 нится в архиве Капниста. Оставив без внимания первые стра- ницы, поэт после абзаца, которым кончалась опубликованная в 1812 г. часть трактата, вписал между строк: «Продолжение о лирической поэзии», на поле пометил для переписчика: «Здесь начать»,16 а следующие листы правил очень интенсивно. Поэту следовало подготовиться и к очередному чтению «Рассуждения» в Беседе. Очевидно, памятуя о нареканиях, кото- рые вызвало чтение и публикация большого по объему начала трактата, Державин на этот раз решил ограничиться лишь двумя главками. Текст их взят из уже правленной «рукописи Капни- ста», а к нему приложено на отдельном листе предуведомление (см. его выше). Далее на этом же листе после заглавия «Об опере» следует несколько переделанная для отдельной публика- ции часть первого абзаца главки, продолженная многоточием, и название «О песне», после которого выписаны также несколько измененные две фразы с многоточием.17 Предуведомление и фрагменты «Продолжения о лирической поэзии» появились в 14-й книге «Чтения», вышедшей в свет в 1815 г. Весь же отредактированный текст был переписан Абрамовым с обозначением «Продолжение о лирической поэзии» и надписью в правом верхнем углу «Часть 3-я». На обороте последнего листа, сразу после песни, приписываемой Елизавете Петровне, Абрамов поместил взятые из «рукописи Капниста» слова «Продолжение впредь».18 Затем к этой беловой рукописи была присоединена другая - без заглавия, но с надписью «Часть 4-я». По всей веро- ятности, между беловой перепиской 3-й и 4-й частей был неко- торый перерыв; во всяком случае, последняя изготовлена на дру- гой бумаге, имеющей в числе водяных знаков филиграпь «1814».19 Когда вся рукопись была готова, Державин отправил ее Ев- гению и получил обратно при письме от 31 июля 1815 г. На по- лях рукописи синим карандашом Евгений сделал пометы от «№ 1» до «N3 9». К письму была приложена «тетрадь», в ко- торой содержались замечания с теми же пометами - «NÏ 1» - «N3 9» (см.: Гр., 6, 312-316). Дополнительно, при письме от 15 августа (см.: Гр., 6, 321), он отправил обещанную в преды- дущем письме статью «О славенорусских лириках» и замечания на некоторые места «Рассуждения», уже напечатанные в «Чте- нии», т. е. на 1-ю и 2-ю части трактата (см.: Гр., 7, 616-618 и 612-616). При этом Евгений писал: «Все сие сочинение ваше 18 17 18 РО ИРЛИ, ф. 122, № 56, л. 9. РО ГПБ, ф. 247, № 5, л. 59. Ныне нижняя часть листа с этими словами оборвана, остался только штрих от верхней части заключительной скобки. К В. В. Капнисту эта рукопись попала не раньше, чем Абрамов изготовил беловую, - воз- можно, в декабре 1814 г., когда Державин вернулся из Званки и встре- чался с Капнистом перед отъездом того на Украину. 19 РО ГПБ, ф. 247, № 5, лл. 60-101 - «Часть 3-я», лл. 102-132 «Часть 4-я», л. 133 - вставка на л. 132. 236 полезно будет издать особою книжкою. А в „Чтениях Беседы" останется оно меньше известным для публики...» Совет критика совпадал с желанием автора, но за доработку трактата и подготовку его к изданию отдельной книгой Державин взялся только летом 1816 г., на Званке. «Принявшись доканчи- вать» «Лирическое рассуждение», поэт спохватился, что не взял с собою из Петербурга некоторые материалы. Поэтому в письме С. В. Капнисту от 8 июня он просил разыскать в своем кабинете черновики «Лирической поэзии» и вообще «все что литературы касается» (Гр., 6, 339). Получив требуемое, Державин исправил рукопись «Продолжения» в соответствии с замечаниями Евгения (иногда вводя их в текст почти дословно, иногда - с основатель- ной переработкой). В письме самому Евгению 20 июня поэт со- общал: «... Я по замечаниям вашим переправляю теперь мое „Рассуждение о лирической поэзии"... Но скажу по правде, что иные заметки мне не очень нравятся, ибо, кажется, вы не так-то справедливо судили» (Гр., 6, 340). В связи с советом Евгения по поводу 2-й части Державин сообщал, что внесет в текст сведения о монахине Розвейде и ее стихах. Что касается «Пиндаровой древней музыки», на вве- дении которой настаивал Евгений и в связи с 1-й, и в заметках о 2-й части, то, как показывает рукопись, Державин решил вклю- чить ее в 4-ю часть. Таблицу «Меры горацианских стихов», со- ставленную для трактата А. Котельницким, которую Евгений со- ветовал исключить из «Рассуждения» вообще, поэт перенес в при- ложения к книге. Пять замечаний критика автор учел и так или иначе ввел в текст. Однако примечание «N3 8» вызвало недоумение Державина. Дело в том, что он примеры стихотворных метров (стоп) взял из «Сочинений и переводов» Тредиаковского (Спб., 1752, т. 1). Евгений, обратив внимание на то, что Тредиаковский приписал существование этих метров «нашим подлым, но коренным сти- хам», т. е. фольклору, совершенно справедливо возражал: «В ста- ринной нашей просодии не было чистых ямбов и хореев» (Гр., 6, 315). Державин же, который привел эти примеры для иллюстра- ции современной русской метрики, очевидно, понял возражение Евгения в том смысле, что Тредиаковский и Ломоносов не раз- бирались в метрах, и в недоумении спрашивал: «... Известно, что Тредиаковский был муж ученый и знал правила пиитики и рито- рики (этого у него оспорить нельзя; но беда, что не имел только вкуса) ,20 - то как ему не знать было правильных ямбов, хореев, дактилей и анапестов, как вы о том сказали? То и препровождаю 20 Между прочим, эти слова - явная реминисценция из «Памятника дактилохороическому витязю» Л. Н. Радищева, где сказано о Тредиаковском: «Несчастие его было то, что он, будучи муж ученый, вкуса не имел». Возможно, Державин перечитывал трактат Радищева не только в соот- ветствии со своими занятиями, но и в связи с полемикой о гекзаметрах в Беседе, где обе стороны (С. С. Уваров ц В. В. Капнист) пытались опе- реться на авторитет Радищева, 237 при сем к вам копию с того списка, который я вам посылал. Прошу покорно потрудиться переправить, как им быть должно, и возвратить ко мне» (Гр., 6, 340). Все же Державин решил за- менить примеры, вызвавшие возражения, другими п пометил на поле рукописи против таблицы Метров: «Сию страницу оставить белою». Решительное внутреннее несогласие поэта было вызвано про- странными возражениями Евгения («N3 6») на державинскую критику «школярного разделения» поэзии «по материям». «Оно не школярное, а коренное греческое... - писал Евгений. - Сие разделение по материям весьма естественно. А ваше разделение по песнопевцам вовсе не годится...» (Гр., 6, 314-315). Держа- вин отвечал в письме кратко: «.. .Педантские разделы лириче- ских стихотворений я не очень уважаю, но, чтоб не поднять всю араву школ на себя, переменяю, несколько только касаясь» (Гр., 6, 340). Действительно, соответствующие страницы рукописи трактата свидетельствуют о неоднократных попытках поэта «пе- ременить» текст, но попытки эти ему так и не удалось довести до конца, до законченного связного фрагмента. Не решил он н того, какую часть абзаца, вызвавшего критику, надо изъять. Повидимому, в самом начале переработки он легкой карандашной вертикальной линией зачеркнул почти три страницы - весь оспо- ренный Евгением длинный абзац. Потом, при очередной попытке найти подходящие формулировки для своего негативного отно- шения к «школьным вракам», «школярному вздору», «ученому тщеславию», «ученому чванству», «умничеству, или чванству петагогов», Державин в ярости начал было вычеркивать жирными чернильными линиями, но но довел их и до середины страницы (так что неясно, где этот вычерк кончается, ибо он разрывает фразу пополам). Пока сам Державин занимался правкой второй половины трактата, его секретарь Е. М. Абрамов начал изготовление бело- вой рукописи для отдельного издания. На голубой бумаге с водя- ным знаком «1815» он успел переписать более двух третей пер- вой части «Рассуждения». Правда, в ходе переписки сверку новой рукописи не производили ни Абрамов, ни Державин - ошибок и описок в ней множество. Текст обрывается на разделе «Иносказание», на словах: «... придает возвышение или пониже- ние своему премету (так!); или когда скрывая подлинное...» Этим прилагательным кончается лицевая сторона листа, оборотпая же осталась чистой.21 Абрамов прекратил переписку «Рас- суждения»: в ночь на 9 июля 1816 г. Державин умер. А накануне, 7 июля, Евгений в большом письме подробно разъяснил свою позицию в споре о русском стоттосложении, после чего продолжал: «Если не хотите следовать веками уже утвердившемуся школярному разделению родов лирического сти21 РО ГПБ. ф. 247, К» 5, лл. 134-167. Ныне за первой тетрадью пере- беленного цркста сразу следует третья: второй нет, 238 ХотЬорения, то пусть будет по вашему, совершенно новому разде- лению по авторам» (Гр., 6, 350). Это письмо, которое, конечно, укрепило бы Державина в желании сохранить одно из самых принципиальных положений трактата, не застало адресата в жи- вых и возвратилось в Псков, к Евгению. Таким образолі, к моменту смерти Державина для отдельного издания было уже набело переписано около двух третей 1-й ча- сти, и при переиздании «Рассуждения» нужно брать за основу эту рукопись. Дело в том, что Державин не просто редактировал текст, но правил его и уточнял в связи с замечаниями Евгения на опубликованные части трактата. Учитывал он и некоторые критические отзывы, сделанные еще в 1811 г., в Беседе. Вот не- сколько примеров. Об оде в рукописи говорится: «В древнейшие времена пре- провождаема была простою мелодиею, дудками или побрякуш- ками; а в последующие девалась с лирою, с псалтирью. ..» Под- черкнутые слова введены в текст в ответ на критику Евгения (ср.: Гр„ 7, 517 и 612). Цитата из «Слова о полку Игореве» дана так: «Баян вещие персты на живые струны вкладаше, Они же сами славу князей рокотаху». Ср.: Гр., 7, 520 и 613. О древних «сочинителях, купно и певцах» сказано: «То же ли, по дару вдохновения, были у евреев прозорливцы, у языч- ников кпробел 22> (пророки), а у славянороссов, по глаголу баю, баяны?..» Вставка соответствует уточнению Евгения (см.: Гр., 7, 521 и 613), однако сопоставление «баю» - «баяны», про- тив которого возражал критик, Державин, как видим, сохра- нил. К выражению «греческий бард», против которого протестовал Евгений (см.: Гр., 521 и 613), а еще раньше Хвостов,23 поэт, явно желая его сохранить, делает сноску: «Под сим названием подразумевается лирик». В соответствии с указанием Евгения изменена парафраза образа, заимствованного из «Слова о полку Игореве»: «... к службе князя, что концем копья он воспитан, доспехами повит...», а к слову «воспитан» сделана сноска: «У северных народов был обычай, что младенцам давали пищу концем копья» (ср.: Гр., 522 и 613-614). При использовании в дальнейшем данной, последней редак- ции начала «Рассуждения» надо, однако, учитывать то обстоя- тельство, что автор не успел выверить рукопись (чтобы не уве- личивать числа примеров, укажу на описки п ошибки в при22 Тут Абрамов, несомненно, не разобрал переписанных каракулями Державина слов «propheta и vates». 23 См.: Западов А. В. Из архива Хвостова, с. 369. 239 веденных выше цитатах: «премету», «вкладаше», «славу кня- зей»). Во 2-ю часть Державин не успел ввести сведений о стихах монахини Розвейды (по крайней мере, текста державинской вставки пока не обнаружено). Краткую справку о ней Евге- ний сообщил поэту в примечаниях к 6-Й книге «Чтения» (см.: Гр., 7, 616), более же подробные сведения отправил при письме от 7 июля 1816 г., которое не застало Державина в живых. Что же касается неопубликованной половины «Рассужде- ния», то она имеется в рукописи, которая испещрена авторской правкой. В целом эти две части трактата отредактированы для изготовления беловой рукописи, не доделал Державин немногого. Вот перечень недоработанных мест. В 3-й части: 1. Не доведен до конца перевод триолета Гагедорна. 2. Не указаны части и страницы по собраниям сочинений Дмитриева и Хераскова в главках «Романс» и «Станс». 3. В главке «Песня» лишь вчерне набросана маленькая вставка о малороссийских песнях и примечание к ней. В 4-й части: 1. Не принято окончательного решения относительно абзаца, касающегося «разделения по песнопевцам». 2. Не введены в текст ноты Пиндаровой оды и гимна к Немесиде. 3. Не вписан перевод оды Клопштока. 4. Не подобраны новые примеры различных метров вместо заимствованных у Тредиаковского, против которых возражал Ев- гений. 5. Нет примера «новейшего» русского стихотворения, в ко- тором бы последующая строфа начиналась с последнего слова предыдущей. Из рукописей и переписки с Евгением видно также, что Дер- жавин намеревался дать к книге два приложения. Одно из них - таблица «Меры горацианских стихов. С на- значением, как в древности каждый род стихов назывался. Труды Александра Котельницкого». На титульном листе этой таблицы Евгением сделана помета «N3 7», вверху листа позднейшая надпись Державина: «Сию таблицу приложить при конце книги».24 Указание на замысел другого приложения содержится в конце 3-й части, где, перечислив ряд имен поэтов, Державин обещает «о пекоторых упомянуть в номенклатуре». При состав- лении этой «номенклатуры» поэт, по всей вероятности, соби- рался использовать сделанный для него Евгением «Хронологи- ческий реестр русских лириков, выписанный из моего словаря» (см.: Гр., 6, 312). 24 240 РО ГПБ, ф. 247, № 5, лл. 118-123. Окончательный характер этого приложения пока неизвестен, но о его раннем виде и о том, как оно включалось в «Рассуж- дение», позволяет составить некоторое представление уцелевший лист черновой редакции, содержащий конец основного текста сочинения и начало «номенклатуры». Этот фрагмент интересно привести целиком, поскольку, помимо всего прочего, он свиде- тельствует, что Державин разделял идею о немецко-французском характере силлаботонических метров, выдвинутую Радищевым и Львовым, хотя, в отличие от них, не требовал замены «чу- жих» - «русскими размерами». Начальный текст листа переписан рукой Абрамова, на ко- торый нанесено несколько слоев державинской правки. В ре- зультате возникли несогласованные обороты; многие слова недописаны (как часто бывает в черновиках Державина). При- вожу здесь связный последний текст, дополняя недописанные слоги. «Мы имели в (древние, - слово зачеркнуто, но нового при- лагательного не вписано. - В. 3.) времена песни стихосложения польского; но сначала в царствование императрицы Анны Ива- новны и потом Елисаветы Петровны г-н Тредьяковский, Ломо- носов и Сумароков ввели стопосложение немецкое и француз- ское и по большей части г. Ломоносов и Сумароков только четыре рода стихов, как-то: ямб, хорей, дактиль, анапест и помещенные с ними пиррихи и спондеи, коих примеры можно видеть г. Тредьяковского в первом томе сочинений его и переводов на стра. , г. Ломоносова в части первой в письме его о правилах российского стихотворства на страни- це 11». На этом текст лицевой части листа обрывается: далее остав- лено пустое место, - очевидно, для внесения туда таблицы с примерами разных метров, как сделано в конце «Части 4-й». Гораздо позднее в нижней части листа Державин мелкими бу- ковками нацарапал: «акростишные», - несомненно, для памяти. Поскольку окончательный текст трактата завершается приме- рами именно «акростишей», эта авторская помета является без- условным доказательством того, что сохранившийся текст трактата - полностью законченный, завершенный труд в его основной (без приложений) части. На оборотной стороне сле- дует: «Г-н Ломоносов, писав свои звучные оды ямбом, советовал по свойству громогласного сего стиха писать оные, а другие роды хореем. Сказав о всех лирических произведениях, их содержании, со- ставе и роде стихов, в них видимых, нужным почитаю наиме- новать славнейших древних и новых лириков в их песнях (так! - В. 3.), известных в ученом свете, дабы молодые наши сочинители, видев их изящность, могли с ними позна- комиться и последовать тем, с которыми таланты их однородны суть. Ifi Заказ Ni И 52 241 Древние Е в р е й с к и е п р о р о к и - Моисей, жил до рождества Хри- стова за 1363 года. Песнь его «Бы- тия» в книге V: «Вонми небо и возглаголю».25 Иов. Известная в Библии беседа его с богом, писанная стихами, по- читается лирическою поэзиею».26 Среди державинских бумаг сохранилось изрядное количество разрозненных листов подготовительных материалов и черновиков хронологического (по отдельным странам) перечня лирических поэтов, но какой вид могла принять завершенная «номенкла- тура», сказать трудно. Однако приведенная обширная цитата особенно существенна потому, что позволяет судить о замысле «целевого назначения» «Рассуждения» в целом, которое в зна- чительной мере затушевано в окончательном тексте и не всегда принимается во внимание. Как ясно видно из чернового текста, Державин адресовал свой труд «молодым нашим сочинителям». Отсюда проистекает двоякий характер его сочинения. С одной стороны, это нечто вроде учебного пособия, в кото- ром собраны полезные для «молодых сочинителей» сведения по теории и истории лирической поэзии, а также материалы, с точки зрения Державина, хотя и не нужные и даже бессмысленные, но вводимые в трактат постольку, поскольку они встречаются в распространенных теоретических трудах «новейших словесни- ков» и потому нуждаются в соответствующем изложении и оценке. С другой стороны, «Рассуждение» - обобщение громадного опыта крупнейшего русского поэта; это эстетический трактат, основанный на державинском понимании лирической поэзии, ее происхождения, истории, теории и современной практики, - при- чем практики не одного только автора, но всей русской поэзии конца XVIII-начала XIX в. Отсюда понятно, каким образом могло возникнуть в трак- тате, например, объяснение особенностей современной Держа- вину рифмы, присущих «русской школе» функционально-значи- мой рифмовки. Это объяснение помогает ныне понять специ- фику рифмовки большинства ведущих поэтов второй половины XVIII-начала XIX столетия (Княжнина, Карамзина, Радищева и многих других, до молодого Пушкина включительно) - и даже 25 26 См.: Второзаконие, гл. 32. РО ГПБ, ф. 247, № 5, л. 211. Водяной знак-<«181>0». Не зпачит ли это, что и черновой текст «Части 4-й» писался довольно рано, в особен- ности если вспомнить, что нужные для «номенклатуры» материалы о гол- ландских поэтах Державин получил в 1810 г.? 242 самого Державина, хотя он после 1779 г. основывался на иных принципах.27 Двойное назначение трактата объясняет, почему автор счи- тал нужным вводить в него изложение «ученых» градаций «но- вейших словесников» с тем, чтобы, детально описав отдельные разновидности «од» (а точнее - лирики), заявить о их ненуж- ности, ибо в одном лирическом стихотворении можно говорить обо всем и по-разному, -- п здесь Державин опирался уже на свой собственный творческий опыт прежде всего. В ранней редакции этот полемический элемент, направлен- ный против «школьных правил», был еще более явным. В бума- гах поэта есть лист с заметками, сделанными при чтении оче- редного трактата Гецеля. А на обороте этого листа - фрагмент текста ранней редакции 4-й части «Рассуждения». Судя по первой фразе, этот фрагмент следовал непосредственно за из- ложением французского (Батте) и немецкого (Зульцер) «раз- деления од»: «Сверх сих двух есть еще педантическое, или школьное раз- деление од, которому хотя едва ли кто последует, по я к све- дению наших молодых писателей не за излишнее чту показать и их, как-то: Ода апобатерическая, или отъезжающих в путь; - эпибатерическая, или возвратившихся в отечество; - сотерическая, или на выздоровление; - евхаристическая, или благодарственная; - эоническая, или вековая, т. е. по происшествии столетия; - симпозиастическая, или великолепный ипр описывающая; - просевтическая, или просительная; - панегирическая, или похвальная, каковы суть все Клавдиановы. Но поелику разделение г-на Гецеля не удовлетворительно кажется к точному различию, ибо в тех и других разделах мо- жет быть философия...» 28 На этом текст обрывается, но уцелевшая часть последней фразы позволяет заключить, что тут начиналась мысль (продол- жавшаяся на отсутствующем листе), которая в последней ре- дакции развивается в рассуждениях о «смешенной» оде («...в ней одной стихотворец может говорить обо всем...»). Иначе говоря, с самого начала работы над трактатом Державин приводил различные «классификации» с тем, чтобы их оспорить и отвергнуть. Уже в первой части трактата, самой большой по объему, Державин поставил на голову все традиционные классификации и типологии (пли, как он выражался, «разделения», «разделы») лирической поэзии. Во всех существовавших классификациях 27 Подробнее см.: Западов В. А. Державин и русская рифма XVIII в. - В кн.: XVIII век. Сб. 8. Державин и Карамзин в литературном движении XVIII-начала XIX века. Л., 1969, с. 80-84 п др. *8 РО ГПБ, ф. 247, № 5, л. 50 об. lfi* 243 (начиная с «коренной греческой») принято было делить лири- ческие произведения гіо «материям» («предмету», содержанию), Державин же начинает с классификации «вдохновения»,29 при этом сразу решительно оговаривая полнейшую ее н е нормативно стъ, ибо «может быть у всякого свое и по временам отличное вдохновение по настроению лиры или по наитию ге- ния» (Гр., 7, 523). Потому-то многочисленные приводимые им цитаты - это не «образцы для подражания», а лишь примеры для иллюстрации развиваемых положений. В результате цитаты из торжественных од Ломоносова перемежаются сентименталь- ными стихами Дмитриева и Нелединского-Мелецкого, Сафо и Анакреон соседствуют с Сумароковым и самим Державиным, что приводило в сугубое недоумение и возмущение правоверных «бе- се дчиков». Полный анализ всего нового, что вносил в русскую эстетику Державин, невозможен в пределах настоящей работы, да и не входит в ее задачи.30 Поэтому здесь нужно остановиться лишь на некоторых, на мой взгляд, принципиально важных моментах. Вторая половина трактата (собственно, уже со 2-й части) еще менее традиционна, чем первая, хотя Державин постоянно ссылается на работы Броуна, Гердера, Зульцера, Руссо, Ватте, Гецеля и других теоретиков (или имеет их в виду, не вводя конкретных ссылок). В отличие от Вольтера и Домашнева Державин не ставит своей задачей создать обзор национальных «поэзии» (литера- тур), хотя именно эти пункты значились у него в первона- чальных набросках «Лирического рассуждения». В сохранив- шемся черновом «Плане Рассуждения об оде» два последних пункта - «Отличнейшие лирики в разных народах» и «Русские лирики».31 Державин отошел от первоначального плана, по-ви- димому, потому, что реализация его могла создать застывшую, статичную картину суммы разрозненных национальных литера- тур, взятых в их отдельной «лирической ипостаси». Державина же интересует процесс - эволюция самой лирики как таковой, ее воплощение в разных жанрах, формах, содержа- ниях («материях») на различных исторических этапах. Вместе с тем, утверждая идею исторического движения, Дер- жавин не противопоставляет отдельные национальные литера- туры, а что еще более важно - не провозглашает превосходства того или иного этапа развития одной национальной поэзии над другими ее этапами. У него полностью отсутствует эта идея, 29 Кстати, сам факт, что Державин обратился к классификации, иные исследователи склонны рассматривать как некие «пережитки класси- цизма», хотя к различным классификациям и типологиям неизбежно при- бегали теоретики - авторы учебных пособий во все времена: от Аристо- теля, Ломоносова и Прокоповича до Абрамовича, Лотмана и Поспелова. 30 См.: К у л а к о в а Л. И. О спорных вопросах в эстетике Держа- вина. - В кн.: XVIII век. Сб. 8..., с. 25-40. Здесь использованы и неопуб- ликованные материалы. 31 РО ГПБ, ф. 247, № 5, л. 31. 244 столь характерная для классицизма с его отрицанием средне- вековья и барокко, а в момент написания трактата - для ро- мантизма, который начинал усиленно уничижать и «свергать» классицизм. Принципиальное провозглашение правомерности существова- ния «различных вкусов» (Гр., 7, 597) означает полнейший раз- рыв Державина со всеми нормативными поэтиками - как клас- сицистической, так и сентименталистской. Это - утверждение принципа историзма, взятого в аспекте анализа и оценки опре- деленного литературного явления - лирики. Вместе с тем Державина бесспорно привлекает проблема на- ционального своеобразия, взятая без «оценочных» критериев, без предпочтения одной поэзии другой по тем или иным параметрам. Этим диктуется самый выбор национальных литератур (так, папример, не найдя принципиальных отличий от других европей- ских поэзии у голландцев и англичан, Державин не ввел их в «Рассуждение», хотя материал у него был подобран). Этим же определяется и отбор материала внутри одной нациопальной поэзии: выбирается по преимуществу то, что, будучи характер- ным для данной поэзии, отличает ее от других. Так, Державин располагал довольно обстоятельным материа- лом о грузинской поэзии, но, уловив, что в ней очень часты внутренние рифмы, включил лишь один, самый показательный именно в данном отношении пример. То же самое можно ска- зать о подходе Державина к скандинавской (скальдической) поэзии - явлению доныне совершенно исключительному по ин- тенсивности звукописи и сложности кеннингов; индийской - как связанной с музыкой; китайской, непохожей на все остальные до того, что сам автор трактата вынужден признаться, что ни- чего не может в ней понять, и т. д. Идеи национального своеобразия и общности исторического развития мировой лирики у Державина переплетаются тесней- шим образом. Поэтому он и может амбеическую «оду» иллю- стрировать древнееврейским, индийским и современным русским материалом; «акростшшт» - иудейскими псалмами и русским стихотворением XIX в. «Князь Кутузов-Смоленской». Таким образом, трактат Державина в целом находится на уровне современной ему европейской эстетической мысли, ко- торая пропущена сквозь его личное отношение и соотнесена с его собственным поэтическим опытом и практикой русской поэзии. Наряду с этим в отдельных весьма существенных момен- тах мысль Державина-теоретика вырывалась далеко вперед,32 чем и было обусловлено неприятие «Рассуждения» в Беседе. А это, в свою очередь, привело к тому, что, по необходимости выступая в заседаниях общества с чтением фрагментов своего труда, Державин готовил его к отдельному изданию, пользуясь дружеской критикой наиболее компетентного в этот период ис- торика литературы - Евгения Болховитинова. 32 См. об этом в указанной выше статье Л. И. Кулаковой. 245 * * * Предлагаемая далее публикация представляет собой воспро- изведение последней редакции 3-й части «Продолжения о лири- ческой поэзии» в том виде, какой принял текст после работы над ним автора. Последняя, 4-я часть трактата также подготов- лена к печати и будет опубликована в следующем сборнике «XVIII век». Орфография и пунктуация публикуемого текста приближены к современным нормам. Особо следует указать на специфическую особенность пунктуации оригинала - обилие тире, которые в принципе должны были отделять одну группу мыслей от дру- гой, разделять не связанные непосредственно между собою фразы, а иногда и выполнять роль своеобразных «полуабзацев». Однако в некоторых местах рукописи тире выступают за пре- делы этих функций и следуют просто после каждой фразы, яв- ляясь как бы графическим дополнением к точке. На эту осо- бенность стилистики и пунктуации рукописи обращал внимание автора Евгений: «Еще скажу вам, что в сочинении вашем часто слог слишком отрывен и инде нет связи мыслей и замечаний. Нужно сии места посвязать, а линеечки (тиреты) многие вы- ключить» (Гр., 6, 321). Сопоставление собственноручных допол- нений Державина в «рукописи Капниста» с воспроизведением этих мест в рукописи ГПБ показало, что многие тире принад- лежат не автору, а переписчику. Выяснение же неавторского про- исхождения ряда тире позволяет снять некоторое число этих знаков. Главка «Мадригалл» (включающая в себя также характери- стики сонета, триолета и др.) вынесена в отдельный абзац, хотя в рукописях она входит - явно по недосмотру - в предыдущий, завершающий характеристику кантаты. Подстрочные примечания, означенные звездочками (астерисками), принадлежат Державину, помеченные буквами - публи- катору. Приложение Г. Р. ДЕРЖАВИН ПРОДОЛЖЕНИЕ О ЛИРИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ Часть 3-я Кантата - небольшое лирическое, музыкою препровождаемое сочинение, получившее происхождение свое в Италии. - Она мо- жет заключать в себе канционету (краткую оду), мотету (цер- ковной гимн) и кантату (песнь благородную, нравоучительную). Все они и прочие, в Италии известные, на музыку перелагаемые стихи, вошли в большое употребление не токмо в их отечестве, 246 но и по всей Европе со времен вышеупомянутых Данта, Петрарха и Бокация. - G инструментального же музыкою мотеты, или гимны, по мнению Бровна, принесены греками, но не пре- жде как в XV столетии, по взятии турками Константинополя,* при папе Сиксте IV. А как папа Пий IV в XVI веке хотел оную изгнать, то славный сочинитель музыки Палестрино, при- дав ей более важности и благоговения, удержал, и с тех времен она доныне существует в католических и прочих христиан- ских церквах, окроме, как выше в примечании сказано, грече- ской. - У нас же кантата известна как под собственным ее име- нем, так под названием концерта и простой канты. - Концерты поются в церквах одною голосовою хоральною музыкою; а канты - в семинариях и мирских беседах певались в старину с гуслями и другими инструментами, как и духовные песни, бо- лее ж - одними голосами; ныне же редко. - Церковные кон- церты обыкновенно составляются из псалмов и других священ- ных песней. А кантаты из разных житейских происшествий, мифологических, исторических, пастушьих и любовных, - и особ- ливо в случаях важных, торжественных. Например: на брако- сочетание ныне царствующего государя императора; на рожде- ние великого князя Николая Павловича; на приезд из чужих краев великой княгини Марии Павловны, находящиеся в моих сочинениях в I и III частях на страницах 203, 309 и 213, ко- торые на музыку положили первые две г-н Сарти, а послед- нюю г-н Бортнянский. Относительно же наших кант прошедших XVII и XVIII столетий, то они сочиняемы были большею ча- стик) из малороссиян духовными особами на разные происше- ствия, а паче душеспасительные - силлабическим польским сти- хотворением, из коих одной для примера куплет прилагаю: Кто крепок на бога уповая, Тот неподвижно смотрит на вся злая.- Ему же ни в народе мятеж бедный, Не страшен мучитель зверовидный; * О сем говорит Бровн в сочинении своем о разделении музыки с поэзиею в 12 отделении; но сие, кажется, опровергается тем, что как западная церковь с восточною разделилась еще в IX столетии, то и не могло быть греческое пение допущено в латинскую церковь, разве только потому, что музыку заодно с догматами брать не должно. - В прочем ученые о введении музыки и в западную латинскую церковь не согласны. - Плотин, писатель XV века, относит оное к VII столетию; но западный же писатель Фома Аквинский, живший в половине XIII века, вопреки сему пишет в книге своей «Summa teologiae»: «Церковь наша в хвалу божию не приемлет орудий мусикийских, яко то: цитр и псалти- рей, - да не явится иудействующею». Следовательно, музыка и в латин- ское богослужение введена гораздо позже. - Касательно же нашей грекороссийской церкви, то в ней никогда инструментальной музыки не было и нынр нет. - Но однотонное голосовое, или демественное, мелодическое, фигурное, а потом и гармоническое пение принято нами от присланных из Греции болгаров и моравов, знавших славянский язык, при великих князьях Владимире и Ярославе. - Созвучное же хоральное голосовое, или симфоническое, - по примеру западной церкви, - ввел к нам Никон пат- риарх уже в XVII столетии при царе Алексее Михайловиче. 247 Иѳ страшен из облак огш, палящий, Ниже ветр, от южных стран шумящий; Когда он, смертного страха полный, Финобалтийские движет волны. Сочин. Феофана Прокоповича.1 Кантата может занимать место древнего пеана или СХОЛИИ. - Она не требует высокого парения и сильных выражений, при- личных оде или гимну, и должна изображать просто, ясно, легко всякие умиленные, благочестивые, торжественные, любовные и нежные чувствования, в которых видно бы было более чисто- сердечия и страсти, нежели умствования и затей. - Поэт не должен в ней выпускать из виду своего предмета и представ- лять его естественно, более в чувствах сердца, нежели в дей- ствии. - Для сего самого кантата разделяется на две части: на речитативы и песни. - Речитатив не что иное есть, как му- зыкальный рассказ или распевное чтение с музыкою, предвари- тельно изображающее положение сочинителева духа, и служит вступлением в материю песней. - Песни представляют чувства или страсти сердца, приводящие душу в движение. - Речитатив должен быть тише и простее; а песни живее и пламеннее, а осо- бливо хоры. - Кантата может быть сочинена стихами разных родов и мер: в речитативах длиннейшими, сколько можно ближе к обыкновенному разговору, как-то четырехстопными и шести- стопными; в песнях же трехстопными, двухстопными, иногда и четырехстопными, однако не более, - но всегда плавным, глад- ким слогом, потому что длинностишные и шароховатые не так удобно полагаются на музыку. Кантату в Италии разделяют в рассуждении и самого содержания ее на два рода: на боль- шую, или важную, на меньшую, или увеселительную. - Первая для народных собраний, вторая для комнаты. Первая исполня- ется многими голосами и инструментами, вторая небольшим хо- ром. - Кантата обыкновенно начинается речитативом, в котором, так сказать, предуведомляются слушатели о ее содержании, по- следствие же объясняет она песнями одногласными, двуглас- ными, трехгласными, четырехгласными, пятигласными и хорами, но заключается всегда последним. Маленькая италиянская кан- тата, или, как французы называют, кантопета, может состоять из одного речитатива и песни или хора; но в ней требуется боль- шей исправности и чистоты в стихотворстве и музыке, нежели в большой. Светские кантаты, в которых допускаются неболь- шие драматические разговоры нескольких лиц, называются «drama musicale»; важного же содержания, хотя и не духов- ные, - ораториями (oratio), о которых ниже объяснится. - При- мер кантаты, взятой из языческого баснословия, можно видеть в переводе Жан-Баптиста Руссо, под именем «Цирцеи», напеча- танной в моих сочинениях, II части на странице 183-и. К сему же роду лирических музыкальных песен относятся мадригаллы, сонеты, триолеты, рондо, серенада и прочие в Италии, Франции и Гипгаании известные поющиеся стихотворения. 248 Мадригалл италиянского сочинения состоит из 5-ти, 8, И и 16 строк. Содержание его, форма и мера стихов могут быть раз- личны. У него даже и правил нет. Происхождение его выводят от слова mandra - стадо, куча; иные от трубадуров. По сему самому и причисляется к сельским песням. - У нас же назы- вают мадригаллами род небольших стихов, в честь или угождение кого-либо, а паче женщин писанные, в которых с замысловатою остротою в последнем стихе похваляется их красота, добродетель и прочее. - Сонет - италиянское произведение, род стихотворе- ния, состоящего из 14-ти экзаметров, разделенных на два четырехстишия и на два трехстишия. - В первых двух четырехстишиях женские и мужеские рифмы чрез строку одинакие, а во вторых двух трехстишиях два первые стиха - с одинакими риф- мами сряду, последние же четыре стиха с особенными рифмами против первых четырехстишных чрез строку. Примеры сонетов Петрарховых можно видеть в II 1-й части моих сочинений на страницах 230, 231 и 232, взятых из буквальных переводов г-на Шишкова,2 а я прилагаю здесь славный Барров, переводу г-на Сумарокова. - Триолет, небольшая песня, французскому стихо- творству принадлежащая, состоит в 8-ми стихах равной меры и двух рифмах, из коих первая повторяется после третьей, и еще первая и вторая после шестого стиха. - Рондо, французская небольшая песня, сочиняется строфами, по восьми стихов каж- дая строфа, таким образом: в каждой строфе первой половины первые два стиха повторяются на конце во второй половине; рифмы же сочетаваются: первая с четвертой, пятой и седьмой, а вторая с третьей, с шестой и с осьмой, что видно из старинного французского примера у г-на Лагарпа. - Ежели сие повто- рение натурально, само по себе выдет, что вторые стихи под- крепляют первые и делают песнопение весьма приятным. - Се- ренада - слово италиянское, означающее вечер, потому что сти- хотворное сие сочинение, положенное на инструментальную и вокальную музыку, поется при вечере в хорошую погоду пред каким-либо домом в честь любезного предмету. - Серенада более употребляется в Гишпании. Будучи препровождаема тихо в без- молвии, в мрачную или несколько лунную ночь, на цитре, на гитаре или на каком-нибудь другом инструменте в открытом воздухе, весьма трогает сердце. - Само по себе разумеется, что она должна быть нежного, страстного содержания. Греки весьма пристойно называли ее жалобною песнию, пред дверями воспе- ваемою. - Эстетики полагают в сей род Горациеву Т части ХХѴ-ю оду к Лиде. - Вот примеры: Сонет. Великий боже! твой исполнен правдой суд, Щедроты от тебя имети смертным сродно; Но в беззаконии все дни мои текут, И с правосудием - простить меня - не сходно. 249 Долготерпение ты должен окончать За тьму моих грехов по правости устава, И милосердие днесь должно умолчать: Того теперь сама твоя желает слава. Во мщеньи праведном ты тварь свою забудь; Пренебрегай ток слез и тем доволен будь, Греми, рази, свою ты ярость умножая! Хотя и трепещу, я чту твой гнев стеня, Но в кое место ты ударишь, поражая, Не крыла чтобы где Христова кровь меня. У г-на Сумарокова часть 9, стран. ИЗ. Мадригалла. Нет, Хлоя, не могу я страсти победить! Но можно ли тебя узнать и не любить? Ах, ты даешь мне ум, воспламеняешь к славе, Рассееваешь грусть и исправляешь в нраве; Год жизни я отдам за этот райский час, Чтоб видеть мне тебя, чтоб слышать мне твой глас, И часто мысль одна: «Увижу завтра Хлою» - Уже на целый день веселья мне виною. Соч. г-на Дмитриева часть 2, стран. 85-я. Триолета. - Лизета чудо в белом свете, - Вздохнув, я сам себе сказал, - Красой подобных нет Лизете; Лизета чудо в белом свете; Умом зрела, в весеннем цвете. Когда же злость ее узнал... - Лизета чудо в белом свете! - Вздохнув, я сам себе сказал. Сочин. г-на Карамзина часть і, стр. 175.3 Рондо. Время сбросило порфиру Зимню, хладную долой, С неба солнца луч златой Ниспустило всему миру. - Я, мою взяв в руки лиру, В честь весне глас строю мой. Время сбросило порфиру Зимню, хладную долой. Из ЛагарпаИ Вместо вышеупомянутой оды к Лиде, почитаемой эстетиками серенадою, которая в нынешнем веке была бы непристойна, при- лагаю аллегорическую; но к сему роду всякая любовная, нежная песня, сходная к обстоятельствам любовников, годится. 250 Серенада. Сильфко Лилее. Лилея нежна, благовонна, Цвет постоянства, чистоты, Что так тиха, скучна, безмолвна Цветешь уединенно ты? Взгляни, весна уж наступает, Погодка тихая дыхает. - Но ты, Лилея, спишь! Кинь зимние твои теплицы И пышны скучные места И из стеклянный светлицы Взгляни на поле, на куста, На зелень, на леса, на холмы, На облак голубые сонмы. - Но ты, Лилея, спишь! Се день настал, выдь из темницы Свободным воздухом дышать; Взгляни на светлых злаков лицы, - Готовы все тебя обнять; К тебе главы их наклоняют, Благоухать тебя желают. - Но ты, Лилея, спишь! Взгляни на воды, как златятся, От солнца чешуясь лучем; Когда, когда, мнят, покатятся Омыть в подножье пыль твоем? Услышь, услышь глас Сильфа томна, К тебе души любовной полна! - Но ты, Лилея, спишь!6 Оратория (oratio, или речь) - музыкальное, некоторою частию драматическое, а более лирическое сочинение, подража- тельно из древней греческой, перемешанной с хорами трагедии заимствованное. - Оратория появилась первоначально в запад- ной церкви от пилигримов, или поклонников святым местам, воз- вратившихся из Иерусалима, после крестовых походов. Они по набожности своей, взяв тексты и лица из священного писания, составили из себя хоры и открыли первое сего рода песнопение во Франции в похвалу святых в исходе XV или в половине XVI столетия, вероятно при том же папе Сиксте или Пии IV, при котором и кантата вошла в употребление в Италии. - Бо- лее же ввел ее в оную некто флорентинец Нерий * в XVI уже веке, для подкрепления благочестия. - Около тех же времен, такого же почти свойства, появилось лирическое, музыкальнодраматическое произведение на венецианском театре под назва- нием оперы, сочиненное в честь короля французского Ген- риха II 1-го. Оратория с оперой различествует в том, что орато* Брови о музыке и поэзии в 12 отделении. 251 рия имеет духовное содержание и лица из священного писания ветхого и нового завета; а онера, - разумеется важная, - из языческой мифологии, истории древней и новой. - В оратории поющие лица не облекаются в театральные одежды, а в опере в такие, какой народ и состояния представляют. - В оратории поющие лица не действуют и в разговорах не имеют почти ни- какой связи, а опера есть связная драма. - Цель оратории - одна только та, чтоб возбудить в слушателях те же сердечные чувствования, кои воспеваются; а в опере представляются дей- ствия, лица имеют в изъяснениях своих узел и прочие драма- тические принадлежности. - Опера блистает великолепием, лица ее открыты; в оратории, напротив, поют с великим смирением и если можно, то и сокровенны, дабы пение казалось с облаков, подобно ангельскому, и во время продолжения оного какою бы кто из певцов неосторожною размашкою или неприятною физиогномиею не сделал соблазна и не привел в смех слушателей. Опера для зрения; а оратория для слуха. - Опера земное, а ора- тория небесное пение. - Оперу должно не спуская глаз смотреть; а ораторию слушать с закрытыми глазами. - Опера представля- ется на театре во всякое время; а оратория токмо в католиче- ских и прочих иностранных церквах в знаменитые праздники или в дни, особому благоговению посвященные; но у нас по великим постам на театрах и в домах; а потому здесь пристойнее может оратория назваться большою кантатою. - В каковом по- нятии «Рассуждения» сего в первой половине 6 и в V части со- чинений моих напечатанную под названием «Целение Саула» не должно признавать церковного, а светскою. - Церковная ора- тория должна начинаться лирически, как и Бровн, - с которой я подражательно сделал свою, - начал таким образом: ч Восстань, о Местьі из преисподней Со пламенных твоих одров И лей казнь на главу его. - У меня же - как светская большая кантата, потому что в церк- вах наших ораториев не бывает, - начинается предуведомительным речитативом: Саул, Сиона царь, сын Кисов, волю бога, Взгордясь, презрел, тем власть его уничижил. Но для церковной оратории нет нужды в таком предъизвестительном речитативе, потому что по случаю какого-либо церков- ного праздника, священного известного происшествия или дня, на особое благоговение посвященного, всяк о предмете известен; притом вообще речитатив церкви неприличен, поелику он есть разговор или повествование и относится к драме или эпопее. Если ж в оратории речитативы, арии, дуэты и прочие песни для пременения музыки и отдохновения необходимы, то должны быть они, сколько можно, не столь часты и сокращенны для возбуж- дения только или, так сказать, для воскрыления хорального пе252 ния. - Главное свойство ораторий - хор. Он есть глас церкви, или лучше - целой вселенной, славословящий едиными устами своего создателя. - Равномерно лицы в оратории допускаются только для того, чтобы разными их характерами сочинителю му- зыки дать случай блистать своим искусством в оттенках чувств или страстей. Никогда не должен сочинитель оратории спускать с глаз главного своего предмета, ни выше его не возноситься, ни ниже спускаться, а всегда от него заимствовать и к нему только относить свои чувства, тем паче не уклоняться к лич- ности или к каким поучениям, - ибо оратория не богословия. - Стихи должны быть в ней без всякой пышности и натянутых прикрас, плавны, просты, умилительны. Нежные, утонченные и сладострастные песни, каковы бывают в операх и кантатах, важ- ности ее не соответствуют и совсем не у места. - Стихотворец для сочинения оратории потребен пе самой высокой степени, но посредственной, который бы умел только делать стихи, для му- зыки способные, изъявляющие кроткие литанические, или молебные, чувства. - Словом, кто хочет упражняться в сочинении сти- хов для церковной музыки, тот может почерпать примеры как для состава их, так и самого содержания из Псалтири, избирая такие псалмы, которые могут изображать пламеннее, торже- ственнее, живее или умилительнее чувства сердца, в таком рас- положении духа, в каком сочинитель находится; также совето- ваться нужно ему с главными основателями церковной музыки, как-то: с Палестрином, Дурантом, Парголезием, Бахом, Гайденом, Плейелем, Сартием, Березовским, Бортнянским и про- чими. - На нашем языке не знаю я никакой оратории, на какой-либо особливой случай сочиненной, кроме переведенной гос- подином Карамзиным о сотворении мира г-на Гайдена. - В рас- суждении чего для примеру, как род небольшой оратории, пред- ставляю здесь литанию, или молитву о здравии императора, по- ложенную на музыку в прошлом 1807 году г-м Нейкомом. Молитва. Господи! воссылают К тебе свои мольбы; Взор, длани простирают Смиренные рабы: Взгляни сквозь страшны бездны С высот твоих святых На вздохи, токи слезны, На огнь фимьямов их. Взгляни - и виждь: Россия, Тьмой душ, как звезд, горя Средь тверди голубыя, Гласит: Спаси царя! Храни его на брани, Покой в пути, паси; Твои незримы длани Везде над ним носи; Будь твердый щит от злобы - 253 Ты зришь, сколь враг его Геройских душ свел в гробы Средь зверства своего. - Там мать лишилась сына, Там брат пал смерти в дол, Четы здесь половина, - И ты, творец! - доколг.? .. Доколе токи крови Велишь лам, грешным, лить? Бог благости, любови Жесток не может быть. - Престани же от гнева, Рев бури усмири; Хлябь алчную Эрева Перунами запри; Ударь - и с крыл Зефира Снесется тихий день, Благоуханну мира Даст Александр нам сень! II часть. Опера. - Мы видели уже, откуда происходит; однако в це- лости своей она не есть изобретение одной Италии. - Она в не- которых отношениях не что иное, как подражание древней гре- ческой трагедии. Там также разговоры сопровождались музы- кою, как и в ней речитативы, только известными тонами; * равно лирические стихи пелись хорами, но тоже уставными. С другой стороны, известно, что в новейшие времена в разных народах к увеселению государей и знатных господ изобретены и введены в нее новые перемены, которые соединены и сме- шаны с разнотонною музыкою, различными представлениями, чего прежде не было. - Долгое время опера была забавою только дворов, и то единственно при торжественных случаях; но как бы то ни было, ныне уже стала народною. - Поелику же и ней большая часть есть лирическая, или лучше - прямая важ- ная опера, по образцам Метастазия, должна быть вся писана краткими лирическими стихами или, по крайней мере, сканди- рованною прозою, чтоб удобно было ое сопровождать музыкою; а потому и скажем нечто об ней. Некоторые французские, а паче немецкие эстетики ** италиянскую оперу и хвалят и порицают. Они говорят: «В сем чрез- вычайном зрелище господствует удивительная смесь великого и малого, прекрасного и нелепого. В лучншх-де операх видишь и слышишь такие вещи, которые или по ничтожности, или по не- сообразности своей, подумаешь, для того только припутаны, дабы подурачить зрителей, попужать детей и легкомысленную чернь. Между тем посреди сих безделиц, мелочей и даже обидных для хорошего вкуса представлений встречаешь такие действия, ко* У греков были уставные, или узаконенные тоны, как выше явствует: фригичѳский и прочие. ** Зюльцер в лексиконе о словесных науках под словом «Онера». 254 торые глубоко проницают сердце, наполняют душу восхищением, нежнейшим состраданием, сладостным удовольствием или ужа- сом и содроганием. - В одной сцене негодуешь на дурачество; в другой, позабывая себя, берешь участие в действующих и не веришь, каким образом случилось, что те же, которые удивляли великодушием, благородною осанкою, вежливым обхождением, вдруг, как шуты или сумасброды, смешной надутостию, урод- ливым кривляньем и всякими непристойностями морят со смеху детей и народ, досаждая благомыслящим, которые для того ино- гда от них отвращаются. - Кроме сих противуположностей, несоответственностей и несвязностей в игре их, благоразумию и хорошему вкусу противных, усматриваются неудобства и почти невозможности иметь совершенную оперу по самым ее правилам. В ней требуется разнообразности, чудесности, беспрестанных пе- ремен и самой чрезъестественности в отношении природы. Для сего необходимы не токмо все художества, но и многие науки: поэзия, зодчество, музыка, живопись, перспектива, механика, хи- мия, оптика, гимнастика и самая философия для познания и изъяснения всех страстей и тайных изгибов сердца человеческого, какими средствами удобнее его растрогать и привести в желае- мое положение. Сего же без превосходных дарований (виртуо- зов) сделать не можно. Таланты редки, а ежели и найдутся, то паивеличайшая в том состоит трудность, чтоб по самолюбию, по самонравию и по неисчисленным прихотям привести их к ис- креннему единодушию, дабы все действовали согласно и к еди- ной цели. Всякой из них своим искусством хочет отличаться, не смотря на то, хотя бы на счет другого, а иногда и на свой собственной, - лишь бы, например, поэту исполинским вообра- жением, певцу чрезмерною вытяжкою голоса, музыканту непо- нятными прыжками перстов, при громком рукоплескании заста- вить выпучить глаза и протянуть уши такого же вкуса людей, каковы они сами. От того-то бывает, что они в таковых случаях уподобляются тем канатным прыгунам, которые руки свои при- нуждают ходить, а ногами - вкладывать в ножны шпагу, ду- мая, что это чрезвычайно хорошо. - От таковых-то усилий и не- сообразностей с прямым вкусом выходит в италиянских операх нередко нелепица. Вместо приятного зрелища - игрище, вместо восхитительной гармонии - козлоглашение. Наконец, г-да не- мецкие эстетики говорят, что великолепное сие представление со всем превосходством его изобретения, наилучшим из всех пред- ставлений быть долженствующее, вымышлено больше легкомыс- ленно, нежели благоразумно; потому что оно, с одной стороны, совершенным почти быть пс может, а с другой - в странных его и шутовских явлениях унижает самые превосходные даро- вания и делает изящные художества презрительными. Сами итальянцы признаются, что наивеликолепнейшая опера нередко бывает скучною, даже и несносною, оттого что уклонилася от природы и не удерживает в себе даже и топи вероятия. Если же и доставляет некоторое удовольствие, то только минутное, для 255 того что, увеселяя зрение и слух, не питает души. Здравомыслие редко в операх проскакивает. В рассуждении чего, по великим на нее издержкам, по бесчисленным в ней трудам и по много- образным сцеплениям вещей, она подобна той многосложной ма- шине, которая беспрестанно портится. Это, по изречению Авгу- ста,* есть «та рыба, которая не стоит золотой уды», или «игра свечи». - Если ж что и имеет в себе хорошего, могущего принесть некоторую пользу, то единственно то, что подала случай соединить поэзию с музыкою, как водилось то у древних. - По всем таковым причинам г-да эстетики желают ее исправления, дабы возвысить к той благородной цели, какова была греческая трагедия, от которой она происходит. Я не вовсе намерен соглашаться с таковым строгим судом, ниже смею защищать оперу. Любимец муз, имеющий доступ к государю, уважение от своих подчиненных и благорасположе- ние к себе публики, которому бы поручено было в управление сие важное зрелище, и посредственностию оного может заслу- жить благодарность. - Тонких знатоков мало; вкусы различны, - и миг удовольствия - шаг к блаженству. А сего уже и много, когда доставится случай некоторым и несколько часов прове- сти с приятностию. - Какое же другое зрелище к сему способ- нее, как не опера? - Она, мне кажется, перечень, или сокра- щение всего зримого мира. Скажу более: она есть живое цар- ство вымыслов и мечтаний поэзии; образчик (идеал), или тень того удовольствия, которое ни оку не видится, ни уху не слы- шится, ни в сердце не всходит, по крайней мере простолюдиму. - В ней представляются сражения, победы, торжества, великолеп- ные здания, хижины, пещеры, бури, молнии, громы, волную- щиеся моря, кораблекрушения, бездны, пламень изрыгающие. Или в противоположность тому: приятные рощи, долины, жур- чащие источники, цветущие луга, класы, зефиром колеблемые, зари, радуги, дожди, луна, в нощи блестящая, сияющее полу- дневное солнце. В ней снисходят на землю облака, сидят на них боги, летают гении, являются привидении, чудовища, звери, ры- кают львы, ходят деревья, возвышаются и исчезают холмы, поют птицы, раздается эхо. - Словом, видишь пред собою волшебный, очаровательный мир, в котором взор объемлется блеском, слух гармониею, ум непонятностию, и всю сию чудесность видишь искусством сотворенну, а притом в уменьшительном виде, что будто человек познает тут все свое величие и владычество над вселенной. Подлинно, после великолепной оперы долго нахо- дишься в некоем сладком упоении, как бы после приятного сна, забываешь и неприятности в жизни. - Чего же еще желать? - Касательно же моральной ее цели, то что препятствует возве- сти ее на ту же степень достоинства п уважения, в коем была греческая трагедия? - Известно, что в Афинах театр был по* Светоний, римский историк, в жизни сего императора при случае рассуждения о войне упоминает о сей пословице Августовой. 256 литическое учреждение. Им Греция поддерживала долгое время великодушные чувствования своего народа, превосходство ее над варварами доказывающие. Много было говорено и писано, что слава есть страсть душ благородных; что ничем другим героев рождать и сердцами их располагать не можно, как ею одной, и великий Суворов разведывал, что о нем говорят ямщики на под- ставах, крестьяня на сходках. - От граждан они получают из- вестие о городских потехах, если в них сами не случатся, и ни- чем так не поражается ум народа и не направляется к одной мете правительства своего, как таковыми приманчивыми зрели- щами. Вот тонкость политики ареопага и истинное поприще оперы! - Нигде нельзя лучше и пристойнее воспевать высоких сильных од, сопровожденных арфою, в бессмертную память ге- роев отечества и в славу добрых государей, как в опере на театре. - Екатерина Великая знала это совершенно. Мы видели и слышали, какое действие имело героическое музыкальное пред- ставление, сочиненное ею в военное время под названием «Олег», в котором одна строфа из 16-й оды г-на Ломоносова была вос- певаема: Необходимая судьба Во все народы положила, Дабы военная труба Унылых к бодрости будила.7 Один стих в таком представлении может произвести след- ствия, подобные известному слову, сказанному Александром Ве- ликим * Кассандру. Но оставим политику; сообщим нужные замечания для же- лающих сочинять оперы. По принятому издавна обыкновению, ради своей чудесности, опера, - разумеется трагическая, - почерпает свое содержание из языческой мифологии, древней и средней истории. Лица ее - боги, герои, рыцари, богатыри, феи, волшебники и волшебницы. У нас из славянского баснословия, сказок и песен древних и народных, писанных и собранных г-ми Поповым, Чулковым, Ключаревым и прочими в так названных книгах: «Досугах», «Славянских сказках» и песенниках, - много заимствовать можно чудесных происшествий. - Сочинитель опер и трагик могут одно и то же содержание обработывать, представляя знаменитые дей- ствия, запутанные противоборющимися страстями, которые окан- чиваются какими-либо поразительными развязками торжествен- ных или плачевных приключений. - Сочинитель оперы отлича- ется тем только от трагика, что смело уклоняется от естествен- ного пути и даже совсем его выпускает из виду; ослепляет зри* Плутарх в жизни Александра Великого, который некогда сказал Кассандру: «Ты со временем почувствуешь, ежели угнетен народ». Сей выговор во всю жизнь пребывал в его памяти, так что он по смерти его, увидя в первый раз статую сего монарха, вострепетал от ужасу. 1/2 17 Заказ К. 1152 257 телей частыми переменами, разнообразием, великолепием н чудесностию приводит в удивление, не смотря на то, естественно или неестественно, вероятно или невероятно. В трагическом роде предпочитает всем другим высокое, трогательное; изъясняется сильным чувством, а не словами одними; в плане и в действиях избегает хитросплетения, держится простоты, в ходе не спешит чрез меру, зная, что противно то свойству пения; еще того более бережется от продолжительной и трудной развязки, почитая, что это дела ума и нужно в трагедии, а не в опере, где надобно более чувства, в продолжение которого что говорит, что делает, то и выражает языком кратким, чистым. - Песни или самые оды для хоров, когда бы пристойность и случай позволили петь их, должны быть ненадуты, просты, сильны, живым наполнен- ные чувством. Самой первой степени поэт, ежели он в слоге своем нечист, тяжел, единообразен, единозвучен, не умеет из- гибаться по страстям и облекать их в сердечные чувства, - к сочинению оперы не годится. Не позаимствуют от него нн вы- разительности, ни приятности лицедей и уставщик музыки. Со- чинитель опер непременно должен знать их дарования и при- меняться к ним или они к нему, дабы во всех частях оперы соблюдена была гармония. - Комической оперист, применяясь к сему, заимствует содержания свои из романов, из общежития; шутит благородно, более мыслями, нежели словами, избегая площадных, а паче перековеркания их по выговору иностранных. Италиянцы обильны и теми и другими, а французы более коми- ческими операми, особливо маленькими, называемыми у них оперетками. - У нас важных опер, сколько я знаю, только две, сочиненные г-м Сумароковым: «Цефал и Прокрис», «Пирам и Тизба».8 Есть переведенные из Метастазия и других иностран- ных; но они играны на тех языках, а не на русском, не говоря о шутошных и забавных, как Филидора и прочих. Каковые есть и собственно отечественные, сочинения г-д двух Княжниных, Хе- раскова, князя Горчакова, князя Шаховского, Попова и прочих; но всем предпочитается г-на Аблесимова «Мельник», по есте- ственному ее плану, завязке и языку простому. - Выше сказано, что покойная императрица удостоивала сей род поэзии своим занятием. Она любила русской народ и думала приучить его и на театре собственной его идиоме.* - Я осмеливаюсь предложить не для образца или подражания, на только для опыта отечествен- ную героическую оперу под названием «Грозный, или Взятие Казани», мною сочиненную.9 Романс получил свое название от романского, то есть испор- ченного латинского языка, на котором около ХІ-го столетия пер- вые начали писать сего рода песни трубадуры - прованские стихотворцы. - О сем выше уже сказано; однако сего рода сти* Черта характера, нрава или обыкновения частного человека или це- лого народа. 258 хотворепие п прежде еще их было известно в Гишпании, Англии и у прочих народов. - Гишпания ими особливо богата, и из нее вошли они во Францию, а потом далее. Содержание старинных романсов была всякая всячина: забавная и печальная, а особ- ливо набожность, храбрость, честь, любовь. В них воспевались рыцари, дамы, волшебники, волшебницы; в богомолье, в рыцар- ских подвигах и волокитстве упражнявшиеся. - Вкус того вре- мени приложенная выше песнь трубадура XIII века своею про- стотою ясно доказывает. Романсы составляются краткими четы- рехстрочными разных родов стихами, более ж трехстопными, лег- ким, простым, ясным, текущим слогом, удобным полагаться на музыку, и препровождаются мелодиею на разных инструментах, а особливо на гитаре. По образу повествования сюда же отно- сится и собрание древних русских песен, изданных г-м Ключаревым, о коих при описании песни ниже объяснится. - Сюды также принадлежат нищенские набожные песни о святых и бо- гатырские похождения, которые подобно греческим рапсодиям * певались у нас по ярмонкам и прочим народным собраниям праз- дношатающимися бедными людьми, а в Малороссии и студен- тами, кои назывались прежде сего бурсаками. - Достоинство - разумеется хороших, правильных романсов - состоит в том: 1-е) чтоб писаны были сколько можно простее, но не площад- ным языком, если ж и шуточно, то шутки бы были в мысли, а не в словах, а особливо в испорченных. - 2-е) Чтоб расска- зывались в них сколько можно простодушнее похождении или приключении, но лирически, то есть: раздельно на четырехстроч- ные куплеты, краткими, выразительными, звучными стихами, с богатыми или счастливыми рифмами. 3-е) Чтоб приключение в них было описано старинное и, сколько можно, того времени наречием и покроем, когда и где что происходило; но не так, чтобы того разуметь было невозможно. 4-е) Чтобы не было в них какого-либо умничества или учености, а равно и варварского не- вежества. 5-е) Чтоб приключения в них были рассказываемы за- нимательные, чудесные, трогательные или смешные, почерпну- тые из мифологии, истории, басен, романов, сказок и прочих со- бытий времен прошедших. - Словом: романс любит волшебное, чудесное, удивительное, ужасное, мечтательное, любовное, неж- ное, страстное и всякие издевочные повести обоих полов, а особ- ливо о каком-либо древнем богатыре, странном рыцаре, царе-де- вице, волшебнике, волшебнице, отшельнике, старинном служи- вом и проч. - Вот примеры романсов: первый из сочинений г-на Дмитриева част. , стран. " , а второй мой собственной. Первой по легкости и красоте, а лучше - по простоте своей, что есть душа романсов, достаточен был бы для подражания; но как в нем нет рифм, а первые изобретатели романсов трубадуры писали романсы свои всегда с рифмами, то и написал я свой. * Рапсодии, или отрывки древних греческих поэм, 17* 259 1-й. Вахмистр. Сними с себя завесу, Седая седина! Да возвещу я внукам, Что ты откроешь мне. Я вижу чисто поле; Вдали ж передо мной Чернеет колокольня И вьется дым из труб. Но кто вдоль по дороге, На голом рыжаке, Трюх, трюх, а инде рысью. Под шляпой в колпаке, В замасленном колете, С котомкой в тороках? Палаш его тяжелый, Тащась, чертит песок. Не древний ли крыжатик? * Вот сунуло куда! Изрядной я историк! Простите, - заврался. Нет. это бывший вахмистр Шешминского полку, Отставку получивший Чрез двадцать службы лет. Уже в версте, не боле, От родины своей; Все жилкп в нем взыграли И сердце расцвело! Как будто в мир волшебный Он ведьмой занесен; Все, все его прельщает, В восторг приводит дух. И воздух будто чище, И травка зеленей, И солнышко светлее На родине его. Завидя ж дым в деревне, Растаял пуще он; Тогдашний день - субботу И баню вспомянул. «Любезная хозяйка! - Ворчал он про себя. - Помешкай на минуту И будешь ты сам-друг. * Т. е. воин, бывший в крестовом походе. 260 Ступай, рыжак, проворней!» И с словом сим стегнул; Удалый копь пустился, Как пз лука стрела. Уж витязь наш проехал Околицу с гумном - II вот уже въезжает На свой господский двор. Но что, ах! в нем находит? Его ль жилище то? Лубки прибиты к окнам, И на дверях запор! Не видно в целом доме Ни курицы жпвой; Все тихо, - лишь на кровле Мяучит тощий кот. Он с лошади слезает, Идет и в дверь стучит - Никто не отвечает! Лишь в щелку ветр свистит. Объяіый удивленьем И страхом поражен, Пошел он вспять с сомненьем, Его ли это дом? Но робкими ногами Спустился лишь с крыльца, Как вдруг Терентьич лысой Представился ему. Друг друга вмиг узнали - И тот и тот завыл. «Терентьич! где хозяйка?» - Помещпк вопросил. «Охтн, охтіі, боярин! - Ответствовал старик, - Охтн!» - и, скорчась, слезы Утер своей полой. «Ух, срезал! Знать, хозяйка Велела долго жить! Скажи, скажи скорее!» - Вещает витязь мой. Терентьич продолжает: «Хозяюшка твоя Жива иль нет, бог знает, - Да здесь ее уж нет! Пришло тебе, боярин, Всю правду объявить: Попутал грех лукавый Хозяюшку твою. 2І1 Она держала пристань Недобрым молодцам; Один из них пойман И на нее донес. Тотчас ее схватили И в город увезли; Что ж с нею учинили, Узнать мы не могли. Вот пятой год в исходе, - Охти нам! - как об ней Ни слуху, нет, ни духу, Как канула на дно»... Несчастный муж поплакал, Потом, вздохнув, пошел К Терентьичу в избушку И с горести лег спать. Сей витязь и поныне, Друзья! еще живет; Три года, как в округе Он земским был судьей."" 11-й. Царь-Девица. Царь жила-была Девица, Шепчет русска старина. - Будто солнце светлолица. Будто тихая весна. Очи были голубые, Брови черные дугой, Огнь - уста, власы - златые, Грудь - как лебедь белизпой. В жилках рук ее пуховых, Как эфир, струилась кровь; Между роз, зубов перловых, Усмехалася Любовь. Родилась она в сорочке Самой счастливой порой, Ни в полудни, ни в попночке,- Алой, утренней зарёй. Кочет хлопал на нашесте Крыльями, крича сто раз: Северной звезды на свете Нет прекраспей, как у нас. Маковка злата церковна Как горит средь красных дней, Так священная корона Мило теплилась на ней И вливала чувство тайно С страхом чгить ее - дивясь: К ней придти необычайно Было не перекрестясь. На нее смотреть не смели И великие цари; За решеткою сидели На часах богатыри. И Полканы всюду чудны Дом стрегли ее и трон; С колоколен самогудный Слышался п ночью звон. Терем был ее украшен В солнцах, в месяцах, в звездах; Отливались блески с башен Вкруг в восьми ее морях. В рощах злачных, в лукоморье Въявь гуляла и в саду, Летом в лодочке на взморье, На санках зимой по льду. Конь под ней, как вихрь, крутился, Чув девицу ездока; Полк за нею нимф тащился По следам издалека. Коз и зайцев быстроногих Страсть была ее гонять, Гладить ланей златорогих И дерев под тенью спать. Ей ни мошки не мешали, Ни кузнечики дремать; Тихо ветерки порхали Ее только обвевать. И по веткам птички райски, Скакивал заморской кот, Пели соловьи китайски И жужукал водомет. Статно стоя, няньки, мамки Одаль смели чуть дышать, И бояр к ней спозаранки В спальню с делом допущать. С ними так там рассуждала, Как из облак божество; Лежа царством управляла, Их журя за шаловство. Иногда же и тазала Не одним уж язычком: Если больно рассерчала, То - по кудрям башмачком. 263 Все они Царя-Девицы Так боялись, как огня, Крыли, прятали их лицы От малейшего пятна. II без памяти любили, Что бесхитростна была; Ей неправд не говорили, Что сама им не лгала. Шила ризы золотые, Сплошь низала жемчугом, Маслила брады седые И не ссорилась с умом. Жить давала всем в раздолье, Плавали как в масле сыр; Ездила на богомолье, - Божеством ее всяк чтил. Все поля ее златились И шумели под серпом, Тучные стада водились, Горы капали сребром. Слава доброго правленья Разливалась всюду в свет; Все кричали с восхищенья, Что ее мудрее нет. Стиходеи ту ж бряцали И на гуслях милу ложь; В царствах инших повторяли О Царе-Девице то ж. И от этого-то грому Поднялися женихи Вереницей к ее дому, Как фазаньи петухи. Царств за тридевять мудруя, Вымышляли, как хвалить; Вздохами любовь толкуя, К ней боялись подступить. На слонах и на верблюдах Хан иной дары ей шлет, Под ковром на хинских блюдах, Камень с гору самоцвет. Тот - эдемского индея. Гребень - звезд на нем нарост, Пурпур - крылья, яхонт - шея, Изумрудный зоб и хвост. Колпиц алы черевички Тот, - с бандорой выступать; Горлиц нежные яички - Нежно петь и воздыхать. 264 Но она им не склонялась: Набожна была чрезчур; Только в шутках забавлялась, Напущая на них дурь. Иль велела им трудиться: Яблок райских ей искать, Хохлик солнцев, чтоб светиться В тьме, в век младостью блистать. Но живот понадорвали И все стали они в пень; Как искав и не сыскали, То исчезли будто тень. Тут, откуды ни явился Царь, царевич или круль, Ни людям не поклонился, Ни на спаса не взглянул. По бедру коня хлесть задню И в тот миг невидим стал, - Шасть к Царю-Девице в спальню И ее поцеловал. Хоронилася платочком И ворчала хоть в сердцах; Но как вслед его окошком Хлопнув, то вскричала: ах! Конь к тому ж в пути обратном Тронул сеть садовых струн: Град познал в сем звуке страшном, Что был дерзок Маркобрун. Вот и встал дым коромыслом От маяков по горам; В мрачном воздухе, навислом Рев завыл и по церквам. 4 Клич проклинали в столице, И гонцы всем дали весть, Чтоб скакать к Царю-Девице И, служа ей, - мстить за честь. Заскрыпели двери ржавы Оружейниц древних лет, Воспрянули мужи славы И среди пустынных мест. Правят снасти боевые И булат и сталь острят; Старые орлы, седые С соколами в бой летят. И свирепы кони в стойлах Топают, храпят и ржут, На холмах и на раздольях Вьют пыль столбом и пену льют. а а Ямбический стих - по ошибке? В печатной редакции: Пыль вздымают, пену льют. 18 Заказ M 1152 265 Вслух пищали стенобойны, Раствори чугунны рты, Взвыв в часы полночны, сонны, Звали всех в поход идти. Идет в шкурах рать звериных, С дубом, с пращей, с кистенём, В перьях птичьих, в кожах рыбных, И как холм течет чрез холм. Занимает степи, луги И насадами моря, И кричат: помремте, други, За Девицу, за Царя! Не пленила она сбойством Нас, ни златом, ни сребром, Но лишь девичьим геройством, Здравым и простым умом. И так сими вождь речами Взбудоражил воинов дух, Что, подняв бугры плечами, Растрепали круля в пух. И еще в его бы царстве Только раз один шагнуть, Света б нет было в пространстве, Чем его и вспомянуть. Кровь народа Маркобруна Уподобилась реке; Он дрожал ее перуна И в своем уж чердаке. Но как он Царя-Девицы Нежный нрав довольно знал,- Стал пастух - и глас цевницы Часто ей своей внушал. «Виноват, - пел, - пред тобою, Что прекрасна ты, мила. Сердце тронь мое рукою.» - Сядь со мной! - она рекла... Так и все красотки славны Дерзостей не могут несть; Все бывают своенравны, - Жены, девы любят честь.11 Баллада. - Некоторые почитают ее французского, другие италиянского происхождения, от слова ballo, или песнь, для бала сочиненная, по которой танцевали. - Это есть не что иное, как правильная небольшая повествовательная поэма такого же со- держания, разбора и вкуса, как романс; но только иные говорят, что романс для пространного, а баллада для краткого повество- вания; что последняя тоном несколько повыше. И выражении не так простодушны и легки, как у первого. - Но есть множе266 ство баллад и неправильных, а особливо у немцев. - В Англии уклонялась иногда баллада к роскошному, шутливому и колкому слогу; но ныне обратилась везде на прежнюю простоту свою. - Настоящая правильная баллада пишется тремя куплетами одинакого рода и меры стихов. Каждый куплет по восьми строк, а сверх трех еще куплет прибавляется в четырех строках, так называемая у французов посылка, или обращение. - В каждом куплете находятся в четырех строках одинакие рифмы, в двух другие, а в шестой и в последней - согласные. При каждом куп- лете, равно и в обращении последний стих одинакой повторя- ется припевом прежнего стиха (или рефреном). - Вот примеры правильной баллады: первая подражательно переведенная из г-на Руссо Жан Баптиста, а вторая моя собственная. 1-я. К старухе. Ужель и впрям, Краса седая, Прожив вдовою двадцать лег, Огнем любовным вся пылая, В плен пажу сердце отдает? Горит, - как печь, хладна как лед! Но в клетке ветр сдержать желая И птички как полет? - Кто сед, - Прости уже, любовь драгая! Но лучше рай воображая, Ты б в смерти зрела свой предмет, Чем, страстью век твой сокращая, Скорей скрываешь жизни след. Бывало время,- цвел твой цвет, Сердца толпились, воздыхая, Но днесь совсем не то. - Кто сед, - Прости уже, любовь драгая! Припомнь, что в книжках ты читая, Как под вечер, а не в обед, Лизетта бедная растая Любовной ощутила бред; Но к счастью, что ее сосед Был умный рыцарь: не лаская, Ей краткой дал совет: кто сед, - Прости уже, любовь драгая! И ты мне, твой живой портрет Сребром и златом осыпая, Шутя б хоть дал; но нет, -12кто сед, - Прости уже, любовь драгая! ІІ-я. С е в е р н ы й Амур. В рыцарски облекшись латы, Озорной разбойник галл, Чтоб добычи взять богаты, На Россию наскакал. - 18* 267 Конь его браздой звучал И ступал Москве на пяты, - Русской дух напротив стал - Северный Амур мохнатый. Галл, в хищеньи тароватый, Кровью руки умывал, Грабил пламем град объятый И карманы набивал; Ни святынь не пощажал, В храмы рыскал и палаты, - (Русской дух остановлял) - Северный Амур мохнатый. Галл сколь жаден был проклятый И богатств сколь ни алкал, Но, бесстыдством бес крылатый, Более красот искал И им жар свой открывал, Требуя любви отплаты. - Русской дух лишь их спасал, - Северный Амур мохнатый. Галл где ус лишь протягал Алых уст на ароматы, - В грудь стрелой его встречал Северный Амур мохнатый.13 Неправильные баллады. 1-я. За нарушенный обет Посылают боги мщенье, И измена - к аду след. - Боги мстят за преступленье! Шел Всеслав в далекий путь, И Всемила с ним прощалась; Белоснежна девы грудь Слез ручьями орошалась. - «Не забуду, - говорит, - Хоть Всеслав и дни скончает: Смерть лишь жизнь одну делит, Но сердец не разделяет». За нарушенный обет Посылают боги мщенье, И измена - к аду след. - Боги мстят за преступленье. «Если ж рушу клятву я В дни, когда тебя не станет, Пусть ужасна тень твоя Укорять меня предстанет. - Пусть с главы моей сорвет Тонкий флёр, покров венчальный, И покажет к гробу след Мне светочей погребальной!» За нарушенный обет Посылают боги мщенье, И измена - к аду след. - Боги мстят за преступленье. 268 Но повеял ветерок, Месяц кроется, тускнеет; Утра час уж недалёк, Скоро солнце мрак рассеет - И Всеслав «прости» сказал, Слезы скрыть - шелом надвинул, К груди милую прижал, Воздохнул, взглянул, покинул. За нарушенный обет Посылают боги мщенье, И измена - к аду след. - Боги мстят за преступленье. Время быстрое течет, Дни промчалися унылы... Но Всеслава нет как нет! - Где же о н? . . Где страсть Всемилы? Все забыто, - в сердце к ней Поселилась прежня радость: Блеск Вадимовых очей Оживил девицы младость. За нарушенный обет Посылают боги мщенье, И измена - к аду след. - Боги мстят за преступленье. Витязь храбрый был Вадим, Статный юноша, прекрасный, И навек Всемила с ним Сопряглась любовью страстной. Вот курится фимиам, Брачный пир благоухает, Ходит чаша по рукам И веселье разливает. За нарушенный обет Посылают боги мщенье, И измена - к аду след. - Боги мстят за преступленье. Но вдруг в терем золотой Входит витязь неизвестный И садится близь младой, Как бы жданный гость, любезный. - Страшен гостя мрачный вид: Шлема спущено забрало, В длани светоч, черный щит... Он молчал, и - все молчало. За нарушенный обет Посылают боги мщенье, И измена - к аду след. - Боги мстят за преступленье. Тут Всемила изрекла, Слыша сердца трепетенье: «Витязь! шлем сними с чела, Соверши мое желанье; Лик веселие гласит! Пей и веселися с нами: Брачный гимн для нас гремит В жизни раз лишь пред богами!» За нарушенный обет Посылают боги мщенье, И измена - к аду след. - Боги мстят за преступленье. 269 Так рекла, - и вот шелом Неизвестного открылся; Вмиг подземный грянул гром: Витязь в остов пременился. «Я Всеслав! - он говорит. - В битве смерть меня сразила; Но нас смерть не разлучит: Ты невеста мне, Всемила!» За нарушенный обет Посылают боги мщенье, И измена - к аду след. - Боги мстят за преступленье. «Ты клялась любить меня, - Вечной клятвы не сдержала, И ужасна тень моя Упрекать тебя предстала. Со главы твоей сорвет Легкий флёр, покров венчальный, И покажет к гробу след Сей светочей погребальной». За нарушенный обет Посылают боги мщенье, И измена - к аду след. - Боги мстят за преступленье. Рек, восстал, схватил рукой Полумертвую Всемилу И повлек ее с собой В темну, хладную могилу. - Там любви предела нет, Там Всеслав ее вкушает; Но Вадим? - Ах! в цвете лет Рання скорбь его терзает! Ах! за рушенный обет Посылают боги мщенье, И измена - к аду след. - Боги мстят за преступленье. ІІ-я. Звучат щиты, и кони ржут: На брань славяне поспешают; Отвсюду воины текут И к битве рвением пылают. - Один Вадим, их вождь, герой, Идет медлительной стопою, Навек расстался он с драгой, И слава не мила герою. Копье, противных прежде страх, В деснице сильной ослабело, Погас огнь мужества в очах, И сердце страстию истлело; Поник пернатый шлем его, Ретивый конь главу склоняет. - «Где ты, друг сердца моего! Где ты, Раида? - он вещает. - С тех пор, как разлучен с тобой, Не вижу радости в вселенной, Один скитаюся с тоской, - Она лишь мне друг неизменной! Не мил мне гром моих побед, Нет больше мне за них награды, Исчез Вадиму к славе след: Погаснули Раиды взгляды! Где дни, как в лаврах я летел К тебе от битвы знаменитой? Где дни, когда от тучи стрел Мне грудь твоя была защитой? Остался сиротой Вадим, Исчез призрак очарованья! Почто же не исчезли с ним О радостях воспоминанья?» - Умолк, - и вдруг тьмы вражьих стрел На рать славянскую слетели; Героев смерти мрак одел, На трупах враны восшумели. - Ниспал Вадим, пронзен копьем: Окрестность вся вострепетала, И в бранях мещущего гром Могила мрачна восприяла. Сочин. г-на Жихарева."5 Славнейшие баллады на немецком языке - г-на Бюргера, из коих у нас прекрасно переведенные и несколько вновь сочинен- ные г. Жуковским, но все они составлены не по образцу. <Порусски мои> также есть в III части стран. 13 «Победа красоты»; стран. 206 «Луч»; в V части стран. 170 «Жилище богини Фригги»; стран. 176 «Волхв Злогор» и правильная на стр. 234 «На возвращение государыни императрицы». Станс - лирическое стихотворение, для комнатного пения определенное, состоящее из нескольких куплетов, или стансов, название свое имеет от италиянского слова stanza, или расста- новка. Ввел ее в употребление первоначально во Франции в 1580 году при Генрихе III французский стихотворец Линжендес. - Стансы сочиняются определенным числом стихов, ясным и чистым слогом. Главное правило в них - не делать переносов из одного куплета, или станса, в другой. - Располагать стихи так, чтобы при переходе из одного куплета в другой не помещать сряду двух стихов мужеских или двух женских, которые бы между собою составляли рифмы; или прочетши стих, в окончен- ном куплете не встретить бы начинающийся куплет такого же рода, мужеским или женским стихом. Находятся стансы пра- вильные и неправильные. - Неправильные суть те, которые не подвержены вышесказанному определенному порядку; но бы- вают в них помещены рифмы по воле стихотворца, только бы не было двух мужеских или женских рифм сряду. - Бывают стансы из 4-х, 6, 8, 10 и 12 стихов, а также из 5, 7, 9 и 11-ти. Составленные же из 4-х называются у французов четырехстроч- ными, из 5 - пятистрочными, из 6 - шестистрочными, из 8 - осьмистрочными, из 10 - десятистрочными, но те, которые со271 ставлены бывают из 7, 9, 12, 13 и 14-ти стихов, названия особ- ливого не имеют. - Двенадцатистишные стансы сочиняются точно таким порядком, как и те, которые называются десяти- строчными, но прибавляются только к 10-ти стихам два одинакой рифмы с последними. Четырнадцатистишные имеют тот же самой порядок. Впрочем, как сих последних, так и 13 и 16-строч- ных стансов, как французы говорят, у них весьма редко видеть можно. - Семистишные стансы сочиняются из 4-х строк и трех или из 3-х и 4-х. В первом случае после четвертого стиха пола- гается расстановка, или отдохновение, а во втором - после треть- его то же. - Девятистишные же стансы составляются всегда одинакого порядка, то есть: прежде всего пишутся четыре стиха, а потом пять. И, таким образом, расстановка сего рода в стансе бывает уже после четвертого стиха. - Французы думают, что бо- рение страстей или приятная задумчивость весьма удобно изо- бражаются в стихах сего рода по неровному их размеру. Но мо- гут также стансы изображать веселые и приятные предметы. В сем случае стихи их располагаются таким образом, что веселые чувства изъясняются при окончании каждого станса мужеским стихом, потому что будто мужеские не столько располагают к нежной унылости, сколько женские; но сие может быть свой- ственно французской поэзии, а в российской унылость, веселость или нежность не привязаны, кажется, ни к мужеским, ни к жен- ским стихам, но дают им оттенки те или другие чувства сердца стихотворческого. - Стансами у нас называются просто стихи восьми или десятистрочными куплетами, писанные легким и приятным слогом, которой не показывает ни сильного пламенного восторга, ни парения превосходного или лирического дара, чего станс и не требует. - Он должен помещен кажется быть между греческих пеана и схолии. Таковых християнских прекрасных стансов можно довольно видеть у г-на Хераскова в (пробелу ча- сти на стран.16 - Вот пример станса французского и русского. Французского Крылаты пролетают годы, Как миг - проходит так же век, И ах! обычный круг природы Не переменит человек, Хотя бы жертвы он стотельчны И благовонный фимиам Всечасно воскурял богам, - Судей законы будут вечны. От смерти жертвы не спасут: Богатый Крез и Ир убогой В обитель общую пойдут И так же общею дорогой. Почто ж страшиться, коль судьбой Прикованы мы к общей доле, Что слышен гром на бранном поле И всюду льется кровь рекой? 272 Почто ж страшиться нам, что бури На черных тучах возлегли И, в понте кроя свет лазури, Ломают с треском корабли? Ужель не все одно и то же, Что кончить дни свои в волнах, Иль в ратной пре, с мечем в руках, Иль дома и на мягком ложе? Все должно свет оставить сей, Как брег цветущий, но мятежной; На что ж об нем скорбеть душей, Плывя ко пристани надежной? Единый миг - всему конец! Кто в свете знает смерти муки? Но ах! ужасен час разлуки: Кончина рушит связь сердец! Ужасен час! пределы гроба Нас безызвестностью страшат; О смерти мысль: трепещет злоба И мнит отверзтый видеть ад; Кто не был обольщен страстями? Кто, миру не служа душой, На мрак безвестный гробовой Взирал бесстрашными очами? Безмездное добро творить, Блаженство ближнего устроить, Рассудку страсти покорить - Вот средство - совесть нам спокоить, Неробко смерти ждать приход! Мы гости в жизни сей мгновенной - И семя наших дел в вселенной Лишь в вечности приносит плод. СоЧин. г-на Жихарева. Русского Прочь от нас, Катон, Сенека! Прочь, угрюмый Эпиктет! Без утех для человека Пуст, несносен был бы свет. Младость дважды не бывает; Счастлив тот, которой в ней Путь цветами устилает, Не предвидя грозных дней! - Так мою настроя лиру И призвав одну из муз, Дружбу, сердце и Темиру, С ними пел я мой союз. Пел, не думая о славе, - Не искал ничьих похвал; Лишь друзей моих к забаве Лиру я с стены снимал. 273 Все в глазах моих играло, Я в волшебной был стране! Солнце ярче луч бросало И казалось Фебом мне. Вижу ль розовый листочик: Он меня остановил; То Зефир, не ветерочик, Крылышком его сронил. В роще ль голос разольется Сладкопевца соловья, Сердце вмиг во мне забьется. - Филомелу вспомню я. С нею вместе унываю И доволен, что грущу! - Но почто я вспоминаю То, чего уж не сыщу? Утро дней моих затмилось И опять не расцветет: Сердце с счастием простилось И мечтой весенних лет. Резвый нежных муз питомец, Друг и смехов и утех, Ныне им как незнакомец И собой пугает всех. Чувства прежние имею, Прежний жар в моей крови, А уж грациям не смею Воспевать я о любви. Осужден к несносной скуке Грусть в самом себе хранить, - Ах! и с другом быть в разлуке, И от дружбы слезы лить! О любимый сын природы! Нежный, милый наш певец! Скоро ль отческие воды Нас увидят наконец? Скоро ль мы на Волгу кинем Радостный сыновний взор, Всех родных своих обнимем И составим братской хор? С нами то же, что со цветом: Был - и нет его чрез день. Ах, уклонимся ж хоть летом Древ домашних мы под тень. Скажем им: Древа! примите Вы усталых пришлецов И с приязнью обнимите В них друзей и земляков. 274 Было время, что играли Здесь под тенью мы густой,- Вы цветете... мы увяли! Дайте старости покой. Сочин. г-на Дмитриева.17 Кратко сказать: стансами называть можно все наши 10-ти и 8-мистрочные куплеты, легко и плавно писанные, которые не имеют в себе ни восторгов, ни парения. Песня. - Пение родилось вместе с человеком. - Прежде не- жели лепетал, издавал он гласы, а в возрасте страсти почти каж- дая нашла свой особый голос. Отсюда происходят песни. - Это уже сказано в самом начале сего лирического рассуждения. Рос- сийские старинные песни разделяются на три рода: на протяж- ные, плясовые и средние. - О характере, мелодии и сходстве их с древними греческими видно в предисловии покойного тайного советника и кавалера Львова, при книге, изданной им в 1790 году, о русском народном пении, где всякого содержания собранные песни старанием его положены на ноты придворным капельмей- стером Прачем.* Здесь скажем нечто о их стихотворении; оно просто, ближе к природе, нежели к искусству; отличается, боль- шею частию в началах песен, едва ли не от всех иностранных, отрицательными сравнениями и сокращенными прилагательными именами, как-то: «не ясен сокол по поднебесью», «черн ворон» вместо «черный», что придает ему некоторую особенную, загадоч* Жаль только, что сей сочинитель музыки все наши старинные песни разделил на равные такты. Сие русскому слуху нетерпимо, наипаче в протяжных песнях, которые почти суть все вообще речитативы, по подобию греческой древней музыкальной поэзии. От сего-то в устах рус- ского мужика, поющего сии песни не по такту, а с временною вытяжкою многих слогов, они чувствительнее, нежели как можно петь их по нотам Прачевым. Тактовая музыка, как и равностопная европейская поэзия, утомительны своим единообразием; а разнообразием в греческой и латин- ской поэзии удобнее изображаются и страсти и действии различные. На- пример: европейская равностопная поэзия никак не может выразить труд- ности работы циклопов, кующих молотами, как выразил Виргилий: Uli in / ter se / se mu / lta vi / brachia / tollunt. Тредьяковской перевел этот стих таким образом: Там ковачи с крехтеньем млаты возводят, низводят. Подобно и наши церковные стихи, по образу древней греческой музыки, не имеют тактов; но когда поет их искусный певец, с вытяжкою всех оттенок, или разгласов голоса, а иногда с речитативным ускорением, или говором, то что может (быть) умилительнее сего пения? Тут видна точ- ная греческая древняя музыка, сопровождавшая Тимофея, или истинные чувства сердца и действии природы; но заключим все примечание тем, что некто Матвей Гутри, заимствуя от Львова, написал и напечатал на французском языке рассуждение о русских песнях, сказав, что взял оноѳ от Прача; а как сей Прач совсем не знал русского языка и не мог разуметь ни карактера, ни красот тех песен, а клал только слова на ноты по объявлению Львова, - то из сего только то может нам служить к замеча- нию, как господа иностранцы и в самых безделицах затмевают везде способность и славу русских. 275 ную бодрость и силу; но во всех есть связь; большая часть без рифм; разного рода и мер стихов, - а не так, как ныне пишутся с рифмами, одними почти трехстопными ямбами и хореями. - Вот их опечаток, или подобие древним: цыганские, по быстроте слога и по приговорке какой-нибудь одной речи, точно суть ди- фирамбы; подблюдные, - по гаданиям, - их клидоны; І8 святоч- ные - по игре,* - как наша: «Жив, жив курилка» - и так да- лее. - Нельзя сказать, чтоб в них и поэзии не было, хотя не во всех. Находятся такие, в которых видно не только живое вообра- жение дикой природы, точное означение времени, трогательные, нежные чувства, но и философическое познание сердца человече- ского. - Такова есть песня в сказанной книге под № 3. - Нахо- дятся веселую фантазию в веселых видах изъявляющие - под № 15. - Есть показывающие естественное верное подобие, как под № 23. - Есть изъясняющие чистосердечие и милую простоту, как под № 34. Наконец не недостает и таких, в которых показы- вается сравнениями нежнейшая в своем роде высокость мыслей, проницающая душу; также и таких, которые мрачными карти- нами и мужеством во вкусе Оссиана возбуждают к героизму. - Первая из сих двух последних под № 29. Скажем вкратце ее содержание: любовник просит позволения у прежней своей лю- бовницы жениться, уверяя ее, что он ее будет любить по-преж- нему. - Она ему ответствует: Ах! пе греть солнцу жарче летнего, Не любить другу больше прежнего. Вторую прилагаю подлинником: Уж как пал туман на сине море, А злодей-тоска в ретиво сердце; Не сходить туману с синя моря, Уж не выдти кручине из сердца вон. Не звезда блестит далече в чистом поле, Курится огонечик малешенек: У огонечка разостлан шелковой ковер, На коврике лежит удал доброй молодец, Прижимает белым платом рану смертную, Унимает молодецкую кровь горячую. - Подле молодца стоит тут его доброй конь, И он бьет своим копытом в мать сыру землю, Будто слово хочет вымолвить хозяину: Ты вставай, вставай, удалой доброй молодец! Ты садися на меня, на своего слугу, Отвезу я добра молодца в свою сторону, К отцу, к матери родимой, к роду-племени, К малым детушкам, к молодой жене. - Как вздохнет удалой доброй молодец; Подымалась у удалого его крепка грудь; Опускалися у молодца белы руки, Растворилась его рана смертная, Пролилась ручьем кипячим кровь горячая. * Игра древняя греческая, учрежденная в память похищения Про- зерпины Плутоном, где с зажженными лучинами или головнями бегали н искали похищенной. 276 Тут промолвил доброй молодец своему коню: Ох ты, конь, мой конь, лошадь верная! Ты товарищ моей участи, Добрый пайщик службы царския! Ты скажи моей молодой вдове, Что женился я на другой жене; Что за ней я взял поле чистое, Нас сосватала сабля острая, Положила спать калена стрела. Сочин. неизвестного.1" Словом: в русских древних народных песнях много любопыт- ного разнообразия в картинах и в слоге, свойственных нашей поэзии. Можно о сем читать с великою основательностию пи- санное г. Шишковым в разговорах его о словесности, напечатан- ных в прошлом 1811 году. Но относительно изданных г-м Ключаревым под названием Древних песней,20 о коих выше при опи- сании романса я упомянул, то в них нет почти заметной поэзии, ни разнообразия в картинах, ни стопосложения, кроме весьма немногих. - Они сухи, одноцветны и однотонны. По гигантеску, или богатырскому хвастовству хлебосольством и боями, оказы- вается в них, с одной стороны, оттенок грубой скандинавской поэзии, свойственный и нашим предкам, по склонности их к мо- лодечеству и попойкам, что выпивают одним духом по ушату вина и побивают трупом одного мертвого татарина, схваченного за ноги, бусурманов по тысячи; а с другой - по повторениям, в некоторых случаях, одними и теми же словами того, что уже выше сказано, сходствуют с Гомеровыми поэмами, кроме вышепомяпутой нелепицы и неуважения к женскому полу, чего у гре- ков нигде не примечается. Поелику же сии древние русские песни, или старинные наши романсы, все почти повествуют о победах наших над татарами, то и должно из сего заключить, что они не весьма глубокой древности, а по освобождении уже России от сих варваров сочинены каким-нибудь одним челове- ком, а не многими, чем и доказывается не вкус целого парода, которого в них, как в других наших песнях, я не вижу. При всем том они, как и простонародные сказки, хотя бы были ис- порчены, как остаток нашей старины, весьма драгоценны. - Но теперь станем говорить о нынешних песнях: они заимствованы от европейцев. - Ежели не взять появления их со времени князя Кантемира * и также Тредьяковского, когда он перевел несколько французских и небольшую поэму, называемую «Езда в Остров Любви»,21 также сочинил несколько своих песен, будучи еще в Гамбурге 1730 года, какова например: Весна катит, Зиму валит, Поют птички Со синички, Хвостом машут и лисички, - * Напечатаны при его сатирах. 277 то и нельзя, кажется, происхождения наших песен, разумеется нового вкуса, отнести далее времени Петра Великого, когда сближил он нас с Европою.22 Царствование императрицы Елисаветы век был песен. Она сама благоволила снисходить на сию забаву. Для показания тогдашнего вкуса прилагаю ниже сего, сколько по преданию известно, сочиненную собственною ее особою. Та- ковые вообще песни, - разумеется изящные, или лучшего разбора людей, - по рассуждению эстетиков, не что иное есть, как мгно- венный взгляд на природу приятную, нежную, веселую, игривую, в которой наслаждается человек блаженством жизни; или во- преки тому, в несчастных случаях сокрушается горестию, уны- нием, тоскою, печалию и далее. - Предлог песни, выражение и ход ее приличен ее содержанию. - Он легок, естествен, прост. - В песни господствует полное, живое чувство, как и в оде, но только гораздо тише, не с таким возвышением и распростране- нием. Песня назначена природою для пения, - то и должна она быть сладкозвучною, способною к музыке и к повторению какимлибо инструментом. В песне ни радостное, ни горестное, ни за- бавное, ни издевочное ощущение не преступает правил благопри- стойности и границ общежития. Знатоки говорят, что между песнею и одою трудно положить черту различия. - Но если оно и существует, то основывается ни на чем другом, как па посте- пенности. - Для разбора же подобных степеней, или градаций в сочинениях надобен весьма проницательный ум и крайне тон- кое чувство, чтоб определить их решительную разность. - В оде и песне столь много общего, что та и другая имеют право на присвоение себе обоюдного названия; однако же не неможпо ука- зать и между ими некоторых оттенок, как по внутреннему, так и по внешнему их расположению. - По внутреннему: песня дер- жится всегда одпого прямого направления, а ода извивчиво уда- ляется к околичным и побочным идеям. - Песня изъясняет одну какую-либо страсть, а ода перелетает и к другим. - Песня имеет слог простой, тонкой, тихой, сладкой, легкой, чистой; а ода сме- лый, громкий, возвышенный, цветущий, блестящий и не столько иногда обработанный. - Песня долгое время иногда удерживает одно ощущение, дабы продолжением оного более напечатлеться в памяти; а ода разнообразием своим приводит ум в восторг іг скоро забывается. - Песня сколько возможно удаляет от себя картины и витийство; а ода, напротив того, украшается ими. - Песня чувство, а ода жар. - По внешнему составу: песня имеет сходные с первым, одинакие и равные куплеты; а ода иногда разномерные и неравнострочные строфы. - Песня во всяком куп- лете содержит полный смысл и окончательные периоды; а в оде нередко летит мысль не токмо в соседственные, но и в последую- щие строфы. - Песни у нас пишутся по большой части хореями или другими метрами, но только трехстопными или двухстопными стихами, удобными полагаться на музыку; а оды для чтения - наиболее четырехстопными ямбами, громогласные звуки издаю- щими, по крайней мере так почти всегда писали гг. Ломоносов 278 и Сумароков, последуя немцам и французам. - Песня имеет один напев, или мелодию, в рассуждении единообразного ее куплетов расположения и меры стихов, которые легко могут затверживаться наизусть и вновь возрождаться в памяти своим голосом; а ода, по неравным своим строфам и равносильным выражениям, в рас- суждении разных своих предметов, разного гармонией препро- вождаться долженствует и не легко затверживается в памяти. - Песня должна украшаться неискусственною простотою, гладкотекущими стихами и богатыми рифмами; а ода довольствуется од- ним механическим движением и просодиею, не брежа слишком о звонких рифмах, или и вовсе пишется без оных; но печется только о богатстве, высокости мысли и яркой выразительности. - В песне царствует приятность, а в оде парение. - Песня никакой шароховатости, никакой погрешности не терпит; а в оде иногда, как в солнце, небольшие пятна извиняются. - Песня вообще убе- гает важных, славянских слов, смелых оборотов и всяких лири- ческих украшений, довольствуяся одною только ясностию и ис- кусственною простотою; а ода без славянского языка, извитий и глубокомыслия почти обойтиться пе может. - Наконец, в песни все должно быть естественно, легко, кратко, трогательно, страстно, игриво и ясно, без всякого умничества и натяжек; а в оде по- требно знание мифологии, истории, астрономии и прочих наук, ежели (поэт) хочет чувства вести (заметнее) и удивлять до- стойней. Превосходный лирик должен иногда уступить в сочи- нении песни ветреной, веселонравной даме. - Французы в сем роде поэзии признаются по всей Европе лучшими искусниками. Особливо их любовные, забавные, застольные песни, по вкусу и по приятности своей, едва ли не достигли совершенства. - Мно- жество и у нас подобных, а иные, может быть, и не хуже, что можно видеть во всех наших песенниках, где находятся песни на всякие случаи. Лучшие песней сочинители у нас почитаются: гг-да Нелединский, Дмитриев, Попов, Богданович, Капнист, Ка- рамзин, князь Горчаков и другие, которых имена изъяснять было пространно и предоставляю себе о некоторых упомянуть в но- менклатуре. В заключение вот та пасторальная песня, которая относится преданием к помянутой высочайшей сочинительнице: Чистый источник! всех цветов красивей, Всех приятней мне лугов, Ты и рощ всех, ах! и меня счастливей, Гор, долинок и кустов; Но не тем, что лишь струйки тихо льются По сыпучему песку И что птичек вслух песни раздаются По зеленому леску. Нет, не тем; но прекрасно умывала Нимфа что лице тобой, С брегу белые ноги опускала И ток украшала твой. Тут и алые розы устыдились, Зря ланиты и уста, И лилеи к ней на грудь преклонились, Что белей их красота. 279 О, коль счастливы желтые песчинки, Тронуты ее стопой! О, коль приятны мягкие травинки, Смятые ее красой! Тише же ныне, тише протекайте, Чисты струйки, по песку И следов с пего ее не смывайте, - Смойте с глаз мою тоску. Продолжение впредь. ПРИМЕЧАНИЯ Ч а с т ь 3-я 1 Стихотворение взято, очевидно, из какого-то рукописного источ- ника - сборника кантов, где авторство приписано Димитрию Ростовскому (что воспроизведено в «рукописи Капниста» и начальном тексте публи- куемой рукописи). Более полно и несколько иначе опубликовано без имени автора в «Письмовнике» Н. Г. Курганова (см.: изд. 0-е, Спб., 1796, ч. 2, с. 54). Автор указан в перечне неопубликованных песен в «Оглав- лении известным на российском языке сочинениям, печатным и письмен- ным, Феофана Прокоповича...», приложенном к кн.: Феофана Прокоповича... Слова и речи... Ч. 1. Спб., 1760. " 2 Речь идет о стихотворениях «Посылка плодов», «Прогулка», «За- думчивость», которые являются переводами 9, 17 и 28-го сонетов Пет- рарки. 3 После триолета Карамзина вписано: «или Мне мая первый день из всех счастливей дней: Тебя увидел я и в том тебе открылся Я мая в первый день, что я в тебя влюбился. (прочерк, т. е. повтор 1-й) Коль нравлюся тебе (открытностью) я сей То мая первый день мне всех счастливей дней Из Гагедорну». Произведение Ф. фон Хагедорна (1708-1754), к которому обратился Дер- жавин, в свою очередь, является переводом триолета французского поэта конца XVII-начала XVIII в. Жака Раншена. С французского на русский «Триолет» перевел М. Н. Муравьев и опубликовал в «Санктпетербургском вестнике» 1778 г. (см.: М у р а в ь е в М. Н. Стихотворения. Л., 1967, с. 288.- Имя автора оригинала здесь не указано). Ввиду явной незаконченности державинского перевода (так как последний стих должен повторять вто- рой, то не хватает одного стиха), он не вводится в текст. 4 Опубликовано: Д е р ж а в и н. Стихотворения. Л., 1933, с. 384. 5 Опубликовано там же, с. 383. 6 Очевидная ошибка памяти. Стихотворение напечатано в «Чтении Бе- седы», 1811, кн. 2, № 2, с. 72, под заглавием «Оратория», а не в «Рассуж- дении», которое целиком занимает № 1 кн. 2-й. 7 «Ода 16» Ломоносова - «На день восшествия на всероссийский пре- стол государыни императрицы Елисаветы Петровны ноября 25 дня, 1761 года». Эта строфа включена как третий хор в V действие «истори- ческого представления» Екатерины II «Начальное управление Олега». Пьеса была написана и поставлена во время второй русско-турецкой войны (первое представление на Эрмитажном театре - 22 октября 1790 г., на Ка- менном театре - 25 октября). 280 8 Источник сведений об операх Сумарокова неизвестен. В «рукописи Капниста» названы первоначально «Орфей и Евридика» и «Пирам и Тизба». Затем Державин собственноручно (очевидно, при проверке по 4-й части сочинений Сумарокова издания 1781 г.) вместо первого названия карандашом вписал «Цефал и Прокрис», а на поле выписал «Альцеста». Затем «Цефал и Прокрис» обведено чернилами, а «Альцеста» почому-ю зачеркнута. О принадлежности Сумарокову оперы «Пирам и Тизба» све- дений не имеется. 9 Опера «Грозный» должна была быть напечатана в VI части сочине- ний Державина; набор этой части рассыпан после смерти поэта, и впервые «Грозный» опубликован в 1867 г. (Гр., 4, 579-638). 10 Стихотворение И. И. Дмитриева в первых публикациях называлось «Отставной вахмистр», впоследствии - «Карикатура». 11 «Царь-девица» содержит ряд мелких разночтений, которые отчасти возникли в процессе доработки «Рассуждения», т. е. после первой публи- кации стихотворения в составе «Части 5» сочинений Державина. Эти варианты исследователями не учтены. 12 Опубликовано: Д е р ж а в и н. Стихотворения. Л., 1933, с. 381. 13 Я. К. Грот опубликовал черновой набросок другой редакции бал- лады (более ранний), сохранившийся на листе с пометой «На Званке 16 сентября 1814 года»; этот незаконченный текст поэт зачеркнул, а на по- лях листа написал: «Не годится» (см.: Гр., 3, 532-533). 14 Автор «Баллады» - С. П. Жихарев, что указано в «рукописи Кап- ниста» (л. 26). В бумагах Державина сохранилась также авторская ру- копись под заглавием «Баллада» (РО ГПБ, ф. 247, № 39, л. 75). В ней около заглавия рукой Державина написано «неправильная»; рефрена нет, четверостишия только открывают и оканчивают стихотворение, а между ними текст состоит только из восьмистиший. Однако после третьего вось- мистишия рукой Державина карандашом вписано начальное четверости- шие: по-видимому, он пытался переделать «неправильную» балладу в «пра- вильную». Во всяком случае, в «рукописи Капниста» эта баллада приве- дена как пример «правильной», хотя Абрамов (возможно, не поняв указания Державина) после каждого восьмистишия повторил в сокращен- ном виде как «рефрен»: «За нарушенный обет и проч.» (лл. 24-26). В окон- чательном тексте данная баллада перенесена в «неправильные», рефрен дан в развернутом виде. Ряд ошибок и описок, допущенных Абрамовым, исправлен по двум предшествующим рукописям. 15 Стихотворение С. П. Жихарева хранится в бумагах Державина (РО ГПБ, ф. 247, № 39, л. 77). В тексте «Баллады» в двух первых случаях имя героя «Пламид» исправлено рукой автора на «Вадим» (в двух после- дующих случаях он сразу именуется «Вадим»). Опубликовано в 1911 г. как анонимное (см.: М а с л о в В. К литературной обработке предания о Вадиме Новгородском. - Чтения в историческом обществе Нестора Ле- тописца. Киев, 1911, кн. 22, вып. 1-2, с. 1-6). Судя, однако, по перво- начальному имени героя и имени героини, Жихарев отталкивался от по- вести Д. П. Горчакова «Пламид и Раида» (М., 1796), а не от предания о Вадиме Новгородском. 16 Судя по характеру приводимых Державиным далее примеров, он имеет в виду «Оды нравоучительные» М. М. Хераскова (см.: Творения М. Хераскова. Ч. 7. М., б. г., с. 313-395), а также «Стихи. (Подражание французским)» (там же, с. 396-397), «Время» и «Тщета» (с. 413-418). 17 Стихотворение И. И. Дмитриева во 2-м издании его «Сочинений и переводов» (ч. 1) названо «Стансы к Н... М... К***» (т. е. Карамзину); возможно, впрочем, Державин пользовался 3-м изданием. 18 Клидоны (греч.) - песни-гадания, песни-предсказания. «Клидона у греков состояла в некотором прорицательстве будущего счастливого или несчастного в женитьбе или любви события. Собравшиеся гречанки клали в сосуд каждая свое кольцо, перстень или какую-нибудь монету, которые потом вынимали под песни и п р и к а к о й ч е й п е р с т е н ь в ы - н е т с я, т о и с б у д е т с я. Мы то же самое делаем, когда поем подблюд- ные песни, с тою только разницею, что в Греции кладут залоги в сосуд, 19 Заказ M 1152 281 водою наполненный, а у нас в покрытое блюдо. К русской клидоне при- бавили уже славяне свой любимый припев, которого у греков не было: они припевали и мы тоже поем с л а в а. . . » (Л ь в о в Н. А. О русском народном пении. - В кн.: Собрание народных русских песен с их голо- сами. .. [Спб.], 1790, с. 8). 19 Песня опубликована в «Московском журнале» (1791, ч. IV, октябрь, с. 98); по указанию Н. А. Львова, написана его дедом П. С. Львовым во время Персидского похода Петра I. 20 Речь идет о книге «Древние русские стихотворения» (М., 1804), в которую вошли 26 былин и исторических песен из так называемого «Сборника Кирши Данилова», принадлежавшего в то время Ф. П. Ключареву (им же написано посвящение). 21 «Езда в Остров Любви» - переведенный В. К. Тредиаковским в прозе и стихах роман П. Тальмана (Спб., 1730); к основному тексту приложена подборка стихов Тредиаковского на русском и французском языках. Цитируемые далее строки взяты из «Песенки, которую я сочинил, еще будучи в московских школах, на мой выезд в чужие край» (написана весной 1726 г.). Державин, очевидно, цитировал по памяти, чем объяс- няется неверное определение жанра перевода Тредиаковского, неточность в цитате (пропущен третий стих строфы - «И уж листик с древом шу- мит») и путаница стихотворений: «Песенка» явно смешана со стихотворе- нием «Песнь. Сочинена в Гамбурге к торжественному празднованию коро- нации. . . Анны Иоанновны... 1730», - а отсюда ошибка в датировке «Песенки» и месте ее создания. 22 Где-то здесь или ранее Державин собирался, по совету Евгения, вставить оговорку о «малороссийских песнях». Очень короткий текст набросан карандашом на поле листа, а в его низу вписана сноска. И то и другое почти не читается, так как текст, набросанный на поле, частично скрыт при переплете рукописи, а в сноске карандашный текст в значи- тельной мере стерся. На полях: <нрзб> <Х>мель<ни>цкого и прочие (мало- российские) стихотворцы». К слову «Хмельницкого» сделан знак сноски; под строкой: «Вот песня Хмельницкого: <нрзб>».

Рассуждение о лирической поэзии или об оде

Эта литературоведческая работа Державина была впервые напечатана в "Чтении в Беседе любителей русского слова": первая часть в кн. 2 в 1811 г. и кн. 6 в 1812 г.; отрывок из второй части, посвященный опере и песне, -- в кн. 14 за 1815 г. Значительная часть второй половины работы до сих пор остается неизданной. Она находится в 5-м томе бумаг Державина в ГПБ им. Салтыкова-Щедрина и согласно описанию (см.: Лит. наследство, т. 9--10. М., 1933, с. 386--387) содержит в себе: рассуждение о кантате, мадригале, сонете, триолете, рондо, серенаде, оратории (следующий за этим отрывок об опере издан в 1815 г.), романсе, балладе, стансе (затем идет напечатанная в 1815 г. главка о песне); новый раздел посвящен иной классификации лирической поэзии, основанной не на жанровом, а на тематическом признаке (например, во французской литературе -- деление оды на духовную, героическую, философскую и общежительную) с объяснением терминологии и примерами из самих од. Далее следует разделение од еще по новым основаниям (которые Державин, впрочем, не поддерживает): генетлиаческие -- на день рождения, эпиталамические -- на брачное сочетание и т. д. Две зачеркнутых страницы посвящены возможной систематизации од по именам знаменитых творцов: пиндарические, оссианские и проч. Затем помещен исторический обзор форм композиции и стиха лирики с приложением метрических схем, от древнееврейской и древнегреческой поэзии до современной Державину германской, а также индийской, арабской, персидской, грузинской, скандинавской и даже китайской. Наконец, исследование завершает краткий очерк русской метрики. Вся эта ненапечатанная часть "Рассуждения" несомненно должна быть издана 1 ; однако ограниченные рамки настоящего сборника позволили поместить в нем лишь уже опубликованную половину "Рассуждения". Она печатается по 7-му тому "Сочинений Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота" (Спб., 1878, с. 530--618), с исправлением незначительных опечаток, введенным Гротом сокращением цитат по сравнению с текстом "Чтения", а также выпуском двух графических иллюстраций -- поддельного "славенорусского" текста и старофранцузского нотного. Античные авторы и мифологические и исторические персонажи в отличие от отечественных не комментируются. Хотя еще в 1752 году покойный профессор Тредьяковский писал о сем предмете, но весьма кратко, показав только слегка свойство, назначение и главные черты Оды; а о красотах ее, или прямом достоинстве, равно и о противном тому, не изъяснил в подробности. Здесь сочинитель, почерпнув из лучших писателей и из собственных своих долговременных в сем роде поэзии опытов, показывает все принадлежности изящной лиры. Но чтобы представить с одной стороны обилие и силу, а с другой гибкость и способность российского языка к изображению ясно и сладкозвучно всех чувств сердца человеческого, привел в примеры несколько в переводах из древних, а более из подлинных произведений отечественных лириков, избегая притом елико возможно собственных. В необходимых же только случаях, когда не знал в чужеземных и не находил в русских, или думал, что они вполне не объясняют его мыслей, употребил свои. Слово οδιε, по-Гречески пою, происходит от места, называемого Οδιεου, где в Афинах певали рапсодии или отрывки Гомеровой Илияды и Одиссеи) 2 . Ода, слово греческое, равно как и псальм, знаменует на нашем языке песнь. По некоторым отличиям, в древности носила на себе имя Гимна, Пеана, Дифирамба, Сколии, а в новейших временах иногда она то же, что Кантата, Оратория, Романс, Баллада, Станс и даже простая песня. Составляется строфами, или куплетами, мерным слогом, разного рода и числом стихов; но в глубоком отдалении веков единообразных в ней строф не примечается. В древнейшие времена препровождаема была простою мелодиею; певалась с лирою, с псалтирью, с гуслями, с арфою, с цитрою, а в новейшие и с прочими инструментами, но более, кажется, со струнными. По лире, или по составу, к музыке способному, называется Ода лирическою поэзиею. Лирическая поэзия показывается от самых пелен мира. Она есть самая древняя у всех народов; это отлив разгоряченного духа; отголосок растроганных чувств; упоение, или излияние восторженного сердца. Человек, из праха возникший и восхищенный чудесами мироздания, первый глас радости своей, удивления и благодарности должен был произнести лирическим воскликновением. Все его окружающее: луна, звезды, моря, горы, леса и реки напояли живым чувством и исторгали его гласы. Вот истинный и начальный источник Оды; а потому она не есть, как некоторые думают, одно подражание природе, но и вдохновение оной, чем и отличается от прочей поэзии. Она не наука, но огнь, жар, чувство. Кто первый ввел ее в употребление, определить трудно. Некоторые по Священному Писанию присвояют то Иувалу, сыну Ламехову, показателю гуслей и певницы*; язычники Аполлону, научившему пастырей играть на свирели и сочинившему, после поражения Тифона, хор, называемый Номос. Иные же Меркурию, сделавшему из черепахи лиру. Новейшие писатели полагают корень вообще поэзии в совокупном составе человека духовного и телесного, снабженного творческою силою воображения и гармонии. В самом деле, человек, а особливо ума пылкого, наполненный мыслями, будучи в уединении и в полной свободе, обыкновенно в задумчивости своей предавшись мечтанию, говорит с собою, насвистывает или напевает что-нибудь. Самые грубые народы, во всех временах и во всех странах света, даже не знавшие употребления огня, в Мексике, в Перу, в Бразилии, в Канаде, в Камчатке, в Якутске и в других почти необитаемых местах, носили и носят на себе сие отражение лучей Премудрого Создателя. Они самую дикость свою оставили и начали собираться в общества не чрез что другое, как чрез пение и лиру, под которою разумею всякое музыкальное орудие. Впрочем, как бы то ни было, но поелику не знаем мы старее лирической поэзии еврейской, видимой нами в боговдохновенных песнях Пророков, то и должно отдать в изобретении Оды преимущество сему народу, не токмо по древности его сочинения, но и по высокому образу мыслей, каковых в самых древнейших и славнейших языческих лириках не встречаем. Но положим, что всякого другаго низшего рода песнопения могут источником своим иметь страсти, обстоятельства, природу; однако высокие, священные псальмы 3 , не что иное суть, как вдохновение Божие. Таковая первостепенная, священная Ода есть самое выспреннее, пламенное творение. Она быстротою, блеском и силою своею, подобно молнии объемля в единый миг вселенную, образует величие Творца. Когда сверкает в небесах, тогда же низвергается и в преисподнюю; извивается, чтобы скорее цели своей достигнуть; скрывается, чтобы ярчее облистать; прерывается и умолкает, дабы вновь внезапно и с вящщим явившись устремлением, более звуком и светом своим удивить, ужаснуть, поразить земнородных. Вот пример: "Осветиша молния Твоя вселенную, подвижеся и трепетна бысть земля". Псалом 76, стих 19 Или: Тогда во все пределы света Как молния достигнул слух, Что царствует Елисавета, Петров в себе имея дух. Ломоносов Гимн парением своим несколько ниже Оды. Хотя и можно бы сей последней предоставить в отличительное свойство ужас и удивление могуществу, а первому благодарность и славословие за благодеяние и покровительство; но по всегдашнему их смешению определить прямую черту между ими трудно. Гимнами Евреи в разных случаях воспевали истинного Бога и чудеса Его, а язычники -- поклоняемых ими богов и человеков, прославившихся знаменитыми подвигами. Возносили их при жизни, славословили и по смерти. Гробы их, когда умолкала зависть, делались у язычников алтарями, а песни гимнами. Сие находим у всех народов и во всех веках. Гимны содержали в себе часть религии и нравоучения. Они певались при богослужении, ими объясняемы были оракулы, возвещаемы законоположения, преподаваемы, до изобретения письмен, славные дела потомству и проч. Лира, или псалтирь, согласовались их предметам. Пели Гимны при восхождении солнца, при наступлении нощи, при новомесячии и ущербе луны, при собирании жатвы и винограда, при заключении мира и при наслаждении всякого рода благополучием, а равно и при появлении войны, морового поветрия и какого-либо иного бедствия, не от одного или нескольких молебщиков, но от лица всего народа. Чрез Гимны возносились благодарения, славословия, моления и жалобы божествам. Гласы их были гласы благоговения, наставления, торжественности, радости, великолепия, или вопли негодования, сетования, мщения, уныния, плача и печали. Вот что были в глубокой древности Оды и Гимны, и что в храмах, на театрах, в чертогах и на стогнах народных ими воспевалось. Они были иногда подсказываемы конархистом (декламатором), как у нас стихиры, или провозглашаемы самим поэтом при звуке струнном. Видно сие из многих псалмов Давида: "Исповедайтеся Господеви в гуслех: в псалтири десятоструннем пойте Ему". Псал. 32, ст. 2 Из од Пиндара: Златая арфа Аполлона, Подруга чернокудрых Муз! Твоим в молчаньи звукам внемлет Монарх веселья, пляска, лик. Когда же, хором управляя, Даешь к совосклицанью знак, -- Огнь быстрый, вечный, вседробящий, Ты можешь молньи потушить! 4 Из песни Игоря: "Едва Баян вещие персты на струны вкладаше, и абие они сами славу князей рокотаху" 5 . Наконец, при распространившемся общежитии, из собраний народных перешло песнопение и в круги семейств. Там воспевалось им все житейское: любовь, ненависть, дружба, вражда, всякая охота, сельския упражнения, жизнь пастушья и тому подобное, из коих последняя, по некоторым писателям, берет у всех первенство. Сочинители их и купно певцы были у Египтян, Финикиян, Индейцев, Греков, Римлян, Аравитян и прочих народов, которые в Южной Европе назывались бардами 6 , а на Севере скальдами. Некоторые причисляют к ним и друидов; но другие называют их только провещателями при жертвоприношениях 7 . То же ли, по дару вдохновения, были у Евреев пророки, а у Славянороссов, по глаголу баю, баяны? -- оставляю на рассуждение искуснейших в древности, но скажу только, что все их песни, по содержанию своему, были почти у всех одинаковы; а по свойству (характеру) их, или выражениям чувств, совсем различны. Климат, местоположение, вера, обычай, степень просвещения и даже темпераменты имели над всяким свое влияние. Но вообще примечается, что чем народ был дичее, тем пламеннее было его воображение, отрывистее и короче слог, менее связи, распространения и последствий в идеях, но более живописной природы в картинах и более вдохновения. Напротив того, у образованных обществ более разнообразия, распространения, приятности, блеску в мыслях и мягкости в языке. Израильский пророк, проповедуя единство Божие, движет силою Его холмы, обращает реки к вершинам, касается горам и дымятся. Греческий бард, восхищенный славою своих витязей, гремит на ипподроме с бегом колесниц, мчится с преспеянием коней, увеличивая или украшая о них свои понятия блеском двусоставных слов, называя Юпитера громовержцем, Нептуна землепрепоясателем, Венеру голубоокою, Диану быстроногою и пр. Скальд Шкотов видит на облаках летающия тени своих предков, мечи на их бедрах из северного сияния, мрачную, безмолвную природу и кровавые брани. Славянороссийский баян изображает ратное воспитание и ревность свою к службе князя, что на конце копья он взлелеян, доспехами повит и вычерпает шлемом своим быстрые реки. Словом, всякий древний народ, а особливо северные, воспевая свои подвиги и свои упражнения, изъяснялись, относительно чувств своих, в их гимнах и одах своим образом; ставили славу свою в героических своих песнях, гордились ими и, не имея их, почитали себя несчастливыми. Но Ода или Гимн изображают только чувства сердца в рассуждении какого-либо предмета, а не действия его. Где же останавливаются на действии, тут уже сближаются к Эпопее. Слог имеют твердый, громкий, возвышенный, благородный, однако сходственный всегда с предметом; в противном случае теряют свою изящность. Доказывается сие одою "На счастие" Жан-Баптиста Руссо, переведенною г. Ломоносовым и Сумароковым. Последняго слог не соответствует высокому содержанию подлинника. И так Гимн и Ода заимствуют свое наречие, свои краски, свою силу от воспеваемого ими предмета; но никогда площадных или простонародных слов себе не дозволяют, разве в таком роде будут писаны; но здесь таковые не имеют места. Впрочем, качество или достоинство высоких од и гимнов составляют: вдохновение, смелый приступ, высокость, беспорядок, единство, разнообразие, краткость, правдоподобие, новость чувств и выражений, олицетворение и оживление, блестящия картины, отступления или уклонения, перескоки, обороты, околичности, сомнения и вопрошения, противоположности, заимословия, иносказания, сравнения и уподобления, усугубления или усилия и прочия витийственные украшения, нередко нравоучение, но всегда сладкогласие и вкус. Хотя из вышеупомянутых украшений многие в особенности принадлежат риторике и объяснены там под именами разных тропов и фигур, но покажем, что такое они у лирика и как он их употребляет. Вдохновение не что иное есть, как живое ощущение, дар Неба, луч Божества. Поэт, в полном упоении чувств своих разгорался свышним оным пламенем или, простее сказать, воображением, приходит в восторг, схватывает лиру и поет, что ему велит его сердце. Не разгорячась и не чувствуя себя восхищенным, и приниматься он за лиру не должен. Вдохновение рождается прикосновением случая к страсти поэта, как искра в пепле, оживляясь дуновением ветра; воспламеняется помыслами, усугубляется ободрением, поддерживается окружными видами, согласными со страстью, которая его трогает, и обнаруживается впечатлением, или излиянием мыслей о той страсти, или ее предметах, которые воспеваются. В прямом вдохновении нет ни связи, ни холодного рассуждения; оно даже их убегает и в высоком парении своем ищет только живых, чрезвычайных, занимательных представлений. От того-то в превосходных лириках всякое слово есть мысль, всякая мысль картина, всякая картина чувство, всякое чувство выражение, то высокое, то пламенное, то сильное, то особую краску и приятность в себе имеющее. Но вдохновение может быть не всегда высокое, а чаще между порывным и громким посредственное, заемлемое от воспеваемого предмета, обстоятельств, или собственного состава и расположения поэта; а потому и может быть у всякого свое и по временам отличное вдохновение по настроению лиры, или по наитию гения. Исчислять все его виды было бы весьма пространно. Но вот некоторые примеры: Грозного: Нам в оном ужасе казалось, Что море в ярости своей С пределами небес сражалось, Земля стенала от зыбей; Что вихри в вихри ударялись И тучи с тучами спирались, И устремлялся гром на гром, И что надуты волн громады Текли покрыть пространны грады, Сравнять хребты гор с влажным дном. Ломоносов Гневного: О ты, что в горести напрасно На Бога ропщешь, человек! Внимай, коль в ревности ужасно Он к Иову из тучи рек! Сквозь дождь, сквозь вихрь, сквозь град блистая И гласом громы прерывая, Словами небо колебал, И так его на распрю звал: Где был ты, как передо мною Безчисленны тьмы новых звезд, Моей возжженных вдруг рукою В обширности безмерных мест, Мое величество вещали! -- и проч. Ломоносов Или: Претящим оком Вседержитель, Воззрев на полк вечерний, рек: О дерзкий мира нарушитель, Ты меч против меня извлек! Я правлю солнце, землю, море, Кто может стать со мною в споре? Ломоносов Торжественного: Уже со многими народы Гласит эфир, земля и воды, И камни вопиют теперь! К нам щедро Небо преклонилось И счастье наше обновилось: На трон взошла Петрова Дщерь. Ломоносов Или: Тогда от радостной Полтавы Победы росской звук гремел; Тогда не мог Петровой славы Вместить вселенные предел; Тогда Вандалы побежденны Главы имели преклоненны, Еще при пеленах Твоих; Тогда предъявлено судьбою, Что с трепетом перед Тобою Падут полки потомков их. Ломоносов Радостного: Коликой славой днесь блистает Сей град в прибытии Твоем! Он всех веселий не вмещает В пространном здании своем; Но воздух наполняет плеском. И нощи тму отъемлет блеском. Ах, еслиб ныне Россов всех К Тебе горяща мысль открылась; То б мрачна ночь от сих утех На вечный день переменилась! Ломоносов Или: Геройских подвигов хранитель И проповедатель Парнасе, Времен и рока победитель, Возвыси ныне светлый глас; Приближи к небесам вершины, И для похвал Екатерины, Как наша радость, расцветай, Шуми ручьями с гласом лиры, Бореи преврати в Зефиры, Представь зимой в полнощи рай. Ломоносов Спокойного: Царей и царств земных отрада Возлюбленная тишина! Блаженство сел, градов ограда, Коль ты полезна и красна! Вокруг тебя цветы пестреют И класы на полях желтеют; Сокровищ полны корабли Дерзают в море за тобою; Ты сыплешь щедрою рукою Свое богатство по земли, и проч. Ломоносов Или: В долине он стоит обширной, Где вечная цветет весна: Стада гуляют в пастве жирной, Всегдашня тамо тишина: Ни слез, ни стона там не знают, Друг друга жители лобзают; Щит Марсов, шлем и копие Лежат увитые цветами; Возлегши мир на них локтями, Стрежет оружие сие. Херасков Или: Сон сладостный не презирает Ни хижин бедных поселян, Ниже дубрав не убегает, Ни низменных, ни тихих стран, На коих по колосьям нивы Под тенью облаков игривый Перебирается Зефир, Где царствует покой и мир. Из Горация 8 Тихого: Российско солнце на восходе В сей обще вожделенный день Прогнало в ревностном народе И ночи и печали тень. Воспомянув часы веселы, Красуйтесь, счастливы пределы, В сердцах усугубляйте жар! Ломоносов Или: Владеешь нами двадцать лет, Иль лучше льешь на нас щедроты; Монархиня! коль благ совет Для Россов вышния доброты! Ломоносов Или: Так вскликнув, я повергся долу: Заглохнул стон болотна дня, Замолкло леса бушеванье, Затихла тише тишина. Лежал простертым, чуть дыхая, В цветах на берегу ручья, Над коим месяц серпозлатый Блистал, бледнел, темнел, -- исчез. Из Козегартена 9 Страстного: Увижу ль с ним тебя, -- и вмиг Трепещет сердце, грудь теснится, Немеет речь в устах моих И молния по мне стремится; По слуху шум, по взорам мрак, По жилам хлад я ощущаю; Дрожу, бледнею, -- и как злак Упадши, вяну, -- умираю. Из Сафы 10 Или: Жизнь во мне тобой хранится, Казнь и благо дней моих; Дух хоть с телом разлучится, Буду жив без связи их. Тень моя всегда с тобою Неразлучно будет жить, Окружать тебя собою, Взгляд твой, вздох и мысль ловить. Нелединский 11 Или: Небеса, цари, вселенна, Все мне милая моя. Лишь взглянула -- я любовник; Пожелала -- я поэт. Князь Горчаков 12 Нежного: Как мать стенаньем и слезами Крушится о сыне своем, Что он противными ветрами Отгнан, живет в краю чужом, -- Она минуты все считает, На брег по всякий час взирает, И просит щедры Небеса. Ломоносов Или: Не видя пламенной Беллоны, В Едемских жили бы садах, Имели бы свои законы, Написанны в твоих очах. Херасков Или: В беседе ли с тобой бываю, Тебя одну в ней вижу я, Шаги твои все замечаю; Где взор твой, там душа моя, И с кем ни молвила б ты слово, Читая в милых мне очах, Тебе ответствовать готово Мое все сердце на устах. Нелединский Или: Всяк в своих желаньях волен: Лавры! вас я не ищу: Я и мирточкой доволен, Коль от милой получу. Дмитриев Приятного: Млеком и медом напоенны, Тучнеют влажны берега, И ясным солнцем освещенны, Смеются злачные луга. Ломоносов Или: Там мир в полях и над водами, Там вихрей нет, ни шумных бурь; Меж бисерными облаками Сияет злато и лазурь. Ломоносов Или: Я слышу Нимф поющих гласы, Носящих сладкие плоды; Там в гумнах чистят тучны класы Шумят огромные скирды; Среди охотничей тревоги Лесами раздаются роги, В покое представляя брань. Сие богине несравненной В избыток принесут осенной Земля, вода, лес, воздух в дань. Ломоносов Или: Какие радостные плески, Огней торжественные блески, Курения от алтарей? -- Мольбы! -- Се лира для царей! Херасков Умилительного: Ты суд и милость сопрягаешь, Повинных с кротостью казнишь, Без гнева злобных исправляешь, Ты осужденных кровь щадишь: Как Нил смиренно протекает, Брегов своих он не терзает, Но пользой выше прочих рек, Своею сладкою водою, В лугах зеленых пролитою, Златой дает Египту век. Ломоносов Или: Иль мало смертны мы родились И должны удвоять свой тлен? Еще ль мы мало утомились Житейских тягостью бремен? Воззри на плач осиротевших, Воззри на слезы престаревших, Воззри на кровь рабов твоих. К тебе любовь и радость света, В сей день зовет Елисавета: Низвергни брань с концов земных. Ломоносов Или: А Ты, который обладаешь Един подсолнечного всей, На милость души преклоняешь Возлюбленных тобой царей, Хранишь от злаго их навета! Соделай, да владыки света Внушат мою нелестну речь; Да гласу правды кротко внемлют И на злодеев лишь подъемлют Тобою им врученный меч! Капнист Унылого: Но ах, жестокая судьбина! Бессмертия достойный муж, Блаженства нашего причина, К несносной скорби наших душ, Завистливым отторжен роком, Нас в плаче погрузил глубоком, Внушив рыданий наших слух; Верхи Парнасски восстенали, И Музы воплем провождали В небесну дверь пресветлый дух. Ломоносов Или: Что так смущаешься, волнуешь, Бессмертная душа моя? Отколе пламенны желанья? Отколь тоска и грусть твоя? Се холмы синие мерцаньем, Луг запахом спокойство льет; Но ах! ничто не утоляет Унынья томна твоего! Из Козегартена 13 Или: Леса, влекущие к покою, Чертог любви и тихих дней! Куда вы с прежней красотою Сокрылись от моих очей? Вас та же зелень украшает; Но мне того уж не являет, Чем дух бывал прельщаем мой; Везде меня тягчат печали, -- Везде, где прежде восхищали Утехи, счастье и покой. Капнист Или: Без друга и без милой Брожу я по лугам; Брожу с душой унылой Один по берегам. Там те же все встречаю Кусточки и цветки: Но ах! не облегчаю Ничем моей тоски! Дмитриев Или: Где найду я выраженья Все, что чувствую, сказать? Не достанет вображенья Чувств души моей обнять. Только два их понимаю: Время на двое делю, При тебе -- все забываю, Или без тебя -- терплю. Нелединский Печального: Безгласна видя на одре Защитника, отца, героя, Рыдали Россы о Петре; Везде наполнен воздух воя, И сетовали все места; Земля казалася пуста: Взглянуть на небо -- не сияет, Взглянуть на реки -- не текут, И гор высокость оседает; Натуры всей пресекся труд. Ломоносов Или: Россы! се Елисавета, Се она во гробе здесь, И лучей лишенна света, Предается тлену днесь; Се конец Ее судьбине. Плачьте, Россы! плачьте ныне О Монархине своей. Сумароков Или: Плачет, стонет, сердцем ноя, Ходит милаго вокруг; Но увы! прелестна Хлоя!.. Уж не встанет милый друг! Дмитриев Утешительного: Сие, о, смертный! рассуждая, Представь Зиждителеву власть; Святую волю почитая, Имей свою в терпеньи часть. Он все на пользу нашу строит, Казнит кого или покоит, В надежде тяготу сноси И без роптания проси. Ломоносов Или: Теперь по всем градам российским, По селам и степям азийским Единогласно говорят: Как Бог продлит чрез вечно время Дражайшее Петрово племя: Счастлива жизнь и наших чад; Не будет страшной уж премены, И от российских храбрых рук Разрушатся противных стены И сильных изнеможет лук. Ломоносов Или: Не озлобляйся ты злодеев клеветою, Бог зрит дела твои и Сам везде с тобою. Херасков Или: Надежды должно нам лишаться; Томить себя, стенать, терзаться, Когда проходит все как прах, Когда для нас и горесть люта И час и каждая минута К блаженству будущему шаг. Капнист Или: Лиза, рай всех чувств моих! Мы не знатны, ни велики; Но в объятиях твоих Меньше ль счастлив я владыки? Дмитриев Забавного: Зевес быкам дал роги, Копыта лошадям, Проворны зайцам ноги, Зубасты зевы львам, Способность плавать рыбам, Парение орлам, Бесстрашный дух мужчинам; Но что ж он дал женам? Чем все то заменить? -- Красой их наделяет: Огонь и меч и щит Красавица сражает. Из Анакреона 14 Или: Други! время скоротечно, И не видишь как летит; Молодыми быть не вечно; Старость вмиг нас посетит. Что же делать? -- так и быть! В ожиданьи будем пить. Дмитриев Или: Ребята, нам в поле От солнца сгореть, Дня жарка мне боле Нет мочи терпеть. Мы можем собраться В другой раз сюда; Купаться, купаться Теперь череда! Шишков 15 Шутливого: Платов, Европе уж известно, Что сил Донских ты страшный вождь. В расплох, как бы колдун, всеместно Ты с туч падешь, как снег, как дождь. По черных воронов полету, По дыму, гулу, мхам, звездам, По рыску волчью, видя мету, Подходишь к вражьим вдруг носам, И зря на туск, на блеск червонца, По солнцу, иль противу солнца Свой учреждаешь ертаул 16 И тайный ставишь караул. В траве идешь -- с травою равен; В лесу -- и равен лес с главой; На конь вскокнешь -- конь тих, не нравен, Но вихрем мчится под тобой. По камню ль черну змеем черным Ползешь ты в ночь, -- и следу нет; Орлом ли в мгле паришь сгущенной, -- Стрелу сечешь ей в след пущенной, И брося петли вокруг шей, Фазанов удишь, как ершей. Атаману и войску Донскому 17 Смелый приступ, или громкое вступление, бывает от накопления мыслей, которыя, подобно воде, стеснившейся при плотине, или скале, вдруг прорываясь сквозь оныя, с шумом начинает свое стремление. Едва ли можно воспарять выше таковаго начала! Имеющий вкус тотчас остановится тут, где приметит себя упадающим. Но находятся однако оды, которые начинаются тихо и отчасу выше восходят своим парением. Бывают и такие, которые имеют ровное и прямое направление; а другие местами порывны и извивисты, каковы все г. Ломоносова, смотря по предметам, какие они описывают. Вот примеры громкого, тихаго и вдруг возвышающагося вступления: Громкого: Вонми, о Небо! что реку. Земля! услышь мои глаголы: Как дождь на нивы потеку И как роса на злачны долы, Прольюсь и в бездны преисподни Петь имя, чудеса Господни. Второзакония гл. 32 18 Или: Внемлите, все пределы света, И ведайте, что может Бог! Воскресла нам Елисавета: Ликует Церковь и чертог! Ломоносов Тихого: Заря багряною рукою От утренных спокойных вод Выводит с солнцем за собою Твоей державы новый год. Благословенное начало Тебе, богиня, воссияло. И наших искренность сердец Пред троном Вышняго пылает, Да счастием твоим венчает Его средину и конец! Ломоносов Тихаго и вдруг возвышающегося: Сквозь тучи вкруг лежащи черны, Твой горний кроющи полет, Носящи страх нам, скорби зельны, Ты грянул наконец! -- и свет От молнии твоей горящей, Сердца Альпийских гор потрясшей, Струей вселенну пролетел; Чрез неприступны переправы На высоте ты новой славы Явился, северный Орел! Из оды На переход Альпийских гор 19 Высокость, или выспренность лирическая, есть не что иное, как полет пылкого, высокого воображения, которое возносит поэта выше понятия обыкновенных людей и заставляет их сильными выражениями своими то живо чувствовать, чего они не знали и что им прежде на мысль не приходило. Но высокость бывает двоякого рода: одна -- чувственная и состоит в живом представлении веществ; другая -- умственная и состоит в показании действия высокого духа. Первая принадлежит к лире, а другая к драме. Посему-то иногда живое чувственное не может быть высоким умственным; ни самое высокое умное не может быть живым чувством. Словом, что живо, то не есть еще высоко; а что высоко, то не есть еще живо. Итак, по сему понятию лирическое высокое заключается в быстром парении мыслей, в безпрерывном представлении множества картин и чувств блестящих, громким, высокопарным, цветущим слогом выраженное, который приводит в восторг и удивление. Высокое же драматическое содержится в тихом и спокойном действии души великой, которая, быв выше других, и в слабостях человека, твердостию и мужеством его, а не блеском одним воображения и громом слов, показывает в нем высокое существо и заставляет разум почитать его, или благоговеть пред ним. Кратко, прямая высокость состоит в силе духа, или в истине, обитающей в Боге. Одно справедливо изящное в том и другом случае есть только высоко. В оде, которая изображает, как песнь лирическая, превосходный чувства, и тут же, как эпопея или драма, описывает действие великодушия, могут быть помещаемы и та и другая высокость, но только поэтом, вкус имеющим, чтобы не распространить действия и тем не охладить чувств. Вот примеры и той и другой высокости и вообще их обеих: Чувственной: Отверзлась дверь, не виден край, В пространстве заблуждает око. Ломоносов Или: Лице любови толь прекрасно, В ночи горят коль звезды ясно И проницают тихий понт; Подобно сей царицы взгляды Сквозь души и сердца идут. Ломоносов Или: Люди с солнцем -- людям ясно, А со мною -- все туман. Московский Журнал 20 Умственной: Он тигров челюсти терзает, Волнам и вихрям запрещает, Велит луне и солнцу стать. Ломоносов Или: Взглянув в Россию кротким оком, И видя в мраке ту глубоком, Со властью рек: да будет свет, -- И бысть!.. Ломоносов Или (в нежном слоге): О, души моей веселье, Для кого мне жизнь мила! Я последне ожерелье За тебя бы отдала! Московский Журнал Вообще чувственной и умственной: О вы, не дремлющия очи, Стрегущия небесный град! Вы, бодрствуя во время ночи, Когда, покоясь, смертны спят, Взираете сквозь тень густую На целу широту земную. Но чаю, что вы в оный час, Впротив естественному чину, Петрову зрели Дщерь едину, Когда пошла избавить нас. Ломоносов Или: Умреть иль победить здесь должно: Умрем! -- клик вторит по горам 21 . Беспорядок лирический значит то, что восторженный разум не успевает чрезмерно быстротекущих мыслей расположить логически. Потому ода плана не терпит. Но беспорядок сей есть высокий беспорядок, или беспорядок правильный. Между периодов, или строф, находится тайная связь, как между видимых, прерывистых колен перуна неуд обозримая нить горючей материи 22 . Лирик в пространном кругу своего светлаго воображения видит вдруг тысячи мест, от которых, чрез которые и при которых достичь ему предмета, им преследуемого; но их нарочно пропускает или, так сказать, совмещает в одну совокупность, чтоб скорее до него долететь. При всем том, если не предводит его разум, то хотя препровождать должен. Иначе сей мнимый беспорядок будет на самом деле беспорядок, в котором поэт, как исступленный, мечется от одной мысли к другой, кажется без всякой связи, но сколько тут ума и сколько красот! Восторг внезапный ум пленил, Ведет на верх горы высокой, Где ветр в лесах шуметь забыл, В долине тишина глубокой. -- Внимая нечто, ключ молчит, Который завсегда журчит И с шумом вниз с холмов стремится; Лавровы вьются там венцы, Там слух спешит во все концы; Далече дым в полях курится. Ломоносов Единство страсти, или одно главное чувство, в лирической песни, как в эпопее и драме единство действия, господствовать долженствует; ибо рассеяние за многими предметами отнимает силу и быстроту у лиры. А для того, посвятя ее радости, можно теряться в восхищениях и даже дерзать почти на сумасбродство, но отнюдь не переходить к печали. Начиная ненавистью, не надлежит оканчивать любовью. Иначе любовь не будет уже противницею ненависти, или останется тою же самою страстию, какою и была, но только под сокрытием. Сие противострастие видно в нижеследующей строфе: Так ты, так ты таков то лют! -- Но, ах! средь самых тех минут, Когда тебя я ненавижу, Когда тобой я грусть терплю, С тобой я твой порок люблю, В тебе еще все прелесть вижу. Пени 23 Впрочем, единством называется и то, когда поэт предмета своего ни на миг не упускает из виду. Примеры сему: у Анакреона почти во всех одах; у Горация в книге I, в оде 10 К Меркурию, и между моими многие, из коих та ода и Гимн Кротости ниже сего помещаются 24: К Меркурию: Красноречивый внук Атланта, Меркурий! дикий нрав смягчивший грубых смертных И образ давший их движенью тел красивый По правилам Палестры, и т. д. Гимн кротости: Сиянье радужных небес, Души чистейшее спокойство, Блеск тихих вод, эдем очес, О кротость! ангельское свойство! Отлив от Бога самого! Тебе, тобою восхищенный, Настроиваю, вдохновенный, Я струны сердца моего, и т. д. Разнообразие бывает троякое: одно в картинах и чувствах, другое в слоге и украшениях, третие в механизме стихов, словоударении или рифме. В первом поэт, имеющий вкус, старается выставить разные картины, одну после другой противоположный, как то: ужасные и приятные, и проч. Во втором согласует слог свой с описанием предметов, или природы, понижая или возвышая оный, громкими или тихими выражениями. В третьем переменяет стопосложение, меры и падения созвучно действию описываемому, медленным или быстрым течением стиха. Все сие весьма поражает и удивляет слушателей. Но таковое разнообразие должно всегда усиливать единство, делать главный предмет привлекательнейшим, богатейшим, блистательнейшим тем самым, когда разные лучи его, как отражения солнечные, видом или качеством своим подобные ему, от всех его окружающих картин, действий, звуков, побочных чувств и извитий обращаются на лицо единства, и в нем одном сливаясь, распространяют, украшают и усугубляют его великолепие. Но тут надобно великое искусство, чтоб все сии разнообразия постепенно сами по себе возвышались; картины становились блистательнее, чувства живее, звуки поразительнее, извития перепутанностию своею более любопытство возбуждали и наконец все бы они какою неожиданною нечаянностию, приводящею в восторг и удивление, с громом и блеском, или приятным чувством вдруг разрешались. Надобно однако, чтоб при всех тех разнообразиях не было ничего натянутого, темного, замешанного, непостепенного, излишняго, или -- как Пиндар говорит -- такой несоразмерной нагрузки, которая отягощает воображение; но все бы было ясно, все дельно, все естественно и необходимо, так, чтобы, перешагнув реку, не говорить уже о переходе ручья. Впрочем, всякая другая неприличная разнообразность будет пестрый шутовской наряд, смех в благоразумном читателе произвести могущий. Образцы разнообразия относительно картин можно видеть в одах Пиндара и Горация. Ломоносов им наполнен. Прочие наши поэты, а особливо Петров, показывают его довольно. Касательно же других разнообразий, как то: возвышения и понижения слога, перемены звуков от стопосложения, то не знающему чужеземных языков, а особливо греческого и латинского, ни изъяснить, ни понять того не можно; но чтоб читающие только по-русски могли иметь о них некоторое понятие, смею предложить в моих сочинениях оды: К любителю художеств, На взятие Варшавы, Персея и Андромеду. Наконец разнообразие бывает и в плане. Иные при самом начале объявляют цель свою, другие скрывают ту до конца, третьи так утаевают, что и угадать трудно. Пример первого: у Ломоносова в оде 19, На новый 1764 год; второго: у меня в оде Павлин; третьего: у Горация во II книге, в оде IV, К Каллиопе, которой перевод здесь следует и о коей поныне толкователи не согласны, с каким намерением она написана. Для показания же разнообразия в картинах, приведем в пример отрывки из Пиндара, Ломоносова и целую мою небольшую оду На шествие Амфитриты. Из Горация: К Каллиопе: Сойди ко мне с небес, царица Каллиопа! И громкою трубой, иль нежным звоном струн От цитры Феба, иль когда предпочитаешь Ты голос свой всему, -- воспой бессмертну песнь и т. д. Из Пиндара: Сидит на скипетре Зевеса Орел, пернатых царь, и, вниз Спустя высокопарны крылья, Во сладостном забвеньи спит. Приятна мгла, смежая вежды, Главу его на перси гнет; Бряцаньем тихим утомленный Чуть зыблется хребет его и т. д. 25 И се Минерва ударяет В верхи Рифейски 26 копием: Сребро и злато истекает Во всем наследии твоем. Плутон в расселинах мятется, Что Россам в руки предается Драгой его металл из гор, Который там натура скрыла; От блеска дневного светила Он мрачный отвращает взор. Шествие по Волхову Российской Амфитриты: Что сияет от заката В полнощь полудневней свет? Средь багряна, сткляна злата Кто по Волхову плывет? Полк тритонов трубит в трубы; Рыб на дне струится бег; Пляшут холмы, скачут дубы, С плеском рук бежит вслед брег И шумят струи жемчужны? и т. д. 27 Краткость. Известно, что пламенное чувство изъясняется кратко, но сильно. Поелику высокая ода наполняется горячим, сильным чувством, то и разумеется, что ода должна быть кратка, или по крайней мере не слишком длинна; ибо предполагается, что возбуждена мгновенным чувством какого-либо предмета; а потому и не может то чувство долго продолжаться в равной силе. Если ж кому превосходное вдохновение, или дар, позволит распространяться, то надобно, чтобы он пламени своему умел придавать непрестанно новую пищу; чтобы все продолжение было так напитано душою, как цепь электрическою силою, которая при малейшем к ней прикосновении ока, или слуха, издавала бы от каждого звена своего блеск и треск. Повторение одних и тех же мыслей, одетых только другими словами без чувств, не токмо бывает ненужно, но и неприятно. В том великая тайна, чтоб проницательную, быструю душу уметь занимать всегда новым любопытством. По сей-то причине все лучшие лирики предмет свой показывали только с той стороны, которая более поражает, и едва сделав впечатление, столь же стремительно оставляли, как за нее принимались. Впрочем, краткость не в том одном состоит, чтоб сочинение было недлинно, но в тесном совмещении мыслей, чтобы в немногом было сказано много и пустых слов не было. Вот примеры краткости в целом творении и в слоге возвышенном и простом. В целом возвышенном: Коль зрелище красно, приятно, Где вкупе братия живет! Благоуханье ароматно Как на браду с главы течет, и т. д. Псалом 132 28 В целом простом: Сабинского вина, простого, Немного из больших кувшинов Днесь выпьем у меня, Мецен! Что сам, на греческих вин гнезда Налив, я засмолил в тот день и т. д. Из Горация 29 В слоге возвышенном: Идет ли к трону -- всем любима! Зажглась война -- непобедима! Желаешь мира -- мир цветет! Херасков Или: Ты дхнешь -- дубов столетний лес Косматым корнем вверх ложится: Гремишь -- и каменный утес......... падет, крушится. Бобров 30 В слоге простом: Простое сердца чувство Для света ничего; Там надобно искусство. А я -- не знал его. Моск. Журн. Правдоподобие во всяком сочинении, а более в оде или гимне нужно, потому что лира издревле посвящена на сохранение дел народа., или, лучше, на расширение славы его. Поелику же истина одна дает вымыслам вероятие, а вымыслы истину только украшают, то и надобно, чтобы лирическая песнь содержала в себе некоторую правду, или быль, а без того она не достигнет своего значения. Правдоподобие состоит в том, чтобы собраны были все приличия и принадлежности к воспеваемому предмету в пособие, дабы ему чрез них казаться более вероятным. Без сего не возбудит он внимания, не затвердится в памяти у современников и не перейдет чрез предание к потомству. Например: ежели лирик говорит, что тот велел волнам, -- и волны отступили, то должно, чтобы тот был Бог, или по крайней мере человек, снабженный Божескою силою, дабы возмог творить такие чудеса; чтобы был Юпитер, когда двумя шагами претек вселенную; чтобы был Росс, обладатель полсвета, когда полсвета очертил блестящий его меч. Без сей осторожности всякое подобное кичливое изречение пред прямым знатоком будет не золото, а шумиха, могущая забавлять только детей. Вот примеры правдоподобия: Но если гордость ослепленна Дерзнет на нас воздвигнуть рог; Тебе, в женах благословенна, Против ее помощник Бог. Он верх небес к себе преклонит И тучи стращные ногонит Во сретенье врагам твоим. Лишь только ополчишься к бою, -- Предыдет ужас пред тобою, И следом воскурится дым. Ломоносов Или: Сам Бог ведет, и кто противу? Кто ход Его остановит? Как океанских вод разливу На встречу кто поставит щит? Ломоносов Или: Колосс российский! свой смири прегордый вид, И нильских здания высоких пирамид, Престаньте более считаться чудесами! Вы смертных бренными соделаны руками: Нерукотворная здесь росская гора, Вняв гласу Божию из уст Екатерины, Прешла во град Петров чрез невския пучины И пала под стопы Великого Петра. Рубан 31 Новость, или необыкновенность чувств и выражений, заключается в том, что когда поэт неслыханными прежде на его языке изречениями, подобиями, чувствами или картинами поражает и восхищает слушателей, излагая мысли свои в прямом или переносном смысле, так чтобы они по сходству с употребительными, известными картинами, или самою природою, по тем. или другим качествам, не взирая на свою новость, тотчас ясны становились и пленяли разум. Витийственные сети сии не потому нравятся знатокам, что они остро выдуманы; но что ласкают их самолюбию, когда настоящий оных разум скорее, чем простой народ, понимают. Например: они гордятся тем, что в стрелах Пиндара слышат поразительные звуки арфы, сердца их услаждающие; а в стрелах Гомера видят лучи Аполлона, или солнца, смертельную язву Грекам наносящие, чего другие не видят и не слышат. Вот примеры новых чувств и выражений: Не медь ли в чреве Этны ржет И с серою кипя клокочет? Не ад ли тяжки узы рвет И челюсти разинуть хочет? Ломоносов Или: Целуйтесь громы с тишиною, Упейся молния росою; Стань ряд планет в счастливый знак. Ломоносов Или: Я зрю пловущих Этн победоносный строй. Их парусы -- крыле; их мачты -- лес дремучий! Петров 32 Или: Хорошо в теремах изукрашено: На небе солнце -- в тереме солнце, На небе месяц -- в тереме месяц, На небе звезды -- в тереме звезды, На небе заря -- в тереме заря И вся красота поднебесная. Из Древн. русск. стихотворения 33 Или: Он жажд твоих всех утоленье, Он чуден именем Своим, Любовь и свет -- Его есть сущность; Его когда -- всегда есть с ним; Его где -- здесь и повсеместно; Его подобие -- есть ты; Его отсвет -- в тебе блистает. Гордись, мой брат, величьем сим! Из Козегартена 34 Олицетворение и оживление суть главнейшие свойства поэзии. Она все существа моральные и духовные, не имеющия образа, а равно вещественные, лишенные видимых нами чувств, гласа и движения, олицетворяет и оживляет, дабы понятнее представить чрез то сотворяемый ею, так сказать, новый волшебный, очаровательный мир, и им удобнее удивляя и убеждая простой ум, привлечь его на свою сторону. Лирический поэт к возвышенью своего предмета не редко пользуется таковыми вымыслами. Вот примеры олицетворения и оживления: Олицетворения: Европа утомлена в брани, Из пламени подняв главу, К тебе свои простерла длани Сквозь дым, курение и мглу. Ломоносов Или: Москва едина, на колена Упав, перед тобой стоит, Власы седые простирает, Тебя, богиня, ожидает. Ломоносов Оживления: Там холмы и древа взывают И громким гласом возвышают До самых звезд Елисавет. Ломоносов Или: Встают верхи рифейски выше: Течет Двина, Днепр, Волга тише, Желая твой увидеть свет. Ломоносов Блестящие, живые картины, то есть, с природою сходственные виды, которые мгновенно мягких или чувствительных людей поражают воображение и производят заочно в них фантазию (мечты), или фантастические чувства. Картины сии в лирической поэзии (не говоря о эпической) должны быть кратки, огненною кистью, или одною чертою величественно, ужасно, или приятно начертаны. Излишнее распространение у них отнимает цену. Здесь более всего идут иперболы (или увеличивания). Одного, или нескольких членов довольно, чтобы представить страшного великана, остальное дополнит воображение. Вот примеры величественных, ужасных и приятных картин: Величественных: В полях, исполненных плодами, Где Волга, Днепр, Нева и Дон, Своими чистыми струями Шумя, стадам наводят сон, Сидит и ноги простирает На степь, где Хину отделяет Пространная стена от нас; Веселый взор свой обращает, И вкруг довольства исчисляет, Возлегши лактем на Кавказ. Ломоносов Или: Уже из светлых врат сафирных Направил коней ты эфирных, Ржут, топчут твердь, спешат лететь. Ломоносов Или: Втапоры вынимал Назарянин Вот из налучья свой тугой лук, Из колчана калену стрелу, Хочет застрелить черна ворона -- А и тугой лук свой потягивает; Калену стрелу поправливает; И натянул свой тугой лук за ухо, Калену стрелу -- семи четвертей -- И завыли рога у туга лука, Заскрыпели полосы булатные. Из Древн. русск. стихотворений Ужасных: Бежит в свой путь с весельем многим По холмам грозный исполин, Ступает по вершинам строгим, Презрев глубоко дно долин, Вьет воздух вихрем за собою; Под сильною его пятою Кремнистые бугры трещат И следом дерева лежат. Ломоносов Или: Там кони бурными ногами Взвивают к небу прах густой, Там смерть меж готфскими полками, Бежит, ярясь, из строя в строй, И алчну челюсть отверзает, И хладны руки простирает, Их гордый исторгая дух, Там тысячи валятся вдруг. Ломоносов Или: Червь кровоглавый точит умерших; В черепах желтых жабы гнездятся, Змии в крапиве шипят. Карамзин Приятных: Белейшей мрамора рукою Любовь несет перед собою Младых супругов светлый лик. Сама смотря на них дивится, И полк всех нежностей теснится, И к оным тщательно приник. Кругом ее умильны смехи Взирающих пленяют грудь, Приятности и все утехи Цветами устилают путь. Ломоносов Или: Зелену ризу по лугам И по долинам расширяя, Из уст зефирами дыхая, С веселием вещает к нам. Ломоносов Или: Как свод небес яснеет синей, По нем звезд бездна расстлана; Древа блестящ кудрявит иней И светит полная луна; Далече выстрел раздается, И дым, как облак, к верху вьется. Петров Отступление, или уклонение от главного предмета делается с умыслом, чтобы сперва более возбудить внимание, по какой причине он оставлен, а потом, представя его с вящшим громом, или блеском, увеличить чье-либо мужество, добродетель, премудрость, невинность и пр., а тем привесть в восторг и удивление слушателей. Вот примеры отступления: Позволь, -- мне жар велит сердечный, Монархиня, в сей светлый день, Как в имени твоем Предвечный Поставил нам покоя сень, Безмолвно предвещая царство, Чтоб миром свергла ты коварство, -- Позволь мне духа взор простерть На брань и сродство милосердо, Где кротости жилище твердо, Жалка и сопостатов смерть. О, коль мечтания противны Объемлют совокупно ум! Доброты вижу здесь предивны! Там пламень, звук и вопль и шум! Здесь полдень милости и лето, Щедротой общество нагрето; Там смертну хлябь разинул ад! Но Промысл мрак сей разгоняет, И волны в мыслях укрощает, Отверсся в славе Божий град. Эфир, земля и преисподня Зиждителя со страхом ждут! Я вижу Отрока Господня, Приемлюща небесный суд. Всесильный властию Своею Вещает свыше к Моисею: - Я в ярости ожесточу Египту сердце вознесенно; Израиля неодоленно Пресветлой силой ополчу. -- Сие ж явил Бог в наши лета, Неистову воздвигнув рать, Дабы тебе, Елисавета, Венцы побед преславных дать. Ломоносов Или: Се внемлю новой славы звуки! Меня видения влекут: -- Младенцы, простирая руки, Рождаются и так рекут... Херасков Или: Не драгоценностей алканье, Не слава, не хвала людей И не предмет тобой избранный Волнуют во груди твоей; Но тот, -- прочь от очес повязка! Запона и от слуха прочь! Из Козегартена 35 Перескоком называется то, что показывает выпуск, или промежуток между понятиями, когда не видно между ими надлежащего сопряжения. Дух наш сам по себе быстр; но когда еще разгорячен какою страстию, то стремительнее бывает. В жару мысли теснятся, летят и как всех их вдруг высказать не можно, то некоторый из них не договариваются, или пропускаются; а важнейшие токмо как бы выпорхивают в таком порядке, в каком находились в кругу нашего воображения, оставляя прочие без примечания, кои могли бы служить им связью. От того-то мысли иногда кажутся оторванными, неполными; но как они, хотя отдаленно, однако друг за другом следуют, то сие отдаление и кажется промежутком или выпуском, которое читатель, имеющий проницательный ум и могущий следовать за полетом пиита, легко сам своею догадкою дополнить может. Сие положение прекрасно изображает наша древняя русская прибаутка: Он бьет коня по крутым бедрам. Конь его поднимается Выше дерева стоячего, Ниже облака ходячего; Горы и долы между ног пускает, Быстрые реки хвостом покрывает. Но приметить должно, что таковые перескоки пристойны только в чрезвычайно важных, стремительных ощущениях страстей. Вот примеры: Аз рек (во гневе ко врагам моим, Вы свидетели), и где они? Бытия книга Или: Сокровищ полны корабли, Дерзают (плыть) в море за тобою. Ломоносов Или: К тебе всех мысль, к тебе всех труд (обращены). Ломоносов Или: Нечестием закон попран, Пороком долг и суд изгнан; Моря и острова в неволе: И Ты, о Господи, доколе? (терпишь). Петров Оборот, или обращение. Когда поэт средь выспреннего своего полета, будто задумавшись, опомнивается вдруг и обращается к чему-либо занимательнейшему, дабы придать тем более блеска, важности и величества своему предмету. Или, неожиданно прервав свою материю, начинает другую, однако сходственную, или поддерживающую прежнее его содержание; или вызывает кого-нибудь себе в помощь, в свидетели и проч. Эта мастерская уловка, чтобы таковым образом владеть, или, лучше, на всем скаку уметь обращать пламенного Пегаса. Надобен тут сильный, искусный ездок, или, просто сказать, необыкновенный восторг. Чем круче и быстрее будет оборот, тем более заслужит удивления. Но при всем том, чтоб оборот был, как выше сказано, к чему-либо важнейшему, или превосходнейшему, а иначе исчезнет его блеск. По сему самому требуется в сем извитии большего дарования. Кажется, принадлежит он в особенности Ломоносову. Он таковыми великолепными оборотами наполнен, и никто из наших пиитов с ним в таковых не сравняется. Вот примеры: Мой образ чтят в тебе народы И от Меня влиянный дух; В безчисленны промчится роды Доброт твоих не ложный слух. Тобой поставлю суд правдивый, Тобой сочту сердца кичливы, Тобой Я буду злость казнить, Тобой заслугам мзду дарить; Господствуй, утвержденна Мною, Я буду завсегда с тобою. Но что страны вечерни тмятся И дождь кровавых каплей льют? Что финских рек струи дымятся, И долы с влагой пламень льют? Там видя выше горизонта Входяща готфска Фаэтонта Безмолвна в вечности устройся -- Твой труд меж нами жив вокруг. Ломоносов Или: Восстань, Платон, и посмотри, У нас Минерва на престоле. Петров Околичности, вмещения, или переходы к какой-либо другой материи, сходственной качеством своим воспеваемому предмету. Они употребляются в таком случае, когда изящность побочного содержания, вдруг встречая, увлекает поэта; или неплодовитость своего собственного побуждает его искать в другом месте обогащения ему. Околичностей, или вводов таковых эстетики полагают два рода: первый в текстах священного писания, или каких-либо премудрых изречениях людей великих (апоффегмах), или общих истинах (аксиомах); другой исторический, или басенный. Можно бы, кажется, прибавить астрономический, или астрологический, заимствуя оный из небесных знаков, или явлений, которыми поэт мнение свое подкрепляет. Последняя приличествуют более лирику, потому что поэзия вящше украшается вымыслами. Околичностями более всех изобилует Пиндар. Вот примеры: Премудрых изречений: Цветут во славе Мною царства И пишут правый суд цари. Ломоносов Или: Отец духов не есть Бог мертвых; Он Бог, -- но Бог есть вечной жизни. Бобров Или: Пришел, увидел, победил. Исторический: Супружню Ольга смерть отмщая, Казнит искусством Искоресть; И тмы неверства избегая, Спешит до просвещенных мест. Ломоносов Или: В своих увидишь в предках явны Дела велики и преславны, Что могут дух природе дать, Уже младого Михаила Была к тому довольна сила Упадшую Москву поднять. Ломоносов Или: Се новый Александр родился И берег невский возгордился, Что росския Минервы внук Умножит древней славы звук. Херасков Басенный: Что дым и пепел отрыгая, Мрачил вселенну Энцелад; Ревет под Этною, рыдая, И телом наполняет ад; Зевесовым пронзен ударом, В отчаяньи трясется яром, Бессилен тяготу поднять. Ломоносов Или: Там Мемель, в виде Фаэтонта Стремглав летя, Нимф прослезил, В янтарного заливах понта Мечтанье в правду превратил. Ломоносов Астрономический или астрологический: Я деву в солнце зрю стоящу, Рукою отрока держащу. Ломоносов Или: Там муж, звездами испещренный, Свой светлый напрягает лук, Дияна стрелы позлащенны С ним мещет из прекрасных рук. Се небо показует ясно, Коль то с добротами согласно Рожденные в признаках сих: От ней геройство с красотою Повсюду миром и войною Лучи пускают дней златых. Ломоносов Или: Что се! -- средь дня в эфире блещет Сложенный из созвездий крест, И очи кроя, Турк трепещет. Ты, Муза, чтуща книгу звезд, Мне знамения рцы причину. -- Тезоименный Исполину, Максентий коим побежден, Защитник веры, славы Россов, Гроза и ужас чалмоносцев, Великий Константин рожден. Петров Или: На темный, вижу, шар подлунный С равнин небесных горных мест Овен младой, золоторунный Незапно вшел и стал средь звезд. Не кротости ль символ в нем зрится? 36 Сомнения и вопрошения. Когда поэт, в упоении своего восторга, представляет себе, будто в чем сомневается и, делая себе вопросы, сам же на них отвечает, дабы тем усугубить красоту, или силу своего предмета, или страсти. Разрешения таковых сомнений чрезвычайно поражают слушателей. Вот примеры: Вопрошений: Что так теснит боязнь мой дух? Хладнеют жилы, сердце ноет. Что бьет за страшный шум в мой слух? Пустыня, лес и воздух воет. В пещеру скрыл свирепство зверь; Небесная отверзлась дверь; Над войском облак вдруг развился, Блеснул горящим вдруг лицем; Умытым кровию мечем Гоня врагов, герой открылся. Ломоносов Или: Но что за громы ударяют? Се глас мой звучно повторяют Земля и ветры и валы! Ломоносов Или: Кто в громе радостные клики И огнь от многих вод дает? И кто ведет в перунах лики? -- Великая Елисавет! Ломоносов Сомнений: Не сей ли при Донских струях Рассыпал вредны Россам стены? И Персы в жаждущих степях Не сим ли пали пораженны? Ломоносов Или: Что ж се? -- Дияне я прекрасной Уже последую в лесах, От коей хитростью напрасной Укрыться хочет зверь в кустах! Ломоносов Противуположности весьма усиливают и украшают предметы, когда поэт кратко и резко умеет ввести их в пристойном месте. Вот примеры: Там степи, кровью напоенны, Взрастили лавры нам зелены. Ломоносов Или: В войну кипит с землею кровь И суша с морем негодует; Владеет в мирны дни любовь И вся натура торжествует. Там заглушает мысли шум; Здесь красит все довольства ум. Ломоносов Или: Ты вне гроза, ты внутрь покров. Полки сражая, вне воюешь; Но внутрь без крови торжествуешь. Ты буря там, здесь тишина. Ломоносов Или: С Бореем вшел в союз Зефир. Херасков Или: Я ласкалась, ты чуждался; Утешала, ты скучал; Я стенала, ты смеялся; Я лобзала, ты терзал; Я сердилась и рвалася, Что в обман тебе далася, И хотела цепь прервать; Но лишь только что смягчалась, Пуще я в тебя влюблялась И гналась тебя искать. Попов 37 Заимословие, или речь заимообразно, так сказать, какому либо существу одушевленному, или неодушевленному поэтом данная, должна быть в лирическом творении весьма краткою; иначе длинный посторонний рассказ сообщает лире некоторую холодность и сухость, делая сочинение не только драматическим, но вялым, скучным и неприятным. Вот пример заимословия: Благословенна вечно буди, Вещает Ветхий деньми к ней, И все твои с тобою люди, Что вверил власти Я твоей. Ломоносов Или: Исполнен я веселья ныне, Что вновь дела мои растут: Вещает Петр Екатерине: Твои советы все цветут. -- Блаженны дщерью мы своею; Рука Господня буди с нею. Ломоносов Или: Тогда Божественны науки Чрез горы, реки и моря В Россию простирали руки К сему монарху, говоря: Мы с крайним тщанием готовы Подать в российском роде новы Чистейшего ума плоды. Ломоносов Или: Сияющ звездными очами, Стране Российской говорит: Ликуй!.. дошли в пределы вечны Твои желания сердечны, И милующий Россов Бог Младенца дал тебе в залог. Херасков Иносказание 38 , иноречие (аллегория), или остроумное прикрытие прямого смысла, когда поэт, не хотя назвать вещь по какой-либо известной ему причине прямым ее именем, называет в переносном или настоящем смысле другою вещию и чрез то придает возвышение или понижение своему предмету; или когда, скрывая подлинное свое о нем мнение, показывает принадлежности его, как-бы под рукою, истинные его доброты, или пороки, лаская тонким образом чьему-либо самолюбию, или издеваясь над оным, из коих последний случай называется ирониею, или насмешкою. Вот примеры важной и насмешливой аллегории: Важной: Там вдруг облег дракон ужасный Места святы, места прекрасны, И к облакам сто глав вознес! Весь свет чудовища страшится, Един лишь смело устремиться Российский может Геркулес. Ломоносов Или: Парящий слышу шум орлицы, Где вышный дух твой, Фридерик! Ломоносов Насмешливой: Орлы на тое не взирают, Что Львовы челюсти зияют. Ломоносов Или: В те дни, как все везде в разгулье: Политика и правосудье, Ум, совесть и закон святой И логика пиры пируют, На карты ставят век златой, Судьбами смертных пунктируют, Вселенну в трантелево гнут; Как полюсы, меридияны, Науки, Музы, боги -- пьяны Все скачут, пляшут и поют 39 . Сравнения и уподобления суть иероглифы, или немой язык поэзии. Поелику она по подражательной своей способности ни что иное есть, как говорящая живопись: то и сравнивает два предмета чувственным образом между собою, или вдруг решительно их друг другу уподобляет, дабы чрез то, не говоря много, изобразить о них яснее свои понятия, или, лучше сказать, чтобы неизвестный или невидимый предмет представить чрез видимый въявь, или на лицо; и тому из них, которому поэт желает придать более совершенств, заняв их от другого. В сих украшениях нужно: в первом быстрый и проницательный ум, чтоб скоро уметь схватить и верно сличить разность и сходство; а в другом живое, сильное воображение, чтоб спечатком, или списком заменить подлинник. Таковые сравнения и уподобления чрезвычайно оживляют и украшают лиру. Вот примеры: Сравнений: Как лютый мраз весна прогнавши Замерзлым жизнь дает водам; Туманы, бури, снег поправши, Являет ясны дни странам, Вселенну паки воскрешает, Натуру нам возобновляет, Поля цветами красит вновь: Так ныне милость и любовь, И светлый дщери взор Петровой Нас жизнью оживляет новой. Ломоносов Или: Да возрастет ее держава, Богатства, счастье и полки, И купно дел геройских слава, Как ток великия реки Чем дале бег свой простирает, Тем больше вод в себя вмещает И множество градов поит. Разлившись на поля восходит, Обильный тук на них наводит И жатвы щедро богатит. Ломоносов Или: Прекрасно солнце на восходе Приносит нову жизнь природе: Аврора тако ваших дней, Любовь и качества душевны Сулят нам радости подневны И век златой России всей. Херасков Или: Увивается тут родная матушка: Она плачет так, как река льется; А родна сестра плачет, как ручей течет; Молода жена плачет, как роса падет; Красно солнышко взойдет, росу высушит. Из русской песни Уподоблений: В луга усыпаны цветами Царица трудолюбных пчел, Блестящими шумя крылами, Летит между прохладных сел; Стекается, оставив розь? И сотом напоенны лозы, Со тщанием отвсюду рой, Свою царицу окружает! И тесно вслед ее летает Усердием вперенный строй. Подобным жаром воспаленный, Стекался здесь Российский род И радостию восхищенный, Теснясь, взирал на твой приход. Ломоносов Или: Подобно граду он густому Летяще воинство теснил, Искал со стороны пролому И рвался в сердце наших сил. Ломоносов Или: Едемскому подобно саду, Россия в наши дни цветет: Всеобщую сердец отраду Мой стих усердно воспоет. Херасков Усугубление, или усилия, могут быть употреблены с успехом, когда поэт, желая с одной стороны распространиться, а с другой, опасаясь быть растянутым, единообразным, или, так сказать, одноцветным, а по тому самому скучным, напрягает, или усиливает предыдущий свои мысли и чувства повторением какого-либо одного слова, усугубляя тем быстроту своего парения и дая себе тем способ к перемене и к накоплению другими картинами и чувствами своего содержания, главный предмет его обогащающими. Вот примеры: Здесь Нимфы невской Ипокрены, Видения ее лишенны, Сердцами пойдут вслед за ней. Сердцами пойдут, и устами В восторге сладком возгласят. Ломоносов Или: Ее и бодрость и восход Златой наукам век доставит И от призрения избавит Возлюбленный Российский род. Российский род! коль ты ужасен В полях против своих врагов, Толь дом твой в недрах безопасен. Ты вне гроза, ты внутрь покров. Ломоносов Или: Глагол времен! металла звон! Твой страшный глас меня смущает, Зовет меня, зовет твой стон, Зовет, -- и к гробу приближает... 40 А там -- израненный герой, Как лунь во бранях поседевший... А там -- вдова стоит в сенях... А там -- на лестничный восход Прибрел на костылях согбенный, Бесстрашный, старый воин тот, Тремя медальми украшенный, Которого в бою рука Избавила тебя от смерти; Он хочет руку ту простерти Для хлеба от тебя куска. А там... 41 Нравоучение. По той ли причине, что поэзия язык богов, голос истины, пролиявшей свет на человеков, что все почти древние вожди и законодатели, как-то: Божественный Моисей, языческие Орфей, Бахус, Озирид, Зороастр, Брамго, Солон, Оден, наконец, Могомет и многие другие были поэты и законы свои изрекали стихами, или по чему другому; но только известно, что во всех народах и во всех веках принято было за правило, которое и поныне между прямо просвещенными мужами сохраняется, что советуют они в словесности всякого рода проповедывать благочестие, или науки нравов. Особливо находят более к тому способною лирическую поэзию, в рассуждении ее краткости и союза с музыкою, чем удобнее она затверживается в памяти и, забавляя, так сказать, просвещает царства. Китайцы и некоторые другие народы начинают тем воспитание детей, что заставляют их затверживать наизусть стихотворные отрывки, или краткие наставительные песни. Индейцы браминской секты до того довели сие употребление, что знатного поколения беременным женщинам напевают набожные, или нравоучительные стихи, уверяя, что яко бы души младенцев, в утробе еще сущих, напояются благочестием, посредством душ материнских. Подлинно ли это так, не утверждаю; но вижу и в сколиях (о коих ниже объяснится) древних Греков, что и при самых их забавах и веселых пиршествах наставления из виду выпускаемы не были. Первобытные славные лирики, до нас дошедшие, то свидетельствуют. Дикие даже, бедность и угнетение терпевшие скальды, не смотря на лица сильных, пели их народам и обладателям разительные, но полезный истины. Их иногда гнали, потому ли, что правды мир не терпит, или неприятен пророк в отечестве? -- Эдуард I, король англинский, даже истреблял их. Но, напротив того, добрые государи, отцы отечества, любившие доблесть и благочестие, их при себе содержали, уважали их песни, хвалились ими. Песнопевцы везде при них бывали, даже в походах и в самых сражениях. Они ободряли их самих и воинство к мужественным подвигам и к презрению смерти. Словом, древний вдохновенный северный скальд был исступленник веры, законов, вольности, славы, чести, любви к отечеству и верности своему государю. Держа в руках лиру и воспевая песни, метался он между ужасами и опасностями, как полоумный, проповедуя добродетель. Полуденный бард был то же. Псалтирь наполнена благочестием. Самый первый псальм не что иное, как нравоучение. Пророк вдохновенный (vates), или древний лирик был одно и то же. Он был герольд Неба, орган истины. Величие, блеск и слава сего мира проходят; но правда, гремящая во псалмопениях славословие Всевышнему, пребывает и пребудет вовеки! Посему-то, думаю я, более, а не по чему другому, дошли до нас оды Пиндара и Горация, что в первом блещут искры богопочтения и наставления царям, а во втором, при сладости жизни, правила любомудрия. В рассуждении чего нравоучение, кратко, кстати и хорошо сказанное, не только не портит высоких лирических песней, но даже их и украшает. Вот примеры. Из Пиндара: Так милостью богов единых И в добродетелях своих Все процветают человеки! Блаженства лишь они дождят: Чрез них премудрые -- премудрость; Красноречивы -- сладость уст; Могущие -- их силу стяжут И все дары текут от них, и т. д. 42 Из Горация: Кто хочет только, что лишь нужно, Тот не заботится никак, Что море взволновалось бурно, Что огненный вращая зрак, Медведица нисходит в бездны 43 Из Ломоносова: Услышьте, судии земные И все державные главы: Законы нарушать святые От буйности блюдитесь вы И подданных не презирайте, Но их пороки исправляйте Ученьем, милостью, трудом. Вместите с правдою щедроту, Народну наблюдайте льготу; То Бог благословит ваш дом. Или: О, коль монарх благополучен, Кто знает Россами владеть: Он будет в свете славой звучен И всех сердца в руке иметь. Из Хераскова: О смертные! не истребляйте Своей надежды на Творца: И гордостью не отравляйте Во благоденствии сердца. Хотя земные суть владыки Пред смертными у нас велики, Но Бог и над царями Царь. Как хочет, всеми управляет, Престолы рушит, восставляет, Одним все движет перстом тварь. Из Петрова: Ты обществу своим примером показал, Что истинный герой без зависти родится И качеством своим во друге веселится. Сладкогласие или сладкозвучие. Любителям изящных художеств известно, что поэзия и музыка есть разговор сердца; что ищут они побед единственно над сердцами таким образом, когда нежные струны их созвучностию своею в них отзываются. Греки, достигая до сего, так обработали и одоброгласили свой язык, что при слышании гимнов, препровождаемых лирою, почитали ухо свое душою и дополняли им недостаток их разума. У северных скальдов столь утончен был слух, что признавался отливом картин живущего света, до чего ни древние, ни нынешние полуденные народы не достигли. Я под сим понимаю, что они были совершенные мастера звукоподражательного стихотворения. Знаток в том и другом искусстве тотчас приметит, согласна ли поэзия с музыкою в своих понятиях, в своих чувствах, в своих картинах и, наконец, в подражании природе. Например: свистит ли выговор стиха л тон музыки при изображении свистящего или шипящего змия, подобно ему; грохочет ли гром, журчит ли источник, бушует ли лес, смеется ли роща -- при описании раздающегося гула первого, тихобормочущего течения второго, мрачноунылого завывания третьяго и веселых отголосков четвертой; словом: одета ли каждая мысль, каждое чувство, каждое слово им приличным тоном; поражается ли ими сердце; узнается ли в них действие или образ естества. В рассуждении чего, сколь нужно поэту пещися о чистом и гладкотекущем слоге, чтоб он легок был к выговору, удобен к положению на музыку и к изображению всех вышеписанных прелестей. Малая шероховатость, малая темнота досаждают вниманию и рассеивают мысли. Знаю я, сколь трудно до сего достигнуть, чтоб соединить плавность Хераскова с силою стихов Петрова. Но до чего не доможется истинный дар и неутомимое прилежание? -- Вот примеры сладкогласия и звукоподражания (onoma-topée). Сладкогласия: Поля, леса густые, Спокойствия удел, Где дни мои златые, Где я Лизету пел! Капнист 44 Звукоподражания: И устремлялся гром на гром. Ломоносов Или: Со бомбой бомба, с громом гром, Ядро жужжа сшибается с ядром. Петров Или: Стуча с крыльца ступень с ступени И скатится в древесны тени. Вкус есть судия и указатель приличия, любитель изящности, провозглашатель в рассуждении чувств красоты, а в рассуждении разума, истины. О нем, как о счастии (фортуне), как о сострастии (симпатии), как о высшем уме (гении), говорить много можно, а определить его с ясностию, для всех понятною, едва ли кто возьмется. Но без его печати, как без клейма досмотрщика, никакие искусственные произведения бессмертия не достигают. Он ничего не терпит несвойственного природе: от развратного бежит, от гнусного отвращается, но бывает иногда таким волшебником, который странным и диким существам придает неизъяснимую прелесть и ведет великана паутиною в свой плен. Иногда у современников в тумане, но в потомстве, просветляясь, заслуживает статуи и алтари. Гомер и Мильтон сие доказывают. Без нега ни громогласная арфа, ни тихозвенящая свирель власти над сердцами не сыщут. Он знает всему меру, где тон возвысить, где понизить, где остановиться и где продолжать. На весах его лежит соображение всех обстоятельств, до человека касающихся, времени, обычаев, религии и проч. Он умеет распределять тени красок, звуков, понятий и из разногласия творить согласие. Он, как говорят некоторые эстетики, есть сосредоточенный свет и жар, то есть ум и чувство, между холодною геометриею и пылкою музыкою. Я оставляю сию высокую метафизику их учености, но говорю просто, что без вдохновения на струнах лиры нет жизни, а без вкуса -- приятности. Словом, как в области прочих искусств, так и в лирическом стихотворстве, по приличию единственно обстоятельств, предметов и свойств их, когда они естественно, ясно и сладкозвучно выражены, вкус познаваем быть может. Приведем в примеры на нашем языке нечто в великолепном и нечто в простом слоге, а потом в переводе из Греческой Антологии, Анакреона, Горация, как образцов изящного вкуса, подражательно и у нас написанное: В великолепном: Щедрот источник, ангел мира, Богиня радостных сердец, На коей как заря порфира, Как солнце тихих дней венец: О, мыслей наших рай прекрасный, Небес безмрачных образ ясный, Где видим кроткую весну, В лице, в устах, в очах и нраве! Возможно ль при твоей державе В Европе страшну зреть войну? Ломоносов В простом: Ах! когда б я предузнала Страсти бедственны плоды, Я б с восторгом не встречала Полуночный звезды: Не лила б от всех украдкой Золотаго я кольца; Не была б в надежде сладкой Видеть милого льстеца. К отвращению удара В горестной моей судьбе, Я слила б из воска яра Легки крылышки себе И на родину вспорхнула Мила друга моего; Нежно, нежно бы взглянула Хоть однажды на него! А потом бы улетела Со слезами и тоской; Подгорюнившись бы села Среди площади какой; Возрыдала б, воззопила: Добры люди! как мне быть? Я неверного любила: Научите -- не любить. Московск. Журнал Или: Как придти к ней смеет Скука? -- На часах у ней Любовь. Н. Львов В переводах из греческой антологии: Лиза голову чесала Скромно гребнем золотым; Взявши волос, привязала. К красотам меня своим и т. д. Из Анакреона: Опутав Леля Музы В цветочном тенете, Стеречь, повергши в узы, Вручили красоте 45 и т. д. Из Горация: О ты, Бландусский ключ кипящий, В блистанье спорящий с стеклом, Струи целебные точащий, Достойный смешан быть с вином! Ты будешь славен, ключ счастливый, В числе естественных чудес, Как воспою тенисты ивы, Обросши тот пустой утес, Отколь твои струи прозрачны, Склонясь серебряной дугой, Отважно скачут в долы злачны И говорят между собой. Бобров Наконец, любители словесности не будут ли довольными, относительно вкуса, некоторыми из моих од, в духе сих лириков написанными, как-то: к Соседу, Хариты и проч. За сим, когда показал и объяснил я принадлежности лирической поэзии, не подумал бы кто, что я советую их все вдруг помещать во всяком гимне или оде. Нет, это было бы то же, что, вместо посева, бросать кучею семена на одном месте, как сказала Коринна Пиндару. Но что надобно их при случае и пристойно употреблять, то необходимо. Они отнимают сухость и одноцветность; делают предмет разнообразным, обильным, сильным; в них познается богатство мыслей и превосходство таланта; они составляют изящество и существо прямой оды, ежели истекают только от истинного вдохновения. Напротив, без вышнего сего дара не красотами они бывают, а раскрашенными, неоживленными призраками. Всякий набор пустых, гремучих слов, скропанный по школьным одним правилам, или нанизанность надутых неодушевленных подобий, всякий, говорю, длинный рассказ, холодное поучение, газетные подробности, неточная оболочка речениями мыслей, принужденное, бесстрастное восклицание, нагроможденная высокость, или тяжело ползущее парение, никому непонятное глубокомыслие, или лучше сказать, бессмыслица и слух раздирающая музыка, стыдят и унижают лиру. Звуки ее тогда как стрелы тупые от стен отскакивают и как стук в свинцовый тимпан до сердца не доходят. Поистине, вдохновение есть один источник всех вышеписанных лирических принадлежностей, душа всех ее красот и достоинств; все, все и самое сладкогласие от него происходит, -- даже вкус, хотя дает ему дружеские свои советы и он от него принимает их, но не прежде, как тогда уже, когда успокоится; а во время пылкого его парения едва только издали смеет приближаться к нему и надзирать за ним. Если поэт за первым без всякого рассуждения быстро последует, а за вторым не торопясь, с благоразумием, и за справою уже сего последнего, а не прежде, выдает в свет свои сочинения: то без всякого сомнения рано или поздно получает плески 46 ; чувствуй, и будут чувствовать; проливай слезы, и будут плакать. От восклицания токмо сердца раздаются громы. Вдохновение, вдохновение, повторю, а не что иное, наполняет душу лирика огнем небесным. Он напрягает все ее силы, окрыляет, возносит и исторгает, так сказать, ее бытие из пелен плоти или из всех земных пределов, дабы лучше выразить и выяснить исступленное ее положение. От вдохновения происходят бурные порывы, пламенные восторги, высокие Божественные мысли, выспренние парения, многосодержащие изречения, таинственные предвещания, живые лицеподобия, отважные переносы и прочие риторские украшения, о коих было уже говорено. От него, или приличнее здесь сказать, от Духа Божия, под струнами венценосного иудейского лирика и царя скакали холмы, двигалась земля, преклонялось небо пред лицом Вседержителя; солнце престолом, а луна подножием ног Его становились. От него, смею сказать, но лишь по подражанию токмо святым пророкам, Орфей водил леса и реки за собою; Гомер, помаванием Юпитеровой главы, колебал вселенную. Не знав истинного Бога, языческие поэты не могли воспарять до такой высокости, чтобы славословить Невидимого, Непостижимого; ибо их понятия более были телесные, нежели духовный, и разделялись на многие божества. Но о сем буду говорить ниже, а теперь довольно о гимнах и одах, которых множество примеров можно видеть в псалтире. Из языческих всех ближе подходит к ним, по очищенным мыслям от идолопоклонства и по высокому своему содержанию, гимн греческого стоического философа Клеанта, напечатанный в моих сочинениях 47 . В христианской Церкви, не говоря о новых, славнейшие в древности гимны суть: Тебе Бога хвалим, Свете тихий Святые славы 48 . Впрочем, для примера помещаю здесь один переведенный гимн из Гомера и приступаю к объяснению других низших степеней древних лирических песней. Гомеров гимн Минерве: Пою великую, бессмертную Афину, Голубоокую, божественную деву, Богиню мудрости, богиню грозных сил, Необоримую защитницу градов, Эгидоносную, всемощну Тритогену, Которую родил сам Дий многосоветный, Покрытую златой, сияющей броней. Оцепенение объяло всех богов, Когда из Зевсовой главы она священной Исторглась, копием великим потрясая: Во основаниях вострепетал Олимп Под крепостью ее; земля из недр своих Стон тяжкий издала, весь понт поколебался, Смятен до черных бездн, на брег побегли воды. Гипперионов сын средь дня остановил Бег пышущих коней, доколь с рамен своих Оружье совлекла божественная дева. Возрадовался Дий рождением Афины. О Громовержцева эгидоносна дщерь! Приветствую тебя. Услышь ты голос мой И впредь ко мне склоняй твой слух благоприятный, Когда я воспою тебе хвалебны песни. Перевод Гнедича Пеан заимствовал содержание свое наипаче от мифологии, и особливо относился к похвалам, молитвам и победным песням Аполлона. Были они воспеваемы в честь и других богов, а равно и человеков; но все пропали. Полагают, что более сочинял их Пиндар. Они суть песни, выражающие кроткие чувства, влиянные единственно религиею. В них нет ни высоких замыслов, ни парения, ни извитий, ни глубокомыслия, происходящего от рассудка. Они просты. Предметы их одни благодетельные влияние веры, истекающие от души чистой, спокойной, исполненной благочестия. Достоинство их: усердие, ясность и плавность. Впрочем, могут пеаны быть и другого содержания, в которых любовь к отечеству, воинские подвиги и всякие гражданские добродетели воспеваются и ободряются. Для примера от древности нам пеанов не осталось; но один похожий на них, помещенный у Гагедорна между сколиями, прилагаю: О ты, что у реки Тритона Узревшая впервые свет, Афин владычица, Паллада! Храни сей град, граждан его От бед, крамол и ранней смерти, И ты, отец сея богини! Коль днесь победой увенчанный Хочу тебя, о мать! воспеть Плутона и Цереры песнью. Благословенна будь и ты, О дщерь великого Зевеса, Богиня мрака, Прозерпина! И обе сей блюдите град. В Делосе некогда Латона Двух чад произвела на свет: Еленегонную Диану И златовласа, светла Фива. О ты, Аркадьи покровитель, Хорег! и сам плясавец, бог Хохочущих, гонец бегущих Вслед Нимф и обретатель их В сокрытьи от тебя, -- являйся, О Пан! средь наших здесь ты песней И бодр всегда будь, светл лицом. Врагов своих мы победили, И по желанью торжество Нам ныне даровали боги. Так, так, Афины, боги вам Отечество днесь Пандрозены Приобрели в бесценный дар. Дифирамб, песнь, посвященная Бахусу. Она есть высокое парение искусства, происшедшего в Греции от празднеств, в честь Бахусу учрежденных, подавших повод к сочинению оных. Дифирамб занимает место между одою и гимном. Дифирамб содержит в себе пламенный чувства, в которые входит поэт упоением вина или удивлением первоначальному насадителю винограда. В дифирамбах господствует во всем пространстве лирический беспорядок, смелые картины, новость изречений. Чтоб сочинять дифирамбы, надобно иметь чрезмерно живое чувство, необузданное воображение, или род исступления, для того что выражение его должны возбуждать к неистовым движениям и круговым пляскам. В дифирамбе позволяется, для живейшего представление предметов, присовокуплять несколько слов к одному какому-либо часто хором повторяемому слову, дабы чрез то сила чувств отчасу более возрастала и продолжалась до того, пока шумом внимание не оглушится и не воспламенится воображение. Наипаче свойство дифирамба состоит в том, чтоб картины, которые, кажется, никакого сношение между собою не имеют, толпами теснились, но не следовали друг за другом. Чтоб сочинитель, делая непрестанно скачки, хотя бы и знал связь своих мыслей, но никак бы того не обнаруживал. Будучи разрешен от всех правил искусства, употреблял бы разные меры и роды стихов, но только бы удобные для музыки. Имея средством всю свободу, обладая истинным пиитическим духом и богатством мыслей, умел бы все сие так скрывать, чтоб подражатели его, не имея подобного огня и такового, как он, буйного восторга, думая быть глубокомысленными и таинственными, высокопарною надутостию своею показывали бы только на обыкновенных чувствах обыкновенный краски. Вот в чем изящество дифирамбов. И для того мелкие в Греции писатели, желая в сем роде отличиться, начинали их пышными картинами, заимствованными от небесных знаков и воздушных явлений: но славным комиком Аристофаном были осмеяны. Он в одной из своих комедий представил человека, сшедшего с небес; его спрашивают, что там видел? -- Ответствует: сочинителей дифирамбов, которые бегают меж облаков и ветров, хватая туманы и пары, дабы сделать из них великолепные вступления; а на другом месте сравнивал он их с воздушными пузырями, едва до земли доткнувшимися и исчезающими. Отсюда-то у поэтов принято было в общее обыкновение, что хотевший воспевать Аполлона приводил себя в спокойное положение; но он же самый, приступая к славословию Бахуса, возъярялся, обращаясь во все стороны; когда же и тем воображение его не одушевлялось, то возбуждал его чрезмерным употреблением вина. Воспламененный молнией напитков, выступаю я на ристалище, говорит Архилох. -- Не знаю я дифирамбов, сочиненных нашими знаменитыми лириками; но в некоторых народных, так называемых цыганских песнях, где припевается: жги, говори! вижу им подобие. Эстетики находят две сходственный с дифирамбами оды у Горация в книге второй XIX, в третьей XXV, из коих первую в переводе прилагаю: Вакха вдали, верь мне потомство, я видел: Меж диких он скал седящий, петь учил песни Нимф, ставших вокруг, внимавших его, и вверх Заостренных ушьми козлоногих Сатиров, и т. д. 49 Сколия. Греки, не упоминая здесь о их эподах, приемах, номах, просодиях, пеанах, дифирамбах, партениях, гимнопедиях, эндиминициях, гипорхемах, артических и других песнях, имели многие на разные случаи 50 ; но певали более и чаще всех в дружеских своих пиршествах за столом, а некоторые, говорят, и в мистериях с разными обрядами, изобретенный Терпандром при карнейских праздниках во время XXXVI олимпиады, введенный же в Афины Афинеем, так названный Аристотелем сколии, или застольные песни. Сии сколии разделялись на мифологические, исторические и на общественный, из коих мифологические были почти то же, что пеаны, да и самые пеаны певались за столом между прочими сколиями. Обычай был у Греков, восседши за трапезу, прежде всего единогласно возглашать похвалы богам. Потом пели на разные случаи с разными обрядами, по приличию содержания, сказанные сколии, -- иные с миртовыми, иные с лавровыми ветвями, а иные с кубком вина, держа их в руках и передавая из рук в руки по соседству, или наискось друг другу, поя поочередно. Когда же усовершенствовалась музыка и начали в беседах употреблять арфу, то неискусные в песнопении, по пришедшей к ним очереди, должны были просить петь за себя славных певцов, давая им за то подарки. И так было у Греков в рассуждении пение застольных песен три обряда: первый, петь единогласно богов; второй, по очереди с ветвями; третий, чрез певца с препровождением арфы. Сей последний, будучи хорошо превосходным певцом исполняем, сильно трогал души пирующих, когда прославлялись добродетели и подвиги народа, предков и их самих. Но было также у Греков бесчисленное множество народных, или площадных песен. У всякого состояние людей свои, как-то: у воинов, пастухов, земледельцев, молотильщиков, мельников, водоносов и прочих разного состояние жителей; а равно и на всякие случаи: свадебные, погребательные, забавные, издевочные и другие. Для примера несколько древних сколий здесь прилагаю 51 . От них, мне кажется, произошли застольные и масонские песни. На богатство: Ты, богатство, смертных горе! Ни земля твоих, ни море Тронов не должны сносить. Удалися в мрачны бездны! Адские тебя железны Двери должны заключить. На дружбу: Схватывай змию рукою -- Храбрым страха нет сердцам. С хитростью коварство злою Чуждо истинным друзьям. Или: Прошу тебя, стрегись, мой друг: Под каждым мшистым камнем тайно Здесь ползают змии вокруг, И часто, где необычайно Бывает тихо и темно, Там кроется лишь зло одно. Или: Когда б нам можно умудряться И знать, кто подлинно каков, В грудях душами раскрываться, Читать сердца на место слов; То без ошибки б избирали Мы истинных себе друзей. На здравие: О здравие! изящный дар, Ты мило смертным и желанно. Правдиво председишь ты всем, И красота с тобой пусть сядет; Но третье место я даю Богатству, честностью стяжанну; Четвертое ж -- кому отдать? Известно, -- дам его я счастью: Быть младу у младой подруги. Гармодиону: Ты должен мирт ветвями Украшен быть, мой меч, Как и Гармодиона, И Аристогена был, Что им тиран низвержен И равенство законов Отечеству дано. Нет! ты еще никак не умер, Дражайший наш Гармодион; Но жив на островах блаженных, Где быстроногий Ахиллес И сын прехрабрый где Фетиды Ликует светло Диомид, -- И ты, как говорят, днесь там. Вот четыре главные, в глубокой древности бывшие и нам известные лирические произведения, которые с приличностию уподобить можно: первую, оду, или гимн -- быстрой реке, все с собою увлекающей, выходящей иногда из берегов своих, иногда между лесов и гор чрез пороги с шумом скачущей и разными кривизнами стремящейся, иногда прямым направлением тихо между полей и рощ по долинам и лугам лиющейся, иногда принимающей в себя побочные источники, иногда уединенно, глубоко одною стезею текущей, по которой плаватель видит мгновенно пред собою мелькающие разные виды, то в ужас, то в уныние, то в радость, то в восторг его приводящие. Второй, пеан -- тихопрозрачному потоку, сквозь который чистые воды и в самой глубине самомалейшие цветные камни и песок видны. Третий, дифирамб -- ужасному, яростному водопаду, который в бурном, бешеном стремлении своем ломает скалы и деревья, мещет вкруг себя бугры пены, брызги, как дым, столпом высоко подымает и на далекое расстояние заставляет внимать страшные грохочущие гулы, так что у путника, вблизи стоящего, голова кружится, а вдали обнимает его трепет. Четвертое, сколии -- небольшому источнику без всяких кривизн, прямою чертою к одному предмету своему текущему, не принимающему в себя никаких побочных ручьев; иногда мрачностию и тихостию, а иногда веселостию своею мимоходящих слух и взор занимающему. Но перейдем теперь от древней лирической поэзии к новейшей. В Риме мало было изящных лириков. Квинтилиян 52 говорит, что Гораций из них один достоин чтения; но он и сам, по скромности может-быть своей, признает 53 себя не более, как только слабым отголоском древних Греков. Если ж пройти мимоходом современно и после него живших, не столько знаменитых: Цезия-Басса, Стация и Катулла 54 , то можно сказать, что по смерти сего любимца Августова лира умолкла. По нашествии на Италию варварских полчищ, гласа ее долгое время вовсе слышно не было. Она, казалось, возвратилась паки на Геликон и несколько веков не восхищала смертных. На севере только у скальдов раздавались ее звуки. Но когда из сей суровой страны света наводнили запад дикие народы, от коих древний Рим пал, то науки и художества ушли на восток и на полдень, в Азию и Африку к Арабам и Сарацынам, которым особливо покровительствовали калифы. Наконец, в IX столетии, хотя несколько поддерживал просвещение Карл Великий, собрав песни Цельтов и заведя при дворе своем училища: но и после его, с нашествием Норманнов, покрылась Европа сугубым мраком невежества. Если где и проблескивали слабые искры словесности, то не иной, как варварской, составленной из грубых наречий победителей, влиянием своим испортивших язык побежденных Римлян. Стихотворство тогда, без вдохновение и вкуса, ежели его можно таковым назвать, было суровое соткание слов силлабическою просодиею, которое при вторжении Готов рунным называлось. Если справедливо недавнее открытие одного славенорунного стихотворного свитка I века и нескольких произречений столетия новгородских жрецов, то и они принадлежат к сему роду мрачных времен стихосложения. Я представляю при сем для любопытных отрывки оных; но за подлинность их не могу ручаться, хотя, кажется, буквы и слог удостоверяют о их глубокой древности 55 . Пусть знатоки о сем рассудят 56 . Гмъ послухси Бояна Умочи Боянъ сновъ удычъ А ком плъ блгъ тому Суди Велеси не убъгти Слвы Словенси не умлети Мчи Бояни на языци оста Памети Злгоръ Волхви глоти Одину памяти Скифу гамъ Злтымъ пески тризны сыпи. Перевод: Не умолчи, Боян, снова воспой; О ком пел, блого тому. Суда Велесова не убежать: Славы Славянов не умалить. Мечи Бояновы на языке остались; Память Злогора Волхвы поглотили. Одину вспоминание, Скифу песнь, Златым песком тризны посыплем.

Изречение или ответы новгородских жрецов:

Угли. Жрцу говоръ Еролку. Пакоща свада Дюжу убой Тяжа нагата Тощь перелой. Перевод: По злобе свар Сильному смерть: Тяжба с богатством Худ передел 57 . В продолжение тех средних веков западные ученые, кои едва ли не были одни только духовные, писали важные сочинение на вульгарном, или простонародном языке (lingua volgare), придерживаясь, до VII столетия, древнего римского, а после латинского со смесью иноплеменных слов. Но светские, ежели где и упражнялись в письменах, что в провинциальных только наречиях: басском, галиканском, провансальском, португальском, лимоническом, или смешанном с испанским, италиянским и французским, который вообще именовался lingua rustica Romana, или римское деревенское наречие. Правда, в IV столетии, как говорит Бровн, по изгнании на западе бардов, а на востоке по истреблении Феодосием Великим идольских жертвенников, сочиняли еще в монастырях монахи 58 , по древним образцам, оды и трагедии, но единственно для препровождение времени чтением их в кельях, а не для пение в храмах, или игры на феатрах; и с тех уже темных и неблагоприятных для художеств и наук времен общественная светская поэзия от музыки отделилась. Древнее достоинство их пало потому, что не токмо в народных собраниях, но и нигде почти в обществах они вовсе не употреблялись. Тогда ничего уже изящного не являлось. Важность, чистота, сладкозвучие и приятность древних языков греческого и латинского исчезли. Однакож с другой стороны возник новый род песнословной поэзии в христианской Церкви. Первые христианские тайные общества отправляли сначала свое богослужение в подземельях и на гробах мучеников еврейским псалмопением в подражание тому, что и сам основатель священной веры, Христос Спаситель, последнюю свою вечерю с учениками своими окончил пением 59 . Просвещеннейшие Христиане сочиняли потом и приносили в свои собрание для пение собственные свои оды и имны в честь Христу и мученикам. О сем свидетельствует апостол Павел 60 и сам увещевает верных воспевать псалмы, имны и оды духовные в своих собраниях 61 . Плиний в письме своем к Траяну о Христианах упоминает также о песнях, у них воспеваемых Христу, яко Богу 62 . Игнатий Богоносец во II веке изобрел новый род перекличного по клиросам пения, именуемого антифонами. Амвросий Медиоланский 63 в IV столетии, на место витиеватого, или фигурного, заимствованного от греческого языческого и еврейского 64 песнопения, ввел столповое, или степенное пение по примеру первых апостольских времен, в кои оно было еще просто, без всякого искусства и украшения. В стихотворениях первых Христиан не видно ни отдельных одинаких строф, ни падение слогов греческой и римской поэзии, ни сочетание созвучных рифм средних и новых веков стихотворства; не истекали они из восторгов какой-либо страсти, или витийства поэта, ожидавшего себе от кого-либо награждения, или ограниченной земной, тленной, человеческой славы; но главное их содержание и свойство было духовное, пламенное воспарение чистой, живой веры, основанной на надежде воскресение и чаяние небесных наград, или венцов бессмертия за мученические страдания, или подвиги благочестия. В V веке Пруденций и Нил писали уже мерными стихами. В VII и VIII появились многие знаменитые церковные песнописцы и в Восточной Церкви, между которыми знаменитее всех Иоанн Дамаскин 65 , коего Ирмологий и Октоих, или Осмигласник, ежедневно поются и в нашей Славено-Российской Церкви с душевным умилением. Но в напевах сих песней видно уже возвратившееся подражание витиеватым греческим осми тонам, известным под названиями Дорического, Фригического, Лидийского, Ионийского, Иолийского и других. Некоторый из оных писаны на греческом стихами, по большей части ямбами и равномерными строфами. Хотя сего в славенском переводе и не приметно, однакож расстановки напева делают для нас несколько ощутительным и мерность подлинника. Другие из сих песней сочинены и в подлиннике прозою, но почти равномерным числом слогов в каждом гласе, или напеве, дабы по распеве перваго предлежащего стиха петь и нижеследующие. В славенских наших переводах сие несколько затруднительно по несоответствию числа слогов с подлинником; и потому-то в нашей Церкви, например в канонах, только ирмос поется, а прочие под ним лежащие стихи, назначенные также для пения, читаются. С таковым новым христианским стихотворением родились новые роды и название песней, которые неизвестны были древним, как например: Октоих, Триодь, Ирмос, Канон, Антифон, Стихира, Тропарь, Кондак, Икос, Акафист и другие 66 . Песнописцы церковные на изобретение сих родов и на название оных вышесказанными именами имели такое же право, какое новейшие италиянские и французские стихотворцы на Кантаты, Сонеты, Стансы, Ронды, Романсы, Баллады и другие, которые также неизвестны были в древней поэзии. Впрочем, напрасно некоторые иностранные новейшие словесники винят первых Христиан в упадке сей последней. Упадок ее должно приписать переворотам государств и изменению языков от варварских нашествий, а не Христианам. Первые Отцы Церкви не пренебрегали чтением и древних языческих стихотворцев. Видны и в святом Апостоле Павле Арат и Епименид 67 , на коих он ссылался. Ориген, Климент Александрийский, Минуций Феликс, Василий Великий и многие Отцы часто приводили во свидетельство Омира, Гезиода и прочих стихотворцев. В христианских монастырях переписывали всех древних греческих и римских писателей и тем сохранили их от потери. Правда, что Христиане первых веков не имели поэм, подобных Омировой и Виргилиевой, и од, равных Пиндаровым и Горациевым; но образцы оных чрез благочестивых песнописцев остались не недосязаемы и для наших времен. Что же касается до высоких и величественных изображений Божества и духовных отвлеченных ощущений, то ни Орфеевы, ни Пиндаровы, ни Горациевы имны не могут сравняться с христианскими; и потому их краткость, животворную выразительность, высокость мыслей нельзя не признать образцами лирическими. Например: "Его же воинства небесная славят, и трепещут Херувимы и Серафимы, всякое дыхание и тварь, пойте, благословите и превозносите во вся веки!" Или: "Тебе, на водах повесившего всю землю неодержимо, тварь видевши на лобнем висима, ужасом многим содрогашеся: несть свят паче Тебе, Господи, взывающи!" 68 Какая в первом ирмосе, в начальных словах, таинственная и заманчивая загадка, возбуждающая внимание слушателя, а в последних разрешение величественною картиною богопочитание всей твари! Во втором: какой поэт мог толь кратко и сильно совместить выразительность неизмеримых противоположностей всемогущества и ничтожества, поношение и благоговения? Но исчислять подобные красоты в церковных наших песнях было бы безконечное покушение. Довольно, что мы ими восхищаемся с X века, то есть со времен великой княгини Ольги, или паче с крещение всей России внуком ее, великим князем Владимиром. Но обратимся к светской поэзии. Она, так как и прочие науки, с X уже столетия по Рождестве Христове начала возрождаться в Европе. Ежели и не признать за справедливое вышепомянутое руническое стихотворение и за ничтожное счесть народные песни о богатырских подвигах времен Владимировых, что можно видеть в IV части моих сочинений, то достигшая до нас и одна в целости древняя песнь о походе Игореве, в которой виден дух Оссиянов и выражения, подобные в известных Гаральдовой 69 и Скандинавской, показывающая сколок более северных скальдов, нежели западных бардов, едва ли не оспоривала бы предварение наше в словесности у всей Европы, ежели бы только не остановило ход ее бедственное нашествие с востока на Россию кипчатских орд в XII веке, то есть в то самое время, когда в Париже учрежден университет. С тех только пор на западе занялась истинная заря просвещения. Науки и художества с разных стран света начали собираться в прежнее их жилище, Италию. Крестовые рыцари, бывшие в Палестине, при возвращении их восвояси, принесли с собою поэзию, заимствованную от восточных Арабов, владевших Испаниею; оттуда же перешла она в Италию, Францию, Германию 70 и другие сосмежные им области. Трубадуры 71 , прованские стихотворцы, распространили оную. Стихи свои писали они на вышепомянутом провансальском, или романском языке, воспевая в них свои рыцарские романические подвиги, волокитства и всякую общежительную смесь. Главные характеры содержание их песен были набожность, храбрость и любовь. Для усмотрение сего прилагаю песнь XIII столетия, сочинение трубадура Готье де Коанси 72 . Хотя Ротрюенж, молодая пастушка, Сонеты сочиняет и пишет песенки; Я буду воспевать святую Богоматерь, Во чреве коея сын Божий воплотился. Мне кажется, Ее когда я именую, То с имени ее в уста мне каплет мед; А для того не буду имен петь недостойных Впредь женщин я других, а также и девиц; Грешно бы было то и неугодно Богу 73 . Трубадуры первые зачали употреблять рифмы, хотя некоторые в том и несогласны 74 . В их время стихотворство получило в Италии название веселой науки (gaya sciencia) от вопросов и ответов любовного, или приятного содержания. Князья, графы и всякого состояние знаменитые люди за честь себе поставляли в сей науке упражняться. Благородные женщины принимали участие не токмо в слушании и чтении стихов, но в рассужениях об оных и даже в самом их сочинении. Решительно сказать, что в сие время поэзия трубадуров, в отношении разнообразия мыслей и изъяснение страстей, сделалась душою наилучших обществ, как в обхождении, разговорах, так и в переписке. В течение XII столетия, при дворе барцеллонском, аквитанский граф Пойтон ознаменовал себя главою трубадуров. В 1324 году, в Тулузе учредились так называемые Цветочные Игры, на которых отличившиеся стихотворцы вознаграждались золотою фиялкою, или розою, или ноготками. Первое награждение фиялки получил кастельнодарский гражданин Арнольд Видаль за поэму в честь Пресвятой Девы. Покровительница сих игр была графиня Клеменция Изаура, отказавшая в пользу сего общества знатное имение и великолепный дом. С сего времени разлился свет новейшей поэзии, появившейся сначала от Арабских, Испанских и Сицилийских границ и час от часу потом более распространявшейся и процветавшей. В исходе того же столетия в Италии восстали славные поэты: Дант, Петрарк и Бокаций. Они, подражая древним, образовали свои лирические произведение по их примерам и могут безпрекословно назваться возродителями древней и отцами новой поэзии в так ими названных: Канцонах, Сонетах, Балладах, Стансах, Мадригалах и других песнях, известных в Европе. Хотя сии славные поэты, в отношении вкуса, благородства, высокости мыслей и прочих украшений, с успехом подражали древним; но, будучи может быть увлечены господствовавшими тогда примерами трубадуров, или потому, что при краткости слов и множестве букв согласных, в италиянском языке употребляемых, легче было им писать с рифмами, нежели без рифм, подобно как импровизаторам их, не думая тотчас находить рифмы, -- не могли они решительно последовать тоническому стопосложению Греков и Римлян, а писали более с рифмами силлабическою просодиею, однакоже и под иго рифмы не вовсе подверглись, ибо есть у них стихи и без оных. Подобно сему и у нас приняли рифму от Немцев и Французов Ломоносов и Сумароков. Хотя и прокладывал несколько путь к древнему тоническому стихосложению г. Тредиаковский, но ему не удалось превозмочь их и никто ему в том до нынешнего времени не последовал 75 , не смотря на то, что народные наши песни подражательны древним греческим, как ниже о том усмотрится, и что славяно-российский язык, по свидетельству самих иностранных эстетиков 76 , не уступает ни в мужестве латинскому, ни в плавности греческому, превосходя все европейские: италиянский, французский и испанский, кольми паче немецкий, хотя некоторые из новейших их писателей и в сладкозвучии нарочитые успехи показали. Гердер 77 сравнивает древнюю и новую поэзию таким образом: первая, говорит он, подобна шуму болыпаго леса, который, бушеванием наитончайших своих летораслей, сам собою вдохновен и священ. Вторая: волшебному Гесперийскому саду, в котором искусством все дерева поют и каждая ветвь звонит колокольчиком. Я прилагаю, для сравнение той и другой, небольшой отрывок стихов, мною сочиненных. Знатоки рассудят, которая из них способнее для нашего языка. Новой: Отлив от творческого духа, Опечаток с мудрости лучей, Ума согласье, ока, слуха, Эмпирной сладости ручей, Поэзия, глагол небесный! Коль плоти бы органы тесны Могли издать твой полный строй, -- Я б создал новый мир тобой. Древней: Духа отлив, иль спечатленье, Творческой мудрости, света, Ока, ума, слуха согласье, Сладости райской источник, Неба глагол, о стихотворство! Если бы плоти тесный орган Полный твой строй мог излиять, -- Новый бы мир создал тобой. Кажется мне, если я не ошибаюсь, они обе хороши, всякая в своем роде, по различным вкусам; но думаю, что в последней больше свободы, больше излияние жара, когда гармония, на рифмах не запинаясь, течет безпрерывно, подобно быстрой реке, струя за струею. Но надобно к сему более природного дара, нежели искусства 78 . Наконец, приступим к объяснению всех вышеупомянутых новейших лирических песней 79 . Почтенные посетители благоволили слышать рассуждение мои в 1-й и 6-й книжке Чтение в Беседе любителей русского слова о древней и средних веков лирической поэзии. По порядку теперь должно бы говорить о новейшей, то есть о Кантате, Оратории, Сонете, Мадригале, Триолете, Рондо, Серенаде, Опере, Балладе, Стансе, Романсе и простой Песне, в чем они различествуют между собою и что в них сочинители наблюдать должны; но как это более относится к классическому наставлению учеников и навело бы может быть скуку: то, предоставя себе такое рассуждение напечатать вообще в особой книжке, здесь скажется только об Опере, а паче героической, каковых природных еще почти у нас нет, и также о самом последнем степени лиры, т. е. о простой Песне, в чем оная разнится с Одою; ибо о сих обоих родах нигде и ничего не случалось мне читать на отечественном языке.

Об опере

Опера не есть изобретение одной Италии, как многие думают; но она в некоторых отношениях есть не что иное, как подражание древней греческой трагедии. Там также разговоры препровождались музыкою, как и в ней речитативы, только известными тонами 80 ; равно лирические стихи пелись хорами, но тоже уставными. С другой стороны, известно, что в новейшие времена у разных народов к увеселению государей и знатных особ изобретены и введены в нее новые перемены, которые соединены и смешаны с разнотонною музыкою, различными представлениями, чего прежде не было. Долгое время Опера была забавою только дворов, и то единственно при торжественных случаях; но как в ней большая часть есть лирическая, или лучше, прямая важная Опера, по образцам Метастазия, должна быть вся писана краткими лирическими стихами, или, по крайней мере, скандированною прозою, чтоб удобно было ее сопровождать музыкою; а потому и скажем нечто об ней. Немецкие эстетики 81 италиянскую Оперу и хвалят и хулят. Они говорят: "В сем чрезвычайном зрелище господствует удивительная смесь великого и малого, прекрасного и нелепого. -- В лучших-де операх видишь и слышишь такие вещи, которые или по ничтожности, или по несообразности своей, подумаешь, для того только припутаны, дабы подурачить зрителей, попужать детей и легкомысленную чернь. Между тем посреди сих безделиц, мелочей и даже обидных для хорошего вкуса представлений, встречаешь такие действия, которые глубоко проницают сердце, наполняют душу восхищением, нежнейшим состраданием, сладостным удовольствием, или ужасом и содроганием. В одной сцене негодуешь на дурачество, в другой, позабывая себя, берешь участие в действующих и не веришь, каким образом случилось, что те же, которые удивляли великодушием, благородною осанкою, вежливым обхождением, вдруг, как шуты или сумасброды, смешною надутостию, уродливым кривляньем и всякими непристойностями морят со смеху детей и народ, досаждая благомыслящим, которые для того иногда от них отвращаются. Кроме сих противоположностей, несоответственностей и несвязностей в игре их, благоразумию и хорошему вкусу противных, усматриваются неудобства и почти невозможности иметь совершенную Оперу по самым ее правилам. В ней требуется разнообразности, чудесности, беспрестанных перемен и самой чрезестественности в отношении природы. Для сего необходимы не токмо все художества, но и многие науки: Поэзия, Зодчество, Музыка, Живопись, Перспектива, Механика, Химия, Оптика, Гимнастика и самая Философия для познание и изъяснение всех страстей и тайных изгибов сердца человеческого, какими средствами удобнее его растрогать и привести в желаемое положение. Сего же без превосходных дарований виртуозов сделать не можно. Таланты редки, а ежели и найдутся, то наивеличайшая в том состоит трудность, чтоб по самолюбию, по самонравию и по неисчисленным их прихотям привести их к искреннему единодушию, дабы все действовали согласно и к единой цели. Всякий из них своим искусством хочет отличаться, не смотря на то, хотя бы на счет другаго, а иногда и на свой собственный, лишь бы, например, поэту исполинским воображением, певцу чрезмерною вытяжкою голоса, музыканту непонятными прыжками перстов, при громком рукоплескании заставить выпучить глаза и протянуть уши такого же вкуса людей, каковы они сами. От того-то бывает, что они в таковых случаях уподобляются тем канатным прыгунам, которые руки свои принуждают ходить, а ноги вкладывать в ножны шпагу, думая, что это чрезвычайно хорошо. От таковых-то усилий и несообразностей с прямым вкусом выходит в италиянских операх нелепица. Вместо приятного зрелища -- игрище, вместо восхитительной гармонии -- козлоглашение. Наконец, гг. немецкие эстетики говорят, что великолепное сие представление со всем превосходством его изобретения, наилучшим из всех представлений быть долженствующее, вымышлено больше по легкомыслию, нежели благоразумию, потому что оно, с одной стороны, совершенным почти быть не может, а с другой, в странных его и шутовских явлениях унижает самые превосходные дарование и делает изящные художества презрительными. Самые Италиянцы признаются, что наивеликолепнейшая опера нередко бывает скучною, даже и несносною, оттого что уклонилась от природы и не удерживает в себе даже и тени вероятия. Если же и доставляет некоторое удовольствие, то только минутное, для того что, увеселяя зрение и слух, не питает души. Здравомыслие редко в операх проскакивает. В рассуждении чего, по великим на нее издержкам, по бесчисленным в ней трудам и по многообразным сцеплениям вещей, она подобно той многосложной машине, которая беспрестанно портится. Это, по изречению Августа 82 , есть та рыба, которая не стоит золотой уды, или игра свечи. -- Если ж что и имеет в себе хорошего, могущего принесть некоторую пользу, то единственно то, что подала случай соединить поэзию с музыкою, как водилось то у древних". -- По всем таковым причинам, гг. эстетики желают ее исправления, дабы возвысить к той благородной цели, какова была греческая трагедия, от которой она происходит. Я не вовсе намерен соглашаться с таковым строгим судом, ниже смею защищать Оперу. Любимец муз, имеющий доступ к государю, уважение от своих подчиненных и благорасположение к себе публики, которому бы поручено было в управление сие важное зрелище, и посредственностию оного может заслужить благодарность. Тонких знатоков мало, вкусы различны, и миг удовольствия -- шаг к блаженству. А сего уж и много, когда доставится случай некоторым и несколько часов провести с приятностию. Какое же другое зрелище к сему способнее, как Опера? -- Она, мне кажется, перечень, или сокращение всего зримого мира. Скажу более: она есть живое царство поэзии; образчик (идеал), или тень того удовольствия, которое ни оку не видится, ни уху не слышится, ни на сердце не восходит, по крайней мере простолюдину. В ней представляются сражения, победы, торжества, великолепные здания, хижины, пещеры, бури, молнии, громы, волнующиеся моря, кораблекрушения, бездны, пламень изрыгающие. Или в противоположность тому: приятные рощи, долины, журчащие источники, цветущие луга, класы, зефиром колеблемые, зари, радуги, дожди, луна, в нощи блистающая, сияющее полуденное солнце; в ней снисходят на землю облака, сидят на них боги, летают гении, являются привидения, чудовища, звери, рыкают львы, ходят деревья, возвышаются и исчезают холмы, поют птицы, раздается эхо. Словом, видишь пред собою волшебный, очаровательный мир, в котором взор объемлется блеском, слух гармониею, ум непонятностию, и всю сию чудесность видишь искусством сотворенну, а притом в уменьшительном виде, и человек познает тут все свое величие и владычество над вселенной. Подлинно, после великолепной оперы находишься в некоем сладком упоении, как бы после приятного сна, забываешь всякую неприятность в жизни. Чего же желать? -- Касательно же моральной ее цели, то что препятствует возвести ее на ту же степень достоинства и уважения, в коем была греческая Трагедия? -- Известно, что в Афинах театр был политическое учреждение. Им Греция поддерживала долгое время великодушные чувствование своего народа, превосходство ее над варварами доказывающий. Много говорено и писано, что слава есть страсть душ благородных; что ничем другим героев рождать и сердцами их располагать не можно, как ею одною. Великий Суворов разведывал, что о нем говорят ямщики на подставах, крестьяне на сходках. От граждан они получают известие о городских потехах, если в них сами не случатся. Ничем так не поражается ум народа и не направляется к одной мете правительства своего, как таковыми приманчивыми зрелищами. Вот тонкость политики ареопага и истинное поприще Оперы. Нигде не можно лучше и пристойнее воспевать высокие сильные оды, препровожденные арфою, в бессмертную память героев отечества и в славу добрых государей, как в опере на театре. Екатерина Великая знала это совершенно. Мы видели и слышали, какое действие имело героическое музыкальное представление, сочиненное ею в военное время под названием Олег, в котором одна строфа из 16-й оды г. Ломоносова была воспеваема: Необходимая судьба Во все народы положила, Дабы военная труба Унылых к бодрости будила. Один стих в таком представлении может произвести следствия, подобные известному слову, сказанному Александром Великим 83 Кассандру. Но оставим политику; сообщим нужный замечание для желающих сочинять оперы. По принятому издревле обыкновению, ради своей чудесности, Опера -- разумеется трагическая -- почерпает свое содержание из языческой мифологии, древней и средней истории. Лица ее -- боги, герои, рыцари, богатыри, феи, волшебники и волшебницы. У нас из славянского баснословия, сказок и песен древних и народных, писанных и собранных господами Поповым, Чулковым, Ключаревым и прочими в так названных книгах: Досугах, Славянских сказках и песенниках, много заимствовать можно чудесных происшествий. Сочинитель опер и трагик могут одно и то же содержание обработывать, представляя знаменитые действия, запутанный противоборствующимися страстями, которые оканчиваются какими-либо поразительными развязками торжественных или плачевных приключений. Сочинитель оперы отличается тем только от трагика, что смело уклоняется от естественного пути и даже совсем его выпускает из виду; ослепляет зрителей частыми переменами, разнообразием, великолепием и чудесностию приводит в удивление, не смотря на то естественно или неестественно, вероятно или невероятно. В трагическом роде предпочитает всем другим высокое трогательное, и изъясняется сильным чувством, а не словами одними; в плане и в действиях избегает умничества, держится простоты, в ходе не спешит чрез меру, зная, что противно то свойству пения, еще того более бережется от продолжительной и трудной развязки, почитая, что это дело ума, и нужно в Трагедии, а не в Опере, где надобно более чувства, в продолжение которого, что говорит, что делает, то и выражает языком кратким, чистым. Песни, или самые оды для хоров, когда бы пристойность и случай позволили петь их, должны быть ненадуты, просты, сильны, живым наполнены чувствованием. Самой первой степени поэт, ежели он в слоге своем нечист, тяжел, единообразен, единозвучен, не умеет изгибаться по страстям и облекать их в сердечные чувствования, -- к сочинению оперы не годится. Не позаимствуют от него ни выразительности, ни приятности лицедей и уставщик музыки. Сочинитель опер невременно должен знать их дарование и применяться к ним, или они к нему, дабы во всех частях оперы соблюдена была гармония. Комический оперист, применяясь к сему, заимствует содержание свои из романов, из общежития, шутит благородно, более мыслями, нежели словами, избегая площадных, а паче перековеркивание их по выговору иностранцев. Италиянцы обильны и теми и другими, а Французы более комическими операми, особливо маленькими, называемыми у них оперетками. У нас важных опер, сколько я знаю, только две, сочиненные Сумароковым: Цефал и Прокрис, Пирам и Тизбе. Есть переведенные из Метастазия и других иностранных: но они играны на тех языках, а не на русском. Находится несколько забавных, сочинение гг. двух Княжниных, Хераскова, князя Горчакова, князя Шаховского, Попова и прочих; но всем предпочитается г. Аблесимова Мельник, по естественному его плану, завязке и языку простому. Выше видно, что покойная императрица удостоивала сей род поэзии своим занятием. Она любила русский народ и желала приучить его и на театре к собственной его идиоме 84 .

О песне

Песня родилась вместе с человеком прежде нежели лепетал, издавал он глас. О сем уже сказано в самом начале сего лирического рассуждения. Российские старинные песни разделяются на три статьи: на протяжный, плясовые и средние. О характере, мелодии и сходстве их с древними и греческими видно в предисловии покойного тайного советника и кавалера Львова, при книге, изданной им в 1790 году о народном русском пении 85 , где всякого содержание песни, собранные старанием его, положены на ноты придворным капельмейстером Прачем 86 . Здесь скажем нечто о их стихотворении; оно просто, ближе к природе, нежели к искусству; отличается, большею частию в началах песен, едва ли не от всех иностранных, отрицательными сравнениями и сокращенными прилагательными именами, как то не ясен сокол по поднебесью, черн ворон, вместо черный, что придает ему некоторую особенную загадку, важность и силу; не во всех есть связь; большая часть без рифм; разного рода и мер стихов; а не так, как ныне пишутся с рифмами, одними почти трехстопными ямбами и хореями. Вот их опечаток, или подобие древним: цыганские, по быстроте слога и по приговорке какой-нибудь одной речи, точно суть дифирамбы; подблюдные по гаданиям, или клиноды; святочные, по игре 87 , как наша: жив, жив курилко, и так далее. Нельзя сказать, чтоб в них и поэзии не было, хотя не во всех. Находятся такие, в которых видно не только живое воображение дикой природы, точное означение времени, трогательные, нежные чувства, но и философическое познание сердца человеческого. Такова есть песня в сказанной книге под No 3. Находятся такие, кои веселую фантазию в веселых видах изъявляют, например под No 15. Есть показывающие естественное верное подобие, как под No 34. Наконец не недостает и таких, в которых показывается сравнениями нежнейшая в своем роде высокость мыслей, проницающая душу; также и таких, которые мрачными картинами и мужеством во вкусе Оссияна возбуждают к героизму. Первая из сих двух последних под No 29. Скажем вкратце ее содержание: любовник просит позволение у прежней своей любовницы жениться, уверяя ее, что он ее будет любить по прежнему. Она ему ответствует: Ах, не греть солнцу жарче летнего, Не любить другу больше прежнего. Вторую прилагаю подлинником: Уж как пал туман на сине море, А злодей-тоска в ретиво сердце; Не сходить туману с синя моря, Уж не выдти кручине из сердца вон. Не звезда блестит далече в чистом поле. Курится огонечек малешенек: У огонечка разостлан шелковой ковер, На коврике лежит удал добрый молодец, Прижимает белым платом рану смертную, Унимает молодецкую кровь горячую. Подле молодца стоит тут его добрый конь, И он бьет своим копытом в мать сыру землю, Будто слово хочет вымолвить хозяину: Ты вставай, вставай, удалой добрый молодец! Ты садися на меня на своего слугу, Отвезу я добра молодца в свою сторону, К отцу, к матери родимой, к роду-племени, К милым детушкам, к молодой жене. -- Как вздохнет удалой добрый молодец; Подымалась у удалого его крепка грудь; Опускались у молодца белы руки, Растворилась его рана смертная, Пролилась ручьем кипячим кровь горячая. Тут промолвил добрый молодец своему коню: Ох, ты, конь мой, конь, лошадь верная! Ты товарищ моей участи, Добрый пайщик службы царские! Ты скажи моей молодой вдове, Что женился я на другой жене; Что за ней я взял поле чистое, Нас сосватала сабля острая, Положила спать калена стрела. Сочин. неизвестного 88 Словом: в русских древних народных песнях много любопытного разнообразия в картинах и в слоге, свойственных нашей поэзии. Можно о сем читать с великою основательностию писанное Шишковым в разговорах о словесности 89 , напечатанных в прошлом 1811 году 90 . Но относительно древних песней, изданных г. Ключаревым, о коих выше при описании Романса 91 упомянуто, то в них нет почти поэзии, ни разнообразия в картинах, ни в стопосложении, кроме весьма немногих 92 . Они одноцветны и однотонны. В них только господствует гигантеск, или богатырское хвастовство, как в хлебосольстве, так и в сражениях, без всякого вкуса. Выпивают одним духом по ушату вина, побивают тысячи бусурманов трупом одного схваченного за ноги, и тому подобная нелепица, варварство д грубое, неуважение женскому полу изъявляющая. А как рассказы таковых побед почти все оканчиваются над Татарами, то и должно заключить из сего, что по освобождении уже от ига их, они сочинены каким-нибудь одним человеком, а не многими, чем и доказывается не вкус целого народа. Примечание ж в них только то достойно, что видны при некоторых случаях повторения, как в Гомеровых песнях, того же самого и теми же точными словами, что уже выше было сказано. Но теперь станем говорить о нынешних песнях; они заимствованы от Европейцев. Ежели не взять появление их со времени Тредьяковского, когда он перевел несколько французских и небольшую поэму, называемую: Езда в остров любви, также сочинил несколько своих песен, будучи еще в Гамбурге 1730 года, какова например: Весна катит, Зиму валит, Поют птички Со синички, Хвостом машут и лисички: то и нельзя, кажется, происхождение новых наших песен отнести далее времени Петра Великого, когда сблизил он нас с Европою. Царствование императрицы Елисаветы век был песен. Она сама благоволила снисходить на сию забаву. Для показание тогдашнего вкуса прилагаю ниже сего песню, сколько по преданию известно, сочиненную собственною ее особою. Таковые вообще песни, разумеется изящные, или лучшего разбора людей, по рассуждению эстетиков, не что иное, как мгновенный взгляд на природу приятную, нежную, веселую, игривую, в которой наслаждается человек блаженством жизни; или вопреки тому, в несчастных случаях сокрушается горестию, унынием, тоскою, печалию и далее. Предлог песни, выражение и ход ее приличен ее содержанию. Он легок, естествен, прост. В песни господствует полное, живое чувство, как и в оде; но только гораздо тише, не с таким возвышением и распространением. Песня назначена природою для пения: то и должна она быть сладкозвучною, способною к музыке и к повторению каким-либо инструментом. В песне ни радостное, ни горестное, ни забавное, ни издевочное ощущение не преступает правил благопристойности и границ общежития. Знатоки говорят, что между песнею и одою трудно положить черту различия. Но если оно и существует, то основывается ни на чем другом, как на постепенности. Для разбора же подобных степеней в сочинениях надобен весьма проницательный ум и крайне тонкое чувство, чтоб определить их решительную разность. В оде и песне столь много общего, что та и другая имеют право на присвоение себе обоюдного названия; однакоже не неможно указать и между ими некоторых оттенок, как по внутреннему, так и по внешнему их расположению. По внутреннему: песня держится всегда одного прямого направления, а ода извивчиво удаляется к околичным и побочным идеям. Песня изъясняет одну какую-либо страсть, а ода перелетает и к другим. Песня имеет слог простой, тонкий, тихий, сладкий, легкий, чистый; а ода смелый, громкий, возвышенный, цветущий, блестящий и не столько иногда обработанный. Песня долгое время иногда удерживает одно ощущение, дабы продолжением оного более напечатлеться в памяти, а ода разнообразием своим приводит ум в восторг и скоро забывается. Песня сколько возможно удаляет от себя картины и витийство, а ода, напротив того, украшается ими. Песня чувство, а ода жар. По внешнему составу: песня имеет сходные с первым, одинакие и ровные куплеты; а ода иногда разномерные и неравнострочные строфы. Песня во всяком куплете содержит полный смысл и окончательные периоды; а в оде нередко летит мысль не токмо в соседственные, но и в последующие строфы. Песни у нас пишутся по большой части хореями, или другими метрами, но только трех-стопными, или двух-стопными стихами, удобными полагаться на музыку; а оды для чтения, наиболее четырех-стопными ямбами, громогласные звуки издающими, по крайней мере так почти всегда писали гг. Ломоносов и Сумароков, последуя Немцам и Французам. Песня имеет один напев, или мелодию, в рассуждении единообразная ее куплетов расположение и меры стихов, которые легко могут затверживаться наизусть и вновь возрождаться в памяти свои голосом; а ода, по неравным своим строфам и разносильным выражениям, в рассуждении разных своих предметов, разною гармониею препровождаться долженствует и не легко затверживается в памяти. Песня должна украшаться неискусственною простотою, гладкотскущими стихами и богатыми рифмами; а ода довольствуется одним механическим движением и просодиею, небрежа слишком о звонких рифмах, или вовсе пишется без оных; но печется только о богатстве, высокости мысли и яркой выразительности. В песне царствует приятность, а в оде парение. Песня никакой шероховатости, никакой погрешности не терпит; а в оде иногда, как в солнце, небольшие пятна извиняются. Песня вообще убегает важных, славянских слов, смелых оборотов и всяких лирических украшений, довольствуется одною только ясностию и искусственною простотою; а ода без славянского языка, извитий и глубокомыслия почти обойтиться не может. Наконец, в песне все должно быть естественно, легко, кратко, трогательно, страстно, игриво и ясно, без всякого умничества и натяжек. Превосходный лирик должен иногда уступить, в сочинении песни, ветряной, веселонравной даме. Французы в сем роде поэзии признаются во всей Европе лучшими искусниками. Особливо их любовные, забавные, застольные песни, по вкусу приятности своей, едва ли не достигли совершенства. Множество и у нас подобных, иные, может быть, и не хуже, что можно видеть во всех наших песенниках, где находятся песни на всякие случаи. Лучшие песней сочинители у нас почитаются: гг. Нелединский, Дмитриев, Попов, Богданович, Капнист, Карамзин, князь Горчаков и другие, которых имена предоставляю себе показать, а особливо отличных лириков, в номенклатуре. В заключение вот та пасторальная песня, которая относится преданием к помянутой высочайшей сочинительнице: Чистый