Тушин во время шенграбенского сражения. Шенграбенское сражение в романе «Война и мир

Человек всю жизнь ведет борьбу со своими страхами. Их преодоление помогает достигнуть новых жизненных высот, а также получить высокое определение «смелый». В противном случае перед тобой постоянно стоят какие-то ограничения, что-то мешает и не дает раскрыться, а ты просто трус. Тема смелости и трусости, борьбы со своими страхами и ее исход интересовала многих писателей. Не стал исключением и Л.Н. Толстой, отразивший в своем главном романе множество важных нравственных тем, включая эту. В этой статье мы перечисляем аргументы по направлению «Смелость и трусость» из произведения «Война и мир».

1) Примером истинной смелости может служить второстепенный, но яркий персонаж – штабс-капитан артиллерии Тушин. В обычной жизни это скромный и застенчивый человек с невероятно добрыми глазами. В бою он приобретает решительность, смело принимает командование и берет на себя ответственность. Во время Шенграбенского сражения батарея под руководством Тушина совершила настоящий подвиг: бойцы подожгли деревню Шенграбен, французы отвлеклись, начав ее тушить, а русские войска смогли отступить. Но о батарее забыли, не дали приказа об отступлении, она осталась под обстрелом неприятеля. Тушин не нарушил приказ, не бежал, деятельно поддерживал своих подчиненных, а не прятался за их спинами. Капитан не выставляет свои действия как подвиг, он просто принимает решения, соотносимые с его понятиями о чести и нравственности. В бою нужно сражаться до конца – считает Тушин. Это ли не настоящая смелость?

2) Среди штабных военных и свиты командующих редко найдутся смелые люди, иначе бы они шли в бой. Жерков, адъютант Багратиона, оказался именно таким трусом. Герой вел себя как шут, строил гримасы, передразнивал людей за глаза, пытаясь развеселить всех, чтоб выслужиться, неудивительно, что и в решительную минуту он выбрал свои интересы. В Шенграбенском сражении Жерков получил важнейший приказ: передать левому флангу приказ об отступлении. Но этот герой ехал в нужную сторону, видел, что опасно, что там не поможет его пародийный талант, и возвращался обратно. Из-за Жеркова погибло много людей, без поддержки оказалась батарея Тушина и рота Тимохина. Трусость может приносить вред не только самому человеку, но и оказаться опасной для окружающих, вот почему ее надо в себе искоренять.

3) Трусость и смелость могут проявляться не только в военной, но и мирной жизни. Анатолий Курагин представляет собой роскошную, одетую в красивую обертку, трусость. Он знатный, богатый, красивый, получивший хорошее образование, однако это глупый, развратный повеса, которого интересуют только веселье и женщины. В отношении них и проявляется его трусость в большей степени. Он тайно женат на неизвестной польской девушке, но ему страшно в этом признаться в обществе, а особенно Наташе Ростовой, которую он чуть было не обольстил. Тайные встречи, побег, тайная женитьба – все эти факторы уже настораживают и показывают его душевную бедность и нежелание отвечать за свои поступки. Трусость – верный спутник подлости, это видно на примере Анатоля, вот почему важно бороться с этим качеством.

4) Андрей Болконский – один из любимых героев Л.Н. Толстого, поэтому он сочетает лучшие качества человека, хоть и не лишен недостатков. Андрей на войну с Наполеоном в 1805 году буквально бежит, спасаясь от удушливого света, неудачной женитьбы, разочарования в жизни. Герою нравился Наполеон, он хотел прославиться подобно ему, дождаться «своего Тулона», как у кумира. Болконский мечтал повести за собой войско в безнадежный бой и привести к победе. И он действительно попытался, взял знамя и устремился вперед, презрев страх и чувство самосохранения. После этого герой был тяжело ранен, а родные думали, что он погиб. На примере Андрея читатель понимает, что смелость – это положительное качество, но она не должна переходить в безрассудство, а подвиг не должен быть совершен во имя себя.

5) Наташа Ростова – одна из главных героинь романа. Она сочетает в себе лучшие, по мнению Л.Н.Толстого, женские качества: понимающая, живая, умеющая слушать (хоть и не всегда понимать). Тем не менее, героиня обладает твердостью, силой воли, настойчивостью и смелостью в трудных ситуациях. Такой ситуацией была для девушки Отечественная война 1812 года. Когда семья бежала из Москвы, Наташа взяла на себя ответственность за все: помогла перевезти раненых, стала ухаживать за умирающим князем Андреем Болконским. Она не совершала подвигов, не вела за собой войска, но ее поступки не менее смелы. Ведь не каждый сможет задержаться ради незнакомых людей под угрозой смерти, видеть, как умирает человек, а ты не можешь помочь – нужно много отваги. На примере Наташи читатель понимает, что смелым можно быть не только на поле сражения, но и в обычной жизни.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым, тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его все более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности, Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось все веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он все помнил, все соображал, все делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из-за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из-за свиста и ударов снарядов неприятеля, из-за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из-за вида крови людей и лошадей, из-за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), - из-за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
- Вишь, пыхнул огонь, - проговорил Тушин шепотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, - теперь мячик жди - отсылать назад.
- Что прикажете, ваше благородие? - спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что-то.
- Ничего, гранату… - отвечал он.
«Ну-ка, наша Матвевна», - говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый нумер второго орудия в его мире был дядя; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим-то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
«Ишь задышала опять, задышала», - говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
- Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! - говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
- Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб-офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
- Что вы, с ума сошли? Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?..» - думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
- Я… ничего, - проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. - Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что-то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
- Отступать! Все отступать! - прокричал он издалека.
Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь, с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», - подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудия.
- А то приезжало сейчас начальство, так скорее дра́ло, - сказал фейерверкер князю Андрею, - не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
- Ну, до свидания, - сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
- До свидания, голубчик, - сказал Тушин, - милая душа! прощайте, голубчик, - сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.

На батарее Тушина. (Анализ эпизода из романа Л.Н.Толстого «Война и мир», т. I. ч. 2, гл. XX.)

Роман – эпопея «Война и мир» - вершинное произведение Л.Н. Толстого, великого русского прозаика. Оно потрясает
читателя реалистичностью, мастерским раскрытием образов главных героев, их характеров, точностью описания исторических
событий.
Все это достигнуто благодаря нескольким эпизодам, являющимися ключевыми в романе. Отрывок, в котором повествуется о
событиях на батарее Тушина во время Шенугабенского сражения, является одним из них. Эта глава отличается глубиной
переживаний героев и поставленных автором проблем.
Центральное место в эпизоде занимает описание боя, настроения и действий солдат и офицеров. Писатель, на протяжении
всего романа выражает мысль о том, что ничто так не влияет на результат сражения, как настроения солдат –
непосредственных участников боя. Если их охватывает страх и они не верят в победу, то поражение неминуемо. Таково мнение
Толстого.
Убедиться в данной теории помогает читателю этот эпизод. В начале отрывка мы видим солдат, спасающихся бегством, и
понимаем, что сражение будет проиграно.
Великолепно раскрыто настроение солдат, которых поглотил ужас. Они бегут с поля боя, не замечая своего командира, чей
голос им еще недавно казался грозным. Теперь же он не производил никакого действия, и офицер уже не мог вернуть войско
обратно.
Нельзя не отметить и поведение полкового командира в этом сражении. Когда он узнал, что его полк был застигнут
врасплох, он был поражен мыслью, что после его смогут обвинить в поражении. С этим офицер никак не мог смириться, ведь
он верой и правдой более двадцати лет служил на благо Родины. Генерал совершает выдающийся поступок: под градом пуль
скачет к полку, чтобы исправить допущенные ошибки. Руководит им не желание победить и даже не жажда славы, которая была
у всех офицеров, а страх за себя и за свою карьеру. И я думаю, что именно поэтому у него не получается убедить солдат
вернуться и отражать атаки французов.
Но не все были такими. Это подтверждает рота Тимохина, удержавшаяся в лесу, которая с «безумною и пьяную
решительностью» бросились на врага. Этот отряд автор противопоставляет отступающему полку и показывает, что многое в
битве зависит от настроения солдат, ведь рота смогла сделать то, что не удалось целому полку.
Толстой уделяет внимание и некоторым отдельным личностям. Так, в этом эпизоде мы видим Долохова, участвующего в бою.
Если в личной жизни он некто иной, как бретер и повеса, ведущий праздный образ жизни, то в сражении Долохов показывает
себя храбрым солдатом, полным отваги и мужества.
Но автор указывает и на слабые стороны персонажа, одной из которых является карьеризм. Долохов сражается не ради
победы и защиты родины, а ради славы. Его цель – продвинутся по службе, поэтому, захватив трофеи, он спешит показать их
начальству и просит об этом запомнить.
Совсем другим предстает перед нами отряд Тушина. Солдаты на батарее не думают о почестях, они лишь выполняют свой
долг, не замечая всеобщего отступления. И настоящий героизм во время сражения виден именно здесь. Артиллеристы не видят
даже того, что у батареи нет прикрытия и их могут захватить в любой момент. Солдаты обходятся без командования, потому
что знают, что и как им делать, а Тушин сам всегда находится у пушек и участвует в бою наравне с остальными.
Если сравнить полк, бежавший с поля боя, и батарею, то мы увидим, что Тушина и других бойцов не брал страх, они
сражались отчаянно, сумели поджечь Шенугабен и отбить нападающих на батарею французов. Через это писатель раскрывает
образы солдат, показывая не столько их портреты, сколько качество и недюжинные способности, а именно отвагу, доблесть,
решительность и умение выстоять в трудной ситуации. Это и помогло им оказывать сопротивление французскому войску.
Но Толстой не обходит стороной и душевные качества героев, подробно описывая их на примере Тушина. Автор указывает,
что командир батареи делает все то, что должен был делать лучший офицер, но в то же время «он находился в состоянии,
похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека».
Тушин видел все не так, как происходило на самом деле, перед его глазами стоял «фантастический мир», которым он
наслаждался. Все в его воображении было по другому: неприятельские пушки он представлял себе трубками, из которых кто-то
выпускал дым. Сам себя он видел сильным, высоким мужчиной, кидавшим французам ядра. Вообще говоря, Тушин во всем
старался увидеть что-то хорошее, не поддавался страху, который должно было вызвать все происходящее вокруг. Раскрывая
натуру командира батареи, мы отмечаем в нем глубину мысли, потрясающую выдержку и мужество. Поэтому Толстой сравнивает
Тушина с другим героем эпизода – штаб-офицером, которого я бы назвал трусом, он передает указание об отступлении и
ничего не делает для того, чтобы помочь переместить батарею в безопасное место. Когда же над ним пролетает два ядра, он
повторяет приказ и скачет прочь.
По-моему, с помощью этой сцены автор хотел выразить мысль, что во время сражения вся ответственность лежит на плечах
простых солдат, только от них зависит исход боя, а планы военоначальников редко осуществляются, ведь все может изменить
одно только настроение в первых рядах армии. В эпизоде о Шенугабенском сражении писатель доказал это.
После отъезда штаб-капитана приезжает адъютант с тем же приказанием – отступить. Это был князь Андрей, которого
удивляет положение на батарее. Первое, что он заметил, была лошадь, из ноги которой лилась кровь; увидел он и убитых
людей. Я уверен, что все это вызвало у него чувство жалости и скорби по погибшим. Болконского охватывает страх. Но мысль
об этом поднимает его: «Я не могу бояться», - говорит он себе.
Князь Андрей передал приказание, но остался у пушек, чтобы самому проследить за его исполнением. Он помог снять
орудия и перевезти их. В этом показана ответственность Болконского, его готовность помочь, а также сила духа, ведь он
сумел побороть в себе чувство страха. Эпизод заканчивается прощанием князя Андрея с Тушиным. Командир батареи не может
сдержать своих чувств, на глазах его слезы. Он понимает, что сражение проиграно, но, по моему мнению, в то же время он
рад встречи с Болконским, понимая, насколько он отличается от остальных штабных офицеров.
Таким образом, в эпизоде «На батарее Тушина» раскрыты образы нескольких персонажей, в том числе Андрея Болконского,
одного из главных героев романа. Показаны их чувства и переживания, черты характера. Толстой мастерски описывает
сражение, которое испытывает героев произведения и заставляет их проявлять все необходимые в бою качества. Именно
поэтому этот отрывок является одним из ключевых в романе, и он действительно заслуживает внимания читателя.

XX. Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: "отрезали!", и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе. -- Обошли! Отрезали! Пропали! -- кричали голоса бегущих. Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что-нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста-полковника и свою генеральскую важность, а главное -- совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру. Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты все бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха. Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Все казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата. -- Ваше превосходительство, вот два трофея, -- сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. -- Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. -- Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. -- Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство! -- Хорошо, хорошо, -- сказал полковой командир и обратился к майору Экономову. Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь. -- Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство. -- -- - Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб-офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему-то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек. Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен. -- Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым-то! Ловко! Важно! Дым-то, дым-то! -- заговорила прислуга, оживляясь. Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: "Ловко! Вот так-так! Ишь, ты... Важно!" Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину. Из-за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы все так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью. Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это, как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из-под маленькой ручки смотрел на французов. -- Круши, ребята! -- приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты. В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его все более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах. Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось все веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он все помнил, все соображал, все делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека. Из-за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из-за свиста и ударов снарядов неприятелей, из-за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из-за вида крови людей и лошадей, из-за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из-за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик. -- Вишь, пыхнул опять, -- проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, -- теперь мячик жди -- отсылать назад. -- Что прикажете, ваше благородие? -- спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что-то. -- Ничего, гранату... -- отвечал он. "Ну-ка, наша Матвевна", говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим-то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков. -- Ишь, задышала опять, задышала, -- говорил он про себя. Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра. -- Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! -- говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос: -- Капитан Тушин! Капитан! Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб-офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему: -- Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы... "Ну, за что они меня?..." думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника. -- Я... ничего... -- проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. -- Я... Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что-то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь. -- Отступать! Все отступать! -- прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием. Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. "Я не могу бояться", подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий. -- А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, -- сказал фейерверкер князю Андрею, -- не так, как ваше благородие. Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину. -- Ну, до свидания, -- сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину. -- До свидания, голубчик, -- сказал Тушин, -- милая душа! прощайте, голубчик, -- сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.

Война и мир. Батарея Тушина
Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб-офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло по чьему-то приказанию в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт, и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.

Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
- Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым-то! Ловко! Важно! Дым-то, дым-то! - заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу. «Ловко! Вот так-та́к! Ишь ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из-за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по ним картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это, как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из-под маленькой ручки смотрел на французов.
- Круши, ребята! - приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.

В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым, тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его все более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности, Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось все веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он все помнил, все соображал, все делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из-за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из-за свиста и ударов снарядов неприятеля, из-за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из-за вида крови людей и лошадей, из-за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), - из-за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
- Вишь, пыхнул огонь, - проговорил Тушин шепотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, - теперь мячик жди - отсылать назад.
- Что прикажете, ваше благородие? - спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что-то.
- Ничего, гранату… - отвечал он.
«Ну-ка, наша Матвевна», - говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый нумер второго орудия в его мире был дядя; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим-то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
«Ишь задышала опять, задышала», - говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
- Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! - говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
- Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб-офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
- Что вы, с ума сошли? Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?..» - думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
- Я… ничего, - проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. - Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что-то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
- Отступать! Все отступать! - прокричал он издалека.
Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь, с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», - подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудия.
- А то приезжало сейчас начальство, так скорее дра́ло, - сказал фейерверкер князю Андрею, - не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
- Ну, до свидания, - сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
- До свидания, голубчик, - сказал Тушин, - милая душа! прощайте, голубчик, - сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.