Волошин максимилиан коктебель. Максимилиан волошин. Maeotis · - · меотида

Выдающийся поэт и художник, философ и критик Максимилиан Александрович Волошин значительную часть жизни провел в Крыму. Дом в Коктебеле, в котором обитал Макс, стал поэтической меккой, которая притягивала творческих людей со всей России. Здесь гостили Марина Цветаева, Валерий Брюсов, Михаил Булгаков, Викентий Вересаев, Максим Горький, Петр Кончаловский и многие другие незаурядные личности. Сегодня дом Волошина - один из самых посещаемых литературно-художественных музеев Крыма.

В стране голубых вершин

Небольшой поселок на берегу Черного моря, расположенный у подножья древнего вулкана Карадаг - излюбленное место художников, поэтов, писателей, в общем, творческих людей. Мистическая красота Коктебеля воспета талантливыми литераторами и запечатлена на полотнах известных живописцев. Для одного из них «страна голубых вершин», так переводится с тюркского слово «Коктебель», стала источником вдохновения, домом и, в конечном счете, последним пристанищем. Речь, как можно догадаться, идет о поэте Максимилиане Волошине.

Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой,

Написал однажды Волошин. И правда, обрыв горы Кок-Кая своими очертаниями напоминает мужской профиль. Побывавшая в 1911 году в Коктебеле Марина Цветаева поделится впечатлениями: «Взлобье горы. Пишу и вижу: справа, ограничивая огромный коктебельский залив, скорее разлив, чем залив, каменный профиль, уходящий в море… Максин профиль». Поэт и сам ассоциировал скальный лик с собственным.

Правда, еще до переезда Волошина в Крым в Коктебельском профиле узнавали лицо другого известного поэта. Существует открытка с видом поселка, изданная в Феодосии в 1910 году, на которой написано: «Коктебель. Гора профиль Пушкина». В путеводителях 1911 и 1914 годов также указывается, что это «профиль Пушкина».

Что ж, каждый имеет право видеть в каменных глыбах то, что ему близко. Но вряд ли кто-то поспорит с тем, что Коктебельский лик можно по правду назвать памятником поэту - человеку с мятежной, страстной душой, слившему в творческом порыве со стихией, творцу, создающему самого себя.

Мой кров убог

Одним из первых из русских интеллигентов красоту Коктебеля оценил известный врач-окулист профессор Э. А. Юнге. Будучи энергичным и разносторонним человеком, он приобрел кусок земли в Коктебельской долине и решил превратить его в цветущий сад. Юнге мечтал построить здесь водохранилище, на склонах холмов разбить виноградники, проложить удобную дорогу в Феодосию. Однако на осуществление грандиозных планов не хватило средств. После смерти профессора, его наследники продали часть земли, на которой в начале XX века появились первые дачи. Один из участков у моря приобрела Елена Оттобальдовна, мать поэта Волошина. Соседями Волошиных стали Детская писательница Н. И. Манасеина, поэтесса П. С. Соловьева и оперный певец В. И. Касторский. Таким образом, Коктебель стал курортом интеллигенции.

Судьба Максимилиана Волошина тесно связана с Крымом. Среднее образование Макс получил в Феодосийской гимназии, затем поступил на юридический факультет Московского университета. После революции поэт поселился в Коктебеле, в семейной даче у моря. Здесь поэту суждено пережить трагические события гражданской войны. Дом Волошиных становится прибежищем, как для красных, так и для белых. Не приемля насилие, независимо от его происхождения, Максимилиан помогал при белогвардейцах коммунистам-подпольщикам, а при большевиках - белым офицерам. Немаловажную роль сыграл поэт в освобождении Мандельштама, схваченного врангелевцами.

Послереволюционное время - период смены идеалов и тотальной переоценки ценностей кардинально менял мировоззрение людей. Не избежал этой участи и Макс Волошин. Будучи по природе демократом он с воодушевлением принял пролетарские настроения. Внешний вид поэта подчеркивал его близость к народу. Волошин ходил босиком, в холщовой рубахе с подпояской, волосы подвязывал ремешком. Таким же образом художник относился и к собственному быту.

Дому, в котором будут гостить Цветаева, Брюсов, Булгаков, Вересаев, Максим Горький, Кончаловский, Грин, поэт посвятит такие поэтические строки:

Войди, мой гость, стряхни житейский прах
И плесень дум у моего порога…
Со дна веков тебя приветит строго
Огромный лик царицы Таиах.
Мой кров убог. И времена — суровы.
Но полки книг возносятся стеной.
Тут по ночам беседуют со мной
Историки, поэты, богословы.

Что же представляет собой дача Волошина? Дом был возведен в 1903 году под руководством и по чертежам поэта. Его архитектура отражает противоречивые взгляды и нестандартность мышления хозяина. Сооружение асимметричной формы состоит из двух отдельных сооружений, соединенный в единое целое. Если посмотреть на строение с левой стороны, можно обнаружить обычный сельский дом с белыми стенами и балкончиком. Выложенная из оранжевого кирпича правая часть здания отличается выступающей трехгранной трапецевидной стеной с высокими окнами. Она напоминает фрагмент старинного замка. Глядя на эту часть дома, создается романтическое впечатление. Все-таки дом строил поэт. Кстати, Волошин яростно критиковал дурной вкус российской буржуазии. В одной из статей, посвященной архитектурному облику Феодосии, поэт напишет: «Екатерининская набережная с ее дворцами в стиле турецких бань, Публичных домов и лимонадных киосков, с ее бетонными Эрехтейонами, гипсовыми «Милосами», голыми фисташковыми дамами с декадентских карт-посталей представляет совершенно законченный «Музей Дурного Вкуса». Большевики и анархисты, в руках которых Феодосия побывала дважды, не захотели оказать ей единственной услуги, на которую были способны: они не взорвали этих вилл».

К счастью, большевики взывали не все виллы. Однако все более-менее приличные здания были национализированы, такой же участи чуть было не избежала и дача Волошина. В советское время благодаря помощи А. Луначарского поэту удалось сохранить свою коктебельскую обитель. Выходом из положения оказалась организация дома творчества. После прохождения всех разрешительных процедур, в 1924 году Волошину была выдана охранная грамота, которая гласила: «Максимилиан Волошин с полного одобрения Наркомпроса РСФСР устроил в Коктебеле в принадлежащем ему доме бесплатный дом отдыха для писателей, художников, ученых...».

Весной 1927 года Максимилиан Волошин женился на Марии Степановне Заболоцкой. Верная подруга поэта мужественно разделит с ним трудные годы и станет настоящей опорой в жизни. После смерти Волошина Мария Степановна сохранит его творческое наследие, а также предметы интерьеров и быта, которые окружали писателя при жизни.

Волошин скончался 11 августа 1932 года и был похоронен вблизи Коктебеля на горе Кучук-Янышар. На похоронах присутствовали Н. Чуковский, Г. Шторм, Артоболевский и А. Габричевский

Дом-музей Волошина

Сегодня в старинном здании начала XX века, доме знаменитого пота Максимилиана Волошина размещен мемориальный музей, прославившийся во всем мире. Все в доме поэта осталось неизменным. Предметы интерьера, имеющие возраст 100-летней давности, помнят времена, Цветаевой, Булгакова и Мандельштама. Со времен Волошина сохранились эксклюзивные предметы мебели, украшенные инкрустацией, росписью, выжиганием, среди них конторка для А.Н. Толстого, изготовленная самим поэтом.

Коллекцию музея составляют личные вещи Волошина: картины, документы, рукописи, переводы, письма, а также уникальное собрание книг, насчитывающее около 10 тысяч томов. Многие из них являются редкими и имеют автографы авторов.

Благодаря Волошину, в Коктебеле не стихает звучание стихов. Ежегодно в доме писателя проходят поэтические фестивали. Творческие люди съезжаются со всей России, Украины и ближнего зарубежья, чтобы пообщаться, вдохновиться атмосферой Крымского Южнобережья и затем создать нетленные произведения искусства.

© Татьяна Трофимовна Викентьева, 2018

ISBN 978-5-4493-2042-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Они встретились в Крыму. В Коктебеле. В доме-музее Максимилиана Волошина. В июне. Встретились случайно. И в тоже время не случайно. Это была их судьба. И судьба Коктебеля, объединяющего сердца.

Она -стройная красивая девушка с аристократическими чертами лица и утонченными манерами.

Он -молодой и очень красивый мужчина. Из тех, которые нравятся всем женщинам, без исключения: и молодым, и старым. Нравятся именно своей великолепной внешностью. Внешностью безупречного красавца, к которой тянет как магнитом.

Она пришла в музей специально. Чтобы написать о нем в своей курсовой работе, которую она готовила по творчеству Максимилиана Волошина, учась в институте культуры.

Он зашел в музей просто так, от скуки. Около музея у него была назначена встреча с другом, но тот не пришел вовремя. Мужчина ждал напрасно около часа. И когда ему надоело ждать, он решил зайти в музей.

Там они встретились. Он посмотрел на нее. Она посмотрела на него. И между ними промелькнула та искра, которую называют любовью с первого взгляда.

Он подошел первым. Вежливо заговорил:

– Здравствуйте, прекрасная незнакомка. Я никогда не видел вас в наших краях. Вы издалека приехали?

– Из Москвы. -ответила девушка, с интересом рассматривая мужчину.

– Вы здесь отдыхаете?

– И отдыхаю, и работаю.

– Как это понимать?

– Я пишу курсовую работу по творчеству писателя Максимилиана Волошина. И посещаю те места, которые много значили для него. Вот, например, этот дом-музей. Здесь Максимилиан Волошин жил и умер. Здесь он собирал знаменитых поэтов и писателей и проводил с ними литературные вечера. Здесь…

– Я все понял. -сказал мужчина, перебивая девушку.– Про Волошина не надо. Давайте лучше про вас. Вы мне очень понравились. Может, мы познакомимся? Меня зовут Александр. А вас как?

– Ольга. Оля. Оленька. Прекрасное имя. Красивое. Как и вы сами. Вы очень красивы, Оленька.

– Спасибо за комплимент. Вы тоже очень красивы.

– Приятно слышать. Обычно мне это говорят только старые женщины.

– Почему?

– Молодые девушки любуются собой.

– Я не из их числа. Я констатирую факт. Вы- очень красивый мужчина, Александр. И сами знаете это.

– Да, знаю. Но поверьте, я нисколько не возгордился от этого.

– Это хорошо. Но вы же не будете отрицать, что нравитесь женщинам?

– Не буду. А вам я нравлюсь, Оленька?

– Чисто внешне -да. Ваша яркая красота не оставит равнодушным никого. А каков ваш внутренний мир, – я не знаю.

– Мой внутренний мир? – повторил Александр задумчиво.– Я и сам, наверно, не знаю его.

Впрочем, мой внутренний мир будет вам не по душе. Скорее всего так.

– Почему вы так думаете? – удивленно спросила Ольга.

– Я сужу по вашим аристократическим чертам лица и утонченным манерам. А также- по вашему занятию творчеством Волошина. Я очень далек от всего этого.

– Да? И кто же вы по профессии?

– Ах, я не знаю, как вам сказать… Да и стоит ли, вообще, говорить об этом?..Я не хочу,

чтобы вы отвернулись от меня.

– Ваша профессия так ужасна?

– Нет, не профессия. Мое занятие… Давайте лучше не будем говорить об этом, Оленька.

Или будем. Но не сейчас. Сейчас я хочу познакомиться с вами поближе… подружиться…

Может, мы выйдем на улицу и прогуляемся? Музей не очень подходит для продолжения знакомства.

– Хорошо. Пойдемте на улицу.

Они вышли из дома- музея Максимилиана Волошина и пошли по дороге в сторону моря.

– Сегодня такой жаркий день. – сказал Александр после некоторого молчания.– Может,

искупаемся в море?

– У меня нет с собой купальника.– ответила Ольга.

– Это -не проблема. Зайдем в какой-нибудь магазин и купим. У меня достаточно денег,

чтобы купить вам купальник.

– У меня тоже достаточно. Мои родители -богатые люди. А я -их единственная дочь.

Но сейчас я не хочу купаться.

– А чего вы хотите, Оленька? Может быть, посидим в каком-нибудь кафе и полакомимся мороженным?

– Насчет кафе я не против. Пойдемте сюда.– девушка повернула в правую сторону.– Здесь недалеко есть уютное кафе.

– Вы, наверно, имеете ввиду кафе «Лазурное»? – спросил Александр, следуя за Ольгой.

– Да. Я была там несколько раз. Мне понравилось.

– У вас хороший вкус, Оленька. Кафе, действительно, отличное. Там подают превосходные пирожные.

– Пирожные мне есть нельзя. И мороженное тоже нельзя.

– Почему? Боитесь пополнеть?

– Нет, не боюсь. Просто… у меня… у меня сахарный диабет.

– Что? Неужели? – удивленно воскликнул Александр. -Я не могу поверить в то, что такая молодая и красивая девушка, как вы, болеет сахарным диабетом.

– Тем не менее, это так. Мне поставили этот диагноз с детства.

– Вы испытываете потребность в инсулине?

– Да. Я сама себе делаю уколы. Научилась, чтобы ни от кого не зависеть.

– Понятно.– печально произнес Александр.

– Ну, что же вы загрустили? Уже передумали ближе познакомиться со мной? – с сарказмом спросила девушка.

– Нет. Что вы? Нет, Оленька.– как бы оправдываясь проговорил мужчина. -Просто мне очень жаль…

– Не надо меня жалеть. Я этого не люблю.

– Хорошо. Не буду. Простите меня, Оленька… Ну, вот мы и дошли до кафе.– Александр остановился и показал на стоявшее рядом кафе.

– Выберем столик на улице под тентом. Вы не против? – девушка подошла к одному из столиков, стоявших на улице около кафе.– Как вам этот?

– Нравится. Я позову официанта.

– Не надо. Он сам подойдет. Садитесь.

Ольга и Александр сели за столик. И посмотрели друг другу в глаза. И снова между ними промелькнула та же искра, что в музее, которую называют любовью с первого взгляда.

Он смотрел на нее. Она смотрела на него. Его глаза спрашивали: «Да?» Ее глаза отвечали:

«Да.» Этот немой разговор прервал официант, пришедший за заказом.

– Здравствуйте. Что будете заказывать? – спросил он.

– Мне свежевыжатый апельсиновый сок.– ответила Ольга.

– А мне мороженное. С шоколадом.– сказал Александр.

Макс Волошин - конечно, гений места, добрый дух Коктебеля. Правда, кажется, матушка Макса сказала, что Макс Коктебель открыл и этим его погубил. Думается, что Коктебель открыли бы и погубили бы когда-нибудь все равно, а Макс создал ему легенду.

Максимилиан Волошин родился в Киеве, поэтому не слушайте гидов, говорящих, что он уроженец Феодосии. Нет, он родился в Киеве, но почти сразу семья переехала в Таганрог, где отец Макса служил в Окружном суде. Там папа и умер. Приазовье - те самые киммерийские степи, которые Макс будет находить в Восточном Крыму. Детские впечатления Макса связаны и с крымским Севастополем, тогда еще не полностью восстановленным после осады. Так что юг и море были, видимо, пренадчертаны с ранних лет.

Учился Макс потом в Москве, в гимназии. И лишь в старших классах семья переселилась в Крым. Вообще-то Волошин страдал астмой, и смена клиамта была ему полезной. В Коктебле купили землю, а в Феодосии Макс продолжил обучение. Переезд на юг из хмурой Москвы он посчитал праздником.

Макс выучится и пройдет пешком многие сртаны: Францию, Италию, Андорру, Испанию, Корсику, Сардинию, Балеары... Там он познакомится с культурой и природой Средиземноморья и поймет место своего Коктебеля, своей Киммерии в этом мире.

Потом Макс осядет. Будет писать стихи о Коктебле и акварели, где коктебельский пейзаж станет главным героем. Тут, конено, заметно и японское влияние в живописи.

Мама Макса была женщиной тоже необыкновенной. Вначале она захотела штаны, чтобы заниматься гимнастикой, потом так и стала носить брюки постоянно. Лишь на свадьбу друзей (или на крестины?) надела-таки юбку и снисходительно подписалась "бузутешной вдовой Кириенко-Волошиной".

Мама и Макс.

Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина носила не только брюки, но и ботфорты, и курила, к тому же, сигары. Именно она стала распорядительницей дома Волошина в Коктебеле.

Макс и мама.

Из своего дома Макс устроил бесплатный дом отдыха для друзей. Сотни человек в год бывали в гостях у Макса. Через его дом прошла вся русская культура начала 20-го века. Жили коммуной. Вели интеллектуальную жизнь и развлекались. В этом доме Гумилев написал своих "Капитанов", а Цветаева встретила будущего мужа.

Макс и приветствие приезжающим.

"Орденом обормотов", как называлось сие общество, командовала Правительница Пра - так прозвали Елену Оттобальдовну.

Я Пра из Прей. Вся жизнь моя есть пря.
Я, неусыпная, слежу за домом,
Оглушена немолкнущим содомом,
Кормлю стада голодного зверья.
Мечась весь день, и жаря, и варя,
Варюсь сама в котле давно знакомом.
Я Марье раскроила череп ломом
И выгнала жильцов, живущих зря.
Варить борщи и ставить самовары
Мне, тридцать лет носящей шаровары,
И клясть кухарок! Нет! Благодарю!
Когда же все пред Прою распростерты,
Откинув гриву, гордо я курю,
Стряхая пепл на рыжие ботфорты.

Это, разумеется, сонет Макса. А Пра - это Праматерь.

И вот тоже о ней:

Стройтесь в роты, обормоты,
в честь правительницы Пра!..
...
Седовласы, желтороты,
все равно, мы обормоты!
Босоножки, босяки,
кошкодавы, рифмоплеты,
живописцы,
живоглоты,
нам - хитоны и венки!
От утра до поздней ночи
мы орем, что хватит мочи,
в честь правительныцы Пра!
Эвое! Гип-гип! Ура!

Макс и проводы отъезжающих.

Максимилан Волошин и его жена Мария Степановна провожают отъезжающих.

После смерти Пра хозяйкой в дома стала жена Волошина Мария Степановна.

Дом был похож на корабль - с палубами, со светлой мастерской. Волошин передал его в дар Союзу Писателей СССР.

Когда Макс выстроил дом, Коктебель был пустынным местом. Слева - гряда Карадага. Справа - Кучук-Енишар, где поэта похоронили.

Макс на мосту у своего дома.

Сейчас Дом Поэта выглядит так:

Пляж перед Домом.

Вода не отличается прозрачнойстью даже при глубине в несколько сантиметров.

Киммерийские холмы.

Карадаг.

Он же.

Фотографии Волошина из книги: krym.sarov.info.

Коктебель - это уютная живописная бухта, бирюзовое море, древнейший вулкан Карадаг, мыс Хамелеон, степь с засохшей, царапающей ноги травой, терпкий запах полыни и... романтика.
Коктебель - это поэт Волошин, Дом Поэта, его друзья-обормоты, соседи - русские интеллигенты, искусство Серебряного века, дух творчества и страсти.
Коктебель - это особый стиль жизни, общения, мировосприятия и широкие объятия гостеприимства. Коктебель - это атмосфера, это состояние души, это легенда. Ушедшая легенда.
Повезло тому, кто застал хоть вскользь, хоть как-то тот, настоящий Коктебель, кто "запрыгнул на подножку" уходящих 80-х, потому что потом было уже поздно, дух времени Серебряного века улетучился. И было уже все не так, и все не то.

Реклама — поддержка клуба

Мне кажется, я успела запрыгнуть на пресловутую подножку, проникнуться Коктебелем навсегда, юная, романтичная девушка с Библиотечного факультета, выросшая с книжкой в руках и, наверное, людям практического склада кажущаяся немного не от мира сего....
Возможно однажды я соберусь мыслями и напишу, каким узнала Коктебель тогда, еще в "доукраинскую" эпоху. Пусть советскую, пусть застойную, но одухотворенную. В то время, когда дети росли на хорошей поэзии, хорошей литературе, читали с младых ногтей, и внутри многих еще горел огонь, зажженный настоящими творцами... Такими, как Максимилиан Волошин и его великие друзья, жившие и творившие в Коктебеле - Марина Цветаева, Алексей Толстой, Николай Гумелев, Осип Мандельштам, Илья Эренбург, Михаил Зощенко... Какие имена. Какое время.

Когда мы решали куда поехать отдыхать в этом году, то Коктебель показался мне отличным выбором. Наверное, это первое в моей жизни возвращение в любимые с юности места. Главный вывод, который я сделала после этой поездки: нельзя ориентироваться на прошлые впечатления и старые воспоминания. Все течет, все меняется. Волшебное в прошлом оказывается совершенно обыденным в настоящем и наоборот.
Безусловно, Коктебель изменился. Я даже легкого дуновения прежней атмосферы здесь не ощутила. Я обожаю Коктебель тот, волошинский, с обаянием Серебряного века, о котором много читала. Я люблю Коктебель времен застоя, милый, романтический, который сама застала. Тот Коктебель, который существует сейчас, мне не знаком. В нем нет ни прежнего духа творчества, ни простоты и интеллигентности, ни нового курортного шика и эстетики.

Нас тянет в Коктебель ушедших лет,
Которого уже на свете нет,
В тот Коктебель, где ждал нас милый Дом.
О, как давно мы не бывали в нем!
@ Игорь Санович

Что осталось здесь от прежнего Коктебеля? Море, профиль Волошина, Дом Поэта. Созерцанием этих сокровищ я и наслаждалась три недели отпуска. Вот о них мой сегодняшний пост. Что было и что стало. Мои фотографии из нашего отпуска, старые фотографии Коктебеля эпохи Волошина, которые я нашла на просторах интернета (vk.com/club34617900). Мысли, думы, аналогии, боль.

Вот так с моря, издалека, выглядит Дом Поэта. Ориентир - ярко-желтые зонтики, а за ними - Легенда.

При ближайшем рассмотрении замечаешь, что за прошедшие сто лет (а именно столько лет ему исполнилось в прошлом, 2013 году), дом не сильно изменился.

М. Волошин около своего дома

Дом Поэта. Ок. 1910 г.

Впрочем, реставрация, конечно, была. Если начать рассматривать старые и новые фотографии по принципу "найди 10 отличий", то найдешь их точно. Но главные отличия окажутся не в доме, а в окружающей его обстановке и людях.

Дом Поэта. 2014 г.

Сто лет назад дом Волошина стоял практически на открытой местности, перед ним был широченный пляж, за ним виднелись горы. Такой простой, но лечебный для души пейзаж.

Но самое интересное на старых фотографиях - люди, их лица, образы, судьбы... Волошинский дом никогда не бывал пустым. Говорят, за год здесь гостило по несколько сот человек. Поэты, писатели, музыканты, художники. И они не просто жили, они творили. Хотя бывало разное - солнце, море, веселая компания...

У Дома Поэта. 1913 г.

Однажды, летом 1924 года Андрей Белый (псевдоним Б.Н. Бугаева) приехал в Коктебель с целью отдохнуть от московской суеты, поработать над своим романом. Но

Один из спектаклей в день именин Волошина. 1926 г.

Нынче тоже в Коктебеле перед Домом Поэта кипит жизнь. В основном торговая и совершенно не имеющая никакого отношения к музею Волошина.

Все, к чему могли приложить наши современники свои руки, они их приложили. Увы.
К счастью, неизменно красивой осталась окружающая природа. Не изменился могучий Карадаг,

Волошин с коктебельцами и гости на пляже. 1906 г.

все также отчетливо просматривается в нем профиль Волошина. С профилем отдельная история. Его появление поэт предсказал в 1918 году в своем стихотворении "Коктебель".

Изначально мыс в Коктебельской бухте напоминал профиль А.С. Пушкина, который, будучи в этих местах, сам был весьма удивлен портретным сходством. И вот в 1929 году после землетрясения часть скалы откололась, рельеф изменился - природа будто-бы специально создала портрет-памятник Максимилиану Волошину.

Ни одна фотосессия в Коктебеле не обойдет вниманием волошинский профиль. Именно он сейчас является визитной карточкой Коктебеля.

Море (внешне) все то же.

Сценка «Заморский гость (радостная весть)». Коктебель, 1911 год

Люди, конечно, другие... Слащавое слово "селфи". Какие книги читать? Скоро на фотоаппарат снимать разучимся. А чего заморачиваться? Все между делом, на то что под рукой. И барышни,

и мужчины. Забавно даже.

Пляж в наше время стал намного уже. Цивилизация "подъела его". Вот такой была линия берега при Волошине,

а вот такой сейчас. Урезали местами на ширину зонтика... И ладно бы набережную оставили широкой, какой она была в Советские годы... Нет, всю застроили.

Мыс Хамелеон, вся волошинская страна Киммерия за спиной самого поэта и его гостей.

18 августа 1903 г.

1911 г.

Тот же вид. И в наши дни море манит.

Мыс Хамелеон вблизи.

А вот то, чего при Волошине не было, и даже представить трудно, как бы он воспринял новый Коктебель и все то, что окружает его бесценный Дом.
Небольшая площадь перед домом-музеем М. Волошина занимает метров 15 в ширину и метров 50 в длину. Это самое красивое, самое облагороженное место во всей Коктебельской набережной, да и во всем Коктебеле. Не говорю - идеальное, в некоторых моментах даже весьма спорное, но лучше пока ничего нет. Наверное поэтому это место притягивает сюда людей. В любое время дня и вечера во время курортного сезона все лавочки заняты, идет бойкая торговля, около всех имеющихся достопримечательностей - памятника Волошину и "Облачков счастья" вьется фотографирующийся народ. Иногда, значительно реже, чья-то интеллигентная рука сфотографирует и Дом Поэта...

Обратили внимание на эти голубые "яйца"? Это арт-объект "Облачко счастья", подарок устроителей фестиваля «Джаз-Коктебель - 2012» дому-музею, от которого интеллигентные люди, видимо, не смогли отказаться.

Совершенно не понятно назначение объекта. Красоты особо никакой. Предложение сидеть на нем, как на лавочке, вообще кажется чепухой. Даже вместимость называют - 6 человек. Почему не 15?

Понятно, что данная парковая скульптура совершенно не к месту и не по делу. Да, она пользуется популярностью у детей

и даже у некоторых взрослых.

Но если по уму, так вообще не вписывается туда, куда его приспособили.

Даже фотографию памятника Волошина нормально сделать нельзя, чтоб этот воздушный шедевр хоть краем, но не залезал в кадр. Вот, пожалуйста.

Несколько слов о памятнике. Это подарок Коктебелю от семьи Арендт. Эту семью с Волошиным связывали многие годы настоящей дружбы. Авторы - скульптур А.И. Григорьев и его жена Ариадна Арендт - люди лично знавшие поэта.

Памятник своеобразный, но и сам Волошин, в некотором смысле, был оригинал.
Надпись на табличке на памятнике: "Максимилиан Волошин 1877 - 1932". А также строчки из его стихотворения "Подмастерье":

Когда поймешь, что человек рожден,
Чтоб выплавить из мира
Необходимости и Разума -
Вселенную Свободы и Любви, -
Тогда лишь
Ты станешь Мастером.

Семья Арендт выступила с заявлением против такого соседства. Мало того, что сам памятник установили не там и не так, где они хотели - они видели его в парке Дома Поэта и без постамента. По мне, так постамент однозначно изменяет восприятие скульптуры, она плохо "читается" - выглядит даже комично. К тому же из-за своего расположения - спиной к морю - она практически всегда находится в тени. Лица поэта, слегка закинутого назад, почти не видно. Убедитесь сами.

Расположить же совершенно разные по сути скульптуры рядом - полнейшая безвкусица и абсурд, о чем так же высказались дарители. И они правы.

В завершении разговора о Коктебеле одно из любимых мной стихотворений - Маргарита Алигер "Утренняя песня".

Красивые слова "Звонкий слиток счастья - Коктебель". Думаю, что Коктебель многих сделал счастливыми. Первый из таких счастливчиков - сам Поэт. Жил как хотел, где хотел. Писал стихи, рисовал, работал, развлекался с друзьями, создал свой богемный мир. При этом сумел остаться самим собой. Во время революции постоянно помогал людям, укрывал у себя и белых, и красных. И ничего в результате ему за это не было. Избежал "ранних" лет репрессий. И даже помогал тем, кто попадал в лапы чекистов. Умер в 1932 году, избежав 37-го года. Далеко не все его друзья смогли уйти от этого.

М. Волошин с женой в степи за своим домом машут на прощание

Знаете слова Агаты Кристи: "Никогда не возвращайтесь туда, где вы были счастливы. Пока вы не делаете этого, всё остаётся живым в вашей памяти. Если вы оказываетесь там снова, всё разрушается"?
Не знаю, стоило ли возвращаться в Коктебель... Наверное, стоило. Хотя бы для того, чтобы понять, настолько я люблю Коктебель ушедших лет, чтобы оторваться от прозы жизни, побыть самой собой - юной, тонкой и возвышенной. Тот Коктебель есть в памяти, а значит он жив.

P.S. Все вышесказанное является моим личным мнением (ощущением, чувствами). Просьба тапками не закидывать, относиться с уважением.

Эти слова В.Кюхельбекера, написанные в 1845 г., оказались наиболее применимы к временам грядущим. Мартиролог русских поэтов, понемногу пополнявшийся весь XIX век, в XX стал расти все более стремительно. Уже десятки и сотни имен вписывались в него невидимой рукой (реальные списки погибших и по сей день не завершены)...

Судьба Максимилиана Волошина (1877 - 1932) была на этом фоне на редкость удачливой. Поэт уцелел в гражданскую (находясь в самой гуще событий); не был репрессирован в 20-е; избежал цунами Большого террора (не дожив до него!). Более того: в годы, когда частная собственность изымалась с неусыпным рвением, оставался владельцем целого имения (два двухэтажных дома и два флигеля). Вплоть до 1929 г. он продолжал писать все, что думал (позднее даже хранение многих его стихов было чревато тяжкими последствиями...).

И все-таки жизнь Волошина отнюдь не была безоблачной. Болезни (следствие пережитого в 1918 - 1922 гг.), издевательства "местных властей", атаки партийной критики, отлучение от литературы и преждевременная смерть - все это позволяет и его причислить к жертвам Великого эксперимента. С 1928 по 1961 г. пребывавший под полным запретом, затем "дозволенный" как художник, Волошин в 1977 г., в связи со 100-летним юбилеем, был допущен - с оговорками - и в историю русской литературы. Но лишь в последние годы его творчество вырвалось из архивных стен и во все возрастающем объеме пошло в печать: не только стихи, но и статьи, и дневники, и воспоминания, и письма. Весь этот материал еще требует осмысления, но уже и теперь ясно: взгляд на Волошина как на побочное, провинциальное (по месту жительства!) явление русской литературы несостоятелен. Перед нами явление русской культуры - и культуры (по меньшей мере) европейской. Признание этого, думается, не за горами.

Часть 1

Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин родился в Киеве 16(28) мая 1877 г.- "в Духов День, когда земля - именинница", по его словам. Отец рано умер, воспитанием занималась мать - волевая и самобытная женщина. С четырех до шестнадцати лет - Москва; здесь - первые стихи, приобщение к природе ("леса Звенигородского уезда"). В 1893 г.- первый поворот в судьбе: переезд в Крым (Феодосия с ее генуэзскими и турецкими развалинами и Коктебель : море, полынь, нагромождения древнего вулкана Карадаг). В 1897 г.- окончание гимназии и снова Москва: юридический факультет университета. В 1900 г.- второй поворот: высылка в Среднюю Азию (за участие в студенческих забастовках) и там решение посвятить себя литературе и искусству - для чего поселиться за границей, "уйти на запад".

Париж стал своеобразной ретортой, в которой недоучившийся русский студент, недавний социалист, превратился в европейца и эрудита - искусствоведа и литературоведа, анархиста в политике и символиста в поэзии. "Странствую по странам, музеям, библиотекам... Кроме техники слова, овладеваю техникой кисти и карандаша... Интерес к оккультному познанию". Этот период аккумуляции, определенный Волошиным как "блуждания духа", шел, по крайней мере, до 1912 г.

За это же время Волошин приобрел литературное имя (его первая статья появилась в печати в 1900 г., стихи - в 1903 г., первый сборник вышел в 1910-м); пережил глубокое увлечение художницей М. В. Сабашниковой (закончившееся недолгим браком в 1906 - 1907 гг.); стал инициатором и соавтором самой громкой литературной мистификации в России (см. "Историю Черубины"). Завершился этот период становления "разрывом с журнальным миром" в 1913 г.: в то время, когда "вся Россия" изливалась в сочувствии И. Е. Репину, картина которого "Иван Грозный и его сын" подверглась нападению, Волошин осмелился иметь "свое суждение" по поводу инцидента. Отражением растущей популярности поэта стали упоминания его имени в произведениях Власа Дорошевича (1907), Саши Черного (1908), А. Радакова (1908), Петра Пильского (1909), А. Измайлова (1912).

Однако новый поворот в судьбе поэта произошел, думается, не в период "репинской истории", с последовавшим за ней "бойкотом", а в 1914 - 1915 гг. Первая мировая война словно разрядом молнии пронзила волошинские стихи - и поэт-парнасец, в чьем творчестве критики видели "не столько признания души, сколько создание искусства" (В. Брюсов), предстал пророком, "глубоко и скорбно захваченным событиями" (В. Жирмунский). При этом в своем отношении к войне (сб. "Anno mundi ardentis 1915" - М., 1916) Волошин вновь оказался при особом мнении: в отличие от ура-барабанных интонаций большинства поэтов, он скорбел о "године Лжи и Гнева", молился о том, чтоб "не разлюбить врага".

Взвивается стяг победный... Что в том, Россия, тебе? Пребудь смиренной и бедной - Верной своей судьбе...

(Это стихотворение, "России", Волошин даже не решился включить в сборник, пометив, что оно "не должно быть напечатано теперь".)

Революция и гражданская война способствовали еще одному серьезному превращению Волошина. Ученик французских мэтров, европеец и "интеллектюэль", он повернулся душой и помыслами к России. И в своем творчестве неожиданно нашел столь пронзительные и точные слова о дне сегодняшнем, что они проникали в сердце каждого. "Как будто совсем другой поэт явился, мужественный, сильный, с простым и мудрым словом",- вспоминал В. В. Вересаев. Критик В. Л. Львов-Рогачевский писал, что Волошин воплотил темы революции "в мощные, грозные образы" и "разглядел новый трагический лик России, органически спаянный с древним историческим ликом ее" (Львов-Рогачевский В. Новейшая русская литература. М., 1923. С. 286 - 287).

Свою любовь к родине поэт доказал жизнью. Когда весной 1919 г. к Одессе подходили григорьевцы и А. Н. Толстой звал Волошина ехать с ним за границу, Максимилиан Александрович ответил: "Когда мать больна, дети ее остаются с нею". Не поддался он соблазну и в ноябре 1920 г., во время "великого исхода" из Крыма, перед вступлением туда войск Фрунзе. И в январе 1920 г., пройдя через все ужасы красного террора, при наступающем голоде, продолжал стоять на своем:

В то время поэт верил, что выпавшие на долю страны испытания посланы свыше и пойдут ей на благо:

И Волошин не занимает позицию стороннего наблюдателя: активно участвует в спасении очагов культуры в Крыму и в просветительной работе новой власти. В 1920 - 1922 гг. он колесит по Феодосийскому уезду "с безнадежной задачей по охране художественных и культурных ценностей", читает курс о Возрождении в Народном университете, выступает с лекциями в Симферополе и Севастополе, преподает на Высших командных курсах, участвует в организации Феодосийских художественных мастерских... Однако самой значительной его социально-культурной акцией становится создание им "Дома поэта", своего рода дома творчества, - первого в стране и без казенщины последующих.

В письме к Л. Б. Каменеву в ноябре 1924 г., обращаясь к партийному боссу за содействием своему начинанию, Волошин объяснял: "Сюда из года в год приезжали ко мне поэты и художники, что создало из Коктебеля (рядом Феодосия) своего рода литературно-художественный центр. При жизни моей матери дом был приспособлен для отдачи летом в наем, а после ее смерти я превратил его в бесплатный дом для писателей, художников, ученых. <...> Двери открыты всем, даже приходящему с улицы".

Это был летний приют преимущественно для интеллигенции, положение которой в советской России было и тогда достаточно сложным. Выброшенные, в большинстве, из привычного быта, травмированные выпавшими на долю каждого испытаниями, с трудом сводящие концы с концами, представители художественной интеллигенции находили в "Доме поэта" бесплатный кров, отдых от сумятицы больших городов, радушного и чуткого хозяина, насыщенное, без оглядки, общение с себе подобными. Писатель и живописец, балерина и пианист, философ и востоковед, переводчица и педагог, юрист и бухгалтер, актриса и инженер - здесь они были равны, и все, что требовалось от каждого: "радостное приятие жизни, любовь к людям и внесение своей доли интеллектуальной жизни" (как писал Волошин 24 мая 1924 г. А. И. Полканову).

Чем был для гостей Волошина этот островок тепла и света, лучше всех определила Л. В. Тимофеева (Л. Дадина), дочь харьковского профессора, приезжавшая в Коктебель и Феодосию начиная с 1926 г.: "Надо знать наши советские будни, нашу жизнь - борьбу за кусок хлеба, за целость последнего, что сохранилось - и то у немногих, за целость семейного очага; надо знать эти ночи ожидания приезда НКВД с очередным арестом или ночи, когда после тяжелого дня работы ты приходишь в полунатопленную комнату, снимаешь единственную пару промокшей насквозь обуви, сушишь ее у печки, стираешь, готовишь обед на завтра, латаешь бесконечные дыры, и все это в состоянии приниженности, в заглушении естественного зова к нормальной жизни, нормальным радостям, чтобы понять, каким контрастом сразу ударил меня Коктебель и М. А., с той его человечностью, которой он пробуждал в каждом уже давно сжавшееся в комок человеческое сердце, с той настоящей вселенской любовью, которая в нем была" (Дадина Л. М. Волошин в Коктебеле. Феодосия. Новый журнал, 1954, N 39).

В 1923 г. через Дом прошло 60 человек, в 1924-м - триста, в 1925-м - четыреста...

Однако полной идиллии все-таки не было: "советская действительность" то и дело вторгалась в волошинское подобие Телемского аббатства. Местный сельсовет третировал Волошина как дачевладельца и "буржуя", время от времени требуя его выселения из Коктебеля. Фининспекция не могла поверить, что поэт не сдает "комнаты" за деньги, - и требовала уплаты налога за "содержание гостиницы". В дом вторгались комсомольские активисты, призывая жертвовать на Воздухофлот и Осоавиахим, - клеймя затем Волошина за отказ, расцениваемый ими как "контрреволюция"... Снова и снова приходилось обращаться в Москву, просить заступничества у Луначарского, Горького, Енукидзе; собирать подписи гостей под "свидетельством" о бесплатности своего дома...

Постепенно становилось ясно, что идеологизация всей духовной жизни усиливается; единомыслие утверждается по всей стране. Уже в 1923 г. Б. Таль обрушился на Волошина с обвинением в контрреволюции (ж. "На посту". 1923, N 4). Один за другим на него нападают В. Рожицын и Л. Сосновский, С. Родов и В. Правдухин, Н. Коротков и А. Лежнев... В результате сборники стихов Волошина, намечавшиеся к выходу в 1923 и 1924 гг., не вышли; 30-летие литературной деятельности удалось отметить в 1925 г. лишь коротенькой заметкой в "Известиях". Выставка волошинских пейзажей, организованная Государственной Академией художественных наук в 1927 г. (с печатным каталогом) стала, по существу, последним выходом Волошина на общественную сцену.

Доконала поэта травля, организованная в 1928 г.: местные чабаны предъявили ему счет за овец, якобы разорванных его двумя собаками,- и "рабоче-крестьянский" суд поддержал это бредовое обвинение, несмотря на явную его лживость. Злорадство местных жителей (которым М. С. Волошина несколько лет оказывала медицинскую помощь), унизительное обращение с ним судейских, вынужденная необходимость расстаться с животными (одного пса пришлось отравить) - потрясли Максимилиана Александровича. В декабре 1929 г. он перенес инсульт - и его творчество практически прекратилось...

Коллективизация (с концентрационным лагерем для высылаемых "кулаков" близ Коктебеля) и голод 1931 г., думается, лишили Волошина последних иллюзий насчет скорого перерождения "народной" власти. Все чаще поэтом овладевает "настроение острой безвыходности" (запись 1 июля 1931); всегдашний жизнелюб подумывает о самоубийстве (запись 7 июля 1931)... Попытка передать свой дом Союзу писателей (и тем сохранить библиотеку, собранный за многие годы архив, обеспечить какой-то статус жене) наталкиваются на равнодушие литературных чиновников. В. Вишневский, Б. Лавренев, Л. Леонов, П. Павленко отделываются пустыми обещаниями, а затем, не уведомив Волошина, правление сдает дом в аренду Партиздату! ("История с домом сильно подкосила М. А.", - свидетельствовала М. С. Волошина.)

И вот - записи Волошина 1932 г. "Быстро и неудержимо старею, и физически, и духовно" (23 января); "Дни глубокого упадка духа" (24 марта); "Хочется событий, приезда друзей, перемены жизни" (6 мая). По инерции он еще хлопочет о поездке в Ессентуки (рекомендуют врачи)... но воли к жизни уже явно не было. В июле давняя и обострившаяся под конец астма осложнилась воспалением легких - и 11 августа, в 11 часов дня, поэт скончался. Ему было только 55 лет.

Часть 2

Первые стихи Волошина, написанные во время учебы в гимназии, носят отпечаток увлечения Пушкиным, Некрасовым, Майковым, Гейне. В живописи он признавал только передвижников, считая Репина "величайшим живописцем всех веков и народов". Однако уже в 1899 г. происходит открытие импрессионистов, а в литературе - Г. Гауптмана и П. Верлена; в 1900-м юноша видит в символизме "шаг вперед" по сравнению с реализмом. А в январе 1902 г., в лекции "Опыт переоценки художественного значения Некрасова и Алексея Толстого", Волошин уже выступает как горячий приверженец "нового искусства", презираемого "публикой" как декадентство).

Отныне он берет на вооружение формулу Гёте: "Всё преходящее есть только символ" и соответственно смотрит на мир. Его восхищение вызывают работы мало кому понятного Одилона Редона, а в поэзии, наряду с Эредиа и Верхарном, он берет себе в учителя "темных" Малларме и П. Клоделя. Немудрено, что знакомство осенью 1902 г. с К. Д. Бальмонтом быстро переходит в дружбу, а в начале 1903-го Волошин как свой сходится с другими русскими символистами и с художниками "мира искусства"...

Мы не случайно пытаемся проследить эстетическую и литературную эволюцию молодого Волошина одновременно. Поначалу лишь трепетно мечтавший стать поэтом, он видел своей целью в жизни искусствоведение - и ехал в Париж, надеясь "подготовиться к делу художественной критики" ("О самом себе", 1930). А чтобы "самому пережить, осознать разногласия и дерзания искусства", он решает стать художником. (Живопись Волошин также рассматривал как средство выработки "точности эпитетов в стихах".) И видение художника наложило явственный отпечаток на поэзию Волошина: красочность, пластичность его стихотворений отмечали почти все критики, писавшие о нем.

Как правило, вплоть до 1916 г. утверждались также книжность, холодность волошинской поэзии, "головной" ее характер. Основания для этого были, так как поэт придавал особое значение форме стиха, чеканил его и оттачивал. Способствовало этому впечатлению и пристрастие Волошина к античным, библейским и особенно оккультным ассоциациям. И если первые два слоя были знакомы интеллигентному читателю (основы этих знаний давала гимназия), то третий, как правило, серьезно усложнял восприятие его стихов. А Волошин считал, что его "отношение к миру" наиболее полно выражено в сложнейшем и насквозь оккультном венке сонетов "Corona Astralis". И отмечал в 1925 г. в "Автобиографии": "Меня ценили, пожалуй, больше всего за пластическую и красочную изобразительность. Религиозный и оккультный элемент казался смутным и непонятным, хотя и здесь я стремился к ясности, краткой выразительности". Во всяком случае, этот сугубый мистицизм - постоянное ощущение тайны мира и стремление в нее проникнуть - было второй, после живописности, особенностью Волошина-поэта, выделявшей его из круга русских символистов.

Следует при этом отметить, что постоянное обращение Волошина в ранних (до 1910 г.) стихах к мифу во многом объясняется влиянием на него восточного Крыма, хранившего античные воспоминания не только в древностях Феодосии и Керчи, но в самом пейзаже этой пустынной, опаленной солнцем земли.

И себя поэт ощущал эллином: "Я, полуднем объятый, Точно крепким вином, Пахну солнцем и мятой, И звериным руном..." Не боясь насмешек, он ходил в Коктебеле босиком, в повязке на голове, в длинной рубахе, которую обыватели честили (и неспроста!) и хитоном, и тогой. В восприятии Киммерии (как поэт называл восточный Крым) он примыкал к Константину Богаевскому, также стремившемуся в своих исторических пейзажах показать древность, культурное богатство этих холмов и заливов. Открытие Киммерии в поэзии (а затем с 1917 г. и в живописи) стало еще одним вкладом Волошина в русскую культуру.

Один из признанных мастеров сонета, Волошин стал также пионером верлибра и "научной поэзии" (цикл "Путями Каина"); целой сюитой прекрасных стихотворений он отдал долг любимому Парижу и разработал нечасто встречающийся жанр стихотворного портрета (цикл "Облики").

Поэт признавал, что, начиная с 1917 г., его поэтическая палитра изменилась, но считал, что "подошел к русским современным и историческим темам с тем же самым методом творчества, что и к темам лирическим первого периода". Однако разница есть. Стихи о революции и гражданской войне писал поэт, во-первых, больно задетый обрушившимися на страну событиями, а во-вторых, человек, более глубоко и объемно мыслящий. И стихи эти отвечали душевным потребностям людей, затрагивали в них наиболее чувствительные струны, причем и в одном, и в другом стане. Волошину удалось в "расплавленные годы" гражданской найти такую точку зрения, которая была приемлема и для белых и для красных, удалось духовно встать "над схваткой".

В основе этой позиции была религиозность поэта (именно религия во все времена учила оценивать события в перспективе вечности). "Примерявший" в молодые годы все мировые религии, западные и восточные, Волошин под конец вернулся "домой" - к православию. Снова и снова обращался он к судьбам русских религиозных подвижников, создав в последний период жизни поэмы "Протопоп Аввакум", "Святой Серафим", стихотворения "Сказание об иноке Епифании" и "Владимирская Богоматерь". И его призыв: "Вся власть патриарху!" (статья в газете "Таврический голос" 22 декабря 1918 г.) отнюдь не был желанием ошарашить обывателя, как трактовал это Вересаев, а попыткой указать единственный, по его мнению, возможный способ примирения. (Недаром в церкви увидел его в то же самое время И. Эренбург: стихотворение "Как Антип за хозяином бегал", 1918.) Но для реализации этого призыва многомиллионные массы должны были предпочесть свои материальные интересы (за которые прежде всего и шла борьба) духовным. Что всегда было по плечу лишь единицам...

Тем не менее, как уже было сказано, эти "нереальные" призывы находили отклик в душах людей. Стихи Волошина белые распространяли в листовках, при красных их читали с эстрады. Волошин стал первым поэтом Самиздата в советской России: начиная с 1918 г., его стихи о революции ходят "в тысячах списков". "Мне говорили, что в восточную Сибирь они проникали не из России, а из Америки, через Китай и Японию", - писал сам Волошин в 1925 г. ("Автобиография"). И готовый к тому, что в грядущих катаклизмах "все знаки слижет пламя", он надеялся, что, "может быть, благоговейно память Случайный стих изустно сохранит..." ("Потомкам", 1921).

Часть 3

Сложнее обстояло дело с волошинскими статьями о революции: перед ними "редакции периодических изданий" захлопнулись так же, как некогда после "репинской истории". А в этих статьях (ив цикле поэм "Путями Каина") Волошин проявил себя как вдохновенный мыслитель и пророк. Мысли эти вынашивались им в течение всей жизни, но теперь, в экстремальных условиях, в основе большей их части лежало неприятие "машины" - технической цивилизации, основанной на слепой вере в науку, на первенстве материальности многих достижений цивилизации (скорости передвижения, комфортабельности жилищ, увеличения урожаев), поэт ставит вопрос: какой же ценой достаются эти блага человеку и, главное, куда вообще ведет этот путь?

В результате человек "продешевил" дух "за радости комфорта и мещанства" и "стал рабом своих же гнусных тварей". Машины все больше нарушают равновесие отношений человека с окружающей средой. "Жадность" машин толкает людей на борьбу за рынки сбыта и источники сырья, ведя к войнам, в которых человек - с помощью машин же! - уничтожает себе подобных. Кулачное право (самое гуманное!) сменилось "правом пороха", а "на пороге" маячат "облики чудовищных теней", которым отдано "грядущее земли" (Волошин писал это, имея в виду "интра-атомную энергию", в январе 1923 года!).

Один из немногих поэтов Волошин увидел в теории классовой борьбы "какангелие" ("дурная весть" - греч.), "новой враждой разделившее мир". Всегда выступавший против "духа партийности" (как направленного на удовлетворение частных и корыстных интересов), он считал неправомерной и "ставку на рабочего". Ставить следует на творческие силы, полагал он: "На изобретателя, организатора, зачинателей".

Революцию Волошин принял с открытыми глазами, без иллюзий: как тяжкую неизбежность, как расплату за грехи прогнившей монархии (а, по слову Достоевского, "каждый за все, Пред всеми виноват"). "Революция наша оказалась не переворотом, а распадом, она открыла период нового Смутного времени", - определил он летом 1919 г. Но одновременно, в психологическом отношении, Россия представила "единственный выход из того тупика, который окончательно определился и замкнулся во время Европейской войны" ("Россия распятая", 1920). Очень рано Волошин увидел роковую судьбу русской интеллигенции - быть "размыканной" "в циклоне революций" ("Россия", 1924). И, по сути, предсказал сталинизм,- еще в 1919 г. предрекая России единодержавное и монархическое правительство, "независимо от того, чего нам будет хотеться" ("Русская революция и грядущее единодержавие"). В статье "Россия распятая" поэт пояснял: "Социализм сгущенно государственен по своему существу", поэтому он станет искать точку опоры "в диктатуре, а после в цезаризме". Сбылось и предсказание Волошина о том, что Запад, в отличие от России, "выживет, не расточив культуры" ("Россия", 1924).

Разумеется, и Волошину случалось ошибаться. Так, сомнительно отрицание им бытовой благодарности.

Не отдавайте давшему: отдайте
Иному,
Чтобы тот отдал другим, -

призывал он. Лишь тогда, по его мысли, "даянье, брошенное в море Взволнует души, ширясь, как волна..." ("Бунтовщик", 1923). Этот способ включения всех в круг бескорыстия и любви слишком противоречит человеческой натуре, традициям и, увы, вряд ли реален. Хотя как идеал, как задача будущего такая мысль имеет право на существование. И вполне характерна для поэта-еретика, утверждавшего "мятеж" началом любого творчества. ("А приспособившийся замирает на пройденной ступени...")

Думается, таким же прекраснодушием было неприятие Волошиным Брестского мира, в котором он исходил из верности России союзническому долгу по отношению к Франции, Англии, Сербии. Ставя выше всего долг чести и совести государства, поэт забывал о реальных людях в окопах, которые не начинали войну, но вынуждены были платить собственными жизнями за чужие интересы. Хотя в дальнейшем он сам признал, что большевики были правы - и в его стихотворении о Брестском мире "нет необходимой исторической перспективы и понимания" ("Россия распятая").

Иногда Волошин явно хватал через край в погоне за парадоксами, в вечном стремлении обнаружить новый, непривычный аспект какой-либо идеи. (Так он несколько "заигрался" в мистификации с Черубиной де Габриак, в результате чего в истории, задуманной как комическая, не раз наступали драматические ситуации.) Но все это было оборотной стороной бесстрашия волошинского мышления, свободой и раскованностью которого он и выделялся среди многих литераторов России начала XX века. ("Ходок по дорогам мысли и слова", - определяла М. Цветаева.)

Эта свобода была неотъемлема от гражданского и человеческого мужества поэта. Он всегда был готов ко всему, что пошлет судьба, - и 17 ноября 1917 г. так сформулировал свое отношение к ее превратностям: "Разве может быть что-нибудь страшно, если весь свой мир несешь в себе? Когда смерть является наименее страшным из возможных несчастий?" Далеко не каждый мог, подобно ему, заявить на территории, занятой белыми: "Бойкот большевизма интеллигенцией, неудачный по замыслу и плачевный по выполнению, был серьезной политической ошибкой, которую можно извинить психологически, но отнюдь не следует оправдывать и возводить в правило" ("Соломонов суд", 1919). Он же в советское время не боялся утверждать: "Искусство по существу своему отнюдь не демократично, а аристократично, в точном смысле этого слова: "аристос" - лучший" ("Записка о направлении народной художественной школы", ок. 1921 г.).

Все это полностью соответствовало волошинскому кредо:

Не слишком ли сильно сказано о государстве?.. Но напомним: государство (не страна!) - орудие политической власти, механизм принуждения и ограничения. А первейшее условие поэзии - свобода, неподконтрольность...

Часть 4

Помимо того что Волошин был поэтом и переводчиком, художником и искусствоведом, литературным и театральным критиком, он был весьма привлекательной личностью. Интереснейший собеседник-эрудит, наделенный мягким юмором; чуткий слушатель, терпимый и всепонимающий, поэт числил друзей десятками и сотнями. Причем среди этих друзей встречались прямо противоположные по взглядам: только Волошин, старавшийся в каждом найти его доброе и творческое начало, объединял их в себе. М. Цветаева писала: "Острый глаз Макса на человека был собирательным стеклом, собирательным - значит зажигательным. Все, что было своего, то есть творческого, в человеке, разгоралось и разрасталось в посильный костер и сад. Ни одного человека Макс - знанием, опытом, дарованием - не задавил" (М. Цветаева. Живое о живом. 1933). Сам же поэт формулировал: "Нужно ВСЕ знать о человеке, так, чтобы он не мог ни солгать, ни разочаровать, и, зная все, помнить, что в каждом скрыт ангел, на которого наросла дьявольская маска, и надо ему помогать ее преодолеть, вспомнить самого себя. <...> И никогда не надо ничего ни ждать, ни требовать от людей. Но всему прекрасному в них радоваться, как личному дару" (письмо к Е. П. Орловой от 13 сентября 1917 г.).

Нельзя не упомянуть, что поэт всегда оставлял за собой право на независимое суждение о каждом человеке: между ним и его vis-a-vis, при всей близости, непременно оставалась некая полоска. "Близкий всем, всему чужой", - сказал он о себе однажды (1905), а позднее повторил: "Я покидаю всех и никого не забываю" (1911). И. Эренбург даже усомнился: "Он всех причислял к своим друзьям, а друга, кажется, у него не было".

Это не так. Можно назвать, по крайней мере, двух людей, дружбу с которыми Волошин пронес через всю жизнь: это феодосийцы Александра Михайловна Петрова (1871 - 1921) и художник Константин Федорович Богаевский (1872 - 1943); стаж дружеских отношений с ними - с 1896 и 1903 г. соответственно. Можно вспомнить еще десятки имен людей, дружба с которыми была не столь продолжительна, но достаточно тесна и так же безупречна: А. М. Пешковский, Я. А. Глотов, К. Д. Бальмонт, Е. С. Кругликова, А. В. Голыптейн, сестры А. К. и Е. К. Герцык, М. О. и М. С. Цетлин, М. В. Заболоцкая (вторая жена поэта), А. Г. Габричевский...

Однако всех не назовешь! (В картотеке, составленной В. Купченко, значится более шести тысяч имен - и это, очевидно, не все.)

Разумеется, среди этих лиц были менявшие с годами свое отношение к Волошину, были настроенные к нему недружелюбно и даже враждебно (среди них - А. А. Ахматова, И. А. Бунин, М. А. Кузмин, поэт Б. А. Садовской, жена О. Мандельштама Н. Я. Хазина). Но подавляющее большинство вспоминало его с чувством глубокого уважения, восхищения, любви. Мало о ком еще написано столько воспоминаний: нами учтено 112 авторов (и еще 13 человек оставили записи о Волошине в дневниках). Среди них такие имена, как А. Белый, В. Я. Брюсов, И. А. Бунин, В. В. Вересаев, Е. К. Герцык, Э. Ф. Голлербах, А. Я. Головин, В. А. Каверин, Н. А. Крандиевская-Толстая, Е. С. Кругликова, В. Г. Лидин, С. К. Маковский, Ю. К. Олеша, А. П. Остроумова-Лебедева, Г. К. Паустовский, В. А. Роджественский, А. Н. Толстой, В. Ф. Ходасевич, А. И. Цветаева, И. Г. Эренбург. Среди почтивших память поэта некрологом - А. В. Амфитеатров, А. Н. Бенуа, П. Б. Струве...

Заметим, что на воспоминания, написанные в СССР, не могло не оказывать влияние то отношение, которое установилось в 30 - 50-е годы к символистам-"декадентам": писать о них можно было, лишь разоблачая и критикуя их "заблуждения". (Многие поэтому, без сомнения, так и не взялись за перо.) А сколько человек из волошинского окружения погибло в лагерях!

Так что такое количество благодарных мемуаров - лучший показатель того, какой след оставил Максимилиан Александрович в сердцах и душах знавших его людей. Даже И. Эренбург - в 1920 г. поссорившийся с Волошиным и многое в нем не принимавший, - признавал, что он "в годы испытаний оказался умнее, зрелее, да и человечнее многих своих сверстников-писателей...". Ну, а М. И. Цветаева, не скованная никакой цензурой, написала в 1933 г. настоящий панегирик своему другу и учителю - очерк "Живое о живом", создав наиболее глубокий и вдохновенный его образ.

Судьба была милостива к Волошину и в том отношении, что его архив сохранился с редкой полнотой (пережив и роковые для русской культуры тридцатые, и оккупацию Крыма немецкими фашистами в сороковых). Заслуга в этом прежде всего М. С. Волошиной (1887 - 1976), но в чем-то это подходит под понятие чуда... Долгие годы все это богатство лежало под спудом - и лишь с конца 80-х все более мощным потоком начало поступать к читателю в журнальных и книжных публикациях. Так что только теперь мы присутствуем при подлинном открытии Максимилиана Волошина, во всем многообразии его ликов и граней.

Многоугольники Максимилиана Волошина.

“Скажите, неужели все, что рассказывают о порядках в вашем доме, правда?”, - спросил у Макса гость. “А что рассказывают?” - “Говорят, что каждый, кто приезжает к вам в дом, должен поклясться: мол, считаю Волошина выше Пушкина! Что у вас право первой ночи с любой гостьей. И что, живя у вас, женщины одеваются в “полпижамы”: одна разгуливает по Коктебелю в нижней части на голом теле, другая - в верхней. Еще, что вы молитесь Зевсу. Лечите наложением рук. Угадываете будущее по звездам. Ходите по воде, аки по суху. Приручили дельфина и ежедневно доите его, как корову. Правда это?”. “Конечно, правда!” - гордо воскликнул Макс…

Его спрашивали: “Вы всегда так довольны собой?”. Он отвечал патетически: “Всегда!”. С ним любили приятельствовать, но редко воспринимали всерьез. Его стихи казались слишком “античными”, а акварельные пейзажи - слишком “японским” (их по достоинству оценили лишь десятилетия спустя). Самого же Волошина называли трудолюбивым трутнем, а то и вовсе шутом гороховым. Он даже внешне был чудаковат: маленького роста, но очень широк в плечах и толст, буйная грива волос скрывала и без того короткую шею. Макс внешностью своей гордился: “Семь пудов мужской красоты!”, - и одеваться любил экстравагантно. К примеру, по улицам Парижа расхаживал в бархатных штанах до колен, накидке с капюшоном и плюшевом цилиндре - на него вечно оборачивались прохожие.

Круглый и легкий, как резиновый шар, он “перекатывался” по всему миру: водил верблюжьи караваны по пустыне, клал кирпичи на строительстве антропософского храма в Швейцарии... При пересечении границ у Волошина частенько возникали проблемы: таможенникам его полнота казалась подозрительной, и под его причудливой вечно искали контрабанду. Женщины судачили: Макс так мало похож на настоящего мужчину, что его не зазорно позвать с собой в баню, потереть спинку. Он и сам, впрочем, любил пустить слух о своей мужской “безопасности”. При этом имел бесчисленные романы. Словом, Волошин был самым чудаковатым русским начала ХХ века. В этом мнении сходились все, за исключением тех, кто знал его мать…

Мать Волошина Елена Оттобальдовна оставила сначала Киев, потом Москву - она считала, что Крым - лучшее место для воспитания сына. Тут тебе и горы, и камни, и античные развалины, и остатки генуэзских крепостей, и поселения татар, болгар, греков… “Ты, Макс - продукт смешанных кровей. Вавилонское смешение культур - как раз для тебя”, - говорила мать.

Она приветствовала интерес сына к оккультизму и мистике, и нисколько не огорчалась, что в гимназии он отставал. Максу разрешалось все, за исключением двух вещей: есть сверх положенного (и без того толстоват), и быть таким, как все.

ЖЕНА и ТАИАХ

Роман начался в Париже - оба слушали лекции в Сорбонне. “Я нашел Ваш портрет”, - сказал Макс и потащил Аморю в музей: каменная египетская царевна Таиах улыбалась загадочной амориной улыбкой. “Они слились для меня в единое существо, - говорил друзьям Макс. - Каждый раз приходится делать над собой усилие, чтобы поверить: Маргарита - из тленных плоти и крови, а не из вечного алебастра. Я никогда еще не был так влюблен, а прикоснуться не смею - считаю кощунством!”. “Но у тебя же хватит здравомыслия не жениться на женщине из алебастра?”, - тревожились друзья. Но Макс слишком любил свой Коктебель! Он пересылал туда все, что, на его взгляд, стоило восхищения: тысячи книг, этнические ножи, чаши, четки, кастаньеты, кораллы, окаменелости, птичьи перья... Словом, сначала Макс отправил в Коктебель копию с изваяния Таиах, а потом…

…Обвенчавшись, сели на поезд. Трое суток до Феодосии, потом - на извозчике по кромке моря. Подъезжая к дому, Маргарита увидела странное бесполое существо в длинной холстяной рубахе, с непокрытой седой головой. Оно хриплым басом поприветствовало Макса: “Ну здравствуй! Возмужал! Стал похож на профиль на Карадаге!”. - “Здравствуй, Пра!”, - ответил Волошин. Маргарита терялась в догадках: мужчина или женщина? Кем приходится мужу? Оказалось, матерью. Впрочем, обращение “Пра”, данное Елене Оттобальдовне кем-то из гостей, шло ей необычайно.

Макс и сам, приехав домой, облачился в такой же хитон до колен, подпоясался толстым шнуром, обулся в чувяки, да еще и увенчал голову венком из полыни. Одна девочка, увидев его с Маргаритой, спросила: “Почему эта царевна вышла замуж за этого дворника?”. Маргарита смутилась, а Макс залился счастливым смехом. Так же радостно он смеялся, когда местные болгары пришли просить его надевать под хитон штаны - мол, их жены и дочери смущаются.

В Коктебель потянулись богемные друзья Макса. Волошин даже придумал для них имя: “Орден Обормотов”, и написал устав: “Требование к проживающим - любовь к людям и внесение доли в интеллектуальную жизнь дома”.

Тем временем из Петербурга доходили смутные вести о том, как символисты строят новую человеческую общину, где Эрос входит в плоть и кровь... В общем, решено было ехать в Петербург. Поселились на Таврической, в доме номер 25. Этажом выше, в полукруглой мансарде жил модный поэт Вячеслав Иванов, по средам здесь собирались символисты. Макс принялся бурно декламировать, спорить, цитировать, Аморя же вела тихие разговоры с Ивановым: о том, что жизнь настоящей художницы должна была пронизана драматизмом, что дружные супружеские пары не в моде и достойны презрения. Однажды Лидия, жена Иванова, сказала ей: “Ты вошла в нашу с Вячеславом жизнь. Уедешь - образуется пустота”. Решено было жить втроем.

А Макс? Он лишний, и должен катиться в свой Коктебель, разгуливать там в хитоне, раз уж ни на что более смелое его не хватает… Макс Аморю не осуждал и ни к чему не принуждал. На прощание он даже прислал Иванову новый цикл своих стихов - тот, впрочем, отозвался о них с большой резкостью. Лишь самые близкие знали: Макс не столь толстокож, каким хочет казаться. Вскоре после расставания с женой он писал своей кузине: “Объясните же мне, в чем мое уродство? Всюду, и особенно в литературной среде, я чувствую себя зверем среди людей - чем-то неуместным. А женщины? Моя сущность надоедает им очень скоро, и остается только раздражение”…

…А “семьи нового типа” у Маргариты с Ивановыми так и не получилось. Взрослая дочь Лидии от первого брака - белокурая бестия Вера - очень скоро заняла ее место в “тройственном союзе”. А, когда Лидия умерла, Вячеслав женился на Вере. Нежной Аморе оставалось только писать бесконечные этюды к задуманной картине, в которой Иванов изображал Диониса, а она сама - Скорбь. Картина так никогда и не была закончена.

Макс горевал недолго. Нет Амори - есть Татида, Маревна, Вайолет - синеглазая, ирландка, бросившая мужа и помчавшаяся за Волошиным в Коктебель. Но все это так, мимолетные романы. Может быть, только одна женщина зацепила его всерьез. Елизавета Ивановна Дмитриева, студентка Сорбонны по курсу старофранцузской и староиспанской литературы. Хромая от рождения, полноватая, непропорционально большеголовая, зато мила, обаятельна и остроумна. Гумилев пленился первым. Он и уговорил Лилю ехать на лето в Коктебель, к Волошину.

В толпе гостей Николай и Лиля бродили за Максом по горам, тот то и дело останавливался, чтобы приласкать камни или пошептаться с деревьями. Однажды Волошин спросил: “Хотите, зажгу траву?”. Простер руку, и трава загоралась, и дым заструился к небу… Что это было? Неизвестная науке энергия, или очередная мистификация? Лиля Дмитриева не знала, но максово зевсоподобие сразило ее.

И, увидев каменный профиль на Карадаге, справа от Коктебеля, она не слишком удивилась: “Волошин, это ведь ваш портрет? Хотела бы я видеть, как вы это проделали… Может быть, специально для меня запечатлеете свой лик еще раз - слева от Коктебеля, под пару первому?” “Слева - место для моей посмертной маски!”, - патетически воскликнул Макс. Сама Пра поощрительно улыбалась, вслушиваясь в их диалог. Мог ли Волошин не влюбиться в Лилю после этого? Получив отставку, Гумилев еще с неделю пожил у Волошина, гулял, ловил тарантулов. Затем написал замечательную поэму “Капитаны”, выпустил пауков и уехал.

Гумилев, кстати, тоже был одним из редакторов “Апполона”. И сделал все, чтобы конверт со стихами Дмитриевой журнал вернул нераспечатанным. Оказалось, он так и не простил свою неверную возлюбленную. Все это стало завязкой великой мистификации, придуманной и срежиссированной Максом Волошиным. Настоящие дуэльные пистолеты нашли с трудом, и такие старые, что вполне могли помнить Пушкина с Дантесом. За семьдесят лет Петербург отвык от дуэлей, и поединок поэтов - чудом кончившийся бескровно - в газетах назвали водевильным. Полиция раскрыла это дело, обнаружив на Черной речке галошу одного из секундантов. Так трагедия превратилась в фарс. Не успел Петербург обсудить подробности скандальной дуэли Волошина с Гумилевым, как грянула новая сенсация: Черубины де Габриак не существует!

ОБОРМОТЫ БОРЯТСЯ

С тех пор Волошин всерьез не влюблялся и о женитьбе не помышлял. Отныне главной его заботой сделалась идея создания “летней станции для творческих людей в Коктебеле”. Максово гостеприимство достигло теперь каких-то вселенских масштабов (рекорд был поставлен в 1928-ом - 600 человек)!

К дому постоянно пристраивались какие-то терраски и сарайчики, “обормотов” от лета к лету становилось все больше. Что причиняло немало беспокойства добропорядочным соседям - семейству коктебельской помещицы Дейша-Сионицкой. Эта высоконравственная дама в пику “Ордену” основала Общество благоустройства поселка Коктебель, и началась война!

Общество Благоустройства, обеспокоенное тем, что “Обормоты” купаются голыми, мужчины женщины вперемешку, установило на пляже столбы со стрелками в разные стороны: “для мужчин” и “для женщин”. Волошин собственноручно распилил эти столбы на дрова и сжег. Общество Благоустройства пожаловалось в полицию. Волошин объяснил, что считает неприличным водружение перед его дачей надписей, которые люди привыкли видеть только в совершенно определенных местах. Суд взыскал с Волошина штраф в несколько рублей. “Обормоты” во главе с Пра темной ночью устроили Дейша-Сионицкой кошачий концерт и вымазали ее ворота дегтем.

Удивительно, но и в 1918-ом, когда в Феодосии началась чехарда со сменой власти, всего в десятке километров, в Коктебеле, процветала республика поэтов и художников. Здесь принимали, кормили и спасали всех, кто в этом нуждался. Это напоминало игру в казаки-разбойники: когда генерал Сулькевич выбил красных из Крыма, Волошин прятал у себя делегата подпольного большевистского съезда. “Имейте в виду, что когда вы будете у власти, точно так же я буду поступать и с вашими врагами!”, - пообещал Макс спасенному на прощание. И не обманул.

При большевиках Макс развернул-было бурную деятельность. Оставив “обормотов” на Елену Оттобальдовну, отправился в Одессу. Объединил местных художников в профсоюз с малярами: “Пора возвращаться к средневековым цехам!”. Потом взялся за организацию писательского цеха. Бегал, сиял, договаривался с властями. На первое заседание явился при параде: в какой-то рясе, с висящей за плечами тирольской шляпой. Мелкими грациозными шажками направился к эстраде: “Товарищи!”. Дальнейшее заглушил дикий крик и свист: “Долой! К черту старых, обветшалых писак!”. На другой день в Одесских “Известиях” вышло: “К нам лезет Волошин, всякая сволочь спешит теперь примазаться к нам”. Обескураженный Макс вернулся в Коктебель. И с тех пор не любил оттуда выезжать.

В 1922 году в Крыму начался голод, и Волошиным пришлось питаться орлами - их на Карадаге ловила старуха-соседка, накрыв юбкой.

Все бы ничего, да Елена Оттобольдовна стала заметно сдавать. Макс даже переманил для нее из соседнего селения фельдшерицу - Марусю Заболоцкую. Маруся выглядела единственным неорганичным элементом этого всетерпимого дома - слишком заурядна, слишком угловата, слишком забита. Она не рисовала, не сочиняла стихов. Зато была добра и отзывчива - совершенно бесплатно лечила местных крестьян и до последнего дня заботилась о Пра.

Когда в январе 1923 года 73-летнюю Елену Оттобальдовну хоронили, рядом с Максом плакала верная Маруся. На следующий день она сменила свое заурядное платье на короткие полотняные штанишки и расшитую рубаху. И хотя при этом лишилась последних признаков женственности, зато сделалась похожей на Пра. Мог ли Волошин не жениться на такой женщине?

Отныне о гостях заботилась Маруся. Этот дом стал для богемы единственным островком свободы, света и праздника в океане серых советских будней. И были песни, и вздымание рук к небу, и розыгрыши, и вечный бой с приверженцами унылого порядка. Вместо сметенной историей Дейша-Сионицкой с Волошиным теперь враждовали коктебельские крестьяне - те самые, которые бегали к Марусе бесплатно лечиться. Однажды они предъявили Максу счет за овец, якобы, разорванных его собаками. Рабоче-крестьянский суд поддержал это бредовое обвинение, и Волошина под угрозой выселения из Коктебеля обязали отравить псов. Каково это было сделать ему, который и мухи за всю свою жизнь не обидел?!

Все дело в том, что Коктебель стал популярным курортом, и местные приноровились сдавать комнаты дачникам. А Волошин со своим непомерным гостеприимством портил весь бизнес. “Это не по-коммунистически - пускать иногородних жить бесплатно!”, - возмущались крестьяне. Впрочем, у фининспекции к Волошину была прямо противоположная претензия: там не верили в бесплатность “станции для творческих людей” и требовали уплаты налога за содержание гостиницы.

11 августа 1932 года в 11 утра пятидесятипятилетний Волошин скончался. Он завещал похоронить себя на холме Кучук-Енишар, ограничивающем Коктебель слева, так же как Карадаг ограничивает его справа. Гроб, казавшийся почти квадратным, поставили на телегу: тяжесть такая, что лошадь встала, не дотянув до вершины. Последние двести метров друзья несли Макса на руках - зато обещание, данное когда-то Лиле Дмитриевой, было выполнено: куда ни посмотри, и справа, и слева от Коктебеля, так или иначе оказывался Макс Волошин.

Овдовев, Марья Степановна Волошина коктебельских порядков не изменила. И, пока была жива, принимала в доме всех, кого так любил Макс: поэтов, художников, просто странников. Платой за проживание были по-прежнему любовь к людям и внесение доли в интеллектуальную жизнь…

Фотографии: Дидуленко Александр и др. авторы можно увидеть: , .
В разделе