Поэт александр габриэль. Александр габриэль. Излечение неизлечимых - стихи

Александр Габриэль

СЕДЬМОЙ ДЕНЬ

Шесть дней из семи в неделю он словно в коме:
работа, друзья и затхлый привычный быт...
Он будто плывет на странном пустом пароме,
а порт назначенья им навсегда забыт.
Он – словно случайно выживший в гекатомбе.
Он все потерял, зато уцелел. И вот –
шесть дней из семи в неделю он робот. Зомби.
Его завели, как куклу, – и он идет.
Он распознает, как прежде, места и лица.
Он помнит свои маршруты и где рожден.
Он знает, как есть. Он помнит, как спать и бриться, –
шесть дней из семи обходится этим он.
Он знает давно: ничто под луной не ново,
но, верность пустой мечте до сих пор храня,
шесть дней из семи в неделю он ждет седьмого –
всего одного достойного жизни дня.
Один только день в неделю – его вершина,
и там пустоты кончается полоса...

В субботу ему разрешают увидеть сына.
На три часа.

ЭВОЛЮЦИЯ И ФАТУМ

А наш удел – он свыше нам подарен, грядущая размечена стезя. Простите, я не ваш, маэстро Дарвин. Мне вашей эволюции – нельзя. К орангутанам не тяну ладошки, ничем не принижаю жизнь свою и принимаю в час по чайной ложке фатального подхода к бытию. Печально – не в свои садиться сани, с анодом глупо путая катод. Мне близок свод вокзальных расписаний: твой поезд – этот. Мой, скорее, – тот. Не стая мне в душе излечит раны, и все, что суждено, – мой личный рейд. Не суйте через прутья мне бананы, а то заметит это доктор Фрейд. Я причащен и к взлету, и к паденью, мне свыше дан мой собственный НЗ. Не буду думать, что прямохожденью обязан я каким-то шимпанзе. Я не хочу быть просто биомассой, бессмысленно отсчитывая дни... Себя не полагая высшей расой, я все ж в приматах не ищу родни.

Хирурги, мореходы, рикши, гейши... Устроен мир сложнее ритмов ска. Идея выживания сильнейших мне как-то совершенно не близка. Я лично на другую ставлю карту, смягчая по возможности углы. Спартанцы, заберите вашу Спарту, где сбрасывают слабых со скалы. И, без различий расы или нрава, коснувшись неба, уперевшись в дно, имеем мы особенное право испить все то, что нам судьбой дано. Традиции у нас различны, быт ли, обычны мы иль вышли в мокрецы... Маэстро Дарвин и геноссе Гитлер звучат порой как братья-близнецы. Порой каприз, небесный грохот дробный творит то Торквемаду, то Басё... Но в основном – мы все-таки подобны. Различия – в деталях. Вот и все.

Но мы – не снег, спадающий по скатам январских крыш в суровые года. И я никак не вижу слово “фатум” синонимом “безволья”, господа. В основе соответствуя стандарту, мы строим в одиночку свой Парнас. Нам набросали контурную карту. Ее раскраска – целиком на нас. И мы – не во владениях Прокруста, и нет резона “брать под козырек”. В пределах обозначенного русла мы можем плавать вдоль и поперек. Да-да, мы ограничены, не спорю, но хватит всем сполна нейтральных вод. Одно различно: кто-то выйдет к морю, а кто-то обдерет о дно живот. Страшней всего, когда душа больная истаяла во фразе: “Се ля ви!..” – Создателю навязчиво пеняя на недостаток счастья и любви.

За века ни на миг не состарясь,
не утративший силы ничуть,
океан мой, усталый Солярис,
на минуту прилег отдохнуть.
Чтоб к покою его причаститься
и не знать ничего ни о ком,
стань его составною частицей –
темной рыбой, холодным песком.
В отдаленье от линии фронта –
тишина. Ни событий, ни дат...
Лишь кривой ятаган горизонта
нарезает на дольки закат.
Чуткий воздух, пропитанный снами...
Притяжение мягкого дна...

Перед тем, как нахлынет цунами, –
тишина.
Тишина.
Тишина.

ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ

Не жди совета. Что тебе совет?!
Ты одолел равнины и каньоны
и вдруг – застыл. Застрял. А красный свет
давным-давно сменился на зеленый.
Еще чуть-чуть – и доберешься ты
до вожделенной финишной черты,
до сбывшейся надежды одиночек –
еще один пролив. Один большак.
Один, хотя и очень важный, шаг
к лавровым листьям, собранным в веночек.

Ты разобрался и в добре, и в зле,
решил десятки сложных уравнений...
Так отчего ж дыханье – на нуле,
все меньше сил и все чернее тени?!
Не может быть, что твой удел – таков,
и, высекая искры из зрачков,
нож в ране ковыряется подвздошной...
Да разве ж это плохо – на рожон?!
Но ты стоишь, как громом поражен,
как будто в твердь вросли твои подошвы.

Ну кто ж тебе внушил: “Вперед – ни-ни!”
и похоронным заразил настроем?!
Ну ладно. Отдышись. Передохни.
Глядишь, придет дыхание второе,
и ты увидишь вены новых троп,
и от тревог не спрячешься в окоп.
Назло любым расчетам или сметам
не возведешь страховочный редут.
Раз горы к магометам не идут,
идти самим придется магометам.

ДЕВЯТНАДЦАТЬ

Когда и ты ушла, и все ушло,
перемешав семь нот в безумной гамме,
и жизнь моя, как битое стекло,
лежала у разлуки под ногами;
когда повсюду рушились миры
и даже солнце восходило реже,
а в телеке стенали “Песняры”
о Вологде и пуще в Белой Веже;
когда слова “потом”, “попозже”, “впредь”
казались футуристским жалким бредом,
когда хотелось лечь да помереть,
укрывшись с головой тяжелым пледом;
когда стихов горели вороха,
когда в воде не находилось брода,
а легкие вздымались, как меха,
от яростной нехватки кислорода,
казалось – гибель. Унесло весло,
а сердце раскалилось, словно в домне...
Но – все прошло. Ей-богу, все прошло.

Пройдет и то, что я об этом помню.
Бостон

Александр ГАБРИЭЛЬ * Aleksandr Gabriel. Стихи * Poems

Родился и прожил большую часть жизни в Беларуси (Минск). По специальности – инженер-теплоэнергетик , кандидат технических наук. В 1997 году эмигрировал в США с женой и сыном. Живет в пригороде Бостона (штат Массачусетс), занимается тестированием программного обеспечения. Работает в жанрах серьезной и юмористической поэзии. Член Международной ассоциации писателей и публицистов (МАПП) и Союза писателей «Новый Современник». Публикации в газетах и журналах США, России, Англии, Латвии, Италии, Дании, Германии и Израиля. Победитель и финалист множества поэтических конкурсов. Автор двух книг: «Искусство одиночества» (2006) и «Эго-истины» (2009).

ИГРА БУДУЩЕГО

I. Прорицание

Ты зря наговорила мне, Кассандра,
великий и недобрый прогнозист,
про светлое компьютерное З автра –
сверкающее, словно аметист;
как станут гармоничны дух и тело,
и сколько света в каждом новом дне
(когда бы жили Мор и Кампанелла,
они бы были счастливы вполне)…
Везде: от Сан-Франциско до Сан-Ремо –
свечение довольных жизнью глаз…
И остается лишь одна проблема
из тысячи, гнетущих нас сейчас.
Но молодежь Москвы, Кали и Рима,
пусть даже разобщенная порой,
прекрасно знает: это – разрешимо
одной простой компьютерной игрой.

II. Содержание Игры

Умыли руки Понтии Пилаты ;
у каждого душа белым-бела …
Враги – высоколобы и носаты,
носители кочующего Зла.
Они, а также жены их и дети,
как и отцы, погрязшие во Зле,
ответственны за все, что есть на свете,
за боль и грусть живущих на Земле.

Но есть отряд борцов за Дело Чести,
за идеалы Веры и Любви:
они и соберут злодеев вместе
и дружно включат бластеры свои.
Луч лазерный в чарующем полете
войдет в толпу подобием клинка,
и сладкий аромат горящей плоти
наполнит счастьем ноздри Игрока.
И через час – ни криков, ни рыданий…
Зла больше нет. Оно лежит в пыли,
повержено. И вместо поля брани –
гектары изувеченной земли.
И только Буревестник гордо реет
над Рыцарями в кожаных пальто…

III. Эпилог

Стариная игра – «Погром евреев».
Планета – та же.
Год – две тыщи сто.

РИЖСКИЙ БАЛЬЗАМ

Узнаю тебя, осень, по недобрым глазам,
по прищуру пылающе-рыжего цвета.
Чудодейственный Рижский Оноре де Бальзам
выжигает из жил постаревшее лето.

Вот и небо обрюзгло. И, набравшее вес,
наклонилось к земле в пароксизме одышки;
и нечеток, как будто на фото без вспышки,
горизонта клинически-точный разрез.

Узнаю тебя, осень, твой рассеянный взор
и шаманских дождей полушепот и шорох...
Ни за что не сменю я прохладный минор
на присущую лету тональность мажора.

Приведи меня, осень, к несвятым образам:
к сероватой луне и к светилу без света...
Пусть несется по жилам агонией лета
чудодейственный Рижский Оноре де Бальзам.

Весна рукой махнула – и привет.
Вновь инеем прихвачен твой кювет...
Досмотрен долгий сон. Дочитан Бунин.
И все привычней голоса сирен,
слова их песен не вместить в катрен.
Но, впрочем, ты к вокалу их иммунен .

Не перемерзни, мыслящий тростник...
Обочина, где прежде был пикник,
знакома, но на диво неприглядна.
Там ты один, и больше никого,
поскольку от Тезея своего
клубок ревниво прячет Ариадна.

Полна усталой чушью голова;
в молитвослове кончились слова.
На деревах – холодный белый бархат...
Твой потолок – всего лишь чей-то пол;
давно понятно, что король-то гол,
но все равно обидно за монарха.

Не бойся, капитан. Присядь на мель
и бытие прими, как самоцель,
у неба одолжив глоток озона.
А птицы вновь вернутся, как всегда.
Хотя сюда – особенно сюда –
им возвращаться вроде б нет резона.

ОБЛАДИ-ОБЛАДА

Холода у нас опять, холода...
Этот вечер для хандры – в самый раз...
В магнитоле – «Облади-облада »,
а в бокале черной кровью – «Шираз».

И с зимою ты один на один,
и тебе не победить, знаешь сам...
Не до лампы ли тебе, Аладдин,
что поныне не открылся Сезам?!

И не хочется ни дела, ни фраз,
и не хочется ни проз, ни поэз ...
Проплывают облака стилем брасс
акваторией свинцовых небес.

Но уходят и беда, и вина,
разрываются цепочки оков
от причуд немолодого вина
и четвёрки ливерпульских сверчков.

Ничему еще свой срок не пришел,
и печали привечать не спеши,
если памяти чарующий шёлк
прилегает к основанью души.

Так что к холоду себя не готовь,
не разменивай себя на пустяк...

(Это, в общем-то, стихи про любовь,
даже если и не кажется так).

Наш Конкурс

Александр Габриэль родился в Минске, с 1997 г. живет с семьей под Бостоном (США). Автор трех книг стихов, изданных в России, и многочисленных журнальных публикаций. Лауреат конкурса им Н. Гумилева (Санкт-Петербург – 2007, 2009) и Чемпионата Балтии по русской поэзии (Рига – 2013, 2014), обладатель премии «Золотое перо Руси» (Москва, 2008).

АЛЕКСАНДР ГАБРИЭЛЬ

ИЗЛЕЧЕНИЕ НЕИЗЛЕЧИМЫХ

Каховская, 43

Ты видел то, что возводил тщеславный Тит,
владенья Габсбургов, Рейкьявик и Лахор;
внушал себе, что в небеса вот-вот взлетит
как будто лебедь, белопенный Сакре-Кёр.
Ты видел, как верблюдов поит бедуин
и как на Кубе культивируют табак,
бродил в тиши меж древнегреческих руин,
где статуй Зевса – как нерезаных собак.
А небо зрело, становилось голубей,
был день парадно и возвышенно нелеп,
и на Сан-Марко продотряды голубей
у интуристов изымали лишний хлеб.
Ты в Сан-Хуане католический форпост
шагами мерил, сувениры теребя;
и выгибался томной кошкой Карлов мост
над шумной Влтавой, выходящей из себя.
Ты видел Брюгге и скульптуры Тюильри,
поместье в Лиме, где когда-то жил Гоген...
Но – Минск,
Каховская,
дом номер сорок три –
фантомной болью бередит протоки вен.
Так получается: сменив с пяток планет,
приблизив истины к слабеющим глазам,
ты ищешь родину, которой больше нет,
и для которой ты давно потерян сам.

Сохраню

Мы с двух сторон над той же пропастью во лжи,
и нас друг к другу не приблизишь, хоть умри.
Я сохраню тебя в формате джей пи джи ,
я сохраню тебя в формате эм пи три .
Мир полон счастья. Птиц взволнованный галдёж –
как дробь горошин в гладь оконного стекла...
Здесь в виде рифмы так и просится «не ждёшь»,
что будет правдой. Рифма здесь не солгала.
Судьба бестрепетно вращает жернова.
Когда ж становится совсем невмоготу,
то пустота преобразуется в слова,
а те, взлетая, вновь уходят в пустоту.
В ладони – вишни, а в стакане – «Каберне»,
заходит солнце за разнеженный лесок...
А мысль о том, что ты не помнишь обо мне,
голодной крысою вгрызается в висок.
Кому пенять, что не совпали два пути,
что рухнул дом, как будто сделанный из карт...
Я сохраню тебя в формате эйч ар ти ,
что, как известно, сокращенное от «heart».

Modus operandi

Перелопатив весь рунет, загнав такси и три трамвая,
я понял: смысла в жизни нет. Есть только жизнь как таковая.
Она сплелась в цепочку дней, ни разу не прося антракта,
и нам давать оценки ей – по сути, несуразно как-то.

Мы не познаем жизни суть, уйдя однажды днем весенним,
но всё равно в кого-нибудь мы наши души переселим.
Заката розовый подбой, последние объятья стужи...
Но не грусти: без нас с тобой весь мир подлунный был бы хуже.

Житейских истин угольки нам озаряют путь недлинный,
даря венозный блеск реки на белом бархате равнины,
туман, арктические льды, Париж, и Питер, и Памплону,
и аритмичный свет звезды, летящей вниз по небосклону.

Сиди, травинку теребя, меланхоличный, словно Ганди,
не выбирая для себя тревожный modus operandi;
воздавший должное вину средь тихо шелестящих клёнов,
люби одну, всего одну, одну из сотен миллионов.

Не испещряй судьбы листы смятенным перечнем вопросов,
я не философ, да и ты, мой друг, ни разу не философ,
давай всё так и сохраним: закатный луч и свет на лицах, –
пока едва заметный дым из трубки времени струится.

Комедия

Всё закончилось. Се ля ви...
Есть твоё, есть моё. Нет нашего.
Всепогодный костюм любви
будет кто-то другой разнашивать.
Все свои – за грядой кулис.
Против Крамеров – только Крамеры.
Словно выкачан воздух из
нам назначенной барокамеры.
Одиночество. Ночь без сна
бьёт по темени, словно палица.
Память прежде была нужна.
Ну, а нынче нужней беспамятство.
Под ногами дрожит земля;
спят игрушки и спит масс-медиа...

Вот такая финита ля
человеческая комедия.

Середина

Ты нынче спокойней, чем прежде. Не грустен. Не гневен.
Нашлась понемногу тропа между счастьем и горем.
И место, куда привела тебя stairway to heaven *,
коль трезво смотреть, оказалось простым плоскогорьем.
Бреди биссектрисой, вдали от тоски и восторга,
от пряника вкупе с кнутом каждодневно завися,
в немногих несчитанных метрах над уровнем морга
и прежних немыслимых милях от облачной выси.
А кто-то – злодей, и всё тянет тюремные сроки,
и мысли его – из ночных беспросветных кошмаров.
Другой – к получению «Нобеля» меряет смокинг
и деньги дает на спасенье мальдивских кальмаров.
А ты полюсов избежал, как веревок – Гудини,
у сумрачных будней оставшись под вечной пятою,
освоив искусство не просто торчать в середине,
а искренне ту середину считать золотою.
_______________
* Лестница в небо

Излечение

Осень – странное время. В нем трудно искать виноватых.
Улетают надежды, как дикие гуси и Нильс...
Дождь проходит сквозь сумрачный воздух, как пули сквозь вату,
бьет аллею чечеточной россыпью стреляных гильз.
От скамейки к скамейке, подобно пчелиному рою,
мельтешит на ветру жёлтых листьев краплёная прядь...

Я, возможно, однажды свой собственный бизнес открою:
обучать неофитов святому искусству – терять.
И для тех, кто в воде не находит привычного брода,
заиграет в динамиках старый охрипший винил...
Я им всем объясню, как дышать, если нет кислорода;
научу, как писать, если в ручках – ни грамма чернил.
Я им всем покажу, как, цепляясь за воздух ногтями,
ни за что не сдаваться. Я дам им достойный совет:
как себя уберечь, оказавшись в заброшенной яме,
как карабкаться к свету, завидев малейший просвет.
Нарисую им схемы, где следствия есть и причины,
и слова подберу, в коих разум и сердце – родня...

Я себя посвящу излечению неизлечимых,
ибо что, как не это, однажды излечит меня.

На кромке

Там, где не терпит пустоты
природа, на сквознячной кромке
устало разместился ты
как часть чужой головоломки,
и, тривиален, как бином,
плывя меж ноябрём и маем,
ты словно бы сосуд – вином,
чужою болью наполняем.
И, эту боль бессильно тщась
держать в назначенных границах,
ты с ходом лет утратил связь
событий, воплощённых в лицах.
Сполна вступив в свои права,
над головою мгла повисла...
И сбились в тусклый ком слова
на бельевой верёвке смысла.

Когда уходят

когда от тебя... когда от тебя уходят
и счастье твое уносит порывом ветра
и солнечные гектары твоих угодий
сжимаются вмиг в квадратные миллиметры

когда никаких улыбок и обретений
ни в жизни ни на фейсбуке ни на ютюбе
под дерганый ритм танцуют в камине тени
как будто открытый нерв в нездоровом зубе

когда горизонта линия накренилась
когда косяком на запад ушли восходы
когда словно волга в каспий ты впал в немилость
у броского мира вечно живой природы

отнюдь ты не стал ни гением ни прохвостом
не сделался враз героем да иноверцем
лишь только совсем немного но меньше ростом
а также совсем немного но больше сердцем

Снег

Снег идёт и идёт. Ни запрета ему, ни этики.
Снег идёт и идёт, возведённый в квадрат и в куб.
У зимы на лице – ни малейших следов косметики,
лишь нетающий иней на тоненькой нитке губ.
С ней сражаться – как в гору, на пик колесо везти:
колесо ускользнёт. Вновь начнёшь, как Сизиф, в низах...
Снег идёт и идёт. Ни стыда у него, ни совести.
Да от белого, вечного белого – резь в глазах.
Мы мечтою о лете с тобою навек обмануты.
Лета больше не будет. И лучше о нём забудь.
А пока – в ледники вплоть до бивней врастают мамонты,
и в термометрах – там, за окном – замерзает ртуть.
В небесах – ни вечерней звезды нет, ни солнца рыжего.
Снег идёт и идёт. Нагло лезет в дверной проём...
Снег идёт и идёт. Но мы выживем. Точно выживем,
только надо быть ближе. Ближе. Совсем вдвоём.

Дыши

Если гаснет свеча, всё равно говори: «Горит!»,
ты себе не палач, чтоб фатально рубить сплеча,
даже ежели твой реал – не «Реал» (Мадрид)
и команде твоей нет ни зрителей, ни мяча.

То ли хмарь в небесах, то ли пешки нейдут в ферзи,
то ли кони устали – что взять-то со старых кляч?
Коль чего-то тебе не досталось – вообрази
и внуши самому, что свободен от недостач.

Уничтожь, заземли свой рассудочный окрик: «Стой!»,
заведи свой мотор безнадежным простым «Люблю...»
Этот тёмный зазор меж реальностью и мечтой
залатай невесомою нитью, сведи к нулю.

Спрячь в горячей ладони последний свой медный грош,
не останься навек в заповедной своей глуши.
Даже если незримою пропастью пахнет рожь –
чище воздуха нет. Напоследок – дыши.
Дыши.

* * *

Когда тишина, застыв меж оконных створок,
глядит на тебя, как вышколенный гарсон;
когда за окном – рассветный туманный морок,
смешавший в небесном миксере явь и сон,

уставшая ночь забыла свое либретто,
дрейфует в нейтральных водах ее корвет...
Но видится свет, где не было прежде света –
точнее, не свет, а только намёк на свет.

Не явь и не сон. Тугая, как кокон, мука
сковала миры в районе пяти утра...
И чувствуешь каждым нервом рожденье звука,
которому этот кокон прорвать пора.

И вот они, звуки – ветром в дверные щели,
в углы, где печален воздух и сумрак густ...
И тихо слова прощанья, слова прощенья
слетают, как листья с клёнов, с любимых уст.

* * *

Разместившийся меж потолком и карнизом
и в объятьях бессонниц считая до ста,
ты не знаешь, каков ты: высок или низок,
о себе до сих пор не поняв ни черта.
Ты горазд на добро и способен к укусам,
в каждодневье своем – то холоп, то король.
Лишь бы только побоища минуса с плюсом
не давали в итоге законченный ноль.
Беспощадных сомнений растерянный пленник,
ты однажды познаешь себя. А пока
всё ползёшь и ползёшь, обдирая колени
о летящие плотной грядой облака.

* * *

Будет солнечный луч разрезать, словно лазер, гамак,
будет время ползти колымагою из колымаг,
будет плющ на стене прихотлив, как движение кобры.
И не станет границ меж понятьями «то» и «не то»,
на мигающий желтый по трассе промчится авто,
кот почешет о дерево старые тощие рёбра.

Невозможно поверить, что это и есть пустота,
ведь нейроны твои регистрируют звук и цвета,
и вдыхаемый воздух наполнен весной и прохладой.
Но тебя подменили. Ты тусклая копия. Клон.
Жизнь в тебе существует, но вяло ползёт под уклон,
и оброком становится то, что казалось наградой.

Вариантов не счесть: можно в синее небо смотреть,
можно в микроволновке нехитрый обед разогреть,
полежать, наконец, на продавленном старом диване,
безнаказанно вжиться в любую привычную роль...
Но в тебе изнутри гангренозно пульсирует боль,
как в подопытной жабе под током Луиджи Гальвани.

И отчаянно хочется думать о чём-то другом.
Сделай музыку громче. Пускай наполняет весь дом
голос мистера Икс или, может быть, мистера Отса...
Только свет не проходит сквозь шторы опущенных век.
Ничего не случилось. Всего лишь – ушёл человек,
не оставив и малой надежды на то, что вернётся.

Константин Райкин. Стихи о любви

И вот выходит Константин Райкин – и читает стихи. И я – в совершенном обалдении. Дело в том, что читает он... нет, не так. Чтением это не назовешь, даже трудно назвать исполнением. Такое впечатление, что он ставит себя на место автора, родившего этот стих, и извлекает его из самого нутра, еще первобытный, в родовой слизи. В этом процессе участвуют и тело, и руки, и, естественно, все регистры и модуляции голоса...

02/13/2019 - 21:57

Великолепная Чечилия

В 20 лет Чечилия Бартоли выступила по итальянскому ТВ, спев на каком-то шоу вместе с партнером партию Розины в «Севильском цирюльнике» Россини. Случайно это исполнение услышал Рикардо Мути, был поражен – и пригласил певицу на прослушивание в Ла Скала. Так, в 20 лет, Чечилия стала востребованной оперной певицей. Великая Марта Аргерих, выступающая с Чечилией в концертах, спрашивает ее: «Когда нужно начинать петь?» Следует шутливый ответ: «Нужно подождать, пока связки разовьются. Одним на это нужно 2 года, некоторым 10 лет, а кому-то нужна вся жизнь – и безрезультатно». Чечилия начала очень рано. Сейчас ей 52 года...

01/24/2019 - 21:26

Это счастливое имя Эйнштейн

Казалось бы, имя как имя, самая обыкновенная еврейская фамилия. Но недаром в сериале, который идет сейчас по каналу КУЛЬТУРА, один из «физиков века» замечает: «Как много эмоций может вызвать имя одного человека!» Сериал этот, снятый в Америке в 2017 году, в оригинале носит название «Гений». На российские экраны он вышел под названием «Эйнштейн». Не сомневаюсь в том, что все люди земли, может быть, за исключением первобытных племен, на просьбу назвать великого физика – произнесут именно это имя: Альберт Эйнштейн...