Трагедия «русского Бонапарта»: за какие идеалы сражался и погиб Лавр Корнилов. Как погиб генерал корнилов

Генерал Корнилов был и остается одной из самых интересных и неоднозначных исторических фигур русской истории. Он присягал императору, арестовывал императрицу, хотел свергнуть временное правительство, и погиб от рук большевиков.

Версии происхождения

Лавр Георгиевич Корнилов родился в Усть-Каменогорске 30 августа 1870 года. Что показательно для Корнилова, даже о его происхождении историки до сих пор спорят. По одной версии, его отец, Георгий Николаевич, был бывшим хорунжим 7-го Сибирского казачьего полка. За восемь лет до рождения Лавра, он вышел из казацкого сословия и перешел в чин коллежского регистратора.

По версии омского писателя-краеведа Владимира Шулдякова, Корнилов родился в семье потомственного казака Георгия Николаевича Корнилова - сына толмача из Каркаралинской станицы Сибирского казачьего войска, женившегося на местной казачке Прасковье Ильиничне Хлыновской, в роду которой были калмыки - отсюда у Лавра, четвертого ребенка в семье, была характерная «восточная внешность».

По ещё одной версии, историка Шовунова, Лавр Корнилов - Лавга Гильджирович Дельдинов. Он родился в семье калмыка-казака и русской казачки в донской станице Семикаракорская. Когда семья распалась, малолетний Лавга был усыновлен дядей Георгием Корниловым, проживавшим в Усть-Каменогорске и записан Лавром.

Есть еще одна версия, что мать Корнилова была казашкой, и в этом случае у Лавра Георгиевича не было ни капли русской крови.

«Тих, скромен, добр»

Лавр Корнилов был из породы цепких, упрямых и амбициозных провинциалов, которые не привыкли идти по протекции. В военном училище на юнкера Корнилова была дана такая характеристика:

«Тих, скромен, добр, трудолюбив, послушен, исполнителен, приветлив, но вследствие недостаточной воспитанности кажется грубоватым… Будучи очень самолюбивым, любознательным, серьезно относится к наукам и военному делу, он обещает быть хорошим офицером».

Невысокий, худощавый, малоприметный, он выделялся в процессе обучения, пожалуй, только своей экзотической внешностью, но всякий раз экзамены, прохождение испытаний, становились для Корнилова его «звездным часом». Он показывал блестящие знания по всем наукам и дисциплинам. У Корнилова могла бы сложиться тихая военная карьера при Академии, но он выбрал другой путь.

Герой войны

После начала Русско-японской войны, Корнилов рвался на фронт и выбил себе должность штаб-офицера 1-й бригады Сводно-стрелкового корпуса. По факту, он стал исполнять обязанности начальника штаба.

Характеристика его была безупречной: «…Здоровье - хорошее, умственные способности - выдающиеся, нравственные качества - очень хорошие… воли твердой, трудолюбив и при большом честолюбии… вследствие прекрасных способностей, а равно большого самолюбия справится со всякими делами…».

Корнилов стал героем Русско-японской, отличился в сражении под Мукденом (принял на себя командование и вывел части из окружения), получил Георгиевский крест 4 степени.

Востоковед-разведчик

Лавр Корнилов был не только талантливым военачальником, но и успешным разведчиком. С 1907 по 1910 годы он занимал должность военного агента в Китае. Благодаря Корнилову, Российская империя получала большие объемы разведданных.

Продуктивность работы Лавра Георгиевича коренилась на строжайшей дисциплине, которой следовал сам Корнилов и которой ждал от своих подчиненных. Подполковник Афанасьев, служивший помощником Корнилова в Мукдене, несколько раз писал донесения об излишне авторитарном стиле руководства Корнилова.

Последний герой

Лавр Георгиевич Корнилов был последним военачальником, назначенным на свою должность Николаем II. Император подписал назначение за несколько часов до отречения, по настоянию председателя Думы М.В. Родзянко.

Корнилов был назначен главнокомандующим Петроградского округа, потому что на этом месте хотели видеть «доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно среди населения…».

А Корнилов был знаменит. Его военные успехи, его успешное бегство из австрийского плена, сделали его настоящим примером. При этом, нужно сказать, что его боевая слава была далеко не однозначна. Брусилов писал о нем:

«Странное дело, генерал Корнилов свою дивизию никогда не жалел: во всех боях, в которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери, а между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и себя не жалел, лично был храбр и лез вперед очертя голову».

Верноподданный

Одним из первых поручений, за которое Лавр Георгиевич взялся лично, стал арест императрицы Александры Федоровны. Позднее она вспоминала об этом: «Корнилов вёл себя в эти дни как настоящий верноподданный».

Нужно сказать, что Корнилов взялся за исполнение своих обязанностей со свойственным для себя рвением. Он призывал покончить с анархией, военизировать всю страну, считал, что нужно создать не одну армию, а три: на фронте, в тылу и на железных дорогах. У Корнилова была заготовлена программа милитаризации страны, введения смертной казни, борьбы с агитаторами, влиянием советов. Что было удивительно - Керенский его поддерживал.

Корниловский мятеж

Так называемый корниловский мятеж до сих пор является одним из самых загадочных событий русской истории. Не до конца понятны ни его мотивы, ни то, чего хотел добиться военачальник.

Ясно одно: доверившись политикам, в первую очередь Александру Керенскому, Лавр Корнилов ошибся. Керенский при помощи Львова устроил провокацию на заседании совета министров, где было сказано, что Корнилов планирует мятеж. После этого Корнилов был снят с должности главнокомандующего. Для него это было шоком, Лавр Георгиевич даже не сразу поверил, что его объявили изменником.

Керенский был вынужден обратиться к большевикам за поддержкой. Они тут же создали слоган: "Кто за Корнилова, тот против революции, кто против революции, тот против народа, кто против народа, тот против спасения родины".
В итоге, части, двигавшееся к Петербургу, были остановлены.

Перешла на сторону Петроградского совета и легендарная "Дикая дивизия". По иронии судьбы, как раз в это время в Петрограде проходил всероссийский мусульманский съезд, агитатооры с которого были направлены навстречу Туземной дивизии и остановили её. Выступление Корнилова было названо попыткой возвращения монархии, хотя известны слова Корнилова, которые он сказал, когда речь зашла о возвращении монархии:"Я с Романовыми больше ни на какие авантюры не пойду".

Интересной была реакция бывшего императора на сообщения газет об "измене Корнилова". Полковник Романов сильно возмутился и "с горечью сказал: "Это Корнилов-то изменник?".

Неоднозначность итогов мятежа до сих пор отмечается историками. Именно после выступления Корнилова большевики получили возможность действовать, вооружать красную гвардию, пошел процесс большевизации советов.

Генерал Корнилов был и остается одной из самых интересных и неоднозначных исторических фигур русской истории. Он присягал императору, арестовывал императрицу, хотел свергнуть временное правительство, и погиб от рук большевиков.

Версии происхождения

Лавр Георгиевич Корнилов родился в Усть-Каменогорске 30 августа 1870 года. Что показательно для Корнилова, даже о его происхождении историки до сих пор спорят. По одной версии, его отец, Георгий Николаевич, был бывшим хорунжим 7-го Сибирского казачьего полка. За восемь лет до рождения Лавра, он вышел из казацкого сословия и перешел в чин коллежского регистратора.

По версии омского писателя-краеведа Владимира Шулдякова, Корнилов родился в семье потомственного казака Георгия Николаевича Корнилова - сына толмача из Каркаралинской станицы Сибирского казачьего войска, женившегося на местной казачке Прасковье Ильиничне Хлыновской, в роду которой были калмыки - отсюда у Лавра, четвертого ребенка в семье, была характерная «восточная внешность».

По ещё одной версии, историка Шовунова, Лавр Корнилов - Лавга Гильджирович Дельдинов. Он родился в семье калмыка-казака и русской казачки в донской станице Семикаракорская. Когда семья распалась, малолетний Лавга был усыновлен дядей Георгием Корниловым, проживавшим в Усть-Каменогорске и записан Лавром.

Есть еще одна версия, что мать Корнилова была казашкой, и в этом случае у Лавра Георгиевича не было ни капли русской крови.

«Тих, скромен, добр»

Лавр Корнилов был из породы цепких, упрямых и амбициозных провинциалов, которые не привыкли идти по протекции. В военном училище на юнкера Корнилова была дана такая характеристика:

«Тих, скромен, добр, трудолюбив, послушен, исполнителен, приветлив, но вследствие недостаточной воспитанности кажется грубоватым… Будучи очень самолюбивым, любознательным, серьезно относится к наукам и военному делу, он обещает быть хорошим офицером».

Невысокий, худощавый, малоприметный, он выделялся в процессе обучения, пожалуй, только своей экзотической внешностью, но всякий раз экзамены, прохождение испытаний, становились для Корнилова его «звездным часом». Он показывал блестящие знания по всем наукам и дисциплинам. У Корнилова могла бы сложиться тихая военная карьера при Академии, но он выбрал другой путь.

Герой войны

После начала Русско-японской войны, Корнилов рвался на фронт и выбил себе должность штаб-офицера 1-й бригады Сводно-стрелкового корпуса. По факту, он стал исполнять обязанности начальника штаба.

Характеристика его была безупречной: «…Здоровье - хорошее, умственные способности - выдающиеся, нравственные качества - очень хорошие… воли твердой, трудолюбив и при большом честолюбии… вследствие прекрасных способностей, а равно большого самолюбия справится со всякими делами…».

Корнилов стал героем Русско-японской, отличился в сражении под Мукденом (принял на себя командование и вывел части из окружения), получил Георгиевский крест 4 степени.

Востоковед-разведчик

Лавр Корнилов был не только талантливым военачальником, но и успешным разведчиком. С 1907 по 1910 годы он занимал должность военного агента в Китае. Благодаря Корнилову, Российская империя получала большие объемы разведданных.

Продуктивность работы Лавра Георгиевича коренилась на строжайшей дисциплине, которой следовал сам Корнилов и которой ждал от своих подчиненных. Подполковник Афанасьев, служивший помощником Корнилова в Мукдене, несколько раз писал донесения об излишне авторитарном стиле руководства Корнилова.

Последний герой

Лавр Георгиевич Корнилов был последним военачальником, назначенным на свою должность Николаем II. Император подписал назначение за несколько часов до отречения, по настоянию председателя Думы М.В. Родзянко.

Корнилов был назначен главнокомандующим Петроградского округа, потому что на этом месте хотели видеть «доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно среди населения…».

А Корнилов был знаменит. Его военные успехи, его успешное бегство из австрийского плена, сделали его настоящим примером. При этом, нужно сказать, что его боевая слава была далеко не однозначна. Брусилов писал о нем:

«Странное дело, генерал Корнилов свою дивизию никогда не жалел: во всех боях, в которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери, а между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и себя не жалел, лично был храбр и лез вперед очертя голову».

Верноподданный

Одним из первых поручений, за которое Лавр Георгиевич взялся лично, стал арест императрицы Александры Федоровны. Позднее она вспоминала об этом: «Корнилов вёл себя в эти дни как настоящий верноподданный».

Нужно сказать, что Корнилов взялся за исполнение своих обязанностей со свойственным для себя рвением. Он призывал покончить с анархией, военизировать всю страну, считал, что нужно создать не одну армию, а три: на фронте, в тылу и на железных дорогах. У Корнилова была заготовлена программа милитаризации страны, введения смертной казни, борьбы с агитаторами, влиянием советов. Что было удивительно - Керенский его поддерживал.

Корниловский мятеж

Так называемый корниловский мятеж до сих пор является одним из самых загадочных событий русской истории. Не до конца понятны ни его мотивы, ни то, чего хотел добиться военачальник.

Ясно одно: доверившись политикам, в первую очередь Александру Керенскому, Лавр Корнилов ошибся. Керенский при помощи Львова устроил провокацию на заседании совета министров, где было сказано, что Корнилов планирует мятеж. После этого Корнилов был снят с должности главнокомандующего. Для него это было шоком, Лавр Георгиевич даже не сразу поверил, что его объявили изменником.

Керенский был вынужден обратиться к большевикам за поддержкой. Они тут же создали слоган: "Кто за Корнилова, тот против революции, кто против революции, тот против народа, кто против народа, тот против спасения родины".
В итоге, части, двигавшееся к Петербургу, были остановлены.

Перешла на сторону Петроградского совета и легендарная "Дикая дивизия". По иронии судьбы, как раз в это время в Петрограде проходил всероссийский мусульманский съезд, агитатооры с которого были направлены навстречу Туземной дивизии и остановили её. Выступление Корнилова было названо попыткой возвращения монархии, хотя известны слова Корнилова, которые он сказал, когда речь зашла о возвращении монархии:"Я с Романовыми больше ни на какие авантюры не пойду".

Интересной была реакция бывшего императора на сообщения газет об "измене Корнилова". Полковник Романов сильно возмутился и "с горечью сказал: "Это Корнилов-то изменник?".

Неоднозначность итогов мятежа до сих пор отмечается историками. Именно после выступления Корнилова большевики получили возможность действовать, вооружать красную гвардию, пошел процесс большевизации советов.

Ледяной поход

Когда Брусилов отмечал бесконечную преданность корниловцев своему командиру, он не лукавил. Корнилов был настоящей иконой. Он первым возглавил Добровольческую армию, которая зимой 1918 года начала свой легендарный Ледяной поход - переход с Дона на Кубань.

Плохо вооруженная горстка белогвардейцев (немногим более 3000 человек) начала с боями пробиваться на на Кубань. Когда оказалось, что Екатеринодар занят противником, Корнилов принял решение идти на штурм. 31 марта (13 апреля) 1918 года он был убит во время обстрела штаба армии.

Л.В. Половцев писал: "Его смерть произвела потрясающее действие на Добровольческую армию. Его боготворили добровольцы, беспредельно верили ему и беспрекословно исполняли его приказания. Он всегда был среди них, а во время боя, иногда, даже и впереди их".

СМЕРТЬ КОРНИЛОВА

30 марта 1918 года выдалось относительно спокойным. Красные продолжали поливать добровольческие позиции оружейным и артиллерийским огнем, но активных действий не предпринимали. Добровольцы вяло отстреливались, экономя боеприпасы. По контрасту с непрерывными боями предыдущих дней могло показаться, что не происходит вообще ничего. Однако подспудно, незаметно для наблюдателей, назревало нечто очень важное.

Утром в штаб армии привезли с передовой тело Неженцева. Хоронить его не стали, предполагая устроить торжественное погребение в Екатеринодаре, и по приказу Корнилова поместили в сарае рядом со зданием фермы. В течение дня командующий несколько раз заходил туда и подолгу оставался там один. Неженцев не был другом Корнилова, как, за неимением других слов, об этом пишут мемуаристы. У Корнилова вообще не было друзей. Неженцев был для него больше чем другом, он был живым талисманом, символом удачи. Гибель Неженцева очень повлияла на Корнилова. В тот день, беседуя с самыми разными людьми, он часто не к месту говорил: «Неженцев убит… Какая потеря…» {624}

Вечером, впервые после Ольгинской, Корнилов собрал военный совет. На нем, помимо командующего, присутствовали генералы М.В. Алексеев, А.И. Деникин, И.П. Романовский, С.Л. Марков, А.П. Богаевский и кубанский атаман А.П. Филимонов. Комната, которую занимал Корнилов в здании фермы, площадью была не больше двух квадратных саженей (примерно девять квадратных метров). Здесь стояли узкая кровать, стол, заваленный бумагами и картами, и единственный стул. Собравшимся не хватило места: пришлось натащить соломы и расположиться прямо на полу. Помещение слабо освещалось двумя-тремя восковыми свечами. Окно, выходившее на позиции красных, было для маскировки завешено какой-то циновкой.

Настроение собравшихся было подавленным. Все были усталые и измотанные. Генерал Марков просто заснул, сидя в углу на соломе. В докладах начальника штаба армии и командиров бригад прозвучали пугающие факты. В боях за Екатеринодар армия потеряла почти половину своего состава. В Партизанском полку осталось триста штыков. Еще больше пострадал Корниловский полк. Здесь в строю оставалось меньше ста человек, были убиты командир полка Неженцев и его заместитель полковник Индейкин. В несколько лучшем положении находился Офицерский полк, поскольку он участвовал в боях лишь в течение последних суток.

Резервов больше не оставалось. Мобилизованные в окрестных станицах казаки уходили прямо с позиций. Тревожным признаком было то, что мемуаристы деликатно называют «утечкой добровольцев», то есть дезертирство из офицерских частей {625} . Боеприпасы полностью закончились.

Деникин вспоминал: «Корнилов за ночь как-то осунулся, на лбу легла глубокая складка, придававшая лицу суровое страдальческое выражение. Глухим голосом, но резко и отчетливо он сказал: “Положение действительно тяжелое, и я не вижу другого выхода как взятие Екатеринодара. Поэтому я решил завтра на рассвете атаковать по всему фронту. Как ваше мнение, господа?”» {626} Все присутствовавшие, за исключением Алексеева, высказались против продолжения штурма. Алексеев же предложил дать войскам день на передышку.

Деникин позднее писал: «На мой взгляд, такое половинчатое решение, в сущности лишь прикрытое колебание, не сулило существенных выгод: сомнительный отдых в боевых цепях, трата последних патронов и возможность контратаки противника. Отдаляя решительный час, оно сглаживало лишь психологическую остроту данного момента» {627} . Корнилов должен был все это понимать. К тому же исходило это предложение от Алексеева, и можно представить, что в другое время Корнилов не упустил бы возможности выговорить все, что он думает. Тем удивительнее, что сейчас он сразу согласился.

Расходились участники совещания мрачными. Марков, вернувшись в свой штаб, сказал: «Наденьте чистое белье, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Екатеринодара не возьмем, а если возьмем, то погибнем» {628} . Удивительнее всего, что это тот самый Марков, который еще утром с азартом предлагал генералу Казановичу повторить попытку прорваться в город. Напомним, что еще двумя днями ранее все, от обитателей обозного «табора» в Елизаветинской до чинов штаба армии, были убеждены в том, что взятие Екатеринодара вопрос решенный. За эти два дня безудержный оптимизм перерос в такое же безудержное отчаяние.

Объяснение этому нужно искать в том уникальном эмоциональном единстве, которое дотоле позволяло Добровольческой армии побеждать многократно превосходящего противника. Человек, долгое время находящийся на пределе возможностей, неизбежно обречен на депрессию. Коллективное «я» добровольцев было подчинено тем же законам. Добровольцы не знали страха до тех пор, пока сохраняли веру. Веру в правоту своего дела и прежде всего веру в Корнилова. Если бы веру в успех потерял сам Корнилов, то армию уже ничто бы не спасло.

С Корниловым же явно что-то происходило. Об этом свидетельствовал уже сам факт созыва военного совета. Когда тремя днями ранее командующий подписывал приказ о штурме Екатеринодара, ему не понадобилось созывать для этого высший генералитет. Корнилов приказал и все не раздумывая подчинились. Теперь же в разговоре с генералом Казановичем он почти оправдывался: «Конечно, мы все можем при этом погибнуть, но, по-моему, лучше погибнуть с честью. Отступление теперь тоже равносильно гибели: без снарядов и патронов это будет медленная агония» {629} .

В этот день Корнилов вообще много говорил о смерти. После того как члены военного совета разошлись, выслушав решение о новом штурме, Деникин спросил Корнилова:

Лавр Георгиевич! Почему вы так непреклонны в этом вопросе?

Нет другого выхода, Антон Иванович. Если не возьмем Екатеринодар, то мне останется пустить себе пулю в лоб.

Деникина эта реплика сильно взволновала:

Ваше высокопревосходительство! Если генерал Корни лов покончит с собой, то никто не выведет армии - она вся погибнет {630} .

Деникин воспринял этот разговор вполне серьезно. Он сообщил о нем Романовскому, и они договорились о том, что кто-то из них обязательно должен быть всегда рядом с Корниловым. Впрочем, нам кажется, что все рассуждения о «пуле в лоб» были скорее свидетельством мрачного настроения командующего, нежели действительного намерения покончить жизнь самоубийством. Но Корнилов потерял уверенность, а это было ничуть не лучше.

Все его поведение в этот вечер было каким-то странным, во всяком случае, не похожим на обычное. Поздним вечером, уже после военного совета, Корнилов встретил генерала Казановича и пригласил его к себе на ужин. Третьим в компании был генерал Романовский. Деникин наверняка к этому времени уже успел поставить его в известность о состоявшейся беседе. В этой связи присутствие Романовского на ужине выглядит не случайным.

За едой (холодная курица и яйца) Корнилов расспрашивал Казановича о подробностях ночного боя. Позднее Казанович писал: «После ужина мы остались вдвоем; Корнилов вспоминал наше первое знакомство в Кашгаре, когда мы оба были молодыми офицерами и нам, конечно, не снилось, где нас вновь сведет судьба. Несколько раз он вспоминал и жалел Неженцева, который, несмотря на разницу лет и положение, был его близким другом. Я почувствовал глубокую жалость к герою - я понял, до чего он одинок на свете…» {631} Неожиданно Корнилов предложил:

Оставайтесь у меня ночевать. Вам сюда принесут сена. Казанович счел это неудобным и отговорился необходимостью идти на перевязку. Однако уже само предложение было удивительным. Прежде Корнилов всегда предпочитал уединение (вспомним его отдельную камеру в быховской тюрьме). Похоже, сейчас ему просто не хотелось оставаться одному.

Мы не знаем, спал ли Корнилов в ту ночь. Лег он около двух часов, а в пять был уже на ногах. То утро врезалось в память многих очевидцев, и мы можем восстановить происходившее в мельчайших деталях. «В сизой дымке тонул Екатеринодар. Вдали за серебристой Кубанью виднелись силуэты города. Ближе к реке - перелески с распускающейся зеленью и залитые весенней водой плавни, а прямо на юг от фермы (в которой помещался штаб), через реку, в грустной дремоте раскинулся разоренный большевиками аул Бжегокай» {632} . Полевая кухня затопила печь, и дым от нее стал подниматься над рощей. Кто-то спохватился и приказал кухне немедленно покинуть территорию фермы. Но было поздно - красная артиллерия, пользуясь появившимся ориентиром, возобновила затихший было ночью обстрел {633} .

Еще до завтрака Корнилов вышел из дома. В коридоре он встретил Деникина. Они перебросились несколькими ничего не значащими фразами и разошлись. Деникин пошел к реке и сел на склоне, где под защитой высокого берега уже грелись на утреннем солнце несколько офицеров. Корнилов же, в сопровождении своего адъютанта поручика Хаджиева, направился в сарай, где лежало тело Неженцева. Пробыл он там примерно 15 минут и вернулся на ферму. У тропинки два казака, сидя на траве, чистили пулемет. Вдруг совсем рядом прогремел взрыв. Один из казаков был убит на месте, у второго осколками перебило ноги. Корнилов приказал отнести раненого в лазарет на ферму.

На ферме Корнилова увидел ночевавший в лазарете Казанович. Он спросил, не будет ли каких-либо приказаний по полку, и получил ответ:

Пока никаких - отдыхайте! {634}

Около половины седьмого утра к Корнилову зашел генерал Богаевский. Он, по-видимому, был последним, с кем Корнилов виделся и разговаривал, и потому его рассказ представляет для нас особый интерес. «Лавр Георгиевич сидел на скамье лицом к закрытому циновкой окну, выходившему на сторону противника. Перед ним стоял простой деревянный стол, на котором лежала развернутая карта окрестностей Екатеринодара и стоял стакан чая. Корнилов был задумчив и сумрачен. Видно было, что он плохо спал эту ночь, да это и понятно. Смерть Неженцева и тяжелые известия с фронта, видимо, не давали ему покоя.

Он предложил мне сесть рядом с собой и рассказать то, что я видел. Невесел был мой доклад. Упорство противника, видимо, получившего значительные подкрепления, большие потери у нас, смерть командира Корниловского полка, недостаток патронов, истощение резервов… Мой рассказ продолжался около получаса. Корнилов молча выслушал меня, задал несколько вопросов и, отпустив меня, мрачно углубился в изучение карт. Его последние слова, сказанные как бы про себя, были: “А все-таки атаковать Екатеринодар необходимо: другого выхода нет…”» {635}

Попытаемся восстановить общую мизансцену того, что происходило на ферме в следующие минуты. Итак, карманные часы «Павел Буре», лежавшие на столе перед Корниловым, показывают начало восьмого утра. В лазарете - фельдшер и раненый казак. Крики его страшно нервировали Корнилова, и он неоднократно посылал справляться, не пришел ли доктор. В соседней комнате Казанович (видимо, менее восприимчивый) пьет чай со свободными от дежурства медицинскими сестрами. В комнате с телефоном - генерал Трухачев пытается связаться с Офицерским полком. «В комнате, где находился генерал Романовский с чинами штаба, тесно, но радостно: после двух дней впервые удалось разогреть самовар и офицеры штаба собирались пить чай» {636} . В коридоре, почти у выхода, с кем-то разговаривает генерал Богаевский. В другом конце коридора Хаджиев нес Корнилову завтрак - чай и кусок белого хлеба. Корнилов находился в своей комнате один. Придя с улицы, он не разделся и по-прежнему был в полушубке, слишком теплом для весенней поры. Поверх карт на столе перед ним лежало донесение генерала Эрдели.

Предоставим далее слово очевидцу: «Пристрелявшись к дому шрапнелью, большевики стали закидывать его гранатами. Вскоре одна упала непосредственно перед домом, под окнами телефонной комнаты. Звенят разбитые стекла, падает штукатурка, порваны провода. Мы с удивлением переглянулись, не ожидая такой меткости от красных артиллеристов. Через секунду к нам зашел генерал Трухачев, стряхивая с себя куски извести. Начали разливать чай… Вдруг наш маленький домик весь наполнился грохотом. Задрожали стены, зазвенели остатки стекол. Ясно, что снаряд попал в дом, но в какую комнату?» {637}

Первым в комнате Корнилова оказался Хаджиев. Подоспевший через минуту Богаевский увидел следующую картину: «Корнилов лежал на полу с закрытыми глазами, весь покрытый белой пылью. Его голову поддерживал адъютант корнет Бек-Хаджиев; по левому виску текла струйка крови; правая нога была вся в крови; шаровары были разорваны. Корнилов тихо стонал.

В комнате все было перевернуто вверх дном. В наружной стене, немного выше пола, как раз против того места, где сидел командующий армией, видно было отверстие, пробитое снарядом, который, видимо, разорвался, ударившись в стенку за спиной Корнилова» {638} .

Пыль, стоявшая в воздухе, не позволяла внимательно осмотреть раненого. Врач ограничился тем, что перевязал ногу Корнилова выше колена резиновым жгутом для того, чтобы остановить кровь. Хаджиев вместе с офицером-текинцем Силябом Сердаровым, морским офицером Ратмановым и еще одним офицером из команды связи вынесли Корнилова из дома наружу. Вокруг собралось много людей: Деникин, Романовский - все, кто был на ферме. Хаджиев вспоминал: «Голова Верховного была в моих руках. Он, открывая глаза и закрывая их, начал хрипеть. Мы его положили на землю близ берега реки Кубани. Все лицо было покрыто пылью и известью, из рукава левой руки сочилась кровь. Вся одежда была покрыта пылью и известью как у меня, так и у него. Раньше чем доктор-марковец подошел, он на мгновение открыл глаза, обвел нас взглядом и тотчас же захрипел и закрыл глаза навсегда. Доктор только ответил Деникину, спросившему: “Доктор, есть ли надежда?” - мотанием головы: дескать, нет!» {639} Дальше продолжает Богаевский: «Кто-то сложил ему руки на груди крестом. Совершенно случайно я опустил руку в карман пальто и нашел там маленький крестик, машинально сделанный мною из восковой свечи во время последнего военного совета. Я вложил этот крестик в уже похолодевшие руки своего вождя» {640} .

Любопытные подробности, связанные с гибелью Корнилова, приводит в своих воспоминаниях участник обороны Екатеринодара Ф.Ф. Крутоголов. По его словам, накануне вечером в штаб красных поступила информация от разведчика В. Иванушкина, проникшего в расположение добровольцев под видом казачьего офицера. Он сообщил, что на следующее утро в помещении фермы должно собраться все добровольческое руководство. Ночью вручную две пушки были выкачены на передний край боевых позиций и замаскированы. Огонь одной из них и поразил намеченную цель {641} . По данным другого источника, тоже исходящего со стороны красных, обстрел фермы был произведен целенаправленно после того, как о месте пребывания Корнилова стало известно от перебежчика {642} .

Все это вполне могло быть: и перебежчиков, из числа только что мобилизованных казаков, хватало, и красный лазутчик без труда мог проникнуть в ряды добровольцев, поскольку своего от чужого отличить было почти невозможно. Место же расположения штаба ни для кого в армии не было секретом. Но, в конце концов, это не столь важно. Главное было в другом. В последние дни штурма Екатеринодара Добровольческая армия держалась только благодаря своеобразному гипнозу личности Корнилова. Смерть его грозила подорвать боевой дух добровольцев и привести армию к гибели.

Первоначально добровольческое командование попыталось скрыть происшедшее, но слух об этом быстро просочился, вызвав настоящую панику. Настроение тех часов может проиллюстрировать выдержка из дневника офицера-корниловца: «Разнеслась ужасная весть, что Корнилов убит. Сначала никто не хотел этому верить. Но потом, когда пришло подтверждение, все впали в отчаяние. Если нет с нами Корнилова, то это значит конец, конец всем нам, конец всех наших надежд» {643} . Чувство обреченности и страх, накапливавшиеся с самого начала похода, теперь были готовы вырваться наружу.

Необходимо было немедленно обеспечить преемственность командования. Сделать же это было очень непросто. Нормальная армия в идеале должна представлять собой отлаженный механизм, действующий независимо от того, кто нажимает на рычаги. Но Добровольческая армия создавалась вокруг конкретной личности вождя. Формально заместителем командующего числился генерал Деникин. Однако этот пост был чистой воды синекурой. Свое назначение Деникин получил исключительно потому, что был старшим по прежде занимаемой должности из всех наличных генералов (не считая, разумеется, Алексеева). Сам Корнилов, по словам его адъютанта Хаджиева, относился к Деникину «терпимо», но не более того {644} .

Большую часть похода Деникин провел в обозе, и в армии его мало знали. Среди офицеров, особенно офицеров 1-й бригады (напомним, что она понесла относительно небольшие потери и потому была наиболее боеспособной), настойчиво называлась другая кандидатура - генерал Марков {645} . Это очень показательно. В старой армии сама мысль о выборности командования была абсолютно невозможной. Но Добровольческая армия и не была слепком с армии царской России. Хотя генетически она была связана с прошлым куда теснее, чем создававшаяся в это же время Красная армия, но и как и та несла в себе черты революционной эпохи.

В этой ситуации Деникин счел необходимым заручиться поддержкой Алексеева. Сообщая ему о смерти Корнилова (Алексеев ночевал в Елизаветинской), Деникин сознательно придал этой записке форму рапорта:

Доношу, что в 7 часов 20 минут в помещении штаба снарядом был смертельно ранен генерал Корнилов, скончавшийся через 10 минут. Я вступил во временное командование войсками Добровольческой армии.

Генерал-лейтенант Деникин {646} .

Было решено, что назначение Деникина на должность командующего будет оформлено приказом Алексеева. Правда, встал вопрос, как тому подписываться, ведь Алексеев формально не занимал в армии никаких постов. Решил проблему Романовский:

Пишите «генерал от инфантерии»… и больше ничего. Армия знает, кто такой генерал Алексеев {647} .

Этот приказ стал своеобразной эпитафией Корнилову:

Неприятельским снарядом, попавшим в штаб армии, в 7 ч. 30 м. 31 сего марта убит генерал Корнилов.

Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести ее позора.

Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он служению Родине.

Бегство из неприятельского плена, августовское выступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею известны всем нам.

Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабнет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем свою лепту на алтарь Отечества.

Вечная память Лавру Георгиевичу Корнилову - нашему незабвенному вождю и лучшему гражданину Родины. Мир праху его!

В командование армией вступить генералу Деникину {648} .

Новый командующий немедленно собрал генералов на военный совет. Расположились в роще, под прикрытием деревьев, прямо на бурках, брошенных на землю. Никто не хотел в этом признаваться, но все чувствовали некоторое облегчение. Теперь, когда Корнилова не стало, можно было вслух говорить о том, что про себя думал каждый. Точнее всего эту мысль высказал Алексеев: «Если бы Екатеринодар был бы взят, удержать его с 300 пехотинцами и 1000 истомленной конницы не удалось бы. Правда, благодаря успеху к нам подходили бы казаки, но ведь это было бы не войско, это было бы ополчение ниже критики» {649} . Единодушно было решено начать отступление.

Днем в Елизаветинскую привезли тела Корнилова и Неженцева. На церковной площади в одном из домиков в маленькой комнатке было положено тело покойного. Окна были закрыты. Было полутемно. Вокруг гроба были свечи и цветы. В ногах читали псалтырь. «Корнилов лежал на столе, головой к висевшей иконе. На лице его было видно несколько ссадин и царапин. Выражение лица его было спокойно, он точно отдыхал крепким сном после тяжелой бесконечной работы. Оно не было подвергнуто мучениям перед смертью, только глубокая морщина на лбу показывала то, что он думал “крепкую думу”, так с этой думой и ушел от жизни» {650} .

Вечером в станичной церкви состоялось отпевание. Н.Н. Львов вспоминал: «Раздались звуки военных труб, торжественные звуки похоронного марша. Медный трубный гул сливался с колокольным звоном в тихом вечернем воздухе. Он возвещал в глухой казачьей станице о том героическом и роковом, что совершилось в это утро на берегу Кубани.

Я видел генерала Корнилова в гробу, в серой тужурке, с генеральскими золотыми погонами. Первые весенние цветы были рассыпаны на черном покрывале и внутри гроба. Огоньки восковых свечей тускло освещали лицо мертвенно спокойное. Я глядел на черты лица типично киргизского, всегда полного жизненной энергии и напряжения и не узнавал его в мертвенном облике, неподвижно лежавшем в гробу. Точно это не был генерал Корнилов.

Отошла служба, офицеры вынесли гроб, а все казалось, что Корнилов не здесь, в этом гробу, а там, под Екатеринодаром, откуда доносился рев орудийных выстрелов все еще не затихавшего боя» {651} .

Участники панихиды не стали задерживаться долго. Нужно было побыстрее закончить сборы. Ночью армия снова уходила в никуда.