Я хочу чтоб к штыку приравняли перо. «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо. Чтоб к штыку приравняли перо (СИ)
Я Хочу, чтоб к штыку приравняли перо
Из стихотворения «Домой!» (1926) Владимира Владимировича Маяковского (1893-1930).
Иносказательно:
о социальной роли поэзии, литературы вообще.
Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. - М.: «Локид-Пресс» . Вадим Серов . 2003 .
- Я хотел бы жить и умереть в Париже
- Я царь или не царь?
ЧТОБ Толковый словарь Ушакова
ЧТОБ - и ЧТОБЫ [што], союз. 1. Присоединяет придаточное предложение цели к главному предложению, а также вводит конструкцию с инф., выражающим цель действия. «Лежит на нем камень тяжелый, чтоб встать он из гроба не мог.» Лермонтов. «Я пригласил вас,… … Толковый словарь Ушакова
чтоб - и чтобы, союз и частица. 1. союз цели. Присоединяет обороты с неопределенной формой глагола, имеющие значение цели. Осетин извозчик неутомимо погонял лошадей, чтобы успеть до ночи взобраться на Койшаурскую Гору. Лермонтов, Бэла. Чтобы придать… … Малый академический словарь
хоте́ть - хочу, хочешь, хочет, хотим, хотите, хотят; несов. 1. Испытывать желание, охоту, ощущать потребность, необходимость в чем л. Хотеть пить. Хотеть есть. □ [Мефистофель:] Желал ты славы и добился, Хотел влюбиться и влюбился. Пушкин, Сцена из Фауста.… … Малый академический словарь
СТАЛИН - (псевдоним Иосифа Виссарионовича Джугашвили (1879 1953); один из руководящих деятелей КПСС, Советсткого государства; см. тж ДЖУГАШВИЛИ) От гуда / дрожит / взбудораженный Смольный. / В патронных лентах / внизу пулеметчики. / Вас / вызывает /… … Собственное имя в русской поэзии XX века: словарь личных имён
приравня́ть - яю, яешь; прич. страд. прош. приравненный, нен, а, о; сов., перех., к кому чему (несов. приравнивать1). Поставить в один ряд с кем, чем л., уподобить, сделать равным кому, чему л. Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо. Маяковский, Домой! Отвага… … Малый академический словарь
сложное предложение - Предложение, состоящее из двух или нескольких частей, по форме однотипных с простыми предложениями, но образующее единое смысловое, конструктивное и интонационное целое. Единство и цельность сложного предложения создаются для отдельных его типов… … Словарь лингвистических терминов Российский гуманитарный энциклопедический словарь
Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо? October 3rd, 2009
По-гречески "стилос" (στύλος) означает "столб, колонна". Приблизительно в этом значении в русском языке прижилось другое древнегреческое слово, "стела", (στήλη). Стела - тоже колонна, но с украшениями и надписями.
"Стилосом" в древней Греции называли также и инструмент для письма. Представлял он собой небольшую палочку. (Палочка - цилиндрик, немного похожий на столб. Отсюда и сходство названий). Один конец стилоса был заострен, а другой - сплющен. Стилосом писали на дощечках покрытых воском. Светлый воск покрывал темную дощечку, и если его царапали острым концом стилоса, оставался хорошо видимый след. Написанное было легко стереть. Для этого следовало только пригладить воск сплющенным, как лопаточка, другим концом стилоса. На таких дощечках дети в школах учились письму, а взрослые хранили какие-нибудь не очень важные заметки на память: текущие расходы, мелкие долги, записки к родным и членам семьи. Иногда стилосом пользовались ораторы, записывая на вощенных дощечках если не все содержание своей речи, то хотя бы тезисы.
И нехитрый этот инструмент для письма, и даже его название у древних греков переняли древние римляне. В Риме вообще считали греков самыми большими специалистами в области культуры. И, кстати, не комплексовали по этому поводу. У каждого народа - своя стезя, вполне разумно считали римляне. Кто-то делает красивые статуи, кто-то рассказывает удивительные истории, кто-то лучше нас выращивает хлеб и виноград. Но кому-то ведь надо всеми этими умельцами повелевать! Тоже очень важное дело. Сомнений по поводу того, кто самый лучший в мире администратор, у римлян не было. У других народов, впрочем, тоже.
Греки, рабы или свободные, нанятые за плату, были в древнем Риме учителями. Поэтому почти все римляне сносно говорили по-гречески и хорошо знали греческих писателей и философов. Даже пантеон своих богов они скопировали с пантеона богов древнегреческих. Да и слов, заимствованных у греков, в латинском языке было предостаточно. Настолько, что римляне ввели в свой алфавит буквы, которые применяли только для транскрипции греческих слов: V, X, Y, Z. Буква Y даже называется "и-грек" ("греческое и"). Слово "стилус" по-латыни писалось именно с "игреком": stylus. Ведь римляне позаимствовали это слово у культурных греков вместе с соответствующим инструментом для письма.
А уж от римлян перешло оно (вместе с латинскими буквами) в европейские языки. В средние века стилусом по-прежнему пользовались в учебных заведениях. О тех же, кто мог грамотно и красиво изложить на письме свои мысли, стали говорить, что у них хороший, красивый, стилус. Так в европейские языки (и в русский, в том числе) вошло слово "стиль". А свой рабочий инструмент многие писатели стали высокопарно именовать "стило". И даже вставляли это красивое слово в стихотворения, притворяясь "кустарями без мотора" и требуя скидки с подоходного налога:
А если вам кажется, что всего делов — это пользоваться чужими словесами, то вот вам, товарищи, мое стило, и можете писать сами! (В.Маяковский. Разговор с фининспектором о поэзии)
Но вернемся в средневековую Европу. В то время, как древний стилус продолжал трудиться на ниве образования, на большую дорогу в самом неприятном смысле этого слова вышел его однофамилец. Ну, почти однофамилец: стилет.
Первоначально это был специальный нож, который мирные крестьяне или горожане использовали для того, чтобы быстро и аккуратно прикончить свинью. Стилет был тонкий, длинный с очень острым колющим концом. Опытный мясник одним ловким ударом вгонял его в сердце хрюшки, так что та даже взвизгнуть не успевала.
Стилет довольно скоро стал любимым оружием ночных грабителей и наемных убийц, в первую очередь, в Италии. Тонкий кинжал легко было спрятать в голенище сапога или в складках плаща. В складках женского платья тоже. Стилет часто оказывался лучшим и единственным защитником средневековой женщины.
Оружие это было убийственное и безжалостное. От удара в сердце или в печень жертва умирала почти мгновенно и беззвучно. Даже рыцарские доспехи не спасали. Тонкое лезвие легко проходило в стыки между металлическими пластинками панцыря и жалило в печень.
А название свое стилет получил потому что был похож на стилус. Такой же заостренный с одной стороны и тупой с другой, там где находится рукоять. "Stiletto" - по-итальянски "маленький стилус". П ерышко, с позволения сказать. Теперь понятно, из каких мрачных далей происходит бандитское наименование ножа, "перо" и угроза "я тебя распишу, как Бог черепаху"?
Стилетом пользовались не только бандиты. Каждый благородный рыцарь кроме меча имел его в качестве второго оружия. Применялся стилет для самозащиты, поскольку давал преимущество спешенному воину перед рыцарем на коне. Снизу, защищаясь, уколоть противника проще. Было у стилета и еще одно назначение: одним ударом добить поверженного врага или прекратить мучение тяжело раненного соратника. Поэтому стилет называли еще "кинжалом милосердия" (по-французски "misericorde ") Впрочем, благородное название не придало стилету благородства.
А стилус, казалось бы давно ставший музейным экспонатом, вдруг возродился с появлением карманных компьютеров и электронных книг. Ни клавиатуры, ни мышки у этих устройств нет, зато они снабжены чувствительным экраном. В комплект входит и стилус, тонкая заостренная палочка. Касаясь стилусом экрана можно вводить в карманный компьютер информацию. Одно из самых удобных свойств "налодонников" - возможность "рукописного" ввода букв и цифр. Значки, которые для этого надо "писать" в определенной части экрана, не сложны. Их можно легко выучить, после чего ввести информацию в карманный компьютер становится так же легко, как написать записку.
Полезные ссылки:
Жизнь человеческая похожа на борхесианский «сад затерянных тропок». Время от времени на нашем пути возникают перекрёстки, ответвления, разделения. Нам предоставляется ВЫБОР. И дальнейшая наша жизнь определяется сделанным нами (нами ли?) выбором. Но как распознать ПРАВИЛЬНЫЙ выбор? И что такое ПРАВИЛЬНЫЙ выбор? Кто ответит на эти вопросы?
Ниже следует несколько рассказов, сюжетно объединённых наличием одного и того же персонажа. Различие однако состоит в том, что герой этих рассказов, попадая на перекрёсток, выбирает разные пути, которые и определяют развитие его жизни.
Следует отметить, что автор совершенно нейтрально относится к решениям, принимаемым его героем. Он не одобряет и не порицает предпринимаемые им шаги. Также отсутствует этическая или моральная (счастливая — несчастливая) оценка жизни. Желательно чтобы и читатель отрешился, насколько можно, от оценочных категорий и принял описываемые жизненные истории как таковые.
Задачей автора было нащупать и показать связь между прошлым, настоящим и будущим в судьбе героя. Для проявления этой связи автор сознательно отрешился от всевозможных литературных реминисценций и всяческих сюжетных украшательств.
«Я хочу чтоб к штыку приравняли перо»
Способность и привязанность Бориса к гуманитарным дисциплинам проявилась рано. Уже в восьмом классе его сочинения на «свободную тему» заслуживали высших баллов и зачитывались вслух. Его раскованная и правильная русская речь вызывала благосклонность преподавателей литературы и истории, с одной стороны и завидные взгляды и насмешки его соучеников, с другой.
Возможно причиной явилась его ранняя любовь и привычка к чтению. Возможно часто встречающаяся у евреев способность к усвоению русской речи. Способность, неблагопрятно выделяющая их по сравнению с коренным населением.
Во всяком случае, когда в их маленькую провинциальную школу приехал представитель областного отдела народного образования (ОБЛОНО) и посетил показательный урок в 10 классе, именно на Бориса пал выбор Зои Алексеевны — директрисы и преподавательницы литературы — прочесть «Советский паспорт». Напряжённый, он вышел перед классом и с пафосом прочёл: «Я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза...». Тут, по выражению язвительной соученицы Вики Комаровой, «голос его отрочески зазвенел» и наступила тишина, взорванная аплодисментами. А потом представитель вызвал его в учительскую, пожал руку, поздравил и рекомендовал выбрать литературную или гуманитарную карьеру.
Чем ближе подступали экзамены на аттестат зрелости, тем более Борис проникался этой идеей. Родители не были в восторге. Они предпочитали, как они выражались, нечто более «солидное» и «практическое». Отец говорил о физике, о химии, мать мечтала о карьере врача. Борис колебался, но пока держался стойко: «хочу заниматся литературой и всё!».
Пошли на крайние меры. Среди дальней родни числился некий Роман Абрамович, средней руки журналист. Был он родом из Польши, знал «идиш» и пописывал изредка в польских еврейских газетах. Время от времени публиковался и в местной прессе.
И вот с этим Роман Абрамовичем родственики и свели Бориса, для так называемого «профессионального» разговора. Борису Роман Абрамович не понравился. Был он какой-то скользкий, от прямых вопросов уклонялся, о журналистике говорил цинично и в целом рекомендовал Борису держаться подальше от дисциплин связанных с идеологией.
Однако будучи правоверным комсомольцем и рассматривая жизнь с этих позиций, Борис отбросил чуждые рекомендации Роман Абрамовича и «обывательские» советы родителей и сделал, первый в своей жизни
, самостоятельный выбор — подал бумаги на историко-филологический.
Легко сдал вступительные экзамены и... началась весёлая студенческая пора. Лекции, семинары, студенческие пирушки, девочки, поездки в подшефные колхозы, общественные дела. Всё это заполняло дни и недели, некогда было оглянуться. Однако, примерно с курса третьего, стал Борис задумываться о жизни. Мало заметное течение стало постепенно относить его к определённому кругу. Участников этого круга тогда презрительно называли «стилягами». Они отличались определённой начитанностью (Хэмингуэй, Ремарк), любили Есенина, Вертинского и Лещенко, относились критически к преподавателям кафедры марксизма-ленинизма, называя их, между собой «колунами». Всё это не способствовало обретению внутренней цельности и вносило разлад между аудиторными лекциями и внеаудиторными разговорами.
И тут произошла встреча, надолго определившая будущее Бориса. Как-то на перемене к нему подошла Тося, факультетская секретарша, и таинственно округляя глаза и понизив голос, сообщила, что с Борисом хочет побеседовать кто-то и ему надо немедленно зайти в деканат. Зайдя в деканат, он увидел хорошо одетого, средних лет, улыбчивого мужчину, уверенно сидящего в кресле декана.
— Новый декан, что-ли, — подумал Борис. Но это был не декан.
— Я из комитета государственной безопасности, — широко улыбаясь произнёс незнакомец, — зови меня, ну скажем, Андрей Николаевич.
И далее, в течении часа, последовала беседа, из которой Борис узнал, что органы уже давно интересуются и наблюдают за его поведением и за его дружескими контактами. И надо прямо сказать, что они огорчены. Очень, очень огорчены! И их огорчение происходит от того, что Борис слепо и бездумно губит свою столь многообещающую карьеру.
Он, Андрей Николаевич, тоже любит читать Хэмингуэя и с удовольствием слушает Вертинского, но всё это в нерабочее, только в нерабочее время! А в рабочее время и мы — чекисты и вы — журналисты должны укреплять идеологическое единство нашего народа. Последовательно... неуклонно... бороться... искоренять... принципиально...
Много подобных фраз пришлось выслушать Борису, но главное пришло в конце.
— Так вот, Боря, — отечески произнёс Андрей Николаевич, — будем работать вместе. Ты нам будешь помогать, мы — тебе. Лады?!
Борис смотрел в серые, неулыбчивые глаза «Андрей Николаевича», слушал его мягкий баритон... Почему-то было ужасно жалко себя, своей сломанной юности, своей несостоявшейся будущности. А почему это не состоявшейся? Вот оно — будущее, сидит на расстоянии трех метров. Стоит только руку протянуть. И кто сможет упрекнуть Бориса? Кто и что ему давал бесплатно, за просто так? И сейчас выбросить, с таким трудом достигнутое, свинье под хвост?! Нет и нет! Он не отдаст так просто всё, к чему с таким трудом продирался все эти годы.
Так Борис Малкин сделал второй в своей жизни сознательный выбор
. Нет, он не отошёл от своих диссидентских друзей и не примкнул к комсомольским активистам, а остался где-то между. Его принимали и в той и в другой кампании. И тут и там он был как бы между своими. Только неясно было где же, по-настоящему, были свои?
Закончив университет и получив, неожиданно для всех, лучшее возможное распределение — в местную областную газету, Борис не выглядел счастливым. Вместо того, чтоб вступить в реальную жизнь с определёнными установками, он, за пять лет обучения в ВУЗе, не только растерял свою школьную идеологическую девственность, но и не приобрёл вместо нее ясную жизненную позицию. Он стал относиться к своей профессии, да и к жизни вообще, так как когда-то говорил о ней Роман Абрамович — цинично, с кривой полу-улыбкой.
Женившись, не по любви, на племяннице ответственного секретаря редакции, Борис (теперь уже Борис Ильич) стал делать доступную для советского еврея карьеру. Карьеру эту надо было делать не брезгая ничем. И Борис не брезговал. Николай Иванович, начальник отдела, быстро почувствовал готовность Бориса делать что угодно и продавать своё перо за любые ощутимые блага. И они, эти блага, не преминули прийти.
Улучшенная квартира в центре, автомашина цвета морской волны, японская стереоустановка и, наконец, мечта всех журналистов их газеты: поездки за границу, в капстраны.
Один за другим проходили годы. Борис Ильич постарел, полысел, обзавёлся животиком, одышкой и больной печенью. Давно ушли в прошлое шумные друзья молодости, ночные споры, самиздат. И вместо этого пришло: «Что скажет Николай Иванович? И как отзовётся главный редактор?» Привычно, сыто и скучно проходила жизнь. Начал разменивать он уже шестой десяток, когда подули новые ветры.
Вначале появились и стали входить в употребление какие-то новые странные слова: ускорение... развитие в общепринятых мировых рамках, западная модель, многопартийная демократия. Самое странное заключалось в том, что слова эти произносились не «голосами» и истеричными диссидентами, а руководителями самого крупного ранга. И никто никого не сажал, никто никому не закрывал рот. «Указания бы, указания! Только нету его — указания». Потом появились и новые люди, как будто овладевшие этим словарём. Были они молоды, лет эдак под тридцать, очень самоуверены и всезнающи, более-менее владели английским и иронически улыбались, слушая Бориса Ильича.
Борис Ильич заметался. Все привычные ориентиры, все, с таким трудом, сложившиеся отношения пошли прахом. В газете стало нечего делать. Привычно написанные статьи никто не читал, а новым оборотам и новым мыслям Борис Ильич научиться уже не мог. Давно ушла в прошлое его способность быстро усваивать всё новое.
Пришло время задуматься не только о своей специальности, но и о своей национальности. Правда, о своём еврействе он не забывал никогда — среда не давала забыть. Он привык к тому, что на редакционных пьянках, Сапрыкин обязательно выдавал анекдот «про Абрамчика» и все посмеивались, искоса поглядывая на Бориса. Он и сам смеялся, уж очень метко иммитировал Сапрыкин местечковый акцент. Он привык к тому, что на редакционных летучках написание статей, громящих агрессивный Израиль, поручалось именно ему. Короче говоря, он относился к так называемым «придворным евреям» и носил своё еврейство как горб: мешает немного и не красит, но жить можно. И это был его молчаливый контракт с властью. Но пришли иные времена и власть закачалась и стало ей не до Бориса Ильича.
С другой стороны, оказалось, что есть в русском народе круги, которым существование Бориса Ильича и ему подобным не безразлично. И если раньше эти круги помалкивали, то при наступившей относительной свободе слова, они заговорили достаточно громко. Лозунги «Россия для русских!» и «Евреи убирайтесь в свой Израиль!» отличались от анекдотов Сапрыкина прямотой и конкретностью.
И хотя не испытывал Борис Ильич никакой тяги к крошечному государству на Ближнем Востоке и никак себя с ним не идентифицировал, пришлось ему, в страхе перед наступающими в России событиями, начать паковать чемоданы. Уехать из страны было в это время уже не сложно. Еврейское Агенство (Сохнут) достаточно оперативно снабдило их билетами, визами и проездными документами. И уже вскоре громадный “Boeing 707” за четыре часа перенес их из привычного мира в аэропорт имени Бен-Гуриона, Тель-Авив. Там, за полчаса, замученный и равнодушный чиновник быстро завершил все формальности, выдал небольшую сумму денег на первоустройство, а говорящий на непонятном языке лихой шофёр отвёз их в город Хадеру, сгрузив жалких четыре чемодана у района мобильных, сборных домов.
Шофёр умчался и они остались одни наедине с молчанием пустыни. Никто их не встречал, пыльные пальмы покачивали мохнатыми вершинами, издалека доносилась заунывная восточная мелодия и липкий пот заливал глаза. Постояв, они поплелись к ближайшему домику и осторожно постучали. Не получив ответа и приоткрыв дверь, они увидели, что домик пуст. Ещё несколько домиков оказались незанятыми. Наконец им повезло и на стук на крыльцо вылез заспанный небритый мужчина кавказской внешности. «Вай-вай-вай! Ещё дюраков прывезли! Пажалуста на историческу родыну! Мэна завут Гоги, а тэба?» — мрачно обратился он к Борису Ильичу. Бориса передёрнуло, но делать было нечего, Гоги оказался первым принявшим в них участие.
Постепенно перспективы становились яснее и мрачнее. Материальная поддержка будет продолжаться шесть месяцев. За это время иммигрант должен настолько овладеть ивритом, чтобы быть способным выполнять хотя бы простую работу. Однако возраст Бориса Ильича (60 лет) делал мало вероятным, что он сможет настолько изучить иврит, чтобы претендовать хотя бы на должность кассира в супермаркете. И это в условиях, когда тысячи более молодых и более энергичных обивают пороги контор, магазинов и гостиниц. Но повезло. Через знакомых, полузнакомых и совсем незнакомых удалось выяснить, что городским властям требуются подметальщики улиц. Город обеспечивает спецодеждой и инструментом. Знание языка не обязательно.
Когда Борис Ильич, бывший собкор крупной областной газеты, бывший член лекторской группы обкома и пр. и пр., одетый в синию профодежду и вооружённый метлой и совком, выходил на улицу, всё в нем играло и пело. Куда-то далеко ушло и растворилось прошлое, стали неважными амбиции и профессиональная суетня. Не спеша, помахивая метлой и наполняя мусорные ящики, Борис Ильич думал о том, как после четырёх, закончив смену, он встретится со своим другом Гоги, они зайдут к Моне в пивную и там за пивом «Маккаби» будет Гоги рассказывать ему, как хорошо он жил в Сухуми.
Эпоха, в которую жил Маяковский, была временем огромных потрясений в жизни страны, и поэт такого масштаба, несомненно, не мог стоять в стороне от происходящего. Активная общественная позиция Маяковского выразилась прежде всего в его творческой деятельности: он пишет киносценарии для нового советского кино, много печатается в газетах, ездит с публичными выступлениями по городам страны, работает в РОСТА, создавая особого рода плакаты, так называемые «окна». Подобного рода работа мало отвечает на первый взгляд представлениям о возвышенном характере и высоком предназначении искусства. Для нескольких поколений русских поэтов лозунгом были строки Пушкина:
Восстань, пророк, и вождь, и внемли, Исполнись волею моей, И обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей.
В сравнении с этими строками все плакаты Маяковского, его памфлеты должны показаться недостойными высокого звания поэта.
Скорее всего мысль об этом и заставила Маяковского вновь и вновь обращаться к теме назначения поэзии и ее роли в жизни общества. «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче», «Разговор с фининспектором о поэзии», «Домой», поэма «Во весь голос» - вот произведения, в которых поэт наиболее ярко раскрывает свое творческое кредо: «Нам слово нужно для жизни».
«Необычайное приключение…» - не просто образец лирической шутки, но серьезное размышление о том, чем должен быть поэт, и не только в данную конкретную эпоху, но и во все времена. Поэзия и солнечный свет представляются герою явлениями одного плана, их задача - борьба с тьмой, с отжившим «хламом» эпохи. Стихи и лучи солнца уподобляются оружию, которое рушит враждебную свету стену мрака:
Стена теней, ночей тюрьма под солнц двустволкой пала. В конце стихотворения Маяковский провозглашает лозунг свой и солнца: Светить всегда, светить везде, до дней последних донца, светить и никаких гвоздей! Вот лозунг мой и солнца!
Стихотворение «Домой» еще раз подтверждает авторское отношение к поэзии как к оружию народа в борьбе за строительство новой жизни. Поэт должен чувствовать себя заводом, вырабатывающим человеческое счастье; к нему должны предъявляться те же требования, что и к прочим:
Я хочу, чтоб в дебатах мне давая потел Госплан, задания на год.
«Работа стихов» не менее важна, чем производство чугуна и стали, и поэтому автор считает, что труд поэта не отличается от работы в поле или у станка по степени своей нужности. Развитие этой мысли находим в стихотворении «Разговор с фининспектором». В шутливо-иронической форме Маяковский убеждает читателя в том, что поэзия является общественным трудом и поэт - полноправный строитель социализма.
Автор говорит о специфической сложности поэтического процесса, оспаривая позицию людей, подобных фининспектору, числящих поэта не нужным никому. Используя понятия, далекие от литературы, Маяковский заостряет свои мысли о поэзии, о ее месте в жизни общества. Он сравнивает стихи с динамитом, взрывающим города.
Поэт у Маяковского одновременно и предводитель народа, и слуга его. Он должен быть впереди и оставаться в гуще народной. Для него невозможно существование вне народа. Поэзия, которая предстает как «и ласка, и лозунг, и штык, и кнут»,- эта поэзия является оружием пролетариата, остающаяся на века.
Программным по отношению к данной теме можно назвать вступление к поэме «Во весь голос». Лирический герой негодующе отзывается о тех, кто строчит романсы в страшное для страны время:
Неважная честь, чтоб из этаких роз мои изваяния высились по скверам, где харкает туберкулез. В поэме стихи вновь сравниваются с оружием. Они должны предстать глазам потомков: Я к вам приду в коммунистическое далеко не так, как песенно-есененный провитязь. Мой стих дойдет через хребты веков и через головы поэтов и правительств.
Влияние на культуру
По словам профессора Л.Пичурина, популярность песни помогла искоренить неправильное (с ударением на первый слог) произношение слова «молодёжь», весьма распространённое в те годы - ведь с таким ударением спеть строки
«Песню дружбы запевает молодёжь,
Молодежь, молодёжь», -довольно трудно.
Строчка «Эту песню не задушишь, не убьёшь» стала крылатым выражением. В полной литературных и музыкальных аллюзий поэме И. Бродского «Представление» эта строка предстаёт усечённой и абсурдно-зловеще переосмысленной:
«Что попишешь? Молодёжь.
Не задушишь, не убьёшь».
Российская панк-рок-группа «Тараканы! » записала ремейк песни, который вышел на альбоме «Улица Свободы ». Третий куплет оригинального текста при этом отсутствовал.
Есть также «Гимн демократической молодёжи» (укр. «Гімн демократичної молоді») - роман известного украинского писателя Сергея Жадана , а также поставленный по этому произведению спектакль киевского драматического театра им. Ивана Франка .
Гимн демократической молодежи
Музыка: А. Новиков Слова: Л. Ошанин
Дети разных народов,
Мы мечтою о мире живем.
В эти грозные годы
Мы за счастье бороться идем.
В разных землях и странах,
На морях-океанах
Каждый кто молод,
Дайте нам руки,
В наши ряды, друзья!
Припев
Песню дружбы запевает молодежь,
Молодёжь, молодёжь.
Не убьёшь! Не убьёшь!
Нам, молодым,
Вторит песней той
Весь шар земной!
Эту песню не задушишь, не убьёшь!
Не убьёшь! Не убьёшь!
Помним грохот металла
И друзей боевых имена.
Кровью праведной, алой
Наша дружба навек скреплена.
Всех, кто честен душою,
Мы зовем за собою.
Счастье народов,
Светлое завтра
В наших руках, друзья!
Припев
Молодыми сердцами
Повторяем мы клятвы слова.
Поднимаем мы знамя
За священные наши права
Снова черные силы
Роют миру могилы, -
Каждый, кто честен,
Встань с нами вместе
Против огня войны!
Припев
Песню дружбы запевает молодёжь,
Молодёжь, молодёжь.
Эту песню не задушишь, не убьёшь!
Не убьёшь! Не убьёшь!
Нам, молодым,
Вторит песней той
Весь шар земной!
Эту песню не задушишь, не убьёшь!
Не убьёшь! Не убьёшь!
О создателях «Гимна…»
Композитор
-«Первым обратился к теме борьбы за мир Анатолий Григорьевич Новиков … Именно он стал создателем этой разновидности песенного искусства. Написанный им «Гимн демократической молодежи» на конкурсе песни Всемирного фестиваля молодежи в Праге (1947 г.) — получил первую премию. Два года спустя Всемирная федерация демократической молодежи объявила это произведение официальным гимном демократической молодежи мира.
Как родилась песня? Композитор прочитал в газете сообщение о том, что в Греции расстреляли студентов Афинского университета, отказавшихся пойти в монархическую армию по призыву. Вместе с поэтом Л. Ошаниным композитор создал песню протеста. Она пронизана настроением тревоги, настороженности, но вместе с тем это призыв и клятва. В музыке «Гимна демократической молодежи» сплавлены различные песенные пласты.
Это, прежде всего, мелодии французской революции, что подчеркивается сочетанием марша и танца. Так, в интонационный строй произведения врывается дух французской «Карманьолы». В песне ощущается также атмосфера мелодий русской революции. В ритмической упругости «Гимна» по-своему претворены традиции «Марсельезы» и «Интернационала». На базе этих интонаций А. Новикову удалось создать сочинение глубоко современное, самобытное».
Из Википедии — Анатолий Григорьевич Новиков (18 (30) октября , Скопин - 24 сентября , Москва) - советский российский композитор, хоровой дирижёр, педагог. Народный артист СССР (). Герой Социалистического Труда (). Лауреат двух Сталинских премий второй степени ( , ). Был членом КПСС с 1952 года.
Первоначальное музыкальное образование получил в Рязанской учительской семинарии (1912-1916) и Московской народной консерватории (1916-1917) (ученик В. Н. Пасхалова , А. А. Крейна). В 1918-1920 годах - дирижёр хора при Отделе народного образования города Скопин. В 1921-1924 годах - преподаватель музыки сельскохозяйственного техникума в городе Битца Московской области . В 1924-1926 годах - руководитель художественной самодеятельности в клубе ВВА имени М. В. Фрунзе в Москве.
В 1920-1930-х годах руководитель самодеятельных хоров, в том числе армейских. В 1926-1928 годах преподаватель теории музыки на вокальных курсах , в 1929-1932 годах - . В 1928-1938 годах инструктор по красноармейской самодеятельности ЦДКА , Московских артиллерийских курсов, Политуправления МВО .В 1930-1951 годах художественный руководитель ансамблей песни ВЦСПС , ВР и др.
Автор более 600 песен на слова различных авторов, в том числе «Смуглянка » (1940), «Дороги» (1946), «Россия» (1946), «Гимн демократической молодёжи мира » (1947), а также музыкальных комедий («Василий Тёркин», 1971 и др.).
Пошли слухи, что под биографию писателя «копают», друзья посоветовали ему уехать из Москвы. В 1932-1935 годах находился в тундре на строительстве города Хибиногорска : работал на Хибиногорской апатитовой фабрике , затем директором клуба горняков, а после разъездным корреспондентом газеты «Кировский рабочий ». Однако дворянское происхождение не давало спокойно жить и здесь - после доноса завистников Ошанина изгнали из комсомола и уволили из газеты.
Лев Иванович вернулся в столицу, где в 1936 году поступил в . Женился на литераторе Елене Успенской - внучке писателя
