Фанфик. Пять раз, когда Арамис признался Атосу в любви (и один раз, когда Атос высказал свои чувства)

Когда-то со мной поделились намёком на тему. Она заинтересовала и появился нижеследующий текст. Он будет интересен только фанатам мушкетёрской темы. Так же прошу тех самых фанатов не бить ногами по голове за обязательные отклонения от историческо-литературных реалий. Я не читал ни «Двадцать лет спустя», ни «Бражелона». Уж извините. И в данной миниатюре меня интересовало совсем другое.

Всё описанное родилось из пары картинок-образов и нескольких ключевых фраз, возникших после разговора.

Если поведение персонажей совсем уж не совпадает с вашими представлениями и не соответствует их характеристикам, то просто замените имена на любые другие. И появится рассказ, непривязанный ни к каким литературным источникам.

Сцена изображает встречу Атоса и Арамиса после гибели Портоса.

Ночь только начиналась.

В небольшой комнате при свете свечей двое мужчин что-то обсуждали возле стола, уставленного бутылками и тарелками с нехитрой едой.

Больше говорил стоявший слева, так и не снявший дорожный плащ: уже сильно постаревший, но не утративший былой благородной красоты, одетый в тёмно-зелёный камзол. Второй мужчина сидел за столом, закрыв лицо ладонями:

Портос... бедный Портос!.. Он погиб... Погиб из-за меня. Я не смог спасти его...

Да. Он погиб и я совершенно не собираюсь вас оправдывать.

Но что мне делать? Как я смогу жить с этим грузом дальше, Атос? Ведь мы были друзьями!

Вы подобрали верное слово, Арамис. Именно были. Я всегда считал нашу дружбу выше интересов государства и этого же ждал от моих друзей. Но видимо в этот раз вы посчитали по-другому.

Арамис вскинул голову и отблески свечей заплясали в его влажных глазах:

Атос, это было нужно Франции!

Нет, друг мой... Это было нужно вам. Поэтому он согласился.

Сможете ли вы простить меня? Портос уже не ответит, но вы, Атос! Я всегда уважал вас и дорожил вашим мнением.

Но что может дать моё прощение? Я плохой советчик в таких делах. На мне грехов побольше ваших, Арамис и самый главный я так и заберу с собой в могилу. Кто искупит наши грехи за нас, кто выпишет индульгенцию? Я? Кардинал? Папа? Господь бог? Увы, нет... Ибо бог находится в нашей душе и только мы сами в силах решить - достойны ли деяния наши искупить наши же грехи. Даже если бы мы могли услышать сейчас Портоса, то и он простил бы вас, Арамис. Но сможете ли вы сами себя простить?..

Вдруг Арамису сделалось дурно и целая волна ощущений захватила его. Грудь сдавило камнем, не давая вдохнуть. В глазах потемнело и горло перехватило обжигающим обручем. Во рту пересохло, а на зубах отчётливо заскрипел песок.

Ат... тос... - силился прошептать побелевшими губами Арамис, - Ви... на...

Атос выхватил из корзины новую бутылку (стоявшие на столе давно опустели) и не теряя времени отбил её горлышко шпагой Арамиса, лежавшей рядом. Наполнил бокал и поставил на стол.

Но потянувшись за вином, Арамис опрокинул его. И вино ярко-красным пятном разлилось по белой скатерти.

Кровь!.. Кровь и смерть... - простонал Арамис и в тот же миг наваждение отпустило его. Дыхание и ясность сознания вернулись.

Я вижу, вам стало лучше, друг мой. Мне больше нечего сказать. Я оставляю вас.

И Атос направился к двери, унося с собой шпагу Арамиса.

Атос! - сказал тот совсем уже окрепшим голосом, - Куда, чёрт возьми, вы забираете мою шпагу?

Аббату д"Эрбле не нужна шпага. Прощайте. Хотя... может быть мы ещё встретимся, - произнёс граф де Ла Фер свои последние слова, прежде чем покинуть Арамиса навсегда.

Конечно, встретимся. Мы обязательно все там встретимся... - прошептал Арамис вслед ушедшему другу.

Массивная дверь распахнулась, впустив внутрь холодный осенний ветерок. Тот радостно ворвался в обжитое тепло кудлатым щенком, разбросав на пороге пожелтевшие листья. Но, захлопнувшись с резким и сухим звуком, как выстрел аркебузы, дверь защемила ветру хвост и тот разъярённым голодным волком одним прыжком набросился на горящие свечи, пожирая их пламя...

Тишину ночи нарушала лишь бабочка, бившаяся в стекло и пытавшаяся вырваться наружу. В полной темноте аббат д"Эрбле молча молился. Молился так, как наверное никогда прежде. Молился от светлых чувств, а не потому, что этого требовал сан, долг, вера, религия... Без условностей, ограничений и предписаний. Молился не богу, а себе. В поисках выхода для своей трепещущей, тревожной души, которая, как и эта бабочка, билась в его теле и не находила успокоения.

Ночь только начиналась...

Автор: Маria20092
Бета/Гамма: Lisjonok
Пейринг: Атос/Арамис
Рейтинг: NC-17
Тип: Slash
Жанр: Drama, Romance
Размер: Мини
Отказ: На лавры Дюма не претендую.
Заявка: "Атос/Арамис перед дуэлью с Д"артаньяном. Хотелось бы разговоров и не только:-)"
Предупреждения: В заявке не было указано, какая именно дуэль: то ли подле монастыря Дешо, описываемая в "Трех мушкетерах", то ли заказчиком имелась ввиду дуэль на Королевской площади, отправляющая читателей на страницы романа "Двадцать лет спустя". Поэтому автор действует по своему усмотрению.

В первом часу после полуночи из ворот замка Шенонсо выехали два всадника, закутанные в темные плащи. Непроглядная темнота не позволяла видеть их лиц, только в тусклом и неровном свете, льющимся из окон замка, можно было, по гордому развороту плеч, величественной осанке и поблескивающих драгоценными камнями шпагах, догадаться о высокородном происхождении путников. Неспешным шагом, выехав из ворот замка, они повернули на дорогу к Парижу, рассчитывая на рассвете остановиться в гостинице и отдохнуть.
Что же заставило двух благородных дворян пуститься в путь в столь ранее время? В тот беспокойный век правила Анна Австрийская, и ее любовник, кардинал Мазарини, методично разворовывал казну. В беспокойном Париже росло недовольство, набирала силу Фронда. В тот вечер случилась сильнейшая неприятность для французской короны - из Венсенской тюрьмы сбежал бывший любовник королевы, опаснейший заговорщик и предводитель фрондеров - герцог Франсуа де Бофор, заключенный в замок по приказу Анны Австрийской после покушения на кардинала Франции. "Заговор Высокомерных", как прозвали это событие историки, не удался, и бывший любовник королевы был заключен в Венсенский замок. Отсидев пять лет, летом 1648 года герцогу удалось бежать в замок Шенонсо, который принадлежал Анне Женевьеве де Бурбон-Конде, герцогине де Лонгвиль, сестре Великого Конде, и нынешней любовнице любвеобильного Бофора.
Два путника выехавшие из злополучного Шенонсо, несомненно, принадлежали к сподвижникам беглого герцога. Их имена, шевалье д"Эрбле и граф де Ла Фер, не остались в исторических хрониках, но стали довольно известны в кругах заговорщиков своей беспримерной храбростью и неоценимой помощью в подготовке побега опального герцога. Их путь вел в Париж, где в десять часов вечера начинающегося дня на Королевской площади у них была назначена встреча. В те опасные времена мятежных господ в Париж манили дела нового заговора, военная компания или любовное свидание. Но заговоры больше не предвиделись, дуэли были запрещены, а любовницы у одного из них вообще не было, высокородный граф сильно недолюбливал женский пол, а любовница другого осталась с герцогиней де Лонгвиль, приходясь ей близкой подругой.
Но наших благородных дворян в Париж вела совсем другая цель. Назначенная встреча с двумя близкими друзьями будоражила мысли и чувства, подгоняя двух путников вперед через темный лес. Двое их близких друзей д"Артаньян и дю Валлон, состоявшие не службе Мазарини, были задействованы в погоне за беглецом. Судьба столкнула их на Вандомской проезжей дороге, показав, насколько разошлись их пути за прошедшие двадцать лет.
Заговорщики ехали и молчали, погруженные в тягостные мысли. Слова д"Артаняна сказанные в ту роковую ночь "теперь ни в чем не будет у нас успеха", теперь казались мрачным пророчеством. И приближающаяся с каждым часом, не сулившая ничего хорошего тягостная встреча заставляла, поёживающихся от ночной прохлады путников, все ниже опускать капюшоны своих дорожных плащей. Ночная птица напугала всхрапнувшую лошадь. Очнувшись от мрачных мыслей, аббат д"Эрбле поднял голову и откинул капюшон.
- Светает, можно прибавить шагу коням, - тихонько обратился он к своему мрачному спутнику. Погруженный в свои думы граф коротко кивнул и пустил лошадь в галоп. Ночная темнота не располагала к быстрой езде, а до Парижа было еще довольно далеко, кроме того они рассчитывали остановиться отдохнуть утром в гостинице, а в полдень продолжить путь.
Спустя час занялся красноватый рассвет, окрасив красным цветом траву, деревья, и выехавших из лесу путников. Перед ними простиралось бескрайнее поле, которое они рассчитывали пересечь через несколько часов. Быстрый галоп не боящихся споткнуться в темноте лошадей не располагал к беседе, да и на душе у обоих было не спокойно. Оба дворянина прекрасно знали своих друзей. Они справедливо полагали, что, с щепетильным в вопросах чести д"Артаньяном и с честолюбивым Портосом, баронство которого вероятно зависело от проваленного предприятия, будет довольно трудный разговор. Атос все же надеялся, что двадцатилетняя дружба и природная доброта возьмет вверх, и они все же останутся друзьями. Более мрачный Арамис полагал, что нанесенная обида возьмет вверх и им все же придется обнажить шпаги друг против друга.
Красный ветреный рассвет, окрасив все в кровавые цвета нагнетал мрачные мысли об обещанном свидании, насылал малодушное желание вообще не ходить на тяготившую встречу, очень не хотелось терять старых и верных друзей чья беспримерная отвага, незапятнанная честь и острая шпага не раз спасали жизнь. Д"Эрбле справедливо полагал, что благородный граф де Ла Фер не позволит обратить давнюю дружбу в кровавую войну, но все скорее зависит от щепетильного и горячего д"Артаньяна, чья обида еще не успела сойти. И все - таки, он надеялся, что новой драки не будет. Усталость от двух напряженных суток подготовки и самого побега давала о себе знать. Осанка уже утратила свою непринужденность, ныла поясница - возраст все-таки, хотелось уже сойти с седла, позавтракать и отправиться спать. Судя по показавшемуся из - за горизонта солнцу скоро должна показаться гостиница.
"Протоиерей Андрей" так гласило название постоялого двора, к которому они подъехали в шесть часов утра. Друзья спешились. Арамис пошел расседлывать лошадей, а Атос заказывать комнаты. Дверь в конюшню поддалась не сразу, оказалось, ее подпирал спавший с той стороны мальчишка-конюший. Почувствовавший открывающуюся дверь, слуга мгновенно проснулся и без лишних разговоров позволил провести лошадей в стойло. Арамис оставил лошадей на попечение мальчишки и ушел искать Атоса, который в этот момент договаривался с разбуженным и хмурым хозяином гостиницы. Им достался просторный двухкомнатный номер на втором этаже, из окна которого отлично просматривалась дорога. Атос уже распорядился разбудить кухарок, подать завтрак прямо в их номер и вскипятить воды. Хозяин гостиницы полноватый и добродушный, в общем-то, человек, правда, немного хмурый и недовольный ранним подъемом, сухо кивнул и сказал, что через две четверти часа завтрак будет подан. Пока друзья сбрасывали грязную верхнюю одежду, снимали шпаги, доставали из-за пояса пистолеты, вытаскивали из голенищ сапог острые кинжалы, служанки подали в двух тазах подогретую воду для омовения и наспех сервировали единственный маленький стол. Отбросив лишние церемонии, и вспомнив свою бытность в рядах королевских мушкетеров, Атос и Арамис наскоро ополоснулись, смыв с себя дорожную грязь, и набросились на холодную курицу, горячий омлет и недорогое анжуйское вино.
Утолив первый голод, друзья откинулись на спинки своих кресел и, отсалютовав полным бокалом вина, ласково улыбнулись друг другу.
- Милый друг, позвольте поблагодарить вас за помощь в столь деликатном деле. Без вашего стратегического таланта полководца и верного слуги мы бы вряд - ли завершили благополучно столь опасное дело, - Арамис опустошил свой бокал, - и я так счастлив что вы разделили со мной это милое приключение!
-Да что вы, Арамис, для меня честь помочь принцу крови, к тому же неплохая возможность размяться и вспомнить свои военные будни вместе с Вами, - Атос допил свое вино и поставил бокал на стол. - К тому же, я считаю, что так или иначе такой человек как герцог да Бофор вернет себе королевское расположение, и моя помощь в этом деле однажды может помочь Раулю.
- Вы ведь очень любите его, милый Атос, - хитрый Арамис все надеялся выведать тайну рождения молодого виконта.
Граф поднялся с кресла и подошел к окну.
- Он составляет мое счастье, и я сделаю все, что в моих силах для его благополучия. Как его опекун и отец.
Утреннее солнце, лучиком скользнув по оконной раме, высветило в черных волосах благородного Атоса белые ниточки седины и предательски выдало мелкие усталые морщинки вокруг глаз. Граф поднял руку и потер шею. Скорее всего, у него, так же как и у Арамиса, от усталости и непривычно-долгого пути ныли все мышцы. Но от этого его осанка не утратила своей величественности, плечи не потеряли свой гордый разворот, а походка не стала тяжелее. Охваченный лучами утреннего солнца, в простой белой рубашке с тончайшим кружевом на воротнике, он казался Арамису одним из сонма Архангелов сошедшего со страниц Священного Писания. Непреодолимо хотелось прикасаться к этому божеству, поклоняться и возносить молитвы. Аббат подумал, что, наверное, это от усталости в голову лезут подобные бредни. Голова после напряженных суток и плотного завтрака наотрез отказывалась соображать.
Арамис поднялся с кресла, подошел к Атосу, аккуратно отняв его руку от шеи, медленно, чуть прикасаясь губами, стал целовать тонкие и бледные пальцы. Перейдя на нежные аристократические ладони поцелуи стали более чувственными. Не прекращая ласк, аббат поднял глаза и посмотрел в лицо графа. Прекрасные ясные глаза внимательно наблюдали за его действиями, на бледном величавом лице появился легкий румянец, тонкие губы приоткрылись, пропуская слегка участившееся дыхание. Не найдя неодобрения своих действий, он продолжил поцелуи вверх по руке, лаская сильные узловатые мышцы прямо через гладкую ткань. Скользя губами по тончайшей рубашке, добрался до локтя, легонько прихватил зубами бледную кожу и стал, не спеша, подбираться к плечу, ощущая губами жесткие сильные мышцы.
- Решил вспомнить еще одну хорошую привычку, помимо опасных приключений и частых сражений? - легкая насмешка в величавом голосе, в котором появилась хрипотца.
Ответом послужил довольно чувствительный укус за широкое плечо. Атос резко втянул воздух сквозь стиснутые зубы и опустил руки на талию соратника, вытаскивая из брюк рубашку, стягивая ее через голову и отбрасывая в сторону. Его потемневшие, лихорадочно блестевшие прекрасные глаза, не отрываясь, смотрели в лицо аббата. Длинные тонкие пальцы прошлись по тонкой шее, погладили аккуратные плечи, опустились на бледную кожу груди. По телу бывшего мушкетера прокатилась волна наслаждения, заставив затвердеть темные бусины сосков.
Арамис отстранился от ласковых пальцев, разулся и снял штаны, обнажив длинный и тонкий эрегированный член.
Атос подошел к кровати, разулся и снял рубашку, и замер, восхищенно разглядывая тонкую, почти хрупкую фигуру друга.
Заметив горящий взгляд, который, казалось, невидимыми прикосновениями скользил по груди, животу и останавливался на члене, аббат, осторожно переступая голыми ногами по прохладному деревянному полу, приблизился к старшему другу и замер, не в силах прикоснуться к совершенному телу. Граф поднял руки и большими пальцами приласкал напряженные соски, чередуя сильные надавливания на твердые горошины, с нежными, почти невесомыми поглаживаниями. Удовольствие резко прошило все тело Арамиса, и тонкие губы пропустили легкий стон.
Чуть улыбнувшись, Атос приблизил свое лицо к лицу друга и ласково потерся щекой о его щеку. Осторожно уложил его на кровать лицом вниз, сам уселся сверху на ноги. Аббат тут же обхватил руками подушку и спрятал в ней пылающее лицо, полностью доверяя старшему товарищу и покорно подставляя спину.
Небольшая коробочка ароматного крема для рук, находившаяся в кармане брюк, была немедленно вытащена. Граф расстегнул штаны и освободил из плена тесной одежды крупный багровый член. Тихонько щелкнула открытая крышка. Нанеся быстрыми движениями крем на изнывающий от желания член, он приставил его к входу в тело любовника и легонько толкнулся в него. Мышцы на спине Арамиса немедленно напряглись, теперь все его тело говорило о напряжении и боли, а он все так же лежал, уткнувшись лбом в подушку и сжимая ее крепко стиснутыми пальцами. Граф, не торопясь легонько поглаживал тонкую шею, напряженные плечи, уговаривая расслабиться, раскрыться и впустить его, осторожно увеличивая нажим. И в скором времени напряженные плечи под его руками стали медленно расслабляться, а тугое колечко мышц стало медленно пропускать его все глубже и глубже. Постепенно он вошел до конца и остановился, давая расслабиться и привыкнуть, в то время как тонкие пальцы продолжали ласкать все еще слегка напряженные плечи, поясницу, бедра, одновременно покрывая медленными чувственными поцелуями затылок лежащего под ним любовника. Убедившись, что напряжение полностью ушло, граф сделал аккуратный пробный толчок, и снова мгновенно напрягшееся тело, каждой своей клеточкой кричащее о боле и дискомфорте. И снова завораживающий танец восхитительных пальцев, и неспешные жаркие, почти обжигающие поцелуи на плечах и шее. И через некоторое время расслабленные мышцы, легкий толчок, и снова напрягшиеся мышцы, и легкие завораживающие ласки рук. И так, до тех пор, пока лежащее под ним тело любовника не прекратило взрываться обжигающей болью от каждого движения внутри. Надавил рукой на поясницу, заставив прогнуться, больше подаваясь на встречу, заставляя раскрыться полностью, для него, и глухо застонать в подушку от долгожданного нестерпимого удовольствия.
Проникновение перестало быть нежным и осторожным, превратившись в резкое, почти властное, каждый раз с силой задевающее восхитительную точку, дарящую острое наслаждение.
Прогнувшись в пояснице, Арамис помогал любовнику проникнуть глубже, встречая его толчки, член терся о покрывало, напрочь отключая сознание, оставляя дикое, почти животное желание получить больше, глубже, дальше, сильнее. Уже почти не сдерживаемые стоны вырывались из груди обоих любовников, рассказывая о сильнейшей степени возбуждения обоих. Острейшее наслаждение поднялось с глубин тела аббата, молнией пронзая его между бедер, дико мечась по каждой мышце, вырываясь из члена, пачкая покрывало. Он громко застонал, сильно сжимая мышцы, и чувствуя, как его наполняет горячая сперма любовника, который через несколько секунд резко опустился рядом с ним, расслабляясь. Поднявшись на локтях, аббат целует губы графа, нежно проникая языком в глубину его податливого рта, нежно поглаживая его язык, десны, зубы. Через минуту пришедший в себя граф возвращает поцелуй, и они оба мягко опускаются на кровать. Испачканное покрывало летит на пол, теплое одеяло мягко укутывает двух засыпающих в обнимку мужчин.
Граф де Ла Фер проснулся первым, часы показывали полдень. Пора было вставать и выезжать в Париж. Выпутавшись из сонных объятий шевалье д"Эрбле, граф оделся, привел себя в порядок, и спустился во двор, желая проверить, насколько отдохнули лошади. Отдав распоряжения насчет обеда, он вернулся в комнату, где застал проснувшегося и уже вполне одетого Арамиса. Проспав около шести часов, оба чувствовали себя бодрыми, прекрасно отдохнувшими и готовыми продолжать путь.
- Об обеде я уже распорядился, лошади тоже хорошо отдохнули, - граф своей легчайшей походкой прошел в комнату, и устроился на одном из кресел.
- Тогда выезжаем сразу после обеда, - согласился Арамис, застегивая последние пуговицы на камзоле, и одергивая его вниз.
- Следующая остановка, я думаю, будет уже в гостинице Парижа, - граф мелкими глотками допивал оставшееся с завтрака вино, - нужно будет разоружиться и переодеться.
- Не думаю, дорогой граф, что нам стоит оставлять пистолеты, - Арамис подошел к свободному креслу, положив тонкие ухоженные пальцы на спинку. Садиться не стал. - Мы все же мятежники, а дело целой партии, к которой мы принадлежим, зависти от нас.
- С вами все в порядке, милый д"Эрбле? - в ясных проницательных глазах было беспокойство.
Задумавшись, Арамис рассеяно кивнул.
- К тому же, зная характер д"Артаньяна сомнительно, что он успел остыть после встречи на Вандомской дороге.
Атос нахмурился. Эту тему ему не хотелось обсуждать, хотя бы не сейчас.
Две служанки принесли и сервировали обед, более обильный и сытный чем завтрак, чем тот, которым их кормили утром. Усевшись за стол, дворяне принялись за еду. Спустя четверть часа вошел конюший с докладом, что лошади оседланы и готовы продолжать путь. Спустя еще четверть граф да Ла Фер и аббат д"Эрбле, расплатившись с хозяином, выехали из ворот гостиницы.
Теперь их путь лежал в Париж. Там их ждали друзья и враги. Пустив лошадей галопом, через восемь часов Атос и Арамис въехали в Париж через предместье Сент-Антуан.

Атос и сам не знал, когда это началось. Арамис всегда был для него чем-то особенным, чем-то очень дорогим. Этот златовласый мушкетер с его кожей, цветом напоминающей персик, зелеными глазами, похожими на два изумруда, всегда чем-то задевал чувства Атоса. Завидев его издалека, Атоса переполняла странная радость, сердце начинало биться чаще, как будто он увидел самого дорогого человека в своей жизни. И это было правдой.
Только вступив в этот элитный полк, Атос сразу заметил этого юношу: зеленоглазый блондин, просто украдкой взглянув на нового товарища своим изумрудным взглядом, запал в душу Атоса на всю жизнь.
Но, в новом полку Атос не спешил заводить новых друзей, чтобы скрасить свой досуг в их обществе, он не спешил обзавестись женщиной, так как их он презирал больше всего на свете. Поэтому свои горестные воспоминания он разделял с бутылками вина в трактире или дома. Общению с бутылками он уделял почти все свое свободное время. В бокале вина всплывали образы его бывшей жены, товарищей по оружию и, наконец, появлялся ОН - молодой мушкетер с изумрудными глазами. После повешения своей молодой жены, Атос пообещал себе, что никогда больше не влюбится. Но, с появлением в его жизни Арамиса, это обещание таяло на глазах.
А потом в полк пришел Портос. Этот добродушный великан сразу влился в их с Арамисом компанию.
С появлением Портоса они почти не расставались. Друзья везде были вместе: в кабаках, в драках. Их не видели порознь. За это их называли трое неразлучных.
А любовь Атоса к Арамису росла с каждым днем. Златовласый товарищ все больше западал в сердце старшего мушкетера.
И вот объявили войну под Ла Рошелью. Полк мушкетеров должен был выйти из Парижа первым, сопровождая короля. Почему-то у Атоса после объявления этой войны появилось плохое предчувствие. Ему казалось, что на этой войне он умрет. Хотя, с одной стороны, он был даже рад такому развитию событий. Ведь сколько раз он пытался погибнуть на многочисленных дуэлях. А с другой стороны, он не хотел покидать самого дорогого ему человека - Арамиса.
И вот наступил бой, который стал для Атоса роковым. Сражение было ожесточенным, пули свистели в миллиметрах от солдат, звенели шпаги, раздовались выстрелы мушкетов, пушек. Атос не уследил за очередным выпадом противника. Вдруг, грудь мушкетера пронзила острая боль. В глазах начало темнеть, воздуха катастрофически не хватало. Ноги подкосились, и он бы обязательно упал, если бы его кто-то не поддержал. Уже где-то далеко Атос услышал вскрик своего противника. Краем глаза мушкетер заметил, что тот рухнул замертво.
Атос почувствовал, как кто-то аккуратно положил его на спину, расстегнув пуговицы рубашки. Боль пронзила все тело.
- Атос, только держись! - старший мушкетер услышал такой знакомый голос. Это был Арамис.
" Надо все сказать ему сейчас, иначе потом будет поздно". - подумал Атос.
- Арамис - голос его был хриплым.- Я должен вам признаться.
- В чем же, Атос? - в голосе Арамиса слышалась тревога.
- Я... я люблю... вас, Арамис! - выдохнул старший мушкетер. Это признание было самым тяжелым в его жизни. Признаться в любви тому, кто считает тебя просто другом.
- А я, Атос, люблю вас! - взаимного ответа Атос никак не ожидал. Он перевел взгляд на Арамиса - в его глазах читалась искренняя любовь. Зеленоглазый наклонился над Атосом и поцеловал. Этот поцелуй был самым долгим в жизни Атоса. Но все когда-нибудь кончается. И Арамис оторвался от губ товарища. Он долго смотрел на него, не в силах оторвать взгляд. Черные густые волосы до плеч, сапфировые глубокие глаза - все это запало в сердце Арамиса уже давно. Он не признавался, даже себе, что любит Атоса больше жизни. И это признание в любви старшего товарища сильно облегчило признание его самого. Теперь он знал, что любовь взаимна.
За такими размышлениями Арамис и не заметил, как скончался его друг. Перед смертью, которой Атос так долго и упорно добивался, он снял самый тяжелый камень с души - признался в любви Арамису. А этот поцелуй и ответное признание сделали последние минуты жизни самыми счастливыми. Потому, что Он был рядом. Но, только Арамис прервал поцелуй, в груди снова закололо, нехватка воздуха опять стала чувствоваться. Голова закружилась, сознание стало быстро уплывать. Из последних сил Атос дотронулся рукой до щеки своего любимого. Она пылала. Арамис перехватил руку Атоса и прижал к своим губам. Рука была холодной.
- Атос, .... я... Атос? - он отпустил руку и слегка потряс Атоса за плечи. Никакой реакции не последовало. Он проверил пульс. Пульса не было. Дыхания тоже не было. Арамис испугался по - настоящему - он еще раз потряс друга и только потом понял. Атос уже никогда не вернется. Его любовь ушла, и следа не оставив. Когда Арамис это понял, он со слезами на глазах, последний раз поцеловал его - нежно и ласково, как никого на свете не целовал. Ведь, это был единственный человек, которого Арамис любил больше жизни.

Жаркое летнее солнце опускалось за высокие стены гарнизона, воздух стал густым и влажным. Прихватив бутыль, Атос устроился на скамье, прислонившись к низу лестницы в кабинет капитана. Его новообретенное место среди мушкетеров помогало заполнить пустоту в душе, но в это время суток – когда дежурства заканчивались, и снова появлялось время, чтобы думать – старые призраки начинали возникать вновь.

Атос как раз пытался прогнать этих призраков с помощью вина, когда стук копыт у ворот вывел его из ступора, и он устало вскинул глаза на довольно оборванную и жалкую группу, вернувшуюся из патруля.

Мушкетеры спешивались со своих забрызганных грязью, покрытых потом коней с потоком стонов и проклятий. Мальчики-конюшие подбежали забрать лошадей, оставив мужчин, недовольно ворча, брести к баракам или к столовой.

Желая избавить остальных от своего почти постоянного дурного настроения, Атос не особенно пытался сблизиться со своими боевыми товарищами. Учитывая это, а также его укромное местечко у стены, в удлиняющихся тенях, он слегка удивился, когда один из замызганных вернувшихся с шумным выдохом плюхнулся на скамью рядом с ним.

Мушкетер оказался парой лет младше его, с пляшущими глазами и симпатичным лицом, омраченным расцветающим синяком на скуле. Его ботфорты и модную шляпу покрывал слой засохшей грязи; перо на шляпе печально обвисло.

– Тяжелый патруль? – спросил Атос, чтобы заполнить тишину.

Новоприбывший неожиданно рассмеялся, вразлад замкнутой угрюмости остальной компании.

– Скажем так: жаркий летний день, вонючая трясина и организованный отряд браконьеров с подробными знаниями разнообразных ловушек образуют не самую приятную смесь, – отозвался он.

Атос поморщился, но не смог подавить собственный смешок, позабавленный представившейся ему картиной.

Могу себе представить.

Мушкетер протянул руку.

– Арамис, к вашим услугам. Кажется, мы еще не знакомы.

Атос пожал протянутую руку.

– Атос. По-моему, вам не помешает глоток.

Он приподнял бровь и протянул полупустую бутылку.

– Удачно встретились, Атос, – сказал Арамис, взяв бутылку и театрально ей отсалютовав. – Кажется, я влюблен.

– Это самая нелепая вещь, что я когда-либо делал, – сухо заметил Атос. – А со спутниками вроде вас, это действительно о многом говорит.

Арамис жизнерадостно улыбнулся, когда Атос в десятый раз поправил свои обширные юбки и надвинул капюшон почти до подбородка, скрывая лицо в тени.

– Признаю, этот план лишен определенного глянца. Однако, нужда заставляет… и из тебя вышла очаровательная леди, смею сказать.

Атос пробурчал в ответ что-то нелестное. Арамис краем глаза поймал сигнал Портоса, кивнул в ответ, и третий член их компании снова растворился в толпе.

– Время для отвлекающего маневра? – тихо спросил Атос, моментально восстанавливая маску профессионализма.

– Пора, – еле слышно согласился Арамис. – Подыгрывай, а потом отвесь мне пощечину. Пожалуйста, заметь, что я сказал «пощечину», а не «тумак».

– Постараюсь запомнить, – отозвался Атос с тем особым сдержанным юмором, что столь эффективно применял.

С этим не особо ободряющим ободрением Арамис сделал шаг назад, подмел землю перьями шляпы и схватил руку Атоса в перчатке для куртуазного поцелуя.

– Мадам! – вскричал он, достаточно громко, чтобы привлечь внимание всех окружающих, – Вы же не собираетесь отвергнуть меня столь публично? Разве я не доказывал снова и снова глубину моей любви к вам?

Атос, достаточно убедительно изобразив оскорбленное достоинство, попытался отдернуть руку, издавая уже менее убедительные недовольные звуки, когда Арамис не ослабил хватку. Вокруг них начала скапливаться толпа.

– Мое сердце разорвется пополам! – продолжал разливаться Арамис. – Вы выбрали его вместо меня? Каменщика без пенни за душой, от которого пахнет дешевыми публичными домами? Ваш муж никогда не сможет доставить вам такого удовольствия, как я, мой прелестный цветок!

Спонтанная аудитория коллективно выдохнула, когда Атос наконец выдернул руку и с оглушительным «шлеп! » впечатал ладонь в щеку Арамиса.

– Оу, – сказал Арамис, кинув уничтожающий взгляд на своего компаньона.

Атос пожал плечами.

– Ты же хотел, чтобы выглядело натурально, – не раскаиваясь, пробормотал он.

Сзади и слева раздались крики, отвлекая от них внимание зевак. Оба крутанулись посмотреть, не нужна ли помощь их товарищу, Атос споткнулся об юбки. Портос встретился с ними взглядом, подмигнул, отрицательно мотнул головой и потащил пойманного убийцу к экипажу, ожидающему, чтобы отвезти его в Шатле.

– Отлично сработано, – пробормотал он, проходя мимо них. – Он меня даже не заметил.

Арамис улыбнулся и поморщился, прижав ладонь к скуле.

Атос глянул на него, приподняв бровь.

– Мои извинения, друг мой. Непоправимый ущерб не входил в мои планы.

Портос, не оборачиваясь, хмыкнул.

– Не извиняйся, – сказал он. – Наш Арамис обожает это качество в женщинах.

– Какое? Мужеподобность? – осведомился Атос у его удаляющейся спины.

– Нет… жестокость.

– У-у нек-которых людей нет ни к-капли элемент-тарной в-вежливости, – пролязгал Арамис, пока Портос поспешно стягивал с него насквозь мокрую одежду.

– Нужно было им всыпать, – рыкнул он. – Ты едва не утонул, спасая ту девочку из реки, а они уехали, не предложив хотя бы одеяла… или слова благодарности!

Арамис попытался пожать плечами, но помешала пробежавшая по телу дрожь.

– И вообще, ты идиот, – продолжал Портос. – Если уж маленькая девчушка провалилась под лед, уж ты тем более должен был.

– Д-для этого и б-была в-веревка. Сработало в-ведь, да?

Арамис пытался не замечать, как задубевают на холоде его мокрые штаны, пока Портос возится с пряжками. Боже милосердный, ну и холод. Как может плоть быть столь замерзшей и все еще живой?

В поле его зрения появился Атос, с их чепраками и скатками постелей в одной руке и охапкой веток в другой.

– Справедливости ради, – ровно заметил их лидер, – Арамис – самый легкий из нас. Логично было идти ему.

Разложив чепраки на припорошенной снегом земле, Атос завернул Арамиса в грубое одеяло и усадил на слой толстого войлока, покрытого лошадиными волосами. Арамис смутно ощущал, что ткань еще хранит каплю тепла животных, но его замороженные конечности были неспособны его удержать.

Портос быстро стаскивал собственную верхнюю одежду и добавлял ее, все еще теплую, к груде одеял вокруг Арамиса.

– Боже, ну и холод, – сказал он. Дыхание вырвалось облачками пара. – Нехорошо, Атос – мы серьезно влипли.

– Я разведу костер, как только вы устроитесь, – сказал Атос.

– Все ветки мокрые, – угрюмо напомнил Портос.

– Я разведу костер , – еще раз отчеканил Атос. – Лезь с ним под одеяло. Кожа к коже, и старайся держать его подальше от земли.

Арамис начинало клонить в сон, приятная истома охватила тело, обещая тепло, если он только закроет глаза и уснет. Он слегка встрепенулся, когда его приподняли и крепко прижали к широкой груди. Сверху навалили еще одеял и аккуратно подоткнули. Он застонал, частью от удовольствия от тепла, частью от боли, когда ощущения начали возвращаться в конечности.

И тут он вспомнил кое-что важное.

– Н-нужно осмотреть д-девочку, – сказал он, неуклюже пытаясь вырваться из объятий Портоса. – Она з-замерзла…нужно п-проверить…

Портос легко справился с его трепыханиями, и он упал назад, обессиленный.

– Девочка со своей семьей, Арамис, они уехали. Это ты здесь замерзаешь до смерти.

– Вдруг они не з-знают, что д-делать? Я д-должен был...

Атос ощутил низкий рык в груди Портоса раньше, чем его услышал.

– У них есть отличный теплый фургон с пыхтящей дровяной печью. Которой они могли бы позволить тебе воспользоваться за спасение их дочери , вместо того чтобы сбегать, как воры в ночи!

– Они испугались, – проник в окружающий его шерстяной кокон голос Атоса.

– Они – неблагодарные черви ! – Портос крепче прижал его к себе.

Последовавшая словесная баталия оказалась не под силу его замерзшим мозгам. Арамис расслабился и позволил себе провалиться в темноту.

Он очнулся от сухого жара, поджаривающего его спереди, и пляски языков огня перед закрытыми веками. Пальцы и уши тупо ныли, но наконец ему было тепло.

– Ты просто кудесник, Атос, – послышался сверху голос Портоса, по-прежнему прилипшего к его спине. – Никогда не видел, чтобы кто-нибудь так быстро развел костер из мокрой древесины.

– Стараюсь как могу, – последовал лаконичный ответ.

Арамис осторожно потянулся и простонал, наслаждаясь теплом.

– Атос, друг мой, – прохрипел он, – я упоминал в последнее время мою глубокую и неугасимую любовь к тебе?

– Мелькало раз или два, – отозвался Атос.

Арамис вскрикнул, когда Портос ущипнул его в руку.

– Эй, а как насчет твоего покорного слуги? Я тут битый час отмораживаю себе зад, пока ты высасываешь из меня все тепло?

Арамис успокаивающе похлопал его по руке.

– Мои извинения, дорогой Портос. Но тебе уже известна моя привязанность к тебе, в то время как Атос нуждается в частых напоминаниях.

Портос чуть дернул плечами, признавая справедливость сказанного.

– Ну да, верно.

– Всё, что я говорю, верно. Потому что я очень мудрый человек, – заявил Арамис с большим достоинством… ну, по крайней мере, со всем достоинством, какое можно соблюсти, лежа почти голышом на коленях другого мужчины и воняя речной водой. – Атос, иди сюда.

Атос качнул головой.

– Я мокрый. Ты только снова замерзнешь. И потом, кто-то должен оставаться на страже.

Арамис выругался по-испански – насладившись приподнятой бровью и смутно впечатленным взглядом Атоса, когда тот разобрал слова, – прежде чем снова переключиться на французский:

– Ты промок и замерз, потому что в твой плащ в данный момент завернут я, а твой мундир у меня под головой, болван. И ты прекрасно можешь оставаться на страже и с этой стороны костра. Иди сюда.

Атос подошел.

Арамис набросил на него край одеяла, а Портос подоткнул его, так что они снова уютно устроились. Атос тихонько выдохнул через нос.

– В следующий раз, – сказал Арамис, печально рассматривая груду мокрой кожи и замши, поджаривающуюся у костра, – напомните мне снять одежду до того, как кидаться в реку.

– В следующий раз, – сказал Портос, – ты прекрасно можешь подождать до лета, прежде чем спасать кого-то из воды.

– В следующий раз, – сказал Атос, – это сделаю я.

– Но тогда, в следующий раз, – спросил Арамис, – кто разожжет костер?

Наблюдать за обращением Арамиса с друзьями и товарищами после возвращения из Савойи было решительно болезненно

Рана на голове затянулась тонким розовым шрамом, едва заметным под волосами – но казалось, что шрамы, скрытые внутри, заживают куда медленнее. Можно было даже сказать, что шесть недель спустя они гноились.

Атос не считал себя компетентным в разгребании потемок в чужой душе, учитывая, что он был заведомо некомпетентен, чтобы разгрести их хотя бы в своей собственной. По этой причине он оставил попытки эмоционального утешения Портосу, наблюдая с легкого отдаления, как все они упорно отклоняются или игнорируются. Верный Портос едва отходил от постели Арамиса в первую неделю после его возвращения, и его непрестанные предложения компании и поддержки ни разу не дрогнули перед лицом преднамеренной, неестественной отчужденности Арамиса.

После Савойи их жизнерадостного товарища сменил чужак с пустыми глазами, отрешенный от людей и событий днем и проскальзывающий в будуар очередной женщины по ночам, не получая удовольствия ни от одной.

Действует на автомате вместо того, чтобы жить. Что-то, с чем Атос, по случаю, имел опыт.

Вот так и вышло, что, перемолвившись словом с Тревиллем, дабы услышать еще чье-то мнение по поводу собственного понимания сути дела и намеченного плана действий, Атос оказался за одним из грубо сработанных столов во дворе гарнизона: потягивая вино и упрямо не поддаваясь сну в предрассветных сумерках, он ждал.

Его усталое бдение оказалось вознаграждено, когда Арамис проскользнул между створками ворот, сам похожий на тень.

– Доброе утро, – сдержанно сказал Атос, заставив Арамиса вздрогнуть и обернуться на неожиданный звук – реакция, тревожно непривычная для обычно невозмутимого мушкетера

– Атос, – с деланным безразличием отозвался Арамис. – Что ты хотел?

– У меня сообщение от Тревилля, – сказал Атос. – Он просит уведомить, что снимает тебя с дежурства на неопределенный период времени.

– По какой причине? – прервал Арамис. В трех словах прозвучало больше страсти, чем за все время после резни.

– По моему мнению, ты неспособен адекватно выполнять свои обязанности в текущем состоянии. Посылать тебя на миссии сейчас поставит под угрозу и тебя, и твоих товарищей.

Арамис шагнул к нему вплотную. Прошипел:

– Ну, я уж точно не справлюсь еще хуже, чем в Савойе !

– Не глупи, – ровно ответил Атос. – В Савойе ты сражался с честью, даже ранил лидера нападавших, будучи ранен сам. Но теперь ты не в форме и страдаешь от душевной боли, которая значительно влияет на твою способность функционировать.

Арамис шагнул назад и вытащил шпагу.

– Ты так считаешь? – спросил он, вставая в позицию. – Обнажай шпагу, проклятье, и посмотрим, насколько я не в форме!

Атос вытащил оружие и встал перед своим другом. Отпарировал два пробных удара, их клинки блестели в свете заходящей луны.

– Единственное отличие, что ты во мне видишь… – столкновение клинков, – …это осознание… – выпад – парирование – выпад, – …что сентиментальность к чьим-то боевым товарищам всех убивает . – Он подчеркнул последнее слово яростным выпадом, который Атос ловко отпарировал. – Это урок, который должен выучить Портос, и который слишком поздно выучил Марзак. А ты, может, выучил уже давно.

Арамис с силой оттолкнул Атоса, но тот крутанулся вправо с легкостью, которой его оппонент не ожидал, заставив его на миг потерять равновесие.

– Я так рад, что ты открыл секрет эффективной военной службы, – Атос ударил эфесом шпаги в левое плечо Арамиса, заставив соперника упасть на одно колено. Наступив на лезвие, вырвал шпагу из руки Арамиса, и лезвие его собственной шпаги свистнуло в воздухе, замерев в дюйме от шеи его друга. – Как жаль, что тебе не удастся им воспользоваться, поскольку ты только что убит.

– Как раз вовремя, – ощерился Арамис; Атос никогда больше не хотел видеть такого выражения на его лице. – Меня занесли в список мертвецов еще шесть недель назад, знаешь ли.

У Атоса на миг екнуло в груди от таких слов, и, воспользовавшись этим, Арамис резко ударил по нервному узлу у его локтя, заставив выронить шпагу. Через мгновение Арамис прыгнул на него, и они покатились по грязной земле.

Атос едва не вздрогнул при виде лица своего друга, освещенного серебристой луной – он выглядел как одержимый. Яростная и отчаянная атака на миг застала Атоса врасплох; кулак Арамиса скользнул по его ребрам, щеку оцарапали камни мостовой.

Наконец ему удалось скрутить вырывающегося соперника неудобным захватом – лежа на боку, спиной Арамиса к своей груди, левой рукой выкручивая его запястье за спиной, а правой перекрывая горло.

– Хватит, – рыкнул Атос. – Прекрати драку, Арамис.

Арамис сопротивлялся долгие секунды и наконец обмяк, с хрипом втягивая воздух.

– Это прекратится сегодня, – продолжил Атос, не ослабляя захвата. – Тебе, может, и по душе быть ходячим трупом, но ходячий труп не может быть мушкетером. Какой наш девиз, Арамис? Скажи вслух.

Арамис потряс головой, снова принялся вырываться, хоть и слабо. Атос схватил его за волосы, оттянул назад голову.

– Говори! – приказал он.

– В-все за одного… – хрипло, сломано выдавил Арамис.

– И один за всех, – уже нормальным голосом закончил Атос. – В Савойе ты был одним. Любой из твоих товарищей был бы рад положить жизнь, чтобы ты выжил. При других обстоятельствах ты сделал бы то же самое без промедления. Но вышло так, как вышло.

Арамис полузадушено всхлипнул, но Атос неумолимо продолжал:

– Ты обесчестишь их пожертвование, живя только половину жизни, когда они предложили тебе полную?

– Я не мог допустить… чтобы это случилось снова, – выдохнул Арамис. – Столько друзей… братьев по оружию… погибли за одну ночь, и я ничего не мог сделать! Я думал, что если… если…

– Ты думал, что если не будешь любить твоих товарищей, их смерть тебя не огорчит. Но разве твоя напускная отчужденность что-то изменила? И ты будешь равнодушно наблюдать, если Портоса проткнут шпагой или меня застрелят?

По лицу Арамиса потекли слезы.

– Нет. Нет, господи … нет . Это ничего не изменило, только сделало всех вокруг несчастными. Я могу только благодарить небеса, что вас с Портосом там не было.

Атос ослабил хватку и сел, подняв с собой Арамиса и придерживая его сзади рукой вокруг груди.

– А я бы хотел, чтобы мы были, – сказал он, крепче обнимая друга и опуская подбородок на вздрагивающее плечо. – Мы бы не бросили тебя одного.

– Ты понимаешь, что тебе придется рассказать нам об этой женщине? – спросил Арамис, задержавшись, чтобы перехватить Атоса после счастливого воссоединения короля и королевы; после завуалированных угроз Атоса кардиналу. – Или, по крайней мере, Тревиллю.

– Разумеется, мое постыдное прошлое должно стать всеобщим достоянием, – отрешенно отозвался Атос, протискиваясь мимо Арамиса.

Арамис ухватил его за локоть и развернул к себе. Атос пронзил его взглядом, резким рывком выдернул руку и шагнул вплотную. Его друг стоял спокойно, не уступая, но и не отвечая на молчаливый вызов.

– Ты носишь ее медальон, – просто сказал он, и Атос не смог сдержать удивленного вздоха; почувствовал, как рука бесплодно метнулась к цепочке, когда Арамис продолжил: – Мы с Портосом достаточно часто видели, как ты его стискиваешь, когда отрубаешься после выпивки.

Атос ощутил, как кровь отхлынула с лица. Когда он заговорил снова, голос прозвучал как наждачка.

– Ты уже знаешь, что я был графом де Ла Фер. Ты должен был слышать истории.

– Конечно, слышал. Большой был скандал, – отозвался Арамис.

– Тогда не о чем больше говорить.

Арамис нахмурился.

– Как раз наоборот, явно есть о чем. Истории – только истории, в конце концов, а части этой кажутся насквозь противоречивыми.

– Это неважно, – ответил Атос по-прежнему отрешенно, хотя в животе тугим клубком сворачивалось отчаяние при мысли о презрении своих товарищей, как только они узнают правду о его ошибках, его слабости. – Все это неважно.

– Почему тогда ты дрожишь? – спросил Арамис.

Словно внезапно вернувшись в свое тело из каких-то других сфер, Атос осознал, что его в самом деле трясет как ребенка, попавшего под проливной дождь. Он открыл было рот, но не издал ни звука. Теплая рука коснулась его щеки, и он отвернул голову, чтобы не видеть встревоженные карие глаза, не в силах выдержать того, что ожидал там увидеть.

– Возможно, ты считаешь, что мы любим тебя за что-то , – сказал Арамис. – Что это зависит от того, что ты появился на свет уже готовым мушкетером, с чистым листом пергамента вместо прошлого. Или ты считаешь, что только у тебя есть горькие секреты? Что я, например – всего два дня назад – не принес смерть женщине, чью жизнь уже разрушил, когда ей было шестнадцать. Ты отречешься от меня, зная, что юношей я соблазнил девушку, обрек ее на монастырь и годы спустя привел к ее двери убийц?

Сестра в подвале. Над которой он плакал , подумал Атос, отрицательно мотнув головой.

– Нет? Тогда доверь нам свое прошлое, как мы доверяем тебе, – сказал Арамис.

– Один раз, – выдавил Атос. – Я могу рассказать это только раз. Не заставляй меня повторять.

– Как пожелаешь, – сказал Арамис и, шагнув ближе, коснулся лбом лба Атоса.– Мужество, брат. Все будет хорошо. Вот увидишь.

– Уйди, пожалуйста, – хрипло выдавил Атос.

– Как скажешь, – охотно согласился Арамис. – Но ненадолго. И недалеко. Приходи в себя, и пойдем к остальным.

Удаляющиеся шаги гулко простучали по коридору, затихая вдали. Всё еще дрожа, Атос съехал вниз по мраморной колонне, возле которой стоял, и не дал воли слезам.

По молчаливому согласию все они в конце концов собрались в квартире Арамиса, принимая во внимание, что – хотя концепции чести могло быть достаточно в отсутствие любви, славы и денег, – живой огонь и хорошая компания после крайне утомительного дня тоже дорогого стоят.

Дрожь в руках Атоса началась больше часа назад и прогрессировала до состояния, когда он больше не мог скрывать это от внимательного взгляда Арамиса. Парой минут позже перед ним оказалась кружка с разбавленным вином.

– Пей, – велел Арамис. – Даже с твоей железной волей нельзя переключиться с привычки пить каждую ночь к полному воздержанию за раз, друг мой. Нужно делать это постепенно, или рискуешь серьезно заболеть.

Д’Артаньян, до сего момента блуждающий в мрачных мыслях о собственной потерянной любви, поднял голову.

– Он прав, знаешь, – сказал он со своего места на полу возле кровати. – Мой дядя пытался бросить после смерти жены и дочери. На вторую ночь у него начались припадки. Ему мерещилось, будто его дочь с нами в комнате, и он пытался с нами драться каждый раз, как к нему прикасались. Мы едва его не потеряли.

– Я тоже такое видел, – сказал Портос. – Больше не хочу.

– Никто не хочет, – согласился Арамис. – Особенно с тобой, брат.

Атос уставился в кружку, чувствуя притяжение….стремление притупить чувства и понимание, что предлагаемого количества все равно недостаточно, чтобы этого достичь. Его рука все равно бессильно потянулась к кружке, и он едва не расплескал содержимое, пока пальцы Арамиса не сомкнулись поверх его, придерживая.

– Ненавижу это, – пробормотал он, когда кружка снова надежно стояла на столе.

– И все же, – отозвался Арамис, – это далеко не самая трудная вещь, что ты когда-либо делал.

Атос подумал о свисающей с дуба веревке, острие шпаги между бледных грудей, и закрыл глаза.

Д"Артаньян тихо кашлянул и опустил взгляд, когда Атос вопросительно глянул на него.

– Когда я был с Миледи, она сказала, что твой брат пытался ее принудить…что она убила его из самозащиты. Я не знаю, правда ли это, – тихо закончил он.

При других обстоятельствах сделать такое предположение иначе, как наедине, было бы непростительным нарушением доверия, но у Атоса не осталось больше ни секретов, ни сил возмущаться. Портос и Арамис видели худшее в нем и не дрогнули. Было что-то почти освобождающее в том, чтобы полностью раскрыться перед ними; словно пробежать сквозь огненную стену и выйти с другой стороны легче… сжечь в пламени все наносное.

– Тогда она тоже так утверждала, – глухо сказал Атос. – Я не хотел верить, что мой Томас…мой младший брат... До сих пор не хочу. Все его утверждения о ее прошлом – всей ее другой лжи – оказались правдивы. И все же… все же. Как теперь узнаешь правду? Я только об этом и думал в эти недели. Я не лгал, когда сказал, что я сделал ее такой. Ее преступления на моих плечах так же, как и на ее.

– Ты не совершал ее бесчисленных убийств, Атос, – горячо возразил Арамис.

– Разве? – устало отозвался Атос. – Сколько людей я отослал к Создателю шпагой и мушкетом?

– На службе короля, – твердо возразил Портос. – Это другое.

– А ее убийства совершались на службе кардинала. И в чем разница? – спросил Атос.

– Ну, во-первых, кардинал – коварный, лживый, жадный до власти мерзавец, – сказал Портос, – а король…

– Возможно, тебе захочется продумать концовку этого предложения, – прервал Арамис, как всегда искусно разряжая напряжение.

Портос с отвращением фыркнул.

– Ты поэтому ее отпустил? – спросил в наступившей тишине д’Артаньян. – Ты сказал, что это и чтобы спасти себя, не только ее.

– Может быть, – откликнулся Атос через пару мгновений. – Боюсь, она права – для нас не будет покоя, пока мы оба не умрем. И, я думаю, никто из нас проживет долго после смерти другого. Если бы я ее убил или снова отправил на виселицу… – он замолчал, удивленный дрогнувшим голосом, но не тем, что рука Арамиса легла на его загривок, а Портос стиснул плечо.

– Скажем так, – хрипло продолжил он, переводя взгляд с двух своих старых друзей на гасконца, чтобы включить в свои слова и его, – я пока еще не готов покинуть моих братьев, которых люблю и которые любят меня в ответ… даже если это значит, что мне придется оставить покой для другого времени и места.

Эта история рассказана и пересказана тысячи раз. По ней снято множество фильмов, спето море песен и всё равно, эта история не меркнет и не забывается. Позвольте же, любезный читатель, и мне ещё раз затронуть это повествование и попробовать составить жизнеописание пары, которая не занимает в романе главной роли, но, бесспорно, является самой загадочной и противоречивой. Как известно из романа и часто встречается в пересказах и постановках, жена графа де Ла Фер была заклеймена. Муж, когда узнал об этом, повесил её на дереве, а сам скрылся под мушкетёрским плащом и именем Атоса. Его жена выжила, стала служить кардиналу, совершила на этой службе массу гнусных преступлений и была казнена палачом, нанятым супругом. Вы скажете, что так всё и было, история Вам знакома и ничего нового в ней нет и быть не может? Если Вы действительно так считаете, то голос автора для Вас робко умолкнет, и повествование оборвётся, так толком и не начавшись. Но если судьба супругов де Ла Фер Вам небезразлична и Вы не привыкли принимать на веру то, что пишут романисты, ознакомьтесь с этим текстом. Всё написанное в нём если и не является истиной с первого до последнего слова, то уж точно не менее достоверно, чем изложенное в других трудах всеми уважаемых авторов. Итак, вперёд, навстречу приключениям!

Анна. Я всегда считала, что мне крупно повезло в жизни. У меня была любящая мама, заботливый брат. Пусть мы жили не очень богато, скорее даже, бедно, в нашем доме не было никаких излишеств, но зато всегда звенели весёлые голоса и звучали песни. Мне казалось, что так будет всегда. На веки вечные. Но... у жизни были свои планы, и она не замедлила внести жёсткие коррективы в моё тихое и размеренное существование. Всё началось со смерти мамы. Зимним вечером, когда от завываний метели пробирал мороз даже в тёплом доме, сосед торопливым стуком вызвал Анри на улицу. Когда брат вернулся, я посмотрела ему в глаза и поняла, что случилось самое страшное. Мама замёрзла, сбившись с пути и не дойдя до дома каких-то ста шагов. Мы остались одни. Наш благородный сосед, месье Верлен, помог Анри стать священником. Я тоже воспитывалась в монастыре, а куда ещё податься бедной сироте? Шли годы. Мне казалось, что всё наладилось, но тут на наши головы свалилась очередная беда. Я стала очень привлекательной девушкой (потом меня часто будут называть даже красавицей, но я редко верю комплиментам). За мной стали ухаживать, но я держала себя строго. И тогда, разозлённый моей неприступностью, один негодяй, считающий, что титул и богатство дают ему неограниченную власть и абсолютную безнаказанность устроил на меня настоящую охоту. Он преследовал меня так рьяно, что я уже боялась выйти из дома. Я уже совсем отчаялась, когда добрый ангел нашей семьи, месье Верлен, посоветовал моему брату приход в местечке Берри. Поздно ночью, под проливным дождём, прихватив только самое необходимое, мы бежали из родного города, чтобы начать новую жизнь. Я поклялась, что больше ни одному мужчине не позволю превратить мою жизнь в ад. Я буду гордой, холодной и неприступной. А сегодня броня моей клятвы дала трещину. Я сидела в кресле, держа в руках книгу, а казалось, что по-прежнему касаюсь руки Антуана. Взгляд мой скользил по страницам книги, а видела я его тёплые тёмно-карие глаза. Анри что-то говорил мне, но слышала я голос Антуана. Такой глубокий, уверенный, привыкший повелевать. Интересно, увижу ли я его снова? Это было бы просто чудесно!

Анна! - раздражённо окликнул меня Анри.

Я встрепенулась и вскинула глаза на брата.

Хватить грезить об этом брюнете! - недовольно произнёс брат. - По-моему, это просто избалованный самоуверенный мальчишка, а тебе не хуже меня известно, что от таких, как он, добра ждать не приходится!

Анри, мы совсем не знаем этого человека, - неожиданно даже для себя самой возразила я, - а тебе, как лицу духовному, стыдно быть таким предвзятым!

Анна, - Анри подошёл поближе и взял меня за руки. - Я за тебя волнуюсь. Ты доверчива и ранима, вдобавок ко всему очень красива. Тебе нужно быть очень осторожной.

Я устала прятаться! - Я вскочила с кресла и гневно посмотрела на брата. - Ну сколько можно?! Всегда бояться, что тебя обидят, всегда убегать! Я молодая девушка! Я хочу танцевать, петь, музицировать, хочу любить и быть любимой!

Я резко оттолкнула Анри и выбежала на улицу. Колючий комок стоял в горле, слёзы текли по щекам.

С братом поссорились? - прозвучал рядом со мной голос Антуана. - Надеюсь, не из-за меня?

Я медленно повернулась, чувствуя, что мои ноги перестают мне повиноваться. Карие глаза смотрели приветливо и чуточку встревожено. Пауза между нами определённо затягивалась, хотя для меня она была наполнена грохотом моего сердца.

Месье Антуан? - прошептала я, чтобы хоть что-то произнести и разрушить окутавший нас кокон тишины. - Что Вы здесь делаете?

Захотелось ещё раз Вас увидеть. - Антуан улыбнулся и, словно почувствовав неуверенность, взъерошил волосы. - Если Вы не против, разумеется!

Я отрицательно покачала головой и кивнула. Странно, но в присутствии этого человека я забываю всё, чему меня научили в монастыре, и чему меня успела научить жизнь. Я просто ВСЁ забываю.

Хотите прогуляемся? - Антуан снова (уже второй раз за день!) протянул мне руку. - У нас в Берри чудесные места!

Я машинально протянула ему свою руку. Он чуть сжал мои похолодевшие пальцы. Странно, мне показалось, или его рука немного дрожит? Пытаясь понять, что чувствует мой спутник, я подняла на него глаза. Ой, зря. Поймав на себе его внимательный взгляд, я залилась краской до самой шеи и поспешно выдернула руку.

Я буквально взлетела на крыльцо и отчаянно потянула на себя дверь. Тяжёлая дверь и не думала поддаваться.

Позвольте, я помогу, - мягко произнёс Антуан и легко открыл дверь.

От себя. Мда, Анри прав. Общение с этим человеком плохо сказывается на моём соображении. Низко опустив голову, чтобы скрыть пылающие от смущения щёки, я проскользнула внутрь.

До встречи! - долетело до меня перед тем, как дверь закрылась.

Анри видел, в каком смятенном виде я вернулась с улицы, но благоразумно промолчал. Обожаю своего брата. Особенно в такие минуты.

Антуан. Жизнь в нашем фамильном замке была спланирована задолго до моего появления на свет. Приёмы просителей в строго отведённые дни, балы точно по расписанию и обеды по распорядку. Моя жизнь тоже должна была подчиняться строгому этикету, но на самом деле его жёсткие рамки я ощущал только в присутствии гостей. В обычные дни я занимался тем, что мне интересно и мало чем отличался от других мальчишек, юношей и молодых мужчин наших земель. Когда я был мальчишкой, отец ещё пытался на чём-то настаивать, чего-то требовать от единственного наследника старинного графского рода. Тогда меня защищала мама. Она всегда говорила, что хорошее содержание с лихвой компенсирует недостаточно благородную огранку. И, гонясь за внешним совершенством, никогда нельзя забывать о внутреннем превосходстве. Благородными не рождаются, ими становятся. Это я усвоил твёрдо с детских лет. Два года назад мамы не стало. Она отправилась в Испанию навестить родню, но корабль попал в шторм. Один чудом уцелевший пассажир передал отцу медальон, с которым мама никогда не расставалась и который просила передать нам. С того дня, когда месье Бернар принёс в замок известие о гибели мамы, в нашем доме поселилось горе. Отец заперся у себя и никого не хотел видеть, кроме меня. Я тоже не горел желанием развлекаться и веселиться. Но всему, даже самой безутешной скорби, приходит конец. Постепенно боль утраты утихла, и в нашем замке снова пробудилась жизнь. В наших с отцом комнатах навсегда обосновались ростовые портреты мамы, в первый день весны (мамин День Рождения) мы оба посещали фамильный склеп и возлагали на розовую мраморную плиту мамины любимые цветы, а в день свадьбы отец запирался у себя один на целый день. Но мы выстояли и продолжали жить. Даже умерев, мама не оставляла нас своими заботами. Отец позволил мне абсолютно всё (стань я разбойником и головорезом, наверное, и это бы принял) потому, что так было бы приятно маме. И именно потому, что я ежесекундно помнил и чтил её память, я никогда не совершал ничего предосудительного. Мне было абсолютно наплевать, что обо мне скажут и подумают все, кроме отца, но короткой фразы: "Мама бы это не одобрила" хватало, чтобы разом вернуть мне рассудительность и осмотрительность. Мы по-прежнему жили втроём. Двое в замке и одна в памяти. Ах, да! Месье Бернар, последний, кто видел маму, тоже остался в нашем замке. Отец не нашёл в себе сил отпустить человека, последним видевшего и слышавшего его незабвенную Луизу. Жаль, месье Бернар мне не нравился. Я испытывал к нему странное отвращение и чувство гадливости. Словно к змее или крысе, из прихоти оставленной в доме. Месье Бернар отцу на меня никогда не жаловался, со мной не спорил и в мои дела не вмешивался, вообще, вёл себя очень благородно и корректно, но.... Сердцу не прикажешь. Может быть, во мне взыграла сыновья ревность? А может, графская спесь? Одним словом, отношения с месье Бернаром у нас были чисто светские, а если честно, просто никакие. В этот тёплый осенний день в церкви я встретил девушку, которая начисто вымела у меня из головы все мысли и воспоминания. Всю службу я просто стоял и смотрел на неё (понятно, что её брату священнику это не понравилось). А потом мне посчастливилось взять девушку за руку! И ещё узнать, кто она такая и где живёт! Жизнь прекрасна, я влюблён! Стоит ли говорить, что отцу хватило одного взгляда на меня, чтобы понять всё, что со мной происходит.