Кюхельбекер биография. Биография вильгельма кюхельбекера

Кюхельбекер Вильгельм Карлович

Среди декабристов, отбывавших поселение в Кургане, менее всех здесь прожил Вильгельм Карлович Кюхельбекер. Лицеист, друг Александра Сергеевича Пушкина, поэт, драматург, участник восстания 14 декабря 1825г. Немец по происхождению, русский душой.

К.И.Кюхельбекер. Рисунок Вильгельма Кюхельбекера из Лицейской тетради 1816–1817 годов

Его отец – саксонский дворянин, статский советник Карл-Генрих фон Кюхельбекер, учился праву в Лейпцигском университете одновременно с Гете и Радищевым, знал агрономию, горное дело, в юности писал стихи. Переселился в Россию в 1772г. Управлял в Петербурге Каменным островом, принадлежавшим Вел. Кн., позже императору Павлу 1-му, был директором и устроителем его имения Павловска. Мать – Юстина Яковлевна, урожденная фон Ломен, происходила из служилого балтийского дворянства. Ее двоюродная сестра была замужем за князем Михаилом Богдановичем Барклаем-де-Толли. Пока был жив император Павел, Кюхельбекеры жили в Петербурге, после его смерти – в Эстляндии, в имении Авинорм, подаренном императором за труды своему верному управляющему. У супругов было четверо детей: сыновья Михаил и Вильгельм, дочери Юстина и Юлия. Юстина Карловна была замужем за Григорием Андреевичем Глинкой, писателем и переводчиком, занимавшим кафедру русского языка и русской литературы в Дерптском университете. Юлия Карловна служила классной дамой в Екатерининском институте благородных девиц, позже – гувернанткой в доме княгини В.С.Долгоруковой, затем лектрисой в богатых домах. Михаил Карлович, морской офицер, принимал участие в экспедиции одного из братьев Лазаревых на Новую землю. Член Северного Общества, в составе Гвардейского экипажа принимал участие в восстании на Сенатской площади, был осужден на 8 лет каторги, его гражданская казнь состоялась 13 июля 1826г. на флагманском корабле «Владимир». Срок каторги был сокращен до 5 лет, поселение отбывал в Баргузине.

Вильгельм Карлович родился 10 июня 1797г. в С-Петербурге, детство провел в Авинорме. В немецкой семье до 6 лет не знал ни одного слова по-немецки. В 1835г. он писал племяннику Николаю Глинке: «природный мой язык – русский, первыми моими наставниками в русской словесности были моя кормилица Марина, да няньки мои Корниловна и Татьяна». Учиться начал в частном пансионе в городке Верро, что недалеко от Авинорма. В 1811г по протекции Барклая де-Толли был определен в Царскосельский лицей, который окончил с серебряной медалью. Еще, будучи лицеистом, посещал заседания Священной артели, хотя и не был ее членом. Позже, в 1816г. участники артели основали «Общество истинных и верных сынов Отечества» или «Союз спасения».

После окончания Лицея, с 1817 по 1820гг Кюхельбекер служил в Главном архиве иностранной коллегии и читал лекции по русской литературе в Благородном пансионе при Главном педагогическом институте. Один из выпускников этого пансиона (Маркевич Николай Андреевич) вспоминал: «Кюхельбекер был очень любим и уважаем всеми воспитанниками… Это был человек длинный, тощий, слабогрудый; говоря, задыхался, читая лекцию пил сахарную воду. В его стихах было много мысли и чувства, но много и приторности». 9 августа 1820г. Вильгельм был вынужден подать прошение об отставке, которую и получил. В это время обер-камергер Александр Львович Нарышкин собирался ехать за границу, и ему был нужен секретарь, который мог бы вести переписку на трех языках. Выбор его пал на Антона Дельвига, но тот отказался и порекомендовал Кюхельбекера. 8 сентября 1820г. Вильгельм выехал в Европу. В Германии он познакомился с Гете, однокашником его отца, который подарил ему свои труды с автографом, познакомился с главой немецких романтиков Людвигом Тиком, Тидге, Бенжаменом Констаном и другими писателями и общественными деятелями. Посетив Германию и южную Францию, Нарышкин и Кюхельбекер в марте 1821г. приехали в Париж. Он читал во Франции лекции о современной русской литературе, но мысли его показались слишком прогрессивными, и Вильгельм был отослан в Россию.

О его лекциях есть несколько свидетельств. Так Энгельгард писал 25 июня того же года Матюшкину: «Сумасбродный Кюхельбекер, приехав в Париж, вздумал завести публичные лекции по русской литературе…, слушали его с довольным участием, но чорт его дернул забраться в политику и либеральные идеи, на коих он рехнулся. Запорол чепуху, так что Нарышкин его от себя прогнал и наш посланник… выслал его из Парижа…». В августе 1821г. в Петербурге Вильгельм пишет в альбом Петра Яковлева, брата своего лицейского товарища, несколько строк о себе: «Кюхельбекер – странная задача для самого себя – глуп и умен; легковерен и подозрителен; во многих отношениях слишком молод, в других – слишком стар; ленив и прилежен. Главный порок его – самолюбие: он чрезвычайно любит говорить, думать и писать о самом себе; вот почему все его пьесы довольно однообразны. Он искренне любит друзей своих, но огорчает их на каждом шагу. Он во многом переменился и переменится, но в некоторых вещах всегда останется одним и тем же. Его желание, чтобы друзья о нем сказали: он чудак, но мы охотно бываем с ним; мы осуждаем его за многое, но не перестанем быть к нему привязанными».

Вернувшись в Россию, Кюхельбекер не мог найти себе службу и, по совету и ходатайству петербургских друзей, отправился на Кавказ под крыло Алексея Петровича Ермолова. С декабря 1821г. по май 1822г. он жил в Тифлисе, где почти ежедневно встречался с Александром Сергеевичем Грибоедовым. В дневнике Кюхельбекер записал: «Грибоедов писал «Горе от ума» почти при мне, по крайней мере, мне первому читал каждое отдельное явление непосредственно после того, как оно было написано». Служба на Кавказе не удалась, и Вильгельм некоторое время жил у старшей сестры Юстины Карловны в имении Закуп, но 30 июля 1823г. в поисках заработка переехал в Москву. Здесь редкие частные уроки поддерживали его материальное положение. Кюхельбекер принимает активное участие в литературной жизни. Публикуется в журналах «Благонамеренный» и «Сын Отечества», вместе с Владимиром Федоровичем Одоевским издает журнал-альманах «Мнемозина», где выступает как поэт, публицист и критик.

Он внимательно следит за творчеством Пушкина, которого обожал. В октябре 1824г. Пушкин закончил поэму «Цыгане», которая в списках тут же широко разошлась. Кондратий Рылеев пишет ему в Михайловское: «В субботу был я у Плетнева с Кюхельбекером и братом твоим …Прочитаны были «Цыгане». Можешь себе представить, что сделалось с Кюхельбекером. Как он любит тебя! Как он молод и свеж!». А ведь в 1819г. они стрелялись на дуэли. Вызвал Кюхельбекер, взбешенный довольно невинной эпиграммой Пушкина. Они явились на Волково поле и решили стреляться в каком-то недостроенном фамильном склепе. Секундантом Кюхельбекера был Антон Дельвиг. Когда Кюхельбекер начал целиться, Пушкин закричал: «Дельвиг! Стань на мое место, здесь безопаснее». Кюхельбекер взбесился, рука дрогнула, он сделал пол-оборота и пробил фуражку на голове Дельвига. Пушкин бросил пистолет и хотел обнять Вильгельма, но тот потребовал от Пушкина ответного выстрела и насилу его убедили, что стрелять невозможно, потому что в ствол набился снег.

Кюхельбекер был принят в Северное общество в ноябре 1825г. Его деятельность во время восстания на Сенатской площади была кипучей и восторженной деятельностью революционера-романтика, готового на подвиг во имя Свободы. Он был вооружен палашом и пистолетом, ездил в Морской экипаж, где служил его брат Михаил, в казармы Московского полка с известием о начале действий. Он искал заместителя не явившемуся предводителю восстания, пытался стрелять в Вел. Кн. Михаила Павловича и в генерала Воинова. Наконец, он пытался собрать солдат, рассеянных картечным огнем и повести их в атаку. К вечеру, когда все было кончено, Кюхельбекер пришел к себе на квартиру на Почтамтской улице, совсем рядом с Сенатской площадью, и велел своему верному слуге Семену Балашову быстро собираться, чтобы успеть выбраться из города до арестов. В тот же вечер они пешком вышли за петербургскую заставу, а потом, то на лошадях, то пешком добрались до села Горки, имения дальнего родственника П.С.Лаврова. Беглецы прожили здесь 5 или 6 дней, после чего на тройке, которую дал Лавров, поехали через Великие Луки в деревню другого родственника, а оттуда добрались до Закупа, имения Юстины Карловны Глинки. Остановились они не в самом имении, а в соседней деревне Загусино. Здесь Кюхельбекер узнал, что в Закупе уже побывала полиция, и был произведен тщательный обыск. За те две недели, что Кюхельбекер добирался до Закупа, след его был потерян.

От матери, которая жила в семье Глинок, приезд Вильгельма скрыли. Юстина Карловна переодела брата в крестьянскую рубаху, тулуп, лапти и шапку, вручила ему подложный «вид» на имя плотника Ивана Подмастерникова, а Семену Балашову - «вид» на имя отставного солдата Матвея Закревского для свидания с родными в Минскую и Могилевскую губернии, снабдила деньгами и отправила на подводе с парой лошадей в сопровождении верного дворового человека Григория Денисова. Кюхельбекер хотел бежать за границу. 3 января 1826г., остановившись в корчме где-то за Оршей, он отпустил обратно в Закуп Григория и послал с ним письмо сестре, в котором прощался с ней и просил дать вольную Григорию Денисову. Добравшись до пограничного района 14 января, Кюхельбекер расстался и с Семеном Балашовым, потому что местные жители запросили до двух тысяч рублей за переправу через границу, а у него было всего 200 руб. Вильгельм решил идти один и добраться до Варшавы, где служили его родственник, двоюродный брат по матери, генерал А.И.Альбрехт, лицейский товарищ С.С.Есаков и давнишний приятель семьи барон Маренгейм. Он хотел раздобыть у них деньги, необходимые для перехода границы.

18 января в местечке Слоним был задержан Семен Балашов, который пробирался в Закуп с подводой и двумя лошадьми. Фальшивый паспорт ему не помог, т.к. указанный в нем 50-летний возраст отставного солдата не соответствовал наружности 22-летнего Балашова. Он был посажен в тюрьму в Гродно, затем переправлен в Варшаву, где подвергся допросам, а 24 января в кандалах был увезен в Петропавловскую крепость, где уже находился его хозяин. Кюхельбекер был задержан в Варшаве 19 января унтер-офицером Григорьевым, опознавшим его по приметам. За эту поимку приказом барона Дибича Григорьев был произведен в прапорщики. Кюхельбекера же отправили в Петропавловскую крепость. На одном из допросов Кюхельбекер держал яркую речь в защиту русского народа. «…Взирая на блистательные качества, которыми Бог одарил народ русский, народ первый в свете по славе и могуществу своему, по своему звучному, богатому, мощному языку, коему в Европе нет подобного, наконец, по радушию, мягкосердию, остроумию и непамятозлобию, ему пред всеми свойственному, я душою скорбел, что все это подавляется, все это вянет и, быть может, опадет, не принесши никакого плода в нравственном мире! Да отпустит мне Бог за скорбь сию часть прегрешений моих, а милосердный царь часть заблуждений, в которые повлекла меня слепая, может быть, недальновидная, но беспритворная любовь к Отечеству». Приговором Верховного уголовного суда Кюхельбекер был отнесен к 1-му разряду – к смертной казни, но по Высочайшей Конфирмации 10 июля 1826г. осужден «по лишении чинов и дворянства к ссылке в каторжную работу на 20 лет».

В особую вину Кюхельбекеру ставили покушение на жизнь Вел. Кн. Михаила Павловича, к которому по наследству от отца перешла роль официального покровителя семьи Кюхельбекеров. Роль эту Михаил Павлович продолжал играть и после того, как два брата Кюхельбекеры впали в «государственное преступление». По просьбе родственников он выступил ходатаем за смягчение участи Вильгельму, продемонстрировав христианское «забвение зла». Возможно, определенную роль сыграл и Григорий Андреевич Глинка, который с 1811г. был гувернером великих князей Николая и Михаила, в 1813г. преподавал русский язык императрице Елизавете и великой княгине Анне Павловне. 25 июля 1826г. Кюхельбекер был вывезен из Петропавловской крепости и доставлен в Шлиссельбург. При общем пересмотре Николаем I-м приговоров декабристам, срок наказания с 20 лет был сокращен до 15 лет. Однако этим судьба Кюхельбекера еще не была решена. В отличие от своих товарищей, он не был отправлен в сибирские рудники. По ходатайству Вел. Кн. Михаила каторга была заменена ему одиночным заключением в крепости.

12 октября 1827г. Кюхельбекер был отправлен в арестантские роты при Динабургской крепости. Когда его везли под конвоем, 14 октября на глухой почтовой станции Залазы, возле Боровичей, произошла случайная встреча с любимым другом Пушкиным, который ехал из Михайловского в Петербург. Они не виделись перед этим с 6 мая 1820г., когда Пушкин был выслан на юг. На следующий день Пушкин для себя записал: «…Вдруг подъехали четыре тройки с фельдьегерем. «Вероятно, поляки?» - сказал я хозяйке. «Да»- отвечала она, - их нынче отвозят назад». Я вышел взглянуть на них. Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черною бородою, в фризовой шинели… Увидев меня, он с живостью на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга – и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством – я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали».

Фельдъегерь 28 октября сообщал дежурному генералу Главного штаба А.Н.Потапову об этой встрече: «…Некто г. Пушкин… вдруг бросился к преступнику Кюхельбекеру и начал после поцелуев с ним разговаривать». После того, как их растащили, Пушкин хотел передать Кюхельбекеру деньги, но фельдъегерь этого не разрешил. «Тогда он, г. Пушкин, кричал и, угрожая мне, говорил, что по прибытии в с-Петербург в ту же минуту доложу Его Императорскому Величеству, как за недопущение проститься с другом, так и дать ему на дорогу денег; сверх того, не премину также сказать и генерал-адъютанту Бенкендорфу. Сам же г. Пушкин между угрозами объявил мне, что он посажен был в крепости и потом выпущен, почему я еще более препятствовал иметь ему сношение с арестантом; а преступник Кюхельбекер сказал мне: это тот Пушкин, который сочиняет».

Сам Кюхельбекер 10 июля 1828г. в общем письме к Пушкину и Грибоедову писал: «Свидание с тобою, Пушкин, в век не забуду». А через два года, 20 октября 1830г., в письме к Пушкину снова вспоминает об этой необыкновенной встрече: «Помнишь ли наше свидание в роде чрезвычайно романтическом: мою бороду? Фризовую шинель? Медвежью шапку? Как ты, через семь с половиной лет, мог узнать меня в таком костюме? Вот чего не постигаю?». Письма к Пушкину пересылались тайно, через верных людей. Если в Петропавловской крепости у Кюхельбекера было только священное писание, в Шлиссельбурге он получал некоторые книги и даже самостоятельно выучился читать по-английски, то в Динабурге ему в первое время не давали ни книг, ни пера, ни чернил. Но постепенно у него появились кое-какие возможности.

В Динабургской крепости служил дивизионный командир генерал-майор Егор Криштофович, родственники которого были соседями Юстины Карловны Глинки. Их поместье находилось в Смоленской губернии рядом с Закупом, и когда Кюхельбекер в 1822г. проводил лето у сестры, он подружился с этим семейством. По просьбе смоленских родственников генерал выхлопотал Кюхельбекеру разрешение читать и писать, доставлял ему книги, добился позволения прогуливаться по плацу и даже устроил в своей квартире свидание с матерью. Труднее было добиться разрешения на переписку и когда она была дозволена, было много ограничений – писать только близким родственникам, касаться только семейных дел и отвлеченных тем. Это разрешение было большой радостью для Вильгельма. В упомянутом общем письме к Пушкину и Грибоедову он писал: «Я здоров и, благодаря подарку матери моей – природы, легкомыслию, не несчастлив. Живу день за днем, пишу. Пересылаю вам некоторые безделки, сочиненные мною в Шлиссельбурге». В Динабурге Кюхельбекер делает перевод шекспировского «Макбета» и отсылает его Дельвигу. Потом переводит «Ричарда II». В письме к Юстине Карловне он сообщает: «В пять недель я кончил «Ричарда II»; не помню еще, чтобы когда-нибудь с такою легкостию работал; сверх того, это первое большое предприятие, мною совершенно конченное; так оно снимает некоторым образом с меня упрек, что не умею кончить начатого». Позже Вильгельм Карлович перевел «Генриха четвертого», «Ричарда третьего» и первое действие «Венецианского купца». Одновременно с переводом Шекспира он пишет поэму «Давид», которую закончил 13 декабря 1829г.

Из Динабургской крепости Кюхельбекеру удается поддерживать тайную переписку с друзьями. В этом ему помогает не только Криштофович, но и поляки – офицеры крепостного гарнизона. Один из них, А.Рыпинский, оставил о Кюхельбекере восторженные воспоминания. «Этот человек великой души был истинным сыном своей новой родины, которую больше жизни любил, так же, как сами Рылеев, Бестужев и Пестель. Как ясный месяц блестит среди бесчисленного множества тусклых звезд, так и его благородное, бледное, исхудалое лицо с выразительными чертами выделялось сиянием духовной красоты среди огромной толпы преступников, одетых, как и он, в серый «мундир» отверженных. Сильное и закаленное сердце, должно быть, билось в его груди, если уста… никогда ни перед кем не произнесли ни слова жалобы на столь суровую долю. Молчал он – молчал и ждал конца своих страданий… Кто знал его ближе, тот любил, ценил, восхищался и благоговел перед ним, а кто с ним провел хоть несколько вечерних часов, не мог не обнаружить в нем редкого ума, кристально-чистой души и глубокой образованности. Даже на лице солдата, простоявшего хотя бы несколько минут на страже у его дверей, появлялось выражение преклонения и уважения всякий раз, когда неожиданный свет, излучаемый лицом этого необыкновенного узника, ударял ему в глаза – ибо кого бы не тронул этот волнующий образ невинно терзаемой небесной добродетели, это повторное издание христовых мук».

Весной 1831г. в связи с польским восстанием было решено перевезти Кюхельбекера в Ревель. Он в это время хворал и лежал в крепостной больнице. Несмотря на болезненное состояние, 15 апреля его вывезли из Динабурга и через Ригу доставили в Ревель, где посадили в Вышгородский Замок. Там его лишили всех привилегий, которыми он пользовался в Динабурге. Кюхельбекер настаивал на содержании в отдельной камере, на освобождении от работ, на партикулярном платье, на праве читать, писать и переписываться с родными, а также кормиться на собственные деньги, ссылаясь на то, что все это дозволялось ему в Динабурге. Ревельское начальство запросило высшие инстанции в Петербурге, там, в свою очередь засуетились и стали выяснять, на каком основании Кюхельбекеру смягчили в Динабурге арестантский режим. Выяснилось, что это было сделано с разрешения царя и 8 июня 1831г. из Главного штаба сообщили генералу Опперману, в ведении которого находились все русские крепости, что Николай I приказал Кюхельбекера и на новом месте «держать как в Динабурге».

Между тем, еще 25 апреля 1831г. император распорядился перевести Кюхельбекера в Свеаборгскую крепость (в Финляндии). Дело затянулось, т.к. переправлять его было приказано морем, на попутном судне. Только 7 октября он был вывезен на корабле «Юнона» и 14 октября доставлен в Свеаборг, где содержался до 14 декабря 1835г. Здесь Кюхельбекер имел право на переписку с родственниками, в конце 1831г. получил даже разрешение переписываться с братом Михаилом. Первое письмо от брата он получил 8 декабря 1831г. 15 июня 1832г. он записал в дневнике: «Сегодняшнее число я должен считать одним из счастливейших дней моей жизни. Я получил шесть писем от родных и… ответ брата на письмо, которое я к нему писал прошлого года в декабре месяце. Получив первое письмо от него, я еще сомневался, позволят ли быть между нами настоящей переписке; теперь вижу, что могу пользоваться этим благодеянием».

Но в Свеаборге Кюхельбекер лишился даже тех ограниченных возможностей общения со свободными людьми, которые были у него в Динабурге. Допускались только свидания с пастором, который снабжал его сочинениями немецких проповедников. Возможно, под влиянием этих душеспасительных бесед Кюхельбекер решил покаяться. 15 апреля 1832г. комендант Свеаборгской крепости в рапорте Бенкендорфу пишет: «Государственный преступник Кюхельбекер …ныне пред исполнением по обряду лютеранской религии исповеди и святого причастия хочет успокоить свою совесть на счет обвиненного им в 1826г. преступника же Ив. Пущина будто бы безвинно». Дело в том, что на следствии он заявил, что Пущин побуждал его стрелять в Вел. Кн. Михаила. На очной ставке Пущин отверг это тяжелое обвинение; это был единственный случай в показаниях Кюхельбекера, когда он своими словами значительно отягощал вину другого и многократно и настойчиво упорствовал в них, призывая в свидетели даже бога. Уже во время следствия Кюхельбекером овладели сомнения в своей правоте, он пытался новыми формулировками смягчить свои первые показания, и это ему удалось: в обвинении против Пущина этот пункт отсутствует. В крепости он хотел еще раз покаяться. В Свеаборге Кюхельбекер целиком погрузился в творчество. Одно за другим он создает монументальные эпические и драматические произведения: драматическую сказку «Иван, купецкий сын», поэму «Агасфер», переводит шекспировских «Короля Лира» и «Венецианского купца», пишет поэму на сюжет из древней русской истории «Юрий и Ксения», поэму «Сирота», с необыкновенным подъемом работает над одним из самых значительных своих произведений – народно-исторической трагедией «Прокофий Ляпунов».

В конце 1835г. Кюхельбекер был досрочно выпущен из крепости и по ходатайству родных «обращен на поселение» в Баргузин, где уже несколько лет жил его брат Михаил. 14 декабря 1835г. его вывезли из Свеаборга, 20 января 1836г. он был доставлен в Баргузин. Встреча с братом была трогательной. Михаил был осужден на 8 лет каторги, которая была сокращена до 5 лет и в 1831г. он был отправлен на поселение в Баргузин. Здесь он первым начал обрабатывать землю. В его хозяйстве были даже овцы. По инициативе Михаила Карловича в Баргузине было организовано русское приходское училище, а в недалеком селе Улюк – бурятское училище, в том и другом училище Михаил обучал грамоте детей и взрослых. В своем доме он организовал амбулаторию, лекарства изготовлял из трав, одним из первых узнал лечебные свойства мышьяка, лечил даже гангрену. Женился в Баргузине 3 июня 1834г. на очень красивой женщине, Анне Степановне Токаревой, и жили они дружно. До замужества Анна Степановна служила у местного богатея и от него должна была родить. Хотела наложить на себя руки, но Михаил Карлович уговорил ее жить, крестил ее ребенка, стал кумом. Ребенок умер, а Кюхельбекер решил на ней жениться, но раз кум, то церковь запретила. Долго хлопотали, но разрешение на брак все-таки было получено. У самого Михаила родилась в Баргузине внебрачная дочь, которая воспитывалась в семье Трубецких, и было шесть законных дочерей, которые получили хорошее воспитание в Иркутском девичьем институте.

Освобождение из крепости вселило в Вильгельма Карловича новые надежды на возможность вернуться к широкой литературной деятельности и печататься хотя бы под псевдонимом. 13 февраля он пишет Пушкину: «Мое заточение кончилось, я на свободе, хожу без няньки и сплю не под замком». Но скоро тон и содержание писем резко меняются. Настойчивые просьбы похлопотать о разрешении печататься, которыми Кюхельбекер забрасывает родных и Пушкина, ни к чему не приводят. Литература могла стать его единственным источником материального благополучия. За 10 лет сидения в крепостях он физически истощился, хотя и до этого не отличался богатырским сложением, ослаб и был неприспособлен к тяжелому труду, которым кормился его брат. Михаил Карлович был человеком практической складки. Все деньги, получаемые от родных, и те, которые сам умудрялся заработать, он вкладывал в свое хозяйство. Сверх отведенного ему надела он своими руками расчистил и обработал 11 десятин земли, построил избу со службами, завел 13 голов скота, занимался рыбной ловлей. Вильгельм старался помогать брату, таскал бревна из лесу, работал в поле, но сил у него не хватало. Анна Степановна стала выражать недовольство его присутствием и Вильгельм Карлович, отягощенный заботами, втянутый в мелкие дрязги, начинает жалеть о своей крепостной камере. 3 августа 1836г. он пишет Пушкину: «Ты хочешь, чтоб я тебе говорил о самом себе… В судьбе моей произошла такая огромная перемена, что и поныне душа не устоялась. Дышу чистым свежим воздухом, иду, куда хочу, не вижу ни ружей, ни конвоя, не слышу ни скрыпу замков, ни шопота часовых при смене: все это прекрасно, а между тем – поверишь ли? - порою жалею о своем уединении. Там я был ближе к вере, к поэзии, к идеалу; здесь все не так, как ожидал даже я, порядочно же, кажись, разочарованный насчет людей и того, что можно от них требовать». Эту тему Кюхельбекер продолжает в стихах. Он пишет, что потянулась «вялых дней безжизненная нить и – бледные заботы

И грязный труд, и вопль глухой нужды,

И визг детей, и стук тупой работы

перекричали песнь златой мечты».

Кюхельбекер был уверен, что про него здесь будут говорить:

Не разумел он ничего,

И слаб и робок был как дети,

Чужие люди для него

Зверей и рыб ловили в сети.

……………………………..

И он к заботам жизни бедной

Привыкнуть никогда не мог.

Осенью 1836г. Вильгельм пришел к мысли, что ему надо наладить личную жизнь. В свое время у него была невеста – Авдотья Тимофеевна Пушкина (по некоторым свидетельствам – родственница А.С.Пушкина). Познакомились они в 1822г., свадьба несколько раз откладывалась из-за необеспеченности и неустроенности Кюхельбекера. Потом восстание и крепость. В 1832г. он справлялся у родных о невесте, передавал ей привет и возвращал свободу. Тем не менее, в Сибири у него снова возникла надежда на возможность брака с Авдотьей. Есть семейное предание, что Кюхельбекер сохранил к невесте чувство глубокой любви и вызывал ее в Сибирь, но она, также очень его любившая, по слабости характера не решилась разделить судьбу поселенца. Когда окончательно рухнула надежда на брак с Авдотьей, Вильгельм стал искать невесту в Баргузине. 9 октября 1836г. он известил мать о том, что намерен жениться на дочери местного почтмейстера – Дросиде Ивановне Артеновой. Она родилась в 1817г., когда Вильгельм выпустился из лицея.

В период жениховства Кюхельбекер, со свойственной ему способностью увлекаться, идеализировал свою невесту, поэтически рисуя ее облик в письмах к родственникам и друзьям. Он пишет Пушкину: «Великая новость! Я собираюсь жениться… Для тебя, Поэта, по крайней мере важно хоть одно, что она в своем роде очень хороша: черные глаза жгут душу; в лице что-то младенческое и вместе с тем что-то страстное, о чем вы, европейцы, едва ли имеете понятие». Свадьба требовала расходов и в письме к младшей сестре Юлии он не только описывает красоту невесты, но рассказывает о своем финансовом положении «…за нею беру, разумеется, нуль. Свадьба, как ни жмись, все мне будет стоить около 100 рублей; 50 рублей я был должен прежде, а дом, который я купил, обошелся мне недостроенный в 450 рублей; достройка обойдется по смете брата рублей в 300; итак, мой друг, всячески мне в первую половину года необходимы 1000 руб. Сделай милость, одолжи мне их взаймы, а сверх того не частицами, но в раз».

Свадьба состоялась 15 января 1837г. Молодая жена не знала грамоты, и Кюхельбекер увлеченно занялся ее воспитанием и обучением, но, по всей видимости, так и не сумел приобщить ее к своим духовным интересам. Он обращался к своему малолетнему сыну в дневнике: «…научись из моего примера, не женись никогда на девушке, как бы ты ее ни любил, которая не в состоянии будет понимать тебя». Почтмейстер, выдавая дочь за дворянина, предполагал, что она будет материально обеспечена. У Кюхельбекера не было ничего, он жил на деньги, присылаемые сестрами. Женитьба заставила его с еще большей настойчивостью просить о дозволении «кормиться своим ремеслом». Он пишет Бенкендорфу: «Я подал просьбу о дозволении мне жениться на любимой мною девушке. Я должен буду содержать жену, но следует вопрос: каким образом? Рана пулею в левое плечо и недостаток телесных сил будут мне всегдашним препятствием к снискиванию пропитания хлебопашеством или каким-либо рукоделием… (Прошу) исходатайствовать мне у государя императора дозволения питаться литературными трудами, не выставляя на них моего имени». Он обращался за помощью к Жуковскому, но царского позволения не последовало.

В одном из писем 1837г. Вильгельм Карлович пишет: «прозябаю, а не живу. Нам нынче выпал не красненький годочек. Все не удается и везде горе. Утешает меня только добрая жена моя, но при мысли и об ней забота сосет сердце… Постыло мне в свете: мочи нет, как долго живу, дожить до хорошего едва ли удастся». В другом письме он признается, что если бы был эгоистом, то просил бы правительство снова его запереть в крепости. Из-за беспрерывных засух в Баргузине три года подряд были неурожаи. Зима 1837-1838гг. была очень тяжелой, а следующие – еще тяжелее: не было ни хлеба, ни сена, начался падеж скота. У Кюхельбекера не было средств закончить постройку дома, и жили они в какой-то каморке. 12 июня 1838г. Дросида Ивановна родила мертвого мальчика, хоронили 14-го и при выносе дали ему имя Федор. 28 июля 1839г. родился снова мальчик, Миша. Потребовались дополнительные расходы.

Осенью Кюхельбекер получает приглашение от начальника пограничной крепости Акша майора А.И.Разгильдеева, который нуждался в хорошем учителе для своих дочерей. Он приглашение принимает и пишет племяннице Наталье Григорьевне Глинке: «Будет ли мне лучше в Акше, не знаю. Но оставаться здесь я никоим образом не могу. Здесь все так дорого, что по нынешним годам и на один хлеб не хватит моих доходов… Климат здесь самый суровый, теперь уже третья неделя, как без перерыву стоят морозы свыше 30 градусов, а здоровье у меня с года на год плоше». В конце января 1840г. Кюхельбекер с семьей приехал в Акшу, небольшую крепость на китайской границе. Разгильдеевы встретили его радушно, местный казачий атаман также пригласил его в учителя к сыну. 6 февраля 1840г. Вильгельм пишет своей любимой племяннице Наталье: «У меня сердце теперь расцвело; четыре года прожил я между дикарями грубыми, неотесанными, распутными; здесь что-то похожее… на ваше мне бесценное семейство».

В Акше у Кюхельбекера 21 декабря родился сын Иван, о котором он писал Оболенскому: «Имя его Иван. Это имя дала ему мать по дедушке, но я им очень доволен, потому что напоминает Лицей и товарища (Пущина – А.В.), которого и Вы и я любим». Мальчик умер 27 марта 1842г. Через год родилась дочь Юстина, в ночь с 6 на 7 марта 1843г. Заочной крестной матерью ее была Наталья Григорьевна Глинка. В Акше Вильгельм Карлович возвращается к творчеству, пишет заключительную часть «Ижорского», обдумывает план трагедии о Дмитрии Самозванце. Здесь происходят встречи с заезжими людьми, с которыми он быстро сходится. За время своего заточения он не утратил своей общительности и жадного интереса к людям. Поддерживает связь с живущими в Селенгинске, сравнительно недалеко от Акши, братьями Бестужевыми. К нему возвращается былая жизнерадостность, есть даже запись в дневнике, что на вечеринке плясал без отдыха кадрили, мазурки, вальсы. Это веселье можно объяснить тем, что Кюхельбекер влюбляется в свою молоденькую ученицу Аннушку Разгильдееву, которой было тогда 15 лет. В письмах к родным он называет ее единственным утешением и своим ангелом-хранителем. Молодой девушке льстило его внимание, но ее мать тоже увлеклась поэтом и настраивала дочь против него. Эти интриги не прошли мимо внимания майора Разгильдеева, он срочно перевелся в Кяхту и в 1842г. его семья покинула Акшу.

Кюхельбекер очень тяжело переживал конец своего платонического романа. Он записал в дневнике: «Бог с тобою, Анна Александровна! Ты была моею последнею любовью, и как это все кончилось глупо и гадко! А я тебя любил со всем безумием последней страсти, в твоем лице я любил еще людей». Вильгельм Карлович начал просить начальство перевести его либо в Урик, либо в Иркутск, получил отказ; тогда в марте 1843г. он просится в Кяхту или Туринск и снова отказ. Новый комендант Акши начал притеснять Кюхельбекера, мешать его переписке. И все же он не каялся, что прожил эти годы здесь, по крайней мере, он расплатился со старыми долгами и не сделал новых. В январе 1844г. при содействии деверя сестры Юстины Владимира Андреевича Глинки Кюхельбекер начинает хлопотать о переводе в Западную Сибирь. Глинка в молодости был членом Союза Благоденствия, потом сделал успешную военно-административную карьеру. В 1831г. во время польской кампании он был уже в чине генерал-майора и занимал должность начальника штаба артиллерии действующей армии. Впоследствии состоял главным начальником горных заводов на Урале. Он оказывал Кюхельбекеру существенную поддержку в годы крепостного заключения и в годы ссылки, присылая ему деньги и книги. Его Кюхельбекер называл лучшим, испытанным в счастье и несчастье другом. В марте Юстина Карловна сообщила, что ему разрешено проситься в Курганский уезд, а 27 августа в Акшу пришла бумага с разрешением на отъезд.

2 сентября 1844г. Кюхельбекер выезжает в Баргузин, чтобы повидаться с братом в последний раз. Доехав до Верхнеудинска (ныне Улан-Уде), окружного центра Восточного Забайкалья, он надеялся получить от окружного начальника бланк – документ, относивший путевые расходы на казенный счет, но начальник не решился его выдать. Пришлось ему взять подорожную и платить за тройку до Турки. В Турке он нанял лодку за 100 руб., чтобы плыть в Баргузин, но на Байкале разразился такой шторм, что их двое суток носило под Лиственничным островом, заливало волнами, сорвало руль и они с трудом отстоялись на кошке. В Баргузин приехали около 23 сентября. Пускаться в обратный путь по морю было опасно, и Кюхельбекер решил ждать ледостава. В Иркутск по зимней дороге через Байкал они переехали в январе и задержались почти на месяц. Здесь Вильгельм Карлович был весел и спокоен, беседы с товарищами тянулись иногда далеко за полночь. Встречались с Волконскими, Трубецкими и Дросида Ивановна впервые была в обществе княгинь. Особенно ее поразила своими манерами Мария Николаевна Волконская и Дросида потом не уставала вспоминать ее. Недаром Кюхельбекер писал княгине 13 февраля 1845г.: «жена моя, преданная вам сердцем и душою, начала новую жизнь после знакомства с Вами; я ее больше не узнаю. Вам, княгиня, я буду обязан своим семейным счастьем. Вчера и третьего дня она была нездорова, что задержало меня на несколько дней в Красноярске».

Самой радостной была встреча с Иваном Пущиным, лицейским товарищем, к которому Кюхельбекер заехал в Ялуторовск. Об этой встрече Пущин писал бывшему директору лицея Энгельгардту: «три дня прогостил у меня оригинал Вильгельм. Проехал на житье в Курган с своей Дросидой Ивановной, двумя крикливыми детьми и с ящиком литературных произведений. Обнял я его с прежним лицейским чувством. Это свидание напомнило мне живо старину: он тот же оригинал, только с проседью в голове. Зачитал меня стихами до нельзя… Не могу сказать Вам, чтоб его семейный быт убеждал в приятности супружества… Признаюсь вам, я не раз задумывался, глядя на эту картину, слушая стихи, возгласы мужиковатой Дронюшки, как называет ее муженек и беспрестанный визг детей. Выбор супружницы доказывает вкус и ловкость нашего чудака: и в Баргузине можно было найти что-нибудь хоть для глаз лучшее. Нрав ее необыкновенно тяжел и симпатии между ними никакой».

22 марта 1845г. Кюхельбекер прибыл в Курган. Хотя ему было предписано поселиться в деревне Смолиной, в трех верстах от города, он снял квартиру в городе и сразу стал хлопотать о разрешении остаться в нем. Тобольский губернатор своей властью такого разрешения дать не мог и 2 мая Кюхельбекера известили, что губернатор запрещает ему оставаться в Кургане. На следующий же день Вильгельм Карлович обратился с ходатайством к шефу жандармов и начальнику 3-го отделения А.Ф.Орлову, мотивируя свое желание остаться в Кургане плохим здоровьем и необходимостью во врачебной помощи. Написал и своему старинному другу Владимиру Одоевскому, надеясь на его служебные и светские связи. В эти же дни в Кургане умирал Иван Семенович Повало-Швейковский и Кюхельбекер навещал его через день. Он переписывает завещание Швейковского, составленное Басаргиным, присутствует при его смерти и участвует в похоронах. 26 мая был день рождения Пушкина и Кюхельбекер пригласил друзей – декабристов и ссыльных поляков. Пришли Бригген, Басаргин, Башмаков, Щепин-Ростовский и польские друзья – Михаил Иванович Пейкер – письмоводитель городнического правления, Валериан Васильевич Пасек – начальник межевания, Никодим Осипович Чайковский – старший запасный землемер и другие. Правда, Кюхельбекер подозревал, что приход некоторых объясняется тем, что жена городничего была в бане и у него не играли в карты. Было оживленно и шумно. Эти люди, всегда свято чтившие память гениального поэта, вспоминали молодость, старину, Кюхельбекер рассказывал о лицейских годах.

В Кургане начинает резко ухудшаться его здоровье, Вильгельм Карлович катастрофически слепнет. Уже 5 апреля он записывает в дневнике: «Опять письмо от Пущина. Моя переписка приходит к концу. Глаза мочи нет, как болят». Болезнь делала Кюхельбекера раздражительным и обидчивым. Он и с декабристами ссорился постоянно. В его дневнике можно прочитать: «Опять месяц прошел… Я был болен, меня мучила хандра… Во время хандры я успел поссориться с Басаргиным и понаделал, Бог знает, сколько глупостей» или «Опять погорячился и разбранился с Щепиным; да он, право, лучше меня – первый протянул мне руку, между тем, как я ему, Бог знает, что наговорил».

В свои именины 28 мая Кюхельбекер получил от Басаргина в подарок часы, от сестры Юстины Карловны письмо и деньги. Через две недели, 10 июня, Вильгельм Карлович записывает: «Минуло мне сегодня 48 лет. Печально я встретил день своего рождения. Пока не сошлись гости, я стал выхаживать стихи, да не удалось составить более того, что следует:

«Еще прибавился мне год

К годам унылого страданья;

Гляжу на их тяжелый ход

Не ропща, но без упованья.

……………………………..

Что будет, знаю наперед,

Нет в жизни для меня обмана,

Блестящ и весел был восход,

А запад весь во мгле тумана».

В день рождения Кюхельбекера, 10 июня, губернский землемер пишет донесение в Тобольскую Казенную палату о своей попытке отвести государственному преступнику положенные по распоряжению царя 15 десятин земли. Вильгельм Карлович должен был присутствовать при отводе земли, но узнав, что большая часть выделенной земли занята пашнями крестьян Смолинской волости, от участка отказался, но попросил отвести ему землю в другом месте с тем, чтобы половина десятин была пригодна для покосов. Он собирался завести хозяйство, не такое большое, как у брата Михаила, но коровы и лошадь должны были быть обязательно. Между тем решался вопрос о пребывании Кюхельбекера в Кургане. С молчаливого согласия властей его сестра Юстина Карловна купила на имя Дросиды Ивановны дом в городе и Владимир Андреевич Глинка сообщает об этом Управляющему 3-го отделения Леонтию Васильевичук Дубельту. Никаких санкций не последовало. Дом был куплен у Марии Федоровны Киниженцевой, жены отставного сотника. Сумма покупки нам неизвестна, но сама Киниженцева покупала этот дом в 1842г. у Клячковских за 400 рублей серебром, возможно, и продала приблизительно за ту же сумму. Больной Кюхельбекер с семейством перебрался в собственный дом 21 сентября. Фонвизин 8 сентября 1845г., когда оформлялась покупка дома, писал Кюхельбекеру: «О переводе… Вас в самый город Курган я говорил с губернатором. Он готов сделать об этом представление, но для этого ему нужен предлог, т.е. просьба от Вас, в которой бы Вы изложили, что по болезненному Вашему состоянию вам необходима врачебная помощь, которой в деревне Вы лишены. Впрочем, губернатор говорил, что ни с его стороны, ни от прочих властей вам не будет ни малейшего препятствия жить в городе… Все это хотел сообщить вам с господином Соболевским, доставившим мне ваше письмо, но он уехал днем раньше…». Уж если курганский городничий Антон Соболевский возил письма декабристов, то можно предположить, что на проживание Кюхельбекера в городе, а не в Смолино, он смотрел сквозь пальцы. В декабре в Курган приехал тобольский губернатор Карл Федорович Энгельке и Кюхельбекер обратился к нему за разрешением приехать в Тобольск на лечение. Губернатор сообщает об этом генерал-губернатору и прямо указывает, что Кюхельбекер водворен в Кургане.

Получив постоянный кров, Вильгельм Карлович несколько успокаивается и пишет цикл лирических стихов, которые являются лучшими в его творчестве: «Участь русских поэтов», «Усталость» и др. Осень навеяла поэту образы стихотворения «Работы сельские подходят уж к концу», где он вновь обращается к «нашему Пушкину» который «уж давно подземной мглой одет». Конечные строфы – призыв, несмотря на то, что «все тяжелее путь и плечи все больнее ломит бремя», идти вперед: «Иди, иди! Надолго нанят ты: еще тебе не время! Ступай, не уставай, не думай отдохнуть». У него постоянно бывают декабристы, чаще других приходит Щепин- Ростовский, живший одиноко и замкнуто. Они очень подружились. Приходили Бригген и Басаргин и начинались литературные беседы и споры. Бригген читал свой перевод Юлия Цезаря, который Вильгельм Карлович высоко оценил. Кюхельбекер читал своим гостям грустные стихи, в том числе «Усталость».

Да! Чаша житейская желчи полна;

Но выпил же я эту чашу до дна,-

И вот опьянелой, больной головою

Клонюсь и клонюсь к гробовому покою.

Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,

Узнал слепоты нерассветную тьму

И совести грозной узнал укоризны,

И жаль мне невольницы-милой отчизны.

Еще с середины лета Кюхельбекер почувствовал себя значительно хуже. Подступала полная слепота, прогрессировал туберкулез. Все чаще недуг мешал сосредоточиться и поэт не мог выжать из себя и несколько строк. Тогда он становился вспыльчивым и брюзжащим или погружался в религиозное настроение, думал о смерти. Вспоминал друзей юности, в послании к Марии Николаевне Волконской, которая неоднократно помогала ему материально, есть такие строки: « А в глубине души моей одно живет прекрасное желанье: оставить я хочу друзьям воспоминание, залог, что тот же я, что вас достоин я, друзья». 9 октября он сделал последнюю запись в своем дневнике. Оставалось большое незавершенное дело. Проезжая через Тобольск, он взял у Михаила Александровича Фонвизина его рукопись, чтобы ее вычитать и кое-что поправить. В связи с неурядицами, болезнями дело двигалось медленно, а наступившая слепота почти прекратила работу. Тем не менее, в письме, отправленном с Соболевским, Кюхельбекер сообщает, что рукопись исправлена и ее можно переписывать. На что Фонвизин отвечает 8 сентября: « Насчет переписки перевода набело я прошу Вас только уведомить меня, что это будет стоить, и я доставлю Вам деньги для заплаты г-ну Рихтеру и бумагу, которую на этих днях ожидаю с нижегородской ярмарки…».

28 октября 1845г. Басаргин пишет Фонвизину: «...Вильгельм Карлович, который еще недели две как страдал сильной глазной болью, поручил мне известить Вас, что болезнь остановила на некоторое время его занятия с Вашей рукописью, - он полагает, что ее иначе нельзя переписывать как здесь, под его надзором, и потому не решается посылать ее к Вам для переписки. Он говорил мне, что уже нашел человека, который берется ее переписать, и сделает это как нельзя лучше – именно учителя Рихтера, занимающегося тем же у Александра Федоровича…». Николай Петрович Рихтер имел характер взбалмошный, дерзкий и они часто ссорились с Кюхельбекером. Но Рихтер был нужен постоянно, чтобы писать под диктовку письма, ходатайства и стихи. Он находился при Кюхельбекере до самого его отъезда. 25 января 1846г. Вильгельм Карлович обратился к нему со стихами: «Мой бедный Рихтер, я тебя обидел! Не я тебя обидел, а недуг…» Поэт искренне просил прощения. Но Рихтер оказался не только взбалмошным человеком, но и подлым. 11 мая 1846г. уже в Тобольске Кюхельбекер диктует сыну Мише письмо к племяннице Наталье Глинке: «…Жил в Кургане со мной под одним кровом молодой человек, товарищ Н.П.Р.; он был у меня как сын родной, и между тем каждое мое слово передавал особе, не любившей меня; а когда я стал собираться из Кургана, повершил свой подвиг словами: пусть бы он по пути на меня сердился, а жаль, что я не украл его дневников».

23 ноября 1845г. Щепин-Ростовский пишет Наталье Дмитриевне Фонвизиной: «Вильгельм Карлович в эти дни несколько недель подвержен жестокой глазной болезни, до такой степени усилившейся, что до двадцатого числа этого месяца ничего не мог различить. Но в этот день несколько прозрел и мог осмотреть, хотя с трудом, окружающие предметы…Исполненный священного и поэтического энтузиазма, Василь Карлович (так его звали в Кургане – А.В.) сочинил молитву в стихах, которую и поручил отправить к Вам». Друзья были обеспокоены состоянием Кюхельбекера. Используя все свои связи, они стараются добиться разрешения на поездку Вильгельма Карловича в Тобольск на лечение. Сам он ходатайствует об этом же у тобольского губернатора и у 3-го отделения. Кюхельбекер, надеясь на разрешение, просит Фонвизина подыскать ему квартиру в Тобольске. Переписка идет через Басаргина. Приведем выдержки из писем. 27 декабря 1845г. – «Я сообщил Кюхельбекеру то, что вы пишете насчет квартиры. Он, как кажется, располагает приехать в Тобольск один, а Дросиду Ивановну с детьми оставляет здесь. Одному глазу его немного получше, но во всяком случае ему непременно надобно ехать лечиться в Тобольск – здесь он никогда не восстановит ни своего зрения, ни вообще здоровья…Кюхельбекер часто нуждается в моих фельдшерских пособиях…». 17 января 1846г. – «Бедному Кюхельбекеру несколько лучше, он ожидает разрешения ехать в Тобольск. Вероятно, князь (Петр Дм. Горчаков - А.В.) не мог сам позволить и представил в Петербург. Я не видал его дней шесть, но знаю, что один глаз его поправляется, другой же ровно ничего не видит». 26 февраля 1846г. - «На прошлой почте Кюхельбекер получил разрешение отправиться в Тобольск. Он не замедлит отсюда выехать, как только будет возможно и лишь только кончит свои сборы. Едет он со всем своим семейством, и потому поручил мне покорнейше просить вас приготовить ему удобную, хотя и небольшую квартиру. Комнат трех ему будет достаточно, но только надобно позаботиться о том, чтобы она была тепла и не угарна, и чтобы в его комнате в особенности не могло быть сквозного ветра. Желает он жить на горе, и если можно, поближе от Вас… Здоровье его чрезвычайно как расстроено кроме глазной болезни; он, бедный, весь иссох, кашляет, и несколько времени тому назад харкал кровью. Я подозреваю, что у него чахотка и, признаюсь, не надеюсь, чтобы он выздоровел – тем более, что раздражительность-необходимое следствие этой болезни и грустное его положение очень много мешает лечению. Он в самом жалком положении. Теперь мы его каждый день прокатываем в возке, чтобы несколько приучить к воздуху. Экипаж, возок, в котором он поедет отсюда, покоен, но все-таки я думаю, что дорога его еще несколько расстроит». К этому письму Басаргин 28 февраля делает приписку: «Кюхельбекер едет сегодня или завтра. Он предполагает быть в Тобольске около воскресенья».

Уезжая, Вильгельм Карлович оставил свой дом и все хозяйство на Басаргина, который через несколько дней после его отъезда схоронил молодую жену, но нашел в себе силы заниматься делами Кюхельбекера. Сам отъезжая в Омск и остановившись в Ялуторовске, Басаргин 5 мая 1846г. пишет Кюхельбекеру: « Ваши дела я перед отъездом…устроил согласно вашему желанию. Постройку и переделку в доме поручил Пелишеву, дал ему на первый случай 162 руб… Одну корову вашу передал Пелишеву, хотел отдать и другую, которая до сих пор находилась у немца, но последний выпросил оставить ее у себя на лето… Он очень хорошо живет в доме, все у него в порядке. Оставленные у меня ваши вещи в сундуке я передал на сохранение Евгенье Андреевне». Евгения Андреевна – та самая жена городничего Соболевского, которая была в бане в день рождения Пушкина, празднуемого в доме Кюхельбекера.

Кюхельбекер отправился в Тобольск со всем семейством и заехал к Пущину в Ялуторовск, чтобы проститься и оставить ему свои произведения. Иван Иванович по его указанию разобрал и систематизировал рукописи, каждую обернул в бумагу, озаглавил и перевязал бечевкой. Кюхельбекер продиктовал завещательное распоряжение, которое Пущин назвал «Заметки, продиктованные В.К.Кюхельбекером 3 марта 1846г., когда он больной ехал лечиться из Кургана в Тобольск». Поэт указал, какие сочинения печатать без исправлений, какие следует исправить, пересмотреть, напечатать в извлечениях. Были и такие, которые автор требовал уничтожить. Хотя надежды на публикации почти не было – еще в январе граф Орлов уведомил сибирское начальство, что на просьбу Кюхельбекера о позволении напечатать его сочинения последовал отказ.

В Тобольске Кюхельбекера встретили друзья-декабристы Свистунов, Вольф, Фонвизин, Анненков, Оболенский. Они постарались создать для него хорошие условия. Фердинанд Богданович Вольф, опытный врач, прилагал все усилия, чтобы поддержать здоровье поэта. Познакомился и подружился Кюхельбекер с Павлом Петровичем Ершовым, автором «Конька-горбунка». Ершов сделался его постоянным собеседником, чтецом, секретарем. Он записывал стихи под диктовку поэта, писал письма. Кюхельбекер угасал. 11 июня он диктует свое последнее письмо Василию Жуковскому. «Мои дни сочтены: ужели пущу по миру мою добрую жену и милых детей? Говорю с поэтом, и сверх того полуумирающий приобретает право говорить без больших церемоний. Я чувствую, знаю, я убежден совершенно… что Россия не десятками может противопоставить европейцам писателей, равных мне по воображению, по творческой силе, по учености и разнообразию сочинений. Простите мне… эту гордую выходку! Но, право, сердце кровью заливается, если подумаешь, что все, все мною созданное, вместе со мною погибнет, как звук пустой, как ничтожный отголосок».

Ответа Кюхельбекеру уже было не суждено дождаться. 11 августа 1846г., Вильгельм Карлович скончался от чахотки. Дросида Ивановна в 1869г. в письме к дочери Юстине рассказала об этом дне. «Не хотелось ему умирать так скоро… он умер в Тобольске в 11 часов пополуночи 1846г… при смерти его были доктор и госпожа фон Визина. Он до самой почти смерти был в движении, а за день до смерти ходил по комнате и рассуждал еще о том, что несмотря на дурную погоду, он чувствует себя как-то особенно хорошо. Его похоронили на русском кладбище и, согласно желанию его, устроили ему могилу между могилами друзей его: князя Барятинского и Краснокутского». Схоронили его на Завальном кладбище возле церкви Семи Отроков. По его завещанию положили в рубашке, принадлежавшей любимому племяннику Николаю Глинке, погибшему на Кавказе от ран. В сентябре 1846г., еще не зная о смерти Кюхельбекера, Сергей Петрович Трубецкой писал Бриггену из Омска: «Известия твои о Вильгельме Кюхельбекере подтверждаются письмами из Тобольска. Он, кажется, не жилец на сем свете; и я полагаю, что его убивает поэтическая страсть его. Если б он имел частицу прозы своего брата, то был бы здоровее. Поэты с горячими чувствами долго не живут. Долго жили Вольтер, Гете, люди холодные».

После смерти мужа Дросида Ивановна 4 сентября обращается к генерал-губернатору Западной Сибири Карлу Федоровичу Энгельке с ходатайством: «…Волею Божию 11 августа сего года муж мой скончался, и я осталась с двумя малолетними детьми, сыном Михаилом семи лет и дочерью Устиньей – трех. Со стороны моих родных я не имею никакого состояния и со стороны покойного моего мужа тоже не надеюсь иметь достаточной помощи; а потому вынужденной нахожусь просить Ваше Превосходительство об исходатайствовании у Высшего начальства мне с детьми моими казенного пособия, каковое в подобных случаях Высочайше положено. Сверх того, прошу покорнейше Ваше Превосходительство, приказать выдать мне кому следует паспорт для свободного проживания и проезда по сибирским губерниям. А на сей раз, прошу усердно Ваше Превосходительство, дать мне возможность возвратиться в город Курган, чтобы там распорядиться оставшимся домом и пожитками, ибо я заехала сюда не по своей воле, а по воле мужа и с Высочайшего дозволения». Казенное пособие по распоряжению князя Горчакова было выдано незамедлительно – 114 руб. 28 коп. сер.

После сорокового дня Дросида Ивановна решила на время переехать в Ялуторовск, возможно, по приглашению Пущина, который решил опекать семью умершего друга. 9 ноября Матвей Иванович Муравьев-Апостол написал Трубецкому: «Наша маленькая колония увеличилась тремя новыми членами – вдовой и двумя детьми Вильгельма Кюхельбекера. Пущин – признанный попечитель наших вдов. Его чудесное сердце и справедливый ум, обладающий большим тактом, дают все возможные права на это. Мы надеемся, что дети нашего покойного товарища будут приняты родственниками…, семилетний мальчик посещает нашу приходскую школу, основанную нашим достойным и уважаемым протоиереем, а маленькая девочка играет в куклы…». Дросида Ивановна поселилась во флигеле на усадьбе Бронниковой, а Пущин жил в самом доме. Из Ялуторовска Дросида Ивановна вела переписку с Юстиной Карловной Глинкой, которая сразу же решила забрать детей к себе на воспитание. Дросида Ивановна сопротивлялась, но жены ялуторовских декабристов и Мария Волконская в своих письмах убедили ее расстаться с детьми. Юстина Карловна, получив в начале 1847г. разрешение на поездку в Сибирь, начала хлопотать об отдаче ей на воспитание детей, и 12 апреля 1847г. министр внутренних дел Перовский уведомил князя Горчакова, что император разрешил Юстине Глинке детей забрать, но с тем, чтобы они назывались не по фамилии отца, а были Васильевыми. К этому времени Юстина Карловна с дочерьми Натальей, Александрой и Юстиной уже были в Екатеринбурге, жили в доме Владимира Андреевича Глинки. Они вели оживленную переписку с Иваном Пущиным, готовили подарки для ялуторовских декабристов и их воспитанников. 26 июля 1847г. Наталья Григорьевна пишет: «Как я Вам благодарна за попечение о моей посылке! Не поверите, как я жалею о том, что Гутинька останется долго без красок, а Тиничка (дочь Кюхельбекера) без шляпки, которая для нее необходима… Мы, вероятно, не ранее сентября будем у Вас».

В августе Пущин в письме к Дмитрию Иринарховичу Завалишину сообщает: «В августе приезжала Устинья Карловна Глинка и повезла их (детей - А.В.) в Екатеринбург… она теперь хлопочет, чтоб сюда перевели Михаила Кюхельбекера из Баргузина…». 29 сентября 1847г. Наталья Глинка пишет тому же Пущину: «Я должна извиниться, что так дурно пишу… Это от непривычки заниматься при детях, они безумолку болтают подле меня, толкают стол, прерывают своими вопросами…». Значит с сентября 1847г. Миша и Юстина жили в Екатеринбурге на попечении бабушки и теток. Пущин отправил им архив Вильгельма Карловича. Юстина Карловна решила возвращаться в Закуп осенью 1848г., зиму провести в Екатеринбурге, а летом отправиться с Александрой и Юстиной за Златоуст, на лечение кумысом, чтобы подкрепить их здоровье. Кроме того, она собиралась съездить с детьми на Сергинские воды, что в ста верстах от Екатеринбурга. Считалось, что эти воды хорошо помогают от золотухи, которой страдали Миша и Тиночка. Наталья тоже с ними поехала. Осенью уехали гости Владимира Андреевича, осталась только Наталья Григорьевна с детьми. Дядюшка выдал любимую племянницу замуж за своего ближайшего помощника, генерал-майора Одынца. Какое-то время Миша и Тиночка еще жили в Екатеринбурге, а потом Юстина Карловна забрала их.

После отъезда детей Дросида Ивановна затосковала, Пущин ее утешал и в результате 4 октября 1849г. родился их сын Иван, восприемником которого был Басаргин. Дросида Ивановна рожала во время отсутствия Пущина в Ялуторовске. Он еще в начале 1849г. стал ходатайствовать о разрешении ему поездки для лечения на Туркинские минеральные воды и в марте получил разрешение. В Иркутск отправился в начале июня, в Ялуторовск возвратился в декабре. Поскольку курорт находился вблизи Баргузина, Иван Иванович съездил туда, повидался с Михаилом Кюхельбекером, возможно, познакомился с родственниками Дросиды Ивановны.

У Дросиды Ивановны был еще непроданный дом в Кургане. Сама ли она, будучи беременной, ездила в Курган или через доверенное лицо, но 7 июля 1849г. продажа состоялась и была составлена купчая крепость, согласно которой дом был продан за 400 рублей серебром мещанину Василию Федоровичу Романову. Романов был женат на Глафире Петровне Рихтер, родной сестре Николая Рихтера, бывшего секретаря Кюхельбекера. После продажи дома в Кургане и рождения сына, которому была нанята кормилица, Дросида Ивановна уезжает в Иркутск, чтобы жить в доме Волконских по приглашению Марии Николаевны. Отъезд из Ялуторовска состоялся 17 января 1850г., ребенку было всего четыре месяца, и он оставался с Пущиным. Он увез Ваню из Сибири 18 ноября 1856г. семилетним. До смерти Ивана Ивановича Ваня жил с ним, в 1858г. был записан в купеческую гильдию Новоторжского общества под фамилией Пущин. Учиться был определен в известный московский частный пансион Циммермана. Пущин писал Оболенскому 23 апреля 1858г.: «Ты говоришь о полном усыновлении – разумеется, это можно бы сделать, но я не хочу касаться этого, потому что надобно тут дело доводить до престола. Теперь все способы есть к поступлению в университет, следовательно, от Вани уже зависит шагать вперед…». После кончины Ивана Ивановича Ваня был усыновлен братом Пущина – Николаем и носил его отчество. Окончил университет, был врачом, жил в Орле и умер в 1923г.

Пока Иван Иванович был жив, он высылал Дросиде Ивановне денежное пособие, и жила она совершенно безбедно. Якушкин, приехав в Иркутск, часто встречался с ней и писал Пущину: «…она живет здесь очень умно и получаемым ею вспоможением распоряжается как нельзя лучше». Пожив какое-то время у Волконских, она переехала в дом своей племянницы, старшей дочери Михаила Кюхельбекера Аннушки, воспитанной в доме Трубецких, в замужестве Миштовт, которую Якушкин называл преславной женщиной, вполне умеющей ладить с теткой. Из Иркутска Дросида Ивановна изредка ездила в Баргузин навестить родителей, но визиты эти были недолгими, потому что ей там было скучно. От казны она получала небольшое пособие-114 рублей 28 копеек серебром в год; с 1860г. начала получать пособие от Литературного фонда. Судьбой своих детей она была довольна. Миша и Тиночка писали ей письма, которые она зачитывала всем знакомым. В 1879г. Дросида Ивановна переехала в Казань, а затем в Петербург, где и скончалась в 1886г. Последним документом о ней является записка в литературный фонд сына декабриста Волконского, Михаила Сергеевича, в которой он ходатайствует о пособии на ее похороны. Фонд выделил 150 рублей, которые были переданы сыну Анны Михайловны Миштовт.

Дети Вильгельма Карловича и Дросиды Ивановны воспитывались в семье Юстины Карловны Глинки, с которой они подолгу жили за границей. В 1854г. Тиночка писала матери из Ливорно, зиму они проводили во Флоренции. Миша под фамилией Васильев в 1850г. был определен в гимназию в Петербурге, Иван Иванович Пущин в 1852г. писал Федору Матюшкину: «Прошу тебя отыскать в Ларинской гимназии сына нашего Вильгельма-покойника. Спроси там Мишу Васильева. Мальчик с дарованиями, только здесь был большой шалун – теперь, говорят, исправился». В 1855г. Миша поступил в университет на юридический факультет. В 1856г. детям вернули фамилию отца и все права дворянства. В 1863г. Михаил Кюхельбекер служил прапорщиком в Царскосельском стрелковом батальоне, дослужился до майора. В 1876г. служил директором правления Общества для улучшения помещений рабочего и нуждающегося населения в Петербурге. Скончался 22 декабря 1879г. Сведений о его личной жизни не осталось.

Юстина Вильгельмовна в замужестве носила фамилию Косова, по-прежнему часто выезжала в Италию. В 1872г. Александр Поджио встретил ее во Флоренции и писал: «Здесь оказалась госпожа Косова, умная и милая... Мне обрадовалась как родному. Она здесь с теткой Глинкой и с двумя детьми. Была после родов без ног, но теперь прошлась… и легко и свободно». В феврале 1872г. во Флоренции умер русский доктор Елин, и Юстина Вильгельмовна оказала большое участие, убрала его цветами, два раза читала псалтырь, шла за гробом. В 1875г. она передала для опубликования редакции исторического журнала «Русская старина» часть литературного архива своего отца и подлинную рукопись его дневника.

Первым известным владельцем этой усадьбы был курганский мещанин, а позже купец 3 гильдии Данила Иванович Шушарин. В 1837 году он продал свой дом с землей и постройками жене политического преступника Эразма Клечковского Анели. В связи с прибавлением в семействе 21 августа 1841 Анели Клечковская покупает, как более удобный, бывший дом Розена. Кстати, Клечковские были дружны с большинством декабристов и неоднократно бывали в этом доме в гостях в 1836-1837 гг. Свой дом 24 октября 1842 года Анели продает за 400 рублей серебром жене отставного сотника Филимона Алексеевича Киниженцева Марии Федоровне.

Именно этот дом связан с именем Вильгельма Карловича Кюхельбекера. Особо опасным политическим преступникам, к каким был причислен лицейский друг А.С. Пушкина, категорически было запрещено селиться в многолюдных местах. Поэтому долгое время курганские историки и краеведы считали, что ссыльный декабрист В.К. Кюхельбекер жил на поселении в д. Смолино, как ему было предписано. Однако в 1990-е гг. благодаря исследовательской деятельности курганского журналиста и краеведа Б.Н. Карсонова удалось выяснить, что семья ссыльного декабриста имела собственный дом в г. Кургане.

В.К. Кюхельбекер прибыл в наш город 22 марта 1845 года и сразу снял квартиру. После поражения декабристского движения Кюхельбекер был приговорен сначала к заключению в Шлиссельбургской крепости, затем к ссылке в Восточную Сибирь – в Забайкалье. Здоровье его было подорвано, и для облегчения положения его в сибирской ссылке декабристу разрешили поселиться в более благоприятном климате, каким считался климат Курганского уезда Тобольской губернии. Причем курганский городничий А.Соболевский сам возил письма декабристов и, скорее всего, смотрел сквозь пальцы на то, что декабрист живет в городе, а не в Смолино. Отметим, что еще 15 января 1837 г. он женился на дочери баргузинского почтмейстера Дросиде Ивановне Артеновой. Кроме жены, вместе с декабристом в город прибыли его пятилетний сын Михаил и годовалая дочь Юстина.

Весной или летом 1845 года сестра декабриста Ю.К.Кюхельбекер (Глинка) купила для семьи в Кургане типичный одноэтажный деревянный дом, записанный на Дросиду Ивановну. Общая площадь дома была 103 квадратных метра. В.В.Пундани предположил, что в Кургане В.К. Кюхельбекер сначала жил у Н.П. Рихтера, учителя русского языка Курганского уездного училища. Декабриста познакомил с учителем другой ссыльный А.Ф.Бригген. Однако, возможно, что напротив Н.П.Рихтер будучи секретарем при декабристе, который стремительно терял зрение, жил у него в доме. Необходимо отметить, что, хотя Николай Петрович Рихтер и был знаком с декабристами и даже помогал Бриггену переписывать перевод Цезаря, а затем был секретарем при Кюхельбекере, он не пользовался авторитетом в Курганском уездном училище, где работал, и даже слыл там авантюристом.

Судя по дневнику Кюхельбекера, в свой дом семья перебралась 21 сентября 1845 года, причем сам декабрист был «вдобавок больной», хотя уже на следующий день принимал гостя ссыльного поляка П.М.Вожжинского. Незадолго до отъезда в феврале 1846 года в доме тайно побывал еще один декабрист И.И.Пущин.

декабрист И.И.Пущин.

Прожила семья в «благоприятном климате» всего 11 месяцев. В феврале 1846 г. В.К. Кюхельбекеру разрешено было поселиться в г. Тобольске, который в то время являлся губернским центром и, следовательно, там можно было получить более квалифицированную медицинскую помощь как в отношении глазной болезни, так и туберкулеза. На время отъезда декабриста Н.В.Басаргина просили найти надежного человека для перестройки дома, о чем шла речь еще в переписке в апреле 1846 года.В мае 1846 перед отъездом в Омск Басаргин поручил перестройку некоему Пелишеву, который поручил на это 162 рубля и корову, а также, видимо, сам жил некоторое время в доме. Вещи Кюхельбекра при этом хранились у Евгении Андреевны Соболевской, жены городничего.

В Тобольске ссыльный Кюхельбекер в августе того же года умер и был похоронен на Завальном кладбище города. После похорон мужа семья декабриста еще некоторое время сохраняла дом в Кургане, именно сюда Дросида Ивановна предлагала «перепроситься» из Баргузина брата В.Д.Кюхельбекера Михаила Карловича. 7 июля 1849 года Дросида Ивановна продала остававшийся в Кургане дом, а еще через год уехала к родственникам в Иркутскую губернию.

Новым хозяином дома стал курганский мещанин Василий Федорович Романов, который был женат на Глафире, родной сестре Николая Рихтера. А.М.Васильева предполагает, что возможно Романовы жили в доме и до этого. При новых хозяевах к дому был сделан пристрой. В сентябре 1871 года он продал усадьбу с домом дворянке Анне Антоновне Буткевич. Уже в 1876 год дом числился за мещанкой польского происхождения Анной Коско, которая после свадьбы в начале 1880-х гг. стала женой дворянина. После матери им владел до 1922 года Апполинарий Ануфриевич Коско. Затем, согласно решению Межведомственной комиссии по муниципализации домовладений, усадьба перешла Галактиону Лукичу Селеверстову, семья которого жила в доме до 1980-х гг. При этом часть дома с 1975 года принадлежала Отделу юстиции Курганского облисполкома.

В память об одном из ближайших друзей А.С. Пушкина замечательном поэте Вильгельме Карловиче Кюхельбекере в доме, где он прожил почти год, сегодня открыт музей, который является филиалом Курганского областного краеведческого музея.

21 июня 1797 родился Вильгельм Кюхельбекер, поэт, писатель, лицеист пушкинского выпуска, декабрист.

Личное дело

Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797 - 1846) родился в дворянской семье в Санкт-Петербурге. Его отец, саксонский дворянин Карл Кюхельбекер имел чин статского советника и в 1781 - 1789 годах занимал должность городского головы в Павловске. Детство Вильгельма прошло в отцовском имении в Авенорме (ныне поселок Авинурме на юго-западе Эстонии). В одиннадцать лет он поступил в частный пансион Бринкмана в городе Верро (современный Выру) и окончил его с серебряной медалью.

В 1811 году, когда Вильгельму Кюхельбекеру было четырнадцать, он по рекомендации своего родственника военного министра Барклая-де-Толли был принят в только что открытый Царскосельский лицей. Ближайшими его друзьями в лицее стали Антон Дельвиг и Александр Пушкин. Кюхельбекер увлекался литературным творчеством, первым из лицеистов опубликовал свои стихи в журнале.

Окончив лицей с серебряной медалью, Вильгельм Кюхельбекер поступил на службу. Служил в Главном архиве иностранной коллегии и одновременно преподавал русский и латинский языки в Благородном пансионе при Главном педагогическом институте и продолжал литературную деятельность.

Уже тогда Кюхельбекер разделял либеральные идеи, сблизился с некоторыми из будущих декабристов, вступив в масонскую ложу «Избранный Михаил» и в Вольное общество любителей российской словесности. В 1820 году привлек к себе неодобрительное внимание властей, опубликовав стихотворение «Поэты» - отклик на ссылку Пушкина.

В сентябре 1820 года Кюхельбекер выехал за границу в качестве секретаря обер-камергера Александра Нарышкина. Побывал в Италии, Германии и Франции. Встречался с Новалисом и Гете. В апреле - мае 1821 года читал лекции о русском языке и литературе в парижском антимонархическом обществе «Атенеум». Лекции были прерваны по требованию российского посольства, а Кюхельбекеру рекомендовали вернуться на родину.

С осени 1821 года Вильгельм Кюхельбекер служил на Кавказе чиновником особых поручений при генерале Алексее Ермолове. Там он сдружился с Александром Грибоедовым. Затем поселился в Москве, где вместе с Одоевским издавал альманах «Мнемозина», где печатались Пушкин, Баратынский, Вяземский, Языков, Шевырев.

В 1825 году переехал в Петербург. Был принят в члены Северного общества декабристов. Участвовал в восстании на Сенатской площади, где пытался стрелять в великого князя Михаила Павловича и генерала А. Л. Воинова, но пистолет Кюхельбекера оба раза дал осечку. После того, как войска восставших были рассеяны пушечными выстрелами, безуспешно пытался поднять в штыковую атаку солдат Гвардейского флотского экипажа.

Кюхельбекеру удалось скрыться с Сенатской площади. Переодевшись, он сумел добраться до Варшавы, но там был узнан, схвачен и доставлен в Петропавловскую крепость. Следствие пришло к заключению, что он «принадлежал к тайному обществу с знанием цели; лично действовал в мятеже с пролитием крови». Кюхельбекер оказался среди «осужденных по 1-му разряду», то есть был приговорен к смертной казни, замененной сначала 20, а потом 15 годами каторжных работ в Сибири с последующим вечным поселением.

Но на каторгу Кюхельбекер отправлен не был. В течение десяти лет он содержался в заключении в различных тюрьмах и крепостях: Кексгольме, Шлиссельбурге, Динабурге (Даугавпилсе), Ревеле и Свеаборге. 15 октября 1827 года, когда Кюхельбекера перевозили в Динабургскую крепость, на станции Залазы он случайно встретился с Пушкиным.

В 1835 году Вильгельм Кюхельбекер был отправлен на поселение в Баргузин Иркутской губернии, где уже жил его брат Михаил, тоже осужденный декабрист. Михаил открыл в Баргузине бесплатную школу. В 1837 году Вильгельм Кюхельбекер женился на дочери баргузинского почтмейстера Дросиде Артеновой. В 1840 году был переведен в Акшинскую крепость. Давал частные уроки, продолжал заниматься литературной деятельностью, безуспешно хлопотал о разрешении публиковать свои сочинения. В марте 1845 года тяжело больной Кюхельбекер переехал в Курган, на следующий год ему разрешили отправиться для лечения в Тобольск. Но прожил он в Тобольске менее года. Умер Вильгельм Кюхельбекер 11 (23) августа 1846 года.

Чем знаменит

Имя Вильгельма Кюхельбекера прочно связано для нас с Александром Пушкиным. Их дружба, начавшись в лицейских стенах, продолжалась до конца жизни Пушкина, несмотря на разделявшее их расстояние. Кюхельбекер был одним из самых близких друзей Пушкина в лицее, хотя часто становился объектом его насмешек и колких эпиграмм. Одна из них в 1818 году стала даже причиной для дуэли между Кюхельбекером и Пушкиным (Кюхельбекер выстрелил мимо, Пушкин стрелять не стал). Предполагают, что некоторыми чертами Кюхельбекера Пушкин наделил Владимира Ленского.

Когда Кюхельбекер находился в заключении, он смог несколько раз передать Пушкину свои сочинения, и тот содействовал их публикации. В 1835 году Пушкину, лично просившему Николая I за Кюхельбекера, удалось издать первые две части его мистерии «Ижорский». Сохранились два письма, нелегально переданных Кюхельбекером Пушкину из Динабургской крепости, и несколько писем, отправленных из Забайкалья. Пушкин в годы пребывания Кюхельбекера в крепостном заключении посылал ему через родственников свои сочинения и книги по русской истории.

О чем надо знать

В лицейские годы Вильгельм Кюхельбекер публиковал свои стихотворения в журналах «Амфион» и «Сын Отечества». В начале 1820-х Кюхельбекер сблизился с поэтами-архаистами, в первую очередь с Грибоедовым, и выступил в защиту высоких жанров: героической поэмы, оды, трагедии, где использовался торжественный слог. Свои взгляды он выразил в статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие», опубликованной в альманахе «Мнемозина». Гражданские традиции русского классицизма сочетались в его творчестве с духом романтизма. В качестве героев од Кюхельбекера выступали пылкие вольнодумцы, борцы за свободу, враги тирании. Дружба воспевалась как союз людей, посвятивших себя идеалам свободы, братства и справедливости.

В заключении Вильгельм Кюхельбекер начал романтическую повесть «Последний Колонна», поэму «Агасвер» («Вечный жид»). В ссылке он писал стихи, поэмы («Давид», «Юрий и Ксения», «Сирота», «Семь спящих отроков», «Заровавель»), драматические произведения (мистерию «Ижорский», трагедию «Прокофий Ляпунов», драматическую сказку «Иван, купецкий сын»), переводил драмы Шекспира. Язык его произведений стал более простым и естественным, близким к разговорному, во многих из них уделялось внимание повседневной жизни простых людей.

Поэма «Агасвер», которую исследователи иногда называют важнейшей в творчестве Кюхельбекера, повествовала о ключевых моментах истории христианства и была насыщена эсхатологическими мотивами. Неоконченная драма «Архилох» в образе древнегреческого поэта, возможно, отражает судьбу и внутреннюю жизнь самого Кюхельбекера. Мистерия «Ижорский» подводит итог размышлениям Кюхельбекера о романтическом герое, мятежные порывы которого сменяются охлаждением и скукой.

Лишь малая часть произведений Кюхельбекера была напечатана при его жизни. Многие из них увидели свет лишь в 1930-е годы, когда их обнаружил и издал .

Прямая речь

Краток, но мирен и тих младенческий, сладостный возраст!
Но - ах, не знает цены дням безмятежным дитя.
Юноша в буре страстей, а муж, сражаяся с буйством,
По невозвратном грустят в тяжкой и тщетной тоске.
Так из объятий друзей вырывается странник; но вскоре
Вздрогнет, настижен грозой, взглянет в унылую даль:
Ищет - бедный! - любви, напрасно хижины ищет;
Он одинок - и дождь хлещет навстречу ему,
Ветер свистит, гремят и рокочут сердитые громы,
И, осветя темноту, молния тучи сечет!
В. Кюхельбекер «Возраст счастия»

О сонм глупцов бездушных и счастливых!
Вам нестерпим кровавый блеск венца.
Который на чело певца
Кладет рука камен, столь поздно справедливых!
Так радуйся ж, презренная толпа,
Читай былых и наших дней скрыжали:
Пророков гонит черная судьба;
Их стерегут свирепые печали;
Они влачат по мукам дни свои,
И в их сердца впиваются змии.
Ах, сколько вижу я неконченных созданий,
Манивших душу прелестью надежд,
Залогов горестных за пламень дарований,
Миров, разрушенных злодействами невежд!
Того в пути безумие схватило
(Счастливец! от тебя оно сокрыло
Картину их постыдных дел;
Так! я готов сказать: завиден твой удел!),
Томит другого дикое изгнанье;
Мрут с голоду Камоенс и Костров;
Ш<ихматова> бесчестит осмеянье.
Клеймит безумный лепет остряков, -
Но будет жить в веках певец Петров!
Потомство вспомнит их бессмертную обиду
И призовет на прах их Немезиду!
В. Кюхельбекер «Участь поэтов» (1823)

Итак, товарищ вдохновенный,
И ты! - а я на прах священный
Слезы не пролил ни одной:
С привычки к горю и страданьям
Все высохли в груди больной.
Но образ твой моим мечтаньям
В ночах бессонных предстоит,
Но я тяжелой скорбью сыт,
Но, мрачный, близ жены, мне милой,
И думать о любви забыл...
/Там/ мысли, над твоей могилой!
Смолк шорох благозвучных крыл
Твоих волшебных песнопений,
На небо отлетел твой гений;
А визги желтой клеветы
Глупцов, которые марали,
Как был ты жив, твои черты,
И ныне, в час святой печали,
Бездушные, не замолчали!
Гордись! Ей-богу, стыд и срам
Их подлая любовь! - Пусть жалят!
Тот пуст и гнил, кого все хвалят;
За зависть дорого я дам.
Гордись! Никто тебе не равен,
Никто из сверстников-певцов:
Не смеркнешь ты во мгле веков, -
В веках тебе клеврет Державин.
В. Кюхельбекер «Тени Пушкина» (24 мая 1837)

Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты...
Опомнимся - но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
А. С. Пушкин 1825

За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно -
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно и тошно.
А. С. Пушкин 1819

Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг -
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
А. С. Пушкин 1825

«Кюхельбекер Вильгельм способен и весьма прилежен; беспрестанно занимаясь чтением и сочинениями, он не радеет о прочем, оттого мало в вещах его порядка и опрятности. Впрочем, он добродушен, искренен с некоторою осторожностью, усерден, склонен ко всегдашнему упражнению, избирает себе предметы важные, героические и чрезвычайные; но гневен, вспыльчив и легкомыслен; не плавно выражается и странен в обращении. Во всех словах и поступках, особенно в сочинениях его, приметны напряжение и высокопарность, часто без приличия. Неуместное внимание происходит, может быть, от глухоты на одно ухо. Раздраженность нервов его требует, чтобы он не слишком занимался, особенно сочинением».

Характеристика, данная Вильгельму Кюхельбекеру надзирателем по учебной и нравственной части Царскосельского лицея Мартыном Пилецким.

«Он принадлежал к числу самых плодовитых наших (лицейских) стихотворцев, и хотя в стихах его было всегда странное направление и отчасти странный даже язык, но при всем том, как поэт, он едва ли стоял не выше Дельвига и должен был занять место непосредственно за Пушкиным».

Лицеист Модест Корф о Кюхельбекере.

«Здесь нет собственно того, что в других городах называется населением. В Риме живут одни почти приезжие иностранцы. Они, подобно перелетным птицам, поклоняются его развалинам, потом покидают его, чтоб уступить место свое новым пришельцам. Между жителями сего города почти нет ни одного, в котором бы текла кровь, не говорю уже древних квиритов, но даже и единоплеменников Кановы и Метастазио. Точно так в окаменелом дубе почти нет древесных частиц; он весь составлен из стихий чуждых, нанесенных тем ветром, тою бурею, которые исторгли из земли исполина лесов, а потом развеяли прах его. Здесь странное смешение людей всех народов и всех земель: уроженец квебекский нанимает дом возле богатого мандарина из Кантона. Русский торговец живет возле японского ученого, негр из Гаити дышит одним воздухом с своим африканским единомышленником. Здесь говорят всеми языками, кроме италиянского, но читают почти исключительно италиянские и латинские книги. Весь день для меня здесь проходит в ученых упражнениях. Меня в особенности чрезвычайно занимают памятники римской живописи; к несчастию, они почти все более или менее потерпели от руки времени. Альфреско все без исключения погибли. Я до сей поры не могу понять, как художник, влюбленный в свое искусство, мог обречь свои произведения на неминуемую смерть, соглашаясь писать на глине. Если бы не немецкие и английские граверы, мы не имели бы и понятия о лучших произведениях кисти Рафаэля и Михель-Анжело. Храм Святого Петра хотя и в развалинах, однако же еще живо напоминает воображению свое прежнее величие. Я смотрел на него и днем, при полном блеске солнечных лучей, и ночью, при тихом лунном сиянии. Признаюсь, что днем сей пышный и тлеющий памятник зодчества делал на меня болезненное впечатление: мне казалось, что нетленная, всегда торжествующая природа как будто издевается над ничтожным великолепием человеческим. Но ночью я был утешен: тишина великого храма, огромные размеры его, изглаженные следы истребления - меня возвысили; все здание мне явилось преображенным. Так, думал я, и род человеческий в ту ночь, которая настанет после его дня, явится преображенным; все его несчастия, все мнимые разрушения утонут в гармонии целого».
Из «Европейских писем» Вильгельма Кюхельбекера

«На следующей станции нашел я Шиллерова «Духовидца», но едва успел прочитать я первые страницы, как вдруг подъехали четыре тройки с фельдъегерем. "Вероятно, поляки? " — сказал я хозяйке. "Да, — отвечала она, — их нынче отвозят назад". Я вышел взглянуть на них. Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошёл высокий, бледный и худой молодой человек с черною бородою, в фризовой шинели... , Увидев меня, он с живостию на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга — и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством — я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою сторону. На следующей станции узнал я, что их везут из Шлиссельбурга — но куда же?»
Дневниковая запись А. С. Пушкина.

«Двенадцать лет, любезный друг, я не писал к тебе... Не знаю, как на тебя подействуют эти строки: они писаны рукою, когда-то тебе знакомою; рукою этою водит сердце, которое тебя всегда любило; но двенадцать лет не шутка. Впрочем, мой долг прежде всех лицейских товарищей вспомнить о тебе в минуту, когда считаю себя свободным писать к вам; долг, потому что и ты же более всех прочих помнил о вашем затворнике. Книги, которые время от времени пересылал ты ко мне, во всех отношениях мне драгоценны: раз, они служили мне доказательством, что ты не совсем еще забыл меня, а во-вторых, приносили мне в моем уединении большое удовольствие. Сверх того, мне особенно приятно было, что именно ты, поэт, более наших прозаиков заботишься обо мне: это служило мне вместо явного опровержения всего того, что господа люди хладнокровные, и рассудительные обыкновенно взводят на грешных служителей стиха и рифмы. У них поэт и человек недельный одно и то же; а вот же Пушкин оказался другом гораздо более дельным, чем все они вместе. Верь, Александр Сергеевич, что умею ценить и чувствовать все благородство твоего поведения: не хвалю тебя и даже не благодарю, потому что должен был ожидать от тебя всего прекрасного; но клянусь, от всей души радуюсь, что так случилось. - Мое заточение кончилось: я на свободе, т. е. хожу без няньки и сплю не под замком. - Вероятно, полюбопытствуешь узнать кое-что о Забайкальском крае или Даурской Украине - как в сказках и песнях называют ту часть Сибири, в которой теперь живу. На первый случай мало могу тебе сообщить удовлетворительного, а еще менее утешительного. Во-первых, в этой Украине холодно, очень холодно; во-вторых, нравы и обычаи довольно прозаические: без преданий, без резких черт, без оригинальной физиономии. - Буряты мне нравятся гораздо менее кавказских горцев: рожи их безобразны, но не на гофманновскую стать, а на стать нашей любезной отечественной литературы, - плоски и безжизненны. Тунгусов я встречал мало: но в них что-то есть; звериное начало (le principe animal) в них сильно развито, и, как человек-зверь, тунгус в моих глазах гораздо привлекательнее расчетливого, благоразумного бурята. - Русские (жаль, друг Александр, - а должно же сказать правду), русские здесь почти те же буряты, только без бурятской честности, без бурятского трудолюбия. Отличительный порок их пьянство: здесь пьют все, мужчины, женщины, старики, девушки; женщины почти более мужчин. Здешний язык богат идиотизмами, но о них в другой раз. - Мимоходом только замечу, что простолюдины употребляют здесь пропасть книжных слов, особенно часто: почто, но, однако; далее, - облачусь вместо оденусь, ограда вместо двор etc. - Метисы бывают иногда очень хороши: веришь ли? Я заметил дорогою несколько лиц истинно греческих очерков; но что гадко: у них, как у бурят, мало бороды, и потому под старость даже лучшие бывают похожи на старых евнухов или самых безобразных бабушек. Между русскими, здешними уроженцами, довольно белокурых, - но у всех почти скулы выдаются, что придает их лицам что-то калмыцкое. - Горы Саянские или, как их здесь называют, Яблонный хребет, меньше Кавказских, но, кажется, выше Уральских, - и довольно живописны. О Байкале ни слова: я видел его под ледяною бронею. Зато, друг, здешнее небо бесподобно: какая ясность! Что за звезды! - Вот для почину! Если пожелаешь письма поскладнее, отвечай. - Обнимаю тебя».
Письмо Вильгельма Кюхельбекера Пушкину из Баргузина 12 февраля 1836 года.

Шесть фактов о Вильгельме Кюхельбекере

• Кюхельбекер вспоминал: «…первыми моими наставниками в русской словесности были - моя кормилица Марина да няньки мои - Кирилловна и Татьяна».
• В Благородном пансионе учениками Кюхельбекера были младший брат Пушкина Лев и будущий знаменитый композитор Михаил Глинка.
• Предполагают, что упоминание тунгуса в пушкинском «Памятнике» появилось не без влияния полученного незадолго до написания стихотворения письма из Баргузина от Кюхельбекера, где описывались тунгусы.
• В незаконченном произведении Кюхельбекера «Русский декамерон 1831 года» рассказывается, как герои из-за эпидемии холеры покидают Москву и живут в деревне, где, подобно героям Боккаччо, развлекают друг друга рассказами.
• Фамилия Кюхельбекера неоднократно использовалась для комического обыгрывания. Лицеистами была создана поэма «Бехелькюкериада», а Ермолов, намекая на славянофильские идеи Кюхельбекера заменял его фамилию переводом - «Хлебопекарь».
• В Кургане по адресу улица Куйбышева, дом 19 находится музей Вильгельма Кюхельбекера.

Материалы о Вильгельме Кюхельбекере

Нельзя сказать, что Вильгельм Кюхельбекер достиг особенных высот в искусстве или общественной деятельности, однако его имя прочно вошло в отечественную историю и русскую литературу. Судьба подарила талантливому воспитаннику Царскосельского лицея встречу с величайшими людьми своего времени: Пушкиным, Грибоедовым, Пущиным, Одоевским , - но вспыльчивый характер не позволил самому найти место в жизни.

Гадкий утёнок Царскосельского лицея

В Царскосельском лицее Кюхельбекер из-за своей неловкости, мечтательности и глухоты на левое ухо был предметом бесконечных насмешек — они же довели его до попытки суицида. Однажды подросток пытался утопиться в пруду, откуда его вытащили товарищи, которые тут же нарисовали на несчастного карикатуру в местном журнале.

Вспыльчивого Кюхлю, как его называли друзья-лицеисты, спасало одно — он отличался большой незлобивостью, а своими знаниями и упорством умел располагать к себе людей.

Профессор Пилецкий дал своему талантливому воспитаннику характеристику, которая и сегодня позволяет ближе узнать будущего декабриста: «Кюхельбеккер Вильгельм, лютеранского вероисповедания, 15-лет. Способен и весьма прилежен; беспрестанно занимаясь чтением и сочинениями, он не радеет о прочем, от того в вещах его мало порядка и опрятности. Впрочем, он добродушен, искренен, с некоторою осторожностью, усерден, склонен ко всегдашнему упражнению, избирает себе предметы важные, плавно выражается и странен в обращении. Во всех словах и поступках, особенно в сочинениях, приметны некоторое напряжение и высокопарность, часто без приличия… Раздраженность нервов его требует, чтобы он не слишком занимался, особенно сочинениями».

Но сочинениями Кюхля всё же увлекался, ведь в те годы стихосложение среди лицеистов было самым популярным занятием.

Вильгельм, прочти свои стихи,
Чтоб мне заснуть скорее...

Так в «Пирующих студентах» Александр Пушкин описывал поэтическое дарование Кюхельбекера. Неуклюжий лицеист был излюбленным героем лицейских эпиграмм, посланий и ироничных строк «солнца русской поэзии» (из-за чего Пушкин и Кюхельбекер однажды встретились на дуэли, но всё равно остались ближайшими товарищами).

Репродукция рисунка школьницы Нади Рушевой «Пушкин, читающий стихи Дельвигу и Кюхельбекеру». Фото: РИА Новости

Талантливый неудачник

В 1817 году Кюхельбекер окончил лицей с серебряной медалью и вместе с тем же Пушкиным поступил в Коллегию Иностранных дел. С этого момента начались скитания будущего декабриста.

Дипломатической службе выпускник Царскосельского лицея предпочёл преподавание русской литературы в Благородном пансионе при Главном педагогическом институте, но из-за неудачного романа решил уехать подальше от дома. В должности обер-камергера вельможи Нарышкина Кюхельбекер отправился в Европу, откуда был вынужден вернуться Россию, так как обратил на себя внимание властей «вольнолюбивой» лекцией по русской словесности.

«Неблагонадёжного» юношу ожидала служба на Кавказе. Однако излишняя ранимость характера, подводившая Кюхельбекера ещё в лицейские годы, подвела его и на этот раз. Из-за дуэли с местным чиновником он вернулся раньше времени с почти невозможной для «дальнейшей государственной службы характеристикой».

Кюхля хотел работать в министерстве финансов, заниматься профессорской деятельностью в Эдинбурге или в Крыму, получить место профессора русского языка в Дерптском университете, служить в Одессе, издавать журнал, - но ни одному из его планов не суждено было сбыться. В итоге талантливый лицеист присоединился к обществу лиц, принявших участие в декабрьском восстании.

14 декабря 1825 года Кюхельбекер стал одним из самых деятельных участников событий на Сенатской площади. Известно, что он стрелял в брата императора - князя Михаила Павловича, но пистолет дал осечку.

Дневник Вильгельма Кюхельбекера и его книги, изданные анонимно при содействии А. С. Пушкина. Музей декабристов в Москве (закрыт в 1997 году). Фото: РИА Новости / Олег Ласточкин

«Поэт в России больше, чем поэт»

Кюхельбекеру посчастливилось незаметно покинуть Сенатскую площадь, когда стало очевидно, что восстание обречено. Однако незадачливого декабриста с приметами «рост 2 аршина 9 4/8 вершков, лицом бел, чист, волосом чёрн, глаза карие, нос продолговат с горбиною» быстро разыскали.

Зимой 1826 года талантливый лицеист оказался в казематах главной политической тюрьмы России - Петропавловской крепости. Ему грозила смертная казнь, которая была заменена двадцатью годами каторжных работ. Позже и этот приговор удалось смягчить, но, несмотря на то, что заключенный Кюхельбекер содержался в достаточно мягких условиях (мог писать и получать письма, читать книжные новинки, общаться с духовником), поэт был глубоко несчастен.

Не было счастья и в личной жизни. Кюхельбекер всегда искал женщину, которая стала бы ему соратником и близким другом, но будучи в ссылке, женился на безграмотной дочери баргузинского почтмейстера Дросиде Ивановне Артеновой. Необразованная супруга не разделяла философских и стихотворных увлечений бывшего лицеиста, которые к этому времени вышли на новый уровень. Кюхельбекер больше не подражал Державину или Жуковскому . Основываясь на личных ощущениях, он писал о печальных думах узника или же божественном огне, которому не страшна тюрьма.

Однако Кюхельбекер остался верен первым поэтическим опытам: выше всего философ и романтик ставил предназначение стихотворца. В одном из своих последних произведений, названном «Участь русских поэтов», умирающий, больной декабрист писал:

Горька судьба поэтов всех племен;
Тяжеле всех судьба казнит Россию:
Для славы и Рылеев был рожден;
Но юноша в свободу был влюблен...
Стянула петля дерзостную выю.

Могила декабриста В. К. Кюхельбекера в Тобольске Фото: РИА Новости / Сергей Ветров

Кюхельбекер Вильгельм Карлович

Русский поэт, декабрист. Друг А. С. Пушкина. Участник восстания на Сенатской площади (1825). Приговорён к тюремному заключению и вечной ссылке. Оды, послания ("Смерть Байрона", 1824; "Тень Рылеева", 1827), трагедии ("Аргивяне", 1822 - 25, "Прокофий Ляпунов", 1834), романтическая драма "Ижорский" (опубл. 1835, 1841, 1939), поэмы "Вечный жид", опубл. 1878), роман "Последний Колонна" (1832 - 43; опубл. 1937). Критические статьи; "Дневник", написан в заключении (опубл. 1929).

Биография

Кюхельбекер Вильгельм Карлович (1797 - 1846), поэт, прозаик.

Родился 10 июля (21 н.с.) в Петербурге в дворянской семье обрусевших немцев. Детство провел в Эстонии, где семья поселилась после отставки отца.

В 1808 был отдан в частный пансион, а через три года поступил в Царскосельский лицей, где его друзьями стали Пушкин и Дельвиг. С ранних лет проявлял черты вольнолюбия, был членом кружка декабриста Бурцева, глубоко изучал общественные науки, составлял словарь политических терминов, серьезно занимался литературой. Считался одним из признанных лицейских поэтов. Уже в 1815 печатался в журналах "Сын Отечества", "Амфион", принимал активное участие в "Вольном обществе любителей российской словесности", на одном из заседаний которого в 1820 читал стихи, посвящённые ссыльному Пушкину, что послужило поводом для доноса на Кюхельбекера. Чувствуя надвигающуюся опасность, по совету друзей отправляется за границу в качестве секретаря вельможи А. Нарышкина. Побывал в Германии, где посетил Гёте, которому посвятил стихотворение "К Прометею". В Париже читал лекции по русской литературе, имевшие большой успех. Вольнолюбивая направленность этих лекций вызвала недовольство царского посланника, добившегося немедленного возвращения поэта в Россию.

Друзья помогли ему поступить на службу к генералу Ермолову, и он в 1821 отправился на Кавказ, в Тифлисе встретился и подружился с Грибоедовым. Однако уже в мае 1822 Кюхельбекер подал прошение об увольнении и уехал к сестре в имение Закуп Смоленской губернии. Здесь написал несколько лирических стихотворений, закончил трагедию "Аргивяне", сочинил поэму "Кассандра", начал поэму о Грибоедове.

Обстоятельства материального порядка побудили его летом 1823 приехать в Москву. Поэт сблизился с Одоевским, вместе с которым начал издавать альманах "Мнемозина", где печатались Пушкин, Баратынский, Языков. Кюхельбекер писал стихи о восстании в Греции, на смерть Байрона, послания Ермолову, Грибоедову, стихотворение "Участь русских поэтов".

В 1825 поселился в Петербурге, вошёл в круг декабристов, был принят в члены Северного общества. 14 декабря Кюхельбекер, один из немногих "штатских" среди военных, проявлял бурную деятельность: посещал восставшие части, мужественно вёл себя на площади, стрелял в великого князя Михаила Павловича. Когда войска восставших были рассеянны, переодевшись в крестьянское платье, он пытался бежать за границу. Арестованный в Варшаве, был приговорён к смертной казни, впоследствии заменённой длительной каторгой.

После десяти лет одиночного заключения в Динабургской и Свеаборгской крепостях был сослан в Сибирь на поселение. Однако и в крепости, и в ссылке он продолжал заниматься творчеством, создав такие произведения, как поэма "Сирота", трагедии "Прокофий Ляпунов" и "Ижорский", повесть "Последняя Колонна", сказку "Иван, купецкий сын", воспоминания "Тень Рылеева", "Памяти Грибоедова". Некоторые из его произведений Пушкину удалось напечатать под псевдонимом.
После смерти своего великого друга Кюхельбекер потерял и эту возможность.

В ссылке Кюхельбекер женился на дочери почтмейстера Артёмова, неграмотной женщине, которую учил и воспитывал. Вместе с семьей перебирался из одного сибирского местечка в другое и, наконец, уже больной туберкулёзом и слепой, поселился в Тобольске.

О декабристах писали много и по-разному. Одни с холодным сердцем анализировали их социальные программы. Другие с душевным восторгом обращались к анализу их жизненной позиции.

Почему же с таким неослабевающим увлечением учёные и писатели изучают их жизнь? 170 лет назад о них говорила вся просвещённая Россия, о них "переписывались" монархи и правительства, составлялись секретные доклады. Об их жизни - тысячи публикаций, диссертаций, поэм и романов. Одни их ругали, другие ими восхищались.
Пушкин причислял себя к декабристам, с грустью вспоминая в стихотворении "Арион": "Нас было много на челне. . . ".

Судьбы этих людей противоречивы. И, думается, неоднозначно, что было бы с Россией, если бы они победили. В критических ситуациях (арест, допрос, камера, ссылка, каторга) они вели себя по-разному.

Меня заинтересовала судьба одного из этих людей - поэта-декабриста Вильгельма Карловича Кюхельбекера. Его жизненный путь был тернист и труден. Особенно трагична судьба его произведений.

Исследователь жизни и творчества В. К. Кюхельбекера Юрий Николаевич Тынянов писал:"Поэтическая судьба Кюхельбекера - это, быть может, наиболее яркий пример уничтожения поэта, которое произвело самодержавие". Поэту было 28 лет, когда он, волей самодержавия, был вычеркнут из литературной жизни России: после 1825 года имя Кюхельбекера совершенно исчезло со страниц журналов; безымянные или подписанные псевдонимами, его произведения появлялись редко. Он умер в безвестности и нищете, после него осталось огромное количество тетрадей с неопубликованными стихотворениями, поэмами, драмами, повестями. Перед смертью, Кюхельбекер отправил В. А. Жуковскому гордое и скорбное письмо: "Говорю с поэтом, и сверх того полуумирающий приобретает право говорить без больших церемоний: я чувствую, знаю, я убеждён совершенно, точно так же, как убеждён в своём существовании, что Россия не десятками может противопоставить европейцам писателей, равных мне по воображению, по творческой силе, по учёности и разнообразии сочинений. Простите мне, добрейший мой наставник и первый руководитель на поприще поэзии, эту мою гордую выходку! Но, право, сердце кровью заливается, если подумаешь, что всё, мною созданное, вместе со мной погибнет, как звук пустой, как ничтожный отголосок!" (1).

На протяжении почти столетия после его смерти крупнейшие произведения поэта не были опубликованы; за эти годы многочисленные исследования литературоведов - пушкинистов вывели на свет огромное количество острот и пародий, карикатур и нелепых случаев, связанных с именем Кюхельбекера (2, 3). Поэт был заранее уничтожен в глазах своих возможных читателей, которые ещё не знали и не читали его произведений. Только в 1930-е годы, трудами русского писателя Ю. Н. Тынянова (1894-1943), поэт был впервые воскрешён. Его известный роман "Кюхля" увидел свет в 1925 году.

Referatyk.com›biografii/13866-diplomnaya_rabota:_…

Задача данной статьи - выяснить, как заложен уход из жизни от туберкулёза поэта-декабриста ВИЛЬГЕЛЬМА КЮХЕЛЬБЕКЕРА в его код ПОЛНОГО ИМЕНИ.

Смотреть предварительно "Логикология - о судьбе человека"

Рассмотрим таблицы кода ПОЛНОГО ИМЕНИ. \Если на Вашем экране будет смещение цифр и букв, приведите в соответствие масштаб изображения\.

11 42 64 70 82 111 113 119 130 136 153 156 166 178 207 211 217 229 258 271 282 283 300 312 327 330 340 364
К Ю Х Е Л Ь Б Е К Е Р В И Л Ь Г Е Л Ь М К А Р Л О В И Ч
364 353 322 300 294 282 253 251 245 234 228 211 208 198 186 157 153 147 135 106 93 82 81 64 52 37 34 24

3 13 25 54 58 64 76 105 118 129 130 147 159 174 177 187 211 222 253 275 281 293 322 324 330 341 347 364
В И Л Ь Г Е Л Ь М К А Р Л О В И Ч К Ю Х Е Л Ь Б Е К Е Р
364 361 351 339 310 306 300 288 259 246 235 234 217 205 190 187 177 153 142 111 89 83 71 42 40 34 23 17

КЮХЕЛЬБЕКЕР ВИЛЬГЕЛЬМ КАРЛОВИЧ = 153-ОТ ОТЁКА ЛЁГКИХ + 211-\ 63-ГИБЕЛЬ + 148-ЗАВЕРШЕНИЕ ЖИЗНИ \.

118 = ВИЛЬГЕЛЬМ, ЗАБОЛЕВАНИЕ ТУ(беркулёзом), ОТЁК ЛЁГКИХ.

93 = КАРЛОВИЧ, ЧАХОТКА.

153 = КЮХЕЛЬБЕКЕР, БАЦИЛЛА КОХА + УГАС, (гиб)ЕЛЬ ОТ ОТЁКА ЛЁ(гких).

364 = 187-\ 28-(туберку)ЛЁЗ + 159-ОТРАВЛЕНИЕ КРОВИ \ + 177-(пало)ЧКОЙ КОХА ЗАГУБЛЕН.

Проверим дешифровку таблицей:

12 19 28 43 62 79 80 83 95 101 115 125 131 142*159*174**177**187**
(туберку)Л Ё З + О Т Р А В Л Е Н И Е К Р О В И
364 352 345 336 321 302 285 284 281 269 263 249 239 233 222*205**190**187**

211**222**237 247 258*273 295 296 305 306*310**330*332 344 350 364
(пало)Ч К О Й К О Х А + З А Г У Б Л Е Н
177**153**142*127 117 106* 91 69 68 59 58** 54* 34* 32 20 14

Таблицы содержат по 2 цепочки из 6-ти идущих последовательно друг за другом цифр: 159-174-177-187-211-222 142-153-177-187-190-205

А также по 6 совпадающих столбцов: 174**\\205** 177**\\190** 187**\\187** 211**\\177** 222**\\153** 58**\\310**

В дешифровках:

(палочка)КОХ(а) + ГИБЕЛЬ + БОЛЬНОЙ ЛЁГОЧНЫМ ТУ(беркулёзом) = 264.

ЗАРАЖЕНИЕ ТУБЕРК(улёзом) + КОНЧ(ина) + (гиб)ЕЛЬ ОТ ОТЁКА ЛЁ(гких) = 264

Мы также увидим по 6 совпадающих столбцов.

В дешифровке: (за)БОЛЕ(вание) ЛЁГ(ких) + (гиб)ЕЛЬ ЯДАМИ + (гибе)ЛЬНОЕ ОТРАВЛЕНИЕ ЛЁ(гких) = 364

7 совпадающих столбцов.

Рассмотрим дешифровку с 10-тью совпадающими столбцами:

(бактерии отра)ВИЛИ ЛЁГ(кие) + (гиб)ЕЛЬ БОЛЬНОГО + (гиб)ЕЛЬ ОТ ОТЁКА ЛЁ(гких) = 364.

3** 13** 25** 35 47 54* 58** 64** 76** 105** 107 122 134 163 177*192 196 211*
(бактерии отра)В И Л И Л Ё Г(кие) + (гиб)Е Л Ь Б О Л Ь Н О Г О +
364**361**351**339* 329 317 310** 306**300**288** 259*257 242 230 201 187*172 168

217**229**258** 273 292 307 326 333 344 345 357 364
(гиб)Е Л Ь О Т О Т Ё К А Л Ё(гких)
153**147**135** 106* 91 72 57 38 31 20 19 7

Таблицы содержат по 2 цепочки из 5-ти идущих последовательно друг за другом цифр: 54-58-64-76-105 259-288-300-306-310

По 3 цепочки из 4-ёх идущих последовательно друг за другом цифр: 211-217-229-258 106-135-147-153 339-351-361-364

И по 1-й цепочке из 3-ёх идущих последовательно друг за другом цифр: 3-13-25

А также по 10 совпадающих столбцов: 3**\\364** 13**\\361** 25**\\351** 58**\\310** 64**\\306** 76**\\300** 105**\\288** 217**\\153** 229**\\147** 258**\\135**

Код ДНЯ СМЕРТИ: 128-ОДИННАДЦАТОЕ + 66-АВГУСТА = 194 = 20-(ух)ОД (из жизни) + 174-ИНТОКСИКАЦИЯ.

15** 20** 30** 44** 58 59 64 87* 88 107*122 128* 129**132 136 156 174*193 194
О Д И Н Н А Д Ц А Т О Е А В Г У С Т А
194**179**174**164**150*136 135 130 107*106 87* 72 66** 65* 62 58 38 20* 1

15** 20** 30** 44** 63 78 89 107*117 128*129**152 162 194
(ух)О Д + И Н Т О К С И К А Ц И Я
194**179** 174**164**150*131 116 105 87* 77 66** 65* 42 32

Таблицы содержат по 1 цепочке из 5-ти идущих последовательно друг за другом цифр: 150-164-174-179-194

И по 1 цепочке из 4-ёх идущих последовательно друг за другом цифр: 15-20-30-44

А также по 5 совпадающих столбцов: 15**\\194** 20**\\179** 30**\\174** 44**\\164** 129**\\66**

Дешифровки: (ух)ОД + ИНТОКСИКА(ция) ВЕДЁТ К ГИ(бели) = 194

И (ух)ОД + ИНТОКСИКА(ция) + В Л(ёгких палочк)А КОХА = 194

Код числа полных ЛЕТ ЖИЗНИ: 76-СОРОК + 94-ДЕВЯТЬ = 170 = ЖИЗНЬ ОКОНЧЕНА.

364 = 170-СОРОК ДЕВЯТЬ + 194-МИКОБАКТЕРИИ В ЛЁГКИХ, ОДИННАДЦАТОЕ АВГУСТА.

Думается, что универсальной дешифровкой при туберкулёзе лёгких будет такая:

170 = СОРОК ДЕВЯТЬ = С(мерть) ОР(ганизма) +(б)АКТЕ(рии) В (лёгких) + Я(д) + (смер)ТЬ.

Проверим дешифровку таблицами:

18** 33** 50** 65 76 81*87** 90**122**141**170**
С О Р О К Д Е В Я Т Ь
170**152**137**120*105 94 89** 83** 80** 48** 29**

18** 33** 50** 51 62 81* 87** 90** 122** 141**170**
С(мерть) О Р(ганизма) + (б)А К Т Е(рии) В (лёгких) + Я(д) + (смер)Т Ь
170** 152**137** 120*119 108 89** 83** 80** 48** 29**

Таблицы содержат по 1 цепочке из 6-ти идущих последовательно друг за другом цифр: 81-87-90-122-141-170

По 1 цепочке из 5-ти идущих последовательно друг за другом цифр: 29-48-80-83-89

По 1 цепочке из 4-ёх идущих последовательно друг за другом цифр: 120-137-152-170

И по 1 цепочке из 3-ёх идущих последовательно друг за другом цифр: 18-33-50

А также по 8 совпадающих столбцов:

18**\\170** 33**\\150** 50**\\137** 87**\\89** 90**\\83** 122**\\80** 141**\\48** 170**\\29**

Из цифр, относящихся к предложению СОРОК ДЕВЯТЬ, мы видим только две, идущие друг за другом.

Смотрим нижнюю таблицу кода ПОЛНОГО ИМЕНИ:

76 = (соро)К ДЕВЯТ(ь); 105 = (соро)К ДЕВЯТЬ.

105 = (соро)К ДЕВЯТЬ
______________________________________________
288 = ГИБЕЛЬ + ИНТОКСИКАЦИЯ ОРГАН(изма)

288 - 105 = 183 = СМЕРТЬ ПРИШЛА, где СМЕРТЬ ПРИШ(ла) = 170 = СОРОК ДЕВЯТЬ.

20.06.2017

21 июня исполняется 220 лет со дня рождения Вильгельма Карловича Кюхельбекера. В истории русской литературы он так и остался нелепым долговязым Кюхлей, героем бесчисленных анекдотов и эпиграмм, великим неудачником. Как-то не сразу вспоминается, что этот человек был другом Грибоедова, Рылеева и Пущина. «Мой брат родной по музе, по судьбам», - назвал его Пушкин.

Семья Кюхельбекеров никогда не была особенно знатной и богатой, хотя и имела некоторые шансы разбогатеть и оказаться в числе «взысканных счастьем». Карл-Генрих фон Кюхельбекер, переселился в Россию из Саксонии в 1722 г, а до того учился праву в Лейпцигском университете одновременно с Гете и Радищевым, знал толк в горном деле, был, судя по всему, толковым и умелым аграрием. Он управлял Каменным островом, принадлежащим великому князю Павлу Петровичу, а позже – его имением Павловском.

В семье росло 4 ребенка, у Вили, родившегося 21 июня 1797 года, был младший брат Миша и старшие сестры – Юлия и Юстина (Устинья). Жена Карла-Генриха, Юстиния Яковлевна, нянчила маленького князя Михаила Павловича – родившегося, когда Виленьке не исполнилось и года. Их судьбы ещё скрестятся.

Лицеист Кюхля

По домашней легенде, император Павел весьма благоволил к Кюхельбекерам, честному и знающему директору Павловска прочили императорский фавор. Но в результате заговора жизнь императора оборвалась – и верный Карл-Генрих предпочёл оставить Петербург, а вскоре умер от чахотки. Благодаря хлопотам влиятельной родни, сирота Вильгельм, начинающий поэт и явный гуманитарий, попал в Лицей (от семейства можно было определить лишь одного ребенка). Брата его Михаила определили в военно-морскую службу.

Вильгельм Кюхельбекер, 1820-е. И. Матюшин. Гравюра с неизвестного оригинала. Фото: ru.wikipedia.org

Бог весть, как сложилась бы судьба юного Кюхельбекера, если бы в 1811 году он не вошел в число 30 мальчиков, ставших первыми лицеистами. Инспектор Лицея Мартын Пилецкий дал Кюхле следующую характеристику: «Кюхельбекер Вильгельм, лютеранского вероисповедания, 15 лет. Способен и весьма прилежен; беспрестанно занимаясь чтением и сочинениями, он не радеет о прочем, от того в вещах его мало порядка и опрятности. Впрочем, он добродушен, искренен, с некоторою осторожностью, усерден, склонен ко всегдашнему упражнению, избирает себе предметы важные, плавно выражается и странен в обращении».

Жизнь Кюхельбекера в Лицее была несладкой: ещё в детстве он почти полностью оглох на одно ухо – и товарищи, особенно Саша Пушкин, жестоко изводили его своими издёвками, впрочем, Кюхля, вообще-то вспыльчивый, легко остывал и прощал друзей. Детское приятельство с Пушкиным позже перешло в обожание: Кюхельбекер был одним из тех, кто сразу и бесповоротно распознал гениальность в насмешливом и невыносимом подростке.

Кстати, в Лицее Кюхельбекера считали недурным поэтом – и песню в честь Лицея, сложенную на стихи Кюхли, потом распевало несколько поколений лицеистов. Вильгельм закончил Лицей с серебряной медалью и отличным аттестатом (в отличие от Пушкина, по успеваемости шедшего 26-м из 29 учеников), в сущности, у него были все шансы сделать недурную карьеру. Брат его, Михаил Карлович, младший на год, моряк Гвардейского морского экипажа, ходил в полярную экспедицию под началом Лазарева, его отмечал И. Ф. Крузенштерн. Сестра Юстиния вышла замуж за Гр. А. Глинку, воспитателя великих князей Николая и Михаила Павловичей, а сестра Юлия состояла классной дамой в Екатерининском институте.

Из Парижа на Кавказ

Молодой Вильгельм был зачислен вместе с Пушкиным в Коллегию иностранных дел, а попутно преподавал русский и латинский языки в Благородном пансионе при Главном Педагогическом институте.

Ученики, среди которых были Миша Глинка и Лёвушка Пушкин, очень любили своего чудака-учителя за открытый характер и постоянное благородное горение. Увы, в 1820 году Пушкин был отправлен в Южную ссылку, а пылкий Вильгельм разразился длиннейшим и весьма тяжеловесным стихотворением «Поэты». Там он запальчиво заявлял, что «сычи орлов повсюду гнали» – и, чтобы уж окончательно стало понятно, что за орёл имеется в виду, выразился предельно ясно:

И ты — наш юный Корифей,-

Певец любви, певец Руслана!

Что для тебя шипенье змей,

Что крик и Филина и Врана?-

Лети и вырвись из тумана,

Из тьмы завистливых времен .

Всё это было прекрасно в качестве подвига дружбы, но недопустимо для воспитателя юношества. Как-то скандал замяли, но работу Кюхельбекер потерял. Друзья пришли ему на помощь.

Обер-камергер А. Л. Нарышкин отправлялся в заграничное путешествие и нуждался в секретаре, владевшем тремя языками. Обратились было к Дельвигу, но тот отказался, отрекомендовав Кюхлю, полиглота, умницу и серебряного медалиста. Нарышкин был знаком с родителями Вильгельма, и 8 сентября 1820 г. Кюхельбекер покинул Россию.

В пути он много работал над путевыми заметками, знакомился со знаменитыми литераторами по примеру «русского путешественника» Карамзина – и даже имел счастье встретиться с великим Гёте. Тот подарил молодому поэту свою книгу с дарственной надписью.

Казалось бы, всё было хорошо: хорошо оплачиваемая работа у высокопоставленного лица, новые впечатления, тёплые отношения с Нарышкиным – острословом, знатоком музыки и меценатом, но… Во Франции Кюхельбекер читал лекции в либеральном научном обществе «Атеней». Лекции были посвящены русской литературе, речь в них при этом шла и о русской республике Новгороде, и о Петре I (в довольно негативном ключе), и о крепостном праве. Энгельгардт позже написал своему выпускнику Ф. Матюшкину, мореплавателю: «Приехав в Париж, Кюхельбекер вздумал там завести lectures semi-publiques sur la litterature russe. Невзирая на уродливость его фигуры и отрицательный его орган, слушали его с должным участием, но чёрт его дернул забраться в политику и либеральные идеи, на коих он рехнулся, запорол чепуху, так как Нарышкин его от себя прогнал, а наш посланник запретил читать и, наконец, выслал его из Парижа».

В итоге, Кюхельбекер оказался в России без средств, с испорченной репутацией и под сильным подозрением – никто не торопился брать его на службу.

Через Жуковского его попробовали пристроить чиновником для особых поручений к всесильному и могучему генералу Ермолову, полновластному правителю Кавказа. Там Кюхля познакомился с Грибоедовым – и прикипел к нему всем сердцем. Практически на глазах Кюхельбекера создавалось «Горе от ума», Вильгельм был первым читателем комедии, всегда горячим, всегда одобряющим и превозносящим талант друга.

Но с восторгом и безграничным принятием он относился, пожалуй, только к Грибоедову. Выводов из своих предыдущих злоключений Кюхля не делал категорически – и умудрился поссориться с сослуживцем Н. Похвисневым, который, к тому же, был родственником Ермолова. Причина ссоры была совершенно пустячной, но Кюхельбекеру она казалась достаточной для дуэли. Грибоедов пытался примирить противников, впрочем не преуспел. Когда оппонент вполне резонно отказался от поединка, Вильгельм взорвался, наговорил лишнего и дважды ударил Похвиснева по щеке. Ермолов пришёл в ярость от такого поведения своего чиновника, тем более что он, старый военный, ненавидел всё это мальчишеское молодечество и полагал его вредной дурью. И хотя не драться после пощечин было невозможно, но Ермолов твердо решил избавиться от горе-подчиненного.

Дуэль закончилась, как и ожидалось, ничем. Противники стрелялись, но оба они друг друга стоили: их феноменальное неумение обращаться с оружием было притчей во языцех. Однажды во время очередной дуэли с Пушкиным последний крикнул секунданту: «Дельвиг, стань на мое место, здесь безопаснее!» Разозлённый Кюхельбекер немедленно выстрелил – и случайно прострелил Дельвигу фуражку.

Ермолов уволил Кюхельбекера, сославшись на «нервные припадки » молодого человека. Характеристику ему портить не стал, но все и так всё знали.

Среди декабристов

Это была катастрофа. Жить было и негде и не на что, новых вакансий не находилось, несмотря на все попытки. В результате Вильгельм был вынужден отправиться в поместье к сестре, где работал над своею драмой «Аргивяне» и поэмой «Кассандра», в Москве пытался издавать альманах (успех литературный и полный крах финансовый), преподавал, мечтал, влюбился в дальнюю родственницу Пушкина, и даже взаимно, но о свадьбе с таким нищим неудачником не могло быть и речи. Друзья доказывали свою привязанность делом: без их помощи Кюхельбекеру бы пришлось голодать.

В. Тимм. Восстание 14 декабря 1825 г. (1853 г.). Фото: pictures-hd8.ru

В 1825 году друг-поэт Кондратий Рылеев принял Кюхельбекера в Северное тайное общество – практически за две недели до восстания. Романтик и стихийный революционер, Кюхельбекер с головой погрузился в дела общества: выполнял все распоряжения, а 25 декабря, воспламеняя солдат пылкими речами, так торопился на Сенатскую, что вывалился в сугроб из саней – и забил пистолет снегом.

На площади Кюхельбекер был как в жару. Когда к восставшим подъехал великий князь Михаил Павлович и начал уговаривать войска разойтись, Кюхельбекер поднял пистолет и выстрелил в своего молочного брата. Пистолет дал осечку. Каховский взял пистолет Кюхельбекера и от греха подальше ссыпал оттуда весь порох. Спустя некоторое время Кюхельбекер снова стрелял, разумеется, безрезультатно, – но теперь в генерала Воинова. Около трёх часов на площади был смертельно ранен полковник Стюрлер. Среди людей во фраках со шпагами и пистолетами, которые преследовали Стюрлера, был и Кюхельбекер.

Ужасает такая кровожадность в сугубо штатском человеке, к тому же совершенно не умеющего стрелять. Но Кюхля сражался за свободу. Когда на взбунтовавшиеся войска обрушилась картечь, Кюхельбекер пытался остановить паническое бегство, построить людей и повести их в бой, но было уже поздно и бессмысленно. Он вернулся домой – и вместе со своим дворовым человеком Семёном Балашовым покинул Петербург. Кстати, чуть ли не единственный, кому это удалось, – и то ненадолго.

У сестры чудом разминувшись с курьером, который должен был его арестовать, Кюхля и Семён получили паспорта, одежду и немного денег и попытались бежать в Варшаву. З0 декабря в газетах появилось следующее объявление: «По распоряжению полиции отыски¬вается здесь коллежский асессор Кюхельбекер, который приметами: росту высокого, сухощав, глаза навыкате, волосы коричневые, рот при разговоре кривится, бакен¬барды не растут; борода мало зарастает, сутуловат и ходит немного искривившись; говорит протяжно, от роду ему около 30 лет» . Описание составил Фаддей Булгарин, знакомец Пушкина и Кюхельбекера, друг и доверенное лицо Грибоедова. По этому объявлению Кюхельбекер и был опознан и схвачен. Семёна взяли, не поверив паспорту: молодому парню по документам было 50 лет – в спешке никто об этом не подумал.

За покушение на убийство великого князя и царского генерала Кюхельбекер был осужден как преступник I разряда: к отсечению головы. У него были все гарантии и возможности стать шестым на виселице. Но великий князь Михаил Павлович внезапно ходатайствовал за своего несостоявшегося убийцу – и Кюхельбекера помиловали. Смертную казнь ему заменили на двадцать лет каторжных работ, позднее приговор смягчили до 10 лет одиночного заключения (сказались семейные связи).

Кюхельбекеру предстояло выносить это 10 лет. Впрочем, в Динабургской крепости, где он отбывал 3,5 из 10 положенных лет заточения, Кюхле было полегче. В крепости служил генерал-майор Егор Криштофович, родственник соседей по усадьбе, мягкий и гуманный. Он сумел исхлопотать узнику прогулки по плацу, доставку книг и журналов – и даже переписку. Идя на огромный риск, устроил ему свидание с матерью у себя на квартире. Благодаря Криштофовичу Кюхельбекер мог перемолвиться словом с кем-то, кроме пастора по воскресеньям: многие офицеры Динабургской крепости и сами писали стихи, они знали сочинения Пушкина, Грибоедова и Вяземского – друзей своего узника – и очень высоко ценили стихотворения самого Кюхельбекера. «Как ясный месяц блестит среди бесчисленного множества тусклых звезд, так и его благородное, бледное, исхудалое лицо с выразительными чертами выделялось сиянием духовной красоты среди огромной толпы преступников, одетых, как и он, в серый "мундир" отверженных» , – вспоминал позже офицер крепости Рыпинский, поляк, очарованный Кюхельбекером.

Когда Кюхлю перевозили из Шлиссельбурга в Динабург, в дороге произошла встреча, потрясшая его до глубины души. На станции Залазы внимание одного из проезжающих привлёк арестант «с чёрною бородою, в фризовой шинели» . «Мы пристально смотрим друг на друга, – записал потом Пушкин в дневнике, – и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг к другу в объятия. Жандармы нас растащили... Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали» . Кюхельбекер потом до самой смерти вспоминал это внезапное свидание как чудо – и не мог понять, как сумел Пушкин узнать его там, на станции, бледного, изможденного и обросшего бородой, нимало не похожего на прежнего Вильгельма.

Поэт в Сибири

После окончания заключения Кюхельбекера ожидала долгая дорога в Сибирь. Там, в поселении Баргузин, жил его брат, бывший морской офицер, отправленный туда после гражданской казни и лишения всех прав состояния и имущества. Михаил Карлович, человек практичный и энергический, завел своё хозяйство (конечно, не без помощи и поддержки родных), выращивал редкие для Сибири овощи и фрукты, добился изрядного благополучия и открыл у себя в доме школу и аптеку для народа.

Дом-музей В. Кюхельбекера в Кургане. Фото: dic.academic.ru

Дворянство кончилось: работать надо было по-крестьянски. Но после крепости Кюхельбекер как работник стоил мало: его буквально шатало ветром, и без того некрепкое здоровье было окончательно подорвано. Он честно пытался помогать брату и добывать пропитание своими руками, но сил на это, конечно, не было. Знания его были в Баргузине никому не нужны, там не было ни купцов, ни чиновников, да и просто грамотных было немного, а на литературные подработки в столичных журналах рассчитывать не приходилось: ему запретили печататься.

Брат женился на красавице-крестьянке – и жена не слишком жаловала чудаковатого и вечно раздражительного «бездельника»: с её точки зрения, поэзия была не работой, а бездельем.

Кюхельбекер, воодушевленный подвигом жён декабристов, некоторое время надеялся и мечтал, что его прежняя возлюбленная, Авдотья Пушкина, решится – и соединит с ним свою судьбу, приехав в Восточную Сибирь. Но, несмотря на нежные письма и любовь, женщина не желала ставить на себе крест и добровольно отправляться в сибирскую глушь. Вильгельм, как настоящий поэт, нашёл себе подругу. Это была 19-летняя дочка местного почтмейстера Дросида Ивановна Артенова. Кюхельбекер был полон надежд: семья, дети, круг родных по сердцу людей в чужом и жестком Баргузине. Он пишет Пушкину (как всегда и обо всём): «Великая новость! Я собираюсь жениться… Для тебя, Поэта, по крайней мере важно хоть одно, что она в своём роде очень хороша: чёрные глаза жгут душу; в лице что-то младенческое и вместе с тем что-то страстное, о чём вы, европейцы, едва ли имеете понятие» . Почтмейстер Артенов тоже питал иллюзии, что отдавая дочку за дворянина, да ещё и брата самого Михайлы Карловича, он устраивает ей блестящее будущее.

Все пошло немного не так. Дросида Ивановна, хоть и была мила и молода, ни собеседницей, ни единомышленницей Кюхельбекеру не стала. После рождения сына Миши о семействе надо было заботиться всерьёз, а как это сделать? В крепости не было ни свободы, ни простора, ни счастья, но зато не надо было изыскивать пропитания, заботиться о крыше над головой, весь досуг можно было посвящать творчеству.

Друзья всё так же присылали книги, но читать их было просто некогда. В некотором отношении Баргузин и семейная жизнь оказались тюрьмой ещё более горькой – брат тоже не торопился открывать поэту объятия, кошелёк и постоянное бесплатное проживание: у Михаила Карловича самого было 6 детей. Хлопоты по поводу любой литературной работы в Петербурге и Москве, просьбы «сходатайствовать у государя императора дозволения питаться литературными трудами, не выставляя на них моего имени» ничего не давали. Молодая жена злилась и обижалась на лентяя-мужа. Несколько неурожаев подряд и суровые зимы поставили семью на грань выживания.

Большой радостью и спасением для Кюхельбекеров стало приглашение в 1840 г. от начальника пограничной крепости Акша майора А. И. Разгильдеева приехать к ним. Разгильдеев искал учителя для своих дочерей и с радостью приветствовал культурного человека с отличным образованием. Там же, в Акше, Кюхельбекер согласился давать уроки и другим детям – на круг выходило довольно приличное жалование. Кроме того, в Акше звучала музыка, были разговоры о литературе, не так далеко проживали братья Бестужевы.

Относительное благополучие продолжалось 2 года и кончилось очень глупо. Вильгельм умудрился влюбиться в собственную свою ученицу, Аннушку Разгильдееву, красавицу 15-ти лет, и сделал это очень зря. Началась запутанная и нудная история, потому что мать Аннушки, майорша Разгильдеева, сама увлеклась умницей-ссыльным, ревновала дочь, интриговала – и в конце концов майор махнул рукой и почёл за лучшее перевестись в другую крепость, подальше от соблазнов светской жизни.