Снег выпал только в январе. А. С. Пушкин «Зимнее утро»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Но наше северное лето,
Карикатура южных зим,
Мелькнёт и нет: известно это,
Хоть мы признаться не хотим.
Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась,
Ложился на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора.Встаёт заря во мгле холодной;
На нивах шум работ умолк;
С своей волчихою голодной Выходит на дорогу волк;
Его почуя, конь дорожный
Храпит - и путник осторожный
Несётся в гору во весь дух;
На утренней заре пастух
Не гонит уж коров из хлева,
И в час полуденный в кружок
Их не зовёт его рожок;
В избушке распевая, дева
Прядёт, и, зимних друг ночей,
Трещит лучина перед ней.И вот уже трещат морозы
ГЛАВА ПЯТАЯ
И серебрятся средь полей...
(Читатель ждёт уж рифмы розы;
На вот, возьми её скорей!)
Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета.
Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лёд;
На красных лапках гусь тяжёлый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно на лёд,
Скользит и падает; весёлый
Мелькает, вьётся первый снег,
Звездами падая на брег.Втот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа,
Снег выпал только в январе,
На третье в ночь. Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор,
На стёклах лёгкие узоры,
Деревья в зимнем серебре,
Сорок весёлых на дворе
И мягко устланные горы
Зимы блистательным ковром.
Всё ярко, всё бело кругом.Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетётся рысью как-нибудь,
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно...ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
Ещё прозрачные, леса Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.Как грустно мне твоё явленье,
Весна, весна! пора любви!
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови!
С каким тяжёлым умиленьем
Я наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины!
Или мне чуждо наслажденье,
И всё, что радует, живит,
Всё, что ликует и блестит,
Наводит скуку и томленье
На душу мёртвую давно,
И всё ей кажется темно?Или, не радуясь возврату
Погибших осенью листов,
Мы помним горькую утрату,
Внимая новый шум лесов;
Или с природой оживлённой
Сближаем думою смущённой
Мы увяданье наших лет,
Которым возрожденья нет?
Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического сна
Иная, старая весна
И в трепет сердце нам приводит
Мечтой о дальней стороне,
О чудной ночи, о луне...
ГЛАВА ПЯТАЯ
О, не знай сих страшных снов
Ты, моя Светлана!
Жуковский
В тот год осенняя погода
Стояла долго па дворе,
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе
На третье в ночь. Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор,
На стеклах легкие узоры,
Деревья в зимнем серебре,
Сорок веселых на дворе
И мягко устланные горы
Зимы блистательным ковром.
Все ярко, все бело кругом.
Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь;
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит па облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно…
Но, может быть, такого рода
Картины вас не привлекут:
Все это низкая природа;
Изящного не много тут.
Согретый вдохновенья богом,
Другой поэт роскошным слогом
Живописал нам первый снег
И все оттенки зимних нег;
Он вас пленит, я в том уверен,
Рисуя в пламенных стихах
Прогулки тайные в санях;
Но я бороться не намерен
Ни с ним покамест, ни с тобой,
Певец финляндки молодой!
Татьяна (русская душою,
Сама не зная почему)
С ее холодною красою
Любила русскую зиму,
На солнце иней в день морозный,
И сани, и зарею поздней
Сиянье розовых снегов,
И мглу крещенских вечеров.
По старине торжествовали
В их доме эти вечера:
Служанки со всего двора
Про барышень своих гадали
И им сулили каждый год
Мужьев военных и поход.
Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Ее тревожили приметы;
Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь.
Жеманный кот, на печке сидя,
Мурлыча, лапкой рыльце мыл:
То несомненный знак ей был,
Что едут гости. Вдруг увидя
Младой двурогий лик луны
На небе с левой стороны,
Она дрожала и бледнела.
Когда ж падучая звезда
По небу темному летела
И рассыпалася,- тогда
В смятенье Таня торопилась,
Пока звезда еще катилась,
Желанье сердца ей шепнуть.
Когда случалось где-нибудь
Ей встретить черного монаха
Иль быстрый заяц меж полей
Перебегал дорогу ей,
Не зная, что начать со страха,
Предчувствий горестных полна,
Ждала несчастья уж она.
Что ж? Тайну прелесть находила
И в самом ужасе она:
Так нас природа сотворила,
К противуречию склонна.
Настали святки. То-то радость!
Гадает ветреная младость,
Которой ничего не жаль,
Перед которой жизни даль
Лежит светла, необозрима;
Гадает старость сквозь очки
У гробовой своей доски,
Все потеряв невозвратимо;
И все равно: надежда им
Лжет детским лепетом своим.
Татьяна любопытным взором
На воск потопленный глядит:
Он чудно вылитым узором
Ей что-то чудное гласит;
Из блюда, полного водою,
Выходят кольцы чередою;
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных дней:
«Там мужички-то всё богаты,
Гребут лопатой серебро,
Кому поем, тому добро
И слава!» Но сулит утраты
Сей песни жалостный напев;
Милей кошурка сердцу дев.
Морозна ночь, все небо ясно;
Светил небесных дивный хор
Течет так тихо, так согласно…
Татьяна на широкий двор
В открытом платьице выходит,
На месяц зеркало наводит;
Но в темном зеркале одна
Дрожит печальная лупа…
Чу… снег хрустит… прохожий; дева
К нему на цыпочках летит,
И голосок ее звучит
Нежней свирельного напева:
Как ваше имя? Смотрит он
И отвечает: Агафон.
Татьяна, по совету няни
Сбираясь ночью ворожить,
Тихонько приказала в бане
На два прибора стол накрыть;
Но стало страшно вдруг Татьяне..
И я - при мысли о Светлане
Мне стало страшно - так и быть,
С Татьяной нам не ворожить.
Татьяна поясок шелковый
Сняла, разделась и в постель
Легла. Над нею вьется Лель,
А под подушкою пуховой
Девичье зеркало лежит.
Утихло все. Татьяна спит.
И спится чудный сон Татьяне.
Ей снится, будто бы она
Идет по снеговой поляне,
Печальной мглой окружена;
В сугробах снежных перед нею
Шумит, клубит волной своею
Кипучий, темный и седой
Поток, не скованный зимой;
Две жердочки, склеены льдиной,
Дрожащий, гибельный мосток,
Положены через поток;
И пред шумящею пучиной,
Недоумения полна,
Остановилася она.
Как на досадную разлуку,
Татьяна ропщет на ручей;
Не видит никого, кто руку
С той стороны подал бы ей;
Но вдруг сугроб зашевелился.
И кто ж из-под него явился?
Большой, взъерошенный медведь;
Татьяна ах! а он реветь,
И лапу с острыми когтями
Ей протянул; она скрепясь
Дрожащей ручкой оперлась
И боязливыми шагами
Перебралась через ручей;
Пошла - и что ж? медведь за ней!
Она, взглянуть назад не смея,
Поспешный ускоряет шаг;
Но от косматого лакея
Не может убежать никак;
Кряхтя, валит медведь несносный;
Пред ними лес; недвижны сосны
В своей нахмуренной красе;
Отягчены их ветви все
Клоками снега; сквозь вершины
Осин, берез и лип нагих
Сияет луч светил ночных;
Дороги нет; кусты, стремнины
Метелью все занесены,
Глубоко в снег погружены.
Татьяна в лес; медведь за нею;
Снег рыхлый по колено ей;
То длинный сук ее за шею
Зацепит вдруг, то из ушей
Златые серьги вырвет силой;
То в хрупком снеге с ножки милой
Увязнет мокрый башмачок;
То выронит она платок;
Поднять ей некогда; боится,
Медведя слышит за собой,
И даже трепетной рукой
Одежды край поднять стыдится;
Она бежит, он все вослед,
И сил уже бежать ей нет.
Упала в снег; медведь проворно
Ее хватает и несет;
Она бесчувственно-покорна,
Не шевельнется, не дохнет;
Он мчит ее лесной дорогой;
Вдруг меж дерев шалаш убогой;
Кругом все глушь; отвсюду он
Пустынным снегом занесен,
И ярко светится окошко,
И в шалаше и крик и шум;
Медведь промолвил: «Здесь мой кум:
Погрейся у него немножко!»
И в сени прямо он идет
И на порог ее кладет.
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щелку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль и полукот.
Еще страшней, еще чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет;
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ!
Но что подумала Татьяна,
Когда узнала меж гостей
Того, кто мил и страшен ей,
Героя нашего романа!
Онегин за столом сидит
И в дверь украдкою глядит.
Он знак подаст - и все хлопочут;
Он пьет - все пьют и все кричат;
Он засмеется - все хохочут;
Нахмурит брови - все молчат;
Он там хозяин, это ясно:
И Тане уж не так ужасно,
И, любопытная, теперь
Немного растворила дверь…
Вдруг ветер дунул, загашая
Огонь светильников ночных;
Смутилась шайка домовых;
Онегин, взорами сверкая,
Из-за стола, гремя, встает;
Все встали; он к дверям идет.
И страшно ей; и торопливо
Татьяна силится бежать:
Нельзя никак; нетерпеливо
Метаясь, хочет закричать:
Не может; дверь толкнул Евгений:
И взорам адских привидений
Явилась дева; ярый смех
Раздался дико; очи всех,
Копыты, хоботы кривые,
Хвосты хохлатые, клыки,
Усы, кровавы языки,
Рога и пальцы костяные,
Всё указует на нее,
И все кричат: мое! мое!
Мое! - сказал Евгений грозно,
И шайка вся сокрылась вдруг;
Осталася во тьме морозной
Младая дева с ним сам-друг;
Онегин тихо увлекает
Татьяну в угол и слагает
Ее па шаткую скамью
И клонит голову свою
К ней на плечо; вдруг Ольга входит,
За нею Ленский; свет блеснул;
Онегин руку замахнул,
И дико он очами бродит,
И незваных гостей бранит;
Татьяна чуть жива лежит.
Спор громче, громче; вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский; страшно тени
Сгустились; нестерпимый крик
Раздался… хижина шатнулась…
И Таня в ужасе проснулась…
Глядит, уж в комнате светло;
В окне сквозь мерзлое стекло
Зари багряный луч играет;
Дверь отворилась. Ольга к ней,
Авроры северной алей
И легче ласточки, влетает;
«Ну, говорит, скажи ж ты мне,
Кого ты видела во сне?»
Но та, сестры не замечая,
В постеле с книгою лежит,
За листом лист перебирая,
И ничего не говорит.
Хоть не являла книга эта
Ни сладких вымыслов поэта,
Ни мудрых истин, ни картин,
Но ни Виргилий, ни Расин,
Ни Скотт, ни Байрон, ни Сепека,
Ни даже Дамских Мод Журнал
Так никого не занимал:
То был, друзья, Мартын Задека,
Глава халдейских мудрецов,
Гадатель, толкователь снов.
Сие глубокое творенье
Завез кочующий купец
Однажды к ним в уединенье
И для Татьяны наконец
Его с разрозненной «Мальвиной»
Он уступил за три с полтиной,
В придачу взяв еще за них
Собранье басен площадных,
Грамматику, две Петриады
Да Мармонтеля третий том.
Мартын Задека стал потом
Любимец Тани… Он отрады
Во всех печалях ей дарит
И безотлучно с нею спит.
Ее тревожит сновиденье.
Не зная, как его понять,
Мечтанья страшного значенье
Татьяна хочет отыскать.
Татьяна в оглавленье кратком
Находит азбучным порядком
Слова: бор, буря, ведьма, ель,
Еж, мрак, мосток, медведь, метель
И прочая. Ее сомнений
Мартын Задека не решит;
Но сон зловещий ей сулит
Печальных много приключений.
Дней несколько она потом
Все беспокоилась о том.
Но вот багряною рукою
Заря от утренних долин
Выводит с солнцем за собою
Веселый праздник именин.
С утра дом Лариных гостями
Весь полон; целыми семьями
Соседи съехались в возках,
В кибитках, в бричках и в санях.
В передней толкотня, тревога;
В гостиной встреча новых лиц,
Лай мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога,
Поклоны, шарканье гостей,
Кормилиц крик и плач детей.
С своей супругою дородной
Приехал толстый Пустяков;
Гвоздин, хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От тридцати до двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком),
И отставной советник Флянов,
Тяжелый сплетник, старый плут,
Обжора, взяточник и шут.
С семьей Панфила Харликова
Приехал и мосье Трике,
Остряк, недавно из Тамбова,
В очках и в рыжем парике.
Как истинный француз, в кармане
Трике привез куплет Татьяне
На голос, знаемый детьми:
Reveillez-vous, belle endormie.
Меж ветхих песен альманаха
Был напечатан сей куплет;
Трике, догадливый поэт,
Его на свет явил из праха,
И смело вместо belle Nina
Поставил belle Tatiana.
И вот из ближнего посада
Созревших барышень кумир,
Уездных матушек отрада,
Приехал ротный командир;
Вошел… Ах, новость, да какая!
Музыка будет полковая!
Полковник сам ее послал.
Какая радость: будет бал!
Девчонки прыгают заране;
Но кушать подали. Четой
Идут за стол рука с рукой.
Теснятся барышни к Татьяне;
Мужчины против; и, крестясь,
Толпа жужжит, за стол садясь.
На миг умолкли разговоры;
Уста жуют. Со всех сторон
Гремят тарелки и приборы
Да рюмок раздается звон.
Но вскоре гости понемногу
Подъемлют общую тревогу.
Никто не слушает, кричат,
Смеются, спорят и пищат.
Вдруг двери настежь. Ленский входит,
И с ним Онегин. «Ах, творец! -
Кричит хозяйка: - наконец!»
Теснятся гости, всяк отводит
Приборы, стулья поскорей;
Зовут, сажают двух друзей.
Сажают прямо против Тани,
И, утренней луны бледней
И трепетней гонимой лани,
Она темнеющих очей
Не подымает: пышет бурно
В ней страстный жар; ей душно, дурно;
Она приветствий двух друзей
Не слышит, слезы из очей
Хотят уж капать; уж готова
Бедняжка в обморок упасть;
Но воля и рассудка власть
Превозмогли. Она два слова
Сквозь зубы молвила тишком
И усидела за столом,
Траги-нервических явлений,
Девичьих обмороков, слез
Давно терпеть не мог Евгений:
Довольно их он перенес.
Чудак, попав на пир огромный,
Уж был сердит. Но, девы томной
Заметя трепетный порыв,
С досады взоры опустив,
Надулся он и, негодуя,
Поклялся Ленского взбесить
И уж порядком отомстить.
Теперь, заране торжествуя,
Он стал чертить в душе своей
Карикатуры всех гостей.
Конечно, не один Евгений
Смятенье Тани видеть мог;
Но целью взоров и суждений
В то время жирный был пирог
(К несчастию, пересоленный);
Да вот в бутылке засмоленной,
Между жарким и блан-манже,
Цимлянское несут уже;
За ним строй рюмок узких, длинных,
Подобно талии твоей,
Зизи, кристалл души моей,
Предмет стихов моих невинных,
Любви приманчивый фиал,
Ты, от кого я пьян бывал!
Освободясь от пробки влажной,
Бутылка хлопнула; вино
Шипит; и вот с осанкой важной,
Куплетом мучимый давно,
Трике встает; пред ним собранье
Хранит глубокое молчанье.
Татьяна чуть жива; Трике,
К ней обратясь с листком в руке,
Запел, фальшивя. Плески, клики
Его приветствуют. Она
Певцу присесть принуждена;
Поэт же скромный, хоть великий,
Ее здоровье первый пьет
И ей куплет передает.
Пошли приветы, поздравленья;
Татьяна всех благодарит.
Когда же дело до Евгенья
Дошло, то девы томный вид,
Ее смущение, усталость
В его душе родили жалость:
Он молча поклонился ей,
Но как-то взор его очей
Был чудно нежен. Оттого ли,
Что он и вправду тронут был,
Иль он, кокетствуя, шалил,
Невольно ль, иль из доброй воли,
Но взор сей нежность изъявил:
Он сердце Тани оживил.
Гремят отдвинутые стулья;
Толпа в гостиную валит:
Так пчел из лакомого улья
На ниву шумный рой летит.
Довольный праздничным обедом,
Сосед сопит перед соседом;
Подсели дамы к камельку;
Девицы шепчут в уголку;
Столы зеленые раскрыты:
Зовут задорных игроков
Бостон и ломбер стариков,
И вист, доныне знаменитый,
Однообразная семья,
Все жадной скуки сыновья.
Уж восемь робертов сыграли
Герои виста; восемь раз
Они места переменяли;
И чай несут. Люблю я час
Определять обедом, чаем
И ужином. Мы время знаем
Б деревне без больших сует:
Желудок - верный наш брегет;
И кстати я замечу в скобках,
Что речь веду в моих строфах
Я столь же часто о пирах,
О разных кушаньях и пробках,
Как ты, божественный Омир,
Ты, тридцати веков кумир!
XXXVII, XXXVIII, XXXIX
Но чай несут; девицы чинно
Едва за блюдечки взялись,
Вдруг из-за двери в зале длинной
Фагот и флейта раздались.
Обрадован музыки громом,
Оставя чашку чаю с ромом,
Парис окружных городков,
Подходит к Ольге Петушков,
К Татьяне Ленский; Харликову,
Невесту переспелых лет,
Берет тамбовский мой поэт,
Умчал Буянов Пустякову,
И в залу высыпали все.
И бал блестит во всей красе.
В начале моего романа
(Смотрите первую тетрадь)
Хотелось вроде мне Альбана
Бал петербургский описать;
Но, развлечен пустым мечтаньем,
Я занялся воспоминаньем
О ножках мне знакомых дам.
По вашим узеньким следам,
О ножки, полно заблуждаться!
С изменой юности моей
Пора мне сделаться умней,
В делах и в слоге поправляться,
И эту пятую тетрадь,
От отступлений очищать.
Однообразный и безумный,
Как вихорь жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный;
Чета мелькает за четой.
К минуте мщенья приближаясь,
Онегин, втайне усмехаясь,
Подходит к Ольге. Быстро с ней
Вертится около гостей,
Потом на стул ее сажает,
Заводит речь о том, о сем;
Спустя минуты две потом
Вновь с нею вальс он продолжает;
Все в изумленье. Ленский сам
Не верит собственным глазам.
Мазурка раздалась. Бывало,
Когда гремел мазурки гром,
В огромной зале все дрожало,
Паркет трещал под каблуком.
Тряслися, дребезжали рамы;
Теперь не то: и мы, как дамы,
Скользим по лаковым доскам.
Но в городах, по деревням
Еще мазурка сохранила
Первоначальные красы:
Припрыжки, каблуки, усы
Всё те же: их не изменила
Лихая мода, наш тиран,
Недуг новейших россиян.
Буянов, братец мой задорный,
К герою нашему подвел
Татьяну с Ольгою; проворно
Онегин с Ольгою пошел;
Ведет ее, скользя небрежно,
И, наклонясь, ей шепчет нежно
Какой-то пошлый мадригал,
И руку жмет - и запылал
В ее лице самолюбивом
Румянец ярче. Ленский мой
Все видел: вспыхнул, сам не свой;
В негодовании ревнивом
Поэт конца мазурки ждет
И в котильон ее зовет.
Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
Да Ольга слово уж дала
Онегину. О боже, боже!
Что слышит он? Она могла…
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленский снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
«В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе
На третье в ночь. Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор,
На стеклах легкие узоры,
Деревья в зимнем серебре,
Сорок веселых на дворе
И мягко устланные горы
Зимы блистательным ковром.
Всё ярко, всё бело кругом».
Что может быть прекраснее первого снега!
Однако почему же в пятой главе «Евгения Онегина» он выпал так поздно: «…только в январе На третье в ночь»?
Нам все время внушают, что раньше, а в первой четверти XIX века и подавно, зимы были настоящими с метелями и морозами, которые наступали чуть не с Покрова, т.е. с 14-го октября по "новому" стилю. А если «онегинскую» дату - «на третье в ночь» - привести к современному календарю, то это будет и вовсе «на пятнадцатое в ночь»!
Но не мог же поэт так пошутить над читателями, да и в чем может быть шутка, когда погода была у всех, что называется, на виду?!
Зачем же гадать, если в нашем распоряжении классический «Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» Владимира Набокова?
Открываем сей труд на странице, посвященной разбору пятой главы нетленного романа в стихах и после вышеприведенной поэтической цитаты читаем: «Вверху черновика (2370, л. 79 об.) Пушкин надписал дату - «4 генв.» (4 января 1826 г.)».
Вот оказывается как, поэт начал писать пятую главу или по крайней мере строфу о погоде «4 генв.»! Не будем проводить манипуляции с календарями и оставим эту дату по юлианскому.
Далее В. Набоков разбирает что есть «на дворе» - ну это же писалось для англоязычных студентов, которые русского деревенского двора не представляли – нам это не так интересно.
И вот опять разбирается поэтический оборот про погоду; читаем Набокова далее:
«Поэтому стихи 1–2:
В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе… -
значат всего-навсего, что подобная погода (осенняя) продолжалась (или длилась) в том году (1820) в течение долгого времени (до января 1821 г.), и за надобностью обстоятельства места русская фраза закругляется под конец этим на дворе».
Так, это хорошо, что Набоков нам напомнил, что действие в романе началось в 1820 году и перешло в 1821-й, и как раз возобновилось вместе с выпавшим «на третье в ночь» снегом.
Читаем Набокова с возрастающим интересом далее:
«Заметим, что в предыдущей, четвертой главе (строфа XL) лето чудесным образом завершается в ноябре, что расходится с постулированной краткостью северного лета (гл. 4, XL, 3), поскольку осенняя погода в тех краях, где было поместье Лариных, устанавливалась не позднее последних чисел августа (по старому стилю, разумеется). Запоздалый приход и осени, и зимы в «1820» г., не очень-то четко означен в четвертой главе, хотя на самом деле конец этой главы (строфы XL–L) покрывает тот же самый временной промежуток (с ноября по начало января), что и строфы I–II гл. 5. Пушкинский «1820-й» отличается от реального 1820 г., который на северо-западе России был отмечен чрезвычайно ранним снегопадом (в Петербургской губернии - 28 сентября, судя по письму Карамзина Дмитриеву)» - конец цитаты из Набокова.
Ну вот и профессор В. Набоков пишет, что лето в Псковской губернии (а о каких еще местах мог писать Пушкин, находясь в Михайловском?) заканчивалось в августе, как и положено лету. Да и снег выпал в год действия романа даже ранее праздника Покрова – 28 сентября.
Так что же имел ввиду поэт, намекая, что «в тот год осенняя погода стояла долго на дворе…»? Может быть нужно читать между строк? Может здесь, не побоимся этого предположения, о каком другом «возмущении», и не только погодном, указано?
А ведь правда! Ведь же было «возмущение»! Так это же поэт возможно о восстании декабристов написал!? Ну конечно же, чтобы обойти цензуру, написал про погоду, которая осенняя, а значит и ненастная, а значит с ветрами и бурями, ну понятно….
Ну а может быть все же просто он проснулся третьего генваря 1826 года, взглянул через заиндевевшее окно и увидел как «дворовый мальчик…» и т.д.? Ну это слишком банально, когда такие события в столице….
Так может быть нам обратиться к истории декабрьского «возмущения», может там что интересное про погоду найдем?
Самое простое – взглянуть на картины; есть же полотна и даже вполне известных живописцев той эпохи про сие событие. Вот, например, классическая картина В.Ф. Тимма «Декабристы на Сенатской площади». На полотне мостовая написана белилами – т.е. она под снегом? Так подробно выписаны скачущие кони, стройные ряды восставших полков, хмурое небо, заснеженная мостовая… Видимо с натуры писал живописец сию мостовую? Возможно он с мольбертом в тот день оказался на Сенатской и успел, так сказать, запечатлеть?! Но, увы, в год восстания декабристов Тимму было пять лет и жил он в Риге… Так может ему про погоду в тот исторический день рассказал муж его сестры, также живописец, - Карл Брюллов? Увы, Карл Павлович в тот год изучал шедевры живописи в Италии. Так что живописцы не оправдали надежд.
Тогда обратимся к мемуарам современников. Самое верное – почитать мемуаристов из военных. Ведь должны же были николаевские служаки, привыкшие к дисциплине, верно зафиксировать обстановку?! Возможно, это будет верный способ внести ясность в календарь погоды.
Поэтому откроем «Записки» графа Е.Ф. Комаровского. Это тот самый Евграф Федотович Комаровский, который, будучи в 1796 году полковым адъютантом Измайловского полка, ноябрьским утром, еще в потемках, по поручению великого князя Константина Павловича скупал по лавкам Гостиного двора форменные перчатки и трости (см. «Матильда Кшесинская и другие… часть III»). За прошедшие годы Комаровский вырос по службе и был уже генерал-адъютантом.
Во время «возмущения» 14 декабря 1825 г. граф Комаровский был в С.-Петербурге при особе Е.И.В. Николае Павловиче. Как человек крайне дисциплинированный и приверженный священной особе императора, Евграф Федотович был конечно же на стороне царствующей династии.
Этими качествами Комаровского и воспользовался Николай Павлович, дав ему поручение, архиважное в сложившейся после подавления выступления мятежных офицеров, и даже некоторых гражданских лиц, ситуации. Он послал его в Москву сообщить генерал-губернатору первопрестольной князю Голицыну о своем восшествии на престол. Комаровскому нужно было как можно быстрее добраться до Москвы, т.к. любое промедление, по мысли нового императора Николая I, было чревато «возмущением» и в Моске.
Комаровский с педантизмом генерал-адъютанта фиксирует время своего выезда: «Я выехал из Петербурга во вторник в 8 часов вечера, 15 декабря» (цитата по: Граф Евграф Федотович Комаровский, «Записки», из-во «Захаров», Москва, 2003г.).
Причем у графа была также задача нагнать по дороге некоего поручика Свистунова. Насчет этого поручика было подозрение, что он мог принадлежать к заговорщикам и выехал по направлению к Москве 14 декабря для сношения с московскими смутьянами еще до введения по всем заставам столицы строжайшего пропускного режима, чтобы ни одна мышь…
Так вот, исполнительный и дисциплинированный Комаровский пишет в своих «Записках»: «Я ехал так скоро, как бы желал, по причине недостатка в снеге, особливо по шоссе – в некоторых местах был голый песок, а чтобы сие вознаградить, я не выходил почти из повозки, выключая нескольких минут, чтобы напиться чаю».
Искомого поручика Свистунова генерал Комаровский нагнал в Вышнем Волочке. Как оказалось, кавалергард Свистунов ехал неспешно и, как лично выяснил у него Комаровский, «за ремонтом» - т.е. с целью покупки лошадей для своего полка.
Полностью полагаясь на записки Комаровского, можно констатировать, что во время этой гонки по трассе С.-Петербург – Москва 15-17 декабря 1825г. снега было так мало, что «в некоторых местах был голый песок». Комаровский домчался по Москвы за два дня и две ночи - можно сказать, что это была рекордная скорость для того времени. Граф скромно отметил: «Я приехал в Москву в ночь с четверга на пятницу и остановился у военного генерал-губернатора князя Голицына».
Если снега во второй декаде декабря 1825 года не было «по шоссе» С.-Петербург – Москва, то вполне возможно, что не было его и в пушкинском Михайловском, или же «было так мало». Михайловское находится в двухстах верстах по прямой к юго-западу от трассы, по которой мчался Комаровский, что для российских просторов -расстояние пустяковое.
Так что, скорее всего, поэт в начале пятой главы «Евгения Онегина» своими нетленными строками рассказал потомкам о реальной погоде, которая в те дни «стояла долго на дворе».
Рецензии
Здравствуйте, Михаил!
65 лет назад, в школе мы "проходили" Евгения Онегина. Помню, строчки "В тот год осенняя погода..." заинтересовали меня: а в каком году? "Ну, что тут непонятного, - ответил учитель "Руслит" Наум Львович Кацнельсон. - Пушкин писал Пятую главу романа в 1825 году, будучи в ссылке в Михайловском, значит то была осень 1825 года, а снег выпал в январе 1826-го".
Вот был учитель! И было ему, выпускнику БГУ, всего-то 21 год тогда.
А вот: "Михайловское находится в двухстах верстах по прямой к юго-западу от трассы, по которой мчался Комаровский, что для российских просторов - расстояние пустяковое" - то для погоды 200 вёрст не пустяковое расстояние. Уж коль на трассе северо-восточнее Михайловского было мало снега (песок), то в Михайловском, в 200 верстах ЮГО-западнее, его и подавно не было.
Прав был Наум Львович!
Благодарю Вас за интересную статью. С уважением
В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе
На третье в ночь. Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор,
На стеклах легкие узоры,
Деревья в зимнем серебре,
Сорок веселых на дворе
И мягко устланные горы
Зимы блистательным ковром.
Все ярко, все бело кругом.
Анализ стихотворения А. С. Пушкина "В тот год осенняя погода…"
А.С. Пушкин – непревзойденный поэт. Мастер любовной и пейзажной лирики. Даже в крупных произведениях поэтических и в прозе Александр Сергеевич уделял внимание картинам природы. Лирические отступления длительные, эмоциональные, насыщенные. Таких много в поэме «Евгений Онегин».
Известно, что роман в стихах писался не в Петербурге, а на лоне природы. Часть глав были написаны в родовом поместье Михайловское Псковской области. А большая часть произведения – в усадьбе Болдино Нижегородской области.
Описание природы двух этих мест читатель находит в «Евгении Онегине» по сей день. Например, в музее-заповеднике Михайловском вдохновенно демонстрируют экскурсантам место дуэли Онегина и Ленского. Болдино же подарило роману все романтические сцены осени. Так как именно там два года подряд поэт проводил данный период.
Известно, что межсезонье было для Александра Сергеевича временем наивысшего творческого подъема. Своей любви к октябрю, ноябрю лирик никогда не скрывал. Что находит яркое отражение в его творчестве.
Стихотворение «В тот год осенняя погода…» – это отрывок из романа «Евгений Онегин». Строки становятся вступлением к пятой главе поэмы. Александр Сергеевич потратил около семи лет для полного завершения повествовательной линии произведения. Поэтому дату написания отрывка определить сложно.
Но современники ее знали наверняка, так как первые строчки описывают редкое природное явление. Осень задержалась, как пишет поэт. Почти до середины зимы стояла погода межсезонья. Не было снега.
Известно, что это плохо для природы: для растений и животных. Особенно данное явление расстраивает людей сельскохозяйственного труда. Не будет снежной шапки, чтобы греть землю, погибнут озимые культуры. Не смогут перенести холода насекомые, некоторые виды зверей.
Поэтому в словах писателя звучит отчаяние и надежда: «Зимы ждала, ждала природа». Это ожидание остро начинает чувствовать даже читатель. Эти строки афористичны. Когда зима запаздывает, люди часто вспоминают стихи Пушкина.
Снег – это чистое, светлое начало другого периода в природе, нового этапа в жизни. Поэтому его появление в январе «на третье в ночь» не может не радовать. Главная героиня романа – Татьяна, проснувшись рано утром замечает, что двор побелел. Темная древесина кровли, сырость забора, чернота земли – все скрылось под белой пеленой.
Это был не просто первый снег, который бывает в ноябре, порхает, а позже быстро тает, едва коснувшись земли. А настоящий, зимний. К утру подморозило. На стеклах даже появились причудливые узоры. А деревья принарядились в серебро, приобрели торжественный вид. Все бело, ослепительно ярко. А звери, птицы радуются переменам в погоде: «сорок веселых на дворе».
Пушкин любит своих героев, а к Татьяне Лариной у него особо трепетное отношение. Через эмоции героев автор передавал собственное настроение, чувства. Татьяну вдохновляла осень. А первому снегу она рада как дитя. Тогда как сам Онегин равнодушен к природе. В деревне ему скучно, ведь там нет балов, театров и других прелестей светской жизни.
Передать волнение героини от смены погоды автору помогают средства художественной выразительности. Эпитеты: «легкие узоры», «зимнее серебро», «побелевший двор», «веселые сороки». Метафоры: «зимы блистательный ковер», «природа ждала».
Для романа в стихах Александр Сергеевич избирает четырехстопный ямб. Используется также необычная строфа в четырнадцать строк. Таким образом, отрывок «В тот год осенняя погода…» представляет собой полноценный сонет.
Главная мысль стихотворение – ожидание первого снега, предчувствие перемен. Стиль написания – романтический. Фрагмент произведения относится к пейзажной лирике.
Снег выпал только в январе
Пушкин никогда не был декабристом, и смешно было бы причислять его к их кругу. Но он был тесно связан со многими из них и считал их своими «братьями, товарищами», «соратниками по судьбе».
Считалось, что после декабрьского выступления Пушкин сжег все бумаги, могущие повредить ему и арестованным.
Так пропала X глава «Евгения Онегина», биографические заметки, дневники.
Да, пропало много, но не все. Кое-что Пушкину удалось зашифровать, и многие годы мы читали эти строчки и проходили мимо тех сокрытых мыслей, не вникая в них.
Всего один пример.
В «Евгении Онегине», утверждал сам поэт, «время рассчитано по календарю».
Считалось, что описание событий, происходящих по романному календарю, приходится на зиму 1821 года. Это празднование именин Татьяны. День именин приходился по христианскому календарю на 12 января – это Татьянин день.
Пушкин мимоходом замечает, что это была «суббота», хотя на самом деле 12 января 1821 года была среда.
Что это – описка? Будем пока считать, что да.
Затем в V главе автор допускает еще одну «неточность» - поздний приход зимы.
В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа,
Снег выпал только в январе
На третье в ночь…
Но согласно «Санкт-Петербургским ведомостям», где публиковались метеорологические сводки, снег зимой 1820-1821 года выпал, наоборот, очень рано – в сентябре!
И Пушкин это отлично знал.
Нетрадиционно поздняя зима в Петербурге была только в 1825 году. В ноябре светило солнце. В декабре шел мелкий дождь, еще не было санного пути. Только к 15 декабря ударили морозы, но снег не выпал. 2 января лежали еще черные поля.
И только 3 января все изменилось, повалил пушистый снег, который шел два дня кряду. Так вошла в свои права зима 1825-1826 года.
Выходит, в «Евгении Онегине» Пушкин описывает не зиму 1820-1821 года, а совсем другую – памятную декабристскую, 1825 года.
Сюжетная линия романа подтверждает это.
12 января 1825 года Татьянин день попадал на субботу.
На дне именин Онегин поссорился с Ленским, и тот вызвал его на дуэль. Назавтра улаживались требуемые дуэльным кодексом формальности, а через сутки состоялся смертельный поединок.
Это был понедельник 14 января.
Но в тот год, когда запоздалый снег выпал 3 января, лишь один понедельник за всю зиму пришелся на заветное число – это был исторический день 14 декабря 1825 года.
Сколько раз мы перечитывали «Евгения Онегина» и ни разу не видели того, что лежало на поверхности.
Поэт, певший свои песни декабристам, сумел донести до нас открытым текстом день их кровавого выступления.
Но прозрение на нас снизошло только спустя 150 лет.
