Главная » Дизайн интерьера » Эрих мария ремарк 3 товарища читать. Подробнее о Патриции Хольман. О книге «Три товарища» Эрих Мария Ремарк

Эрих мария ремарк 3 товарища читать. Подробнее о Патриции Хольман. О книге «Три товарища» Эрих Мария Ремарк

Эрих Мария Ремарк

Три товарища

Erich Maria Remarque

Drei Kameraden, 1936

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Небо было желтым, как латунь, и еще не закопчено дымом труб. За крышами фабрики оно светилось особенно ярко. Вот-вот взойдет солнце. Я глянул на часы. До восьми оставалось пятнадцать минут. Я пришел раньше обычного.

Я открыл ворота и наладил бензоколонку. В это время первые машины уже приезжали на заправку. Вдруг за моей спиной послышалось надсадное кряхтенье, будто под землей прокручивали ржавую резьбу. Я остановился и прислушался. Затем прошел через двор к мастерской и осторожно открыл дверь. В полумраке, пошатываясь, сновало привидение. На нем были испачканная белая косынка, голубой передник и толстые мягкие шлепанцы. Привидение размахивало метлой, весило девяносто килограммов и было уборщицей Матильдой Штосс.

С минуту я стоял и разглядывал ее. Переваливаясь на нетвердых ногах между радиаторами автомобилей и напевая глуховатым голосом песенку о верном гусаре, она была грациозна, как бегемот. На столе у окна стояли две бутылки коньяка – одна уже почти пустая. Накануне вечером она была не почата. Я забыл спрятать ее под замок.

– Ну, знаете ли, фрау Штосс… – вымолвил я.

Пение прекратилось. Метла упала на пол. Блаженная ухмылка на лице уборщицы погасла. Теперь привидением был уже я.

– Иисусе Христе… – с трудом пробормотала Матильда и уставилась на меня красными глазами. – Не думала я, что вы так рано заявитесь…

– Понятно. Ну а коньячок ничего?

– Коньяк-то хорош… но мне так неприятно. – Она вытерла ладонью губы. – Прямо, знаете, как обухом по голове…

– Не стоит преувеличивать. Просто вы накачались. Как говорится, пьяны в стельку.

Она едва удерживалась в вертикальном положении. Ее усики подрагивали, а веки хлопали, как у старой совы. Но вскоре она кое-как овладела собой и решительно сделала шаг вперед.

– Господин Локамп!.. Человек всего лишь человек… Сперва я только принюхивалась… потом не выдержала, сделала глоток… потому что в желудке у меня всегда, знаете ли, какая-то вялость… Вот… а потом… а потом, видать, бес попутал меня… И вообще – нечего вводить бедную женщину в искушение… нечего оставлять бутылки на виду.

Уже не впервые я заставал ее в таком виде. По утрам она приходила на два часа убирать мастерскую, и там можно было спокойно оставить сколько угодно денег, к ним она не прикасалась… А вот спиртное было для нее то же, что сало для крысы.

Я поднял бутылку.

– Коньяк для клиентов, вы, конечно, не тронули, а любимый сорт господина Кестера вылакали почти до дна.

Огрубевшее лицо Матильды исказилось гримасой удовольствия.

– Что правда, то правда… В этом я знаю толк. Но, господин Локамп, неужто вы выдадите меня, беззащитную вдову?

Я покачал головой:

– Сегодня не выдам.

Она опустила подоткнутый подол.

– Ладно, тогда улепетываю. А то придет господин Кестер… ой, не приведи Господь!

Я подошел к шкафу и отпер его.

– Матильда…

Она торопливо подковыляла ко мне. Я поднял над головой коричневую четырехгранную бутылку.

Она протестующе замахала руками:

– Это не я! Честно вам говорю! Даже и не пригубила!

– Знаю, – сказал я и налил полную рюмку. – А вы это когда-нибудь пробовали?

– Вопрос! – Она облизнулась. – Да ведь это ром! Выдержанный ямайский ром!

– Правильно. Вот и выпейте рюмку!

– Это я-то? – Она отпрянула от меня. – Зачем же так издеваться, господин Локамп? Разве можно каленым железом по живому телу? Старуха Штосс высосала ваш коньяк, а вы ей в придачу еще и ром подносите. Да вы же просто святой человек, именно святой… Нет, уж лучше пусть я умру, чем выпью!

– Значит, не выпьете?.. – сказал я и сделал вид, будто хочу убрать рюмку.

– Впрочем… – Она быстро выхватила ее у меня. – Как говорят, дают – бери. Даже если не понимаешь, почему дают. Ваше здоровье! А у вас, случаем, не день ли рождения?

– Да, Матильда. Угадали.

– Да что вы! В самом деле? – Она вцепилась в мою руку и принялась ее трясти. – Примите мои самые сердечные поздравления! И чтобы деньжонок побольше! – Она вытерла рот. – Я так разволновалась, что обязательно должна тяпнуть еще одну. Ведь вы мне очень дороги, так дороги – прямо как родной сын!..

– Хорошо.

Я налил ей еще одну рюмку. Она разом опрокинула ее и, прославляя меня, вышла из мастерской.

* * *

Я спрятал бутылку и сел за стол. Через окно на мои руки падали лучи бледного солнца. Все-таки странное это чувство – день рождения. Даже если он тебе, в общем, безразличен. Тридцать лет… Было время, когда мне казалось, что не дожить мне и до двадцати, уж больно далеким казался этот возраст. А потом…

Я достал из ящика лист бумаги и начал вспоминать. Детские годы, школа… Это было слишком давно и уже как-то неправдоподобно. Настоящая жизнь началась только в 1916 году. Тогда я – тощий восемнадцатилетний верзила – стал новобранцем. На вспаханном поле за казармой меня муштровал мужланистый усатый унтер: «Встать!» – «Ложись!» В один из первых вечеров в казарму на свидание со мной пришла моя мать. Ей пришлось дожидаться меня больше часа: в тот день я уложил свой вещевой мешок не по правилам, и за это меня лишили свободных часов и послали чистить отхожие места. Мать хотела помочь мне, но ей не разрешили. Она расплакалась, а я так устал, что уснул еще до ее ухода.

1917. Фландрия. Мы с Миддендорфом купили в кабачке бутылку красного. Думали попировать. Но не удалось. Рано утром англичане начали обстреливать нас из тяжелых орудий. В полдень ранило Кестера, немного позже были убиты Майер и Детерс. А вечером, когда мы уже было решили, что нас оставили в покое, и распечатали бутылку, в наши укрытия потек газ. Правда, мы успели надеть противогазы, но у Миддендорфа порвалась маска. Он заметил это слишком поздно и, покуда стаскивал ее и искал другую, наглотался газу. Долго его рвало кровью, а наутро он умер. Его лицо было зеленым и черным, а шея была вся искромсана – он пытался разодрать ее ногтями, чтобы дышать.

1918. Это было в лазарете. Несколькими днями раньше с передовой прибыла новая партия. Бумажный перевязочный материал. Тяжелые ранения. Весь день напролет въезжали и выезжали операционные каталки. Иногда они возвращались пустыми. Рядом со мной лежал Йозеф Штоль. У него уже не было ног, а он еще не знал об этом. Просто этого не было видно – проволочный каркас накрыли одеялом. Он бы и не поверил, что лишился ног, ибо чувствовал в них боль. Ночью в нашей палате умерло двое. Один – медленно и тяжело.

1919. Я снова дома. Революция. Голод. На улицах то и дело строчат пулеметы. Солдаты против солдат. Товарищи против товарищей.

1920. Путч. Расстрел Карла Брегера. Кестер и Ленц арестованы. Моя мама в больнице. Последняя стадия рака.

А потом?.. Что было в последующие годы? Я отложил карандаш. Стоило ли воскрешать все это в памяти? К тому же многое я просто не мог вспомнить. Слишком все перемешалось. Мой последний день рождения я отмечал в кафе «Интернациональ», где в течение года работал пианистом – должен был создавать у посетителей «лирическое настроение». Потом снова встретил Кестера и Ленца. Так я и попал в «Аврема» – «Авторемонтную мастерскую Кестера и К°». Под «К°» подразумевались Ленц и я, но мастерская, по сути дела, принадлежала только Кестеру. Прежде он был нашим школьным товарищем и ротным командиром; затем пилотом, позже некоторое время студентом, потом автогонщиком и, наконец, купил эту лавочку. Сперва к нему присоединился Ленц, который несколько лет околачивался в Южной Америке, а вслед за ним и я.

Я вытащил из кармана сигарету. В сущности, я мог быть вполне доволен. Жилось мне неплохо, я работал, силенок хватало, и я не так-то скоро уставал – в общем, как говорится, был здоров и благополучен. И все же не хотелось слишком много думать об этом. Особенно наедине с самим собой. Да и по вечерам тоже. Потому что время от времени вдруг накатывалось прошлое и впивалось в меня мертвыми глазами. Но для таких случаев существовала водка.

* * *

На дворе заскрипели ворота. Я разорвал листок с датами моей жизни и бросил клочки в корзинку. Дверь распахнулась настежь, и в ее проеме возник Ленц – длинный, худой, с гривой волос цвета соломы и носом, который подошел бы совсем другому человеку.

– Робби, – рявкнул он, – старый спекулянт! Ну-ка встать и стоять смирно! Начальство желает говорить с тобой!

– Господи Боже мой! – Я поднялся. – А я-то надеялся, что вы и не вспомните. Помилосердствуйте, ребята, прошу вас!

– Так легко от нас не отделаешься! – Готтфрид положил на стол пакет, в котором что-то здорово задребезжало. За ним вошел Кестер. Ленц встал передо мной во весь свой огромный рост.

– Робби, что тебе сегодня бросилось в глаза раньше всего другого?

– Танцующая старуха, – вспомнил я.

– Святой Моисей! Дурная примета! Но, знаешь ли, она в духе твоего гороскопа. Только вчера я его составил. Итак, рожденный под знаком Стрельца, ты человек ненадежный и колеблешься, как тростник на ветру. А тут еще эти подозрительные тригоны Сатурна. Да и Юпитер в этом году подкачал. Но поскольку мы с Отто вроде как твои отец и мать, то я первым преподношу тебе нечто для самозащиты. Возьми этот амулет. Когда-то я получил его от девы, чьими предками были инки. В ней текла голубая кровь, были у нее плоскостопие, вши и дар предсказывать будущее. «О, белокожий чужеземец, – сказала мне она, – этот талисман носили на себе короли, в нем заключены все силы Солнца, Земли и Луны, уж не говоря о более мелких планетах. Дай доллар серебром на водку и бери его». И дабы не обрывались звенья счастья, я передаю его тебе, Робби.

С этим он надел мне на шею крохотную черную фигурку на тонкой цепочке.

– Вот так-то! Это против горестей высшего порядка. А от повседневных неприятностей вот – шесть бутылок рому. Их дарит тебе Отто! Этот ром вдвое старше тебя!

Он развернул пакет и одну за другой поставил бутылки на стол, залитый светом утреннего солнца. Бутылки сверкали, как янтарь.

– Великолепное зрелище, – сказал я. – И где ты их только раздобыл, Отто?

Кестер рассмеялся:

– Довольно путаная история. Долго рассказывать… Лучше скажи, как ты-то себя чувствуешь? Как тридцатилетний?

Я махнул рукой:

– Да вроде бы нет – чувство такое, будто мне шестнадцать и в то же время пятьдесят. В общем, хвалиться нечем.

– И это ты называешь «хвалиться нечем»! – возразил Ленц. – Да пойми ты – выше этого вообще ничего нет. Ведь ты без чьей-либо помощи, так сказать, суверенно, покорил время и проживешь целых две жизни.

Кестер внимательно смотрел на меня.

– Оставь его, Готтфрид, – сказал он. – Дни рождения ущемляют самолюбие человека. Особенно по утрам… Но ничего – постепенно он придет в себя.

Ленц сощурился.

– Чем меньше у человека самолюбия, Робби, тем большего он стоит. Тебя это утешает?

– Нет, – ответил я, – нисколько. Если человек чего-то стоит, значит, он уже как бы памятник самому себе. По-моему, это и утомительно, и скучно.

– Ты только подумай, Отто! Он философствует, – сказал Ленц. – Следовательно, он спасен. Он преодолел самое страшное – минуту безмолвия в собственный день рождения, когда человек заглядывает самому себе в глаза и внезапно обнаруживает, какой же он жалкий цыпленок… А теперь мы можем со спокойной совестью приступить к трудам праведным и смазать внутренности старого «кадиллака»…

* * *

Мы кончили работать, когда уже смеркалось. Затем умылись и переоделись. Ленц с вожделением смотрел на батарею бутылок.

– Не свернуть ли нам шею одной из них?

– Это должен решить Робби, – сказал Кестер. – Человек получил подарок, а ты к нему с такими прозрачными намеками. Некрасиво это, Готтфрид.

– А заставлять дарителей подыхать от жажды, по-твоему, красиво? – ответил Ленц и откупорил бутылку.

Сразу по всей мастерской разлился аромат рома.

– Святой Моисей! – воскликнул Готтфрид.

Мы стали принюхиваться.

– Не запах, а просто какая-то фантастика, Отто. Для достойных сравнений нужна самая высокая поэзия.

– Просто жалко распивать такой ром в этой конуре! – решительно заявил Ленц. – Знаете что? Поедем за город, там где-нибудь поужинаем, а бутылку прихватим с собой. Разопьем ее на природе.

– Блестящая мысль.

На руках мы откатили «кадиллак», с которым провозились почти весь день. За ним стоял довольно странный предмет на колесах. То была гордость нашей мастерской – гоночная машина Отто Кестера.

В свое время, попав на аукцион, Кестер по дешевке приобрел этот высокий старый драндулет. Знатоки без колебаний утверждали, что это был бы любопытный экспонат для музея истории транспорта. Больвис, владелец фабрики дамских пальто и гонщик-любитель, посоветовал Отто переделать эту штуку в швейную машину. Но Кестера все это ничуть не трогало. Он разобрал свое приобретение на части, словно часовой механизм, и несколько месяцев кряду ежедневно возился с ним дотемна. Как-то вечером подкатил на нем к бару, который мы обычно посещали. Больвис так расхохотался, что едва не свалился со стула, – детище Кестера по-прежнему выглядело крайне смешно. Чтобы позабавиться, Больвис предложил Отто пари – двести марок против двадцати, если тот рискнет на своей таратайке помериться силами с его новой спортивной машиной. Дистанция – десять километров, Кестер получает для своей машины фору в один километр. Отто согласился. Кругом стоял хохот – все предвкушали небывалую потеху. Но Кестер изменил условия состязания: он отказался от форы и с самым невозмутимым видом предложил повысить ставку до тысячи марок с обеих сторон. Больвис оторопел и спросил Отто, не отвезти ли его в дом для душевнобольных. Вместо ответа тот запустил двигатель. Оба сразу же тронулись с места, чтобы решить, кто – кого. Через полчаса Больвис вернулся с таким расстроенным видом, словно увидел морского змея. Молча он выписал чек и тут же стал выписывать второй – хотел, не сходя с места, купить эту старомодную машину. Но Кестер высмеял его. Теперь он не хотел расстаться с ней ни за какие деньги. Но как бы она ни была безупречна по своим техническим качествам, ее внешний вид все еще оставался страшноватым. Для каждодневного использования мы смонтировали какой-то особенно старомодный, прямо-таки допотопный кузов. Лак утратил блеск, крылья были в трещинах, а ветхий откидной верх прослужил никак не меньше десяти лет. Мы, конечно, могли бы придать машине куда более привлекательный вид, но по определенной причине сознательно не делали этого.

Машину мы назвали «Карл». «Карл» – призрак шоссейных дорог.

* * *

Шурша шинами и сопя, «Карл» мчался по дороге.

– Отто, – сказал я, – приближается жертва.

За нами нетерпеливо ревел клаксон тяжелого «бьюика». Он быстро нагнал нас, радиаторы поравнялись. Мужчина за рулем небрежно глянул на нас. Затем презрительно скользнул взглядом по обшарпанному «Карлу», тут же отвернулся и, казалось, забыл о нашем существовании.

Но через несколько секунд ему пришлось убедиться, что «Карл» все еще идет с ним вровень. Он уселся поудобнее, с веселым любопытством снова посмотрел на нас и прибавил газу. Но «Карл» не сдавался. Словно терьер рядом с догом, маленький и юркий, он стремительно несся вперед, не отставая от здоровенной махины, сверкающей лаком и хромом.

Мужчина покрепче ухватился за баранку. Не подозревая, что его ждет, он надменно скривил губы. Мы поняли – теперь он нам покажет, на что способна его колымага. Он с такой силой нажал на педаль газа, что его выхлопная труба заверещала, точно стая жаворонков над летним полем. Но все было напрасно – он не мог оторваться от нас. Неказистый, пожалуй, даже уродливый «Карл» как заколдованный прилепился к «бьюику». Его ошеломленный водитель вытаращился на нас. Ему было невдомек, как это при скорости свыше ста километров в час невозможно стряхнуть с себя этакое старье. Не веря глазам своим, он еще раз посмотрел на спидометр, видимо, усомнившись в точности его показаний. Затем пошел на всю железку.

Теперь обе машины неслись ноздря в ноздрю по длинному прямому шоссе. Через несколько сотен метров показался шедший навстречу грохочущий грузовик. «Бьюику» пришлось отстать. Едва он опять поравнялся с «Карлом», как мы увидели другую встречную машину – на сей раз автокатафалк с венками, обвитыми развевающимися лентами. «Бьюик» вновь пристроился нам в хвост. А потом, насколько хватало глаз, – ничего встречного.

И куда только подевалась спесь нашего соперника! Злобно сжав губы, плотно усевшись за рулем и захваченный азартом гонки, он подался вперед. Казалось – честь всей его жизни зависит от одного: ни за что не уступить этой жалкой шавке.

Мы же, напротив, притворяясь безразличными ко всему, сидели спокойно. «Бьюик» для нас просто не существовал. Кестер невозмутимо смотрел вперед, на шоссе, я со скучающим видом уставился куда-то в небо, а Ленц, хотя он внутренне и сжался в комок, достал газету и принялся якобы читать ее, да еще с таким интересом, словно в эту минуту ничто не могло быть для него важнее.

Через две-три минуты Кестер нам подмигнул. «Карл» незаметно терял скорость, и «бьюик» стал медленно обходить его. Вот перед нашими глазами проплыли широкие блестящие крылья. Синеватый отработанный газ, шумно вырывавшийся из выхлопной трубы, обдал нас. Постепенно «бьюик» ушел метров на двадцать вперед, и – как можно было предвидеть – его хозяин на мгновение высунулся из окна и, повернувшись к нам лицом, победоносно ухмыльнулся.

Но он позволил себе лишнее. Не в силах сдержать ощущение полнейшего торжества, он махнул нам рукой – дескать, попробуйте догоните!

Взмах его руки был небрежным, самоуверенным.

– Отто! – призывно воскликнул Ленц.

Но это было ни к чему. В ту же секунду «Карл» рванулся вперед. Засвистел компрессор, и сразу же исчезла только что махавшая нам рука. Послушный посылу, «Карл» набавлял скорость, и удержать его уже не могло ничто, он наверстывал все сполна. И вот тут-то мы как бы впервые заметили этот чужой автомобиль. С невинно вопрошающим видом мы смотрели на мужчину за рулем. Нам просто хотелось узнать, зачем это он махал нам рукой. Но он судорожно вперил взор вдаль, а перепачканный «Карл», распластав свои потрескавшиеся крылья, на полном газу ушел далеко вперед – непобедимый замарашка!

– Здорово получилось, Отто, – сказал Ленц Кестеру. – Боюсь, этот тип будет сегодня ужинать без всякого удовольствия.

Вот ради таких гонок мы и не меняли кузов «Карла». Стоило ему появиться где-нибудь на шоссе, как тут же находился охотник обставить его. На иные машины он действовал как ворона с подбитым крылом на свору изголодавшихся кошек. Он приводил в состояние сильнейшего возбуждения водителей самых мирных семейных автоэкипажей. Всем хотелось его обогнать. Даже самые солидные бородачи, отцы семейств, и те попадали под власть неодолимого честолюбия, когда перед ними, подпрыгивая и спотыкаясь на ухабах, двигалось это нечто на колесах. Никто из них не мог додуматься, что внутри смехотворного сооружения бьется великое сердце – отличный гоночный двигатель!

Ленц утверждал, что «Карл» играет чисто воспитательную роль. Он учит людей чтить творческое начало, которое всегда заключено в неприметной оболочке. Так рассуждал Ленц, который и о себе говорил, что он – последний из романтиков.

* * *

Мы остановились перед небольшой ресторацией и вылезли из машины. Стоял прекрасный тихий вечер. Борозды вспаханного поля с золотисто-коричневыми краями отливали фиолетовыми оттенками. На яблочно-зеленом небе, словно огромные фламинго, плыли облака, нежно оберегая мелькавший между ними молодой месяц. На ветках куста орешника было какое-то предощущение утренней зари. Орешник был трогательно наг, но полон надежд на близящееся набухание почек. Из кухни доносился аромат жареной печенки. И еще – запах жареного лука. Наши сердца забились сильнее.

Ленц не выдержал и ворвался в дом. Вскоре он вернулся с просветленным лицом.

– Посмотрели бы вы на этот жареный картофель! Давайте поторопимся, а то, чего доброго, прозеваем самый смак!

В эту минуту с легким гудением подъехала еще одна машина. Мы застыли, словно пригвожденные. Это был тот самый «бьюик». Он резко затормозил около «Карла».

– Оп-ля! – воскликнул Ленц.

Из-за подобных приключений у нас уже была не одна драка.

Мужчина вышел из автомобиля. Это был рослый и грузный человек в просторном реглане из верблюжьей шерсти. Он с досадой покосился на «Карла», затем снял плотные желтые перчатки и подошел к нам. Лицо его напоминало маринованный огурец.

– Что это у вас за модель? – спросил он Кестера, который стоял к нему ближе.

С минуту мы молча смотрели на него. Видимо, он принял нас за каких-то автомехаников, которые, нарядившись в воскресные костюмы, решили прокатиться на угнанной машине.

– Вы что-то сказали? – спросил Отто, как бы не решаясь намекнуть ему, что можно быть и повежливее.

Мужчина покраснел.

– Я просто спросил про эту машину, – буркнул он в том же тоне.

Ленц выпрямился. Его крупный нос вздрогнул. Он очень ценил вежливость в других. Но прежде чем он успел раскрыть рот, вдруг, словно по мановению какого-то духа, отворилась вторая дверца «бьюика». Из нее высунулась стройная ножка с узким коленом, а затем вышла девушка и медленно направилась к нам. Мы удивленно переглянулись. До этого мы и не замечали, что в «бьюике» был еще кто-то. Ленц мгновенно перестроился. Его веснушчатое лицо расплылось в широкой улыбке. Да и все мы – бог знает почему – заулыбались.

Небо было желтым, как латунь; его еще не закоптило дымом. За крышами фабрики оно светилось особенно сильно. Вот-вот должно было взойти солнце. Я посмотрел на часы - еще не было восьми. Я пришел на четверть часа раньше обычного.
Я открыл ворота и подготовил насос бензиновой колонки. Всегда в это время уже подъезжали заправляться первые машины.
Вдруг за своей спиной я услышал хриплое кряхтение, - казалось, будто под землей проворачивают ржавый винт. Я остановился и прислушался. Потом пошел через двор обратно в мастерскую и осторожно приоткрыл дверь. В полутемном помещении, спотыкаясь, бродило привидение. Оно было в грязном белом платке, синем переднике, в толстых мягких туфлях и размахивало метлой; весило оно не менее девяноста килограммов; это была наша уборщица Матильда Штосс.
Некоторое время я наблюдал за ней. С грацией бегемота сновала она взад и вперед между автомобильными радиаторами и глухим голосом напевала песню о верном гусаре. На столе у окна стояли две бутылки коньяка. В одной уже почти ничего не оставалось. Накануне вечером она была полна.
- Однако, фрау Штосс… - сказал я.
Пение оборвалось. Метла упала на пол. Блаженная ухмылка погасла. Теперь уже я оказался привидением.
- Исусе Христе, - заикаясь пробормотала Матильда и уставилась на меня покрасневшими глазами. - Так рано я вас не ждала.
- Догадываюсь. Ну как? Пришлось по вкусу?
- Еще бы, но мне так неприятно. - Она вытерла рот. - Я просто ошалела.
- Ну, это уж преувеличение. Вы только пьяны. Пьяны в дым.
Она с трудом сохраняла равновесие. Ее усики подрагивали, и веки хлопали, как у старой совы. Но постепенно ей всё же удалось несколько прийти в себя. Она решительно шагнула вперед:
- Господин Локамп, человек всего лишь человек. Сначала я только понюхала, потом сделала глоточек, а то у меня с желудком неладно, - да, а потом, видать, меня бес попутал. Не надо было вводить в искушение старую женщину и оставлять бутылку на столе.
Уже не впервые заставал я ее в таком виде. Каждое утро она приходила на два часа убирать мастерскую; там можно было оставить сколько угодно денег, она не прикасалась к ним. Но водка была для нее что сало для крысы.
Я поднял бутылку:
- Ну конечно, коньяк для клиентов вы не тронули, а налегли на хороший, который господин Кестер держит для себя.
На обветренном лице Матильды мелькнула усмешка:
- Что правда, то правда - в этом я разбираюсь. Но, господин Локамп, вы же не выдадите меня, беззащитную вдову.
Я покачал головой:
- Сегодня нет.
Она опустила подоткнутые юбки.
- Ну, так я смоюсь. А то придет господин Кестер, и тогда такое начнется…
Я подошел к шкафу и отпер его:
- Матильда!
Она поспешно заковыляла ко мне. Я высоко поднял коричневую четырехгранную бутылку.
Она протестующе замахала руками:
- Это не я! Честью клянусь! Этого я не трогала!
- Знаю, - ответил я и налил полную рюмку. - А знаком ли вам этот напиток?
- Еще бы! - она облизнула губы. - Ром! Выдержанный, старый, ямайский!
- Верно. Вот и выпейте стаканчик. - Я? - она отшатнулась. - Господин Локамп, это уж слишком. Вы пытаете меня на медленном огне. Старуха Штосс тайком вылакала ваш коньяк, а вы ром еще ей подносите. Вы - просто святой, да и только! Нет, уж лучше я сдохну, чем выпью.
- Вот как? - сказал я и сделал вид, что собираюсь забрать рюмку.
- Ну, раз уж так… - она быстро схватила рюмку. - Раз дают, надо брать. Даже когда не понимаешь толком, почему. За ваше здоровье! Может, у вас день рождения?
- Да, вы в точку попали, Матильда!
- В самом деле? Правда? - Она вцепилась в мою руку и тряхнула ее. - От всего сердца желаю счастья! И деньжонок побольше! Господин Локамп! - Она вытерла рот.
- Я так разволновалась, что надо бы еще одну пропустить! Я же люблю вас, как родного сына.
- Вот и хорошо!
Я налил ей еще рюмку. Она выпила ее единым духом и, осыпая меня добрыми пожеланиями, вышла из мастерской.

x x x

Заскрипели ворота. Я разорвал листок с датами своей жизни и бросил его под стол в корзинку. Дверь распахнулась. На пороге стоял Готтфрид Ленц, худой, высокий, с копной волос цвета соломы и носом, который, вероятно, предназначался для совершенно другого человека. Следом за ним вошел Кестер. Ленц встал передо мной;
- Робби! - заорал он. - Старый обжора! Встать и стоять как полагается! Твои начальники желают говорить с тобой!
- Господи боже мой, - я поднялся. - А я надеялся, что вы не вспомните… Сжальтесь надо мной, ребята!
- Ишь чего захотел! - Готтфрид положил на стол пакет, в котором что-то звякнуло.
- Робби! Кто первым повстречался тебе сегодня утром? Я стал вспоминать…
- Танцующая старуха!
- Святой Моисей! Какое дурное предзнаменование! Но оно подходит к твоему гороскопу. Я вчера его составил. Ты родился под знаком Стрельца и, следовательно, непостоянен, колеблешься как тростник на ветру, на тебя воздействуют какие-то подозрительные листригоны Сатурна, а в атом году еще и Юпитер. И поскольку Отто и я заменяем тебе отца и мать, я вручаю тебе для начала некое средство защиты. Прими этот амулет! Правнучка инков однажды подарила мне его. У нее была голубая кровь, плоскостопие, вши и дар предвидения. «Белокожий чужестранец, - сказала она мне. - Его носили цари, в нем заключены силы Солнца, Луны и Земли, не говоря уже о прочих мелких планетах. Дай серебряный доллар на водку и можешь носить его». Чтобы не прерывалась эстафета счастья, передаю амулет тебе. Он будет охранять тебя и обратит в бегство враждебного Юпитера, - Ленц повесил мне на шею маленькую черную фигурку на тонкой цепочке. - Так! Это против несчастий, грозящих свыше. А против повседневных бед - вот подарок Отто! Шесть бутылок рома, который вдвое старше тебя самого!
Развернув пакет, Ленц поставил бутылки одну за другой на стол, освещенный утренним солнцем. Они отливали янтарем.
- Чудесное зрелище, - сказал я. - Где ты их раздобыл, Отто?
Кестер засмеялся:
- Это была хитрая штука. Долго рассказывать. Но лучше скажи, как ты себя чувствуешь? Как тридцатилетний?
Я отмахнулся:
- Так, будто мне шестнадцать и пятьдесят лет одновременно. Ничего особенного.
- И это ты называешь «ничего особенного»? - возразил Ленц. - Да ведь лучшего не может быть. Это значит, что ты властно покорил время и проживешь две жизни.
Кестер поглядел на меня.
- Оставь его, Готтфрид, - сказал он. - Дни рождения тягостно отражаются на душевном состоянии. Особенно с утра. Он еще отойдет.
Ленц прищурился:
- Чем меньше человек заботится о своем душевном состоянии, тем большего он стоит, Робби. Это тебя хоть немного утешает?
- Нет, - сказал я, - совсем не утешает. Если человек чего-то стоит, - он уже только памятник самому себе. А по-моему, это утомительно и скучно.
- Отто, послушай, он философствует, - сказал Ленц, - и значит, уже спасен. Роковая минута прошла! Та роковая минута дня рождения, когда сам себе пристально смотришь в глаза и замечаешь, какой ты жалкий цыпленок. Теперь можно спокойно приниматься за работу и смазать потроха старому кадилляку…

x x x

Мы работали до сумерек. Потом умылись и переоделись. Ленц жадно поглядел на шеренгу бутылок:
- А не свернуть ли нам шею одной из них?
- Пусть решает Робби, - сказал Кестер. - Это просто неприлично, Готтфрид, делать такие неуклюжие намеки тому, кто получил подарок.
- Еще неприличнее заставлять умирать от жажды подаривших, - возразил Ленц и откупорил бутылку. Аромат растекся по всей мастерской.
- Святой Моисей! - сказал Готтфрид. Мы стали принюхиваться.
- Отто, аромат сказочный. Нужно обратиться к самой высокой поэзии, чтобы найти достойное сравнение.
- Да, такой ром слишком хорош для нашего мрачного сарая! - решил Ленц. - Знаете что? Поедем за город, поужинаем где-нибудь и прихватим бутылку с собой. Там, на лоне природы, мы ее и выдуем.
- Блестяще.
Мы откатили в сторону кадилляк, с которым возились весь день. За ним стоял очень странный предмет на четырех колесах. Это была гоночная машина Отто Кестера - гордость нашей мастерской.
Однажды на аукционе Кестер купил по дешевке старую колымагу с высоким кузовом. Присутствовавшие специалисты не колеблясь заявили, что это занятный экспонат для музея истории транспорта. Больвис - владелец фабрики дамских пальто и гонщик-любитель - посоветовал Отто переделать свое приобретение в швейную машину. Но Кестер не обращал ни на кого внимания. Он разобрал машину, как карманные часы, и несколько месяцев подряд возился с ней, оставаясь иногда в мастерской до глубокой ночи. И вот однажды он появился в своем автомобиле перед баром, в котором мы обычно сидели по вечерам. Больвис едва не свалился от хохота, так уморительно всё это выглядело. Шутки ради он предложил Отто пари. Он ставил двести марок против двадцати, если Кестер захочет состязаться с его новой гоночной машиной: дистанция десять километров и один километр форы для машины Отто. Они ударили по рукам. Вокруг смеялись, предвкушая знатную потеху. Но Отто пошел дальше: он отказался от форы и с невозмутимым видом предложил повысить ставку до тысячи марок против тысячи. Изумленный Больвис спросил, не отвезти ли его в психиатрическую лечебницу. Вместо ответа Кестер запустил мотор. Оба стартовали немедленно. Больвис вернулся через полчаса и был так потрясен, словно увидел морского змея. Он молча выписал чек, а затем стал выписывать второй. Он хотел тут же приобрести машину.
Кестер высмеял его. Теперь он не продаст ее ни за какие деньги. Но как ни великолепны были скрытые свойства машины, внешний вид ее был страшен. Для повседневного обихода мы поставили самый старомодный кузов, старомодней нельзя было сыскать. Лак потускнел. На крыльях были трещины, а верх прослужил, пожалуй, не меньше десятка лет. Разумеется, мы могли бы отделать машину значительно лучше, но у нас были основания поступить именно так.
Мы назвали машину «Карл». «Карл» - призрак шоссе.

x x x

Наш «Карл», сопя, тянул вдоль шоссе.
- Отто, - сказал я. - Приближается жертва.
Позади нетерпеливо сигналил тяжелый бюик. Он быстро догонял нас. Вот уже сравнялись радиаторы. Мужчина за рулем пренебрежительно поглядел в нашу сторону. Его взгляд скользнул по обшарпанному «Карлу». Потом он отвернулся и сразу забыл о нас.
Через несколько секунд он обнаружил, что «Карл» идет с ним вровень. Он уселся поплотнее, удивленно взглянул на нас и прибавил газу. Но «Карл» не отставал. Маленький и стремительный, он мчался рядом со сверкающей никелем и лаком махиной, словно терьер рядом с догом.
Мужчина крепче схватился за руль. Он еще ничего не подозревал и насмешливо скривил губы. Теперь он явно собирался показать нам, на что способна его телега. Он нажал на акселератор так, что глушитель зачирикал, как стая жаворонков над летним полем, по это не помогло: он не обогнал нас. Словно заколдованный, прилепился к бюику уродливый и неприметный «Карл». Хозяин бюика изумленно вытаращился на нас. Он не понимал, как это при скорости в сто километров он не может оторваться от старомодной коляски. Он с недоверием посмотрел на свой спидометр, словно тот мог обмануть. Потом дал полный газ.
Теперь машины неслись рядышком вдоль прямого длинного шоссе. Через несколько сот метров впереди показался грузовик, который громыхал нам навстречу. Бюику пришлось уступить дорогу, и он отстал. Едва он снова поравнялся с «Карлом», как промчался автокатафалк с развевающимися лентами венков, и он снова должен был отстать. Потом шоссе очистилось.
Между тем водитель бюика утратил всё свое высокомерие. Раздраженно сжав губы, сидел он, пригнувшись к рулю, его охватила гоночная лихорадка. Вдруг оказалось, что его честь зависит от того, сумеет ли он оставить позади этого щенка. Мы же сидели на своих местах с видом полнейшего равнодушия. Бюик просто не существовал для нас. Кестер спокойно глядел на дорогу, я, скучая, уставился в пространство, а Ленц, хотя к этому времени он уже превратился в сплошной комок напряженных нервов, достал газету и углубился в нее, словно для него сейчас не было ничего важнее.
Несколько минут спустя Кестер подмигнул нам, «Карл» незаметно убавлял скорость, и бюик стал медленно перегонять. Мимо нас пронеслись его широкие сверкающие крылья, глушитель с грохотом швырнул нам в лицо голубой дым. Постепенно бюик оторвался примерно метров на двадцать. И тогда, как мы этого и ожидали, из окна показалось лицо водителя, ухмыляющееся с видом явного торжества. Он считал, что уже победил.
Но он не ограничился этим. Он не мог отказать себе в удовольствии поиздеваться над побежденными и махнул нам, приглашая догонять. Его жест был подчеркнуто небрежен и самоуверен.
- Отто, - призывно произнес Ленц.
Но это было излишним. В то же мгновение «Карл» рванулся вперед. Компрессор засвистел. И махнувшая нам рука сразу же исчезла: «Карл» последовал приглашению - он догонял. Он догонял неудержимо; нагнал, и тут-то впервые мы обратили внимание на чужую машину. С невинно вопрошающими лицами смотрели мы на человека за рулем. Нас интересовало, почему он махал нам. Но он, судорожно отвернувшись, смотрел в другую сторону, а «Карл» мчался теперь на полном газу, покрытый грязью, с хлопающими крыльями, - победоносный навозный жук.
- Отлично сделано, Отто, - сказал Ленц Кестеру. - Этому парню мы испортили к ужину аппетит.
Ради таких гонок мы и не меняли кузов «Карла». Стоило ему появиться на дороге, и кто-нибудь уже пытался его обогнать. На иных автомобилистов он действовал, как подбитая ворона на стаю голодных кошек. Он подзадоривал самые мирные семейные экипажи пускаться наперегонки, и даже тучных бородачей охватывал неудержимый гоночный азарт, когда они видели, как перед ними пляшет этот разболтанный остов. Кто мог подозревать, что за такой смешной наружностью скрыто могучее сердце гоночного мотора!
Ленц утверждал, что «Карл» воспитывает людей. Он, мол, прививает им уважение к творческому началу, - ведь оно всегда прячется под неказистой оболочкой. Так говорил Ленц, который себя самого называл последним романтиком.

x x x

Мы остановились перед маленьким трактиром и выбрались из машины. Вечер был прекрасен и тих. Борозды свежевспаханных полей казались фиолетовыми, а их мерцающие края были золотисто-коричневыми. Словно огромные фламинго, проплывали облака в яблочнозеленом небе, окружая узкий серп молодого месяца. Куст орешника скрывал в своих объятиях сумерки и безмолвную мечту. Он был трогательно наг, но уже исполнен надежды, таившейся в почках. Из маленького трактира доносился запах жареной печенки и лука. Наши сердца забились учащенно.
Ленц бросился в дом навстречу манящему запаху. Он вернулся сияющий:
- Вы должны полюбоваться жареной картошкой! Скорее. Не то самое лучшее съедят без нас!
В это мгновенье с шумом подкатила еще одна машина. Мы замерли, словно пригвожденные. Это был тот самый бюик. Он резко затормозил рядом с «Карлом».
- Гопля! - сказал Ленц.
Нам уже не раз приходилось драться в подобных случаях. Мужчина вышел. Он был рослый, грузный, в широком коричневом реглане из верблюжьей шерсти. Неприязненно покосившись на «Карла», он снял большие желтые перчатки и подошел к нам.
- Какой марки ваша машина? - спросил он с уксусно-кислой гримасой, обращаясь к Кестеру, который стоял ближе к нему.
Мы некоторое время помолчали. Несомненно, он считал нас автомеханиками, выехавшими в воскресных костюмах погулять на чужой машине.
- Вы, кажется, что-то сказали? - спросил, наконец, Отто с сомнением. Его тон указывал на возможность быть повежливей.
Мужчина покраснел.
- Я спросил об этой машине, - заявил он ворчливо.
Ленц выпрямился. Его большой нос дрогнул. Он был чрезвычайно требователен в вопросах вежливости ко всем, кто с ним соприкасался. Но внезапно, прежде чем он успел открыть рот, распахнулась вторая дверца бюика. Выскользнула узкая нога, мелькнуло тонкое колено. Вышла девушка и медленно направилась к нам.
Мы переглянулись, пораженные. Раньше мы и не заметили, что в машине еще кто-то сидит. Ленц немедленно изменил позицию. Он широко улыбнулся, всё его веснушчатое лицо расплылось. И мы все тоже вдруг заулыбались неизвестно почему.
Толстяк удивленно глядел на нас. Он чувствовал себя неуверенно и явно не знал, что же делать дальше. Наконец он представился, сказав с полупоклоном: «Биндинг», цепляясь за собственную фамилию, как за якорь спасения.
Девушка подошла к нам. Мы стали еще приветливей.
- Так покажи им машину, Отто, - сказал Ленц, бросив быстрый взгляд на Кестера.
- Что ж, пожалуй, - ответил Отто, улыбаясь одними глазами.
- Да, я охотно посмотрел бы, - Биндинг говорил уже примирительное. - У нее, видно, чертовская скорость. Этак, за здорово живешь, оторвалась от меня.
Они вдвоем подошли к машине, и Кестер поднял капот «Карла».
Девушка не пошла с ними. Стройная и молчаливая, она стояла в сумерках рядом со мной и Ленцем. Я ожидал, что Готтфрид использует обстоятельства и взорвется, как бомба. Ведь он был мастер в подобных случаях. Но, казалось, он разучился говорить. Обычно он токовал, как тетерев, а теперь стоял словно ионах, давший обет молчания, и не двигался с места.
- Простите, пожалуйста, - сказал наконец я. - Мы не заметили, что вы сидели в машине. Мы не стали бы так озорничать.
Девушка поглядела на меня.
- А почему бы нет? - возразила она спокойно и неожиданно низким, глуховатым голосом. - Ведь в этом же не было ничего дурного.
- Дурного-то ничего, но мы поступили не совсем честно. Ведь наша машина дает примерно двести километров в час.
Она слегка наклонилась и засунула руки в карманы пальто:
- Двести километров?
- Точнее, 189,2 по официальному хронометражу, - с гордостью выпалил Ленц.
Она засмеялась:
- А мы думали, шестьдесят - семьдесят, не больше.
- Вот видите, - сказал я. - Вы ведь не могли этого знать.
- Нет, - ответила она. - Этого мы действительно не могли знать. Мы думали, что бюик вдвое быстрее вашей машины.
- То-то же. - Я оттолкнул ногою сломанную ветку. - А у нас было слишком большое преимущество. И господин Биндинг, вероятно, здорово разозлился на нас.
Она засмеялась:
- Конечно, но ненадолго. Ведь нужно уметь и проигрывать. Иначе нельзя было бы жить.
- Разумеется…
Возникла пауза. Я поглядел на Ленца. Но последний романтик только ухмылялся и подергивал носом, покинув меня на произвол судьбы.
Шумели березы. За домом закудахтала курица.
- Чудесная погода, - сказал я наконец, чтобы прервать молчание.
- Да, великолепная, - ответила девушка.
- И такая мягкая, - добавил Ленц.
- Просто необычайно мягкая, - завершил я. Возникла новая пауза.
Девушка, должно быть, считала нас порядочными болванами. Но я при всех усилиях не мог больше ничего придумать. Ленц начал принюхиваться.
- Печеные яблоки, - сказал он растроганно. - Кажется, тут подают к печенке еще и печеные яблоки. Вот это - деликатес.
- Несомненно, - подтвердил я, мысленно проклиная себя и его.

x x x

Кестер и Биндинг вернулись. За эти несколько минут Биндивг стал совершенно другим человеком. По всей видимости, он был одним из тех автомобильных маньяков, которые испытывают совершеннейшее блаженство, когда им удается встретить специалиста, с которым можно поговорить.
- Не поужинаем ли мы вместе? - спросил он.
- Разумеется, - ответил Ленц.
Мы вошли в трактир. В дверях Готтфрид подмигнул мне, кивнув на девушку:
- А знаешь, ведь она с лихвой искупает утреннюю встречу с танцующей старухой.
Я пожал плечами:
- Возможно. Но почему это ты предоставил мне одному заикаться?
Он засмеялся:
- Должен же и ты когда-нибудь научиться, деточка.
- Не имею никакого желания еще чему-нибудь учиться, - сказал я.
Мы последовали за остальными. Они уже сидели за столом. Хозяйка подавала печенку и жареную картошку. В качестве вступления она поставила большую бутылку хлебной водки. Биндинг оказался говоруном неудержимым, как водопад. Чего он только не знал об автомобилях! Когда же он услыхал, что Кестеру приходилось участвовать в гонках, его симпатия к Отто перешла все границы.
Я пригляделся к Биндинту внимательнее. Он был грузный, рослый, с красным лицом и густыми бровями; несколько хвастлив, несколько шумен и, вероятно, добродушен, как люди, которым везет в жизни. Я мог себе представить, что по вечерам, прежде чем лечь спать, он серьезно, с достоинством и почтением разглядывает себя в зеркало.
Девушка сидела между Ленцем и мною. Она сняла пальто и осталась в сером английском костюме. На шее у нее была белая косынка, напоминавшая жабо амазонки. При свете лампы ее шелковистые каштановые волосы отливали янтарем. Очень прямые плечи слегка выгибались вперед, руки узкие, с длинными пальцами казались суховатыми. Большие глаза придавали тонкому и бледному лицу выражение страстности и силы. Она была очень хороша, как мне показалось, - но для меня это не имело значения.
Зато Ленц загорелся. Он совершенно преобразился. Его желтый чуб блестел, как цветущий хмель. Он извергал фейерверки острот и вместе с Биндингом царил за столом. Я же сидел молча и только изредка напоминал о своем существовании, передавая тарелку или предлагая сигарету. Да еще чокался с Биндингом. Это я делал довольно часто. Ленц внезапно хлопнул себя по лбу:

В Германии, только что пережившей разгром в Первой мировой войне. В стране наступил экономический кризис. Улицы городов наводнились вернувшимися с фронта и разочарованными в жизни солдатами.

Роберт, Отто и Готтфрид

Как и другим ровесникам, повоевать пришлось и трем основным героям романа Ремарка. Роберт Локамп, Отто Кестер и Готтфрид Ленц неразлучны. Этих персонажей очень подробно описал Ремарк. «Три товарища», отзывы о которых посыпались как град сразу после первой публикации книги, описывают будни ремонтной автомастерской, где работают лучшие друзья. Первый день повествования - день рождения Роберта (ему исполняется тридцать лет). Главному герою (из трех друзей именно на нем больше всего внимания концентрирует автор) не нравятся подобные праздники из-за того, что во время них его одолевают неприятные воспоминания о пережитом.

Роберт был совсем мальчишкой, когда по призыву попал на фронт. Там ему пришлось пережить множество ужасов, о которых он так и не смог забыть, вернувшись к мирной жизни. Это и ранения друзей, и мучительная смерть однополчан от удушья из-за отравляющего газа. Затем наступили инфляция, голод и другие мытарства, ставшие нормой для разрушенной страны. Отто Кестер после войны попытался выучиться в университете, но бросил учебу, стал летчиком, потом гонщиком и, наконец, пришел в автомобильный бизнес. Локамп и Ленц присоединились к нему в качестве партнеров. Эту особенность их отношений особенно старался выделить Ремарк. «Три товарища», отзывы о которых часто подчеркивают дружбу как основную тему романа, раз за разом демонстрируют тесные и доверительные отношения между Локампом, Ленцем и Кестером.

Покупка «Карла»

Еще одна важная тема «Трех товарищей» (как и всего остального творчества Ремарка) - это алкоголь. В первой главе Ленц дарит Роберту на день рождения 6 бутылок редкого и старого рома. Длинные и неординарные описания алкоголя - одна из фирменных черт такого мастера прозы, как Эрих Мария Ремарк. «Три товарища», отзывы о которых на протяжении многих лет остаются только положительными, немало повествуют о попытках друзей заработать в непростое время. Неразлучная троица купила на местном аукционе старую рухлядь и собралась сделать из нее настоящий гоночный кар. Под предлогом работы над этим автомобилем и прерывается утреннее празднование дня рождения Роберта.

Между собой друзья называют своего любимца «Карлом». Поставив его на колеса, вечером они отправляются в пригород, где собираются полноценно отметить день рождения. По дороге Кестер, Ленц и Локамп, дурачась, обгоняют остальные автомобили, попавшиеся им на шоссе. Уже в ресторане им встречаются водитель и пассажирка одной из этих машин. Все вместе впятером они организуют маленькое праздничное застолье. Пассажирка по имени Патриция Хольман оставляет Роберту свой номер.

Потерянное поколение

Все отзывы о книге «Три товарища» отмечают безрадостность обстановки, в которой происходит действие книги. К примеру, Локамп живет в меблированных комнатах с соседями разной степени запущенности. Юноша Георг Блок собирается поступать в институт, сутками корпит над книгами, проедает последние деньги, заработанные на руднике, и страдает от проблем со здоровьем. Русский эмигрант граф Орлов живет в постоянном страхе того, что и в Европе до него доберутся большевики. Супружеская пара Хассе давно позабыла о гармонии и постоянно ссорится из-за своего финансового состояния.

На примере личностных портретов самых разных людей демонстрирует свое мастерство писателя Ремарк. «Три товарища» - это целая галерея людей, так или иначе пострадавших от обстоятельств бурной эпохи. Потерянное поколение - так сам характеризовал их прозаик. Позже этот термин стал популярным среди литературоведов (к нему также относят творчество Неподалеку от пансиона Роберта находится кафе «Интернациональ», где до автомастерской он работал пианистом.

Новая встреча с Пат

Через несколько дней после дня рождения Роберт встречается с Патрицией в кафе. Их свидание довольно необычно. Локамп практически ничего не знает о девушке, которую встретил по совершенной случайности. Неуверенность Роберта компенсируется тем, что он давно знаком с публикой и персоналом публичного заведения, что заметно снимает его напряжение. По мнению главного героя, он испортил первое свидание тем, что слишком много выпил и наговорил лишнего. По совету Ленца он отправляет Пат (так сокращенно он зовет Патрицию) букет роз и извиняется за оплошность.

В кафе Ремарк описывает еще одного фронтовика - Валентина Гаузера. Этот знакомый Роберта получил от родственников наследство и теперь старательно пропивает его. Он не хочет ни к чему стремиться. Побывавший на войне Гаузер рад уже тому, что выжил и может теперь пить, когда ему вздумается. Апатия и безразличность - настроения, которые постоянно пририсовывает своим персонажам Ремарк. «Три товарища», отзывы критиков и простых читателей - все это вторит автору.

В луна-парке

Наступила новая встреча Роберта и Патриции. Теперь они решили покататься на машине. Девушка никогда не водила автомобиль, и Роберт дает ей попрактиковаться на тихой улочке. Затем пара идет в бар, где встречает Ленца. Троица (включая Готтфрида) решает отправиться в луна-парк. Там друзьям приглянулся павильон с забрасыванием колец на крючки. Ленц и Локамп выигрывают все призы.

Фронтовые товарищи сразу же вспоминают дни передышек на фронте, когда им приходилось убивать свободное время бросками шляп на крючки. Удача сопутствует им сразу в двух павильонах. Они идут в третий, но хозяин объясняет, что он закрывается. В луна-парке у «стрелков» появляется множество поклонников, с любопытством наблюдающих за их очным соревнованием. Друзья отдают большую часть призов этим зевакам. Вечер явно удается на славу. Патриция входит в круг друзей Роберта. Так постепенно без резких поворотов развивается сюжет книги «Три товарища». Фильм, снятый по мотивам романа в 1938 году, в целом повторяет его фабулу.

«Карл» на гонках

Друзья завершают ремонт и модификацию «Карла». Кестер как главный гонщик троицы записывает машину на гонки. Всю ночь накануне соревнования друзья проверяют исправность техники. У посторонних механиков на трассе аляповатый «Карл» вызывает безудержный смех, но Кестер настаивает на своем и готовится к старту. На трибунах собрались Локамп, Ленц и Патриция. Вновь сводит своих ключевых героев в одной сцене Ремарк. «Три товарища», отзывы о которых называют основой книги подробные диалоги, действительно меняют темп, когда перед читателем разворачивается очередной разговор или столкновение интересов. А вот на страницах, занятых внутренними мыслями Роберта, повествование становится вязким и рваным.

Кестеру, несмотря на насмешки противников, удается приехать к финишу первым. Победа - повод для праздничного ужина у бармена Альфонса (общего приятеля компании Роберта). В конце вечера Локамп и Патриция незаметно покидают застолье. Девушка остается ночевать у Роберта. Главный герой удивляется тому, что может вызывать какие-то серьезные чувства у женщины, так как вся его сознательная жизнь прошла под знаком крепкой мужской дружбы. Все эти противоречивые мысли и рассуждения скрупулезно описывает Эрих Ремарк. «Три товарища», отзывы и рецензии на книгу производят на читателя впечатление, что эта книга стала выдающейся благодаря своему глубокому психологизму, а не сюжетным перипетиям.

Прошлое Патриции

До сих пор работа в автомастерской худо-бедно кормила друзей, но из-за очередного скачка инфляции у техников пропадают последние заказы. Кошельки стремительно пустеют, и троица решает на последние сбережения купить такси и по очереди крутить баранку по улицам города. В этой сфере у новичков множество конкурентов. Во время своего первого рейса Роберт вздорит с другим таксистом и дерется с ним. Остыв, мужчины находят общий язык. Вскоре Роберт заводит дружбу с другим водителем Густавом.

Продолжается и основная сюжетная линия книги «Три товарища». Отзывы простых читателей и критиков единогласны: именно благодаря отношениям Роберта и Патриции роман является одним из самых знаменитых во всей библиографии немецкого писателя. Локамп впервые попадает в квартиру своей подруги. У девушки не осталось семьи, и теперь она снимает две комнаты квартиры, когда-то целиком принадлежавшей родителям Пат. Хозяйка угощает гостя ромом и рассказывает новые факты о своей жизни.

Патриция пережила мытарства, привычные для тогдашней Германии. Она долго голодала и год провела в больнице. У нее не осталось денег, родных и работы. Пат собирается устроиться продавщицей в магазин грампластинок. Роберт, который больше всего хочет помочь, понимает, что со своими скромными доходами не в состоянии поддержать девушку. Ему начинает казаться, что Патриции нужен совсем другой мужчина - обеспеченный и основательный. Так ставит своих героев перед испытаниями и непростыми решениями Ремарк. «Три товарища», отзывы о них и все, что написано о романе, единодушно свидетельствует - это вовсе не приторная беллетристика с простыми выходами и счастливым концом.

Отпуск на море

На протяжении нескольких глав Роберт пытается продать отремонтированный кадиллак перекупщику Блюменталю. Этот делец отличается крутым нравом и неуступчивостью в сделках. Но Роберту, нашедшему к потенциальному покупателю ключик, наконец удается заработать на машине приличные деньги. Суммы хватает, чтобы окупить инвестиции друзей и дать им прибыль, которой они уже давно не видели. После удачной сделки в мастерской снова праздник.

На заработанные деньги Роберт и Патриция отправляются на море. Начало отпуска пары - один из самых светлых моментов книги «Три товарища». Ремарк, отзывы о книге которого показывают его как писателя, нагнетающего печальное настроение, на этот раз ненадолго дал своим героям полноценно насладиться жизнью.

Роберт специально выбрал отель, в котором прежде уже прожил один послевоенный год. Пара купается в море и загорает на пляже. Локамп вспоминает, как в 1917 году его отряд точно так же предавался маленьким радостям жизни, хотя бы ненадолго избавившись от амуниции. На второй день у Патриции начинается кровотечение. Роберт звонит друзьям, и те находят ее врача. Через пару недель девушка приходит в себя и возвращается домой. Однако тревожный звоночек уже прозвенел. К подобным неприятным поворотам сюжета часто прибегал Эрих Мария Ремарк. «Три товарища» в этом смысле не исключение для его фирменного стиля повествования.

Новые вызовы

Доктор знакомит Роберта с историей болезни Пат и настаивает на ее отправке в санаторий. Дополнительная причина для беспокойства - испортившаяся влажная погода, которая негативно отражается на здоровье. Патриция действительно ложится в больницу. Локамп часто навещает ее, а перед отъездом девушки дарит щенка - для того чтобы ей не было так скучно и одиноко.

В мастерской и на такси почти нет работы. Друзья едут в горы обкатывать «Карла» накануне новых гонок. На их глазах происходит авария. Мужчины спасают пострадавших в столкновении. Автомастерская получает несколько новых заказов на ремонт, что оказывается очень кстати. Владелец одной из машин становится банкротом. Транспортное средство не застраховано, и друзья не могут отбить деньги, вложенные в его ремонт. Из-за этого им приходится продать мастерскую.

Появление радикалов

На фоне все ухудшающегося экономического положения в городе становится неспокойно. Постоянно проходят демонстрации недовольных, иногда завязываются перестрелки. Однажды Ленц идет на один из митингов. Отто и Роберт отправляются разыскивать друга.

В главе, посвященной этим событиям, особенно точен и вдумчив Ремарк. «Три товарища», отзывы о которых с первых дней издания говорили о них, как о книге глубоко пацифистской, оказались как никогда правы. Роберт, внимательно следивший за людьми на митингах, заметил, что в толпах много фашиствующих популистов. Эти ораторы обращались к мелким чиновникам, рабочим, бухгалтерам и другим сильно пострадавшим от экономического пике людям. Все они стали жертвами нарастающей радикальной пропаганды, предлагавшей избавиться от предателей и вредителей, виноватых во всех бедах.

Роман Ремарка был издан в 1936 году, а сюжет судя по всему разворачивается во второй половине 1920-х гг. Писав книгу, автор прекрасно осознавал, куда ведут его страну нацисты. И хотя Вторая мировая война еще не началась, уже тогда в немецком обществе произошли кардинальные перемены. Начались репрессии, люди жили в состоянии патриотического угара. На страницах «Трех товарищей» Ремарк показал, как зародилось и набрало популярность реваншистское движение, давшее Германии Гитлера. Вскоре прозаику пришлось иммигрировать из страны, а его книги оказались под запретом. «Трех товарищей» сжигали на кострах вместе с другой идеологически неправильной литературой.

Развязка

Отто и Роберт не зря беспокоились о Ленце. На митинге тот конфликтует с провокаторами. Во время бурного спора из толпы неожиданно выбегает молодчик и хладнокровно убивает Ленца, прошедшего всю войну. Кестер и Локамп клянутся отомстить за друга. Они чуть было не настигают преступника в пригородном общепите, однако ему удается бежать. В конце концов провокатор был убит Альфонсом. Роберт сообщает Отто эту новость и возвращается в свой пансион, где его ждет телеграмма, в которой Пат просит его как можно быстрее приехать в санаторий.

Локамп отправляется в больницу на «Карле» вместе с Кестером. Патриции впервые за долгое время разрешают выйти за пределы медицинского учреждения. Роберт и Отто выслушивают доктора, рассказывающего о чудесных выздоровлениях пациентов. Однако друзья, так много повидавшие, уже понимают истинный смысл слов врача, но даже не пытаются утешить друг друга. Вскоре Кестер уезжает в город, а Роберт остается в санатории. На прощание Патриция попросила передать привет Ленцу. Друзьям не хватило духу рассказать ей о гибели весельчака Готтфрида.

Еще через некоторое время Роберт получает от Отто посылку с деньгами. Он понимает, что Кестер продал «Карла» - последний свой актив. Главный герой приходит в отчаяние от груды навалившихся ужасных новостей. В этом постепенном сгущении красок и заключается весь Ремарк. «Три товарища», краткое содержание и отзывы о которых называют роман логичным звеном в творческой цепи писателя, правы. В этой книге полностью выдержана стилистика прозаика.

В марте начинает теплеть. В горах происходят первые снежные обвалы. Грохот еще больше нагнетает атмосферу в санатории. Патриции день ото дня становится хуже. Она умирает ночью, держа руку Роберта. Вместе с ее жизнью заканчивается роман Ремарка.

КЧ "Классический экспресс"

Если не смеяться над двадцатым веком, то надо застрелиться. Но долго смеяться над ним нельзя. Скорее взвоешь от горя.

Э.М.Ремарк Три товарища.

По-моему именно эта цитата идет сквозной через все творчество Ремарка и отражает самую его суть. Смех сквозь слезы. Самоирония у пропасти с безысходностью. Устраивайтесь поудобнее в настоящем моменте. И что бы ни случилось с нами завтра, у нас в запасе есть сегодня и сейчас. И этот миг только ваш. И т.д.

Между первым и вторым знакомством с книгой более десятка лет, а в восприятии и осознании – огромная пропасть. Великолепный язык ничуть не померк, любимый цитатник после Ремарка снова довольно распух. Но, боже, какая депрессивность, какой мрак вокруг, сколько печали сквозит во всем, даже в веселье.
Книги Ремарка – это продукт своего времени и наилучшее отражение реальной ситуации. Понять по урокам истории почему появилась сама возможность Третьего Рейха невозможно. Все равно остается доля скепсиса, что даже в самых сложных ситуациях нельзя было фанатеть от лозунгов Гитлера, что это против правил, преступление против всего человечества. Читая книги Ремарка, действительно начинаешь видеть плодородную почву, не хватает только идей и лидера, чтобы все посеянное зацвело буйным цветом. Нельзя ждать от его книг позитива, Ремарк не может врать, впереди у Германии глубокие потрясения и, если бы мы увидели здесь иную историю, значит, фашизм стал бы сном, всего лишь сном... И если это не ваш автор, значит, в жизни у вас стакан наполовину полон, с чем и поздравляю. Немецкий реализм 20-х страшен, начала 30-х – еще страшнее. По-настоящему тяжелые времена для Германии еще не наступили. Великая депрессия только маячит на горизонте, но пока не унесла от голода тысячи жизней, проститутки еще могут откладывать деньги, а не продавать себя исключительно за кусок хлеба. Душа немца требует приюта, мозг отключки от повседневных забот. Вера в Бога разрушена, каторжный труд не приносит стабильности, количество самоубийств не достигло пика, но поражает масштабностью. Одни поднимают свой дух песнопениями на кладбище, другие факельными шествиями, третьи пока позволяют себе прожигать жизнь и спускать последние деньги в баре за бутылкой отличного рома.

Ром - это ведь не просто напиток, это скорее друг, с которым вам всегда легко. Он изменяет мир. Поэтому его и пьют.

Стойка бара была капитанским мостиком на корабле жизни, и мы, шумя, неслись навстречу будущему.

Мне тяжело было перечитывать Ремарка, это скорее хороший знак. Значит, внутренне я пока не настроена отпустить на самотек собственную жизни и мне есть во что верить, хочется жить, растить детей и строить планы. Ремарк отнюдь не погружает меня в депрессию, но дает пинка и силы, дабы не опуститься, не скатиться и не допустить.

До чего же теперешние молодые люди все странные. Прошлое вы ненавидите, настоящее презираете, а будущее вам безразлично. Вряд ли это приведёт к хорошему концу.

Покорность, - подумал я. - Что она изменяет? Бороться, бороться - вот единственное, что оставалось в этой свалке, в которой в конечном счёте так или иначе будешь побеждён. Бороться за то немногое, что тебе дорого. А покориться можно и в семьдесят лет.

Теперь пару слов о героях. В 20 лет они пример для подражания: благородство, дружба, любовь выходят на первый план. После 30 начинаешь видеть все их неприглядные стороны. Война взрослит каждого. Вчера ты был пацаном, а на фронте в миг становишься мужчиной. Сколько всего пережили эти бравые парни, и что? Откуда столько пофигизма, равнодушия, отсутствие каких-либо жизненных целей – потерянное поколение, разрушенные жизни, раздавленные взрослые. Что они могут дать своим детям? Ущербные взрослые растят ущербных детей, где взять силы, надежду, веру? Люди готовы поверить в черта, лишь бы он им пообещал перемены и поднял самооценку. Я читала будто о своих сыновьях, а не ровесниках, некоторое ощущение подросткового романа не покидало. О чем только думают эти псевдовзрослые? Но хотела бы я видеть своего 30-летнего сына таким? Нет. Я надеюсь, что к тому времени это будет взрослый мужчина, твердо стоящий на ногах, а эпоха ежедневных коллективных пьянок у стойки бара останется в студенческом прошлом.
В аннотации заявлено о нерушимой дружбе, о неземной любви и это действительно так. Бескорыстная дружба вызывает некоторую зависть, в современном мире дружба (как собственно и любовь) порой расцениваются как выгодное капиталовложение. А проникновенная любовь Робби к Пат (именно Робби к Пат, так как Пат вряд ли смогла бы любить вечно Робби, или вовсе не смогла в иных обстоятельствах) для меня чуть ли не является эталонной. Я не люблю громких фраз, сюсюканья, мне важны поступки и отношение, когда можно не бояться предстать перед мужчиной больной и некрасивой, но быть от этого не менее любимой. И в горе и в радости... В реальной жизни чаще в радости, в горе многие "любимые" одиноки.

Пат… она мне нравилась и отталкивала одновременно. Нравилась своей женской мудростью, умением правильно подбодрить любимого, не быть женщиной-пилой и т.д. Временами ловила себя на мысли, что кое-что необходимо взять и себе на вооружение. Отталкивала Пат своей неприспособленностью и нежеланием изменить собственную жизнь. Были деньги, положение, связи и что мы имеем в итоге? Жизнь в гамаке на балконе с уютной книгой в руках. А чему она стремилась научиться, старалась ли она приспособиться к новому времени? Если поглубже заглянуть в себя, то описанная штрихами многострадальная жизнь и нелепая смерть жены булочника выглядит куда большей несправедливостью, чем та же смерть плывущей по течению Пат. Чем планировала зарабатывать себе на хлеб эта благородная женщина в будущем? Она уже продала комнату в родительском доме, спустила кое-что из мебели, начала кататься на машине с людьми, имевшими стабильный заработок. Еще немного и должность секретутки ее бы не смутила. Опять же в этом случае Лиза из Интернационаля вызывает во мне более глубокое уважение. Пат абсолютно точно определила свою суть:

- Не половинка и не целое. Так... Фрагмент...

Наверное, это бич многих послереволюционных интеллигентов. Старая жизнь разрушена, прежние идеалы растоптаны, к новой реальности они приспособиться не успевают, не могут и не желают.

Мы слишком много знаем и слишком мало умеем... потому что знаем слишком много.

Только глупец побеждает в жизни, умник видит слишком много препятствий и теряет уверенность, не успев ещё ничего начать.

В качестве вывода хочу отметить, что Ремарк – велик и реалистичен, но зачитываться им нужно дозировано, дабы учиться на чужих ошибках, а не быть затянутым в пучину чужих неудач.

Небо было желтым, как латунь; его еще не закоптило дымом. За крышами фабрики оно светилось особенно сильно. Вот-вот должно было взойти

солнце. Я посмотрел на часы - еще не было восьми. Я пришел на четверть часа раньше обычного.
Я открыл ворота и подготовил насос бензиновой колонки. Всегда в это время уже подъезжали заправляться первые машины.
Вдруг за своей спиной я услышал хриплое кряхтение, - казалось, будто под землей проворачивают ржавый винт. Я остановился и прислушался. Потом

пошел через двор обратно в мастерскую и осторожно приоткрыл дверь. В полутемном помещении, спотыкаясь, бродило привидение. Оно было в грязном

белом платке, синем переднике, в толстых мягких туфлях и размахивало метлой; весило оно не менее девяноста килограммов; это была наша уборщица

Матильда Штосс.
Некоторое время я наблюдал за ней. С грацией бегемота сновала она взад и вперед между автомобильными радиаторами и глухим голосом напевала

песню о верном гусаре. На столе у окна стояли две бутылки коньяка. В одной уже почти ничего не оставалось. Накануне вечером она была полна.
- Однако, фрау Штосс... - сказал я.
Пение оборвалось. Метла упала на пол. Блаженная ухмылка погасла. Теперь уже я оказался привидением.
- Исусе Христе, - заикаясь пробормотала Матильда и уставилась на меня покрасневшими глазами. - Так рано я вас не ждала.
- Догадываюсь. Ну как? Пришлось по вкусу?
- Еще бы, но мне так неприятно. - Она вытерла рот. - Я просто ошалела.
- Ну, это уж преувеличение. Вы только пьяны. Пьяны в дым.
Она с трудом сохраняла равновесие. Ее усики подрагивали, и веки хлопали, как у старой совы. Но постепенно ей всT же удалось несколько прийти

в себя.
Она решительно шагнула вперед:
- Господин Локамп, человек всего лишь человек. Сначала я только понюхала, потом сделала глоточек, а то у меня с желудком неладно, - да, а

потом, видать, меня бес попутал. Не надо было вводить в искушение старую женщину и оставлять бутылку на столе.
Уже не впервые заставал я ее в таком виде. Каждое утро она приходила на два часа убирать мастерскую; там можно было оставить сколько угодно

денег, она не прикасалась к ним. Но водка была для нее что сало для крысы.
Я поднял бутылку:
- Ну конечно, коньяк для клиентов вы не тронули, а налегли на хороший, который господин Кестер держит для себя.
На обветренном лице Матильды мелькнула усмешка:
- Что правда, то правда - в этом я разбираюсь. Но, господин Локамп, вы же не выдадите меня, беззащитную вдову.
Я покачал головой:
- Сегодня нет.
Она опустила подоткнутые юбки.
- Ну, так я смоюсь. А то придет господин Кестер, и тогда такое начнется...
Я подошел к шкафу и отпер его:
- Матильда!
Она поспешно заковыляла ко мне. Я высоко поднял коричневую четырехгранную бутылку.
Она протестующе замахала руками:
- Это не я! Честью клянусь! Этого я не трогала!
- Знаю, - ответил я и налил полную рюмку. - А знаком ли вам этот напиток?
- Еще бы! - она облизнула губы. - Ром! Выдержанный, старый, ямайский!
- Верно. Вот и выпейте стаканчик. - Я? - она отшатнулась. - Господин Локамп, это уж слишком. Вы пытаете меня на медленном огне. Старуха Штосс

тайком вылакала ваш коньяк, а вы ром еще ей подносите.

Напечатать