Николай степанов - крылов. «Размышления над поэзией А. Радищева
— Стихотворство у нас, — говорил товарищ, мой трактирного обеда, — в разных смыслах как оно приемлется, далеко еще отстоит величия. Поэзия было пробудилась, но ныне паки дремлет, а стихосложение шагнуло один раз и стало в пень. — Ломоносов, уразумев смешное в польском одеянии наших стихов, снял с них несродное им полукафтанье. Подав хорошие примеры новых стихов, надел на последователей своих узду великого примера, и никто доселе отшатнуться от него не дерзнул. По несчастию случилося, что Сумароков в то же время был; и был отменный стихотворец. Он употреблял стихи по примеру Ломоносова, и ныне все вслед за ними не воображают, чтобы другие стихи быть могли, как ямбы, как такие, какими писали сии оба знаменитые мужи. Хотя оба сии стихотворцы преподавали правила других стихосложений, а Сумароков и во всех родах оставил примеры, но они столь маловажны, что ни от кого подражания не заслужили. Если бы Ломоносов преложил Иова или псалмопевца дактилями, или если бы Сумароков «Семиру» или «Дмитрия» написал хореями, то и Херасков вздумал бы, что можно писать другими стихами опричь ямбов, и более бы славы в осмилетнем своем приобрел труде, описав взятие Казани свойственным эпопеи стихосложением. Не дивлюсь, что древний треух на Виргилия надет ломоносовским покроем; но желал бы я, чтобы Омир между нами не в ямбах явился, но в стихах, подобных его, — ексаметрах, — и Костров, хотя не стихотворец, а переводчик, сделал бы эпоху в нашем стихосложении, ускорив шествие самой поэзии целым поколением. — Но не одни Ломоносов и Сумароков остановили российское стихосложение. Неутомимый возовик Тредиаковский немало к тому способствовал своею «Телемахидою». Теперь дать пример нового стихосложения очень трудно, ибо примеры в добром и худом стихосложении глубокий пустили корень. Парнас окружен ямбами, и рифмы стоят везде на карауле. Кто бы ни задумал писать дактилями, тому тотчас Тредиаковского приставят дядькою, и прекраснейшее дитя долго казаться будет уродом, доколе не родится Мильтона, Шекеспира или Вольтера. Тогда и Тредиаковского выроют из поросшей мхом забвения могилы, в «Телемахиде» найдутся добрые стихи и будут в пример поставляемы. — Долго благой перемене в стихосложении препятствовать будет привыкшее ухо ко краесловию. Слышав долгое время единогласное в стихах окончание, безрифмие покажется грубо, негладко и нестройно. Таково оно и будет, доколе французский язык будет в России больше других языков в употреблении. Чувства наши, как гибкое и молодое дерево, можно вырастить прямо и криво, по произволению. Сверх же того в стихотворении, так, как и во всех вещах, может господствовать мода, и если она хотя несколько имеет в себе естественного, то принята будет без прекословия. Но все модное мгновенно, а особливо в стихотворстве. Блеск наружный может заржаветь, но истинная красота не поблекнет никогда. Омир, Виргилий, Мильтон, Расин, Вольтер, Шекеспир, Тассо и многие другие читаны будут, доколе не истребится род человеческий. — Излишним почитаю я беседовать с вами о разных стихах, российскому языку свойственных. Что такое ямб, хорей, дактиль или анапест, всяк знает, если немного кто разумеет правила стихосложения. Но то бы было не излишнее, если бы я мог дать примеры в разных родах достаточные. Но силы мои и разумение коротки. Если совет мой может что-либо сделать, то я бы сказал, что российское стихотворство, да и сам российский язык гораздо обогатились бы, если бы переводы стихотворных сочинений делали не всегда ямбами. Гораздо бы эпической поэме свойственнее было, если бы перевод «Генриады» не был в ямбах, а ябмы некраесловные хуже прозы. Все вышесказанное изрек пирный мой товарищ одним духом и с толикою поворотливостию языка, что я не успел ничего ему сказать на возражение, хотя много кой-чего имел на защищение ямбов и всех тех, которые ими писали. — Я и сам, — продолжал он, — заразительному последовал примеру и сочинял стихи ямбами, но то были оды. Вот остаток одной из них, все прочие сгорели в огне; да и оставшуюся та же ожидает участь, как и сосестр ее постигшая. В Москве не хотели ее напечатать по двум причинам: первая, что смысл в стихах неясен и много стихов топорной работы, другая, что предмет стихов несвойствен нашей земле. Я еду теперь в Петербург просить о издании ее в свет, ласкаяся, яко нежный отец своего дитяти, что ради последней причины, для коей ее в Москве печатать не хотели, снисходительно воззрят на первую. Если вам не в тягость будет прочесть некоторые строфы, — сказал он мне, подавая бумагу. Я ее развернул и читал следующее: Вольность... Ода... — За одно название отказали мне издание сих стихов. Но я очень помню, что в Наказе о сочинении нового уложения, говоря о вольности, сказано: «вольностию называть должно то, что все одинаковым повинуются законам». Следственно, о вольности у нас говорить вместно.1
О! дар небес благословенный,
Источник всех великих дел;
О вольность, вольность, дар бесценный!
Позволь, чтоб раб тебя воспел.
Исполни сердце твоим жаром,
В нем сильных мышц твоих ударом
Во свет рабства тьму претвори,
Да Брут и Телль еще проснутся,
Седяй во власти, да смятутся
От гласа твоего цари.
2
Я в свет изшел, и ты со мною...
3
Но что ж претит моей свободе?Желаньям зрю везде предел;
Возникла обща власть в народе,
Соборный всех властей удел.
Ей общество во всем послушно,
Повсюду с ней единодушно.
Для пользы общей нет препон.
Во власти всех своей зрю долю,
Свою творю, творя всех волю:
Вот что есть в обществе закон.
4
В средине злачныя долины,Среди тягченных жатвой нив,
Где нежны процветают крины,
Средь мирных под сеньми олив,
Паросска мрамора белее,
Яснейша дня лучей светлее
Стоит прозрачный всюду храм.
Там жертва лжива не курится,
Там надпись пламенная зрится:
«Конец невинности бедам».
5
Оливной ветвию венчанно,На твердом камени седяй,
Безжалостно и хладнокравно
Глухое божество........................................................
И пр.; изображается закон в виде божества во храме, коего стражи суть истина и правосудие.
6
Возводит строгие зеницы,Льет радость, трепет вкруг себя;
Равно на все взирает лицы,
Ни ненавидя, ни любя.
Он лести чужд, лицеприятства,
Породы, знатности, богатства,
Гнушаясь жертвенныя тли;
Родства не знает, ни приязни,
Равно делит и мзду и казни;
Он образ божий на земли.
7
И се чудовище ужасно,Как гидра, сто имея глав,
Умильно и в слезах всечасно,
Но полны челюсти отрав.
Земные власти попирает,
Главою неба досязает,
«Его отчизна там», — гласит.
Призраки, тьму повсюду сеет,
Обманывать и льстить умеет
И слепо верить всем велит.
8
Покрывши разум темнотоюИ всюду вея ползкий яд...
Изображение священного суеверия, отъемлющего у человека чувствительность, влекущее его в ярем порабощения и заблуждения, во броню его облекшее:
Бояться истины велел...
9
Воззрим мы в области обширны,
Где тусклый трон стоит рабства...
Союзно общество гнетут.
Одно сковать рассудок тщится,
Другое волю стерть стремится;
«На пользу общую», — рекут.
10
Покоя рабского под сеньюПлодов златых не возрастет;
Где все ума претит стремленью,
Великость там не прозябет.
И все злые следствия рабства, как то: беспечность, леность, коварство, голод и пр.
11
Чело надменное вознесши,Схватив железный скипетр, царь,
На громном троне властно севши,
В народе зрит лишь подлу тварь.
Живот и смерть в руке имея:
«По воле, — рек, — щажу злодея,
«Я властию могу дарить;
«Где я смеюсь, там все смеется;
«Нахмурюсь грозно, все смятется.
«Живешь тогда, велю коль жить».
12
И мы внимаем хладнокровно...Как алчный змий, ругаяся всем, отравляет дни веселия и утех. Но хотя вокруг твоего престола все стоят преклонше колена, трепещи, се мститель грядет, прорицая вольность...
13
Возникнет рать повсюду бранна,Надежда всех вооружит;
В крови мучителя венчана
Омыть свой стыд уж всяк спешит.
Меч остр, я зрю, везде сверкает;
В различных видах смерть летает,
Над гордою главой паря.
Ликуйте, склепанны народы;
Се право мшенное природы
На плаху возвело царя.
14
И нощи се завесу лживойСо треском мощно разодрав,
Кичливой власти и строптивой
Огромный истукан поправ,
Сковав сторучна исполина,
Влечет его, как гражданина,
К престолу, где народ воссел:
«Преступник власти, мною данной!
«Вещай, злодей, мною венчанный,
«Против меня восстать как смел?
15
«Тебя облек я во порфиру«Равенство в обществе блюсти,
«Вдовицу призирать и сиру,
«От бед невинность чтоб спасти,
«Отцом ей быть чадолюбивым;
«Но мстителем непримиримым
«Пороку, лже и клевете;
«Заслуги честью награждати,
«Устройством зло предупреждати,
«Хранити нравы в чистоте.
16
«Покрыл я море кораблями...Дал способ к приобретению богатств и благоденствий. Желал я, чтобы земледелец не был пленник на своей ниве и тебя бы благословлял...
17
«Своих кровей я без пощады
«Гремящую воздвигнул рать;
«Я медны изваял громады,
«Злодеев внешних чтоб карать.
«Тебе велел повиноваться,
«С тобою к славе устремляться.
«Для пользы всех мне можно все.
«Земные недра раздираю,
«Металл блестящий извлекаю
«На украшение твое.
18
«Но ты, забыв мне клятву данну,
«Забыв, что я избрал тебя
«Себе в утеху быть венчанну,
«Возмнил, что ты господь, не я;
«Мечом мои расторг уставы,
«Безгласными поверг все правы,
«Стыдиться истине велел,
«Расчистил мерзостям дорогу,
«Взывать стал не ко мне, но к богу,
«А мной гнушаться восхотел.
19
«Кровавым потом доставая
«Плод, кой я в пищу насадил,
«С тобою крохи разделяя,
«Своей натуги не щадил;
«Тебе сокровищей всех мало!
«На что ж, скажи, их недостало,
«Что рубище с меня сорвал?
«Дарить любимца, полна лести!
«Жену, чуждающуся чести!
«Иль злато богом ты признал?
20
«В отличность знак изобретенный
«Ты начал наглости дарить;
«В злодея меч мой изощренный
«Ты стал невинности сулить;
«Сгружденные полки в защиту
«На брань ведешь ли знамениту
«За человечество карать?
«В кровавых борешься долинах,
«Дабы, упившися в Афинах:
«Ирой! — зевав, могли сказать.
21
«Злодей, злодеев всех лютейший...
Пример великий мог подать.
Я чту, Кромвель, в тебе злодея,
Что, власть в руке своей имея,
Ты твердь свободы сокрушил.
Но научил ты в род и роды,
Как могут мстить себя народы:
Ты Карла на суде казнил...
23
И се глас вольности раздается во все концы...
На вече весь течет народ;
Престол чугунный разрушает,
Самсон как древле сотрясает
Исполненный коварств чертог.
Законом строит твердь природы.
Велик, велик ты, дух свободы,
Зиждителен, как сам есть бог!
24
В следующих одиннадцати строфах заключается описание царства свободы и действия ее, то есть сохранность, спокойствие, благоденствие, величие...
34
Но страсти, изощряя злобу...
Превращают спокойствие граждан в пагубу...
Отца на сына воздвигают,
Союзы брачны раздирают,
И все следствия безмерного желания властвовати...
35. 36. 37
Описание пагубных следствий роскоши. Междоусобий. Гражданская брань. Марий, Сулла, Август...
Тревожну вольность усыпил.
Чугунный скиптр обвил цветами...
38. 39
Таков есть закон природы; из мучительства рождается вольность, из вольности рабство...40
На что сему дивиться? и человек родится на то, чтобы умереть... Следующие 8 строф содержат прорицания о будущем жребии отечества, которое разделится на части, и тем скорее, чем будет пространнее. Но время еще не пришло. Когда же оно наступит, тогда
Встрещат заклепы тяжкой ночи.
49
Но человечество возревет в оковах и, направляемое надеждою свободы и неистребимым природы правом, двинется... И власть приведена будет в трепет. Тогда всех сил сложение, тогда тяжелая власть
Развеется в одно мгновенье.
О день, избраннейший всех дней!
50
Мне слышится уж глас природы,
Начальный глас, глас божества.
Сочинение
О дар небес благословенный, Источник всех великих дел, О вольность, вольность, дар бесценный! Позволь, чтоб раб тебя воспел. А. Радищев Ни один автор XVIII века не был так проникнут идеей отрицания, как Александр Николаевич Радищев (1749-1802). Он стремился критически осмыслить все без исключения сферы общественной жизни. Устранение частных недостатков его не удовлетворило бы: он хотел изменить мир в целом. Последовательно обличая неприемлемую для него действительность, Радищев одновременно выдвигал свою положительную программу, наиболее полно отразившуюся в «Путешествии из Петербурга в Москву», сочетающем качества литературного произведения и публицистического трактата. В деятельности писателя-революционера поэтическое творчество занимало скромное место. Поэзия была для него одним из способов пропаганды гражданственных идей. При этом Радищев понимал и ценил специфику поэзии как искусства, способного эмоционально воздействовать на читателей. Смелый экспериментатор, Александр Николаевич стремился по-новому использовать распространенные поэтические жанры. Он пытался обогатить русскую поэзию новыми размерами, на практике и в теории разрабатывая свои идеи. Почти все стихотворения автора были опубликованы посмертно в Собрании сочинений 1807-1811 годов. Создавались же стихи в 1780-1800-е годы. В то время образцом был Ломоносов. Знаменитое «Слово о Ломоносове», завершающее «Путешествие»,- довольно ярко свидетельствовало об уважении и восхищении Александра Николаевича перед «великим мужем». Радищев видел в Ломоносове не придворного песнопевца, а гениального поэта, преобразователя языка. Таким образом, в отличие от поэтов-сентименталистов, у Александра Николаевича не было дринципиальных возражений против «парящего» Ломоносова. «Вольность», написанная в 80-х годах,- это ода не только по названию, но и по всем жанровым признакам: высокий стиль, строфическое деление по десять строк, самое замечательное же в ней то, что ода воспевает не царя, не героя, а «вольность» и «свободу»- Значение оды велико и потому, что она включена в «Путешествие». В стихах повествовательный элемент отходит на второй план, главным выступает ораторский пафос, с которым автор говорит о волнующих его идеях: О дар небес благословенный, Источник всех великих дел, О вольность, вольность, дар бесценный! Позволь, чтоб раб тебя воспел. Произведение Радищева близко по стилю и словесным совпадениям «Оде на рабство» Капниста и «Властителям и судиям» Державина, так как «Вольность» во многом принадлежит традициям XVIII века, но это и новаторское произведение по своему гражданскому звучанию. Пушкин отмечал, что в оде Радищева «много сильных стихов». Злодей, злодеев всех лютейший! Превзыде зло твою главу. Преступник, изо всех первейший! Предстань, на суд тебя зову! Эти строки найдут отклик в поэзии декабристов. Сам же Радищев чувствовал известную скованность оды и пытался расширить границы жанра. В одну из редакций «Путешествия» включено «песнословие» «Творение мира», которое, по словам автора, должно служить «примером, как можно писать не только одними ямбами». Начнем творить,- что медлю я? Иль воля вечного бессильна? Иль мысль его не изобильна? Иль зрит препону власть моя? «Творение мира» - оригинальное произведение Александра Николаевича, но написано под влиянием Мильтона (английского поэта, чтимого автором). Радищев выступал как реформатор в области поэтических форм, считая, что новые идеи должны высказываться по-новому. В 90-е годы он написал поэму «Бова», состоящую из 11 песен, tправда, сохранилась только первая. Внешне это сказочно-богатырская поэма, во многом близкая «Орлеанской девственнице» Вольтера, однако внутреннее содержание произведения намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Поэма Радищева развивается в двух планах, и уже в этом ее принципиальное отличие от сказочных поэм предшественников - Богдановича, Карамзина Дмитриева. В «Бове» Александр Николаевич намеренно рядом с просторечными выражениями употребляет лексику высокого стиля, что создает дополнительный комический эффект: Еще в Зничеву коляску Перстоалая Зимцерла Коней светлых не впрягала, И клячонки огнебурны На конюшне Аполлона Овес кушали эфирной. Пушкин оценил поэму, признав, что «характер Бовы обрисован оригинально» и «разговор его с Каргою забавен». Второй план поэмы - философский, долго остававшийся незамеченным критикой,- тесно переплетается с первым. Их объединяет общий сатирический тон, но оттенки его меняются. При описании приключений Бовы - он грубовато-веселый, в высказываниях самого автора звучит саркастически. А когда б властитель мира Я Тиверий был иль Клавдий, Тогда б всякий дерзновенной, Кто подумать смел, что дважды Два четыре, иль пять пальцев Ему в кажду дал Бог руку, Тот бы пал под гневом нашим. Политическая смелость подобных отрывков напоминает мотивы «Вольности». Занимался Радищев и переводами, но усиливал их собственными идеями и гражданственным звучанием. В радищевской лирике четко вырисовывается образ автора - человека твердой воли, отважного борца. Характерны знаменитые строки из «Ответа» писателя, увозимого в ссылку: Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду? - Я тот же, что и был и буду весь мой век: Не скот, не дерево, не раб, но человек! В духе своего времени Александр Николаевич пишет элегическую «Эпитафию» на смерть жены, переводит «Идиллию» Гесснера, сочиняет любовные песни, но философская углубленность отличает все созданное автором. Стихотворение «Семнадцатое столетие», считающееся лучшим произведением Радищева, обобщает глубокие раздумья автора, подводит итог исканиям нескольких поколений. Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро. Будешь проклято вовек, ввек удивлением всех. Крови - в твоей колыбели, припевание - громы сраженъев; Ах, омоченно в крови, ты ниспадаешь во гроб... Поэт сурово судит свой век, поднимаясь над частностями, над личными страстями. От Радищева прямые пути ведут не только к поэзии декабристов, но и к творчеству А. С. Пушкина. Имя поэта-революционера стало символом «вольности», и Пушкин с гордостью сказал: Вослед Радищеву восславил я свободу...
Сочинение
Ни один автор XVIII века не был так проникнут идеей отрицания, как Александр Николаевич Радищев (1749-1802). Он стремился критически осмыслить все без исключения сферы общественной жизни. Устранение частных недостатков его не удовлетворило бы: он хотел изменить мир в целом. Последовательно обличая неприемлемую для него действительность, Радищев одновременно выдвигал свою положительную программу, наиболее полно отразившуюся в «Путешествии из Петербурга в Москву», сочетающем качества литературного произведения и публицистического трактата. В деятельности писателя-революционера поэтическое творчество занимало скромное место. Поэзия была для него одним из способов пропаганды гражданственных идей. При этом Радищев понимал и ценил специфику поэзии как искусства, способного эмоционально воздействовать на читателей.
* О дар небес благословенный,
* Источник всех великих дел,
* О вольность, вольность,
* дар бесценный!
* Позволь, чтоб раб тебя воспел.
* А. Радищев
Смелый экспериментатор, Александр Николаевич стремился по-новому использовать распространенные поэтические жанры. Он пытался обогатить русскую поэзию новыми размерами, на практике и в теории разрабатывая свои идеи. Почти все стихотворения автора были опубликованы посмертно в Собрании сочинений 1807-1811 годов. Создавались же стихи в 1780-1800-е годы. В то время образцом был Ломоносов. Знаменитое «Слово о Ломоносове», завершающее «Путешествие»,- довольно ярко свидетельствовало об уважении и восхищении Александра Николаевича перед «великим мужем». Радищев видел в Ломоносове не придворного песнопевца, а гениального поэта, преобразователя языка. Таким образом, в отличие от поэтов-сентименталистов, у Александра Николаевича не было дринципиальных возражений против «парящего» Ломоносова. «Вольность», написанная в 80-х годах. Это ода не только по названию, но и по всем жанровым признакам: высокий стиль, строфическое деление по десять строк, самое замечательное же в ней то, что ода воспевает не царя, не героя, а «вольность» и «свободу»- Значение оды велико и потому, что она включена в «Путешествие».
В стихах повествовательный элемент отходит на второй план, главным выступает ораторский пафос, с которым автор говорит о волнующих его идеях: О дар небес благословенный, Источник всех великих дел, О вольность, вольность, дар бесценный! Позволь, чтоб раб тебя воспел. Произведение Радищева близко по стилю и словесным совпадениям «Оде на рабство» Капниста и «Властителям и судиям» Державина, так как «Вольность» во многом принадлежит традициям XVIII века, но это и новаторское произведение по своему гражданскому звучанию. Пушкин отмечал, что в оде Радищева «много сильных стихов».
* Злодей, злодеев всех лютейший!
* Превзыде зло твою главу.
* Преступник, изо всех первейший!
* Предстань, на суд тебя зову!
Эти строки найдут отклик в поэзии декабристов. Сам же Радищев чувствовал известную скованность оды и пытался расширить границы жанра. В одну из редакций «Путешествия» включено «песнословие» «Творение мира», которое, по словам автора, должно служить «примером, как можно писать не только одними ямбами». Начнем творить,- что медлю я? Иль воля вечного бессильна? Иль мысль его не изобильна? Иль зрит препону власть моя? «Творение мира» - оригинальное произведение Александра Николаевича, но написано под влиянием Мильтона (английского поэта, чтимого автором). Радищев выступал как реформатор в области поэтических форм, считая, что новые идеи должны высказываться по-новому. В 90-е годы он написал поэму «Бова», состоящую из 11 песен, правда, сохранилась только первая. Внешне это сказочно-богатырская поэма, во многом близкая «Орлеанской девственнице» Вольтера, однако внутреннее содержание произведения намного сложнее, чем кажется на первый взгляд.
Поэма Радищева развивается в двух планах, и уже в этом ее принципиальное отличие от сказочных поэм предшественников - Богдановича, Карамзина Дмитриева. В «Бове» Александр Николаевич намеренно рядом с просторечными выражениями употребляет лексику высокого стиля, что создает дополнительный комический эффект: Еще в Зничеву коляску Перстоалая Зимцерла Коней светлых не впрягала, И клячонки огнебурны На конюшне Аполлона Овес кушали эфирной. Пушкин оценил поэму, признав, что «характер Бовы обрисован оригинально» и «разговор его с Каргою забавен». Второй план поэмы - философский, долго остававшийся незамеченным критикой,- тесно переплетается с первым. Их объединяет общий сатирический тон, но оттенки его меняются. При описании приключений Бовы - он грубовато-веселый, в высказываниях самого автора звучит саркастически.
* А когда б властитель мира
* Я Тиверий был иль Клавдий,
* Тогда б всякий дерзновенной,
* Кто подумать смел, что дважды
* Два четыре, иль пять пальцев
* Ему в кажду дал Бог руку,
* Тот бы пал под гневом нашим.
Политическая смелость подобных отрывков напоминает мотивы «Вольности». Занимался Радищев и переводами, но усиливал их собственными идеями и гражданственным звучанием. В радищевской лирике четко вырисовывается образ автора - человека твердой воли, отважного борца. Характерны знаменитые строки из «Ответа» писателя, увозимого в ссылку:
* Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду?
* Я тот же, что и был и буду весь мой век:
* Не скот, не дерево, не раб, но человек!
В духе своего времени Александр Николаевич пишет элегическую «Эпитафию» на смерть жены, переводит «Идиллию» Гесснера, сочиняет любовные песни, но философская углубленность отличает все созданное автором. Стихотворение «Семнадцатое столетие», считающееся лучшим произведением Радищева, обобщает глубокие раздумья автора, подводит итог исканиям нескольких поколений.
* Нет, ты не будешь забвенно,
* столетье безумно и мудро.
* Будешь проклято вовек,
* ввек удивлением всех.
* Крови - в твоей колыбели,
* припевание - громы сраженъев;
* Ах, омоченно в крови,
* ты ниспадаешь во гроб…
Поэт сурово судит свой век, поднимаясь над частностями, над личными страстями. От Радищева прямые пути ведут не только к поэзии декабристов, но и к творчеству А. С. Пушкина. Имя поэта-революционера стало символом «вольности», и Пушкин с гордостью сказал: Вослед Радищеву восславил я свободу…
О, сколь блаженны те державы,
Где, к подданным храня любовь,
Монархи в том лишь ищут славы,
Чтоб, как свою, щадить их кровь!
Народ в царе отца там видит,
Где царь раздоры ненавидит;
Законы дав, хранит их сам.
Там златом ябеда не блещет,
Там слабый сильных не трепещет,
Там трон подобен небесам.
То ли Екатерине не понравилось поучение неведомого ей пиита, то ли слишком уж дерзкой казалась "Почта духов", но, вопреки надеждам Крылова, никакого положительного результата его ода не дала. Журнал был прикрыт, его редактор оказался вынужден оставить на время занятия литературой.
"Типография И. Крылова с товарищи"
1790 год выдался особенно тревожным. Несмотря на полицейские и цензурные рогатки, вести из Франции продолжали проникать в Россию. В газетах печатались отчеты о выступлениях депутатов в Национальном собрании, о волнениях "черни", требовавшей уничтожения монархии.
В мае вышла книга Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву", без обозначения его авторства. Всего успело разойтись немногим более полусотни экземпляров, но раздавшийся со страниц книги революционный призыв, смелая, беспощадная картина губительности власти самодержавия и помещиков-крепостников вызвали широкий отклик.
Могучим набатом свободы прозвучала ода "Вольность", включенная писателем в книгу:
О, дар небес благословенный,
Источник всех великих дел.
О, вольность, вольность, дар бесценный!
Позволь, чтоб раб тебя воспел.
Исполни сердце твоим жаром,
В нем сильных мышц твоих ударом
Во свет тьму рабства претвори,
Да Брут и Телль еще проснутся,
Седяй во власти, да смятутся
От гласа твоего цари.
Вести о появлении мятежной книги очень скоро дошли до императрицы. Автор был обнаружен и арестован. Напуганная Екатерина заявила своему секретарю Храповицкому, что Радищев - "бунтовщик хуже Пугачева". Императрица испещрила страницы "Путешествия" гневными замечаниями, найдя, что "все сие… клонится к возмущению крестьян противу помещиков, войск противу начальства".
"Исследование" о сочинителе поручено было кнутобойце Шешковскому, и Радищева приговорили к смертной казни, которую императрица "милостиво" заменила ссылкой в далекий сибирский острог.
Дело Радищева всколыхнуло всю передовую Россию. Крылов был потрясен случившимся. Судьба Радищева служила для него предостережением. Выступать прямо с критикой существующего режима стало не только опасно, но просто невозможно. Все правительственные, полицейские, цензурные органы только и следили за тем, чтобы в печати или даже в частных разговорах не проявились крамольные мысли или дерзкие выражения. Даже жалоба на плохие дороги стала рассматриваться как государственное преступление. Атмосфера полицейской слежки, террора, подозрительности, страха давила свинцовой тяжестью.
Рахманинов ходил хмурый и молчаливый. И раньше скупой на слова, он теперь целыми днями молчал и незаметно устраивал свои дела, подготовляясь к отъезду из столицы. Он решил перебраться в тамбовское имение Казинку и там, вдали от глаз правительственных соглядатаев, организовать домашнюю типографию для издания сочинений Вольтера. Свою петербургскую типографию, в которой раньше печаталась "Почта духов", Рахманинов оставлял Крылову.
Теперь в типографии печатались театральные афиши и билеты, официальные извещения, развлекательные, безобидные книжки. Крылов томился без настоящего дела. Именно тогда, когда всюду происходили события первостепенной важности, он должен оставаться в стороне, пережидать, не высовывать носа!
Единственным утешением были встречи и беседы с друзьями. Старик Дмитревский, громогласный великан Плавильщиков его не забывали. К их компании присоединился еще один начинающий автор - Клушин.
Сын бедняка чиновника, служившего подканцеляристом в городе Ливны, Клушин получил образование в Ливенском уездном училище, а затем определился в Смоленский пехотный полк. В 1790 году он вышел в отставку в чине подпоручика и появился в Петербурге. Человек острого ума, начитанный во французской просветительской литературе, Александр Иванович Клушин слыл ярым безбожником и опасным вольнодумцем. Он был на шесть лет старше Крылова и многое повидал в жизни. Они встречались у Дмитревского, у Сандуновых, в типографии. Крылову нравился задорный и злой на язык приятель. С отъездом Рахманинова их отношения стали еще более тесными. Типография помещалась в доме Бецкого около Летнего сада, в том самом доме, в котором Крылов когда-то посетил престарелого вельможу. Там в маленькой комнатке сходились друзья и часами спорили и болтали. Заходил сюда и Дмитревский. Иван Афанасьевич сильно постарел, но по-прежнему был подчеркнуто вежлив и безукоризненно одет. Он руководил теперь подготовкой молодых актеров и редко сам выступал на театре. С ним вместе появлялся Плавильщиков, заполняя маленькую комнатку своей громоздкой фигурой и могучим голосом.
После долгих бесед друзья решили создать типографическую компанию на паях для печатания книг и открыть собственную книжную лавку. Для одного Крылова, не имевшего никаких средств, это предприятие было непосильным. Их начинание вдохновлялось замечательным примером Новикова, который в 1784 году организовал в Москве знаменитую "Типографическую компанию", ставшую крупнейшим книгоиздательским и книготорговым предприятием.
8 декабря 1791 года Крылов, Дмитревский, Клушин и Плавильщиков заключили товарищеский договор:
"ЗАКОНЫ, НА КОТОРЫХ ОСНОВАНО ЗАВЕДЕНИЕ ТИПОГРАФИИ И КНИЖНОЙ ЛАВКИ
1. Для заведения типографии положить по равной части тысячу рублей.
2. Два года в типографии членам не делать никакого раздела, а каждый должен стараться, по возможности, исполнять все то, что может относиться к должности фактора, корректора и тому подобных, и все таковые труды разделить между собою, и если бы случилось кому что-то сделать и за другого, в том никакого расчета не делать, ибо сие общество основывается на законах истинного дружества.
3. При сей типографии иметь лавку, на основании городского права".
Далее следовали пункты о материальных нуждах и расходах типографии и лавки, о найме для этого особого помещения, о том, что в случае желания кого-либо из членов уйти из общества, тот должен уведомить своих сотоварищей об этом за год, о работе товарищества в случае отъезда какого-либо его члена.
Итак, типографское товарищество было основано. На книгах, печатавшихся в типографии, указывалось: "Типография И. Крылова с товарищи". Это было справедливо, ибо другие "товарищи" лишь время от времени заходили в типографию поболтать, а Крылов вел все предприятие, принимал заказы, приобретал бумагу, имел дело с рабочими.
Сумму пая в типографию Крылов и Клушин не смогли сразу выплатить полностью. В заведенной пайщиками "Книге приходной на 1792 год" значится: "В декабре, под числом 15-м, Иван Дмитревский положил 250 рублей; под числом 20-м, Петр Плавильщиков положил 250 рублей; Иван Крылов положил 50 рублей; 1792 года, генварь, число 1-е, Александр Клушин положил двадцать пять рублей; число 27, Иван Крылов, положил двести рублей; февраля 15-го, Клушин положил сорок рублей". Та же книга свидетельствует и о весьма скромных доходах типографии, приходившихся в основном за печатание театральных афиш и билетов.
С 1792 года в типографии начал печататься новый журнал "Зритель" и ряд книг. По большей части это были пьесы или занимательные сочинения, такие, как "Приключения Фобласа". Хотя дела по типографии велись самим Крыловым, о чем свидетельствуют записи в "Приходной книге", сделанные его рукой, все-таки книгоиздательские труды не занимали у него всего времени. Нередко друзья собирались в типографии и беззаботно играли в шашки, до которых Иван Андреевич был большой охотник. Крылов жил между Невой и Летним садом в доме де Рибаса, около Зимней канавки, в нижнем этаже. Окна выходили в сад. По вечерам он играл на скрипке так, что слышно было гуляющим, и около его окон останавливались любители музыки. Неподалеку от дома находился канал, омывавший Летний сад. Иван Андреевич по утрам купался в канале вплоть до зимы. В ноябре, когда вода уже покрывалась льдом, он скачком проламывал лед и продолжал купанье до сильных морозов.
В отличие от "Почты духов" в "Зрителе" сатира занимала меньше места. Это не был уже журнал одного автора. Наряду с издателями журнала - Крыловым, Плавильщиковым и Клушиным - в нем участвовали и другие авторы, выступавшие со стихами, статьями, заметками. Сотрудников "Зрителя" объединяло прежде всего чувство патриотизма, борьба за самостоятельность русской культуры.
Эту позицию с особенной полнотой развивала статья Плавильщикова "Нечто о врожденном свойстве душ российских". Автор резко возражал против обвинений русских в подражании иноземцам: "Если бы российский народ отличался от всех племен земнородных единым только подражанием и никакой другой способности не имел, то чем бы он мог удивить вселенную, которая смотрит на него завистливыми глазами?"
Несмотря на неблагоприятные условия для сатиры и отход журнала от сатирических жанров, Крылов снова дерзнул выступить как сатирик. В "Зрителе" он напечатал свои лучшие сатирические произведения: "Похвальную речь в память моему дедушке" и "Каиб".
