Главная » Кухня » Самые труднодоступные села чернобыльской зоны. Чернобыльская Зона в девяностые годы (фото). Последние из могикан

Самые труднодоступные села чернобыльской зоны. Чернобыльская Зона в девяностые годы (фото). Последние из могикан

Заброшенная швейная фабрика, бывший клуб, школа, детский сад, деревня, "переехавшая" всем составом... Здесь нет признаков того, что люди убегали наспех – это зона точечного отселения, где еще в начале девяностых жили и работали. Несколько лет здесь пытались перебороть радиацию, отмывая крыши домов и срезая верхние слои почвы. Но радиация все-таки победила – дома опустели.

TUT.BY побывал в зоне отселения и отчуждения на территории Чечерского района Гомельской области. Плотность загрязнения там – от 15 до 40 кюри на квадратный километр, на некоторых участках – выше.

"Шефы колхоза узнали про аварию через "Голос Америки"

В эти дни, в Радуницу, в зоне отселения и отчуждения наверняка шумно – помянуть предков сюда . Несколько дней на территорию можно попасть без пропусков, потом шлагбаум на КПП на въезде снова опускается. Мы там побывали в начале апреля, когда в округе было совсем тихо.

Отселенные земли здесь занимают больше 24,6 тысячи гектаров, а это пятая часть Чечерского района. До Чернобыля тут существовали крепкие колхозы, в одной из деревень даже была швейная фабрика.

– Когда рванула Чернобыльская атомная станция, мы с другом шли на автобус, – рассказывает журналистам TUT.BY сотрудник Администрации зон отчуждения и отселения Александр Пипко . – Я тогда еще учился в ПТУ. Шли через стадион и увидели стену пыли. Возвратились в здание училища, переждали – и ушли. Потом мы поехали на практику в соседний район, там шефы колхоза узнали про аварию через "Голос Америки". Они пришли и сказали, что в Чернобыле рванула атомная станция. Ну а потом, через несколько дней, были сообщения и у нас.

Первые годы надеялись обойтись меньшей кровью – на всех частных подворьях, дворах школ и детских садов снималась верхняя часть грунта. Строения обрабатывались специальным составом. Выселять людей отсюда стали, только когда стало ясно: уровень загрязнения всей местности слишком высок, чтобы оставаться. Но благодаря той дезактивации на бывших подворьях "фонит" заметно меньше.

Захороненные деревни. "Вот эта полоса – деревня была, Красное"

Всего под контролем Администрации зон отчуждения и отселения в Чечерском районе – 32 отселенные деревни. Некоторые из них в последние годы захоронили.

– Вот эта полоса – деревня была, Красное, – показывают куда-то в сторону от дороги сотрудники администрации.

Кроме Красного, частично захоронена деревня Лукомские Поплавы и почти целиком – Рудня-Дудичская. Деньги на захоронение деревень в отселенной зоне выделяются по особой государственной программе.

– Дело в том, что остатки строений до сих пор привлекают граждан, которые пытаются их разбирать и использовать либо для собственных целей, либо на продажу. Кирпич, бетонные основания, блоки – то, что можно вывезти не большой техникой, а на легковых автомобилях. Захоронение остатков строений предупредит такие факты, – объясняет замначальника Гомельской областной Администрации зон отчуждения и отселения Александр Першко .

Впрочем, вывозить останки построек с разрешения местных исполкомов можно вполне легально. Например, полуразрушенные фермы, детали конструкций могут повторно использоваться в хозяйстве. Если санитарное обследование покажет, что уровень радиоактивного загрязнения будущих стройматериалов допустим.

Стена бывшей швейной фабрики на отселенной территории. Здание имело двойное назначение. В случае войны его могли в считанные дни переоборудовать в госпиталь. Во время дезактивации после аварии на ЧАЭС в здании фабрики жили военные

– Председатель одного хозяйства хотел забрать плиты одного из административных зданий на повторное использование, – вспоминает представитель Администрации зоны отчуждения и отселения Чечерского района Григорий Геращенко . – Сколько ни меряли – уровень загрязнения еще держится. Он привез санстанцию, денег за обследование заплатил. Ему объясняют: нельзя, завышенная. Он: "Ой, да какая завышенная, вон сколько дней дождь идет – давно смыло". Уважаемый, почти 30 лет такие снега сыпали – и никак, а ты говоришь, что дождь смоет!

Фото класса Себровичской средней школы, 1967 год. Похоже, на взрослые годы этих ребят как раз пришлась Чернобыльская катастрофа. Себровичи были богатой деревней. Рассказывают, ее жители все вместе переехали в другое место, куда-то под Гомель, и воссоздали там свой прежний себровичский уклад

На месте захороненных деревень и бывших полей рекомендуют высаживать лес. В прошлом году возле отселенной деревни Шепотовичи засеяли 300 гектаров леса. В этом году хотят посеять еще.

Одно из кладбищ на отселенной территории. В Радуницу кладбища преображаются. Специалисты Администрации зон отчуждения и отселения рассказывают: есть программа по благоустройству местных кладбищ. В последние годы вокруг многих заменили старые деревянные ограды на железобетонные. Они и выглядят опрятно, и стареют не так быстро

Ожившие поля

– Вот это реабилитированное поле – оно чистое, – показывают нам. – Но через дорогу загрязнение свыше 15 кюри. Пятнами – как и выпадали радиоактивные осадки.

Земель, которые используют в сельском хозяйстве, в отселенной зоне Чечерского района – около восьми тысяч гектаров. Работы по реабилитации некоторых участков проводились еще в 2008 году.

– Собирается пакет документов, гипрозем берет пробы и производит замеры. Документы подают в Департамент по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Земли с малым уровнем радиации считаются возможными для введения в севооборот и выращивания продукции с допустимым уровнем радионуклидов. На этих землях могут выращиваться только определенные виды культур: подсолнух, кукуруза, рапс. Они идут в основном на корм скоту, – рассказывает Григорий Геращенко.

Последний мониторинг проводили в 2012 году. Ни одного гектара чистой земли ни тогда, ни позже не нашли. Специалист уже со смехом добавляет:

– Один директор приехал к нам – очень надо реабилитировать кусок земли. Говорим: "Так у вас же завышенный показатель!" Он отвечает: "Так мы кукурузу все равно высоко срезаем – вся радиация внизу". Говорим: "Это что, для вас понятие "тяжелые металлы" означает, что они настолько тяжелые, что не поднимаются вверх, а остаются при корневой системе?" .

Про заготовителей металла и браконьеров

Раньше на территории зоны отселения стояло три постоянных КПП, теперь остался только один. Остальную часть территории контролирует мобильный пост. Штраф за нахождение в зоне отселения без пропуска – 10 базовых.

– Есть еще для некоторых здесь заманчивые места. Проводим ежедневные патрули. Так, иногда машину оставляешь - и пошел по деревне. Тоже есть свои плюсы. Человек, так сказать, "на шухере" машину выглядывает, а ты пешком тихонько подошел. И слышишь вдруг вопрос: "А что это вы здесь делаете?". Сам сидит, металл заготавливает и спрашивает у меня, чего я пришел , – смеется Григорий Геращенко.

Разрушенное здание детского сада. Говорят, когда-то давно в Чечерск приезжали делиться опытом японские специалисты. Один из японцев спустился в подвал детского сада (тогда он не был окончательно завален), обнаружил там покинутые детские игрушки – и заплакал

Нечасто, но встречаются здесь браконьеры. Когда их задерживают, то наказывают еще и по природоохранным статьям. Животных тут хватает: у специалистов местной администрации десятки фотографий гуляющих по полям лосей и косуль.

Головную боль организациям, охраняющим зону отселения, доставляют рыбаки. Нам показывают озеро, которое сообщается с рекой Сож. Вода в озере загрязнена, но это не останавливает рыбаков.

Летом озеро очень живописное, одно время некий инициативный гражданин даже бился за то, чтобы организовать здесь зону отдыха – с беседками и прочим благоустройством. Микрорентгены человека не пугали. Однако разрешения предприниматель ожидаемо не получил

– По воде заходят с чистой территории, проникают сюда – ловят рыбу, занимаются браконьерством. Уже открыта охота на уток – бывает, и постреливают.. . Но есть проблема. Раньше была база, где мы могли заказывать плавсредства. Сейчас межрайбазы сократили, привлекать плавсредства, как раньше, нет возможности. У нас в регионе главный водный объект – Припять – основной акцент патрулирования сосредоточен там, – рассказывают специалисты. – К счастью, нам оказывает помощь инспекция по охране животного и растительного мира при президенте. У них имеются плавсредства и инспекторы – они осуществляют охрану своих объектов и помогают нам.

Александр Першко отмечает, что с техникой в парке Администрации зон отчуждения и отселения есть проблемы. Та, что есть, изношена, а территории, которые нужно охранять, – очень большие:

– Дороги, по которым ездят наши ежедневные патрули, давно пришли в негодность – они приводят в негодность и транспорт . Не хватает горюче-смазочных материалов. Средства на эти цели ежегодно уменьшаются.

Последние из могикан

Специалисты рассказывают, что иногда дежурят на загрязненной территории по нескольку дней, с ночевкой. Говорят, после таких заездов начинает ощущаться сухость в горле и ненавязчивая головная боль.

Однако в трех деревнях зоны отселения еще живут люди. На огромном пространстве их всего шесть человек. Об одной семье из зоны отселения мы расскажем в отдельном репортаже.

– К ним приезжает фельдшерский пункт, привозят почту, пенсию. Два раза в неделю приходит автолавка. Выполняются заказы на бытовые приборы – тоже привозят. Несколько человек до сих пор прописаны в собственных домах, – рассказывает Александр Пипко. – Зимой расчищаем снег. Они у нас не брошены.

А это – колокол и "язык" от него, оставшиеся после большого пожара. В 2002 году в деревне Рудня-Дудичская сгорела старинная церковь. Местные жители говорят, что она была построена в 1600 году, однако в открытых справочниках встречаются сведения о постройке первой половины 19-го века. В любом случае деревянное здание было старинным.

Удивительную историю этого колокола и самой церкви можно будет прочесть через несколько дней в репортаже о жизни Софьи и Николая Ключинских . Это жители деревни Рудня-Дудичская, которые так и не смогли бросить свою землю.

Место, где была церковь, заботливо огорожено

Гвозди, скреплявшие храм

Крест с сообщением о том, что на этом месте стояла церковь

Несмотря на то что в зоне отселения запрещено собирать ягоды и грибы, которые хорошо накапливают радиацию, на наш вопрос, собирают ли их последние жители, Григорий Геращенко рассказывает:

– Человеческий фактор и есть человеческий. Конечно, ходят. Как его удержишь, как он не пойдет, если у него прямо за огородом – лес? Если он говорит: я и в детстве ходил, я и в молодости ходил... Проволоку не натянешь, человека не привяжешь.

«Кто сказал, что Земля умерла?
Нет, она притаилась на время…
…
Кто сказал, что земля не поет,
Что она замолчала навеки?»
В.С.Высоцкий

Продолжение исследования последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Предыдущие части: , В этот раз в отчет попала деревня Бартоломеевка, находящаяся в крупнейшей в Беларуси закрытой зоне - в Ветковской зоне отчуждения.

Нет деревни Бартоломеевка на современных картах, да и современный навигатор не покажет дорогу как туда добраться. Если ехать по дороге Светиловичи - Ветка, то и здесь деревушка будет прятаться от глаз. Летом остовы домов закрывает пышная зелень, зимой серо-песочные постройки сливаются с высокой порослью молодых деревьев.

Деревня Бартоломеевка, расположенная в Ветковском районе, была выселена только через пять лет после взрыва четвёртого энергоблока Чернобыльской АЭС.
Ветковский район - один из многих районов Гомельщины, пострадавший от последствий аварии на ЧАЭС. Большое количество сёл и деревень оказались в зоне обязательного выселения. Некоторые из них позже восстановились, но большинство так и остались жутким памятником трагедии. По данным департамента по ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС Министерства по чрезвычайным ситуациям Республики Беларусь за 2011 год, плотность загрязнения цезием-137 отселённой территории в Ветковском районе составляет от 15 до 70 кюри на квадратный километр.
Территории и окрестности Бартоломеевки являются памятниками археологии: это была стоянка людей в эпоху мезолита, были здесь и поселения в период каменного и бронзового веков. Более современные упоминания деревни встречаются в письменных источниках (Л.А. Виноградов называет бартоломеевскую церковь "варфоломеевской" - одной из форм названия деревни), датированных 1737 годом. После этого велась летопись населения. Численность населения варьировалась, но вплоть до аварии на Чернобыльской АЭС оставалась достаточно крупным сельским пунктом: 1775 год - 392 жителя; 1909 год - 197 дворов, 1350 жителей; 1959 год - 844 жителя; 1992 год - 340 семей (переселены).

1. Карта плотности загрязнения территории Ветковского района цезием-137
по состоянию на 2010 год

2. В нескольких километрах от Бартоломеевки находится деревня Громыки, так же выселенная в 1992 году в результате Чернобыльской катастрофы. Громыки утоплены в лес и соединены с трассой проселочной дорогой, по которой в зимнее время проехать можно только на тракторе или на грузовике типа Урал или Камазе. Река Беседь (приток реки Сож) делит деревню на две части: Старые и Новые Громыки. Деревня известна в первую очередь тем, что здесь родился Андрей Андреевич Громыко - в 1957-1985 годах - Министр иностранных дел СССР, в 1985-1988 годах - Председатель Президиума Верховного Совета СССР, дважды Герой Социалистического Труда, доктор экономических наук.

3. Бартоломеевка.

6. Чья-то "чумазая" от радиации малая Родина.

7. Традицонным ремеслом в деревне было токарное производство.

10. "Небо задыхалось от смертельного яда, вырывавшегося из кратера разбуренного реактора. А в Бартоломеевке тем временем прошел проливной дождь. На улицах появились лужи. Вода в лужах выглядела не такой, как обычно – у краев желтоватой." - вспоминает житель бывшей деревни Наталья Николаевна Старинская.

11. На обочине дороги странным образом повел себя парктроник. Он стал писчать.

12. Скорее всего помещение использовалось под склад-холодильник.

15. Штраф за проникновение на зараженную территорию составляет 350 000 белорусских рублей.

17. На многих дорогах, ведущих в чернобыльское никуда, сохранились старые памятники воинам, павшим в годы войны. Во время Великой Отечественной войны в боях за деревню и окрестность 28 сентября 1943 года погибли 50 советских солдат (похоронены в братской могиле в центре деревни), 210 жителей погибли на фронте. Источник фотографии - vetka.by

18. После выселения Бартоломеевки периодически сюда возвращались самосёлы. Жили тут Иван и Елена Музыченко. Последнее упоминание о бабе Лене встречается на сайте газеты Комсомольской Правды.
- Все старые, которые переселились, уже давно на кладбище. А мы живем и больниц не знаем. Тоска по родине съедает быстрей радиации.
- Да и где та радиация, ее ж не видно! А значит, не страшно, - перебивает старушку муж. - Японцы приезжали, мерили фон у колодца. Сказали, больше, чем в Хиросиме после взрыва. А мы оттуда воду пьем - и что?
Живут люди натуральным хозяйством, иногда добираются до автобусной остановки на трассе - ездят в райцентр за хлебом и вином.
- Тут весело: волки, косули, кабаны дикие, - не унывает дед. - В реке рыбы полно, всего хватает!
На аборигенов уже махнули рукой: никто их отсюда не выгоняет. А вот несколько лет назад с одной женщиной милиция, говорят, долго боролась. Вывезли ее из зоны, а она опять вернулась самосёлом в родную деревню. И так несколько раз. Пока не сожгли дом, чтобы некуда уже было возвращаться. Источник фотографии: AP Photo/Sergei Grits.

19. Лес - источник наибольшего радиоактивного загрязнения, так как деревья «поднимают» из земли радиоизотопы, создающие приличный радиационный фон. Из-за этого лесной массив в зоне получил прозвище "звенящего" леса.

Бартоломеевку загубила Чернобыльская трагедия. Деревня эта – один из примеров, сотен таких же деревень, которые вымерли; жители которых вынуждены были оставить привычную жизнь.

Другие репортажи о Чернобыльских местах:
1.
2.
3.
4.

После Чернобыльской аварии прошло тридцать лет, но ее тень по-прежнему нависает над Белоруссией. Она пострадала, как ни одна другая страна: 70% радиоактивных осадков выпали над белорусской территорией, каждый пятый житель вдруг оказался на отравленной земле. Целые деревни зарывали в землю, чтобы не дать людям вернуться туда. Катастрофа уничтожила крестьянскую культуру.

Надо искать яблони. Где яблони — там были дома. Теперь они похоронены под толщей земли, они поросли орешником и недавно высаженными соснами. Единственное, что еще стоит прямо в этой бывшей деревне — покрашенный серебристой краской памятник советскому солдату, несущий караул на въезде, как абсурдный символ того прошлого, что ныне покоится под сухими прошлогодними листьями и молодыми сосенками.

Иногда видны небольшие холмы. Это захороненные остатки домов, или, как их называют в здешних местах, хуторов — белорусских крестьянских изб с просторным крыльцом, разбитыми лестницами и резными оконными рамами.

Контекст

30 лет после чернобыльской аварии: жизнь в зоне отчуждения

Deutsche Welle 24.04.2016

Светлана Алексиевич: где бессильно оружие

«Нихон кэйдзай» 13.04.2016

Кто хуже: люди или Чернобыльская катастрофа?

Project Syndicate 22.12.2015

Пытаюсь представить себе, как все это выглядело прежде. Избы, амбары, скотные дворы. Песчаная деревенская дорога, которая приводит на кладбище в отдалении. Могилы никуда не делись, и жители Старинки по-прежнему собираются на кладбище каждый год в начале мая, чтобы отпраздновать Радуницу, православный праздник, когда люди чествуют умерших близких трапезой у могил. Иногда даже поют и пляшут. Бывают и драки. В этом краю отношение к предкам и их земле прямолинейно и недвусмысленно. Считается, что и у земли, и у деревьев есть душа. Бросить их — все равно что бросить человека. Не говоря о том, чтобы захоронить.

«Хочу рассказать, как прощалась с нашим домом моя бабушка. Она поклонилась сараю. Обошла и поклонилась каждой яблоньке. А дедушка, когда мы уходили, снял шапку…» (Светлана Алексиевич, «Чернобыльская молитва»).

В сотнях белорусских деревень старое крестьянское общество сохранялось вплоть до 1980-х годов, несмотря на насильственную коллективизацию. Многие никогда не покидали родного дома, а среди стариков нередко встречались неграмотные. 26 апреля 1986 года это архаичное общество швырнули в атомную эпоху, когда в 200 километрах отсюда взорвалась Чернобыльская АЭС. Дул северный ветер, и 70% радиоактивных осадков выпали над Белоруссией, страной, в которой живут немногим более десяти миллионов человек. Осадки затронули более двух миллионов жителей, а более 20% территории страны оказались заражены. Никакая страна не пострадала от Чернобыльской аварии так, как Белоруссия.

Мы находимся в захороненной деревне Старинка, оборудование — так называемые дозиметры — показывает 3,2 микрозиверт в час. Для сравнения, в Японии после Фукусимской аварии люди эвакуировались из всех областей, где радиация достигала 3,8 микрозиверт в час. В Швеции нормальным радиационным фоном считаются 0,1-0,3 микрозиверт в час. В Белоруссии обычный уровень — 0,2-0,4 микрозиверт, согласно путеводителю.

Старинка находится в так называемой «зоне», то есть 600-километровой области, попавшей в радиус радиоактивных осадков после Чернобыльской катастрофы. Большая часть зоны находится на территории Белоруссии. Всего захоронены 70 деревень.

Область поделена, в свою очередь, на несколько зон, которые на карте выглядят, как лоскутное одеяло. В той ее части, что закрашена красным, вообще нельзя находиться из-за очень высокого радиационного фона. В средней части фон достаточно высок, чтобы там не рекомендовалось жить, но многие все равно вернулись. Третью зону власти объявили безопасной, несмотря на то, что радиационный фон и там повышен. Считается, что специальные учреждения следят за ситуацией. В четвертой и самой дальней зоне показатели радиоактивности превышены лишь слегка.

«В войну погиб каждый четвертый белорус, сегодня каждый пятый живет на зараженной земле» (Светлана Алексиевич, «Чернобыльская молитва»).

Вскоре после катастрофы тысячи эвакуированных предпочли вернуться в зону. Они просто не могли бросить свои дома и деревни. Среди тех, кто с самого начала отказался уезжать — 63-летняя Нина Перевалова, с которой мы встретились в покинутой деревне Дубна. Как и многие другие пожилые люди, оставшиеся в опустевших деревнях, она считает, что в эвакуации не было необходимости.

«Все, кто уехал из этих краев, умерли. Им пообещали компенсацию, и они уехали с большим шумом. Для них это был способ заработать. Но они не стали счастливее в своих новых домах, теперь большинство умерли. А мы остались, мы все еще живем».

Нина Перевалова бегает от дома к курятнику, свинарнику, овчарне. Она одета в практичные галоши, шерстяную кофту и зеленую рабочую куртку. Юбка в красную клетку, фиолетовый платок на голове. Собственно говоря, у нее нет времени на разговоры, у нее много дел, поэтому она заглядывает в избу и отправляет к нам мужа.

«Коля! Выходи, у нас гости»

Николаю Никитенко 58 лет, он бывший тракторист, а ныне безработный. Иногда подрабатывает на стройке, но по большей части живет тем, что дают сад, скотина и пенсия жены. Но и он не жалеет, что остался, хотя все остальные жители деревни уезжали.

«До аварии здесь жили семей пятьдесят. У нас был магазин, а поблизости располагался колхоз, где работала большая часть жителей. Вон там проходила дорога… А там был соседский сад», — говорит Никитенко, показывая на заросшее поле.

Из пятидесяти хозяйств остались всего три. Четыре-пять строений стоят еще крепко, остальные медленно, но верно приходят в упадок. Серые накренившиеся остовы высятся по обе стороны деревенской дороги, как старики, опирающиеся на палки. Бревна посерели от старости, у многих домов нет крыш. Некоторые уже рухнули и беспомощно лежат на земле, потихоньку превращаясь в кучи досок, пригодных лишь на дрова.

Крыши уцелевших домов покрыты жестью, которая спускается почти до земли. Они выглядят древними, как естественная часть пейзажа. Коричневые или серые, с резными оконными рамами, крашенными в ярко-зеленый или небесно-голубой цвет. Дом Нины Переваловой и Николая Никитенко очень простой и бедный, но идеально ухоженный. В избе, курятнике, овчарне и свинарнике царит порядок, каждая вещь на своем месте.

Слышится пение птиц. Покачиваются крупные зеленые листья орешника. На телефонном столбе пара аистов свила гнездо. Весна, поздняя весна. Вокруг одного из рухнувших домов скачут маленькие серые и белые козлята, они запрыгивают на остатки бревенчатой стены. Нина Перевалова с ними болтает. Она постоянно разговаривает со всеми животными, каждого называет по имени: поросенка зовут Васька, бесстрашную серую курицу — Сивка, а любимого козленка — Горка.

«Вот мой любимец Горка, мой маленький, мой хорошенький», — приговаривает Нина Перевалова и чешет козленка за ухом.

Смотрит на меня.

«Я пью козье молоко, собираю грибы и ягоды в лесу, выращиваю овощи и травы в саду. У нас куры и свиньи. У нас все хорошо. Конечно, ноги болят. Может, и из-за Чернобыля, откуда мне знать? Было лучше, все были счастливее, когда не знали об этой радиации!»

Она приглашает нас на крыльцо и наливает козьего молока в жестяную кружку. Отпиваю глоток, молоко вкусное. Отставляю кружку на стол. В этой деревне оборудование показало нормальный радиационный фон, но я не могу заставить себя допить. Я читала, как местным жителям надоели чужаки с их мерами предосторожности, и мне стыдно перед Ниной Переваловой, но она ничего не говорит. Похоже, она привыкла.

«Когда в последний раз приезжали и измеряли радиацию у нас в организме, норма у меня была превышена. Но у мужа уровень был совершенно обычный. Он пьет горилку (самогон). Говорят, хорошо от облучения».

«Я бы хотела уехать. Но мой муж лесоруб, и он отказывается»

В десятке километров от Дубны находится деревня Сычин. Ее жителей тоже эвакуировали после катастрофы. Через некоторое время люди стали возвращаться, за пару лет деревня снова ожила. Потом опустела во второй раз — люди уезжали из-за безработицы. Сейчас все дома брошены, кроме одного — с кобальтово-синим фасадом и березовыми перилами. Там живет безработный почтальон Наталья Кривошеева, ей 40 лет.

«Мне было десять, когда нас эвакуировали в соседний поселок Максимовский. Но мы там не прижились. Хуже всего были даже не гадкие сырые квартиры, а то, что местные нас избегали. Звали нас „чернобыльцами“ и считали, что мы угрожаем их здоровью. Не хотели с нами разговаривать. У нас в Белоруссии тогда был дефицит продуктов, и они были в ярости от того, что приходилось делить хлеб с пришельцами. Никогда не забуду их презрения», — рассказывает Наталья Кривошеева, смахивая слезу.

Через восемь лет после эвакуации она вышла замуж и вернулась в Сычин. Голый каменный фундамент — вот все, что осталось от дома ее семьи.

«Мы только построили тот дом, он был дорогой. Его попросту украли, разобрали по частям. Так что мы вселились в пустую библиотеку, и я устроилась работать почтальоном в соседнюю деревню. Но сейчас меня сократили, и мы последняя семья в этой деревне. Печально, когда молодому человеку не с кем поговорить! Я бы хотела уехать. Но мой муж лесоруб, и он отказывается», — жалуется Наталья.

Она злится на себя, что они с мужем так долго тянули с отъездом.

«Все остальные возвращенцы уехали из нашей деревни. Сюда больше не ходят автобусы, маршрут совсем перестал окупаться. У нас нет денег на машину, даже на поросенка нет денег, его же надо кормить! Нет электричества и воды, я стираю вручную. Смотрите на мои руки!» — говорит Наталья и вытягивает свои грубые, шелушащиеся рабочие руки.

Но и Наталья не слишком задумывается о радиации. Они с мужем живут огородом и натуральным хозяйством, как почти все в зоне. Рядом с домом дозиметр показывает нормальный фон, но уже через пару километров уровень радиации подскакивает. Районы, где разрешено проживание, вплотную граничат с зараженными землями.

«Нам сказали, что можно пить молоко от наших коров и есть наши овощи. Три года мы так и делали. А потом нам внезапно сообщили, что нельзя ничего есть и пить»

Примерно в 60 километрах лежит маленький населенный пункт с оптимистичным названием Майск — «майская деревня». Дома сильно отличаются от старинных белорусских изб. Белые современные двухэтажные дома выстроились по линейке, вокруг — квадратные, обнесенные заборчиками сады. Майск — одна из деревень, которые были отстроены заново в так называемых безопасных районах. Жители только фыркают, услышав эти слова.

«Видите огонь на другой стороне поля? Там зараженный участок, туда ходить нельзя. Но каждую весну и каждое лето там пожары, и радиация распространяется. Нельзя ходить в лес и собирать грибы и ягоды. Все опасно. Мы окружены радиоактивными землями, мы будто на острове. Что это за жизнь?» — взрывается Ольга, учитель рисования немного за тридцать. Она сгребает листья в саду.

Ее мать смотрит на нас с негодованием.

«Нам приказали не говорить с журналистами! Держать рот на замке. После катастрофы я четыре года работала в колхозе. Сеяла на поле, в пыли, вдыхала все, что поднималось с земли. А потом оказалось, что там один из самых загрязненных районов, и мы переехали сюда. Компенсация? Нет. Мы же теперь живем в безопасном районе!»

Вне себя, Ольга отбрасывает грабли и торопится к картофельным грядкам за домом.

Все жители Майска прибыли из деревни Чудяны, которую советские власти сначала признали безопасной. После первой эвакуации людей отправили по домам, а через четыре года снова эвакуировали в свежеотстроенный городок Майск, который оказался окружен радиоактивными территориями.

«Нам сказали, что можно пить молоко от наших коров и есть наши овощи. Три года мы так и делали. А потом нам внезапно сообщили, что нельзя ничего есть и пить. Многие были возмущены, но что тут сделаешь? А теперь мы живем в на редкость плохо выбранном месте, и что мы можем? Куда нам уезжать? Чернобыль разрушил наши жизни», — констатирует Ольга тем же измученным тоном, какой я слышала у многих здесь.

Люди даже не жалеют о случившемся, просто констатируют факт.

Ольга рассказывает, что у нее не все хорошо со здоровьем, ее мучает боль в суставах. Этот симптом типичен для жителей зоны и соседних областей.

«Но связь с Чернобылем никак не докажешь. Мои дети учатся в местной школе, им там дают йод в таблетках и бесплатные путевки в санаторий два раза в год. Вот наша единственная компенсация за жизнь рядом с чернобыльской зоной», — говорит Ольга.

Она не хочет фотографироваться и не называет своего настоящего имени.

На другой стороне поля высится памятник с небольшой табличкой: «Здесь была деревня Чудяны, в ней жили 137 семей, всего 323 человека. Захоронена в 1999 году».

«Наш институт совершенно не заинтересован в том, чтобы скрывать происхождение рака, наоборот. Нам нужны все возможные ресурсы»

Число случаев рака щитовидной железы в Белоруссии резко увеличилось после Чернобыльской аварии. По мнению Павла Моисеева, директора государственного Института онкологии и радиологии в Минске, цифры говорят сами за себя. В 1990 году рак щитовидной железы встречался в 1,2 случаях на 100 тысяч человек, в 2014 году — в 18,3 случаях. В зоне риска находятся дети, особенно девочки.

«После катастрофы в атмосферу попали большие объемы радиоактивного йода. Он влияет на щитовидную железу. Почему-то эта железа более восприимчива к радиации у девочек и женщин. Мы не нашли этому никаких объяснений. Хорошая новость в том, что рак щитовидной железы поддается лечению, если его вовремя обнаружить», — говорит Павел Моисеев.

Он приглашает нас в белорусский национальный центр исследования рака в Лесном — зеленом пригороде Минска. Там находится крупнейшая в стране онкологическая больница со стационаром на 832 места. Когда мы приезжаем в центр, все койки заняты. В Белоруссии растет распространение не только рака щитовидной железы, но и всех остальных видов онкологических заболеваний. Павел Моисеев говорит, что связь с Чернобылем научно не доказана, за исключением рака щитовидной железы, который считается особым случаем.

Моисеев в курсе, что в вопросе Чернобыля многие белорусы перестали верить властям. Он вскидывает руки.

«Представьте себе, я слышу об этом постоянно. Но я говорю лишь о том, чему мы можем дать научное объяснение! Наш институт совершенно не заинтересован в том, чтобы скрывать происхождение рака, наоборот. Нам нужны все возможные ресурсы. В Белоруссии экономический кризис, но мы только что построили два новых исследовательских центра и возводим клинику. И она будет достроена, хотя у государства сейчас намного меньше средств. Сегодня мы получаем ресурсы по-другому, нежели прежде. Наш научно-исследовательский институт — лучший из того, что есть во всех бывших советских республиках».

При этом Моисеев признает, что еще не известны все болезни, возникающие в результате Чернобыля. Тридцать лет — слишком малый срок для таких металлов, как цезий и стронций.

«Высвободились огромные объемы радиоактивного йода, цезия и стронция. Мы все еще не знаем всех последствий, которые, вероятно, возникнут через 20, 30 или 50 лет. Время покажет»

Юрий Бандажевский посвятил всю свою жизнь исследованию последствий Чернобыля. В 1989 году он основал первый в стране Чернобыльский институт в Гомеле. Гомель — один из крупнейших городов вблизи так называемой зоны заражения. Бандажевский критиковал власти за их легкомысленное отношение к последствиям аварии и в 2001 году попал в тюрьму по обвинению во взяточничестве. Amnesty International сочла обвинение сфабрикованным и назвала Бандажевского узником совести.

Его выпустили через четыре года, после чего Бандажевский получил временное убежище во Франции. Сегодня он ведет исследовательскую работу на Украине. Я беседую с ним по скайпу.

«С 2014 года мы обследуем детей в двух районах под Киевом, где выпадали радиоактивные осадки — в Ивановском и Полесском. Каждый год обследуем четыре тысячи детей в возрасте от 3 до 17 лет. В целом их здоровье плохое, у 80% разного рода проблемы с сердцем. Смертность от сердечных заболеваний и рака очень высока в этих районах, в особенности среди молодых трудоспособных людей», — рассказывает Бандажевский.

Он не хочет комментировать ситуацию в Белоруссии, поскольку больше не может там работать. Зато он подчеркивает, что Евросоюз, который, само собой, финансирует его научный проект, также отнесся к последствиям аварии на Чернобыльской АЭС с легкомыслием. У Украины недостаточно ресурсов для проведения исследований, а Белоруссия — диктатура, в которой ученые, критикующие власти, могут столкнуться с серьезными проблемами.

«Надо выделять средства на исследования в каждом отдельном регионе, а не вываливать все в одной куче. Собственно говоря, в тех районах вообще не должны жить дети. Мы можем только предполагать, каково будет долгосрочное влияние на их здоровье. Необходимо расширить научную работу, а это, в свою очередь, потребует больше ресурсов, чтобы индивидуально обследовать каждого ребенка и понять, какие факторы с чем связаны», — поясняет Юрий Бондажевский.

Как именно соотносятся разные факторы, — над этой темой много размышляли жертвы Чернобыльской катастрофы в последние тридцать лет. Сперва они верили государству, но оказалось, что власти систематически лгут. Потом они начали делать собственные выводы, что приводило к распространению истерических слухов.

Сегодня многие жертвы по-прежнему чувствуют, что их обвели вокруг пальца

Никто еще точно не знает, насколько заражена земля и насколько в действительности ухудшилось здоровье. Есть только подозрения и догадки.

Николаю Расюку было тридцать лет, когда он проехал по дороге, которую сейчас зовут «Дорогой смерти». Эта дорога ведет прочь из образцового советского города Припяти рядом с Чернобыльской АЭС. Он ехал мимо атомной станции в огне, над которой плыло малиновое облако. Люди распахивали окна, выглядывали, восхищались.

«Когда мы подъехали к парому, то увидели множество рыб, которые не могли плыть, и их вынесло на берег. Люди собирали рыбу голыми руками… никто не понимал, насколько это опасно. Мы поехали дальше, на дачу, и тут у меня резко заболела голова. Я вышел из машины, меня стошнило, а когда мы приехали, я выпил литр водки. Так что я жив. Но многие мои родственники и знакомые заболели или умерли», — рассказывает Николай Расюк.

Его жена Валентина Расюк работала на фабрике радиоприемников в Припяти. Сам Николай был электриком. Город Припять построили вплотную к новой с иголочки АЭС, которую возвели в 1977 году и считали самой безопасной в мире. Когда случилась авария, очень немногие понимали, что теперь весь район стал опасным для жизни.

«Я беспокоилась о моих родственниках и друзьях, которые работали на атомной станции, боялась, что их ранило. Но ни на секунду не задумалась о радиации. Только приехав к родственникам в Киев, мы поняли, о чем шла речь. Они сказали, что мы должны принимать йод — прежде мы ничего такого не слышали. Нас даже не предупредили, что нельзя выпускать детей играть на улице!» — говорит Валентина Расюк.

Семья Расюк решила переехать из Украины на прежнюю родину — в Белоруссию.

«Мы приехали в Могилев, и нам там говорили, что нам осталось жить лет пять. Как мы должны были к этому отнестись? В основном, я думала о детях, я так хотела, чтобы они выросли», — рассказывает Валентина.

Дети выжили. Супруги Расюк прожили в Могилеве более двадцати лет. Но родители обоих остались в так называемой «зоне» и быстро умерли.

«В каждую годовщину Чернобыля городские власти говорят памятные речи. Всегда одно и то же — о героях, которые спасли нас от опасности. Никогда не упоминают о множестве людей, которые заболели или чьи жизни были разрушены. Я несколько раз пытался взять слово, раздавал „Чернобыльскую молитву“ Светланы Алексиевич, но они применяли силу против меня и теперь вообще не допускают на памятные мероприятия», — говорит Николай Расюк.

Институт исследования рака в Минске утверждает, что нельзя определить научную связь между аварией на Чернобыльской АЭС и какими-либо формами рака, помимо рака щитовидной железы. Расюк скептически хмыкает.

«У нас, людей из зоны, своя статистика. Каждый год на Радуницу мы едем в наш родной город, чтобы вспомнить предков. Встречаемся, едим и пьем вместе, делимся воспоминаниями. Считаем, сколько нас умерло и сколько осталось. Мы и так видим, что происходит».

В конце нашего интервью Расюк наливает в маленькие хрустальные рюмки белорусский бальзам на травах. Поднимает свою рюмку.

«За нас, кто все еще жив».

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.

Но кроме двух городов Чернобыльская катастрофа накрыла около 230 селений в Киевской и Житомирской областях и примерно столько же в Беларуси. И если на белорусской стороне заражённые сёла в основном снесли и закопали, на украинской большинство из них так и стоит, зарастая лесом. Но кое-где в этих пустых деревнях можно увидеть ухоженные дома с покрашенными ставнями и тропикой к воротам - это "самосёлы". Так называют людей, самовольно вернувшихся в Зону отчуждения из эвакуации, в обход блокпостов партизанскими тропами, в большинстве своём старики, помнившие войну и не забывшие навыков жизни в земле, в одночасье ставшей "чужой". Слово "самосёл" многим кажется оскорбительным и циничным, ведь эти люди живут в родных дома и на родной земле. Их было чуть более тысячи, сейчас осталось менее двухсот, а остальные умерли в основном от обыкновенной старости или даже решились уйти на Большую землю. Двое - старик со старухой - живут даже в 10-километровой зоне.

Заброшенные деревни в Зоне отчуждения попадаются постоянно, особенно если свернуть с главной дороги, и откровенно говоря их вид не удивит человека, выросшего в русском Нечерноземье. Да, это утверждение донельзя в стиле топоблоггеров-истеричек, но это так - псковская или костромская глубинка визуально очень похожа на чернобыльскую. Вот только дороги тут очень необычные - почти без колдобин, но с прорастающей сквозь асфальт травой, да мусора по обочинам не увидеть:

Мы остановились на полчаса в деревне с донельзя полесским названием Рудня-Вересня по дороге к заброшенном пионерлагерю "Сказочный".

Полесье - вообще особенный край. Тут живут не украинцы и не белорусы, а "тутэйши" ("здешние") - народ с очень запоминающейся внешностью и непонятным говором. Атмосфера сельского Полесья очень точно передана Куприным в его "Олесе", мне даже нечего добавить. Леса в пойме Припяти столь глухи, что даже армии вермахта не могли из-за них соединиться. И в общем, полесские деревни видятся мне этаким собирательным образом восточно-славянской цивилизации. Вот такое кадры вполне могли быть сняты и на Украине, и в Беларуси, и в Латгалии, и в Республике Коми, и на Волге, и в предгорьях Алтая.

Дома попадаются даже с резными наличниками:

10.

11.

Интересно, что Чернобыльская земля была и одним из "старообрядческих анклавов" - три таковых (ещё Ветка в Гомельской области и Стародубье в Брянской) слагали крупный "архипелаг", бывший колыбелью беглопоповства (то есть староверов-поповцев, не принявших в 1830-е годы Белокриницкого согласия и в ХХ веке объединившихся в своё, Новозыбковское согласие). Староверы в окрестностях Чернобыля составляли 15% населения, жили в основном на левом берегу Припяти, где в бывшем селе Замошня сохранилось архаичного вида кладбище и руины монастыря.

12.

13.

Раз в год Зону открывают для всех желающих - "на гробки", то есть в дни поминовения усопших в середине мая. Кладбища тут ухожены и не забыты, и я бы сказал - выглядят куда лучше многих кладбищ Большой земли. Для многих эвакуированных эти могилы - последняя ниточка, связующая с родной землёй.

14.

15.

16.

17.

А вот подозрительная яма на краю погоста - видимо, некоторые решились эту "ниточку" порвать и перезахоронили своих родственников на Большой земле. Обратите внимание, кстати, и на то, какая в Полесье песчаная почва - она очень неплодородна, отсюда и полесское безлюдье. И увы, "чернобыльский след" стал такой же неотъемлемой частью Полесья, как лесные хутора, ведьмы, партизаны и деревянные церкви.

18.

Последним пунктом всего нашего путешествия в Зону отчуждения стало село Куловатое на её юго-восточном краю - разбитая дорога туда кажется бесконечной. Куловатое, вместе с соседними сёлами, входило в крупный совхоз, и как мне объяснил организатор, само по себе Куловатое "чистое", но другие деревни совхоза были "загрязнены", и власть сочла, что проще включить Куловатое в Зону и эвакуировать весь бывший совхоз. Ныне здесь живут 18 человек, то есть каждый десятый из самосёлов.

19.

У октрытой калитки нас встретила хозяйка. Мы называли её по имени отчеству, но отчество я забыл, а про себя с первых минут называл её не иначе как баба Ганя. Ещё выезжая из Киева, мы закупили продуктов и лекарств - например, я вёз большую пачку чая и пакет риса. Но надо было видеть, с какой искренней радостью баба Ганя встретила нас и кинулась обнимать каждого вышедшего из микроавтобуса! Этим людям жить здесь очень одиноко...

20.

Типично полесская хата:

21.

Интерьер примерно как в этнографическом музее, и что на дворе не 1950-е годы, напоминает лишь телевизор во второй комнаате:

22.

23.

24.

На лежанке у русской печи - вторая бабушка, тихая и малоподвижная. Её лицо не по-хорошему бледное - может, просто почти не выходит на улицу, а может быть и белокровие (лейкимия)...

25.

Самосёлов "легализовали" лишь в 1993 году, а почему их не депортировали раньше - я так и не понял, может какие-то юридические тонкости, а может просто было не до них. Самыми тяжёлыми были первые годы - без электричества, без пенсий (вернее, пенсии приходили на Большую землю по месту эвакуации), без регулярной медпомощи. Затем Украина смирилась с их присутствием - восстановили коммуникации, выдали на каждое село радиотелефон, поставили на всевозможные учёты по фактическому месту пребывания. Самосёлы получают пенсии (с "чернобыльской" надбавкой), раз в неделю к ним приезжает передвижной магазин, и даже на смену радиотелефонам пришли мобильники. Тем не менее, живут они в основном натуральным хозяйством ("картошку или ягоды им не покупайте - обидятся!"). Вода из колодца:

26.

26а.

Утварь, кабачки и куры - более крупной скотины тут, впрочем, не держат:

27.

28.

Стол с дозиметром - чернобыльский натюрморт. Тем не менее, фонят эти продукты меньше, чем магазинные в Киеве.

29.

Такой вот прощальный фуршет. На который, кстати, пришли и другие саосёлы - вот тут из-за бабы Гани выглядывает ещё одна бабушка:

30.

Говорят, в последнее время в Зоне стали появляться уже действительно "самосёлы" - то есть люди, самовольно захватывающие пустующую землю. Охрана периодически ловит черничников и грибников, которые всё это собирают отнюдь не себе, а на продажу - это в Киевской области имейте в виду! Ещё говорят, что в последнее время тут повадились выращивать коноплю наркоманы и наркоторговцы. Есть даже слух, что землю в этих лесах покупают и киевские "сильные мира сего" и строят тут себе дачи - мне несложно в это поверить, власть имущие у нас быстро борзеют до того, что перестают считаться с законами не только юридическими, но и природными. Но впрочем, никаких признаков всего перечисленного я в Зоне не наблюдал, так что не берусь утверждать о правомерности этих слухов.

31.

Напоследок решили погулять по селу. Прямо за оградой дома бабы Гани зарастает автобусная остановка:

32.

Подавляющее большинство хат всё же покинуты:

33.

За околицей партизанского вида болото - не могу отделаться от мысли, что в нём нашёл свою смерть хотя бы один "немецко-фашистский захватчик" в 1941-43 годах. В воспоминаниях самосёлов красной нитью прослеживается сравнение Чернобыльской катастрофы и Великой Отечественной войны, тем более на глухих хуторах иные и фрица-то ни разу не видели:

34.

35.

Интересно, что за здание и когда построено? Жёлтая стенка как будто даже дореволюционная:

36.

За оградой, под соснами, кладбище:

37.

Собственно село. В одном из этих дворов ещё парочка стариков махали нам рукой, звали в гости, и мне было жалко отказать им. Здесь много кошек, но не припомню собак.

38.

Здесь потрясающе чистый воздух, и тишина не мёртвая, как в Припяти, а звенящая, переливчатая, природная. После Припяти, после заброшенны станций, детсадов, пионерлагерей на всём это просто отдыхал глаз.

39.

И в этом парадокс. Мы, например, спокойно уходили из микроавтобуса, не запирая его. В Зоне отчуждения как-то очень быстро перестаёшь бояться людей. Да, невидимая смерть тут затаилась под ногами, но люди... Никто не враг.

40.

Ещё один аспект Зоны, о котором я ничего не напишу, так как не встречал - это сталкеры. Ничего внятного не сумел расспросить даже об их "городском фольклоре", который конечно должен быть, как и у всякой субкультуры... впрочем, "пока что у сталкеров никто не умирал, поэтому легенды о Чёрном Сталкере здесь нет". Говорят, потерянные и забытые вещи они считают "данью Зоне". С ними можно попасть на многие объекты, закрытые к легальному осмотру - типа

Самые труднодоступные села всегда очень интересны. От того, что туда добраться тяжело, мы решили показать вам 5 самых впечатляющих мест зоны отчуждения.

Зона отчуждения сегодня - это поверхностный открытый радиоактивный источник. В пределах радиоактивно-загрязнённых территорий осуществляется ряд работ по недопущению распространения радиоактивных загрязнений за пределы зоны отчуждения и поступления радионуклидов в основные водоёмы Украины.

Село Денисовичи в Чернобыльской зоне

Одно из труднодоступных сел Чернобыльской зоны — село Денисовичи. Это место находится на расстоянии 47 км от ПГТ Полесское (районный центра), и в 3-х километрах от границы с Беларусью. Есть данные о существовании села Денисовичи в XVIII столетии. В селе была деревянная, Хресто-Воздвиженская церковь, которая была построена и освячена в 1762 году. Церковь до наших дней не сбереглась.
В середине 70-х г. в Денисовичах проживало 530 жителей и была восьмилетняя школа.

село Денисовичи

Село Буда-Варовичи в Чернобыльской зоне

Буда-Варовичи — бывшее село в Украине Полесского района Киевской области, снят с учета в связи с отселением жителей в результате .

Село располагается в 25 км от бывшего районного центра Полесское (Хабнэ), и в 6 км от железнодорожной станции Вильча.

Название (Буда) указывает на давнее занятие меканцив-производство поташа. Село возникло вероятно в XIX в. 1864 в селе проживало 176 человек, а в 1887 года — 226 человек, из которых треть была мещане-рудники. В селе также было немало католиков.

Село Буда-Варовичи

1900 в 40 дворах жила 321 человек. Жители занимались земледелием.

По данным «Истории городов и сел УССР», «Буда-Варовичи — село, центр сельского Совета. Население — 794 человека. В селе — участок совхоза «Хабнэ», центральная усадьба которого — в Полесском. С восьмилетняя школа, дом культуры, клуб, библиотека. (Данные 1971).

Село Красноселье

Еще одно труднодоступное село в Чернобыльской зоне.

Село Рожава в Чернобыльской зоне отчуждения

Рожава (белор. Ражава) - деревня в Вербовичском сельсовете Наровлянского района Гомельской области Беларуси.

В связи с радиационным загрязнением после катастрофы на Чернобыльской АЭС жители (54 семьи) , преимущественно в деревню Крюковичи Калинковичского района.

Около деревни месторождения глины и железняка.