Главная » Дизайн гостиной » Она говорила что с желтыми цветами

Она говорила что с желтыми цветами

Глава 13. Явление героя

Итак, неизвестный погрозил Ивану пальцем и прошептал: "Тсс!"

Иванопустилногиспостелиивсмотрелся.Сбалконаосторожно заглядывалв комнату бритый, темноволосый,с острымносом, встревоженными глазами и со свешивающимся на лоб клоком волос человек примерно лет тридцати восьми.

Убедившисьвтом,чтоИванодин,иприслушавшись,таинственный посетитель осмелел и вошел в комнату. Тут увиделИван, что пришедший одет в больничное. Нанем было белье, туфлина босу ногу, на плечи наброшен бурый халат.

Пришедший подмигнул Ивану, спряталвкармансвязкуключей,шепотом осведомился:"Можноприсесть?"-и,получивутвердительныйкивок, поместился в кресле.

Как же вы сюда попали? - повинуясь сухому грозящему пальцу, шепотом спросил Иван, - ведь балконные-то решетки на замках?

Решетки-то на замках, - подтвердил гость, - но Прасковья Федоровна - милейший, но, увы,рассеянныйчеловек. Я стащил у нее месяц томуназад связкуключейи,таким образом, получилвозможностьвыходитьнаобщий балкон, а он тянется вокруг всего этажа, и, таким образом, иногданавестить соседа.

Раз выможете выходитьна балкон, то вы можете удрать. Или высоко? - заинтересовался Иван.

Сидим,-ответил Иван, вглядываясьв карие иочень беспокойные глаза пришельца.

Да... - тут гость вдруг встревожился, - но вы, надеюсь, не буйный? А то я,знаете ли, невыношушума, возни, насилий и всякихвещей вэтом роде.В особенности ненавистен мне людскойкрик, будь токрикстрадания, ярости или иной какой-нибудь крик. Успокойте меня, скажите, вы не буйный?

Вчерав ресторанея одному типу по морде засветил,- мужественно признался преображенный поэт.

Основание? - строго спросил гость.

Да, признаться, без основания, - сконфузившись, ответил Иван.

Отчитав таким образом Ивана, гость осведомился:

Профессия?

Поэт, - почему-то неохотно признался Иван.

Пришедший огорчился.

Ох, какмненевезет! - воскликнул он, нотутже спохватился, извинился и спросил: - А как ваша фамилия?

Бездомный.

Эх, эх... - сказал гость, морщась.

Авам, что же, моистихи ненравятся?- с любопытствомспросил Иван.

Ужасно не нравятся.

А вы какие читали?

Никаких я ваших стихов не читал! - нервно воскликнул посетитель.

А как же вы говорите?

Ну, чтож туттакого, - ответилгость, - как будто ядругих не читал? Впрочем...разве что чудо? Хорошо,я готовпринять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?

Чудовищны! - вдруг смело и откровенно произнес Иван.

Не пишите больше! - попросил пришедший умоляюще.

Обещаю и клянусь! - торжественно произнес Иван.

Клятву скрепили рукопожатием, и тут из коридора донеслись мягкие шаги и голоса.

Тсс, - шепнул гость и, выскочив на балкон, закрыл за собою решетку.

Заглянула Прасковья Федоровна,спросила, какИвансебячувствуети желает ли онспать в темноте или со светом. Иван попросил свет оставить,и Прасковья Федоровна удалилась, пожелав больному спокойной ночи. Икогда все стихло, вновь вернулся гость.

Оншепотомсообщил Ивану, что в119-юкомнатупривезли новенького, какого-то толстяка с багровойфизиономией, все время бормочущего что-то про какую-то валюту ввентиляции и клянущегося, что у них на Садовой поселилась нечистая сила.

Пушкина ругаетначем свет стоит и всевремя кричит: "Куролесов, бис,бис!"-говорилгость,тревожно дергаясь. Успокоившись,онсел, сказал:-А впрочем,бог с ним, - и продолжил беседу сИваном: -Так из-за чего же вы попали сюда?

Из-за Понтия Пилата, - хмуро глянув в пол, ответил Иван.

Как? -забывосторожность, крикнул гостьи сам себезажалрот рукой, - потрясающее совпадение! Умоляю, умоляю, расскажите!

Почему-тоиспытываядовериекнеизвестному,Иван,первоначально запинаясь и робея, а потомосмелев, начал рассказывать вчерашнюю историю на Патриарших прудах. Да, благодарного слушателя получил Иван Николаевич в лице таинственного похитителя ключей! Гость не рядил Ивана в сумасшедшие, проявил величайшийинтереск рассказываемомуипомере развития этого рассказа,

наконец, пришел в восторг. Он то и дело прерывал Ивана восклицаниями:

Иванничего и не пропускал, ему самому было так легчерассказывать, и постепенно добралсядо тогомомента, какПонтийПилат вбелоймантии с кровавым подбоем вышел на балкон.

Тогда гость молитвенно сложил руки и прошептал:

О, как я угадал! О, как я все угадал!

ОписаниеужаснойсмертиБерлиозаслушающийсопроводилзагадочным замечанием, причем глаза его вспыхнули злобой:

Ободномжалею,чтонаместеэтогоБерлиоза не былокритика ЛатунскогоилилитератораМстиславаЛавровича,-иисступленно,но беззвучно вскричал: - Дальше!

Кот, плативший кондукторше, чрезвычайноразвеселил гостя, и он давился от тихого смеха, глядя, как взволнованный успехомсвоего повествования Иван тихо прыгал на корточках, изображая кота с гривенником возле усов.

Ивот,-рассказавпро происшествие в Грибоедове, загрустиви затуманившись, Иван закончил: - Я и оказался здесь.

Гость сочувственно положил руку на плечо бедного поэта и сказал так:

Несчастный поэт! Но вы сами, голубчик, во всем виноваты. Нельзя было держать себя с ним столь развязнои даже нагловато. Вот вы и поплатились. И надо еще сказать спасибо, что все это обошлось вам сравнительно дешево.

Да ктожеон, наконец, такой? - ввозбуждении потрясая кулаками, спросил Иван.

Гость вгляделся в Ивана и ответил вопросом:

А вы невпадете вбеспокойство?Мы все здесьлюди ненадежные... Вызова врача, уколов и прочей возни не будет?

Нет, нет! - воскликнул Иван, - скажите, кто он такой?

Ну хорошо,- ответил гость и веско и раздельно сказал: - Вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной.

Иван не впалв беспокойство, как и обещал,но был все-таки сильнейшим образом ошарашен.

Не может этого быть! Его не существует.

Помилуйте!Ужкому-кому,но не вам это говорить.Вы были одним, по-видимому, из первых, кто от него пострадал. Сидите, как сами понимаете, в психиатрическойлечебнице,а все толкуете о том, что егонет. Право,это странно!

Сбитый с толку Иван замолчал.

Лишь тольковы начали его описывать, -продолжалгость, - я уже стал догадываться, с кем вы вчера имели удовольствие беседовать. И, право, я удивляюсь Берлиозу! Ну вы, конечно, человек девственный, - тут гостьопять извинился, - нотот, сколькоя о нем слышал, все-такихоть что-то читал! Первые же речи этого профессора рассеяли всякие моисомнения. Его нельзя не узнать, мой друг! Впрочем, вы...выменя опять-таки извините,ведь, яне ошибаюсь, вы человек невежественный?

Бесспорно, - согласился неузнаваемый Иван.

Ну вот...ведьдаже лицо, котороевы описывали...разные глаза, брови! Простите, может быть, впрочем, вы даже оперы "Фауст" не слыхали?

Иванпочему-тострашнейшимобразом сконфузился испылающимлицом что-то начал бормотать про какую-то поездку в санаторий в Ялту...

Ну вот, ну вот... неудивительно! А Берлиоз, повторяю, меня поражает. Он человекне только начитанный, но иоченьхитрый. Хотя в защитуегоя должен сказать,что,конечно,Воландможетзапорошить глаза ичеловеку похитрее.

Как?! - в свою очередь крикнул Иван.

Тише!

Иван с размаху шлепнул себя ладонью по лбу и засипел:

Понимаю, понимаю. Унегобуква"В"была навизитнойкарточке. Ай-яй-яй,воттакштука!-онпомолчалнекоторое времявсмятении, всматриваясь в луну, плывущую за решеткой,и заговорил:-Так он,стало быть,действительно мог быть у Понтия Пилата? Ведь онужтогда родился? А меня сумасшедшим называют! - прибавил Иван, в возмущении указывая на дверь.

Горькая складка обозначилась у губ гостя.

Будемглядетьправдев глаза,-и гость повернул своелицов сторону бегущего сквозь облако ночного светила.- И вы и я - сумасшедшие, что отпираться! Видите ли, он вас потряс- и вы свихнулись, так как у вас, очевидно, подходящая для этого почва. Но то, что вы рассказываете, бесспорно быловдействительности.Но это так необыкновенно, что дажеСтравинский, гениальныйпсихиатр,вам,конечно,неповерил. Онсмотрелвас?(Иван кивнул.) Вашсобеседник был и у Пилата, ина завтраке у Канта, а теперь он навестил Москву.

Даведьон тутчертзнает чегонатворит!Как-нибудь егонадо изловить?-не совсем уверенно,но всежеподнялголову в новом Иване прежний, еще не окончательно добитый Иван.

Вы уже пробовали, и будет с вас, - иронически отозвался гость, - и другимтожепробоватьнесоветую.Ачтонатворит,этоужбудьте благонадежны. Ах, ах! Но до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я!Хоть все иперегорело и угли затянулись пеплом, все же, клянусь, что за эту встречу яотдал бы связкуключейПрасковьи Федоровны, ибо мнебольше нечего отдавать. Я нищий!

А зачем он вам понадобился?

Гость долго грустил и дергался, но наконец заговорил:

Видите ли, какая странная история, я здесь сижу из-за того же, что и вы, именно из-за ПонтияПилата, - тут гость пугливо оглянулся и сказал: - Дело в том, что год тому назад я написал о Пилате роман.

Вы - писатель? - с интересом спросил поэт.

Гость потемнел лицом и погрозил Ивану кулаком, потом сказал:

Я-мастер,-он сделалсясурови вынулизкарманахалата совершенно засаленную черную шапочку с вышитойнаней желтым шелком буквой "М". Оннадел этушапочку и показалсяИванувпрофильив фас,чтобы доказать,чтоон-мастер.-Онасвоимирукамисшилаее мне,- таинственно добавил он.

А как ваша фамилия?

У меня нет больше фамилии, - с мрачнымпрезрением ответил странный гость, - я отказался от нее, как и вообще от всего в жизни. Забудем о ней.

Так вы хоть про роман скажите, - деликатно попросил Иван.

Извольте-с. Историямоя, действительно, несовсем обыкновенная, - начал гость.

Историк по образованию, он еще двагода томуназад работал в одном из московских музеев, а кроме того, занимался переводами.

С какого языка? - с интересом спросил Иван.

Я знаю пять языков, кроме родного, - ответил гость, -английский, французский,немецкий,латинскийигреческий.Ну,немножкоещечитаю по-итальянски.

Ишь ты! - завистливо шепнул Иван.

Жил историкодиноко,не имея нигде родных и почтине имея знакомых в Москве. И, представьте, однажды выиграл сто тысяч рублей.

Вообразите мое изумление, - шептал гость в черной шапочке, - когда я сунул руку в корзину с грязным бельем и смотрю: на ней тот же номер, что и в газете! Облигацию, - пояснил он, - мне в музее дали.

Выигравсто тысяч, загадочныйгостьИванапоступил так: купил книг, бросил свою комнату на Мясницкой...

Уу, проклятая дыра! - прорычал гость.

И нанял у застройщика в переулке близ Арбата...

Вы знаете, что такое - застройщики? - спросил гость уИвана и тут же пояснил: - Это немногочисленная группа жуликов, которая каким-то образом уцелела в Москве...

Нанял у застройщика двекомнатыв подвале маленького домика в садике. Службу в музее бросил и начал сочинять роман о Понтии Пилате.

Ах,это был золотой век,- блестя глазами, шептал рассказчик, - совершенно отдельная квартирка, и еще передняя, и в ней раковина с водой, - почему-то особенногорделиво подчеркнулон, - маленькие оконцанад самым тротуарчиком, ведущимот калитки. Напротив,в четырех шагах,под забором, сирень,липаи клен.Ах, ах,ах!Зимоюяочень редко виделвоконце чьи-нибудь черные ноги и слышал хруст снега под ними. И в печке у меня вечно пылалогонь! Но внезапно наступила весна,и сквозь мутныестекла увидел я сперва голые,а затемодевающиеся в зелень кустысирени. Ивот тогда-то, прошлою весной, случилось нечто гораздоболее восхитительное, чем получение ста тысяч рублей. А это, согласитесь, громадная сумма денег!

Это верно, - признал внимательно слушающий Иван.

Я открылоконца и сиделво второй, совсем малюсенькойкомнате, - гость стал отмериватьруками, - так... вот диван, а напротив другой диван, амеждуними столик,и на нем прекраснаяночнаялампа, а к окошку ближе книги,тут маленькийписьменный столик,а в первойкомнате- громадная комната, четырнадцать метров, - книги, книги и печка. Ах, какая у меня была обстановка!

Необыкновеннопахнетсирень!Иголовамоястановиласьлегкойот утомления, и Пилат летел к концу.

Белая мантия, красный подбой! Понимаю! - восклицал Иван.

Именнотак!Пилат летел кконцу,кконцу, ияуже знал,что последними словами романа будут:"...пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат".Ну, натурально, я выходил гулять. Сто тысяч - громадная сумма, и у менябылпрекрасный серый костюм. Илиотправлялся обедать вкакой-нибудь дешевый ресторан. На Арбате был чудесный ресторан, не знаю, существует ли он теперь.

Тутглазагостяширокооткрылись, и онпродолжал шептать, глядя на луну:

Она несла в руках отвратительные,тревожные желтыецветы. Чертих знает, как ихзовут,ноони первыепочему-топоявляются в Москве. И эти цветыоченьотчетливовыделялись на черном ее весеннем пальто. Онанесла желтыецветы! Нехорошийцвет.Она повернула сТверской в переулоки тут обернулась.Ну,Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и погляделане то что тревожно, а даже как будто болезненно.Именяпоразиланестолькоеекрасота,сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!

Повинуясь этомужелтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по однойстороне, аона подругой.И небыло, вообразите, в переулкени души. Ямучился, потому чтомне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдет, и я никогда ее более не увижу...

И, вообразите, внезапно заговорила она:

Нравятся ли вам мои цветы?

Я отчетливо помню, как прозвучал ее голос, низкий довольно-таки, носо срывами, и,какэтониглупо, показалось, чтоэхо ударило впереулке и отразилосьот желтой грязной стены.Ябыстроперешелнаеесторону и, подходя к ней, ответил:

Нет.

Она поглядела на меня удивленно,ая вдруг,и совершенно неожиданно, понял,что явсюжизнь любилименно эту женщину! Вот так штука,а?Вы, конечно, скажете, сумасшедший?

И гость продолжал:

Да, онапогляделана меняудивленно,а затем, поглядев, спросила так:

Вы вообще не любите цветов?

Нет, я люблю цветы, только не такие, - сказал я.

А какие?

Я розы люблю.

Так шли молча некоторое время, пока онане вынула у меня из рук цветы, не бросилаихна мостовую,затем продела своюрукувчерной перчатке с раструбом в мою, и мы пошли рядом.

угадать. - Он вдруг вытер неожиданную слезу правым рукавоми продолжал: - Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!

Так поражает молния, так поражает финский нож!

Она-то, впрочем,утверждала впоследствии, чтоэтоне так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком, и я там тогда... с этой, как ее...

С кем? - спросил Бездомный.

С этой... ну... этой, ну... - ответил гость и защелкал пальцами.

Вы были женаты?

Ну да, вот же я ищелкаю...на этой...Вареньке,Манечке... нет, Вареньке... еще платье полосатое... музей... впрочем, я не помню.

Так вот онаговорила,чтос желтыми цветами в руках она вышлав тот день, чтобыя наконецеенашел,и что если быэтого непроизошло,она отравилась бы, потому что жизнь ее пуста.

Да, любовь поразила нас мгновенно.Я это знал в тот же день уже, через час,когдамыоказались,незамечаягорода,укремлевскойстенына набережной.

Мы разговаривали так,как будто расстались вчера, как будто знали друг другамноголет.На другойдень мы сговорилисьвстретитьсятам же,на Москве-реке, и встретились. Майское солнце светило нам. И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой.

Она приходила ко мне каждый день, а ждать ее я начинал с утра. Ожидание это выражалось в том, что я переставлял на столе предметы. За десять минут я садился к оконцу и начинал прислушиваться, не стукнет ливетхая калитка.И как курьезно: довстречи моейс нею в наш дворик мало кто приходил, просто сказать, никто не приходил, а теперь мнеказалось, что весь город устемился в него. Стукнет калитка, стукнет сердце, и, вообразите, на уровне моего лица за оконцем обязательно чьи-нибудьгрязные сапоги. Точильщик. Ну, кому нужен точильщик в нашем доме? Что точить? Какие ножи?

Иногда она шалила и, задержавшись у второгооконца, постукивала носком встекло. Явту же секундуоказывался у этого окна, ноисчезала туфля, черный шелк, заслоняющий свет, исчезал, - я шел ей открывать.

Никто не знал онашей связи, за это я вам ручаюсь,хотя так никогда и не бывает. Незнал ее муж, не знали знакомые. Встаренькомособнячке, где мнепринадлежалэтотподвал, знали, конечно, видели,что приходит ко мне какая-то женщина, но имени ее не знали.

А кто она такая? - спросилИван, в высшей степени заинтересованный любовной историей.

Гость сделал жест, означавший, что он никогда и никому этого не скажет, и продолжал свой рассказ.

Ивану стало известным, что мастер и незнакомка полюбили другдруга так крепко, что стали совершеннонеразлучны.Иван представлял себеясно уже и две комнаты в подвале особнячка, в которых были всегдасумерки из-за сирени изабора. Краснуюпотертую мебель,бюро, нанемчасы,звеневшие каждые полчаса, и книги, книги от крашеного пола до закопченного потолка, и печку.

Иван узнал, чтогость егои тайная жена уже впервые дни своей связи пришли к заключению,что столкнулаих на углуТверскойипереулкасама судьба и что созданы они друг для друга навек.

Иванузнализ рассказа гостя,как проводилидень возлюбленные.Она приходила,ипервымдолгом надевалафартук,ивузкойпередней,где находиласьта самая раковина, которой гордился почему-то бедный больной, на деревянном столе зажигала керосинку,и готовила завтрак, и накрывала егов первойкомнатенаовальномстоле.Когдашлимайскиегрозыимимо подслеповатыхоконшумнокатиласьвподворотнювода,угрожаязалить последний приют, влюбленные растапливали печку и пекли вней картофель.От картофелявалилпар,чернаякартофельнаяшелухапачкалапальцы.В подвальчикеслышалсясмех, деревья в садусбрасывали ссебяпосле дождя

обломанные веточки, белые кисти. Когда кончились грозы и пришло душное лето, в вазе появились долгожданные и обоими любимые розы.

Тот, ктоназывалсебямастером,работал,а она,запустив в волосы тонкиесостроотточенныминогтямипальцы,перечитываланаписанное, а перечитав,шилавотэту самуюшапочку. Иногдаона сидела на корточках у нижних полок или стояла настуле у верхних и тряпкой вытирала сотни пыльных корешков. Она сулилаславу, она подгоняла его и воттут-то сталаназывать мастером.Онадожидаласьэтихобещанныхужепоследнихсловопятом прокураторе Иудеи,нараспев и громко повторяла отдельныефразы, которые ей нравились, и говорила, что в этом романе ее жизнь.

Онбылдописанвавгустемесяце,былотданкакой-тобезвестной машинистке, итаперепечатала его впятиэкземплярах. И, наконец, настал час, когда пришлось покинуть тайный приют и выйти в жизнь.

И явышел в жизнь, держаего в руках, и тогда моя жизнь кончилась, -прошепталмастер и поникголовой, идолгокачаласьпечальная черная шапочкас желтой буквой"М". Онповел дальшесвой рассказ,нотот стал несколько бессвязен. Можно было понять только одно, что тогда с гостем Ивана случилась какая-то катастрофа.

- Я впервые попал в мир литературы, но теперь, когда уже все кончилось и гибельмоя налицо, вспоминаю о нем сужасом!-торжественно прошептал мастер и поднял руку. - Да, он чрезвычайно поразил меня, ах, как поразил!

- Кто? - чуть слышно шепнул Иван, опасаясьперебивать взволнованного рассказчика.

- Да редактор, я же говорю, редактор. Да, так он прочитал.Он смотрел на меня так, какбудто у меня щека былараздутафлюсом, как-токосился в уголи дажесконфуженно хихикнул.Он безнужды мялманускрипт и крякал. Вопросы, которые онмнезадавал,показалисьмне сумасшедшими. Неговоря ничегопо существу романа, он спрашивал меня о том, ктоя таков и откуда я взялся, давно ли пишу и почему обо мне ничегоне было слышно раньше, и даже задал, с моей точки зрения, совсем идиотский вопрос: ктоэтоменя надоумил сочинить роман на такую странную тему?

Наконец, он мне надоел, и яспросил его напрямик, будет ли он печатать роман или не будет.

Тут он засуетился, начал что-томямлить и заявил, что самолично решить этот вопрос он не может, что с моим произведением должны ознакомиться другие членыредакционной коллегии, именно критикиЛатунский и Ариман и литератор Мстислав Лаврович. Он просил меня прийти через две недели.

Я пришел через две недели и был принят какой-то девицей со скошенными к носу от постоянного вранья глазами.

- Это Лапшённикова, секретарь редакции, -усмехнувшись, сказал Иван, хорошо знающий тот мир, который так гневно описывал его гость.

- Может быть, - отрезал тот, - так вот, от нее я получил свой роман, уже порядочно засаленный и растрепанный. Стараясь не попадать своими глазами в мои, Лапшённикова сообщила мне, что редакция обеспечена материалами на два годавпередичтопоэтомувопросонапечатаниимоего романа, как она выразилась, отпадает.

- Что я помню после этого?- бормотал мастер, потирая висок,- да, осыпавшиеся красныелепестки на титульном листеи еще глаза моейподруги. Да, эти глаза я помню.

РассказИвановагостястановилсявсепутанее, все более наполнялся какими-тонедомолвками. Он говорил что-то прокосой дождь,иотчаяниев подвальном приюте, о том, что ходил куда-то еще. Шепотом вскрикивал,что он ее, которая толкала его на борьбу, ничуть не винит, о нет, не винит!

- Помню,помню этотпроклятыйвкладной листв газету,- бормотал гость, рисуя двумя пальцами рук в воздухе газетный лист, и Иван догадался из дальнейшихпутаных фраз,что какой-тодругойредакторнапечатал большой отрывок из романа того, кто называл себя мастером.

По словам его, прошло не более двух дней, как в другой газете появилась статья критика Аримана,которая называлась"Враг под крыломредактора", в которой говорилось, что Иванов гость, пользуясьбеспечностью иневежеством редактора, сделал попытку протащить в печать апологию Иисуса Христа.

- А, помню, помню! - вскричал Иван. - Но я забыл, как ваша фамилия!

- Оставим, повторяю, мою фамилию, ее нет больше,- ответил гость. -

Дело не вней. Черездень в другой газете за подписью МстиславаЛавровича обнаружиласьдругаястатья, гдеавторее предполагалударить,и крепко ударить, по Пилатчине и тому богомазу, который вздумалпротащить (опять это проклятое слово!) ее в печать.

Остолбенев от этого слова "Пилатчина", я развернул третью газету. Здесь было две статьи: одна -Латунского, адругая- подписанная буквами"Н. Э.". Уверяю вас, что произведения Аримана и Лавровича могли считаться шуткою по сравнению снаписанным Латунским. Достаточно вам сказать, что называлась статьяЛатунского "Воинствующий старообрядец". Я так увлекся чтением статей о себе, что не заметил, как она (дверь я забыл закрыть) предстала предо мною с мокрым зонтиком врукахи мокрыми же газетами. Глаза ее источалиогонь,

руки дрожали ибыли холодны.Сперва она бросиласьменяцеловать,затем, хриплым голосом и стуча рукою по столу, сказала, что она отравит Латунского.

Иван как-то сконфуженно покряхтел, но ничего не сказал.

- Насталисовершеннобезрадостные дни.Романбылнаписан, больше делать было нечего, и мы оба жили тем, что сидели на коврике на полу у печки и смотрели на огонь. Впрочем, теперь мы больше расставались, чем раньше. Она стала уходить гулять. А со мной случилась оригинальность, как нередко бывало в моей жизни... У меня неожиданно завелся друг. Да, да,представьте себе, я в общем не склонен сходиться с людьми, обладаю чертовой странностью: схожусь слюдьми туго,недоверчив,подозрителен. И -представьте себе, при этом обязательно ко мне проникает в душу кто-нибудь непредвиденный, неожиданный и внешне-то черт знает на что похожий, и он-то мне больше всех и понравится.

Так вотв то проклятое времяоткрылась калиточка нашего садика, денек еще, помню,былтакойприятный, осенний. Ее не было дома.Ив калиточку вошел человек. Он прошел в дом по какому-тоделу к моему застройщику, потом сошелвсадикикак-тооченьбыстросвелсомнойзнакомство. Отрекомендовался онмне журналистом. Понравился он мне до того, вообразите, что я его до сихпор иногда вспоминаю и скучаю о нем. Дальше - больше,он стал заходитько мне.Яузнал, что онхолост, что живетрядомсомной примерно в такой же квартирке, но что ему тесно там, и прочее. К себе как-то незвал. Жене моей он непонравился до чрезвычайности.Но я заступился за него. Она сказала:

- Делай, как хочешь, ноговорю тебе, чтоэтот человек производитна меня впечатление отталкивающее.

Я рассмеялся. Да, ночем,собственно говоря, онменя привлек? Дело в том, чтовообщечеловек безсюрприза внутри, всвоем ящике, неинтересен. Такой сюрприз в своем ящикеАлоизий (да, язабыл сказать, что моего нового знакомого звалиАлоизий Могарыч)-имел.Именно,нигдедотогоя не встречал и уверен,что нигде не встречучеловека такого ума, каким обладал Алоизий. Если я непонимал смыслакакой-нибудь заметкив газете,Алоизий объяснял мне ее буквальнов одну минуту, причемвидно было, что объяснение

этоему не стоилоровноничего.Тожесамоесжизненными явлениями и вопросами.Ноэтого быломало. ПокорилменяАлоизийсвоеюстрастьюк литературе. Он не успокоился дотех пор, пока не упросил меня прочестьему мой роман весь от корки до корки, причем о романе он отозвался очень лестно, но с потрясающей точностью,какбыприсутствуя приэтом,рассказалвсе замечания редактора, касающиеся этого романа. Он попадал из ста раз сто раз. Кроме того, он совершенноточнообъяснилмне,и ядогадывался,что это безошибочно, почему мой роман не мог быть напечатан. Он прямо говорил: глава такая-то идти не может...

Статьи непрекращались. Над первыми из них я смеялся. Но чем больше их появлялось,темболееменялось мое отношение кним. Второй стадиейбыла стадия удивления.Что-то наредкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря наих грозныйи уверенный тон. Мне все казалось, - и я не мог от этого отделаться, - что авторы этих статей говорятне то, чтоони хотятсказать, и чтоих яростьвызывается именно этим. А затем,представьте себе, наступила третьястадия - страха. Нет, не страхаэтихстатей, поймите, а страха перед другими, совершенно не относящимисякним иликроманувещами. Так, например,я сталбояться темноты. Словом, наступила стадия психического заболевания. Стоило мне перед сном потушить лампу в маленькой комнате, как мне казалось, что через оконце, хотя оно и было закрыто, влезает какой-то спрут с очень длинными и холодными щупальцами. И спать мне пришлось с огнем.

Моявозлюбленнаяоченьизменилась(проспрутая ей,конечно,не говорил.Но она видела, чтосо мной творитсячто-то неладное), похудела и побледнела, перестала смеяться и все просила меня простить ее за то, что она советоваламне,чтобы я напечатал отрывок. Онаговорила, чтобы я,бросив все, уехална юг к Черному морю, истративна эту поездку все оставшиеся от ста тысяч деньги.

Она была очень настойчива, ая, чтобы не спорить (что-топодсказывало мне, что не придется уехать к Черномуморю), обещал ей это сделать на днях. Ноонасказала, что она сама возьметмне билет.Тогда явынул всесвои деньги, то есть около десяти тысяч рублей, и отдал ей.

- Зачем так много? - удивилась она.

Ясказал что-то вроде того, что боюсь воров и прошу ее поберечь деньги до моего отъезда. Она взяла их,уложилав сумочку, сталацеловатьменя и говорить, что ей легче было бы умереть, чем покидатьменя в таком состоянии одного, но что ее ждут, что она покоряется необходимости, что придет завтра. Она умоляла меня не бояться ничего.

Это было в сумерки, вполовине октября. И она ушла. Ялегна диван и заснул, не зажигая лампы. Проснулся я от ощущения, что спрут здесь. Шаряв темноте, я еле сумел зажечь лампу.Карманные часы показывали два часа ночи. Ялег заболевающим,а проснулся больным. Мне вдруг показалось, что осенняя тьмавыдавитстекла,вольется в комнатуиязахлебнусьв ней,какв чернилах. Я стал человеком, который уже не владеет собой.Я вскрикнул, иу меня явилась мысль бежать к кому-то, хотя бы кмоему застройщикунаверх. Я боролсяссобой как безумный. У меняхватилосилдобратьсядо печкии разжечь в ней дрова. Когда онизатрещали идверца застучала, мне как будто

стало немного легче. Якинулся впереднюю итам зажег свет, нашел бутылку белого вина,откупорил ее и сталпить прямо изгорлышка.Отэтого страх притупилсянесколько-настолько,покрайнеймере,чтоянепобежалк застройщику ивернулся к печке. Я открыл дверцу, так что жар начал обжигать мне лицо и руки, и шептал:

- Догадайся, что со мною случилась беда. Приди, приди, приди!

Нониктоне шел. Впечке ревел огонь,в окнахлестал дождь.Тогда случилось последнее. Я вынул из ящика стола тяжелые списки романа и черновые тетради и началих жечь.Это страшнотрудно делать, потому что исписанная бумага горит неохотно. Ломая ногти, я раздирал тетради,стоймя вкладывал их между поленьямии кочергой трепаллисты. Пепелпо временам одолевал меня, душилпламя, но яборолсяс ним,и роман,упорно сопротивляясь,все же погибал.Знакомыесловамелькалипередомной,желтизнанеудержимо поднималась снизу вверх по страницам, но слова все-таки проступали и на ней. Они пропадали лишьтогда, когда бумага чернела и я кочергой яростно добивалих.

В это время в окно кто-то стал царапаться тихо. Сердцемое прыгнуло, и я,погрузивпоследнюютетрадьвогонь,бросилсяотворять.Кирпичные ступеньки вели из подвала к двери на двор.Спотыкаясь, я подбежалкней и тихо спросил:

- Кто там?

- Это я.

Не помнякак, ясовладал с цепью иключом.Лишьтолько она шагнула внутрь, онаприпалакомне, вся мокрая, с мокрымищеками иразвившимися волосами, дрожащая. Я мог произнести только слово:

-Ты... ты?-иголос мойпрервался,имыпобежаливниз. Она освободилась в передней от пальто, и мы быстро вошли в первуюкомнату. Тихо вскрикнув, она голыми руками выбросилаиз печкина полпоследнее, что там оставалось, пачку, которая занялась снизу. Дым наполнил комнату сейчас же. Я ногамизатоптал огонь, а она повалилась на диван и заплакаланеудержимои судорожно.

Когда она утихла, я сказал:

- Я возненавидел этот роман, и я боюсь. Я болен. Мне страшно.

Она поднялась и заговорила:

- Боже,какты болен. За чтоэто, зачто? Ноя тебя спасу, я тебя спасу. Что же это такое?

Я видел ее вспухшиеот дыму иплача глаза,чувствовал,как холодные руки гладят мне лоб.

- Я тебя вылечу, вылечу, - бормотала она, впиваясь мне в плечи, - ты восстановишь его. Зачем, зачем я не оставила у себя один экземпляр!

Она оскалилась отярости, что-то еще говориланевнятно.Затем, сжав губы,онаприняласьсобиратьирасправлять обгоревшие листы.Этобыла какая-тоглава из середины романа, не помню какая.Онааккуратносложила обгоревшие листки, завернула их в бумагу, перевязала лентой. Все ее действия показывали,чтоонаполнарешимостиичтоонаовладеласобой.Она потребовала вина и, выпив, заговорила спокойнее.

- Вот какприходится платить за ложь, - говорила она, - и большея не хочу лгать. Я осталась бы утебя и сейчас, номне не хочется это делать такимобразом.Я нехочу, чтобы у него навсегда осталось в памяти, чтоя убежалаот него ночью.Он несделал мне никогда никакого зла. Его вызвали внезапно, у нихна заводе пожар. Но он вернетсяскоро. Яобъяснюсь сним завтраутром, скажу, что люблю другого, и навсегда вернусь ктебе.Ответь мне, ты, может быть, не хочешь этого?

- Бедная моя,бедная, - сказаляей, -я не допущу, чтобы ты это сделала. Со мноюбудет нехорошо, и я не хочу, чтобы тыпогибалавместе со мной.

- Только эта причина? - спросила она и приблизила свои глаза к моим.

- Только эта.

Она страшно оживилась, припала ко мне, обвивая мою шею, и сказала:

- Я погибаю вместе с тобою. Утром я буду у тебя.

Ивот,последнее, что я помнюв моей жизни,это - полоску света из моей передней, и в этой полосе света развившуюся прядь, ее берет и ее полные решимости глаза.Еще помню черный силуэт на порогенаружнойдвери и белый сверток.

- Я проводил бы тебя, но я уже не в силах идти один обратно, я боюсь.

- Не бойся.Потерпи несколькочасов. Завтра утром я буду у тебя.- Это и были ее последние слова в моей жизни.

-Тсс!-вдругсамсебяпрервалбольнойиподнялпалец,- беспокойная сегодня лунная ночь.

Он скрылся на балконе. Иван слышал, какпроехали колесики по коридору, кто-то всхлипнул или вскрикнул слабо.

Когда все затихло, гость вернулся и сообщил, что 120-я комната получила жильца. Привезли кого-то, который просит вернуть ему голову. Оба собеседника помолчалив тревоге, но,успокоившись,вернулиськ прерванному рассказу. Гостьраскрылбылорот, но ночка,точно,была беспокойная.Голосаеще слышалисьв коридоре, и гость начал говорить Ивану на ухо так тихо, что то, что он рассказал, стало известно одному поэтутолько, за исключением первой фразы:

- Через четверть часа после того, как она покинула меня, ко мне в окна постучали.

То, о чем рассказывал больной на ухо, по-видимому, очень волновало его. Судорогито идело проходили поего лицу. Вглазахего плавал и метался страх иярость. Рассказчик указывал рукою куда-то в сторонулуны,которая давно уже ушласбалкона.Лишьтогда, когда пересталидоноситься всякие звуки извне, гость отодвинулся от Ивана и заговорил погромче.

- Да,так вот, в половине января, ночью, в том же самомпальто, но с оборванными пуговицами, яжался от холода вмоем дворике. Сзади менябыли сугробы,скрывшиекустысирени,а впередименяивнизу-слабенько освещенные,закрытыешторамимоиоконца, яприпал к первомуизнихи прислушался - в комнатах моихиграл патефон. Это все,что я расслышал. Но разглядеть ничего не мог. Постояв немного, я вышел за калитку в переулок.В немиграламетель. Метнувшаясямнепод ногисобакаиспугаламеня, и я перебежал отнее на другую сторону. Холоди страх, ставший моим постоянным спутником,доводилименя до исступления. Идтимнебылонекуда,и проще всего, конечно,былобыброситься подтрамвай натой улице,вкоторую выходил мой переулок. Издалиявидел этинаполненные светом, обледеневшие ящикии слышалихомерзительный скрежет на морозе. Но, дорогой мой сосед, вся штука заключалась в том, что страх владел каждой клеточкой моего тела. И также точно, как собаки, ябоялся и трамвая. Да, хуже моей болезни в этом здании нет, уверяю вас.

- Новыже могли датьзнать ей, - сказалИван, сочувствуя бедному больному,- кроме того, ведьу нее жеваши деньги? Ведь она их, конечно, сохранила?

-Несомневайтесь в этом, конечно, сохранила.Новы, очевидно,не понимаете меня? Или,вернее, я утратилбывшуюуменя некогда способность описывать что-нибудь.Мне, впрочем,ее не очень жаль, таккакона мне не пригодится больше. Перед нею, - гость благоговейно посмотрел вотьму ночи, - легло быписьмо из сумасшедшего дома. Развеможно посылать письма, имея такойадрес?Душевнобольной?Вышутите,мойдруг!Нет,сделатьее несчастной? На это я не способен.

Иванне сумел возразить на это, но молчаливый Иван сочувствовал гостю, сострадалему.А тот кивалотмуки своихвоспоминаний головою вчерной шапочке и говорил так:

- Бедная женщина. Впрочем, у меня есть надежда, что она забыла меня!

- Но вы можете выздороветь... - робко сказал Иван.

-Янеизлечим,-спокойноответилгость,- когдаСтравинский говорит,что вернет меня кжизни, я ему не верю. Он гуманен и просто хочет утешить меня.Не отрицаю, впрочем, что мне теперь гораздо лучше. Да, так на чем, бишь,яостановился?Мороз,эти летящиетрамваи. Я знал,чтоэта клиникауже открылась, и через весь городпешком пошел в нее. Безумие!За городом я, наверно, замерз бы, но меня спасла случайность.Что-то сломалось в грузовике, я подошел к шоферу,это было километрах в четырех за заставой, и,к моему удивлению, онсжалился надо мной.Машина шла сюда. Ион повез меня. Я отделался тем, что отморозил пальцы налевой ноге. Но это вылечили. И вот четвертый месяц я здесь. И, знаете ли, нахожу, что здесь очень и очень неплохо. Не надозадаватьсябольшими планами, дорогой сосед, право! Я вот, например,хотел объехатьвесь земной шар.Ну, что же, оказывается, это не суждено.Я вижу только незначительный кусок этого шара. Думаю, чтоэтоне самое лучшее, что естьна нем, но, повторяю, это не такужхудо. Вот лето идет к нам, на балконе завьется плющ, как обещает Прасковья Федоровна. Ключи расширили мои возможности. Поночам будет луна. Ах, она ушла! Свежеет. Ночь валится за полночь. Мне пора.

- Скажите мне, а что былодальше с Иешуа и Пилатом, - попросил Иван, - умоляю, я хочу знать.

- Ах нет, нет, - болезненно дернувшись, ответил гость, - я вспомнить не могубез дрожимой роман. Аваш знакомый с Патриарших прудов сделал бы это лучше меня. Спасибо за беседу. До свидания.

И раньшечем Иван опомнился, закрылась решетка с тихим звоном, и гость скрылся.

[ М.А.Булгаков ]|[ Мастер и Маргарита - Оглавление ]|[ Библиотека « Вехи » ]

Добрый день мои милые читатели!

Показали по РТР фильм В.Бортко "Мастер и Маргарита" по одноименной книге Михаила Булгакова. Я снова взял и перечитал это потрясающее произведение, порылся я также в Интернете...
Понятно, что роман Михаил Булгаков не закончил, даже более, сейчас параллельно существуют несколько его вариантов...

Существует мнение, что "Мастер и Маргарита" легонькая книга о любви ...

Но это ошибка...

У Михаила Булгакова есть счеты с любовью... Люди читают книгу, но не видят явного отрицательного отношения автора к любви... Хотя Булгаков это отношение и не сильно скрывает.

Я сначала сделаю несколько цитат с моими выделениями из книги, а потом постараюсь разрушить эту невообразимую легкость книги о "любви"...

М. Булгаков "Мастер и Маргарита"

Отрывок из главы 13 Явление героя

Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась.

Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!

Повинуясь этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души. Я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдет, и я никогда ее более не увижу...

И, вообразите, внезапно заговорила она:

Нравятся ли вам мои цветы?

Я отчетливо помню, как прозвучал ее голос, низкий довольно-таки, но со срывами, и, как это ни глупо, показалось, что эхо ударило в переулке и отразилось от желтой грязной стены. Я быстро перешел на ее сторону и, подходя к ней, ответил:

Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я
всю жизнь любил именно эту женщину!

Вот так штука, а? Вы, конечно, скажете, сумасшедший?

И гость продолжал:

Да, она поглядела на меня удивленно, а затем, поглядев, спросила так: -- Вы вообще не любите цветов? В голосе ее была, как мне показалось, враждебность. Я шел с нею рядом, стараясь идти в ногу, и, к удивлению моему, совершенно не чувствовал себя стесненным.

Нет, я люблю цветы, только не такие, -- сказал я.

А какие?

Я розы люблю.

Тут я пожалел о том, что это сказал, потому что она виновато улыбнулась и бросила свои цветы в канаву. Растерявшись немного, я все-таки поднял их и подал ей, но она, усмехнувшись, оттолкнула цветы, и я понес их в руках. Так шли молча некоторое время, пока она не вынула у меня из рук цветы, не бросила их на мостовую, затем продела свою руку в черной перчатке с раструбом в мою, и мы пошли рядом.

-- Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!

Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком , и я там тогда... с этой, как ее...

-- С кем? -- спросил Бездомный.

-- С этой... ну... этой, ну... -- ответил гость и защелкал пальцами.

-- Вы были женаты?

-- Ну да, вот же я и щелкаю... на этой... Вареньке, Манечке... нет, Вареньке... еще платье полосатое... музей... впрочем, я не помню.

Так вот она говорила, что с желтыми цветами в руках она вышла в тот день, чтобы я наконец ее нашел, и что если бы этого не произошло, она отравилась бы, потому что жизнь ее пуста.

Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же день уже, через час , когда мы оказались, не замечая города, у кремлевской стены на набережной. Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет.

На другой день мы сговорились встретиться там же, на Москве-реке, и встретились. Майское солнце светило нам. И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой. Она приходила ко мне каждый день, а ждать ее я начинал с утра. Ожидание это выражалось в том, что я переставлял на столе предметы. За десять минут я садился к оконцу и начинал прислушиваться, не стукнет ли ветхая калитка. И как курьезно: до встречи моей с нею в наш дворик мало кто приходил, просто сказать, никто не приходил, а теперь мне казалось, что весь город устремился в него. Стукнет калитка, стукнет сердце, и, вообразите, на уровне моего лица за оконцем обязательно чьи-нибудь грязные сапоги. Точильщик. Ну, кому нужен точильщик в нашем доме? Что точить?

Какие ножи?

Она входила в калитку один раз, а биений сердца до этого я испытывал не менее десяти. Я не лгу. А потом, когда приходил ее час и стрелка показывала полдень, оно даже и не переставало стучать до тех пор, пока без стука, почти совсем бесшумно, не равнялись с окном туфли с черными замшевыми накладками-бантами, стянутыми стальными пряжками. Иногда она шалила и, задержавшись у второго оконца, постукивала носком в стекло. Я в ту же секунду оказывался у этого окна, но исчезала туфля, черный шелк, заслоняющий свет, исчезал, -- я шел ей открывать. Никто не знал о нашей связи, за это я вам ручаюсь, хотя так никогда и не бывает.

Не знал ее муж, не знали знакомые. В стареньком особнячке, где мне принадлежал этот подвал, знали, конечно, видели, что приходит ко мне какая-то женщина, но имени ее не знали...

Конец главы 18 Неудачливые визитеры

Положив трубку на рычажок, опять-таки профессор повернулся к столу и тут же испустил вопль. За столом этим сидела в
косынке сестры милосердия женщина с сумочкой с надписью на ней: "Пиявки". Вопил профессор, вглядевшись в ее рот. Он был мужской, кривой, до ушей, с одним клыком. Глаза у сестры были мертвые.

Денежки я приберу, -- мужским басом сказала сестра, -нечего им тут валяться.

Сгребла птичьей лапой этикетки и стала таять в воздухе. Прошло два часа. Профессор Кузьмин сидел в
спальне на кровати, причем пиявки висели у него на висках, за ушами и на шее. В ногах у Кузьмина на шелковом стеганом одеяле сидел седоусый профессор Буре, соболезнующе глядел на Кузьмина и утешал его, что все это
вздор. В окне уже была ночь. Что дальше происходило диковинного в Москве в эту ночь, мы не знаем и доискиваться, конечно, не станем, тем более, что настает пора переходить нам ко второй части этого правдивого повествования . За мной, читатель!

Глава 19 Маргарита

За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви ? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!

. . .

Что же нужно было этой женщине?! Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонечек , что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме , украсившей себя тогда весною мимозами? Не
знаю . Мне неизвестно . Очевидно, она говорила правду , ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги.

Она любила его, она говорила правду. Даже у меня, правдивого повествователя , но постороннего человека, сжимается сердце при мысли о том, что испытала Маргарита, когда пришла на другой день в домик мастера, по счастью , не успев переговорить с мужем,который не вернулся в назначенный срок, и узнала, что мастера уже нет.

Она сделала все , чтобы разузнать что-нибудь о нем, и, конечно , не разузнала ровно ничего. Тогда она вернулась
в особняк и зажила на прежнем месте.

Все эти слова были, конечно, нелепы, потому что, в самом деле: что изменилось бы, если бы она в ту ночь осталась у мастера? Разве она спасла бы его?

Смешно! -- воскликнули бы мы, но мы этого не сделаем перед доведенной до отчаяния женщиной.

. . .

Люди проходили мимо Маргариты Николаевны. Какой-то мужчина покосился на хорошо одетую женщину, привлеченный ее красотою и одиночеством. Он кашлянул и присел на кончик той же скамьи, на которой сидела Маргарита Николаевна. Набравшись духу, он заговорил:

Определенно хорошая погода сегодня...

Но Маргарита так мрачно поглядела на него, что он поднялся и ушел. "Вот и пример, -- мысленно говорила Маргарита тому, кто владел ею , -- почему, собственно, я прогнала этого мужчину? Мне скучно, а в этом ловеласе нет ничего дурного , разве только что глупое слово "определенно"?
Почему я сижу, как сова, под стеной одна?
Почему я выключена из жизни?"

Глава 32. Прощение и вечный приют
А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я. Так говорила Маргарита, идя с мастером по
направлению к вечному их дому, и мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал оставленный позади ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать .

Сделаем маленький последовательный анализ цитат:

Вот яркий пример характеристики любви - Булгаков ведь был 3 раза женат, он 3 раза был проткнут финским ножом...

Сравнить любовь с ударом ножа - как это точно!

Обратите внимание на переход главы 18 в главу 19 - в главе 18 в правдивом повествовании ведется речь о нечисти и чертовщине и она продолжается дальше!

" За мной, читатель! "

Связующая фраза здесь используется автором явно с умыслом! С явным намеком на то, что "правдивое " повествование продолжается и описание "нечисти" и " настоящей, верной, вечной любви" стоит на одном и том же уровне правды!

А почему Маргарита не осталась в ту ночь? Ей легче не остаться на ночь или стать ведьмой? И даже больше! Она была уже ведьмой, косящей на один глаз...

Все ли сделала Маргарита, что бы найти мастера и почему она вернулась в особняк и зажила ? Зажила спокойной жизнью и прервала ее только когда ее позвала нечисть...

Нет она уже была готова пойти с любым " не дурным " без глупого слова "определенно"!
Вот и вся " настоящая, верная, вечная любовь"...

В добавок Маргаритой уже ВЛАДЕЛИ !!! Уж не дьявол уже ей владел ДО встречи с Воландом?

Удар финским ножом и наступит настоящая, верная, вечная любовь!

А прогнать меня ты уже не сумеешь... И память твою я потушу...

Пожалуй остановим наш печальный анализ, что бы еще раз перечитать бесподобное произведение Михаила Булгакова...

Написано мною в 2006 году...

– А какие?

– Я розы люблю.

Так шли молча некоторое время, пока она не вынула у меня из рук цветы, не бросила их на мостовую, затем продела свою руку в черной перчатке с раструбом в мою, и мы пошли рядом.

– Дальше? – переспросил гость, – что же, дальше вы могли бы и сами угадать. – Он вдруг вытер неожиданную слезу правым рукавом и продолжал: – Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!

Так поражает молния, так поражает финский нож!

Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком, и я там тогда... с этой, как ее...

– С кем? – спросил Бездомный.

– С этой... ну... этой, ну... – ответил гость и защелкал пальцами.

– Вы были женаты?

– Ну да, вот же я и щелкаю... на этой... Вареньке, Манечке... нет, Вареньке... еще платье полосатое... музей... впрочем, я не помню.

Так вот она говорила, что с желтыми цветами в руках она вышла в тот день, чтобы я наконец ее нашел, и что если бы этого не произошло, она отравилась бы, потому что жизнь ее пуста.

Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же день уже, через час, когда мы оказались, не замечая города, у кремлевской стены на набережной.

Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет. На другой день мы сговорились встретиться там же, на Москве-реке, и встретились. Майское солнце светило нам. И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой.

Она приходила ко мне каждый день, а ждать ее я начинал с утра. Ожидание это выражалось в том, что я переставлял на столе предметы. За десять минут я садился к оконцу и начинал прислушиваться, не стукнет ли ветхая калитка. И как курьезно: до встречи моей с нею в наш дворик мало кто приходил, просто сказать, никто не приходил, а теперь мне казалось, что весь город устремился в него. Стукнет калитка, стукнет сердце, и, вообразите, на уровне моего лица за оконцем обязательно чьи-нибудь грязные сапоги. Точильщик. Ну, кому нужен точильщик в нашем доме? Что точить? Какие ножи?

Иногда она шалила и, задержавшись у второго оконца, постукивала носком в стекло. Я в ту же секунду оказывался у этого окна, но исчезала туфля, черный шелк, заслоняющий свет, исчезал, – я шел ей открывать.

Никто не знал о нашей связи, за это я вам ручаюсь, хотя так никогда и не бывает. Не знал ее муж, не знали знакомые. В стареньком особнячке, где мне принадлежал этот подвал, знали, конечно, видели, что приходит ко мне какая-то женщина, но имени ее не знали.

– А кто она такая? – спросил Иван, в высшей степени заинтересованный любовной историей.

Гость сделал жест, означавший, что он никогда и никому этого не скажет, и продолжал свой рассказ.

Ивану стало известным, что мастер и незнакомка полюбили друг друга так крепко, что стали совершенно неразлучны. Иван представлял себе ясно уже и две комнаты в подвале особнячка, в которых были всегда сумерки из-за сирени и забора. Красную потертую мебель, бюро, на нем часы, звеневшие каждые полчаса, и книги, книги от крашеного пола до закопченного потолка, и печку.

Иван узнал, что гость его и тайная жена уже в первые дни своей связи пришли к заключению, что столкнула их на углу Тверской и переулка сама судьба и что созданы они друг для друга навек.

Иван узнал из рассказа гостя, как проводили день возлюбленные. Она приходила, и первым долгом надевала фартук, и в узкой передней, где находилась та самая раковина, которой гордился почему-то бедный больной, на деревянном столе зажигала керосинку, и готовила завтрак, и накрывала его в первой комнате на овальном столе. Когда шли майские грозы и мимо подслеповатых окон шумно катилась в подворотню вода, угрожая залить последний приют, влюбленные растапливали печку и пекли в ней картофель. От картофеля валил пар, черная картофельная шелуха пачкала пальцы. В подвальчике слышался смех, деревья в саду сбрасывали с себя после дождя обломанные веточки, белые кисти. Когда кончились грозы и пришло душное лето, в вазе появились долгожданные и обоими любимые розы.

Тот, кто называл себя мастером, работал, а она, запустив в волосы тонкие с остро отточенными ногтями пальцы, перечитывала написанное, а перечитав, шила вот эту самую шапочку. Иногда она сидела на корточках у нижних полок или стояла на стуле у верхних и тряпкой вытирала сотни пыльных корешков. Она сулила славу, она подгоняла его и вот тут-то стала называть мастером. Она дожидалась этих обещанных уже последних слов о пятом прокураторе Иудеи, нараспев и громко повторяла отдельные фразы, которые ей нравились, и говорила, что в этом романе ее жизнь.

Он был дописан в августе месяце, был отдан какой-то безвестной машинистке, и та перепечатала его в пяти экземплярах. И, наконец, настал час, когда пришлось покинуть тайный приют и выйти в жизнь.

– И я вышел в жизнь, держа его в руках, и тогда моя жизнь кончилась, – прошептал мастер и поник головой, и долго качалась печальная черная шапочка с желтой буквой «М». Он повел дальше свой рассказ, но тот стал несколько бессвязен. Можно было понять только одно, что тогда с гостем Ивана случилась какая-то катастрофа.

Отрывок из главы 13: Явление героя

«… Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!

Повинуясь этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души. Я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдет, и я никогда ее более не увижу…

И, вообразите, внезапно заговорила она:

Нравятся ли вам мои цветы?

Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину! Вот так штука, а? Вы, конечно, скажете, сумасшедший?

И гость продолжал:

Да, она поглядела на меня удивленно, а затем, поглядев, спросила так:

Нет, я люблю цветы, только не такие, - сказал я.

А какие?

Я розы люблю.

Так шли молча некоторое время, пока она не вынула у меня из рук цветы, не бросила их на мостовую, затем продела свою руку в черной перчатке с раструбом в мою, и мы пошли рядом.

угадать. - Он вдруг вытер неожиданную слезу правым рукавом и продолжал: - Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!

Так поражает молния, так поражает финский нож!

Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком, и я там тогда… с этой, как ее…

С кем? - спросил Бездомный.

С этой… ну… этой, ну… - ответил гость и защелкал пальцами.

бОФЙмАВПЧШ 022

дПВТЩК ДЕОШ НПЙ НЙМЩЕ ЮЙФБФЕМЙ!

рПЛБЪБМЙ РП тфт ЖЙМШН ч.вПТФЛП "нБУФЕТ Й нБТЗБТЙФБ" РП ПДОПЙНЕООПК ЛОЙЗЕ нЙИБЙМБ вХМЗБЛПЧБ. с УОПЧБ ЧЪСМ Й РЕТЕЮЙФБМ ЬФП РПФТСУБАЭЕЕ РТПЙЪЧЕДЕОЙЕ, РПТЩМУС С ФБЛЦЕ Ч йОФЕТОЕФЕ... рПОСФОП, ЮФП ТПНБО нЙИБЙМ вХМЗБЛПЧ ОЕ ЪБЛПОЮЙМ, ДБЦЕ ВПМЕЕ, УЕКЮБУ РБТБММЕМШОП УХЭЕУФЧХАФ ОЕУЛПМШЛП ЕЗП ЧБТЙБОФПЧ...

уХЭЕУФЧХЕФ НОЕОЙЕ, ЮФП "нБУФЕТ Й нБТЗБТЙФБ" МЕЗПОШЛБС ЛОЙЗБ П МАВЧЙ...

оП ЬФП ПЫЙВЛБ...

х нЙИБЙМБ вХМЗБЛПЧБ ЕУФШ УЮЕФЩ У МАВПЧША... мАДЙ ЮЙФБАФ ЛОЙЗХ, ОП ОЕ ЧЙДСФ СЧОПЗП ПФТЙГБФЕМШОПЗП ПФОПЫЕОЙС БЧФПТБ Л МАВЧЙ... иПФС вХМЗБЛПЧ ЬФП ПФОПЫЕОЙЕ Й ОЕ УЙМШОП УЛТЩЧБЕФ.

с УОБЮБМБ УДЕМБА ОЕУЛПМШЛП ГЙФБФ У НПЙНЙ ЧЩДЕМЕОЙСНЙ ЙЪ ЛОЙЗЙ, Б РПФПН РПУФБТБАУШ ТБЪТХЫЙФШ ЬФХ ОЕЧППВТБЪЙНХА МЕЗЛПУФШ ЛОЙЗЙ П "МАВЧЙ"...

н. вХМЗБЛПЧ "нБУФЕТ Й нБТЗБТЙФБ"

пФТЩЧПЛ ЙЪ ЗМБЧЩ 13 сЧМЕОЙЕ ЗЕТПС

ПОБ ОЕУМБ Ч ТХЛБИ ПФЧТБФЙФЕМШОЩЕ, ФТЕЧПЦОЩЕ ЦЕМФЩЕ ГЧЕФЩ. юЕТФ ЙИ ЪОБЕФ, ЛБЛ ЙИ ЪПЧХФ, ОП ПОЙ РЕТЧЩЕ РПЮЕНХ-ФП РПСЧМСАФУС Ч нПУЛЧЕ. й ЬФЙ ГЧЕФЩ ПЮЕОШ ПФЮЕФМЙЧП ЧЩДЕМСМЙУШ ОБ ЮЕТОПН ЕЕ ЧЕУЕООЕН РБМШФП. пОБ ОЕУМБ ЦЕМФЩЕ ГЧЕФЩ! оЕИПТПЫЙК ГЧЕФ. пОБ РПЧЕТОХМБ У фЧЕТУЛПК Ч РЕТЕХМПЛ Й ФХФ ПВЕТОХМБУШ.

оХ, фЧЕТУЛХА ЧЩ ЪОБЕФЕ? рП фЧЕТУЛПК ЫМЙ ФЩУСЮЙ МАДЕК, ОП С ЧБН ТХЮБАУШ, ЮФП ХЧЙДЕМБ ПОБ НЕОС ПДОПЗП Й РПЗМСДЕМБ ОЕ ФП ЮФП ФТЕЧПЦОП, Б ДБЦЕ ЛБЛ ВХДФП ВПМЕЪОЕООП. й НЕОС РПТБЪЙМБ ОЕ УФПМШЛП ЕЕ ЛТБУПФБ, УЛПМШЛП ОЕПВЩЛОПЧЕООПЕ, ОЙЛЕН ОЕ ЧЙДБООПЕ ПДЙОПЮЕУФЧП Ч ЗМБЪБИ!

рПЧЙОХСУШ ЬФПНХ ЦЕМФПНХ ЪОБЛХ, С ФПЦЕ УЧЕТОХМ Ч РЕТЕХМПЛ Й РПЫЕМ РП ЕЕ УМЕДБН. нЩ ЫМЙ РП ЛТЙЧПНХ, УЛХЮОПНХ РЕТЕХМЛХ ВЕЪНПМЧОП, С РП ПДОПК УФПТПОЕ, Б ПОБ РП ДТХЗПК. й ОЕ ВЩМП, ЧППВТБЪЙФЕ, Ч РЕТЕХМЛЕ ОЙ ДХЫЙ. с НХЮЙМУС, РПФПНХ ЮФП НОЕ РПЛБЪБМПУШ, ЮФП У ОЕА ОЕПВИПДЙНП ЗПЧПТЙФШ, Й ФТЕЧПЦЙМУС, ЮФП С ОЕ ЧЩНПМЧМА ОЙ ПДОПЗП УМПЧБ, Б ПОБ ХКДЕФ, Й С ОЙЛПЗДБ ЕЕ ВПМЕЕ ОЕ ХЧЙЦХ...

й, ЧППВТБЪЙФЕ, ЧОЕЪБРОП ЪБЗПЧПТЙМБ ПОБ:

ОТБЧСФУС МЙ ЧБН НПЙ ГЧЕФЩ?

с ПФЮЕФМЙЧП РПНОА, ЛБЛ РТПЪЧХЮБМ ЕЕ ЗПМПУ, ОЙЪЛЙК ДПЧПМШОП-ФБЛЙ, ОП УП УТЩЧБНЙ, Й, ЛБЛ ЬФП ОЙ ЗМХРП, РПЛБЪБМПУШ, ЮФП ЬИП ХДБТЙМП Ч РЕТЕХМЛЕ Й ПФТБЪЙМПУШ ПФ ЦЕМФПК ЗТСЪОПК УФЕОЩ. с ВЩУФТП РЕТЕЫЕМ ОБ ЕЕ УФПТПОХ Й, РПДИПДС Л ОЕК, ПФЧЕФЙМ:

пОБ РПЗМСДЕМБ ОБ НЕОС ХДЙЧМЕООП, Б С ЧДТХЗ, Й УПЧЕТЫЕООП ОЕПЦЙДБООП, РПОСМ, ЮФП С ЧУА ЦЙЪОШ МАВЙМ ЙНЕООП ЬФХ ЦЕОЭЙОХ!

чПФ ФБЛ ЫФХЛБ, Б? чЩ, ЛПОЕЮОП, УЛБЦЕФЕ, УХНБУЫЕДЫЙК?

ОЙЮЕЗП С ОЕ ЗПЧПТА, -- ЧПУЛМЙЛОХМ йЧБО Й ДПВБЧЙМ: -- хНПМСА, ДБМШЫЕ!

й ЗПУФШ РТПДПМЦБМ:

ДБ, ПОБ РПЗМСДЕМБ ОБ НЕОС ХДЙЧМЕООП, Б ЪБФЕН, РПЗМСДЕЧ, УРТПУЙМБ ФБЛ: -- чЩ ЧППВЭЕ ОЕ МАВЙФЕ ГЧЕФПЧ? ч ЗПМПУЕ ЕЕ ВЩМБ, ЛБЛ НОЕ РПЛБЪБМПУШ, ЧТБЦДЕВОПУФШ. с ЫЕМ У ОЕА ТСДПН, УФБТБСУШ ЙДФЙ Ч ОПЗХ, Й, Л ХДЙЧМЕОЙА НПЕНХ, УПЧЕТЫЕООП ОЕ ЮХЧУФЧПЧБМ УЕВС УФЕУОЕООЩН.

ОЕФ, С МАВМА ГЧЕФЩ, ФПМШЛП ОЕ ФБЛЙЕ, -- УЛБЪБМ С.

Б ЛБЛЙЕ?

С ТПЪЩ МАВМА.

фХФ С РПЦБМЕМ П ФПН, ЮФП ЬФП УЛБЪБМ, РПФПНХ ЮФП ПОБ ЧЙОПЧБФП ХМЩВОХМБУШ Й ВТПУЙМБ УЧПЙ ГЧЕФЩ Ч ЛБОБЧХ. тБУФЕТСЧЫЙУШ ОЕНОПЗП, С ЧУЕ-ФБЛЙ РПДОСМ ЙИ Й РПДБМ ЕК, ОП ПОБ, ХУНЕИОХЧЫЙУШ, ПФФПМЛОХМБ ГЧЕФЩ, Й С РПОЕУ ЙИ Ч ТХЛБИ. фБЛ ЫМЙ НПМЮБ ОЕЛПФПТПЕ ЧТЕНС, РПЛБ ПОБ ОЕ ЧЩОХМБ Х НЕОС ЙЪ ТХЛ ГЧЕФЩ, ОЕ ВТПУЙМБ ЙИ ОБ НПУФПЧХА, ЪБФЕН РТПДЕМБ УЧПА ТХЛХ Ч ЮЕТОПК РЕТЮБФЛЕ У ТБУФТХВПН Ч НПА, Й НЩ РПЫМЙ ТСДПН.

ДБМШЫЕ, -- УЛБЪБМ йЧБО, -- Й ОЕ РТПРХУЛБКФЕ, РПЦБМХКУФБ, ОЙЮЕЗП.

ДБМШЫЕ? -- РЕТЕУРТПУЙМ ЗПУФШ, -- ЮФП ЦЕ, ДБМШЫЕ ЧЩ НПЗМЙ ВЩ Й УБНЙ ХЗБДБФШ. -- пО ЧДТХЗ ЧЩФЕТ ОЕПЦЙДБООХА УМЕЪХ РТБЧЩН ТХЛБЧПН Й РТПДПМЦБМ:

-- мАВПЧШ ЧЩУЛПЮЙМБ РЕТЕД ОБНЙ, ЛБЛ ЙЪ-РПД ЪЕНМЙ ЧЩУЛБЛЙЧБЕФ ХВЙКГБ Ч РЕТЕХМЛЕ, Й РПТБЪЙМБ ОБУ УТБЪХ ПВПЙИ! фБЛ РПТБЦБЕФ НПМОЙС, ФБЛ РПТБЦБЕФ ЖЙОУЛЙК ОПЦ!

пОБ-ФП, ЧРТПЮЕН, ХФЧЕТЦДБМБ ЧРПУМЕДУФЧЙЙ, ЮФП ЬФП ОЕ ФБЛ, ЮФП МАВЙМЙ НЩ, ЛПОЕЮОП, ДТХЗ ДТХЗБ ДБЧОЩН-ДБЧОП, ОЕ ЪОБС ДТХЗ ДТХЗБ, ОЙЛПЗДБ ОЕ ЧЙДС, Й ЮФП ПОБ ЦЙМБ У ДТХЗЙН ЮЕМПЧЕЛПН , Й С ФБН ФПЗДБ... У ЬФПК, ЛБЛ ЕЕ...

-- у ЛЕН? -- УРТПУЙМ вЕЪДПНОЩК.

-- у ЬФПК... ОХ... ЬФПК, ОХ... -- ПФЧЕФЙМ ЗПУФШ Й ЪБЭЕМЛБМ РБМШГБНЙ.

-- чЩ ВЩМЙ ЦЕОБФЩ?

-- оХ ДБ, ЧПФ ЦЕ С Й ЭЕМЛБА... ОБ ЬФПК... чБТЕОШЛЕ, нБОЕЮЛЕ... ОЕФ, чБТЕОШЛЕ... ЕЭЕ РМБФШЕ РПМПУБФПЕ... НХЪЕК... ЧРТПЮЕН, С ОЕ РПНОА.

фБЛ ЧПФ ПОБ ЗПЧПТЙМБ, ЮФП У ЦЕМФЩНЙ ГЧЕФБНЙ Ч ТХЛБИ ПОБ ЧЩЫМБ Ч ФПФ ДЕОШ, ЮФПВЩ С ОБЛПОЕГ ЕЕ ОБЫЕМ, Й ЮФП ЕУМЙ ВЩ ЬФПЗП ОЕ РТПЙЪПЫМП, ПОБ ПФТБЧЙМБУШ ВЩ, РПФПНХ ЮФП ЦЙЪОШ ЕЕ РХУФБ.

дБ, МАВПЧШ РПТБЪЙМБ ОБУ НЗОПЧЕООП. с ЬФП ЪОБМ Ч ФПФ ЦЕ ДЕОШ ХЦЕ, ЮЕТЕЪ ЮБУ , ЛПЗДБ НЩ ПЛБЪБМЙУШ, ОЕ ЪБНЕЮБС ЗПТПДБ, Х ЛТЕНМЕЧУЛПК УФЕОЩ ОБ ОБВЕТЕЦОПК. нЩ ТБЪЗПЧБТЙЧБМЙ ФБЛ, ЛБЛ ВХДФП ТБУУФБМЙУШ ЧЮЕТБ, ЛБЛ ВХДФП ЪОБМЙ ДТХЗ ДТХЗБ НОПЗП МЕФ.

оБ ДТХЗПК ДЕОШ НЩ УЗПЧПТЙМЙУШ ЧУФТЕФЙФШУС ФБН ЦЕ, ОБ нПУЛЧЕ-ТЕЛЕ, Й ЧУФТЕФЙМЙУШ. нБКУЛПЕ УПМОГЕ УЧЕФЙМП ОБН. й УЛПТП, УЛПТП УФБМБ ЬФБ ЦЕОЭЙОБ НПЕА ФБКОПА ЦЕОПК. пОБ РТЙИПДЙМБ ЛП НОЕ ЛБЦДЩК ДЕОШ, Б ЦДБФШ ЕЕ С ОБЮЙОБМ У ХФТБ. пЦЙДБОЙЕ ЬФП ЧЩТБЦБМПУШ Ч ФПН, ЮФП С РЕТЕУФБЧМСМ ОБ УФПМЕ РТЕДНЕФЩ. ъБ ДЕУСФШ НЙОХФ С УБДЙМУС Л ПЛПОГХ Й ОБЮЙОБМ РТЙУМХЫЙЧБФШУС, ОЕ УФХЛОЕФ МЙ ЧЕФИБС ЛБМЙФЛБ. й ЛБЛ ЛХТШЕЪОП: ДП ЧУФТЕЮЙ НПЕК У ОЕА Ч ОБЫ ДЧПТЙЛ НБМП ЛФП РТЙИПДЙМ, РТПУФП УЛБЪБФШ, ОЙЛФП ОЕ РТЙИПДЙМ, Б ФЕРЕТШ НОЕ ЛБЪБМПУШ, ЮФП ЧЕУШ ЗПТПД ХУФТЕНЙМУС Ч ОЕЗП. уФХЛОЕФ ЛБМЙФЛБ, УФХЛОЕФ УЕТДГЕ, Й, ЧППВТБЪЙФЕ, ОБ ХТПЧОЕ НПЕЗП МЙГБ ЪБ ПЛПОГЕН ПВСЪБФЕМШОП ЮШЙ-ОЙВХДШ ЗТСЪОЩЕ УБРПЗЙ. фПЮЙМШЭЙЛ. оХ, ЛПНХ ОХЦЕО ФПЮЙМШЭЙЛ Ч ОБЫЕН ДПНЕ? юФП ФПЮЙФШ? лБЛЙЕ ОПЦЙ?

пОБ ЧИПДЙМБ Ч ЛБМЙФЛХ ПДЙО ТБЪ, Б ВЙЕОЙК УЕТДГБ ДП ЬФПЗП С ЙУРЩФЩЧБМ ОЕ НЕОЕЕ ДЕУСФЙ. с ОЕ МЗХ. б РПФПН, ЛПЗДБ РТЙИПДЙМ ЕЕ ЮБУ Й УФТЕМЛБ РПЛБЪЩЧБМБ РПМДЕОШ, ПОП ДБЦЕ Й ОЕ РЕТЕУФБЧБМП УФХЮБФШ ДП ФЕИ РПТ, РПЛБ ВЕЪ УФХЛБ, РПЮФЙ УПЧУЕН ВЕУЫХНОП, ОЕ ТБЧОСМЙУШ У ПЛОПН ФХЖМЙ У ЮЕТОЩНЙ ЪБНЫЕЧЩНЙ ОБЛМБДЛБНЙ-ВБОФБНЙ, УФСОХФЩНЙ УФБМШОЩНЙ РТСЦЛБНЙ. йОПЗДБ ПОБ ЫБМЙМБ Й, ЪБДЕТЦБЧЫЙУШ Х ЧФПТПЗП ПЛПОГБ, РПУФХЛЙЧБМБ ОПУЛПН Ч УФЕЛМП. с Ч ФХ ЦЕ УЕЛХОДХ ПЛБЪЩЧБМУС Х ЬФПЗП ПЛОБ, ОП ЙУЮЕЪБМБ ФХЖМС, ЮЕТОЩК ЫЕМЛ, ЪБУМПОСАЭЙК УЧЕФ, ЙУЮЕЪБМ, -- С ЫЕМ ЕК ПФЛТЩЧБФШ. оЙЛФП ОЕ ЪОБМ П ОБЫЕК УЧСЪЙ, ЪБ ЬФП С ЧБН ТХЮБАУШ, ИПФС ФБЛ ОЙЛПЗДБ Й ОЕ ВЩЧБЕФ.

оЕ ЪОБМ ЕЕ НХЦ, ОЕ ЪОБМЙ ЪОБЛПНЩЕ. ч УФБТЕОШЛПН ПУПВОСЮЛЕ, ЗДЕ НОЕ РТЙОБДМЕЦБМ ЬФПФ РПДЧБМ, ЪОБМЙ, ЛПОЕЮОП, ЧЙДЕМЙ, ЮФП РТЙИПДЙФ ЛП НОЕ ЛБЛБС-ФП ЦЕОЭЙОБ, ОП ЙНЕОЙ ЕЕ ОЕ ЪОБМЙ...

ЛПОЕГ ЗМБЧЩ 18 оЕХДБЮМЙЧЩЕ ЧЙЪЙФЕТЩ

рПМПЦЙЧ ФТХВЛХ ОБ ТЩЮБЦПЛ, ПРСФШ-ФБЛЙ РТПЖЕУУПТ РПЧЕТОХМУС Л УФПМХ Й ФХФ ЦЕ ЙУРХУФЙМ ЧПРМШ. ъБ УФПМПН ЬФЙН УЙДЕМБ Ч ЛПУЩОЛЕ УЕУФТЩ НЙМПУЕТДЙС ЦЕОЭЙОБ У УХНПЮЛПК У ОБДРЙУША ОБ ОЕК: "рЙСЧЛЙ". чПРЙМ РТПЖЕУУПТ, ЧЗМСДЕЧЫЙУШ Ч ЕЕ ТПФ. пО ВЩМ НХЦУЛПК, ЛТЙЧПК, ДП ХЫЕК, У ПДОЙН ЛМЩЛПН. зМБЪБ Х УЕУФТЩ ВЩМЙ НЕТФЧЩЕ.

ДЕОЕЦЛЙ С РТЙВЕТХ, -- НХЦУЛЙН ВБУПН УЛБЪБМБ УЕУФТБ, -- ОЕЮЕЗП ЙН ФХФ ЧБМСФШУС.

УЗТЕВМБ РФЙЮШЕК МБРПК ЬФЙЛЕФЛЙ Й УФБМБ ФБСФШ Ч ЧПЪДХИЕ. рТПЫМП ДЧБ ЮБУБ. рТПЖЕУУПТ лХЪШНЙО УЙДЕМ Ч УРБМШОЕ ОБ ЛТПЧБФЙ, РТЙЮЕН РЙСЧЛЙ ЧЙУЕМЙ Х ОЕЗП ОБ ЧЙУЛБИ, ЪБ ХЫБНЙ Й ОБ ЫЕЕ. ч ОПЗБИ Х лХЪШНЙОБ ОБ ЫЕМЛПЧПН УФЕЗБОПН ПДЕСМЕ УЙДЕМ УЕДПХУЩК РТПЖЕУУПТ вХТЕ, УПВПМЕЪОХАЭЕ ЗМСДЕМ ОБ лХЪШНЙОБ Й ХФЕЫБМ ЕЗП, ЮФП ЧУЕ ЬФП ЧЪДПТ. ч ПЛОЕ ХЦЕ ВЩМБ ОПЮШ. юФП ДБМШЫЕ РТПЙУИПДЙМП ДЙЛПЧЙООПЗП Ч нПУЛЧЕ Ч ЬФХ ОПЮШ, НЩ ОЕ ЪОБЕН Й ДПЙУЛЙЧБФШУС, ЛПОЕЮОП, ОЕ УФБОЕН, ФЕН ВПМЕЕ, ЮФП ОБУФБЕФ РПТБ РЕТЕИПДЙФШ ОБН ЛП ЧФПТПК ЮБУФЙ ЬФПЗП РТБЧДЙЧПЗП РПЧЕУФЧПЧБОЙС . ъБ НОПК, ЮЙФБФЕМШ!

ЗМБЧБ 19 нБТЗБТЙФБ

ъБ НОПК, ЮЙФБФЕМШ! лФП УЛБЪБМ ФЕВЕ, ЮФП ОЕФ ОБ УЧЕФЕ ОБУФПСЭЕК, ЧЕТОПК, ЧЕЮОПК МАВЧЙ ? дБ ПФТЕЦХФ МЗХОХ ЕЗП ЗОХУОЩК СЪЩЛ! ъБ НОПК, НПК ЮЙФБФЕМШ, Й ФПМШЛП ЪБ НОПК, Й С РПЛБЦХ ФЕВЕ ФБЛХА МАВПЧШ!

юФП ЦЕ ОХЦОП ВЩМП ЬФПК ЦЕОЭЙОЕ?! юФП ОХЦОП ВЩМП ЬФПК ЦЕОЭЙОЕ, Ч ЗМБЪБИ ЛПФПТПК ЧУЕЗДБ ЗПТЕМ ЛБЛПК-ФП ОЕРПОСФОЩК ПЗПОЕЮЕЛ , ЮФП ОХЦОП ВЩМП ЬФПК ЮХФШ ЛПУСЭЕК ОБ ПДЙО ЗМБЪ ЧЕДШНЕ , ХЛТБУЙЧЫЕК УЕВС ФПЗДБ ЧЕУОПА НЙНПЪБНЙ? оЕ ЪОБА . нОЕ ОЕЙЪЧЕУФОП . пЮЕЧЙДОП, ПОБ ЗПЧПТЙМБ РТБЧДХ , ЕК ОХЦЕО ВЩМ ПО, НБУФЕТ, Б ЧПЧУЕ ОЕ ЗПФЙЮЕУЛЙК ПУПВОСЛ, Й ОЕ ПФДЕМШОЩК УБД, Й ОЕ ДЕОШЗЙ.

пОБ МАВЙМБ ЕЗП, ПОБ ЗПЧПТЙМБ РТБЧДХ. дБЦЕ Х НЕОС, РТБЧДЙЧПЗП РПЧЕУФЧПЧБФЕМС , ОП РПУФПТПООЕЗП ЮЕМПЧЕЛБ, УЦЙНБЕФУС УЕТДГЕ РТЙ НЩУМЙ П ФПН, ЮФП ЙУРЩФБМБ нБТЗБТЙФБ, ЛПЗДБ РТЙЫМБ ОБ ДТХЗПК ДЕОШ Ч ДПНЙЛ НБУФЕТБ, РП УЮБУФША , ОЕ ХУРЕЧ РЕТЕЗПЧПТЙФШ У НХЦЕН, ЛПФПТЩК ОЕ ЧЕТОХМУС Ч ОБЪОБЮЕООЩК УТПЛ, Й ХЪОБМБ, ЮФП НБУФЕТБ ХЦЕ ОЕФ.

пОБ УДЕМБМБ ЧУЕ , ЮФПВЩ ТБЪХЪОБФШ ЮФП-ОЙВХДШ П ОЕН, Й, ЛПОЕЮОП , ОЕ ТБЪХЪОБМБ ТПЧОП ОЙЮЕЗП. фПЗДБ ПОБ ЧЕТОХМБУШ Ч ПУПВОСЛ Й ЪБЦЙМБ ОБ РТЕЦОЕН НЕУФЕ.

чУЕ ЬФЙ УМПЧБ ВЩМЙ, ЛПОЕЮОП, ОЕМЕРЩ, РПФПНХ ЮФП, Ч УБНПН ДЕМЕ: ЮФП ЙЪНЕОЙМПУШ ВЩ, ЕУМЙ ВЩ ПОБ Ч ФХ ОПЮШ ПУФБМБУШ Х НБУФЕТБ? тБЪЧЕ ПОБ УРБУМБ ВЩ ЕЗП?

уНЕЫОП! -- ЧПУЛМЙЛОХМЙ ВЩ НЩ, ОП НЩ ЬФПЗП ОЕ УДЕМБЕН РЕТЕД ДПЧЕДЕООПК ДП ПФЮБСОЙС ЦЕОЭЙОПК.

мАДЙ РТПИПДЙМЙ НЙНП нБТЗБТЙФЩ оЙЛПМБЕЧОЩ. лБЛПК-ФП НХЦЮЙОБ РПЛПУЙМУС ОБ ИПТПЫП ПДЕФХА ЦЕОЭЙОХ, РТЙЧМЕЮЕООЩК ЕЕ ЛТБУПФПА Й ПДЙОПЮЕУФЧПН. пО ЛБЫМСОХМ Й РТЙУЕМ ОБ ЛПОЮЙЛ ФПК ЦЕ УЛБНШЙ, ОБ ЛПФПТПК УЙДЕМБ нБТЗБТЙФБ оЙЛПМБЕЧОБ. оБВТБЧЫЙУШ ДХИХ, ПО ЪБЗПЧПТЙМ:

ПРТЕДЕМЕООП ИПТПЫБС РПЗПДБ УЕЗПДОС...

оП нБТЗБТЙФБ ФБЛ НТБЮОП РПЗМСДЕМБ ОБ ОЕЗП, ЮФП ПО РПДОСМУС Й ХЫЕМ. "чПФ Й РТЙНЕТ, -- НЩУМЕООП ЗПЧПТЙМБ нБТЗБТЙФБ ФПНХ, ЛФП ЧМБДЕМ ЕА , -- РПЮЕНХ, УПВУФЧЕООП, С РТПЗОБМБ ЬФПЗП НХЦЮЙОХ? нОЕ УЛХЮОП, Б Ч ЬФПН МПЧЕМБУЕ ОЕФ ОЙЮЕЗП ДХТОПЗП , ТБЪЧЕ ФПМШЛП ЮФП ЗМХРПЕ УМПЧП "ПРТЕДЕМЕООП"? рПЮЕНХ С УЙЦХ, ЛБЛ УПЧБ, РПД УФЕОПК ПДОБ? рПЮЕНХ С ЧЩЛМАЮЕОБ ЙЪ ЦЙЪОЙ?"

зМБЧБ 32. рТПЭЕОЙЕ Й ЧЕЮОЩК РТЙАФ

б РТПЗОБФШ НЕОС ФЩ ХЦЕ ОЕ УХНЕЕЫШ. вЕТЕЮШ ФЧПК УПО ВХДХ С. фБЛ ЗПЧПТЙМБ нБТЗБТЙФБ, ЙДС У НБУФЕТПН РП ОБРТБЧМЕОЙА Л ЧЕЮОПНХ ЙИ ДПНХ, Й НБУФЕТХ ЛБЪБМПУШ, ЮФП УМПЧБ нБТЗБТЙФЩ УФТХСФУС ФБЛ ЦЕ, ЛБЛ УФТХЙМУС Й ЫЕРФБМ ПУФБЧМЕООЩК РПЪБДЙ ТХЮЕК, Й РБНСФШ НБУФЕТБ, ВЕУРПЛПКОБС, ЙУЛПМПФБС ЙЗМБНЙ РБНСФШ УФБМБ РПФХИБФШ .

уДЕМБЕН НБМЕОШЛЙК РПУМЕДПЧБФЕМШОЩК БОБМЙЪ ГЙФБФ:

чПФ СТЛЙК РТЙНЕТ ИБТБЛФЕТЙУФЙЛЙ МАВЧЙ - вХМЗБЛПЧ ЧЕДШ ВЩМ 3 ТБЪБ ЦЕОБФ, ПО 3 ТБЪБ ВЩМ РТПФЛОХФ ЖЙОУЛЙН ОПЦПН...

уТБЧОЙФШ МАВПЧШ У ХДБТПН ОПЦБ - ЛБЛ ЬФП ФПЮОП!

пВТБФЙФЕ ЧОЙНБОЙЕ ОБ РЕТЕИПД ЗМБЧЩ 18 Ч ЗМБЧХ 19 - Ч ЗМБЧЕ 18 Ч РТБЧДЙЧПН РПЧЕУФЧПЧБОЙЙ ЧЕДЕФУС ТЕЮШ П ОЕЮЙУФЙ Й ЮЕТФПЧЭЙОЕ Й ПОБ РТПДПМЦБЕФУС ДБМШЫЕ!

" ъБ НОПК, ЮЙФБФЕМШ! " - УЧСЪХАЭБС ЖТБЪБ ЪДЕУШ ЙУРПМШЪХЕФУС БЧФПТПН СЧОП У ХНЩУМПН! у СЧОЩН ОБНЕЛПН ОБ ФП, ЮФП "РТБЧДЙЧПЕ " РПЧЕУФЧПЧБОЙЕ РТПДПМЦБЕФУС Й ПРЙУБОЙЕ "ОЕЮЙУФЙ" Й " ОБУФПСЭЕК, ЧЕТОПК, ЧЕЮОПК МАВЧЙ" УФПЙФ ОБ ПДОПН Й ФПН ЦЕ ХТПЧОЕ РТБЧДЩ!

б РПЮЕНХ нБТЗБТЙФБ ОЕ ПУФБМБУШ Ч ФХ ОПЮШ? еК МЕЗЮЕ ОЕ ПУФБФШУС ОБ ОПЮШ ЙМЙ УФБФШ ЧЕДШНПК? й ДБЦЕ ВПМШЫЕ! пОБ ВЩМБ ХЦЕ ЧЕДШНПК, ЛПУСЭЕК ОБ ПДЙО ЗМБЪ...

чУЕ МЙ УДЕМБМБ нБТЗБТЙФБ, ЮФП ВЩ ОБКФЙ НБУФЕТБ Й РПЮЕНХ ПОБ ЧЕТОХМБУШ Ч ПУПВОСЛ Й ЪБЦЙМБ ? ъБЦЙМБ УРПЛПКОПК ЦЙЪОША Й РТЕТЧБМБ ЕЕ ФПМШЛП ЛПЗДБ ЕЕ РПЪЧБМБ ОЕЮЙУФШ...

оЕФ ПОБ ХЦЕ ВЩМБ ЗПФПЧБ РПКФЙ У МАВЩН " ОЕ ДХТОЩН " ВЕЪ ЗМХРПЗП УМПЧБ "ПРТЕДЕМЕООП"! чПФ Й ЧУС " ОБУФПСЭБС, ЧЕТОБС, ЧЕЮОБС МАВПЧШ"...

ч ДПВБЧПЛ нБТЗБТЙФПК ХЦЕ чмбдемй !!! хЦ ОЕ ДШСЧПМ ХЦЕ ЕК ЧМБДЕМ дп ЧУФТЕЮЙ У чПМБОДПН?

хДБТ ЖЙОУЛЙН ОПЦПН Й ОБУФХРЙФ ОБУФПСЭБС, ЧЕТОБС, ЧЕЮОБС МАВПЧШ!

б РТПЗОБФШ НЕОС ФЩ ХЦЕ ОЕ УХНЕЕЫШ... й РБНСФШ ФЧПА С РПФХЫХ...

Напечатать