Илья стогов ведущий. Илья стогов - грешники. Награды и премии
Книги писателя переведены на пятнадцать европейских и азиатских языков. Суммарный тираж в России составляет около 1 млн 400 тысяч копий.
Биография
Детство
Родился в центре Петербурга, в доме, стоящем на набережной Невы. В первый класс пошёл в школу № 185, в которой помимо Стогова в разные годы учились Михаил Шац, Николай Перумов и Ксения Собчак. Однако через два года школу пришлось оставить: семья Ильи переехала на остров Сахалин. Там его мать работала преподавателем для глухонемых детей, а мальчик жил прямо в интернате при школе. После возвращения в Петербург Стогов переехал на самую окраину города, в район Купчино. Там он продолжил учебу в школе № 303.
Юность
После окончания восьми классов средней школы Стогов учился в нескольких ПТУ. За семь месяцев он сменил их четыре, а потом вместе с группой «Браво» уехал на гастроли по стране. Вернувшись, он устроился работать продавцом спортивных велосипедов и параллельно учился в школе рабочей молодежи. Позже работал закройщиком по коже, учителем в школе, переводчиком, охранником и барменом, но в основном нелегально менял иностранцам валюту. В 1990-м он впервые попробовал уехать из страны и отправился в Западный Берлин, где был свидетелем объединения Германий.
В ВУЗ он пытался поступить четыре раза, но каждый раз проваливал вступительное сочинение. В результате, отчаявшись, он решает уехать на постоянное жительство в США. В августе 1991 года он получает американскую визу, но в последний момент решает не уезжать, а сделать еще одну попытку. И поступает в РХГИ (Русский Христианский Гуманитарный Институт).
Вопреки распространенному мению Стогов никогда не учился в одном ВУЗе с Сергеем Шнуровым, а закончил именно это учебное заведение. Имеет степень магистра богословия. Научным руководителем Стогова был профессор СПбГУ Роман Светлов (отец барабанщика группы Amatory Даниила Светлова).
Журналист
Еще с конца в 1980-х Стогов начинает работать журналистом. Первым местом работы в этом качестве был крупнейший музыкальный журнал позднего СССР «Ровесник», а самая первая статья Стогова была посвящена панк-року.
С 1992-го он пробует работать в петербургских ежедневных газетах. Успешнее всего был период сотрудничества с изданием «Смена», где в те же годы публиковались Андрей Константинов, Виктор Топоров, Дмитрий Жвания. В книге «Таблоид» утверждает, будто был единственным журналистом, которому дал телефонное интервью Далай-лама XIV.
В 1997-м Стогов стал редактором первого в Петербурге глянцевого журнала «Мир Петербурга». Параллельно ему приходится работать пресс-секретарем в казино, редактором эротического издательства, участвовать в ТВ-проектах и работе радиостанций.
В 1999-м был назван «Лучшим журналистом Петербурга».
Первые романы
В 1997-1998 годах вышли первые романы писателя: «Череп императора» и «Камикадзе». Никакого резонанса их выход не имел. В «Камикадзе» Стогов впервые коснулся темы политического радикализма. Сам он утверждает, что в тот период находился в состоянии жизненного кризиса. Он ушел из семьи, много пил и по сути потерял работу. Выйти из кризиса ему помогли именно молодые леворадикалы, с которыми в тот период он много общался (в частности, А.Цветков). Членом какой-либо из политических организаций Стогов так и не стал, однако и до сих пор признается в симпатиях к «красной» идеологии.
Писатель
В следующем году Стогов пишет свой наиболее известный роман «Мачо не плачут». Сам автор уверяет, что текст был написан всего за девять дней. Однако опубликовать роман Стогову не удается на протяжении почти двух лет. Всего роман был отвергнут четырнадцатью издательствами. Чтобы добиться согласия на публикацию он устраивается работать в издательство «Амфора» пресс-секретарем и постоянно напоминает руководству о своем романе.
В этот период Стогов сблизился с литературной группой "Петербургских фундаменталистов (Павел Крусанов, Сергей Носов, Александр Секацкий). Правда очень быстро их пути разошлись.
Будучи опубликован в 2001-м, «Мачо не плачут» сразу же стал бестселлером, а сам автор был назван писателем года. Стогов неоднократно рассказывал в интервью, что эти события совпали с рождением его второго ребенка, после которого он окончательно вернулся к жене и перестал употреблять алкоголь.
После окончания школы Илья Стогов поменял множество профессий: работал продавцом спортивных велосипедов, уличным обменщиком валюты, учителем в школе, уборщиком в берлинском кинотеатре, главным редактором эротического журнала, переводчиком, пресс-секретарем в казино, охранником, редактором католической радиостанции, музыкальным обозревателем и барменом. В масс-медиа в общей сложности проработал больше 15 лет. Кроме того, он получил богословское образования и степень магистра.
В конце 1997-1998 годах вышли первые романы писателя: «Череп императора» и «Камикадзе». После этого, Илья Стогов обратился к жанру мужской прозы - его роман «Мачо не плачут» стал бестселлером, а сам автор был назван писателем года (2001). Следующие книги «13 месяцев» и «mASIAfucker» также снискали популярность у читателя. Кроме художественных произведений, Илья Стогов создал несколько документальных романов и эссе - «Как устроена Всемирная история», «Революция сейчас!», «Четвертая волна», «Грешники» и другие.
Книги писателя переведены на пятнадцать европейских и азиатских языков. Суммарный тираж в России составляет около 1 млн 400 тысяч копий.
В 2003 году участвовал в записи одного из альбомов группы «Би-2». В 2004-2006 годах Стогов исполнял обязанности художественного руководителя телепрограммы «Неделя в Большом Городе» (5 канал).
Женат, двое детей.
В 1999 году Илья Стогов был признан «Журналистом года». В 2001 году газетой «КомерсантЪ» номинировался на звание «Человек года», с формулировкой «За создание жанра мужской литературы». За роман «Мачо не плачут» в 2001 году был назван «Писателем года», а сам роман был отмечен, как «Роман года». Серия карманных путеводителей в 2003 году получила Большой приз Художественной премии «Петрополь». В 2003 и 2007 году номинировался на литературную премию «Национальный бестселлер», а в 2008 на премию «Человек Книги» и премию «Большая книга».
По результатам 2004 года получил премию «ТелеДебют года» за программу «Неделя в Большом Городе». Она была номинирована на премию Тэффи, а на VII Евразийском телефоруме-2005 признана «Лучшим развлекательным проектом СНГ».
В 1995 году Илья Стогов представлял Россию на V Всемирном Форуме католической молодежи в Маниле (Филиппины) и в рамках этого мероприятия получил аудиенцию у Папы Римского Иоанна Павла II.
Илья Юрьевич СТОГОВ: интервью
Когда в середине 90-х годов питерский писатель Илья Стогов только начинал свою литературную деятельность, в издательстве «Амфора» некоторые сомневались: а пойдёт ли он, станут ли его читать? Время показало, что Стогов не просто пошёл, а пошёл на ура. На сегодняшний день у Ильи вышло более тридцати книг, общий тираж которых давно перевалил за миллион. Впрочем, собственно «писательских» книг у Стогова наберётся не так уж много. Самая, пожалуй, нашумевшая из них — роман «Мачо не плачут», после которого имя Стогова зазвучало не только в Петербурге. Большую же часть написанного Ильёй можно отнести к журналистскому жанру — карманные путеводители по истории, астрономии, религии, портреты современных российских рок-музыкантов, очерки-отчёты по заграничным поездкам и т.д. Это притом что у Стогова нет ни журналистского, ни литературного образования. Он — магистр богословия. Верующий католической церкви.
Причём Илья — католик убеждённый: «католический» взгляд на российскую действительность, несомненно, чувствуется во всех его сочинениях.
До того как стать пишущим человеком, Стогов переменил с десяток профессий, среди которых — продавец велосипедов, уличный обменщик валюты, охранник, уборщик в кинотеатре, учитель в школе.
В начале нашей беседы я поинтересовался у Ильи, нет ли у него желания бросить на время рутинную работу за клавиатурой и вспомнить молодость?
— А кто вам сказал, — отвечает писатель, — что моя работа — это сидеть за клавиатурой? Профессия писателя тем и хороша, что позволяет постоянно менять амплуа. В позапрошлом году я писал о последней волне русского рок-н-ролла. И для этого устроился в одну из групп рабочим сцены, объездил с ребятами полстраны. А в прошлом писал об археологах: всё лето провёл на раскопках. За последние лет пять таким образом я переменил с полдюжины профессий: ездил с милиционерами на задержания, в Индии помогал кремировать покойников, вёл программу на радио и чем ещё только не занимался.
— Илья, у вас вышло около тридцати книг. И тем не менее вы продолжаете заниматься журналистикой. Почему? Вообще, сейчас писатель может выжить без журналистики?
— Понимаете, я ведь никогда не называл себя литератором. Наследником традиций Достоевского и Чехова. Нон-фикшн, документальные романы я пишу не от бедности, не потому, что хочу заработать, а потому, что лишь это мне и интересно. Я на самом деле считаю, что живём мы в дико интересную эпоху. И пропустить хоть что-то, вовремя не зафиксировать, значит обеднить культурную копилочку нации. Мне интересны и гастарбайтеры, и московские миллиардеры с их спутницами-длинноножками, и отечественный хип-хоп, и быт православных монастырей, и то, будет ли война с Грузией, и вообще всё, что ежедневно происходит. Но вот облекать всё это в форму романа мне неинтересно совершенно.
Данные блюда нужно подавать как есть: пахнущими уличной правдой. А не впихивать в умершие допотопные романные формы. Поэтому лично я без журналистики выжить не могу. Причём не стыжусь этого, а наоборот, надуваюсь от гордости.
— В Москву, за длинным журналистским рублём, не хотелось уехать?
— Я, знаете ли, петербуржец. Думаю, мой город — единственный в стране, где переезд в Москву рассматривается не как ступень роста, а как безнадёжное грехопадение. А если уж очень захочется именно длинных рублей, то писать для богатых москвичей можно ведь и не выезжая из моего собственного города.
— Что эта за история с неудавшейся экранизацией вашего романа в королевстве Бутан?
— Нет-нет. Экранизировать пытались не бутанские кинематографисты, а наши, но в Бутане. Это, если вы не в курсе, где-то в Восточной Азии. Компания, купившая права на экранизацию, отхватила большой бюджет и, как я понимаю, планировала его хорошенько попилить. Вообще с предложениями об экранизациях люди приезжают постоянно. Я никому не отказываю, но до готовой картины дело ещё ни разу не доходило. По моему мнению, русское кино, это такой самодостаточный мир, которому ни зритель, ни кто бы то ни было ещё не нужен. Они находят деньги, живут на них и рассказывают об успехах по ТВ. Морочиться со съёмками картин времени уже не остаётся.
— Какую из своих книг считаете самой удачной?
— А у меня нелюбимых нет: все хорошие. Если считать по количеству проданных копий, то к полумиллиону приближаются две: «Мачо не плачут» и mASIAfucker. Если же по каким-то личным ощущениям, то мне дорога книжечка, которая прошла почти незамеченной: «Страсти Христовы». Мне кажется, там я смог найти такие слова, которыми по-русски о страданиях Спасителя ещё не говорили.
— Критика оценила её по достоинству?
— А что вообще русская критика хоть когда-нибудь оценивала по достоинству? Критики живут в собственном мире, писатели в собственном, а читатели живут там, где об обоих названных мирах никогда и не слыхали. Вот вы лично видели хоть одну адекватную рецензию хоть на одну из главных современных книг? Начиная с «Чапаева и Пустоты» и заканчивая минаевским «Духlessом»? Кто смог провести внятный анализ романов, написанных мной или Оксаной Робски? Критикам в падлу слезть с Олимпа и посмотреть, что на самом деле сегодня читают. А коли так, то что и удивляться тому, что вес критики сегодня равен даже не нулю, а каким-то отрицательным величинам.
— Как относитесь к литературной халтуре?
— Что вы имеете в виду? Слава Богу, мне не приходится «халтурить» (в смысле ради денег писать поперёк собственных желаний). Заработать много я никогда не хотел. Наоборот, считаю, что от больших заработков стоит отказываться: это поможет сохранить человеческий облик. Несколько лет назад коллеги бизнесмена Олега Тинькова хотели сделать ему подарок на юбилей и пробовали заказать мне его биографию. Причём денег предлагалось столько, что по тем временам я мог купить квартиру. Но зачем мне ещё одна квартира? Ясный-красный я отказался. А что касается несанкционированного использования моих текстов, то я также не возражаю. Все мои романы висят в Интернете и распространяются в виде аудиокниг. Ни в том, ни в другом случае денег я опять-таки не получаю, да и получать не хочу.
— Многим непонятно ваше увлечение католицизмом. Каким образом человек, причастный к питерскому андеграунду, вдруг пришёл к католической вере? Может, кто-то из родных повлиял?
— Я не стал бы называть свои отношения с католической церковью «увлечением». Для меня это осознанный и продуманный шаг. По национальности я абсолютно русский: мои крестьянские бабушки и дедушки носили имена типа Иван или Евдокия и даже писать умели с трудом. И, разумеется, принять крещение сперва я собирался именно в православной церкви. Думаю, если бы такому парню как я там нашлось бы хоть какое-то место, хоть какой-то шанс зацепиться и удержаться, то я всё-таки стал бы православным. Но, не ломая себя, не переставая быть самим собой, войти в лоно РПЦ мне так и не удалось. А «католическая» она ведь так и переводится: «вселенская». В этой церкви место нашлось даже такому, как я.
— Как относятся коллеги по литцеху к вашему вероисповеданию? Не было ли на этой почве каких-нибудь недоразумений или столкновений?
— Кому какое дело? И потом Петербург — город космополитичный. Вот в Москве вопрос вероисповедания обсуждаться может, а у нас нет.
— У вас, как у католика, есть претензии к русской литературе?
— К современной русской литературе у меня есть претензии как у читателя. Премии, толстые журналы, критические разборы, куча писателей. А где реальные-то достижения? Все эти современные романы интересуют очень узкий круг ценителей. Как, скажем, латиноамериканские танцы. Ну да: вроде бы что-то происходит. Но, с другой стороны, никому, кроме участников процесса, это совсем неинтересно.
— Со старшим поколением питерских писателей у вас сложились отношения? Кого хотели бы выделить?
— Понимаете, я ведь вырос не на романах наших «деревенщиков», а на детективах Дэшиела Хеммета и Рэймонда Чендлера. Советские писатели авторитетом для меня никогда не были. Так что нет у меня с ними никаких отношений. Из профессиональных литераторов я общаюсь разве что с так называемыми «петербургскими фундаменталистами» (Крусанов, Носов, Секацкий). Раньше, когда я ещё пил алкоголь, с этими ребятами было приятно нарезаться до полусмерти, а потом обсуждать, как всё прошло. А так: развал СССР это ведь водораздел. Те, кто остался по ту сторону, к нам сюда уже никогда не переберутся. Разговаривать с классиками типа Даниила Гранина или Бориса Стругацкого мне, в общем-то, не о чем. Тем более что они о моём существовании, скорее всего, и не подозревают.
— А с недавно переехавшим в Петербург Вячеславом Курицыным общаетесь? Или с бывшими апологетами постмодернизма вам не по пути?
— Вячеслав Курицын последнее время пьёт так крепко, что общаться с ним реально тяжело. Среди литераторов непьющих в общем-то не бывает. Но пить так, как Слава, по силам не каждому.
— Сегодня по вашим личным ощущениям литературная жизнь в городе — кипящий котёл или стоячее болото?
— Нет никакой единой жизни. Есть тысячи крошечных мирков: поэты читают друг дружке стихи, драматурги носятся с пьесками по режиссёрам, эссеисты выбивают из журналов гонорары, романисты пьют водку и крутят ус. Если кто-то станет говорить вам, будто в Петербурге мало что происходит, значит, он просто оказался не в том мирке.
— По вашим словам, человек до тридцати лет читает, а потом только перечитывает. Интересно, что вы перечитываете сегодня?
- Я как раз продолжаю читать. Каждую неделю открываю что-то новое. А из перечитанного за последний год по настоящему потряс такой писатель Короткевич, написавший когда-то «Дикую охоту короля Стаха». Я перечитал и поразился: реальный белорусский Умберто Эко. И совершенно неоценённый!
— Какая из российских литературных премий, на ваш взгляд, самая престижная и не ангажированная? Другими словами, лауреатом какой премии вы мечтаете стать?
— Знаете, лет сто назад Киплингу собирались вручить какой-то дико почётный британский орден. И для этого даже пригласили на аудиенцию к королю. Однако он отказался и написал на приглашении: «Ваше Величество! Позвольте мне жить и умереть просто Киплингом». Ничего, кроме уныния, современные литературные премии у меня не вызывают. Ни НацБест, ни «Большая книга», ни уж тем более нелепый русский Букер. Жюри этих премий прозевали всё, что было интересного за последние годы. Премию не дали ни Робски, ни Алексею Иванову, ни Крусанову, ни Данилкину. А если дали Быкову и Прилепину, то за какие-то совершено несуразные книжки. Так что лично мне хотелось бы жить и умереть просто Ильёй Стоговым.
— Судя по вашим высказываниям, самый главный недостаток России — это отсутствие в ней свободы. Как вам удаётся столько лет жить в несвободе? Раскройте секрет.
— Не думаю, что я формулировал именно так. Кто сегодня затыкает рот прессе? Кто коваными сапогами втаптывает в асфальт мои гражданские права? Никто! Недавно спортивного интереса ради я впервые в жизни сходил на политический митинг. Пожалуйста! Горлопаньте сколько влезет! Другое дело, что участвовало в этом митинге три с четвертью человека. Дело не в свободе, а в тотальном равнодушии. Русские всегда без сомнений делегировали свои права наверх: решайте сами, мне плевать. Скажут идти на войну — пойду и умру. Скажут идти на митинг — схожу и туда. А скажут тот же самый митинг разогнать — разгоню. Равнодушие и покорность, азиатское презрение к жизни (и своей и чужой), — вот что всерьёз удивляет меня в собственной стране.
— Кстати, вы посетили около полсотни стран. В каком государстве, по вашим наблюдениям, больше всего свободы?
— Думаю, что больше, чем полсотни. Хотя ни разу не считал. Но мерить свободу странами — на мой взгляд, сомнительная идея. Страны не бывают свободными — бывают только отдельные люди. Считается, например, будто представители ленинградского андеграунда (все эти Бродские и Довлатовы) жили в условиях жёсткого коммунистического пресса. Однако эти люди были абсолютно свободны. Так свободны, как не снилось ни сегодняшним русским, ни нынешним американцам.
— Вы написали много книг об отечественной рок-музыке. Какие группы вы будете слушать и через двадцать лет?
— Знаете, когда мне было пятнадцать лет, я слушал тех, кому тогда было чуть за двадцать, и они казались мне жуткими стариками. А сегодня мне почти сорок и стариком на рок-н-рольных концертах кажусь уже я сам. Но при этом слушать я предпочитаю тех, кому опять-таки чуть за двадцать. Именно там сегодня бьётся сердце русской поэзии: Фео из группы «Психея» и Ассаи из группы «Krec» говорят о сегодняшнем мире такие слова, которых вы не найдёте больше нигде. Надеюсь, что и когда мне будет к шестидесяти, я всё равно стану слушать ребят, которым тогда будет чуть за двадцать.
— С какой новой книгой вы собираетесь выйти к осенней московской книжной ярмарке?
— Вот уж о чём никогда не думал, так это приурочивать выход какой бы то ни было своей книжки к ярмарке. Там более к московской. О рекламных стратегиях и хороших продажах пусть думает мой издатель. С меня будет достаточно думать о том, чтобы хорошей была сама книжка.
— В одном из своих недавних выступлений в газете «Метро — СПб» вы как-то посетовали, что (цитирую дословно) «двухтысячные оказались похмельем. Мой век весь вытек». С чем связано столь пессимистическое высказывание?
— Недавно я ездил в Южную Америку, а когда вернулся, выяснилось, что в джунглях я подцепил какую-то очень неприятную заразу. Вроде бы всё обошлось, анализы хорошие, но весь прошлый год я постоянно думал о смерти. Мне скоро сорок. Не думал, что доживу до этого возраста. И если в детстве смерть казалась неважной, незначительной, то теперь я наконец стал понимать, что речь идёт о моей собственной смерти. О том, что другие люди станут жить дальше, а моё личное тело закопают в землю. Настроение от этого не очень весёлое.
— И всё-таки, несмотря на похмельное настоящее, какие у вас планы и надежды на будущее? — Не знаю. В ближайшее время поеду в Закавказье, а оттуда, наверное, в Данию. К сентябрю думаю запустить ещё одну книжную серию и может быть получится сделать радиопрограмму. А дальше, правда, не знаю. Бог даст день, Бог даст и пищу для размышлений.
Илья Стогoff
Грешники
Часть первая
От Ленинградского «Рок-клуба» до клуба TaMtAm
Вчера опять искали свободу -
Чуть не превысили дозу -
Я!
Начинаю!
Войну!
Группа «Психея»
Некто из племени Левиина пошел и взял себе жену из того же племени. Жена зачала и родила сына.
Книга «Исход»
Сева Гаккель (р. 1958) - бывший виолончелист группы «Аквариум»
Осенью 1988 года я первый раз в жизни покинул пределы СССР и отправился в США.
До Нью-Йорка я летел с пересадкой в Ирландии. Когда в Дублине, в аэропорту «Шэннон», пассажиры стали грузиться на самолет ирландской компании, вдруг выяснилось, что в нём не хватает мест и двенадцать человек должны на сутки остаться в Ирландии. Конечно же я попал в это число.
Представитель «Аэрофлота» сказал, что это вина ирландцев, и тут же слил. Я остался в компании соотечественников. Никто из них не говорил по-английски. Все вцепились в меня, как в спасательный круг. Нас отвезли в гостиницу ближайшего городка, и я должен был всех поселить и накормить. В Нью-Йорк я прилетел только на следующий день. Там я с удивлением увидел, что меня встречает Сергей Курёхин.
С Курёхиным мы были знакомы лет сто, но никогда не общались вдвоём - только в больших компаниях. А теперь выяснилось, что у нас много общего. Мы болтались по городу, ходили в гости, а на второй день пребывания в Нью-Йорке забрели в клуб Village Vanguard. Это была Мекка джаза. Там испокон веку играли все монстры. Меня рубил джет-лэг, и почти весь концерт я клевал носом. Но само место привело меня в восхищение: небольшой подвал, в котором не было даже гардероба, а на сцене с трудом помещался рояль и барабаны.
Чуть позже мой американский знакомый Дэвид Ширли пригласил сходить в клуб «Knitting Factory». Там выступал оркестр Питера Гордона. Место оказалось ещё меньше, чем Village Vanguard. Мы сидели за столиком прямо перед сценой. Я совершенно ошалел от звука живого оркестра. Прежде я, разумеется, никогда не бывал в музыкальных клубах. Это было совершенно новое для меня ощущение.
Время, проведенное в Нью-Йорке, сблизило нас с Курёхиным. После того как я вернулся домой, мы стали видеться каждый день. Стояла одна из последних зим Советского Союза. Было темно и холодно. Мы ходили гулять по городу, а потом шли ко мне, на улицу Восстания, пить чай. Мы мечтали: вот было бы здорово, если бы в Ленинграде был такой клуб, как Knitting Factory! Тогда мы оба понимали, что это нереально.
* * *Весной 1989 года мне позвонил приятель. Он сказал, что один его знакомый из Вильнюса привез английскую группу и не знает, что с ней делать. Я согласился подъехать к зданию Ленинградского Дворца молодежи (ЛДМ). Там нас познакомили с группой World Domination Enterprises. С организацией был полный хаос. Меня попросили с ними поболтаться.
Первый вопрос, который мне задали музыканты, - где можно достать травы? Я никогда этим не промышлял и уже несколько лет не курил. Но конечно же эту проблему было несложно решить. Вечером я позвонил Курёхину, и мы пошли в гости к знакомым. Музыканты были очень довольны проведенным днем.
На следующий день в Большом зале ЛДМ был концерт. Народу не было вообще никого. World Domination Enterprises привезли с собой стоваттные усилители, а у гитариста вместо порожка к корпусу гитары была привинчена дверная ручка. Это был стопроцентный английский панк-рок. Я был в полном восторге от выступления. В зале не было ни одного панка, и получалось, что я (далеко не панк) был единственным человеком, который мог по достоинству все это оценить.
Через месяц мне позвонил все тот же знакомый и попросил встретить американскую группу Sonic Youth. Их была целая орава. Они приехали с женами и детьми. Поскольку пойти было совершенно некуда, мы просто гуляли по городу.
На следующее утро меня попросили съездить с ними в Дом кино. Туда должно было приехать телевидение, чтобы снять интервью. Сидя в ресторане, мы прождали телевизионщиков часа четыре. В это время дня там можно было заказать только столичный салат и бутерброды с колбасой. Половина гостей, как и я, были вегетарианцами. Я чувствовал себя крайне неловко.
На следующий день Sonic Youth выступала в том же ЛДМ. На меня концерт произвел ошеломляющее впечатление. Звучание группы было совершенно атомным. Звук был такой плотности, и они создавали такое напряжение, что меня просто вдавило в кресло. Гитаристы Тёрстон Мур и Ли Ренальдо привезли с собой по десять гитар. Они меняли их чуть ли не на каждой песне. Суть была в том, что эти гитары имели разный звук и были по-разному настроены. Но мощности аппарата было недостаточно, а народу в зале почти не было. Музыканты были очень недовольны. Ким Гордон после концерта просто плакала.
* * *В конце лета или уже осенью Тропилло устроил рок-фестиваль журнала «Аврора» на Елагином острове. Я сел на велосипед и из любопытства решил туда съездить. К своему удивлению, я узнал, что в этот вечер должен выступать Гребенщиков. Боб совершенно выпадал из контекста фестиваля, на его выступление почти никто не обратил внимания, и я не понимаю, зачем он согласился.
Когда все отыграли, мы поехали к Бобу домой: он обещал одолжить мне немного денег на путешествие по Америке. Вскоре я уехал в Нью-Йорк, оттуда съездил в Сан-Франциско, затем в Вашингтон, а потом вернулся назад в Нью-Йорк. В каждом из этих городов я посещал музыкальные клубы. Когда я вернулся, меня уже не покидала идея фикс: почему в городе, в котором живу я, до сих пор нет таких клубов?
Мы по-прежнему часто виделись с Курёхиным. В это время актриса Вера Глаголева снимала свое первое кино в качестве режиссера. Курёхина она пригласила написать музыку. Он познакомил меня с ней и начал подстрекать в этом кино сняться. По сценарию там была роль музыканта-тусовщика, и, как считал Курёхин, я по всем параметрам на нее подходил. Меня обложили со всех сторон, и я сдался.
В одном эпизоде я должен был воссоздать атмосферу подпольного сейшена. Для этого мы выбрали помещение Театра Горошевского. Тогда они квартировали в сквоте на проспекте Чернышевского. С собой мы привезли пару комбиков и ударную установку. Я свистнул дружков, а те в свою очередь свистнули своих. Пришло человек пятьдесят - немного, но вполне достаточно для такого места.
Собственно, снять нужно было всего один эпизод. Но постепенно это переросло в настоящий джем-сейшен. По очереди играли все. Я не знаю, как там с точки зрения фильма, но меня вдохновило, что музыканты, которые давно привыкли к большим аудиториям, на самом деле соскучились по малому пространству. Я неожиданно нашёл ключ к тому, что подглядел в Knitting Factory. Клуб оказался возможен. Для этого была почва.
* * *Весной следующего 1990 года опять приехал Гребенщиков. Он уже несколько месяцев жил то в Лондоне, то в Нью-Йорке. Он пригласил меня приехать к нему в гости. Я ничего не имел против. Лондон манил меня, как любого человека, выросшего на The Beatles, да и вообще.
Боб встретил меня в аэропорту Heathrow и отвез к себе. Он жил на Альбион-стрит прямо напротив Гайд-парка. Боб давал мне деньги на карманные расходы. Я болтался по городу. Вечерами мы брали в прокате какие-нибудь фильмы и прекрасно проводили время. При этом я не мог понять: зачем он меня пригласил? Боб просил взять с собой виолончель, и я думал, что, может быть, если у него будет настроение, мы поиграем, но этого настроения так и не возникло.
Я жил в спальном мешке на подогреваемом полу в проходной комнате. Ранним утром со второго этажа ко мне сбегали дети Боба - Марк и Василиса. Они начинали колбаситься и включали мультики. Мне приходилось вставать и браться за хозяйство. Через некоторое время от всего этого я немного устал. Дейв Стюарт из группы Eurythmics любезно предложил мне пожить на его лодке, которая стояла на Канале. Я согласился.
Не знаю, как точно называется это плавучее средство, типичная лондонская посудина, похожая на длинную квартиру на воде. Весь день мы по-прежнему проводили вместе с Бобом. Туда я ездил только ночевать. Я приезжал на велосипеде, сдвигал кожух с раскаленной за день посудины и открывал все окна. Там, вероятно, было что-то не в порядке с двигателем, и стоял такой запах солярки, что у меня было ощущение, будто я живу на бензоколонке. Только под утро, когда посудина остывала, я наконец засыпал.
Так я прожил целый месяц. За это время я сходил на концерт Дэвида Боуи, а через какое-то время - на концерт The Rolling Stones. Кроме того, нам удалось посмотреть концерт Dread Zeppelin в легендарном клубе Marquee. Вокалист был одет как Элвис Пресли и пел песни Led Zeppelin в стиле рэггей. Басист в одних плавках и с хайром по пояс стоял на таком маленьком двадцативаттном комбике. Барабанщик играл на мини-ударной установке. Смотреть на все это было до колик смешно.
