Война и мир второй том 5 часть

В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого-нибудь, вошел Анатоль.

Позвольте мне вам представить брата, - беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.

Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.

А знаете, графиня, - сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, - у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? - проговорил он.

Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему-то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно-близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким-то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».

В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что-то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.

Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, не правда ли? Ну а теперь очень нравится, - сказал он, значительно глядя на нее. - Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, - сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: - Vous serez la plus jolie. Venez, chère comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur.

Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.

«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.

Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.

В четвертом акте был какой-то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что-то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. - «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, - там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. - «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.

Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.

«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой-то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было - инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.

I

Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно было ему то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, — после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женою, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер, почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву. В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал — проехал по городу — эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, увидал эту площадь Кремлевскую с незаезженным снегом, этих извозчиков, эти лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и московский Английский клуб, — он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате. Московское общество, все, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, приняло Пьера. Для московского света Пьер был самым милым, добрым, умным, веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех. Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги — никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы все роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились он — одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой — мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было. Когда после холостого ужина он с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцевал, если недоставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n"a pas de sexe», — говорили про него. Пьер был тем отставным, добродушно доживающим своей век в Москве камергером, каких были сотни. Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из-за границы, кто-нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита и определена предвечно и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому. Разве не он всей душой желал то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал школы, больницы и отпускал крестьян на волю? А вместо всего этого — вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и, расстегнувшись, побранить слегка правительство, член московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад. Иногда он утешал себя мыслью, что это только так, покамест он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили из нее без одного зуба и волоса. В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь все не доволен, все мне хочется сделать что-то для человечества, — говорил он себе в минуты гордости. — А может быть, и все те мои товарищи, точно так же как и я, бились, искали какой-то новой, своей дороги в жизни и, так же как и я, силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», — говорил он себе в минуты скромности, и, поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей. На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» — спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях. «Елена Васильевна, никогда ничего не любившая, кроме своего тела, и одна из самых глупых женщин в мире, — думал Пьер, — представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом — император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14-го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14-го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы для бедных и интригуют Астрея против Ищущих Манны и хлопочут о настоящем шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему — закон, вследствие которого мы воздвигали в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что-то новое, всякий раз изумляла его. «Я понимаю эту ложь и путаницу, — думал он, — но как мне рассказать им все, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только видеть ее. Стало быть, так надо! Но мне-то, мне куда деваться?» — думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, — способность видеть и верить в возможность добра и правды и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда, в глазах его, соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался — зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное, читал. Он читал и читал все, что попадалось под руку, и читал так, что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал — и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось все больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой-нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю — вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, — я после обдумаю все это!» Но это после никогда не приходило. Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто-нибудь приходил к нему. Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, все равно; только бы спастись от нее, как умею! — думал Пьер. — Только бы не видеть ее, эту страшную ее».

XV

Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.

Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.

«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»

Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.

– Наташа! – сказала она чуть слышно.

Наташа проснулась и увидала Соню.

– А, вернулась?

И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.

– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.

– Да, – тихо сказала Соня.

Наташа восторженно улыбнулась.

– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…

Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.

– А Болконский? – сказала она.

– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…

– Но, Наташа, неужели то всё кончено?

Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.

– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.

– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.

– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…

– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.

– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.

– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.

– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!

– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.

– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…

Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.

– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?

Наташа не отвечала на ее вопрос.

– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…

– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины?

Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.

– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!

Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.

– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.

– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.

– Любит ли он тебя?

– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?

– Но если он неблагородный человек?

– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.

– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.

– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.

– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.

– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно-раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.

Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.

В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что-то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.

– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.

– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?

Наташа задумалась.

– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.

Соня грустно вздохнула.

– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.

– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?

– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…

– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.

– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?

Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.

– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?

– Опять, опять! – перебила Наташа.

– Наташа, я боюсь за тебя.

– Чего бояться?

– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.

Лицо Наташи опять выразило злобу.

– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.

– Наташа! – испуганно взывала Соня.

– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!

Наташа выбежала из комнаты.

Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.

Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.

Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего-то и что она сделала какой-то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.

Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).

После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой-нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.

«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что-то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое-то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.

• Наташа Ростова – в пятой части второго тома эта героиня переживает личную трагедию. Сначала она с нетерпением ожидает любимого Андрея Болконского, но затем неожиданно для себя самой влюбляется в ловеласа и интригана Анатоля Курагина, человека коварного, но изображающего из себя влюбленного, который, обольстив наивную девушку, разрабатывает план похищения. Благодаря бдительности подруги и сестры они, а также Ахросимовой Марии Дмитриевне, у которой в то время жила семья Ростовых, коварный замысел не был воплощен в жизнь. Депрессия Натальи была очевидной, девушка сильно болела и даже пыталась отравиться, но получила утешение благодаря верному другу – Пьеру Безухову.
• Пьер Безухов – богатый граф, хороший друг Наташи Ростовой. Узнав от Марии Дмитриевны о том, что произошло с Натальей, он, недолго думая, находит Анатоля Курагина и ставит ему три условия, стараясь обезопасить девушку от этого коварного человека. Встретившись с Натальей и слыша в голосе девушки искренне раскаяние, Пьер старается утешить подругу и видит «слезы благодарности и умиления на ее лице».
• Андрей Болконский – в этой части произведения пребывает в отъезде, но, вернувшись в Москву, узнает об измене невесты с Анатолем и решает разорвать с ней все отношения, даже отдав письма и портрет.
  Соня Ростова – подруга и двоюродная сестра Натальи. Очень переживает по поводу связи кузины с Анатолем Курагиным. Старается увещевать девушку, но безрезультатно. Обнаружив записку Анатоля к Наталье, предотвращает план похищения подруги Курагиным.
• Мария Дмитриевна Ахросимова – помещица, друг семьи Ростовых, трое из которых – отец семейства, Наташа и Соня – временно живут у нее в доме. Это волевая, сильная, гостеприимная, добрая женщина, во всем любящая порядок. Она увещевает Наталью, строго обличая девушку в нехорошем поступке, но старается помочь выйти из затруднительного положения, переживая, чтобы репутация Натальи не была запятнана.
• Анатоль Курагин – коварный и хитрый молодой человек, действующий только лишь в своих интересах и считающий такое поведение правильным. Он ведет распутный образ жизни, сближаясь с развратными женщинами. Воспользовавшись наивностью и молодостью Натальи, он обольстил юную девушку, и, добившись того, что она влюбилась в него, разработал план похищения, который, к счастью, не удался.
• Граф Илья Андреевич Ростов – отец семейства Ростовых, добрый человек, заботящийся о своей семье и любящий детей. Переживает по поводу предстоящего замужества Натальи на Андрее Болконском.
• Князь Николай Андреевич Болконский – в этой части описан как больной старик, который порой ведет себя подобно капризному ребенку. Он категорически против женитьбы Андрея на Наталье Ростовой и предпринимает попытки, чтобы помешать этому браку.
• Княжна Марья – сестра Андрея Болконского – терпит много унижений и оскорблений от отца, особенно в последнее время, когда тот болеет. Смиряется перед ним, но переживает по поводу отношения к ней самого близкого человека. Находясь в Москве и не имея близких друзей, испытывает чувство одиночества. В глубине души не хочет, чтобы брак между Натальей и Андреем состоялся, холодно принимает Наташу Ростову, приехавшую в их дом для беседы, но затем пишет письмо, в котором раскаивается в таком отношении.
• Борис Друбецкой – в пятой части второго тома показан как амбициозный и расчетливый молодой человек, желающий удачно жениться на богатой невесте ради денег. Наконец, удача улыбнулась ему, и выгодной партией стала Жюли Карагина, хотя и некрасивая, но очень состоятельная девушка.
• Жюли Карагина – стареющая светская дама, которая знает, что должна непременно выйти замуж. Получив наследство после смерти братьев, она становится очень богатой, обладающей огромным имением. Вступает в брак с Борисом Друбецким, который женится на ней из-за денег.

Глава первая

После того, как Наташа Ростова и Андрей Болконский обручились, Пьер Безухов почувствовал, что продолжать прежнюю жизнь невозможно. Хотя ему нравилась внутренняя работа по самоусовершенствованию.

Помолвка его друзей – Наташи и Андрея, а также смерть Иосифа Алексеевича подкосила душевные силы Пьера, и он предался тоске и депрессии: «перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями…» Увидев, что он скатывается на дно, чтобы не компрометировать свою жену, Пьер решил уехать в Москву, и только там почувствовал себя дома. В этом городе он для всех был родным и желанным, «самым милым, добрым, умным, веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех». Когда после ужина он поддавался просьбам веселой компании и соглашался ехать с ними, среди молодежи раздавались восторженные крики. Пьер долго не мог смириться с мыслью, что он – отставной московский камергер, и ведет соответствующий образ жизни, который еще семь лет назад презирал. Отчаяние, хандра и отвращение к жизни вроде бы отступили, но вопросы «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» не давали покоя его измученной душе. И он пытался отвлечься от них, либо взяв в руки книгу, либо спеша в клуб поболтать о городских сплетнях. Особенно мучили Пьера вопросы о смысле жизни поутру, когда он просыпался, и тогда он снова искал повод отвлечься – то ли читая, то ли общаясь с гостями.

Глава вторая

Николай Болконский приехал в Москву среди зимы, и сразу стал предметом особенного почтения среди жителей города, а также центром оппозиции по отношению к правительству. Он весьма постарел в этот год, признаки были налицо: неожиданные засыпания, забывчивость ближайших событий и яркие воспоминания прошлых лет, детское тщеславие, с которым он принимал роль главы оппозиции. И если в Москве князь Николай чувствовал себя неплохо, то княжна Марья, лишенная прежних радостей, явно страдала. Она не ездила в свет, потому что отец не отпускал от себя, оставила всякую надежду на замужество. Друзей у Марии также не было, новые так и не появились, а в прежних – мадмуазель Бурьен и Жюли Карагиной – она разочаровалась. Особенно неожиданная ситуация возникла с Жюли. Девушки были очень близкими подругами, когда переписывались в продолжение пяти лет, а при личной встрече вдруг стали чужими друг другу. Жюли пребывала в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что настал последний шанс выйти замуж и ее участь должна решиться либо сейчас, либо уже никогда.

Дорогие читатели!! Предлагаем ознакомиться с описанием по главам.

Бедной княжне Марии в Москве поговорить было совершенно не с кем, не кому излить душу, разделить печаль и горе, которых за этот период прибавилось немало. Приближался срок возвращения князя Андрея и его женитьбы на Наталье Ростовой, но Мария видела, как ожесточен отец против этого брака. Даже разговоры о графине Ростовой выводили старого князя из себя. Кроме этого, был еще один веский повод для переживаний: занятия с шестилетним племянником Николушкой. Княжна Мария, делая с ним уроки, узнавала в себе самой признаки раздражительности своего отца и приходила от этого в ужас.

Девушка каждый раз садясь с ребенком за французскую азбуку, пыталась как можно быстрее вложить в него знания, и если мальчик что-либо не понимал, она повышала голос, вздрагивала, иногда ставила его в угол и сама начинала плакать над своей необузданной грешной натурой. В эти минуты добрый мальчик без позволения выходил из угла и утешал тетю, вытирая ей слезы и нежно гладя по щекам.

Но больше всего удручала Марью раздражительность отца, порой доходившая до крайности, ведь он всегда и во всем унижал ее и вынуждал чувствовать себя виноватой, а бедная девушка, любя папу, старалась во всем ему подчиняться. Шантажируя дочь, он оказывал особенные знаки внимания мадмуазель Бурьен, создавая видимость того, что скоро женится на ней, если его сын Андрей позволит себе вступить в брак с Натальей Ростовой. Это тоже очень ранило Марию. Однажды в присутствии дочери старый князь умышленно поцеловал у мадмуазель Bourienne руку и нежно обняв, прижал к себе, лаская. Реакция Марии была бурной: она сначала рассердилась и выбежала из комнаты, а затем, когда Бурьен зашла в комнату и как ни в чем не бывало стала говорить с ней своим красивым голосом, немедленно отерла слезы и стала кричать на компаньонку: «Это гадко, низко, бесчеловечно - пользоваться слабостью… Уйдите вон из моей комнаты» – и зарыдала». Несправедливая обида душила девушку. На следующий день стало еще хуже: даже прислуге отец приказал подавать кушанье в первую очередь для мадмуазель Бурьен, а нечаянно забывшегося слугу Филиппа немедленно приказал отдать в солдаты.

Унижая дочь, отец потребовал попросить прощения у мадмуазель Бурьен, угрожая выгнать дочь из дома, если она еще раз позволит себе подобные «дерзости». Униженная девушка была вынуждена со смирением исполнить деспотический приказ отца. Добрая княжна, несмотря ни на что, в душе очень жалела своего родителя, ведь видела, насколько он был больным и беспомощным и иногда не отдавал отчет своим действиям. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» – корила себя Мария.

Глава третья

В 1811 году в Москве проживал очень известный доктор по имени Метивье, хорошо владеющий искусством врачевания. Он был красивым, высоким и кроме того, любезным, как француз. Именно этого человека приняли в домах высшего общества как равного себе. Даже князь Николай Андреевич допустил к себе этого уникального доктора, который посещал его два раза в неделю. Даже в именины князя, когда вся Москва была у подъезда его дома, Николай Андреевич пригласил на праздничный обед только тех, кто был в списке, который он передал княжне. В это самое время доктор Метивье зашел в дом, пренебрегая запретом, на основании того, что он врач. Его пропустила княжна Марья.

Предлагаем проследить в романе Л. Толстого “Война и мир”

Князь был в плохом расположении духа, и поэтому сильно нагрубил доктору, обозвав его французским шпионом, бонопартовым рабом и выгнал вон. Но больше всего от этого инцидента пострадала Мария, на которую отец, вызвав в свой кабинет, обрушил всю силу гнева. Возмущался он и позже, с озлоблением прокричав в адрес дочери: «И хоть бы какой-нибудь дурак взял ее замуж!»

В два часа начали съезжаться гости – избранные шесть человек. В числе приглашенных были Борис Друбецкой, к которому князь был сильно расположен, и Пьер Безухов. За обедом обсуждали и городские, и политические новости. В продолжение беседы князь Николай рассказал о том, как выгнал Метивье, мотивируя свой поступок тем, что французский доктор не кто иной, как шпион. Хотя причин для такого вывода было явно недостаточно, никто не возражал.

Гости стали поздравлять князя. Подошла и Марья, на которую отец посмотрел сердитым, холодным взглядом, всем видом давая понять, что он не забыл утренний разговор, и решение осталось в силе.

Глава четвертая

Глава пятая

В Петербурге Борису Друбецкому не удалось жениться на богатой невесте, и он решил попытать счастья в Москве. Здесь перед молодым человеком предстал выбор между двумя девушками: Жюли Карагиной, и княжной Марией. Обе были некрасивыми лицом, но Жюли принимала ухаживания Бориса, в то время как Мария не обращала на него никакого внимания и даже отвечала невпопад.

В то время дом Карагиных был одним из самых богатых и гостеприимных. Жюли старалась быть особенно ласковой к Борису, жалела о том, что он рано разочаровался в жизни, и показала ему свой альбом.

Борис писал девушке стихи и рисовал, она играла ему на арфе печальные мелодии. Молодые люди были связаны какими-то особенными отношениями, и Анна Михайловна Друбецкая радовалась удачной возможности жениться ее сыну на богатой невесте. «Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, - говорила она сыну, - не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее?» Девушка уже давно ожидала предложения от Бориса, но он медлил, сомневаясь в том, по-настоящему ли любит ее. Наконец, Жюли не выдержала и предприняла попытку вызвать ревность своего жениха, сделав вид, что флиртует с Анатолем Курагиным. Расчет оказался верным – Борис сделал предложение девушке, заверив, «что он любит ее и никогда ни одну женщину не любил более ее». Жених с невестой стали готовиться к свадьбе.

Глава шестая

Илья Андреевич вместе с Наташей и Соней приехали в Москву. Главу семейства Ростовых ждали здесь каждый день, но графиня по причине болезни не имела возможности последовать за мужем. Так как стояла зима, и в доме Ростовых не топилось, было принято решение временно остановиться у гостеприимной Марии Дмитриевны Ахросимовой, которая жила одна: дочь ее вышла замуж, а сыновья были на службе.

Мария Дмитриевна имела твердый, волевой характер, была прямолинейной и решительной, и когда видела в других слабости или пороки, упрекала за них. Активная и целеустремленная, она с утра занималась домашним хозяйством, затем ездила по праздникам к обедне, оттуда – в остроги и тюрьмы, где у нее были дела, о которых она никому не рассказывал; а за обедом принимала гостей, которых каждый день бывало по несколько человек. На ночь Мария Дмитриевна читала газеты и книги, а также вязала.

Ростовы приехали поздно вечером, но Мария Дмитриевна еще не легла в постель. Со строгим и недовольным видом она смотрела на входящих, и если бы в это время, заботясь о гостях, Мария Дмитриевна не отдавала указания слугам по поводу того, как разместить их, можно было бы подумать, что она озлоблена и сейчас выгонит приезжих. Когда Ростовы, переодевшись после дороги, пришли пить чай, хозяйка дома по порядку перецеловала всех. Мария Дмитриевна была рада всей душой, что они приехали и остановились в ее доме. На следующее утро хозяйка дома подозвала к себе Наташу и стала одобрять ее выбор по поводу Андрея Болконского, радуясь тому, что эти молодые люди решили соединить свои судьбы. Опасаясь того, что отец Андрея против этого брака, Мария Дмитриевна настоятельно советовала Наталье набраться терпения и войти в семью смиренно и с любовью.

Несмотря на видимую застенчивость, в глубине души Наташе было неприятно, что посторонние люди вмешиваются в ее личную жизнь. Она любила и считала себя любимой, а кроме этого, ничего не хотела знать.

Глава седьмая

На следующий день Илья Андреевич вместе с Наташей отправились к князю Николаю Андреевичу. Конечно же, граф боялся предстоящей встречи с отцом Андрея Болконского, вспоминая неприятный инцидент во время последнего свидания. Наталья же, уверенная, что ее непременно полюбят в этой семье, наоборот, была веселой и спокойной: «Я так готова сделать для них все, что они пожелают, так готова полюбить его - за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что ни за что им не полюбить меня!»

Когда они подъехали к дому Болконских, Наташа заметила смятение в поведении отца. Он стал суетиться и робко спросил лакея, дома ли князь и княжна. Между слугами возникло смущение, они, перешептываясь, побежали докладывать о визите и, наконец, гостям доложили, что князь принять не может, а княжна Мария ждет их у себя. Вопреки ожиданиям Наташи, девушка не понравилась княжне, показавшись ей тщеславной и легкомысленной. В глубине души Мария заранее, еще не увидев Наталью, уже относилась к ней предвзято, и причиной этому была зависть. Ведь невеста ее брата была жизнерадостной, миловидной, счастливой, к тому же молодой и красивой, и это тоже вызывало зависть. Кроме того, княжна Мария ревновала брата к будущей невестке. Илья Андреевич, не желая встречаться с князем Николаем, придумал предлог и уехал к Анне Семеновне, на собачью площадку. Как ни пытался он скрыть от дочери истинные мотивы своего поступка, Наташа поняла, страх и беспокойство отца и почувствовала себя оскорбленной. Встрече Натальи и Марии наедине мешала мадмуазель Бурьен, упорно не желающая выходить из комнаты. Обстановка была накаленной. Вдруг неожиданно вошел князь Николай и ироничным тоном стал говорить: «сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня, что вы удостоили нас своим посещением…» – и вскоре удалился. К сожалению, ни Наташа, ни княжна Марья не смогли в такой обстановке начать разговор об Андрее, и расстались разочарованными друг другом.

К обеду Наташа вышла с красными от слез глазами, но Мария Дмитриевна сделала вид, что не заметила расстроенного лица девушки.

Глава восьмая

Мария Дмитриевна достала билет в оперу для Ростовых, и, хотя Наталья не хотела ехать, но все же была вынуждена уступить желанию хозяйки дома, где они находились, ведь та была так ласкова с ней. Девушка рассматривая себя в зеркале, понимала, что она красива, но так одинока. Тоска об Андрее все более и более сжимала сердце. Девушка жаждала не только мечтать о любимом человеке, но и обнимать его, и слышать от него слова любви, которые подтверждали бы ее надежду на скорое будущее счастье с дорогим человеком. Забывшись в своих мечтах, она, задумчиво глядя на красоту природы, ехала в карете в театр. В своих мечтах Наталья была рядом с любимым. Карета Ростовых медленно подъехала к театру. Подбирая наряды, из нее поспешно выскочили Наташа и Соня, поддерживаемый лакеями граф – и все трое направились в бенуар, откуда уже слышались звуки музыки. Некоторые дамы окидывали Наташу завистливыми взглядами, и она внезапно ощутила давно забытое чувство удовлетворения от того, что множество глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вызывая милые сердцу воспоминания, волнения, ощущения. Все, кто знал о сговоре Наташи с князем Андреем, проживавшим с тех пор в деревне, с любопытством рассматривали одного из самых перспективных женихов России.

Когда Наташа жила в деревне, она похорошела, а легкое волнение, покрывавшее румянцем щеки девушки, делало ее в этот вечер особенно прекрасной. В ней чувствовалась полнота жизни, но равнодушное отношение ко всему окружающему поражало. Сидя в бенуаре, девушки беседовали между собой. Входивший в ложу к Ростовым Шиншин сообщил, что Друбецкой сделал предложение Жюли. Проследив за взглядом отца, Наташа увидела напомаженную, обсыпанную толстым слоем пудры с жемчугами на толстой шее Жюли, счастливо восседавшую рядом со своей матерью. Рядом сидел счастливый, улыбающийся Борис. Наклонившись к невесте, он что-то нежно нашептывал ей, исподлобья глядя при этом на Ростовых. На душе у Натальи стало неприятно. «Они говорят про нас, про меня с ним! - подумала Наташа. - И он, верно, успокаивает ревность ко мне своей невесты. Напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела». Сзади со счастливым лицом сидела Анна Михайловна. В их ложе чувствовалась атмосфера праздника, которую очень любила и знала Наталья. И вдруг все унижения утреннего посещения всплыли в памяти. На какое-то мгновение она возмутилась в душе из-за того, что княжна Мария и ее отец не хотят принимать ее в свое родство, но затем успокоилась и продолжала рассматривать посетителей в партере, в одном из которых узнала Долохова, в шикарном костюме и с модной прической. Он стоял на самом видном месте театра и наслаждался всеобщим ободрением самой блестящей московской молодежи, лидируя среди них.

Высокая и стройная дама со слишком оголенными плечами и шеей, украшенной жемчугами, с длинной черной косой вороного крыла вошла в соседний бенуар. Наталья невольно залюбовалась красотой осанки, плеч и украшений. Обернувшись, дама встретилась глазами с графом Ильей Андреевичем, улыбаясь ему и кивая в знак приветствия. Это была графиня Безухова. Илья Андреевич любезно заговорил с ней: «Давно пожаловали, графиня? Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам, да вот и девочек своих с собой привез».
Усевшись на место, Илья Андреевич тихо сказал Наталье: «Ну как, хороша?» «Прекрасна, – ответила девушка. – Влюбиться можно!» В это время отзвучали последние аккорды увертюры и все замолкло. После поднятия занавеса все, кто был в ложах и в портерах, мужчины в мундирах и во фраках и женщины в драгоценных каменьях на оголенных телах с любопытством устремили свои жадные взоры на сцену. Смотреть стала и Наталья.

Глава девятая

В девятой главе описывается происходящее на сцене театра. Там «были ровные доски посередине, с боков стояли крашеные картоны, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках». Артисты выступали и пели оперную песню. Наташе все казалось неестественным, даже люди, смотрящие на сцену, по ее мнению, улыбались как-то притворно. Вдруг открылась входная дверь, и послышались шаги запоздавшего мужчины. Наташа повернулась в ту сторону и увидела очень красивого адъютанта. Это был Анатоль Курагин. Он подошел к своей сестре Элен и спросил что-то, при этом указав на Наталью. Девушка догадалась, что речь шла о ней, и это доставило ей удовольствие. Ей даже не приходило в голову, что Анатоль может замыслить что-нибудь плохое.

В ложу Ростовых пришел также и Борис Друбецкой, который передал Ростовым от лица Жюли Карагиной приглашение на их свадьбу. Перед началом второго акта в партере появился Пьер Безухов, который еще более потолстел по сравнению с первым разом. Лицо его было грустно. Он, не замечая окружающих, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к Пьеру и стал говорить что-то, указывая на место, где была ложа Ростовых.

После окончания второго акта Элен подошла к Илье Андреевичу, поманила его к себе и, не обратив внимания на тех, кто вошел к ней в ложу, стала любезно разговаривать с графом. Она попросила его позволить Наташе посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, чтобы лучше познакомиться с девушкой. Следующую часть представления Наташа смотрела с удовольствием.

Глава десятая

Во время антракта в ложу к Элен вошел Анатоль Курагин. Графиня Безухова представила Наталье Ростовой своего брата, который, вопреки мнению окружающих, произвел очень хорошее впечатление на девушку, ведь, как ей казалось, у этого мужчины была «самая наивно-веселая и добродушная улыбка». Наташа знала, что молодой человек восхищается ею и через несколько минут, неожиданно для себя самой, почувствовала себя близкой к нему, не чувствуя преграды между собой и Анатолем.

Только оказавшись дома, Наташа стала обдумывать все, что произошло с ней в театре и, вспомнив о князе Андрее, ужаснулась. Выбежав из комнаты, где все пили чай, она воскликнула: «Боже мой, я погибла!»

Наташа долго сидела, закрыв лицо руками, и старалась дать себе отчет в том, что же все-таки с ней случилось. Но все казалось неясным и страшным. Совесть мучила девушку, и она ночью, оставшись одна, старалась справиться с нахлынувшими на нее мыслями, спрашивая себя: «Погибла я для любви Андрея или нет» – но так и не находила ответа на свой вопрос.

Глава одиннадцатая

Отец отослал Анатоля Курагина из Петербурга, потому что сын погряз в долгах. Князь Василий согласился погасить половину из них, но поставил условие, чтобы Анатоль ехал в Москву и принял должность адъютанта. Курагин согласился и остановился у Пьера Безухова, который принял его сначала неохотно, но затем привык к обществу такого взбалмошного молодого человека и даже давал ему деньги, под предлогом займа.

Анатоль и в Москве проявлял себя как ловелас, интриган и не пропускал ни одного кутежа. Но никто, кроме самых близких друзей, не знал, что он два года назад женился на дочери одного помещика, во время того, как их полк стоял в Польше.

Этот молодой человек был всегда доволен собой, и убежден в том, что создан для того, чтобы иметь тридцать тысяч дохода в год и занимать высшее положение в светском обществе. Он уверял в этом и себя, и других, и занимал деньги у людей, даже не думая при этом отдавать долги. Анатоль не был ни игроком, ни тщеславным, ни скупым, ни честолюбивым человеком, и в душе считал себя безукоризненным. Но он очень любил веселье и женщин, считая, что вполне имеет право на такую жизнь, потому что в этом нет ничего неблагородного.

Анатоль искренне любил Долохова за его ум и удальство, но этот хитрый человек использовал Анатоля в своих личных целях, забавляясь и управляя им. Наталья Ростова произвела сильное впечатление на Курагина, и он стал обсуждать ее достоинства с Долоховым, не зная наперед, что может выйти из этого ухаживания.

Глава двенадцатая

На следующий день после посещения театра Ростовы никуда не ездили, и никто не приезжал к ним. Мария Дмитриевна переговаривалась с отцом Наташи, что-то скрывая от нее самой. Девушка догадывалась, что речь шла о старом князе, и они придумывали какой-то план.

Наталья истомилась в ожидании князя Андрея, уже два раза посылала дворника узнать, не приехал ли ее возлюбленный. Ей было тяжело. К тоске по любимому прибавились неприятные воспоминания о встрече с княжной Марией, а также с князем. Кроме того, ее до сих пор мучила совесть, не виновата ли она перед Андреем в том, что позволила себе общаться с Анатолем Курагиным и обольститься его обаянием.

Мария Дмитриевна любила воскресные дни и любила их праздновать. В этот день недели дом был вычищен, никто не работал, все люди были наряжены и пользовались благорасположением помещицы.

В этот раз Мария Дмитриевна решила поехать к князю Болконскому поговорить по поводу Наташи. А к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и довольная Наташа стала примерять новые платья. Вдруг в комнату вошла графиня Безухова и сказала: «О, моя восхитительная!» Элен пригласила Илью Андреевича с девушками на декламацию m-lle Georges и взяла слово, что они обязательно будут. Наташа почувствовала себя счастливой, ведь похвалы Элен были ей приятны. Но графиню забавляла мысль о том, чтобы свести наивную девушку с Анатолем. Ее слова о том, что брат влюбился в Наталью, ввели девушку в краску, но она не насторожилась, а наивно посчитала, что все происходящее «просто и естественно».

Мария Дмитриевна вернулась к обеду грустной, было очевидно, что от князя Николая она не добилась положительного ответа. По поводу приглашения графини Безуховой Мария Дмитриевна сказала: «Если обещала – поезжай, развеешься», хотя ей и не нравилась графиня Безухова».

Глава тринадцатая

Илья Андреевич повез племянницу и дочь к графине Безуховой. На вечере было много людей, но все они отличались вольным обращением.

Анатоль ожидал у двери, когда войдут Ростовы. Поздоровавшись с графом, он пошел за Натальей. Девушку охватило чувство тщеславного удовольствия, что она нравится Курагину, и страха от отсутствия нравственных преград между ними. M-lle Georges читала стихи по-французски, публика восхищалась декламацией.

После первого монолога граф Ростов с дочерьми хотел уехать, но Элен просила не испортить бала. Анатоль пригласил Наталью на танец, и во время вальса признался ей в любви. Девушка возражала, что она обручена и любит другого, но Курагин не огорчился и не смутился этим. Перед Натальей возникла дилемма: что делать. Ведь она любила и князя Андрея Болконского, и Анатоля Курагина. Она не могла найти ответов на эти страшные вопросы.

Глава четырнадцатая

Пришло утро, принеся с собой заботу и суету. Мария Дмитриевна снова позвала к чаю. Наталья с беспокойством оглядывалась на всех и старалась быть такой жизнерадостной, как всегда.

После того, как завтрак окончился, Мария Дмитриевна подозвала к себе Наталью и Илью Андреевича и рассказала о беседе с князем Николаем, акцентировав внимание на том, что старик не хочет смириться с тем, чтобы разрешить сыну жениться на Наталье Ростовой. Мудрая женщина предложила ехать в Отрадное и там ждать приезда Андрея, мотивируя тем, что он уговорит отца и приедет к ним. Закончив разговор, Мария Дмитриевна передала письмо от княжны Марьи. Наташа резко сказала: «Она не любит меня», на что хозяйка дома, повысив голос, возразила: «Вздор не говори!» Девушка взяла письмо и пошла в свою комнату, и по мере того, как читала, начинала понимать, что княжна Мария желает ей только добра. Она села, чтобы написать ответ, но в душе девушки происходила непонятная борьба: надо ли отказать Андрею в связи с тем, что у нее появился другой жених, или нет.

Наташа переживала, неужели все кончено и она так быстро, оставив первую любовь, воспылала чувствами к другому. Она знала, что должна выбирать, однако, понимала, что без одного из обеих не может быть вполне счастлива.

Глава пятнадцатая

Когда Соня вернулась поздно вечером, она увидела, что ее кузина Наталья, не раздевшись, спит на диване, и заметила лежащее на столе открытое письмо от Анатоля. Взяв его, она стала читать любовные строки, адресованные подруге, а, вникнув в смысл происходящего, заплакала. «Неужели она разлюбила Андрея Болконского?» – спрашивала себя Соня. – Как могло зайти так далеко?» Она никак не могла поверить, что ее любимая подруга и сестра способна на подобное предательство, тем более, знала, что Анатоль – нехороший человек, но все же надеялась, что это ошибка. Признание Наташи еще больше смутило и расстроило Соню. Она грозилась рассказать об этом, чтобы предотвратить беду, но Наталья пригрозила: «Ежели ты расскажешь, ты мой враг», а затем начала искренне уверять Соню, что не может жить без Анатоля, потому что любит его. Девушки чуть было не поссорились.

В пятницу Ростовы должны были отправляться в деревню. Перед отъездом Курагины позвали эту семью на большой обед, где Анатоль снова оказывал знаки внимания Наталье. Уже вечером опять произошло объяснение с Соней, и вновь девушки спорили: Наташа уверяла, что Анатоль – хороший, и она его любит, а Софья не могла понять, как ее подруга могла так быстро изменить Болконскому. Наконец она произнесла: «Я боюсь, что ты погубишь себя», но ослепленная любовью Наталья воспротивилась этим словам.

Хотя, поссорившись, девушки не разговаривали, но Соня наблюдала за Натальей в течение нескольких дней, и вдруг ее пронзила страшная догадка: Наташа может сбежать с Анатолем. Она обдумывала, как помочь кузине в этой сложной ситуации, чтобы та не наделала глупостей, но не знала, что предпринять и что будет правильным.

Глава шестнадцатая

В последнее время Анатоль Курагин поселился к Долохову. Был тщательно продуман план по похищению Натальи Ростовой. В десять часов вечера девушка должна была выйти к Курагину на заднее крыльцо и сесть в приготовленную тройку, чтобы ехать в село Каменку, где их обвенчает священник. После они на почтовых должны были скакать за границу. У Анатоля были все документы, кроме того, десять тысяч, которые он взял у сестры, и десять тысяч рублей, которые он занял. Курагин и Долохов готовились к побегу.

Глава семнадцатая

Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вышел одетым. Он прощался с Долоховым, а также со своими товарищами, думая, что уезжает от них навсегда. У крыльца стояли две тройки, двое ямщиков держали их. Но план по похищению Натальи провалился. Когда Анатоль заехал во двор и вбежал на крыльцо, его встретил лакей Гаврило и попросил пожаловать к барыне. Долохов закричал: «Курагин, назад!» Борясь с дворником, который пытался запереть за вошедшим Анатолем калитку, Федор «последним усилием оттолкнул дворника и, схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке».

Глава восемнадцатая

Мария Дмитриевна застала заплаканную Соню в коридоре и заставила ее во всем признаться. Она перехватила записку Натальи, прочитала ее, и, зайдя в комнату, выругала девушку и заперла ее на ключ, отдав приказ дворнику пропустить в ворота людей, которые придут, но ни в коем случает не выпускать их. Сама же хозяйка дома села в гостиной, ожидая похитителей. Когда Гаврило пришел доложить, что Курагин и Долохов убежали, она долго обдумывала, что же делать дальше, и в двенадцатом часу ночи решила зайти в комнату Натальи. Удрученная девушка «лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась». Мария Дмитриевна стала возмущаться: «В моем доме любовникам свидания назначать!» Наталью душили рыдания. Никакие увещевания не помогали девушке, как ни старалась вразумить ее Мария Дмитриевна: ни то, что отец может вызвать Анатоля на дуэль, ни то, что узнает Андрей. Наталья злилась на всех за то, что не дали сбежать с Курагиным. «Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете!» – кричала она.

Когда на следующий день Илья Андреевич приехал к завтраку, ему сообщили, что Наталья заболела вчера, что посылали за доктором, но сейчас ей лучше. Истинную причину нездоровья Натальи скрыли от отца. Поездка в деревню откладывалась.

Глава девятнадцатая

Пьер Безухов собирался уехать куда-нибудь из Москвы, лишь бы только не видеться со своей женой. Впечатление, которое произвела на него Наташа Ростова, заставило его поторопиться исполнить свое намерение, и Пьер отправился в Тверь.

Вернувшись обратно в Москву, Безухов получил письмо от Марии Дмитриевны, которая приглашала его к себе по очень важному делу, которое касалось Андрея Болконского и его невесты. Безухов недоумевал, какое он имеет отношение к происходящему. Когда он шел к Марии Дмитриевне, его окликнул Анатоль Курагин.

Придя к Ахросимовой, Пьер обратил внимание на Наталью, которая почему-то сидела со злым и бледным лицом. Девушка, увидев его, вышла из комнаты. Мария Дмитриевна, взяв с Пьера слово молчать обо всем, что он услышит, рассказала ему о произошедшем на днях с Натальей. Удивленный Пьер слушал, не веря своим ушам. Он не мог себе представить, как Наталья могла изменить Андрею Болконскому, променяв его на Анатоля Курагина, человека глупого и к тому же, женатого; да еще так влюбиться, что согласиться сбежать с ним из дома.

Хорошее впечатление о Наташе, которую он знал с детства как милую и добрую девочку, не могло соединиться в его понимании с новым представлением о ней как о глупой, жестокой и низкой.

Пьер, по настоянию Марии Дмитриевны, признался Наталье, что Анатоль Курагин был женат.

Глава двадцатая

Пьер не остался на обед, а поехал искать Анатоля Курагина, при упоминании о котором кровь приливала к его сердцу и перехватывало дыхание. Но Курагин в то время, как Пьер спрашивал знакомых, где его можно найти, был у Долохова, с которым совещался по поводу того, как поправить испорченное дело, и хотел для этого воспользоваться связями сестры Элен.

Пьер, напрасно объездив всю Москву, нашел Анатоля Курагина у графини Безуховой. Не обращая особого внимания на супругу, он вошел в гостиную и обратился к Анатолю, сказав, что им нужно поговорить. Когда Безухов и Курагин остались наедине, разгневанный Пьер «схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга». Он, убедившись в том, что у Курагина есть письма Натальи, поставил ему три условия. Во-первых, он должен был отдать письма, во-вторых, уехать из Москвы на следующий день, в-третьих, не должен был говорить, что произошло между ним и Натальей никому. «Обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!..» – возмущался Пьер. Но Анатоль сказал, что никому не позволит называть его подлецом, и попросил забрать свои слова обратно, если Пьер хочет, чтобы поставленные условия были исполнены. Безухов согласился. На следующий день Анатоль Курагин уехал в Петербург.

Глава двадцать первая

Пьер поехал к Марии Дмитриевне, чтобы сообщить, что ее желание удовлетворено, и Курагин уехал из Москвы. В то время Наталья была в жутком состоянии: когда она узнала, что Анатоль женат, попыталась отравиться мышьяком. Девушку вовремя спасли, но о том, чтобы ехать в деревню, не могло быть и речи.

В это время Пьер Безухов отовсюду слышал разговоры о попытке похищения Натальи Ростовой и старался их опровергнуть, настаивая на мнимой версии о том, что Анатоль сделал предложение девушке, но получил отказ. Он думал, что нужно во что бы то ни стало восстановить репутацию Наташи, и делал это с упорством.

Князь Николай знал о том, что случилось из слухов, ходивших по городу, которые доносила ему мадмуазель Бурьен. Он прочитал письмо, адресованное Марии, в котором Наталья отказала Андрею, и, казалось, был веселее обычного, со дня на день ожидая сына.
Приехав в Москву, князь Андрей сразу получил от отца неприятную для него записку с подробностями отказа. Рассказывая о произошедшем, князь Николай намного приукрашивал действительность.

Пьер Безухов, приехав к Андрею, предполагал, что его друг от всего услышанного будет в такой же депрессии, как и Наталья, но был очень удивлен тем, что Болконский-младший пребывает в хорошем расположении духа и даже разговаривает на отвлеченные темы. Обрадовались такому повороту событий и княжна Мария, и князь Николай.

Но настроение князя Андрея было показным. Когда он остался наедине с Пьером, то передал ему письма Натальи и портрет, попросив отдать их графине. Безухов сообщил, что его бывшая невеста очень больна и была при смерти. Но Андрея не тронули эти слова, он считал Наталью падшей женщиной, недостойной его прощения, и злился на нее.

Глава двадцать вторая

В тот же вечер Пьер Безухов поехал к Ростовым для того, чтобы выполнить поручение Андрея. Наташа была в постели, и поэтому ему пришлось отдать письма Соне, а самому пойти к Марии Дмитриевне, которая очень интересовалась, как князь Андрей воспринял печальную новость о том, что произошло между Наташей и Анатолем. В это время вошла Соня и сообщила, что Наталья непременно хочет видеть Пьера Кирилловича. Он вошел в гостиную и увидел девушку, исхудавшую, с бледным, измученным и строгим лицом, но не пристыженную, как предполагалось ранее. Между ними состоялась беседа, в ходе которой Наталье стало плохо, и, задыхаясь, она просила передать, что просит прощения у князя Андрея. Видно было, что девушка горячо раскаивается в своем поступке, очень сожалея о нем, и Пьеру стало очень жалко Наталью, и он стал утешать ее такими словами: «Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей». Подобное признание вызвало слезы умиления и благодарности. Девушка посмотрела на Пьера и вышла из комнаты. Этот взгляд, на долгое время запомнившийся Безухову, согревал его по дороге домой. Он радовался новому, расцветавшему чувству, появившемуся в его ободренной душе.

Роман Льва Николаевича Толстого «Война и мир». Описание по главам. Том 2. Часть 5.

4.2 (84%) 5 votes

Ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.

– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.

Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.

– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.

– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.

– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо-привлекательно действовали на Пьера.

– Но если по каким-либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески-нежной улыбкой.

– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову , знак масонства.

– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?

– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков , сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.

– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.

– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.

– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.

– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.

– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.

Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.

– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.

– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?

– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.

Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.

– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.

Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.

– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.

– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.

– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.

Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.

– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.

– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.

– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.

– Да, да, – подтверждал Пьер.

– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?

– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.

– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.

Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.

– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.