Навсегда на небосклоне. Памяти евгения александровича евтушенко
1 апреля 2017 г. ушел из жизни выдающийся поэт, прозаик, сценарист, публицист Евгений Евтушенко. Он скончался в американской клинике в городе Талса (Оклахома). О его смерти сообщила супруга, Мария Владимировна. С именем Евгения Евтушенко была связана целая эпоха в литературе, он был кумиром молодежи 1950-1960-х гг. и стал символом русской поэзии середины ХХ в.
Молодой поэт Евгений Евтушенко
Поэтический талант он получил в наследство от отца, геолога и поэта-любителя Александра Гангнуса. Да и как можно было не стать поэтом, родившись на станции с названием Зима (Иркутская область), которой позже он посвятил сборник стихотворений. Уже в 5 лет Евгений Евтушенко начал писать стихи. Своим широким кругозором он был обязан тоже отцу: «Он часами мог рассказывать мне, еще несмышленому ребенку, и о падении Вавилона, и об испанской инквизиции, и о войне Алой и Белой роз, и о Вильгельме Оранском... Благодаря отцу я уже в 6 лет научился читать и писать, залпом читал без разбора Дюма, Флобера, Боккаччо, Сервантеса и Уэллса. В моей голове был невообразимый винегрет. Я жил в иллюзорном мире, не замечал никого и ничего вокруг...».
После переезда в Москву Евгений занимался в поэтической студии Дома пионеров. В 1949 г., когда поэту было всего 16 лет, его стихи впервые опубликовали в газете «Советский спорт». В 1951 г. Евтушенко поступил в Литературный институт им. М. Горького, но проучился там недолго – вскоре его отчислили из-за того, что он выступил в защиту романа В. Дудинцева «Не хлебом единым». В 20 лет Евтушенко стал самым молодым членом Союза писателей СССР.
Всесоюзная слава пришла к нему после выхода в свет стихотворных сборников «Третий снег» и «Шоссе энтузиастов» в середине 1950-х гг. А в 1960-х гг. Евтушенко стал одним из самых популярных и цитируемых в стране авторов. Фраза «Поэт в России больше, чем поэт» из поэмы «Братская ГЭС» была известна каждому школьнику и стала афоризмом.
В 1960-х гг. Евтушенко вместе с Рождественским, Ахмадулиной и Окуджавой принимал участие в поэтических вечерах в Политехническом музее, которые стали символом «оттепели». Их называли «шестидесятниками», и Евтушенко был одним из тех, кто спровоцировал начало настоящего «поэтического бума» в СССР.
В 1991 г. поэту предложили преподавать русскую литературу в одном из университетов Оклахомы. Евтушенко уехал в США и провел там последние годы своей жизни, хотя часто приезжал в Россию. Вдохновение не покидало его до последних дней: в 2011 г. он выпустил сборник стихов «Можно все еще спасти», в 2012 г. – сборник «Счастья и расплаты», в 2013 г. – сборник «Не умею прощаться», а в последние два года он надиктовывал жене новый роман.
Один из самых знаменитых поэтов-шестидесятников Евгений Евтушенко
В последние годы поэта одолевали проблемы со здоровьем: в 2013 г. ему ампутировали ногу из-за развивающегося воспалительного процесса, в 2015 г. установили кардиостимулятор, чтобы нормализовать сердечный ритм. 31 марта 2017 г. поэт был госпитализирован в тяжелом состоянии. Подробности не были известны, его жена заявила только о том, что это не было плановым обследованием. 1 апреля около 19:30 по московскому времени Евгений Евтушенко умер от остановки сердца.
18 июля 2017 г. Евгению Евтушенко исполнилось бы 85 лет, этим летом в Москве планировался фестиваль по случаю юбилея поэта. Несколько дней назад он заявил о своем желании быть похороненным в Переделкино, недалеко от могилы Бориса Пастернака.
Знаменитый поэт, чьи стихи давно разошлись на цитаты
1 апреля 2017 года умер Евгений Евтушенко. Литературный критик «Медузы» Галина Юзефович рассказывает о Евтушенко, о роли поэта в русской культуре и о поколении шестидесятников, теперь окончательно оставшемся в истории.
В последние 20 лет фигура Евгения Александровича Евтушенко вызывала некоторое чувство неловкости: экстравагантного вида старик в безумных блестящих пиджаках, клоунских кепках и с самодельными сумками через плечо, громко и аффектированно читавший собственные стихи, такие старомодные и избыточные.
Про Евтушенко любили вспоминать известную фразу Бродского («Если Евтушенко против колхозов, то я — за»), как поэта его принято было сравнивать с ровесником и товарищем по цеху Андреем Вознесенским (всегда в пользу последнего), а его полувековая, с 1963 года, номинация на Нобелевскую премию казалась едва ли не недоразумением. Его обвиняли в бесконечном самопиаре, обесценивая даже самые смелые поступки — такие, как заступничество за диссидентов Юрия Даниэля и Александра Солженицына, публикацию скандальной поэмы «Бабий Яр» или стихотворения «Танки идут по Праге», посвященного советскому вторжению в Чехословакию в 1968 году. Его часто и охотно (хотя, похоже, вполне безосновательно) обвиняли в сотрудничестве с КГБ — казалось подозрительным, что на протяжении стольких лет Евтушенко эдаким эмиссаром Советского Союза невозбранно разъезжал по всему миру, завязывая приятельские отношения с политическими лидерами от президента Никсона до Фиделя Кастро. Словом, в последние годы Евтушенко у нас старались воспринимать в лучшем случае как курьез.
Все так — начиная с крушения Советского Союза Евтушенко постепенно превращался в персону гротескную и даже неуместную. После 1991 года, когда он как депутат Верховного Совета СССР решительно выступил против ГКЧП, его лиро-политическая звезда больше не знала восходов. Поэт-трибун, фактически говоривший от имени огромной безголосой массы, исчез — или, вернее, перестал быть нужен в силу обретения той самой массой голоса, превратившись в немного смешной, немного печальный анахронизм. Самый «передовой», модный и актуальный из поколения шестидесятников, он оказался в наименьшей степени востребован в условиях новой реальности.
И это, конечно, неслучайно. Ничто не устаревает быстрее, чем вещи остро модные. В отличие от своих лиричных, персональных, куда более укорененных в толще языка и потому куда менее подверженных влиянию времени сверстников — Окуджавы, Ахмадуллиной, Вознесенского, Евтушенко был плотью от плоти шестидесятых — эпохи полусвободы, смутных надежд, великих строек и тотального торжества метафоры как выразительного средства.
Чешский поэт и нобелевский лауреат Ярослав Сейферт в 1984 году писал: «Есть страны и народы, которые находят выразителей для своих вопросов и ответов на них среди мудрых и чутких мыслителей. Иногда эту роль выполняют журналисты и средства массовой информации. У нас же национальный дух ищет наиболее действенного своего воплощения в поэтах. Этот путь подходит нам лучше всего в силу способности поэта использовать метафору, выражать то, что является ключевым, непрямо, непрозрачным для чужих глаз способом». Ему вторит и другой нобелевский лауреат, поляк Чеслав Милош: «Начиная со времен Второй мировой войны поэзия становится единственным способом выражения для многих». Именно таким поэтом — не художником слова, но в первую очередь выразителем и ретранслятором смыслов, важных для страны в целом и для каждого из ее обитателей в частности, и был Евтушенко.
Он как никто умел балансировать на грани дозволенного, каким-то буквально шестым чувством зная, где пролегает эта грань, и никогда ее не преступая. Он спорил с вождями (так, известно его бесстрашное участие в полемике вокруг упомянутой уже поэмы «Бабий Яр», которая страшно не понравилась Хрущеву), будучи — или по крайней мере считая себя — одним из них. К слову сказать, высокомерная потребность в контакте с элитой, твердая вера в то, что поэт имеет право говорить с сильными мира сего на равных, была не чужда и стопроцентному антагонисту Евтушенко Иосифу Бродскому: после так называемого Ленинградского самолетного дела (группа еврейских диссидентов-отказников пыталась тогда угнать самолет в Израиль) он не задумываясь написал письмо Брежневу с просьбой помиловать его участников. И это было очень в духе времени: как сам Евтушенко написал чуть позже в своей помпезной и официозной поэме «Братская ГЭС», «поэт в России больше, чем поэт» — по крайней мере, так казалось тогда многим, если не всем.
О чем бы Евтушенко ни говорил — о строительстве Братской ГЭС, об убийстве Мартина Лютера Кинга или о военном перевороте в Чили, он всегда откликался на разлитые в воздухе смутные вибрации. Не будет преувеличением сказать, что именно через Евтушенко в конце 50-х, в 60-е и в 70-е проходил нерв времени, и когда нерв этот переместился в другую область, поэт не сумел сменить частоту и перенастроиться на новую волну. Самый истовый, яркий и бескомпромиссный представитель поколения шестидесятых, именно в силу этого Евгений Евтушенко оказался неприемлем для нас сегодняшних.
Сейчас интерес к эпохе оттепели возвращается. Сериал «Таинственная страсть», выставка «Оттепель» в ЦДХ и другие обсуждаемые культурные феномены актуализируют, возвращают в дискуссионное поле это странное, миражное, наивное и по-своему очень симпатичное время. Евгений Евтушенко в этом контексте долгое время оставался засидевшимся гостем: его присутствие среди нас не позволяло празднику закончиться, а эпохе шестидесятых окончательно отчалить в прошлое, став таким образом объектом умиления, симпатии, да попросту беспристрастного, отстраненного рассмотрения. И вот сейчас, когда Евгения Александровича больше нет, возможно, на смену раздражению и неловкости в его адрес придут чувства куда более светлые, справедливые и непредвзятые. Время шестидесятых, наконец, по-настоящему завершится, а сам Евтушенко займет свое место в сонме его ушедших героев — романтиков, лжецов, пассионариев и конъюнктурщиков. И место это будет, безусловно, почетным и важным.
1 апреля умер Евгений Евтушенко. Днем ранее стало известно, что он был госпитализирован в тяжелом состоянии. По просьбе «Горького» о значении поэта для русской культуры напоминает Олег Лекманов.
Начало семидесятых годов. Я, маленький мальчик, играю в самосвал на полу в большой комнате нашей квартиры. На стареньком красном проигрывателе «Ленинград» крутится большая черная пластинка «Райкин». Она страшно смешная, все реплики я знаю наизусть. Вот сейчас пластинка скажет: «Вторая моя жена была очень умная. Бывало, спросит: „Кто это написал - «Буря мглою небо кроет…»”? И сама отвечает: „Правильно, Евтушенко”». Тут раздавался громкий, записанный на пластинку смех зрителей.
Кто такой Евтушенко? Этого вопроса я себе не задавал никогда, потому что всегда знал: Евтушенко (в раннем детстве произносилось «Петушенко») - поэт, он вихрастый, высокий, сидит за пишущей машинкой, сигарета в зубах, сочиняет стихи.
Первое ощущение, когда узнал о его смерти: как давно и как прочно он укоренился в жизни каждого из нас и с какими важными именами для истории русской культуры второй половины ХХ века, да и просто мировой послевоенной истории, он неразрывно связан. Вот уж точно - не объедешь, не забудешь… Его ругал и его любил Хрущев. Над ним иронизировала Анна Андреевна Ахматова (Сергей Довлатов: «Молодого Евтушенко представили Ахматовой. Евтушенко был в модном свитере и заграничном пиджаке. В нагрудном кармане поблескивала авторучка. Ахматова спросила: - А где ваша зубная щетка?»). Его просил сделать запись в свой знаменитый альбом Корней Чуковский (Евтушенко записал: «Литературы мудрые сверхсрочники, // Седые полуночники земли, // Страницы вашей книги как подстрочники, // Где вы еще не все перевели»). Он был первым мужем Беллы Ахмадулиной. Ему посвящали песни Александр Галич и Булат Окуджава. Пьер Паоло Пазолини собирался снимать его в роли Христа, а Эльдар Рязанов - в роли Сирано де Бержерака… Все они умерли, превратились в легенду, в миф, а Евтушенко жил и продолжал откликаться стихами едва ли не на каждый громкий газетный повод, и, казалось, это будет продолжаться вечно. Увы, только казалось. И как все-таки жалко, что он, так много значения придававший знакомству и дружбе с великими, не написал подробных воспоминаний о своих встречах с ними. А ведь по заслугам пользовался репутацией человека, умевшего и любившего оказываться в нужном месте в нужный час.
Евгений Александрович Евтушенко, конечно же, не был абсолютным чемпионом вкуса: кто из нас не поеживался, глядя на его сногсшибательные костюмы с искрой, читая его прозу, пытаясь досмотреть до конца снятые им фильмы? Но он по-настоящему, истово любил русскую литературу и очень много сделал и для живых, и для мертвых писателей. Многие ли из тех, кто достиг такой степени известности, могли похвастать тем же? Составленная Евтушенко с помощью Евгения Витковского антология «Строфы века» познакомила сначала подписчиков журнала «Огонек», а потом и читателей книжного варианта со многими и многими отечественными поэтами ХХ века, чьи имена, казалось бы, навсегда канули в Лету.
Я еще ничего не сказал о главном - о стихах Евтушенко, а ведь это именно он вместе со своими товарищами в послесталинскую эпоху вернул в поэтический обиход такие важные и простые слова, как «женщина» и «любовь». После нескольких страшных лет пребывания в состоянии клинической смерти русская литература заново училась говорить, и Евтушенко тогда был среди первых учеников. Особо следует упомянуть те его стихотворения, которые в России стали больше, чем просто поэтическими текстами (перефразируя самогó Евтушенко) и справедливо воспринимались как почти материальное оружие интеллигенции в борьбе с косностью и злом. Это «Бабий Яр», «Наследники Сталина» и «Танки идут по Праге».
У всех нас, даже у тех, кто совсем не любит стихи, хранится в памяти изрядный запас строк и строф Евтушенко, песенных, но не только. «Хотят ли русские войны?», «Со мною вот что происходит, ко мне мой старый друг не ходит», «Мои нервы натянуты, как провода, между городом „нет” и городом „да”», «Ты - Евгений, я - Евгений, ты не гений, я не гений», «Постель была расстелена, и ты была растеряна»… Список цитат можно продолжать долго, почти до бесконечности. Чего уж там, если даже Иосиф Бродский, к Евтушенко относившийся более чем прохладно (про «колхозы» ведь все помнят), в разговоре с Соломоном Волковым признавался, что знает на память «двести-триста» его строк.
Про многие стихотворения Евтушенко мне сейчас трудно понять, хорошие они или плохие, но вот, что куски из них засели в мое сознание навсегда, стали неотъемлемой частью меня, - это я знаю точно. А, по крайней мере, две строки Евтушенко мне и сейчас кажутся поэзией очень высокой пробы, я их со своего раннего детства помню, я ими девушек очаровывал, я их мысленно твердил, переминаясь в карауле, на посту в армии, в тридцатиградусный мороз:
Идут белые снеги,
Как по нитке скользя…
Тут и сбой ударения в глаголе, и странное существительное «снеги», и сравнение снежинок с бусинками, скользящими по нити, - все это меня до сих пор не просто волнует, а трогает почти до слез, и я гляжу за окно, а там как раз и лежит белый снег, задержавшийся на московских улицах до начала апреля. Не в память ли о воспевшем его поэте?
Прощайте и простите, Евгений Александрович! Без Вас жить будет гораздо скучнее.
Вчера на 85-м году жизни скончался величайший поэт советской эпохи Евгений Евтушенко. За свою долгую жизнь он написал более 200 стихотворений и песен, был автором двадцати поэм и двух романов. На его стихи была написана симфония №13 Дмитрия Шостаковича, а произведения переведены на 72 языка. В его честь назвали малую планету Солнечной системы, открытую в 1978 году в Крымской обсерватории, которая навсегда останется на небесной карте под именем 4234 Evtushenko.
Родился 18 июля 1933 года в Сибири, на станции Зима Иркутской области. Отец - Гангнус Александр Рудольфович (1910-1976), геолог. Мать - Евтушенко Зинаида Ермолаевна (1910-2002), геолог, актриса, Заслуженный деятель культуры РСФСР. Супруга - Евтушенко Мария Владимировна (1961 г. рожд.), врач, филолог. Сыновья: Петр (1967 г. рожд.), художник; Александр (1979 г. рожд.), журналист, живет в Англии; Антон (1981 г. рожд.), живет в Англии; Евгений (1989 г. рожд.), учится в средней школе в США; Дмитрий (1990 г. рожд.), учится в средней школе в США.
Евгению Рейну, другу и, как многие считают, учителю Бродского, принадлежит постулат, датированный 1997 годом: «Россия – особая страна решительно во всех отношениях, даже под углом ее поэтического облика. Вот уже двести лет во все времена русскую поэзию представляет один великий поэт. Так было в восемнадцатом веке, в девятнадцатом и в нашем двадцатом. Только у этого поэта разные имена. И это неразрывная цепь. Вдумаемся в последовательность: Державин – Пушкин – Лермонтов – Некрасов – Блок – Маяковский – Ахматова – Евтушенко. Это – один-единственный Великий поэт с разными лицами. Такова поэтическая судьба России». Думается, что в отношении Евтушенко эта формула может быть безошибочно пролонгирована и на начало XXI столетия.
В Зиме прошли незабываемые детские годы Евгения Евтушенко. «Откуда родом я? Я с некой / сибирской станции Зима...» Этому городу посвящены одни из самых пронзительных его лирических стихотворений и многие главы ранних поэм.
Евтушенко с раннего детства считал и ощущал себя Поэтом. Это видно из его ранних стихов, впервые опубликованных в первом томе его Собрания сочинений в 8 томах. Датированы они 1937, 1938, 1939 годами. Совсем не умильные вирши, а талантливые пробы пера (или карандаша) 5-7-летнего ребенка. Его сочинительство и опыты поддерживаются родителями, а затем и школьными учителями, которые активно участвуют в развитии его способностей.
Поэт не раз с благодарностью вспоминает родителей, которые с ранних лет помогали ему через каждодневное общение, книги, знакомство и соприкосновение с искусством познать ценности окружающего мира, художественного наследия. «Отец часами мог рассказывать мне, еще несмышленому ребенку, и о падении Вавилона, и об испанской инквизиции, и о войне Алой и Белой роз, и о Вильгельме Оранском... Благодаря отцу я уже в 6 лет научился читать и писать, залпом читал без разбора Дюма, Флобера, Боккаччо, Сервантеса и Уэллса. В моей голове был невообразимый винегрет. Я жил в иллюзорном мире, не замечал никого и ничего вокруг...».
В последующие годы, несмотря на то, что у Александра Рудольфовича образовалась другая семья, он продолжал воспитание своего старшего сына поэзией. Так, осенью 1944 года они вместе ходили на вечер поэзии в МГУ, бывали и на других вечерах, слушая стихи Анны Ахматовой, Бориса Пастернака, Михаила Светлова, Александра Твардовского, Павла Антокольского и других поэтов.
Зинаида Ермолаевна не препятствовала встречам Жени с отцом, а еще раньше, когда писала ему письма, посылала стихи сына, в которых уже попадались строки и рифмы, свидетельствующие о способностях мальчика, так рано взявшегося за перо. Мама верила в его способности и отдавала себе отчет в ценности его ранних опытов. Она сохраняла тетради и отдельные листки со стихами, с работой по составлению словаря рифм, еще не существующих, по его мнению, в поэзии. К сожалению, по разным причинам что-то все-таки было утеряно, как тетрадь, которая включала примерно около 10 тысяч рифм.
Положительное влияние на формирование эстетических вкусов поэта, мастерство эстрадных выступлений и неподдельный интерес к театру и кино оказывала и сама вторая, артистическая, профессия мамы. В 1938-41 годах она была солисткой Московского театра имени К.С. Станиславского, окончив в 1939 году музыкальное училище имени М.М. Ипполитова-Иванова, в которое поступила еще будучи студенткой последнего курса геологоразведочного института - после того, как заняла первое место в смотре художественной самодеятельности вузов столицы. В ее доме бывали артисты - и ставшие впоследствии знаменитостями, и скромные труженики мосэстрадовской сцены, которых так трогательно выписал спустя многие десятилетия поэт в одной из глав поэмы «Мама и нейтронная бомба».
С начала войны по декабрь 1943 года она выступала на фронтах, затем - гастроли у хлеборобов Читинской области (декабрь 1943 г.), во время которых она тяжело заболела тифом и пролежала несколько месяцев в больнице Читы. После выздоровления в 1944 году работала заведующей зиминским Домом культуры железнодорожников, а в конце июля 1944-го вернулась с сыном в Москву, откуда, после приезда по вызову из Зимы ее матери, снова отправилась по фронтам в составе концертной бригады своего театра, домой вернулась только в апреле победного 45-го. В последующие годы она работала во Всесоюзном гастрольно-концертном объединении и в московской филармонии в качестве режиссера по детской музыкальной работе вплоть до выхода на пенсию в 1977 году.
Гостеприимство Зинаиды Ермолаевны распространялось не только на собственных друзей, но и на окружение молодого, вступающего в бурную творческую жизнь сына. Своими в доме были многие поэты - Евгений Винокуров, Владимир Соколов, Роберт Рождественский, Григорий Поженян, Михаил Луконин и другие, не говоря уже о Белле Ахмадулиной, первой жене поэта; прозаик Юрий Казаков, драматург Михаил Рощин, литературовед Владимир Барлас, студенты Литературного института, художники Юрий Васильев и Олег Целков, актеры Борис Моргунов и Евгений Урбанский...
Поэт рос и учился в Москве, посещал поэтическую студию Дома пионеров. Был студентом Литературного института, в 1957 году исключен за выступления в защиту романа В. Дудинцева «Не хлебом единым». Печататься начал в 16 лет. Первые публикации стихов в газете «Советский спорт» датированы 1949 годом. Принятый в Союз писателей СССР в 1952 году, стал самым молодым его членом.
Первая книга - «Разведчики грядущего» (1952) - несла родовые приметы декларативной, лозунговой, пафосно-бодряческой поэзии рубежа 1940-50-х годов. Но тем же годом, что и книга, датированы стихотворения «Вагон» и «Перед встречей», которые Евтушенко без малого четверть века спустя в статье «Воспитание поэзией» (1975) назовет «началом... серьезной работы» в литературе.
Подлинно дебютными стали не первая «ходульно-романтическая книжка», как аттестует сегодня «Разведчики грядущего» сам поэт, и даже не вторая - «Третий снег» (1955), а третья - «Шоссе энтузиастов» (1956) и четвертая - «Обещание» (1957) книги, а также поэма «Станция Зима» (1953-56). Именно в этих сборниках и поэме Евтушенко осознает себя поэтом нового, вступающего в жизнь поколения, которое позже назовут поколением «шестидесятников», и громко заявляет об этом программным стихотворением «Лучшим из поколения».
Мироощущение, умонастроение поэта складывались под воздействием сдвигов в самосознании общества, вызванных первыми разоблачениями культа личности Сталина.
Воссоздавая обобщенный портрет молодого современника «оттепели», Е. Евтушенко пишет собственный портрет, вбирающий духовные реалии как общественной, так и литературной жизни. Для выражения и утверждения ее поэт находит броские афористичные формулы, воспринимавшиеся полемическим знаком нового антисталинского мышления: «Усердье в подозреньях не заслуга. / Слепой судья народу не слуга. / Страшнее, чем принять врага за друга, / принять поспешно друга за врага». Или: «И лезут в соколы ужи, / сменив, с учетом современности, / приспособленчество ко лжи / приспособленчеством ко смелости».
С молодым задором декларируя собственную разность, поэт упивается разнообразием окружающего его мира и жизни и искусства, готов вобрать его в себя во всем всеохватном богатстве. Отсюда буйное жизнелюбие и программного стихотворения «Пролог», и других созвучных стихов рубежа 1950-60-х годов, проникнутых той же неуемной радостью бытия, жадностью ко всем его - и не одним только прекрасным - мгновениям, остановить, объять которые неудержимо спешит поэт. Как бы декларативно ни звучали при этом иные его стихи, в них нет и тени бездумного бодрячества, охотно поощрявшегося официозной критикой, - речь о максимализме социальной позиции и нравственной программы, которые провозглашает и отстаивает «возмутительно нелогичный, непростительно молодой» поэт: «Нет, мне ни в чем не надо половины! / Мне - дай все небо! Землю всю положь!».
Ярость тогдашних охранителей канона вызвала прозаическая «Автобиография», напечатанная во французском еженедельнике «Экспрессо» (1963). Перечитывая «Автобиографию» сейчас, по прошествии 40 лет, ясно видишь: скандал инспирировался намеренно и инициаторами его были идеологи из ЦК КПСС. Велась очередная проработочная кампания по завинчиванию гаек и выкручиванию рук - для острастки и самого Евтушенко, и тех «инакомыслящих», кто оппозиционно воспринял погромные встречи Н.С. Хрущева с творческой интеллигенцией. Лучший ответ на это Е. Евтушенко дал включением фрагментов ранней «Автобиографии» в позднейшие стихи, прозу, статьи автобиографического характера и публикацией ее с небольшими сокращениями в 1989 и 1990 годах.
Идейно-нравственный кодекс поэта был сформулирован не сразу: на исходе 1950-х годов он во весь голос заговорил о гражданственности, хотя дал ей поначалу крайне зыбкое, расплывчатое, приблизительное определение: «Она совсем не понуканье, / а добровольная война. / Она - большое пониманье / и доблесть высшая она». Развивая и углубляя ту же мысль в «Молитве перед поэмой», которой открывается «Братская ГЭС», Евтушенко найдет куда более ясные, четкие определения: «Поэт в России - больше, чем поэт. / В ней суждено поэтами рождаться / лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства, / кому уюта нет, покоя нет».
Впрочем, и эти строки, ставшие хрестоматийными, тоже списывались бы на декларации, если б подтверждением им не были стихи, чье обнародование, будучи актом гражданского мужества, становилось крупным событием как литературной, так и (не в меньшей, если не в большей мере) общественной жизни: «Бабий Яр» (1961), «Наследники Сталина» (1962), «Письмо Есенину» (1965), «Танки идут по Праге» (1968), «Афганский муравей» (1983). Эти вершинные явления гражданской лирики Евтушенко не носили характера одноразового политического действия. Так, «Бабий Яр» прорастает из стихотворения «Охотнорядец» (1957) и в свою очередь отзывается в 1978-м другими созвучными строками: «У русского и у еврея / одна эпоха на двоих, / когда, как хлеб, ломая время, / Россия вырастила их».
Под стать вершинам гражданской поэзии Е. Евтушенко его безбоязненные поступки в поддержку преследуемых талантов, в защиту достоинства литературы и искусства, свободы творчества, прав человека. Таковы многочисленные телеграммы и письма протеста против суда над А. Синявским и Ю. Даниэлем, травли А. Солженицына, советской оккупации Чехословакии, правозащитные акции заступничества за репрессированных диссидентов - генерала П. Григоренко, писателей А. Марченко, З. Крахмальникову, Ф. Светова, поддержка Э. Неизвестного, И. Бродского, В. Войновича.
Частым поездкам по стране, в том числе по русскому Северу и Заполярью, Сибири и Дальнему Востоку, поэт обязан как многими отдельными стихами, так и большими циклами и книгами стихов. Немало путевых впечатлений, наблюдений, встреч влилось в сюжеты поэм - широкая география целенаправленно работает в них на эпическую широкоохватность замысла и темы.
По частоте и протяженности не знают себе равных в писательской среде маршруты зарубежных поездок Е. Евтушенко. Он побывал на всех, кроме Антарктиды, континентах, пользуясь всеми видами транспорта - от комфортабельных лайнеров до индейских пирог - вдоль и поперек исколесил большинство стран. Сбылось-таки: «Да здравствует движение и жаркость, / и жадность, торжествующая жадность! / Границы мне мешают... Мне неловко / не знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка».
Ностальгически вспоминая «первый день поэзии» в так и озаглавленном стихотворении конца 1970-х, Е. Евтушенко восславляет поэзию, которая бросилась «на приступ улиц» в то обнадеживающее «оттепельное» время, «когда на смену словесам затертым / слова живые встали из могил». Своей ораторской патетикой молодого трибуна он больше других способствовал тому, чтобы «происходило чудо оживанья / доверия, рожденного строкой. / Поэзию рождает ожиданье / поэзии народом и страной». Неудивительно, что именно его признали первым трибунным поэтом эстрады и телевидения, площадей и стадионов, да и сам он, не оспаривая этого, всегда горячо ратовал за права слова звучащего. Но ему же принадлежит «осеннее» раздумье, относящееся как раз к шумной поре эстрадных триумфов начала 1960-х: «Прозренья - это дети тишины. / Случилось что-то, видимо, со мной, / и лишь на тишину я полагаюсь...» Кому, как не ему, поэтому было надо энергично опровергать в начале 1970-х годов назойливые противопоставления «тихой» поэзии «громкой», разгадав в них недостойную «игру в свободу от эпохи», опасное сужение диапазона гражданственности? И, следуя себе, провозглашать неприкрашенную правду времени тем единственным критерием, которым надлежит поверять ту и другую? «Поэзия, будь громкой или тихой, - / не будь тихоней лживой никогда!».
Тематическое, жанровое, стилевое многообразие, отличающее лирику Евтушенко, в полной мере характеризует его поэмы. Лирическая исповедальность ранней поэмы «Станция Зима» и эпическая панорамность «Братской ГЭС» - не единственные крайние полюса. При всей их художественной неравнозначности каждая из 19 его поэм отмечена «лица необщим выраженьем». Как ни близка «Братской ГЭС» поэма «Казанский университет» (1970), она и при общей эпической структуре обладает собственным, специфическим своеобразием. Недоброжелатели поэта не без тайного и явного злорадства ставят в вину сам факт написания ее к 100-летию со дня рождения В.И. Ленина. Между тем «Казанский университет» - не юбилейная поэма о Ленине, который и появляется, собственно, в двух последних главах (всего их 17). Это поэма о передовых традициях русской общественной мысли, «пропущенных» через историю Казанского университета, о традициях просветительства и либерализма, вольнодумия и свободолюбия.
В русскую историю погружены поэмы «Ивановские ситцы» (1976) и «Непрядва» (1980). Первая более ассоциативна, вторая, приуроченная к 800-летию Куликовской битвы, - событийна, хотя в ее образный строй наряду с эпическими картинами повествовательного плана, воссоздающими далекую эпоху, включены лирические и публицистические монологи, стыкующие многовековое прошлое с современностью.
На виртуозном сцеплении многочисленных голосов публики, падкой до будоражащих зрелищ, быка, обреченного на заклание, молодого, но уже отравленного «ядом арены» тореро, приговоренного, пока не погибнет сам, вновь и вновь «убивать по обязанности», и даже пропитанного кровью песка на арене строится поэма «Коррида» (1967). Спустя год волнующая поэта «идея крови», которой оплачены многовековые судьбы человечества, вторгается и в поэму «Под кожей статуи Свободы», где в единую цепь кровопролитных трагедий мировой истории ставятся убийства царевича Дмитрия в древнем Угличе и президента Джона Кеннеди в современном Далласе.
В ключе сюжетных повествований о человеческих судьбах выдержаны поэмы «Снег в Токио» (1974) и «Северная надбавка» (1977). В первой поэмный замысел воплотился в форме притчи о рождении таланта, высвободившегося из оков недвижного, освященного вековым ритуалом семейного быта. Во второй - непритязательная житейская быль произрастает на сугубо российской почве и, поданная в обычном потоке будней, воспринимается их достоверным слепком, содержащим много привычных, легко узнаваемых подробностей и деталей.
Не в изначальном, а в доработанном виде включены в восьмитомное собрание сочинений Е. Евтушенко публицистически ориентированные поэмы «В полный рост» (1969-1973-2000) и «Просека» (1975-2000). То, что разъяснено поэтом в авторском комментарии ко второй, приложимо и к первой: он писал обе четверть и более века «тому назад, совершенно искренне цепляясь за остатки иллюзий, окончательно не убитые... еще со времен "Братской ГЭС"». Нынешний отказ от них едва не побудил к отречению и от поэм. Но поднятая было «рука опустилась, как бы независимо от моей воли, и правильно сделала». Так же правильно, как поступили друзья, редакторы восьмитомника, уговорив автора спасти обе поэмы. Вняв советам, он спас их тем, что убрал излишества публицистики, но сохранил в неприкосновенности реалии минувших десятилетий. «Да, СССР больше нет, и я уверен, что не нужно было реанимировать даже музыку его гимна, но люди-то, которые называли себя советскими, и в том числе я, ... остались». Значит, и чувства, какими они жили, - «это тоже часть истории. А историю из нашей жизни, как показали столькие события, вычеркивать невозможно...».
Синтез эпики и лирики отличает развернутую в пространстве и времени политическую панораму современного мира в поэмах «Мама и нейтронная бомба» (1982) и «Фуку!» (1985). Безусловное первенство принадлежит Е. Евтушенко в изображении таких взаимосвязанных явлений и тенденций агонизирующей советской действительности 1980-х годов, как реанимация сталинизма и возникновение отечественного фашизма.
Евгений Евтушенко сорвал плотную завесу стыдливых умолчаний о легализации русского фашизма и его первой публичной демонстрации в Москве на Пушкинской площади «в день рождения Гитлера / под всевидящим небом России». Тогда, в начале 1980-х, то была действительно «жалкая кучка парней и девчонок», «играющих в свастику». Но, как показало в середине 1990-х появление и сегодня действующих фашистских партий и движений, их военизированных формирований и пропагандистских изданий, тревожный вопрос поэта прозвучал вовремя и даже с опережением: «Как случиться могло, / чтобы эти, как мы говорим, единицы, / уродились в стране / двадцати миллионов и больше - теней? / Что позволило им, / а верней, помогло появиться, / что позволило им / ухватиться за свастику в ней?»
В поэтическом словаре Евтушенко слово «застой» появилось еще в середине 1970-х годов, то есть задолго до того, как оно вошло в политический лексикон «перестройки». В стихах конца 1970-х - начала 1980-х годов мотив душевного непокоя, разлада с «застойной» эпохой выступает одним из доминирующих. Ключевое понятие «перестройка» появится спустя время, но ощущение тупиковости «доперестроечного» пути уже владеет поэтом. Закономерно поэтому, что он стал одним из тех первых энтузиастов, кто не просто принял идеи «перестройки», но деятельно способствовал их претворению в жизнь. Совместно с академиком А. Сахаровым, А. Адамовичем, Ю. Афанасьевым - как один из сопредседателей «Мемориала», первого массового движения российских демократов. Как общественный деятель, ставший вскоре народным депутатом СССР и возвысивший свой депутатский голос против цензуры и унизительной практики оформления зарубежных выездов, диктата КПСС, ее - от райкомов до ЦК - иерархии в кадровых вопросах и монополии государства на средства производства. Как публицист, активизировавший свои выступления в демократической печати. И как поэт, чья возрожденная вера, обретя новые стимулы, полнозвучно выразила себя в стихах второй половины 1980-х годов: «Пик позора», «Перестройщики перестройки», «Страх гласности», «Так дальше жить нельзя», «Вандея». Последнее - и о литературном бытии, в котором назревал неизбежный раскол Союза писателей СССР, чье монолитное единство оказалось одним из фантомов пропагандистского мифа, исчезнувшим вслед за «гекачепистским» путчем в августе 1991 года.
Стихи 1990-х годов, вошедшие в сборники «Последняя попытка» (1990), «Моя эмиграция» и «Белорусская кровинка» (1991), «Нет лет» (1993), «Золотая загадка моя» (1994), «Поздние слезы» и «Мое самое-самое» (1995), «Бог бывает всеми нами...» (1996), «Медленная любовь» и «Невыливашка» (1997), «Краденые яблоки» (1999), «Между Лубянкой и Политехническим» (2000), «Я прорвусь в двадцать первый век...» (2001) или увидевшие свет в газетных и журнальных публикациях, а также последняя поэма «Тринадцать» (1993-96) свидетельствуют, что в «постперестроечное» творчество Е. Евтушенко вторгаются мотивы иронии и скепсиса, усталости и разочарования.
В конце 1990-х и в первые годы нового века заметно снижение поэтической активности Евтушенко. Объясняется это не только длительным пребыванием на преподавательской работе в США, но и все более интенсивными творческими исканиями в других литературных жанрах и видах искусства. Еще в 1982 году он предстал в качестве романиста, чей первый опыт - «Ягодные места» - вызвал разноречивые, от безоговорочной поддержки до резкого неприятия, отзывы и оценки. Второй роман - «Не умирай прежде смерти» (1993) с подзаголовком «Русская сказка» - при всей калейдоскопичности сюжетных линий, разнобойности населяющих его героев имеет своим направляющим стержнем драматичные ситуации «перестроечной» поры. Заметным явлением современной мемуарной прозы стала книга «Волчий паспорт» (М., 1998).
Итог более чем 20-летней не просто составительской, но исследовательской работы Евтушенко - издание на английском в США (1993) и русском (М.; Минск, 1995) языках антологии русской поэзии XX века «Строфы века», фундаментальный труд (более тысячи страниц, 875 персоналий!). Зарубежный интерес к антологии опирается на объективное признание ее научного значения, в частности, как ценного учебного пособия по университетским курсам истории русской литературы. Логическим продолжением «Строф века» станет еще более фундаментальный труд, завершаемый поэтом, - трехтомник «В начале было Слово». Это антология уже всей русской поэзии, с XI по XXI век, включая «Слово о полку Игореве» в новом «перекладе» на современный русский язык.
Евгений Евтушенко был редактором многих книг, составителем ряда больших и малых антологий, вел творческие вечера поэтов, составлял радио- и телепрограммы, организовывал грамзаписи, сам выступал с чтением стихов А. Блока, Н. Гумилева, В. Маяковского, А. Твардовского, писал статьи, в том числе для конвертов пластинок (об А. Ахматовой, М. Цветаевой, О. Мандельштаме, С. Есенине, С. Кирсанове, Е. Винокурове, А. Межирове, Б. Окуджаве, В. Соколове, Н. Матвеевой, Р. Казаковой и многих других).
Всему творческому пути Евтушенко неотлучно сопутствовал отнюдь не любительский и вовсе не дилетантский интерес к кино. Видимое начало его кинотворчеству положили «поэма в прозе» «Я - Куба» (1963) и кинофильм М. Калатозова и С. Урусевского, снятый по этому сценарию. Благотворную роль творческого стимула наверняка сыграла в дальнейшем дружба с Феллини, близкое знакомство с другими мастерами мирового экрана, а также участие в фильме С. Кулиша «Взлет» (1979), где поэт снялся в главной роли К. Циолковского. (Желание сыграть Сирано де Бержерака в фильме Э. Рязанова не осуществилось: успешно пройдя пробы, Евтушенко решением Комитета кинематографии не был допущен к съемкам.) По собственному сценарию «Детский сад» он поставил одноименный кинофильм (1983), в котором выступил и как режиссер, и как актер. В том же триедином качестве сценариста, режиссера, актера выступил в фильме «Похороны Сталина» (1990).
Не менее чем к экрану поэт творчески привязан и к сцене. И не только как блестящий исполнитель стихов, то и как вначале автор инсценировок и сценических композиций («На этой тихой улочке» по «Четвертой Мещанской», «Хотят ли русские войны», «Гражданские сумерки» по «Казанскому университету», «Просека», «Коррида» и др.), затем как автор пьес. Некоторые из них становились событиями культурной жизни Москвы - например, «Братская ГЭС» в Московском драмтеатре на М. Бронной (1967), «Под кожей статуи Свободы» в любимовском театре на Таганке (1972), «Благодарю вас навсегда...» в Московском драмтеатре имени М.Н. Ермоловой (2002). Сообщалось о премьерах спектаклей по пьесе Е. Евтушенко «Если бы все датчане были евреями» в Германии и Дании (1998).
Произведения Е. Евтушенко переведены более чем на 70 языков, они изданы во многих странах мира. Только в Советском Союзе, России, а это, следует признать, далеко не большая часть изданного, к 2003 году вышло более 130 книг, в том числе более 10 книг прозы и публицистики, 11 сборников поэтических переводов с языков братских республик и одна - перевод с болгарского, 11 сборников - на языках народов бывшего СССР. За рубежом в дополнение к сказанному отдельными изданиями выходили фотоальбомы, а также эксклюзивные и коллекционные раритеты.
Прозу Е. Евтушенко, кроме упомянутых выше романов, составляют две повести - «Пирл-Харбор» (1967) и «Ардабиола» (1981), а также несколько рассказов. Только в средствах массовой информации рассыпаны сотни, если не тысячи интервью, бесед, выступлений, откликов, писем (в том числе и с его подписью коллективных), ответов на вопросы всевозможных анкет и опросов, изложений речей и высказываний. Пять киносценариев и пьес для театра были опубликованы тоже только в периодике, а фотографии с персональных фотовыставок «Невидимые нити», демонстрировавшихся в 14 городах страны, в Италии и Англии, - в буклетах, проспектах, газетных и журнальных публикациях.
Десятки произведений поэта стимулировали создание музыкальных произведений, начиная от «Бабьего Яра» и главы из «Братской ГЭС», вдохновивших Д. Шостаковича на едва не запрещенную «сверху» Тринадцатую симфонию и высоко оцененную Государственной премией симфоническую поэму для хора и оркестра «Казнь Степана Разина», и кончая популярными песнями «Бежит река, в тумане тает...», «Хотят ли русские войны», «Вальс о вальсе», «А снег повалится, повалится...», «Твои следы», «Спасибо вам за тишину», «Не спеши», «Дай Бог» и другие.
О жизни и творчестве Е. Евтушенко написано около десятка книг, не менее 300 общих работ, а количество статей и рецензий, посвященных отдельным сборникам и произведениям поэта, его поэтическим переводам, языку и стилю невозможно подчитать - оно огромно. Эти сведения при желании можно почерпнуть из опубликованных библиографий.
Евгений Евтушенко - почетный член Американской академии искусств, почетный член Академии изящных искусств в Малаге, действительный член Европейской академии искусств и наук, почетный профессор «Honoris Causa» Университета новой школы в Нью-Йорке и Королевского колледжа в Квинсе. За поэму «Мама и нейтронная бомба» удостоен Государственной премии СССР (1984). Лауреат премий имени Т. Табидзе (Грузия), Я. Райниса (Латвия), Фреджене-81, «Золотой лев» Венеции, Энтурия, премии города Триада (Италия), международной премии «Академии Симба» и других. Лауреат премии Академии российского телевидения «Тэфи» за лучшую просветительскую программу «Поэт в России - больше, чем поэт» (1998), премии имени Уолта Уитмена (США). Награжден орденами и медалями СССР, почетной медалью Советского фонда мира, американской медалью Свободы за деятельность по защите прав человека, специальным знаком за заслуги Йельского университета (1999). Широкий резонанс имел отказ от получения ордена Дружбы в знак протеста против войны в Чечне (1993). Роман «Не умирай прежде смерти» был признан лучшим иностранным романом 1995 года в Италии.
За литературные достижения в ноябре 2002 года Евгению Евтушенко присуждена интернациональная премия Aquila (Италия). В декабре того же года он награжден золотой медалью «Люмьеры» за выдающийся вклад в культуру ХХ века и популяризацию российского кино.
В мае 2003 года Е. Евтушенко награжден общественным орденом «Живая легенда» (Украина) и орденом Петра Великого, в июле 2003 года – грузинским «Орденом Чести». Отмечен Почетным знаком основателя Центра реабилитации детей в России (2003). Почетный гражданин города Зима (1992), а в Соединенных Штатах - Нью-Орлеана, Атланты, Оклахомы, Талсы, штата Висконсин.
В 1994 году именем поэта названа малая планета Солнечной системы, открытая 6 мая 1978 года в Крымской астрофизической обсерватории (4234 Evtushenko, диаметр 12 км, минимальное расстояние от Земли 247 млн. км).
