Почему зэки в ссср боялись сесть в тобольскую «крытку

И вот я нахожусь в «привратке» легендарной тюрьмы России - «Златоустовском Остроге». Строгая тюрьма №2, на языке заключенных - «крытая», снискала себе славу одной из самых жестоких и голодных тюрем. Особенно в период 60-80-х годов, когда люди от цинги теряли зубы и сходили с ума от царившего здесь беспредела. Здесь поломано сотни, а может быть, и тысячи людских судеб. Именно здесь заключённые играли в карты на кровь, как потом я узнал, и это вызывало у меня неописуемый ужас. Проигравший сцеживал из надрезанной вены свою кровь в железную кружку, а выигравший сушил ее на огне и потом съедал, чтобы не умереть с голоду. Маленькому городку по «доброй воле» НКВД суждено было стать знаменитым не производством высококачественной стали, булата и холодного оружия, а своей кровавой тюрьмой. Не буду описывать события тех далёких лет, потому что не был их очевидцем и знаю об этом только из рассказов поседевших арестантов. Изложу только то, что видел собственными глазами и испытал на собственной шкуре.

Когда я оказался в этой тюрьме на заре XXI века, а именно в 2000 году, жизнь и режим этого заведения, конечно, значительно изменились, но были ещё на уровне, который объективно можно назвать не просто изоляцией, а большими буквами КАРА - ее влияние не покидало нас ни на секунду. Даже во сне чувствовалась ее неотступная власть.

Более убогого помещения, чем «привратка», в которой находился наш этап, трудно себе представить, - четыре стены без окон, а на их месте неизменная «шуба», которая раздражает психику любого нормального человека; бетонные лавки, кран, унитаз «крокодил», установленный на полутораметровой высоте от пола (строитель, без сомнения, был извращенцем с чувством юмора). Когда я, в дальнейшем, сиживал в «привратках», то ни разу не встречал такого отчаянного бесстыдника, который бы решился присесть на этот «пьедестал» перед всем народом и начал справлять нужду на уровне лица. «Привратка» - это такое место в тюрьме, где стоит ужаснейший, нестерпимый запах, от которого все внутренности выворачиваются наружу. Место, где обычно неугомонный народ через пять минут смолкает, потеряв дар речи. А от сырости, влаги и духоты невозможно даже зажечь спичку,- она сразу тухнет.

Когда нас стали выводить на обыск, толпа сконцентрировалась у двери, - каждый желал поскорее вырваться из этой удушливой западни. Началась давка. На пороге многие теряли чувство собственного достоинства, прорываясь на выход, - старались посильнее пихнуть соседа локтём в бок, так как выводили людей партиями по пять человек. Но вряд ли стоит осуждать такое поведение, так как оно продиктовано самой природой (подобным образом ведут себя и сперматозоиды в борьбе за жизнь).

Я прошел в комнату обыска и увидел там длинные, железные столы, на которых были разбросаны сломанные сигареты, рассыпан кучами чай, горы китайской лапши и прочей провизии. На полу был такой же хаос. Нас заставили обнажиться, и мы быстро разделись догола. Бросили вещи на грязную лавку и вышли в центр комнаты, ожидая обыска. В мою левую ногу впивались крошки лапши, а правой ногой я стоял в луже томатного соуса из-под кильки. Подвыпивший сержант ощупывал мои вещи и бросал на стол, а я смотрел на этот процесс с полным равнодушием. После досмотра вещей он подошёл ко мне и заставил поднять руки, затем, потребовал нагнуться и раздвинуть ягодицы. Я спросил: «А зачем?». Он ответил: «Для осмотра на наличие запрещенных предметов».

В замешательстве я посмотрел по сторонам, наблюдая за реакцией других заключенных. Трое отреагировали спокойно и сделали то, что от них требовали. Четвёртый быстро нагнулся, раздвинул ягодицы и громким голосом крикнул:

Ну что, начальник, свободы там не видно?! - и громко захохотал.

Эта шутка явно не понравилась шмонщику. Он тигром рванулся к столу и все продукты, которые имел этот весёлый паренёк, смешал с вещами. На футболке и штанах паренька оказались тушёнка, сгущёнка, молоко, приправы….

Что ты делаешь, изверг? - отчаянно взвыл парень.

А ты ещё и выступаешь, сволота? - удивился шмонщик.

Не имеете права, - завопили мы хором.

Нельзя так с продуктами обращаться, - вмешался крепкий старичок с наколкой Ленина на груди. - Может, ему мать на последние деньги этот пакет собрала, а вы с ним так поступаете. Каратели!

Молчать!!! - взревел второй шмонщик, хватаясь за резиновую палку. - О матери вспомнили, подонки!

А между тем, я обратил внимание, как третий шмонщик (всего их было пятеро), молодой, рыжеволосый детина с красным лицом, воспользовавшись общей сумятицей, украдкой набивал карманы своего кителя чужими сигаретами. Он ловко умыкнул, примерно, 3-4 пачки и в довершении этого постыдного акта, сунул в рот пару шоколадных конфет. Проделав столь бесподобный трюк, он, как ни в чём не бывало, врезался в нарастающий диспут.

Заткнись, стар-рый чёр-рт, или я тебе помогу! Как посмотр-ришь, все вы тут святоши, забир-рай тр-ряпьё и проваливай, - картавил он с полным ртом шоколада.

- «Мыши храбры у своей норы!». Ты бы со мной так на свободе поговорил, я б тебе «показал кузькину мать»! - и старичок пригрозил кулаком.

На бойкого старичка накинулись двое и начали со всей «дури» колотить резиновыми палками. По всему залу разносились звонкие шлепки и отборная брань пожилого человека, призывавшего Сталина на справедливый суд. Не в силах больше смотреть на это избиение я кинулся их разнимать, но, не успев опомниться, я уже распластался на полу.

Вы когда-нибудь участвовали в драке нагишом? До этого момента и я, лично, никогда! Думаю, комментарии здесь будут совершенно излишни. Одно лишь добавлю - когда я растянулся на полу, принимая на себя град ударов, меня беспокоила только китайская лапша, назойливо впивавшаяся в мою спину, да неприятное скольжение по раздавленной кильке.

Спустя годы меня не покидает мысль, почему в стрессовых ситуациях человек тревожится какими-то пустяками, почти не обращая внимания на более значимые вещи?!

Можно сказать, что нам тогда повезло. После случившегося на обыске, нас не посадили в карцер (вероятно, гуманность возобладала над нашими истязателями). И мы благополучно добрались до бани. Хотя, баня - название условное, так как она оборудована только душевыми лейками.

Вот, где я впервые увидел всё многообразие тёмно-синих тату, то есть партаков на тюремном жаргоне. В основном это были лирические надписи, лики зверей, религиозная тематика. Какие-то были сделаны качественно - рукой мастера, другие грубо, даже коряво. В ряде надписей были и грамматические ошибки, например в Есенинских строках: «Как мало пройдИно дорог, как много Зделано Ашибок». К слову сказать, Сергей Есенин среди заключенных считается самым популярным и востребованным поэтом. Его нетленная поэзия красуется не только на тощих телах узников, но и на побеленных стенах, деревянных лавках.

Помню, как однажды, в компании знакомых людей я услышал байку о том, что баня в тюрьме - самое опасное место, где может произойти какой-нибудь «казус», который может непоправимо загубить судьбу человека. Например, можно поскользнуться на мыле, и упасть неудачно, зацепившись за что-нибудь… Поэтому, памятуя об этом рассказе, и народной мудрости «береженого Бог бережет», я пошёл мыться без мыла, внимательно глядя себе под ноги. Моя помывка прошла без эксцессов, и я свежий и довольный обсыхал в стороне. И вдруг, меня охватил ужас, - я смотрел на свою ладонь и не видел трёх цифр.

«Боже мой, - подумал я в сердцах, - какой я растяпа! Как я так легкомысленно мог про них забыть? - корил я себя. - Три номера, которые могут решить мою судьбу, бесследно исчезли, я просто небрежно смыл их. Что же делать?! Спросить у тех, кто рядом - исключено. Что они обо мне подумают, если я задам такой вопрос: «Дружище, ты не подскажешь, в каких «хатах» сидят «петухи»?» - и я решил положиться на удачу или, в крайнем случае, на свою силу.

После бани нас заперли, в буквальном смысле, за решётку. Она тянулась от пола до потолка, и в ширину была около метра. Как и везде здесь было очень тесно. Говорят, что природа не терпит пустоты, то же самое я бы сказал и о тюрьме. Теснота сопровождала нас повсюду - тюремное чрево было набито людьми до предела, и они забывали о своей индивидуальности, смешиваясь в одно живое месиво. Неподалёку оказался Салага. Увидев меня, он радостно воскликнул:

Щегол, и ты здесь? - и начал быстро протискиваться в мою сторону. Обрадованный этой встрече, я крепко пожал его руку.

Сломаешь же, верзила! - сказал он, одёрнув быстро руку. - Я слышал, вам менты бока намяли? Ты-то как, нормально?

Пойдёт, - махнув рукой, ответил я.

Но ты уж шибко на рожон не лезь! Конечно, за себя и близкого постоять дело святое, но менты - провокаторы, - затянул Салага рацею, - они так и рады, когда им выпадает случай нас прессонуть.

Я это уже понял, - ответил я, насупившись.

И какой толк, что ты боксер?! Тебя пинают, как резинового зайца, а ты и сделать ничего не можешь. А коли сделаешь, то новый срок намотают. Тут, брат, с умом ко всему подходить надо, недаром говорят: «Лиса сытее волка живёт». Вот и думай, а где-то и схитри, - постучал он пальцем по моей мокрой макушке.

Посижу маленько, тогда и пойму что к чему,- парировал я.

Ага, и шишек себе на лбу за это время набьёшь. Надо не просто сидеть, а вникать в эту жизнь. «Якорь-то вон, всю жизнь в море, а плавать не умеет». - Больше думай, а что не понимаешь - интересуйся.

Ясно, - ответил я сухо, чувствуя себя мальчишкой под натиском Салагиной речи.

Кстати, штригилёк-то (старик), с которым вы были на шмоне, тип не простой. На особом, и в крытой пару раз бывал. Дядька он авторитетный.

А как его зовут? - заинтересовался я.

Имя такое, что с морозу-то и не выговоришь, - засмеялся он от своей прибаутки.- Захар его зовут. При случае познакомься с ним поближе. Это он с виду такой угрюмый, а душа у него светлая, можно сказать детская.

Хорошо. А знаешь, честно говоря, мне зеки другими представлялись… Злее что ли, или страшнее, чем на самом деле. Вот ты, например, мне кажешься нормальным, даже добродушным, - искренне признался я.

Не спиши с выводами, - смущаясь, урезонил он, - «на расстоянии все люди хороши!». Может я и нормальный, да по мне остальных не суди. Народ весь разный, очень разный! И в большинстве своем - подлый. Я прошлым сроком пять лет со своим «близким» из одной миски хряпал. Он раньше меня освободился и заехал к моей жене передать подарок, да так у нее и остался, - сказал он опечалено. И чуть погодя, добавил, - «Друг неиспытанный, что орех не расколотый!» Эх, Аркаша, Аркаша, кто же знал, что ты такой гнилой? С женой друга…последнее дело…, - вздыхал он.

А сейчас они вместе? - осторожно спросил я.

А Бог их знает! Я с ними встреч не ищу, - отмахнулся он.

Винишь ее?

Нет, нисколько. Если кто и виноват, то только я! - Салага замолчал, и задумчиво уставился в одну точку. Наверное, вспомнил «ее».

А я решил больше не затрагивать с ним этой щекотливой темы и сам погрузился в прошлое, вспоминая, как познакомился с Таней. Это было так.

Однажды, я провел приятный вечер в обществе своего друга, - выпускника нашего университета, с которым мы строили планы о создании общественной организации. Мы долго спорили, шутили и плавно перешли к мечтам, представляя себя успешными адвокатами, эдакими современными рыцарями, защищающими права угнетенных граждан. Борцами за правду и справедливость! Окрыленный блестящей перспективой и чувством собственного достоинства я, не спеша, возвращался домой, лишь местами ускоряясь, чтобы с разбегу проскользить по застывшим мартовским лужам. Был поздний час и поэтому улицы были почти пусты. Взяв с разбегу очередную ледяную лужу, я поравнялся с двумя барышнями, которые направлялись со мной в одном направлении и беспечно смеялись. Моего носа коснулся тонкий, приятный аромат французских духов, от которого у меня пробежали мурашки по коже. Вдруг, к ним большими шагами подскочил здоровенный мужик, протиснулся между ними, обхватил за талии и наглым, пьяным голосом начал:

Ну что, девульки, погуляем?! - Девушки ему начали что-то объяснять, стараясь избавиться от грубого спутника, но он не унимался. Предлагал выпить в соседнем кафе, вместе отдохнуть…

Не в силах больше терпеть хамства этого соблазнителя, я ему крикнул:

Мужик, не наглей!

Это ты мне? - выдохнул он удивленно, оттопыривая нижнюю губу.

Эти девушки со мной, просто я отстал от них немного, - в глазах девушек я увидел одобрение.

Не трынди, - выпалил его пьяный рот, и мужик схватил меня за ворот куртки (вот русский характер, - ему хоть драться, хоть с девчонкой обниматься - все одно).

В голове у меня мелькнула мысль - нужно бить, иначе он ударит первый. И это намерение я без промедления исполнил. Он упал без чувств. Дамы стояли как вкопанные. Наконец, одна встрепенулась, и я услышал голос - сиплый контральто: «Спасибо вам!»

Не успел я ответить, как несчастный ловелас ожил и трубным голосом взревел: «Ко-о-ля, Ко-о-ля! Грей! А-а-а…».

И к своему изумлению, я увидел бегущую, прямо на меня большую собаку породы немецкая овчарка, а со стороны кафе на его крик к нам метнулся какой-то косолапый пролетарий в замызганном полушубке. Встал вопрос - утекать, что есть сил или остаться? Остаться или утекать? Но мне стало стыдно перед слабым полом, и я остался. Скажите, что я поступил смело? Нет, - гордость победила страх! В общем, из этой ситуации я вышел побежденным: в изодранной клочьями куртке и массой синяков. Оправившись, я уныло побрел домой, и по пути встретил уже знакомых гражданок. Они сидели на деревянной лавочке, и громко о чём-то спорили. Одна из них встала, и подошла ко мне.

Как вы себя чувствуете? - спросила она сочувственно.

Я промолчал.

Жаль, что так вышло, - грустным тоном продолжила она, рассматривая мою рваную куртку.

Шарахаться не нужно допоздна! - ответил я ей грубо, и направился к подъезду своего дома. Вставив ключ в дверь подъезда, подумал я с досадой: «Какие у нее все-таки очаровательные глаза, и такие милые, капризные губы. Классная девчонка, зря я с ней так…».

Вдруг, из-за спины я услышал ее приятный голос:

Постойте, возьмите мой номер телефона. Буду рада, если вы мне позвоните. Спасибо вам за всё, - и ее губы коснулись моей щеки. Я проводил ее зачарованным взглядом, и крепко сжал в ладони ее визитную карточку.

Я обязательно позвоню! - произнёс я шепотом, будто во сне…

Борисов здесь?

Да, здесь, - ответил я.

Готовься! Скоро отведу тебя на УПМ, - сообщил он и побежал вверх по лестницам, гремя связкой ключей.

Вот так да, ты что - «малолетка»? - удивленно спросил меня Салага.

Через месяц восемнадцать будет, - ответил я гордо.

Да?! Не подумал бы! - сказал он, как-то растерянно.

А что не так?

В общем-то, ничего. Просто дури на малолетке много, сплошной беспредел, в котором и сам черт ногу сломит, - с явной тревогой и досадой промолвил Салага. - Вот тебе для примера. Недавно к нам малява приходит, в которой малолетки пишут, что случайно увидели, как их сокамерник дрочил. И спрашивают: «Что с ним за это сделать?». Мы отвечаем: «Ничего, пусть помоет руки, и все». А они нам в ответ: «Поздно, мы его уже опустили». Пробуем объяснить, что делать этого нельзя, ваши действия называются беспределом. А они отвечают: «Всё нормально - мы уже «опустили» и того, кто его «опускал». Вот такие дела! С ровного места двое стали «петухами». И так на «малолетке» во всем, куда не кинь всё клин.

Так как же там сидеть? Если ни за что друг друга опускают? - спросил я взволнованно.

Как, как… Осторожно! Главное за языком следи, от него все проблемы. «Слово не воробей, вылетит, не поймаешь», - и, задумавшись, добавил, - это ты не поймаешь! - А малолетки мигом подхватят, потом не отбрешешься!

Слова моего наставника, точно булыжники падали на мою голову и я с трудом находил в себе силы, чтобы не показать испуга. Я был охвачен ужасом, ноги становились ватными, и только благодаря тесноте я продолжал стоять.

Ну, крепись! Месяц - это недолго, уж как-нибудь проплывешь. Только запомни одну вещь. «Трамвайка», которую тебе придется пройти на «малолетке», придумана не людьми. Это не понятия, а мусорской наворот, которым подавляется детская психика. Менты всегда работают по принципу «когда кошки дерутся, мыши радуются», поэтому и насаждается всякая гадость, чтобы мы сами себя сожрали. Понимаешь, что я говорю? - посмотрел он на меня в упор.

Вроде да. Но пока своими глазами не увидишь, понимается как-то смутно.

И ещё вот что. Там в каждой хате сидят так называемые батьки, кто их так и зачем прозвал, остаётся догадываться. Ведь у нас, на «взросляке» батька?ми воров называют. Батьки на «малолетке» вроде воспитателей и следят за порядком в камере, хотя, по сути, поддерживают беспредел.

Так эти батьки тоже заключенные? - удивился я.

Конечно! Только стрёмные заключённые, потому что выполняют ментовские функции, - работают на администрацию. И, кстати говоря, всех таких холуев поголовно называют краснопузыми или проще красными. А порядочных арестантов чёрными.

А почему они становятся красными? - с трудом понимал я.

Причин много, но мотиваций две: обладать определённой властью, унижая других и получать от администрации какие-нибудь льготы. Но обычно «красными» становятся трусливые, с больной психикой люди, в основном с садистскими наклонностями.

Выходит, что одни зеки открыто унижают других зеков? - удивился я.

Да, и открыто и скрытно. А теперь сам рассуди, - какой нормальный человек с чувством собственного достоинства, элементарными моральными принципами будет жестоко и подло притеснять себе подобных? Да они точно раковые клетки, которые уничтожают иммунитет в организме. А мы единый организм. Они нас уничтожают, а потом и сами погибают от собственной заразы. Ты слышал о таких извергах, которых в войну у фашистов «капо?» называли? Ну, или скажем бандеровцы?

Да, читал об этом.

Ну, вот тебе и сравнение! - Салага по-отечески крепко сжал мои плечи и, глядя в упор произнес ободряющим тоном, - не бойся никого и не унывай! Грехов своих бояться надо и Господа Бога. Через месяц увидимся, я тебе обещаю, - он обнял меня и протянул в подарок свои чётки. - Держи, нервы будешь успокаивать.

Вскоре меня вывели из клетки и повели по узким, вонючим коридорам подвала навстречу безумию, жестокости и горю. Большая часть подвала была затоплена, и нам с сержантом приходилось скакать по деревянным настилам. Чем ниже мы спускались, тем становилось холоднее. Черный туннель змеей извивался в недрах тюрьмы и, казалось, ему нет ни конца, ни края. С каждым шагом становилось все страшнее и страшнее. В какой-то момент я почувствовал робкий душевный трепет. Пришло осознание, что это путь в один конец. Я в Лабиринте, где обитает кровожадный Минотавр, и я один из тех тысяч, кого отправили на съедение этому чудовищному монстру. Во мне не было героизма Тесея, чтобы сражаться с этой ненасытной тварью и, к сожалению, клубка Ариадны, чтобы не заблудиться там.

Наконец мы пришли на этаж малолеток и свернули в каптёрку, чтобы меня переодели. Там забрали мою одежду, а взамен ее выдали чёрную робу и кирзовые ботинки. Роба была мне настолько мала, что рукава куртки едва прикрывали локти, а длина штанов была еще экстравагантней, - они были чуть ниже икр и смахивали на бриджи. С обувью тоже вышла беда, - при моем 44 размере мне достались ботинки 42 размера. В этом горе-наряде мне было неудобно и досадно. Посмотревшись в зеркало, я вспомнил свою учительницу французского языка и подумал: «Вот теперь, Анна Николаевна, вы бы не сказали мне comme il faut, а прозвали бы меня bouffon, шутом».

Дурная слава о сибирской «зоне» гремела по всему СССР

Гости города Тобольска, едва попав в него, начинают интересоваться – а как можно попасть в тюрьму? Их цель – не отсидеть срок за решеткой и даже не навестить заключенных; люди стремятся посетить музей. С 1 ноября 2012 года в тобольский Тюремный замок начали пускать посетителей, желающих прикоснуться к истории и увидеть своими глазами, какой была так называемая «тобольская крытка» – самая страшная тюрьма Сибири, которую сравнивали с адом.

Филиал ада на земле

На закате советской империи в стране существовало десять мест содержания заключенных, которые сами зэки называли крытками: это были тюрьмы закрытого режима, в которые направляли либо совершивших преступления особой тяжести, либо тех, кто в предыдущих местах лишения свободы систематически нарушал режим.

Тобольская крытка наряду со златоустовской считалась местом, куда лучше не попадать. Те, кто все-таки проходил через нее, либо ломались окончательно, либо закалялись не хуже стали.

В тобольской крытке было два рабочих корпуса, вмещавшие по 400 человек, и один нерабочий спецкорпус – на 300 душ. В рабочих условия были сравнительно сносные: более просторные камеры, более мягкий надзор. Камеры в них делились на плохие и хорошие; из хороших выводили на работу всех строем, из плохих, они же чесоточные, вели работать отдельно от всех.

В спецкорпусе держали либо особо опасных, либо тех, кто отказывался выходить на работу; там сидели и все воры в законе. В корпусе было порядка 50 пятиместных камер и такое же количество камер-одиночек и камер на двоих человек. Все, на что имели право жители спецкорпуса, – короткая прогулка во дворе и баня раз в десять дней.

За корпусами были закреплены оперативные работники, следившие за обстановкой среди заключенных и распределявшие их по камерам.

Зэк – не человек

Самым страшным в тобольской крытке были не условия содержания – страх наводило отношение персонала к заключенным. Попадая сюда, человек автоматически превращался в нуль, его жизнь ничего не стоила. За неосмотрительный поступок или случайно вылетевшее слово любого могли посадить в «пресс-камеру», или «пресс-хату» – к законченным отморозкам, которые были способны буквально на все.

Пресс-камеры специально комплектовали из заключенных, обладавших недюжинной физической силой при полном отсутствии каких-либо остатков моральных качеств. При молчаливом согласии персонала в такой камере могли покалечить или убить человека; официально причиной смерти потом называли сердечный приступ.

Другой мерой наказания был карцер – холодное помещение с низким потолком, нередко с крысами или с залитым водой полом, куда людей помещали без одежды.

Как это было

Владимир Податев , в прошлом один из криминальных авторитетов, вспоминал, что новопоступивших заключенных часто швыряли в пресс-камеру, где закоренелые преступники отбирали у них деньги и ценные вещи, вырывали изо рта или просто выбивали ударом кулака золотые коронки – а потом делились награбленным с персоналом. Многие, зная об этом, пытались провезти в тюрьму деньги, запаивая их в целлофан и глотая – но завсегдатаи тобольской крытки справлялись и с такими: их на несколько дней привязывали к батарее и вынуждали оправляться на газету, отпуская лишь тогда, когда убеждались, что новенький ничего не унесет из камеры в своем желудке.

Из тюрьмы в музей

Через тобольскую крытку прошли почти все воры в законе позднего СССР; здесь был восстановлен в своем статусе Дед Хасан , здесь присвоили высокий воровской статус Джему – Евгению Васину , который позже стал «хозяином» Дальнего Востока.

А когда-то сидели в тобольской тюрьме и более выдающиеся личности – ведь построили ее еще в XIX веке. Именно сюда в свое время направили Николая Чернышевского . А другой писатель, Владимир Короленко , побывал в этой тюрьме – крыткой ее тогда еще не называли – аж два раза; свои впечатления он выразил в рассказе «Яшка». Уже тогда у этой тюрьмы была репутация «тюрьмы-могилы».

В 1989 году тюрьму с дурной славой было решено закрыть. Заключенных раскидали по другим зонам. Один корпус снесли, другой отдали Тобольской епархии; в оставшихся корпусах сейчас открыт музей.

В тобольской спецтюрьме были три жилых двухэтажных корпуса: два - рабочих и один - нерабочий. Рабочие корпуса вмещали в себя по человек 400 каждый, а нерабочий спецкорпус №2 – около 300. В спецкорпусе содержались злостные нарушители и те, кто категорически отказывался работать. Там же сидели и воры в законе.
В нем располагались около 50 общих (пятиместных) камер и примерно столько же «двойников» и «одиночек», в которых находились те, кому по той или иной причине нельзя было сидеть в общих камерах. Общие камеры располагались на обоих этажах по одну сторону коридора, а «двойники» и «одиночки» – по другую. Кроме короткой ежедневной прогулки в небольшом дворике заключенные, находившиеся на спецкорпусе, больше ни на что не имели права, разве что один раз в десять дней пойти в баню - в такую же камеру, где имелись горячая вода и несколько тазиков.
В рабочих корпусах условия были лучше: камеры – просторнее, больше возможностей общения. Из «плохих» камер - их называли «чесоточные» - зэков выводили на работу отдельно. У «хороших» камер был общий вывод: открывали десять камер и выводили одновременно около ста человек через подземный туннель в рабочий корпус. Там люди расходились по рабочим камерам и до конца смены находились под замком.
«Пресс-хата» за неосторожное слово
Тобольская тюрьма, как любая другая, действовала угнетающе на психическое здоровье человека. Человеческая жизнь там ничего не стоила. Любой надзиратель мог за одно неосторожное слово посадить зэка в пресс-камеру, где его могли изуродовать, надругаться или убить, после чего представить это как сердечный приступ.
А чтобы лишить возможности защититься, сажали в карцер где зэка раздевали догола. Сопротивляться было бесполезно.
Заключение в карцер в качестве наказания широко практиковалось. Это особое помещение, в котором содержались заключённые, уличённые в нарушении тюремного порядка. В карцере арестанты содержались в более строгом режиме, чем в обычных камерах. В некоторых карцерах были крысы, в помещениях стояла вода по щиколотку, потолки были низкие.
В пресс-камерах – их еще называли «пресс-хатами» - тюремное начальство расправлялось с неугодными заключенными руками других заключенных. Пресс-камеры образовывались и комплектовались из числа обозленных, физически сильных, но морально сломленных заключенных.
За каждым корпусом был закреплен отдельный оперативный работник, который распределял заключенных по камерам и следил за обстановкой во вверенном ему корпусе.

Небольшой уральский городок Златоуст, расположенный в Челябинской области, знаменит тем, что там родился известный русский сказочник Павел Бажов. Однако не меньшую известность этот городок получил в связи с тем, что там располагается самая известная в России тюрьма, где содержались опасные уголовные преступники. А началось все в XVIII веке, когда на Урале в массовом порядке стали строить железно- рудные и оружейные заводы. Некоторые из них принадлежали частным владельцам, а некоторые - казне. Златоустовские оружейные заводы изначально принадлежали государству Российскому, поэтому порядки там царили строгие, но не беспредельные, как скажем, на заводах купца Демидова, где нарушителей правопорядка просто топили в ближайшем пруду. В Златоусте все делалось по закону. За прогулы, пьянку, драки и прочие прегрешения мастеровых на определенный срок сажали в заводскую кутузку. Отбыв положенный срок, арестанты возвращались на свое рабочее место. В случае рецидива срок наказания удваивался. Поэтому некоторые буйные смутьяны провели в каземате больше времени, чем в заводских цехах и скончались на жестких тюремных нарах. После разгрома пугачевского бунта в заводских казематах содержались сотни участников восстаний, и некоторые из них там же были казнены. В 1874 году в рамках тюремной реформы заводская тюрьма была передана городу и там установился довольно либеральный режим. Архивы свидетельствуют, что в данный период из острога регулярно совершались побеги. Во время Гражданской воины Злато-устовскую тюрьму использовали как белые, так и красные, осуществляя там акции массового террора, а попросту говоря - расстрелы. Затем долгое время она являлась провинциальной кутузкой для мелких жуликов. Все изменилось 28 января 1939 года, когда приказом № 0098 был составлен список «особых тюрем НКВД». Первоначально среди них числились Бутырская, Лефортовская, Сухановская, Внутренняя, Владимирская, Вологодская, Новочеркасская, Хабаровская и Златоустовская тюрьмы (позднее этот список был расширен). В этих тюрьмах устанавливался более строгий режим, а также значительно увеличивался штат надзирателей, которым платили повышенную зарплату. В «особых тюрьмах» планировалось содержать наиболее опасных заключенных, причем как уголовников, так и политических. До того в СССР всех осужденных отправляли тянуть срок в исправительно-трудовые лагеря. Они располагались в отдаленных местностях страны, но все же там арестанты постоянно находились на свежем воздухе. Теперь некоторые из них обречены были провести долгие годы в замкнутом «каменном мешке». Так в СССР впервые появились «крытки» - тюрьмы, предназначенные для лиц, уже осужденных судом и получивших свой срок. Уральская тюрьма оказалась в этом зловещем списке не случайно. Златоуст находился в самой глубине страны, далеко от основных культурных и промышленных центров, что облегчало профилактику побегов. С другой стороны, там имелась железная дорога, что облегчало доставку заключенных. Поэтому в Златоуст активно отправляли зеков самого разного ранга, в том числе артистов, академиков, ученых, военных. Среди них, например, был драматург и писатель Александр Клейн. Родился он в Киеве, окончил два курса Ленинградского театрального института. Во время войны попал в немецкий плен, после освобождения двенадцать лет провел в ГУЛАГе. Из них пять лет - в Златоустовской тюрьме. Там же часть срока отбывал академик В.В. Парин, секретарь Академии медицинских наук СССР, осужденный на двадцать пять лет за «разглашение государственной тайны». Там же сидел полковник Н.Заботин, заместитель военного атташе в США, а фактически резидент советской разведки, участвовавший в гонке за американскими ядерными секретами. Именно он курировал супругов Розенбергов и находился с ними на связи, получая секретную информацию о ядерной бомбе. У Н.Заботина случился какой-то конфликт с Лаврентием Берией и всемогущий маршал госбезопасности упек своего подчиненного на «крытую зону». Начиная с 1956 года, в Златоуст перестали посылать политических заключенных. Их место заняли матерые уголовники. В Златоустовскую «крытку» отправляли только тех, кто систематически нарушал режим пребывания в исправительной колонии, а также злостных рецидивистов, осужденных за тяжкие преступления. В советском УК имелся специальный пункт, согласно которому при назначении максимального срока в пятнадцать лет судья мог назначить осужденному первые пять лет отбытия срока не в ИТЛ, а в тюрьме. Это являлось дополнительным наказанием. Из колонии администрация могла отправить нарушителя в «крытую» тоже на срок, не превышающий пяти лет, после чего он снова возвращался в зону. Но этих пяти лет пребывания в «крытой» хватало вполне. По воспоминаниям очевидцев, условия содержания заключенных в Златоустовской тюрьме были очень суровыми и, пожалуй, самыми тяжелыми из всех советских «крыток». В камерах было очень холодно, темно и мрачно. Вертухаи постоянно глумились над зеками, натравливали на них собак, избивали резиновыми палками и молотками. Под предлогами плановых проверок у осужденных изымали и портили личные вещи, особенно теплую одежду, отнимали и без того тощие продуктовые передачи, сокращали нормы выдачи хлеба. По рассказам, в те времена в «крытке» процветала игра в карты на кровь. Проигравший вскрывал себе вены и нацеживал в кружку кровушку. Сокамерники же поджаривали ее в металлической кружке на факеле, сделанном из газеты, и ели. Впрочем, по понятиям такие вещи осуждались и сурово наказывались. Уличенных в кровоедстве отлучали от воровского братства и при случае «опускали». Большинство же арестантов златоустовской тюрьмы «сидело на фунте», получая в сутки 450 граммов хлеба и миску баланды. В 70-е годы в Златоусте «чалился» легендарный вор в законе Вася Бриллиант, а также его друг Вася Корж - авторитетный вор из Владивостока. Последний был известен как засиженный «глухарь», то есть человек, двадцать пять лет просидевший в режиме тюремного заключения. В начале 80-х годов власти Грузинской ССР ходатайствовали перед союзным МВД, чтобы их криминальные авторитеты отбывали наказание подальше от родной республики. С того момента в Златоусте появилось немало воров - южан. Здесь же отбывал часть срока Датико Цихелашвилли - знаменитый Дато Ташкентский. Впоследствии он стал лидером криминального движения всей Сибири и Дальнего Востока. Таким образом, в Златоустовской тюрьме содержалось значительное число авторитетных воров в законе. Поэтому в «крытке» регулярно проводились сходки и осуществлялась коронация новых «законников». Администрация, конечно, пыталась бороться с этим, но безуспешно. С началом перестройки ранг Златоустовской тюрьмы несколько изменился. Она получила статус регионального СИЗО (учреждение ИЗ 74/4) , но с тюремным отделением. Воры в законе постепенно покинули ее «гостеприимные» стены, а вместо них появилась публика попроще: бандиты, мошенники, рэкетиры, сексуальные маньяки. Впрочем, наиболее известным арестантом этого периода стал Павел Якшиянц, который в декабре 1969 года вместе с тремя сообщниками захватил в городе Орджоникидзе (ныне Владикавказ) автобус с детьми и добился вылета в Израиль. Но за границей бандиты пробыли всего три дня, после чего их выдали обратно. Об этих трагических событиях снят художественный фильм «Взбесившийся автобус». Находясь в Златоустовской «крытке», Якшиянц захватил в заложники двух женщин - контролеров, попытался совершить побег, но был схвачен и, разумеется, получил дополнительный срок. В июле 2003 года тюремное отделение учреждения ИЗ 74/4 было расформировано. Находившихся там 800 осужденных разбросали по тюрьмам Верхнеуральска, Владимира и Енисейска. Таким образом знаменитая Златоустовская «крытка» прекратила свое существование и превратилась в обычный следственный изолятор. Недавно там проводился ремонт. Стены мрачных казематов перекрасили в нежно-голубые и бежевые тона. Начало реконструкции положили новые требования Евросоюза к содержанию подследственных и осужденных. В камерах установили современную сантехнику. На каждого подследственного выделили (согласно требованиям Евросоюза) не менее четырех квадратных метров площади камеры. Теперь в «хате» содержится не более шести человек, а раньше их число достигало и двадцати человек. Имеются в СИЗО и двухместные камеры, туда помещают арестантов с ослабленным здоровьем. В планах - обеспечение подследственных телевизорами, электрочайниками, микроволновками. В общем, тюремная реформа продолжается.

В 70-80-х годах прошлого века в СССР существовали десять мест заключения, на уголовном жаргоне называющиеся «крытками». Особенно суровыми считались златоустовская и тобольская крытые тюрьмы.

Все, кому пришлось пройти через тобольский ад, выезжали оттуда или морально сломленными, или, наоборот, духовно закаленными. Это была серьезная школа выживания, и далеко не все выдерживали выпадавшие на их долю испытания.

Жизнь и работа под замком

В тобольской спецтюрьме были три жилых двухэтажных корпуса: два - рабочих и один - нерабочий. Рабочие корпуса вмещали в себя по человек 400 каждый, а нерабочий спецкорпус №2 – около 300. В спецкорпусе содержались злостные нарушители и те, кто категорически отказывался работать. Там же сидели и воры в законе.
В нем располагались около 50 общих (пятиместных) камер и примерно столько же «двойников» и «одиночек», в которых находились те, кому по той или иной причине нельзя было сидеть в общих камерах. Общие камеры располагались на обоих этажах по одну сторону коридора, а «двойники» и «одиночки» – по другую. Кроме короткой ежедневной прогулки в небольшом дворике заключенные, находившиеся на спецкорпусе, больше ни на что не имели права, разве что один раз в десять дней пойти в баню - в такую же камеру, где имелись горячая вода и несколько тазиков.
В рабочих корпусах условия были лучше: камеры – просторнее, больше возможностей общения. Из «плохих» камер - их называли «чесоточные» - зэков выводили на работу отдельно. У «хороших» камер был общий вывод: открывали десять камер и выводили одновременно около ста человек через подземный туннель в рабочий корпус. Там люди расходились по рабочим камерам и до конца смены находились под замком.
«Пресс-хата» за неосторожное слово
Тобольская тюрьма, как любая другая, действовала угнетающе на психическое здоровье человека. Человеческая жизнь там ничего не стоила. Любой надзиратель мог за одно неосторожное слово посадить зэка в пресс-камеру, где его могли изуродовать, надругаться или убить, после чего представить это как сердечный приступ.
А чтобы лишить возможности защититься, сажали в карцер где зэка раздевали догола. Сопротивляться было бесполезно.
Заключение в карцер в качестве наказания широко практиковалось. Это особое помещение, в котором содержались заключённые, уличённые в нарушении тюремного порядка. В карцере арестанты содержались в более строгом режиме, чем в обычных камерах. В некоторых карцерах были крысы, в помещениях стояла вода по щиколотку, потолки были низкие.
В пресс-камерах – их еще называли «пресс-хатами» - тюремное начальство расправлялось с неугодными заключенными руками других заключенных. Пресс-камеры образовывались и комплектовались из числа обозленных, физически сильных, но морально сломленных заключенных.
За каждым корпусом был закреплен отдельный оперативный работник, который распределял заключенных по камерам и следил за обстановкой во вверенном ему корпусе.

Воспоминания заключенных

По воспоминаниям Владимира Податева, бывшего криминального авторитета, а ныне правозащитника, «людей с этапа, заподозренных в том, что они привезли в тюрьму деньги или иные ценности, кидали «под разгрузку» в одну из пресс-камер, где их избивали и грабили». Деньги обычно провозили в желудке: их запаивали в целлофан и глотали. В пресс-камерах об этом знали, поэтому тех, кто туда попадал, зачастую привязывали к батарее и заставляли оправляться под присмотром на газету до тех пор, пока не убеждались окончательно, что все содержимое желудка вышло наружу. Золотые коронки и зубы вырывали изо рта или выбивали.
А вот что вспоминает другой бывший криминальный авторитет, а ныне пастор Леонид Семиколенов: «По приезду в очередной раз в крытую тюрьму, после двух недельного пребывания в карантине меня обыскав, кинули в пресс-хату спецкорпуса. У оперов сложилось мнение, что я привез малявку для воров. Совершенно случайно при обыске у меня не нашли бритвочку. В пресс-камеру, куда меня кинули, сидели пять прессовщиков под предводительством Сыра. У нас с Сыром состоялся неприятный диалог, он пытался убедить меня признаться в том, что у меня есть малявка для воров. Через пятнадцать минут в камеру кинули еще одного человека, это был Сергей Бойцов. Сергей, сразу ориентируясь в обстановке, подал мне знак. Он, выбрав удачную позицию для себя, ударил кулаком по лампочке и вонзил ножницы в шею Сыру. Я тоже резанул еще одного борзого прессовщика лезвием по лицу. Трое других рванули к двери и начали стучать в нее. Наряд выволок нас с Сергеем, избил и посадил к карцер».

Как тюрьма стала музеем

Тобольская тюрьма была не только свидетелем ломки криминальных лидеров, но и настоящего конфликта между ворами в законе старой и новой формаций. В тобольской спецтюрьме был восстановлен статус вора в законе Деда Хасана, там же в воры в законе были принят будущий «хозяин» Дальнего Востока Евгений Васин (Джем). Практически все воры в законе и авторитеты прошли через тобольскую тюрьму.
В 1989 году было принято решение о закрытии тюрьмы. Заключённые были переведены в другие тюрьмы. Корпус №2 отошел к Тобольской епархии. Вместо корпуса, где размещались тюремные мастерские, было выстроено здание архива. Штабной корпус, корпус тюремной больницы и корпуса №1 и №3 принадлежат Тобольскому музею-заповеднику, часть из них является объектом музейного наследия.