Мандельштам стансы. Осип Мандельштам«Стансы. Стансы

Из петербургской еврейской купеческой семьи. Учился в Тенишевском училище, увлекался эсеровским движением (воспоминания «Шум времени»,1925). В 1907-08 слушал лекции в Париже, в 1909-10 в Гейдельберге, в 1911-17 изучал в Петербургском университете романскую филологию (курса не закончил).

Символизм

Первые стихотворные опыты в народническом стиле относятся к 1906, систематическая работа над поэзией началась с 1908, первая публикация - 1910. Мандельштам примыкает к символизму (посещает В. И. Иванова , посылает ему свои стихи). Его программа - сочетать «суровость Тютчева с ребячеством Верлена», высокость с детской непосредственностью. Сквозная тема стихов - хрупкость здешнего мира и человека перед лицом непонятной вечности и судьбы (); интонация - удивлённой простоты; форма - короткие стихотворения с очень конкретными образами (пейзажи, стихотворные натюрморты). Поэт ищет выхода в религии (особенно напряжённо в 1910), посещает заседания Религиозно-философского общества, но в стихах его религиозные мотивы целомудренно-сдержанны ( - о Христе, который не назван). В 1911 принимает крещение по методистскому обряду. Из стихов этих лет Мандельштам включил в свои книги менее трети.

Акмеизм

В 1911 Мандельштам сближается с Н. С. Гумилевым и А. А. Ахматовой , в 1913 его стихи , «Айя-София» печатаются в программной подборке акмеистов. Программа акмеизма для него - конкретность, «посюсторонность», «сообщничество сущих в заговоре против пустоты и небытия», преодоление хрупкости человека и косности мироздания через творчество («из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам»): поэт уподобляется зодчему, первая книга Мандельштама называется «Камень» (1913, 2-е изд.- 1916). Так же «зодчески» должно строиться и общество (стихи о всеединящем Риме, статьи «Пётр Чаадаев», «Скрябин и христианство»). Стихи его приобретают высокую торжественность интонаций, насыщаются классическими мотивами (, , ); в сочетании с бытовыми и книжными темами это порой даёт остранённо-причудливые рисунки (, «Домби и сын» ). К нему приходит известность в литературных кружках, он свой человек в петербургской богеме, задорный, ребячливый и самозабвенно-торжественный над стихами.

Война и революция

Первую мировую войну Мандельштам сначала приветствует, потом развенчивает (); отношение к октябрю 1917 как к катастрофе (, ) сменяется надеждой на то, что новое «жестоковыйное» государство может быть гуманизовано хранителями старой культуры, которые вдохнут в его нищету домашнее, «эллинское» (а не римское!) тепло человеческого слова. Об этом - его лирические статьи «Слово и культура», «О природе слова», «Гуманизм и современность», «Пшеница человеческая» и др. (1921-22). В 1919-20 (и позднее, в 1921-22) он уезжает из голодного Петербурга на юг (Украина, Крым, Кавказ: воспоминания «Феодосия», 1925), но от эмиграции отказывается; в 1922 поселяется в Москве с молодой женой Н. Я. Хазиной (Н. Я. Мандельштам), которая станет его опорой на всю жизнь, а после гибели героически спасёт его наследие. Стихи 1916-21 гг. (сборник «Tristia» , 1922, «Вторая книга», 1923) написаны в новой манере, значения слов становятся расплывчаты, иррациональны: «живое слово не обозначает предметы, а свободно выбирает, как бы для жилья,… милое тело». Слова соединяются в фразы только звуками и семантической эмоцией («Россия, Лета, Лорелея»), связь между фразами теряется из-за пропусков ассоциативных звеньев. В тематике появляются «чёрное солнце» любви, смерти, исторической катастрофы, «ночное солнце» сохраняемой и возрождаемой культуры, круговорот времён, а в центре его - «святые острова» Эллады (, , , «В Петербурге мы сойдёмся снова…» и др.). К 1923 надежды на гуманизацию нового общества иссякают, Мандельштам чувствует себя отзвуком старого века в пустоте нового («Нашедший подкову» , ) и после 1925 на пять лет перестаёт писать стихи; только в 1928 выходят итоговый сборник «Стихотворения» и прозаическая повесть «Египетская марка» (тем же отрывисто-ассоциативным стилем) о судьбе маленького человека в провале двух эпох.

Вызов власти

С 1924 Мандельштам живет в Ленинграде, с 1928 в Москве, бездомно и безбытно, зарабатывая изнурительными переводами: «чувствую себя должником революции, но приношу ей дары, в которых она не нуждается». Он принимает идеалы революции, но отвергает власть, которая их фальсифицирует. В 1930 он пишет «Четвёртую прозу», жесточайшее обличение нового режима, а в 1933 - стихотворную инвективу («эпиграмму») против Сталина (). Этот разрыв с официальной идеологией даёт ему силу вернуться к творчеству (за редкими исключениями, «в стол», не для печати): его стихи - о чести и совести, завещанных революционными «разночинцами», о новой человеческой культуре, которая должна рождаться из земной природы, как биологическое или геологическое явление (, , «Армения», очерки «Путешествие в Армению»). Ассоциативный стиль его стихов становится всё более резким, порывистым, тёмным; теоретическая мотивировка его - в эссе «Разговор о Данте» (1933).

Ссылка и гибель

В мае 1934 Мандельштам арестован (за «эпиграмму» и другие стихи), сослан в Чердынь на Северном Урале, после приступа душевной болезни и попытки самоубийства переведён в Воронеж. Там он отбывает ссылку до мая 1937, живёт почти нищенски, сперва на мелкие заработки, потом на скудную помощь друзей. Мандельштам ждал расстрела: неожиданная мягкость приговора вызвала в нём душевное смятение, вылившееся в ряд стихов с открытым приятием советской действительности и с готовностью на жертвенную смерть ( 1935 и 1937, так называемая 1937 и др.); впрочем, многие исследователи видят в них лишь самопринуждение или «эзопов язык». Центральное произведение воронежских лет - «Стихи о неизвестном солдате» , самое тёмное из сочинений Мандельштама, с апокалиптической картиной революционной (?) войны за выживание человечества и его мирового разума. Мандельштам то надеялся, что «ода» спасёт его, то говорил, что «это была болезнь», и хотел её уничтожить. После Воронежа он живёт год в окрестностях Москвы, «как в страшном сне» (А. Ахматова ). В мае 1938 его арестовывают вторично - «за контрреволюционную деятельность» - и направляют на Колыму. Он умер в пересыльном лагере, в состоянии, близком к сумасшествию, по официальному заключению - от паралича сердца. Имя его оставалось в СССР под запретом около 20 лет.

М. Л. Гаспаров

Энциклопедия КМ, 2000 (CD)

МАНДЕЛЬШТАМ, Осип Эмильевич - русский советский поэт. Родился в купеческой семье. Окончил Тенишевское училище в Петербурге (1907). Учился в Петербургском университете, занимаясь старофранцузским языком и литературой. В 1909 познакомился с Вяч. Ивановым и И. Анненским и вошёл в круг поэтов, близких к журналу «Апполон», где его стихи впервые появились в печати (1910, № 9). Стихи 1909-11 проникнуты ощущением иллюзорности происходящего, стремлением уйти в мир первозданных музыкальных впечатлений (, и др.); в них сказалось влияние символистов, преимущественно французских. В 1912 Мандельштам приходит к акмеизму. Для стихов этого периода, вошедших в сборник «Камень» (1913; 2 дополненное издание, 1916), характерны приятие внешней реальности мира, насыщенность вещными деталями, тяга к строго выверенным «архитектурным» формам (, «Айя-София» ). Поэт черпает вдохновение в образах мировой культуры, обогащённых литературными и историческими ассоциациями («Домби и сын» , «Европа» , «Я не слыхал рассказов Оссиана» и др.). Мандельштаму присуща мысль о высокой значимости личности и мировоззрения художника, для которого поэзия «есть сознание своей правоты» (статья «О собеседнике»). С 1916, начиная с антимилитаристического стихотворения , поэзия Мандельштама приобретает более лирический характер, живее откликается на современную действительность. Стих, усложняясь, обрастает побочными ассоциативными ходами, что затрудняет его понимание. В стихотворениях , «Декабрист» и других детали, уводящие в глубь истории, одновременно служат раскрытию личной темы: невозможности уклониться от уготованного историей пути. Октябрьская революция нашла у Мандельштаме прочувствованный отклик («…В кипящие ночные воды» ). «Классицизм» Мандельштама («классическая поэзия - поэзия революции») вызван стремлением овладеть отложившимися в языке культурными напластованиями (статьи «Слово и культура», «О природе слова»). Прошлое представляется ему в виде нетронутой целины, которую надо заново перепахать, чтобы удовлетворить тоску человечества по новой культуре. В 1918-21 Мандельштам работал в культурно-просветительских учреждениях, был в Крыму и Грузии. В 1922 он переезжает в Москву. Во время обострившейся борьбы литературных группировок Мандельштам сохраняет независимое положение; это приводит к изоляции имени Мандельштама в литературе. Стихи 1921-25 немногочисленны и отмечены острым сознанием «отщепенства». Поэт сознаёт, что «приносит революции дары, в которых она пока что не нуждается» (Ответ на анкету, газета «Читатель и писатель», 1928, № 46). К этому времени относятся автобиографические рассказы «Шум времени» (1925) и повесть «Египетская марка» (1928) - о духовном кризисе интеллигента, жившего до революции на «культурную ренту». Последняя опубликованная при жизни Мандельштама работа - проза «Путешествие в Армению» («Звезда», 1933, № 5). В 1934 в условиях культа личности Мандельштам был репрессирован. Погиб после вторичного ареста.

Стих Мандельштама, внешне традиционный (по метру, рифме), отличается семантической сложностью, основан на большой филологической культуре. Предметная связь слов часто заменяется ассоциативной, имеющей корни в исторической жизни слова. Сближение разных по значению слов, приподнятость интонации восходят по традиции к высокому, «одическому» стилю, берущему начало от М. В. Ломоносова . Стихи Мандельштама 30-х годов, отмеченные признанием: «пора вам знать - я тоже современник» («Полночь в Москве» , «Литературная газета», 1932, 23 ноября), связаны с раздумьями над ответственностью художника перед временем, они говорят о большой искренности поэтического пути Мандельштама (, «Андрею Белому» и другие). В воронежском цикле стихов, созданном в 1935-37 и частично опубликованном в 1965-66, появляются новые для Мандельштама темы русской природы, «земли» («Чернозём» , «Я к губам подношу эту зелень» и др.). Поэт ищет пути к «таинственно-родному» стиху, нужному народу. В 1933 была написана книга «Разговор о Данте», в которой наиболее полно изложены взгляды Мандельштама на поэзию.

Соч.: Камень. Стихи, 3 изд., М., 1923; Tristia, П.-Берлин, 1922; Вторая книга, М., 1923; О природе слова, X., 1922; О поэзии. Сб. ст., Л., 1928; Стихотворения, М. - Л., 1928; Собр. соч., Нью-Йорк, 1955 (Библиогр.); Собр. соч., т. 1, Вашингтон, 1964; Примус. Стихи для детей, Л., 1925; [Стихотворения], в кн.: День поэзии, М., 1962; Восемь неизд. стихотворений, «Москва», 1964, № 8; [Стихотворения], «Простор», 1965, № 4; [Стихотворения], там же, 1966, № 11; Из «Воронежских тетрадей». [Предисл. А. Немировского], «Подъём», 1966, № 1; Разговор о Данте, М., 1967.

Лит.: Гумилёв Н. , Письма о рус. поэзии, П., 1923, с. 177-79; Блок А. , Дневник 1920 года, Собр. соч., т. 7, М. - Л., 1963, с. 371; Жирмунский В., На путях к классицизму, в его кн.: Вопр. теории лит-ры, Л., 1928; Тынянов Ю., Промежуток, в его кн.: Архаисты и новаторы, Л., 1929, с. 568-73; Пяст В., Встречи, М., 1929; Берковский Н., О прозе Мандельштама, в его кн.: Текущая лит-pa, М., 1930; Эренбург И. , Люди, годы, жизнь, т. 1, М., 1961; Чуковский К. , Встречи с Мандельштамом, «Москва», 1964, № 8; Цветаева М. , История одного посвящения, «Лит. Армения», 1966, № 1; Орлов Вл., На рубеже двух эпох (Из истории рус. поэзии нач. нашего века), «Вопр. лит-ры», 1966, № 10; История рус. лит-ры конца XIX - нач. XX века. Библиографич. указатель, под ред. К. Д. Муратовой, М. - Л., 1963.

Ал. Морозов

Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. - Т. 4. - М.: Советская энциклопедия, 1967

МАНДЕЛЬШТАМ Осип Эмильевич - поэт; один из главных деятелей акмеизма. Родился в купеческой семье, окончил Петербургский университет. Творчество Мандельштама представляет собой художественное выражение сознания крупной буржуазии в эпоху между двумя революциями. Среди акмеистов Мандельштам занимает особое место. Ахматова дала образцы лирики буржуазного ущерба. У Гумилёва наиболее ярко выражены наступательно-хищнические тенденции русского империализма, но поднимающаяся новая волна рабочей революции в 1912-1914, а больше всего Октябрь 1917, окрасили это выражение чувством исторической обречённости. Мандельштам же выразил преимущественно страх своего класса перед какими бы то ни было социальными переменами, утверждение неподвижности бытия. Для поэзии Мандельштама характерна тяга к классическим образцам, велеречивая строгость, культ исторических мотивов (древний императорский Рим, Эллада, Палестина) и в то же время полный индиферентизм к современности. Даже ультрасовременный теннис осмысливается Мандельштамом через «аттические» образы. Вневременность своей поэзии Мандельштам подчеркнуто декларирует: . Для миросозерцания Мандельштама характерен крайний фатализм и холод внутреннего равнодушия ко всему происходящему. Действительность воспринимается им лишь с точки зрения иллюзорной неподвижности её форм. Вещь как данность - одна из излюбленных его эстетических категорий. Закономерна тяга Мандельштама к законченно-уравновешенным образам, заимствованным из мира архитектурных и скульптурных представлений; они по своей неподвижной природе наиболее соответствуют «чистому покою», которого так упорно ищет Мандельштам. Любовь Мандельштама к полновесным и полнозвучным словам кладёт на всю его поэзию отпечаток художественного лаконизма. Классические метры Мандельштама, лишь в исключительных случаях нарушаемые ипостасами, служат средством ритмического выделения отдельных слов, приобретающих таким образом известную самодовлеющую ценность. Эту же функцию в его стиле несут полнозвучные точные рифмы.

Искусство понимается Мандельштамом как «ценности незыблемая скала над скучными ошибками веков». Крайний буржуазный индивидуализм поэта развёрнут в ряде основных мотивов творчества. «Подлинное» искусство осознаётся Мандельштамом как самоудовлетворённое одиночество. Предчувствие социальной катастрофы в предреволюционном творчестве Мандельштама выразилось в мотивах смертной скорби, в ощущении мира «болезненного и странного», от которого автор тщательно отгораживается стеной равнодушия, фатализма.

Октябрьская революция не произвела никаких сдвигов в поэтическом творчестве Мандельштама. Попрежнему для его стихов продолжает быть характерным классический холод исторических образов. Огромная сила инерции, сохранявшая сознание Мандельштама нарочито отгороженным от процессов, происходящих в действительности, - дала поэту возможность вплоть до 1925 сохранить позицию абсолютного социального индиферентизма, этой специфической формы буржуазной вражды к социалистической революции. Для этого периода чрезвычайно характерно большое стихотворение «Нашедший подкову» , где декларирован принцип инерции как «извечной» категории. Новизна происходящего подчёркнуто отрицается: «Всё было встарь, всё повторится снова, / И сладок нам лишь узнаванья миг». В этой формуле нашло себе законченное выражение идеалистическое существо творческого метода Мандельштама, для которого всякая внешняя перемена осознаётся как обновлённое «узнавание» неизменно существующего. Классовая логика этой творческой концепции сводится к довольно распространённому среди буржуазных идеологов и художников «приёму» отрицания реальности перемен, вызванных Октябрём. Это лишь чрезвычайно «сублимированное» и зашифрованное идеологическое увековечение капитализма и его культуры. Однако пооктябрьская действительность, фаталистически «приемлемая» Мандельштамом как неизбежность, начинает всё же вызывать в поэте враждебные реакции: «Разбит твой позвоночник, мой прекрасный, жалкий век». Наконец приходит и горькое признание своего социального умирания - «время срезает меня».

1925 знаменует для Мандельштама переход к прозе, долее сохранять в неприкосновенности иллюзорный мир классической гармонии стиха было для него невозможно. «Шум времени» - сборник воспоминаний о 90-х гг. прошлого столетия, о 1905, о Феодосии времени врангельщины. В нём Мандельштам с большой любовью повествует о либерально-буржуазной интеллигенции, отчётливо сознавая задним числом ничтожность и бесперспективность её путей. «Мальчики тысяча девятьсот пятого года шли в революцию с тем же чувством, с каким Николенька Ростов шёл в гусары, - то был вопрос влюблённости и чести». Лирическая повесть «Египетская марка» знаменует окончательно распад художественной системы Мандельштама. Уход в бредовой иррационализм сочетается с вульгаризаторским снижением старых классических образов. Например образ разорённого буржуа-рантье развёртывается как миф о старце Пергаменте, «стригущем купоны». Мотив боязни революции сочетается с признанием полного своего краха: «Всё уменьшается, всё тает. И Гёте тает. Небольшой нам отпущен срок». «Странно подумать, что наша жизнь - это повесть без фабулы и героя, сделанная из пустоты и стекла, из горячего лепета одних отступлений, из петербургского инфлуенцного бреда».

Кроме стихов и прозы у Мандельштама есть книжка статей о поэзии, написанных в духе импрессионистического идеализма. Перу Мандельштама принадлежит статья «Утро акмеизма» - один из значительнейших теоретических манифестов школы (еженедельник «Сирена», Воронеж, 30/I-1919). В ней Мандельштам декларирует высшую по сравнению с бытием «действительность искусства». Одновременно акмеизм характеризуется здесь как «обуянный духом строительства», провозглашается «реальность материала» искусства, отрицается символистская «надземность» его, провозглашается культ средневековья, где была «благородная смесь рассудочности и мистики и ощущение мира как живого равновесия». Всё это ещё раз указывает на буржуазный и контрреволюционный характер акмеизма, школы воинствующего буржуазного искусства в канун пролетарской революции.

Библиография: I. Камень, 1-я кн. стихов, изд. «Акмэ», П., 1913; То же, изд. 2-е, Гиз, Москва, 1923; Tristia, изд. «Petropolis», Берлин, 1922; Вторая книга, изд. «Круг», Москва, 1923; Шум времени, изд. «Время», Ленинград, 1925; Примус (Стихи для детей), изд. «Время», Ленинград, 1925; Стихотворения, Гиз, Москва - Ленинград, 1928; Египетская марка, изд. «Прибой», Ленинград, 1928.

II. Жирмунский В., На путях к классицизму, «Вестник литературы», 1921, IV-V; Эренбург И. , Портреты русских поэтов, Берлин, 1922; Гумилёв Н. , Письма о русской поэзии, Петроград, 1923; Тынянов Ю., Промежуток (О поэзии), «Русский современник», 1924, IV («Шум времени»); Степанов Н., «Звезда», 1928, VI («Стихотворения»); Рудерман М., «Новый мир», 1928, VIII («Стихотворения»).

III. Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия (1917-1927), т. I, Гиз, Москва - Ленинград, 1928.

Ан. Тарасенков

Литературная энциклопедия: В 11 т. - [М.], 1929-1939

Я не хочу средь юношей тепличных
Разменивать последний грош души,
Но, как в колхоз идет единоличник,
Я в мир вхожу – и люди хороши.

Люблю шинель красноармейской складки –
Длину до пят, рукав простой и гладкий
И волжской туче родственный покрой,
Чтоб, на спине и на груди лопатясь,
Она лежала, на запас не тратясь,
И скатывалась летнею порой.

Проклятый шов, нелепая затея
Нас разлучили, а теперь – пойми:
Я должен жить, дыша и большевея
И перед смертью хорошея –
Еще побыть и поиграть с людьми!

Подумаешь, как в Чердыни-голубе,
Где пахнет Обью и Тобол в раструбе,
В семивершковой я метался кутерьме!
Клевещущих козлов не досмотрел я драки:
Как петушок в прозрачной летней тьме –
Харчи да харк, да что-нибудь, да враки –
Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме.

И ты, Москва, сестра моя, легка,
Когда встречаешь в самолете брата
До первого трамвайного звонка:
Нежнее моря, путаней салата –
Из дерева, стекла и молока...

Моя страна со мною говорила,
Мирволила, журила, не прочла,
Но возмужавшего меня, как очевидца,
Заметила и вдруг, как чечевица,

Я должен жить, дыша и большевея,
Работать речь, не слушаясь – сам-друг, –
Я слышу в Арктике машин советских стук
Я помню все: немецких братьев шеи
И что лиловым гребнем Лорелеи
Садовник и палач наполнил свой досуг.

И не ограблен я, и не надломлен,
Но только что всего переогромлен...
Как Слово о Полку, струна моя туга,
И в голосе моем после удушья
Звучит земля – последнее оружье –
Сухая влажность черноземных га!

Май – июнь 1935

Жена поэта, Н. Я. Мандельштам , сообщает о первоначальной редакции этого стихотворения, начинающейся со строфы III и со следующей редакцией строфы VI:

Лишь бы страна со мною говорила
И на плечо вполпальца мне давила,
Товарищески ласкова и зла,
Мирволила, журила, не прочла
И возмужавшего меня, как очевидца
Заметила и вдруг как чечевица
Адмиралтейским лучиком зажгла.

Работа над стихотворением, возможно, была начата в апреле 1935 г. Поводом к написанию «Стансов» послужили стихи Л. Длигача, где обещалось «распознать классового врага по одному только звуку его лиры» и упоминалось «Слово о полку Игореве ». Ср. в его поэме «Речь о деревне»: «Я в песне познаю врага: // Его последняя струна еще туга». Намекая на Пушкина, Мандельштам говорил, что «Стансы» всегда примирительно настроены. Работа над «Стансами» началась еще в конце апреля, в начале мая поэт предпринял попытку уничтожить черновики.

Еще побыть и поиграть с людьми – Ср. начальные строки стихотворения Ф. Тютчева : «Играй, покуда над тобою // Еще безоблачна лазурь; // Играй с людьми...» (1861).

Большевея – неологизм; ср. автокомментарий поэта: «О. М. как-то тихонько сказал мне, что в победе в 17 году сыграло роль удачное имя – большевики – талантливо найденное слово. И главное, на большинстве в один голос... В этом слове для народного слуха – положительный звук: сам-большой, большой человек, большак, то есть столбовая дорога. «Большеветь» – почти что умнеть, становиться большим» (Надежда Мандельштам).

Прыжок. И я в уме – Речь идет о неудачной попытке самоубийства в Чердыни, когда сосланный Мандельштам выбросился из окна второго этажа земской больницы.

Лорелея – рейнская русалка, воспетая в немецкой поэзии и музыке; здесь – романтический символ Германии.

Садовник и палач – Адольф Гитлер на досуге увлекался садоводством.

Осип Мандельштам
«Стансы»

Я не хочу средь юношей тепличных
Разменивать последний грош души,
Но, как в колхоз идет единоличник,
Я в мир вхожу,- и люди хороши.

Люблю шинель красноармейской складки,
Длину до пят, рукав простой и гладкий
И волжской туче родственный покрой,
Чтоб, на спине и на груди лопатясь,
Она лежала, на запас не тратясь,
И скатывалась летнею порой.

Проклятый шов, нелепая затея
Нас разлучили. А теперь, пойми,

И, перед смертью хорошея,
Еще побыть и поиграть с людьми!

Подумаешь, как в Чердыни-голубе,
Где пахнет Обью и Тобол в раструбе,
В семивершковой я метался кутерьме.
Клевещущих козлов не досмотрел я драки,
Как петушок в прозрачной летней тьме,
Харчи, да харк, да что-нибудь, да враки,-
Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме.

И ты, Москва, сестра моя, легка,
Когда встречаешь в самолете брата
До первого трамвайного звонка,-
Нежнее моря, путаней салата
Из дерева, стекла и молока...

Моя страна со мною говорила,
Мирволила, журила, не прочла,
Но возмужавшего меня, как очевидца,
Заметила - вдруг, как чечевица,
Адмиралтейским лучиком зажгла.

Я должен жить, дыша и большевея,
Работать речь, не слушаясь, сам-друг,
Я слышу в Арктике машин советских стук,
Я помню все - немецких братьев шеи
И что лиловым гребнем Лорелеи
Садовник и палач наполнил свой досуг.

И не ограблен я, и не надломлен,
Но только что всего переогромлен.
Как «Слово о Полку», струна моя туга,
И в голосе моем после удушья
Звучит земля - последнее оружье -
Сухая влажность черноземных га...