Материнское прошение о помиловании осужденного. Увидев в мастерской знакомого скульптора гипсовые формы, Пирогов понял, что гипс можно применить и в медицине

По книге схимонахини Николаи

«Царственная Птица взывает к Богу», Москва, 2009 г.

Часть четвертая

Батюшка любил повторять: «Где просто- там Ангелов со ста, а где мудрено – там ни одного! Царь не мудрил… Святая простота сияла в нем и во всех Его делах…. Помоги, Господи! Всегда надо держать простоту!»

Отец Николай также любил молиться на кладбище об усопших: «Души усопших увидали меня и низко покланились, когда я заходил».

Он часто плакал на Проскомидии, вынимая частички за упокоившихся. Видел их стоящими кругом Жертвенника в Алтаре. Когда проходил по кладбищу, они также ему кланялись возле своих могилок – и можно было заметить, как он тихо кланялся им в ответ и благословлял: «Я любил бывать на кладбище с раннего детства – говорил. – Там думал о будущем Суде Божием…»

Батюшка сказал: «Я всегда просил помнить всех об исходе из этого мира. Помните мое сказание:

Все исчезнет в этом мире,

Как трава и цвет в полях,

Нищий в рубе, Царь в Порфире –

Обратятся оба в прах.

Вы простите, вы простите,

Род и ближний человек,

Меня, грешного, помяните,

Отхожу от вас – на век…

«Велик голод нашей души, - писал преподобный Иустин (Попович), - он проникает намного глубже, нежели это могут предполагать наши интеллигенты… И никто этот голод, кроме Господа Иисуса Христа и Его святых угодников, не может утолить!» Истинное Православие – именно в святости, в стяжании Духа Святого. В этом – цель человеческой жизни. Так об этом говорил Батюшка Серафим Саровский. По словам Батюшки Николая, преподобный Серафим являлся ему и они разговаривали о Руси. Глубоко заблуждаются полагающие, что все кончено. «Иногда нам кажется, что все кончено, нет спасения человеку на земле. Все погибло – и нет Святой Руси, - говорил. – Нет! Русь не умирала, а спряталась тихонечко до времени, сокрылась! Русь-схимница всех вымолит».

Батюшка Николай видел на Небесах войну, которую непрестанно ведут Ангельские Силы Небесные с мрачными духами тьмы… И свидетельствовал, что страшная брань идет за нашу родную землю, и Господь Вседержитель вручил Небесное Воинство Преподобному Серафиму и Мученику Царю-Искупителю Николаю. Потому он неустанно повторял: «Молитесь Царю, чтобы не было войны. Он – Хозяин Земли и Церкви Русской».

Показывая своей келейнице схимонахине Николае погребальные одежды и объясняя ей, как нужно будет облачать и погребать его в случае его кончины, отец Николай говорил: «Не бойся! Это все Божие, святое… Смерти ведь нет… Мы только все уснем – а когда проснемся, Там – Милость Неизреченная, цветы благоуханные, лилии небесные… Тишина и покой… И не будет уже никаких скорбей и мучений, все временное здесь на земле быстро проходит, здесь и останется, а Туда пойдут только наши дела… Надо собирать в свой «успенский узелок» - Добро и Милостыньку, тогда спасемся, и враг нас не задержит… А мамушка моя вас пирогами угостит».

Как молился Старец, почти никто не знал. Но о том, как он общался со страждущими богомольцами и помогал им словом, свидетельствуют многие и многие. Батюшка говорил просто, но умел согревать сердца. Даже при краткой встрече с ним в душе у людей воцарялись мир и покой. Так действовали на окружающих его детские чистота и простота. Несколько слов Старца для многих определяли ориентиры будущей жизни. Он был настоящим исповедником Христовым.

Про невидимую брань Батюшка Николай говорил так: «Враг вяжет людей по страстям. Он связывает без веревки, делами. Как только найдет уязвимое место в душе – сразу цепляет. Без молитвы, смирения нельзя жить. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного… Пресвятая Богородица, спаси нас».

Отец Николай был светочем веры, духовным наставником и величайшим примером в своем пастырском служении. Вечно Слово Божие: «И будут скитаться, ища Слова Господня, и не найдут Его» (Ам. 8, 12). Духовный голод наступает в Церкви, когда не достает учителей, когда изгоняют святых, а вместо них приходят лжепастыри, придающие благопристойный вид беззаконию. Пророк Иеремия плакал: «Множество пастырей испортило Мой виноградник». (Иер. 12, 10).

Батюшка Николай сполна испил в своей жизни чашу клеветы, изгнания и оплевания. Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) в голос взывал на проповеди в Псково-Печерском монастыре: «Время наступает наисмутнейшее, враг раскачивает и старается низложить Церковь, в клир вошло много совсем не церковных людей, и даже неверующих, и они делают свое дело… Начинается страшная подмена духовной жизни… Эта игра, рождая ложные понятия о духовности, начинает захлестывать мир лжедуховностию».

По мнению отца Николая, наше современное монашество переживает упадок, бывает, подает дурной пример людям, и необходима свободная воля монаха, чтобы изменить себя. Нужна помощь опытных в духовной брани старцев: «И здесь не помощники законы и каноны, - говорил Батюшка. – Нужно смирить себя, сломать свою самость, вырвать ее с корнем, победить гордого и немирные мысли. Обучиться простоте… Благочестию… Человеку дарована Богом разумная сила души. И мы должны рассуждать, учиться мыслить и жить духовно…Враг не может совершать над нами насилие, он может только предлагать, а дело человека – отказаться от прилогов. Без участия воли человека духи злобы безсильны».

Старец Афиноген Псково-Печерский открыл своим близким: «Господь мне сказал: «Дал Я вам свободу, и каждый себя осудит сам, когда Я приду судить мир; смотря на свои дела, им нечего будет говорить в свое оправдание. Силой Я не тяну; несмотря на их беззакония, Я их кормил, одевал и все давал потребное для существования, но они жили только для себя». Там только и скажешь: «Сам виноват».

Наш Батюшка Николай всегда повторял, что главные основания сердца – это смирение и простота. Смиренной простоты, которая есть хождение перед Богом, а не перед людьми, как раз всем сейчас не хватает…

Преподобный Лев Оптинский как-то сказал: «Если бы ты был, яко Апостол, простосердечен, если бы ты не скрывал своих человеческих недостатков, не притворял себе особенного благоговения, ходил бы не лицемерствуя, - то это путь ближайший ко спасению и привлекающий Благодать Божию. Непритворство, нековарство, откровенность души – вот что приятно смиренному сердцем Господу. Аще не будете яко дети, не внидете в Царствие Божие .».

В последнее время земной жизни связь Батюшки с Небесным миром была постоянной… Иногда келейницы не знали, как себя вести и что делать… Батюшка спрашивал: «А где Ефросиниюшка Полоцкая?» - Или вдруг отвечал на вопросы, которые еще не задавали, а потом звонили по телефону, или у калитки кто спрашивал – а Батюшка уже дал ответ.

Он общался одновременно со многими людьми. Иногда просто записывали, что он говорит, а потом выяснялось – к кому это относилось. Много говорил притчами.

Часто и благоговейно крестился, делая метание до земли. Такие поклоны делают только монахи. Он распинался за всех, умолял Господа спасти всех. Молился за другие страны… Однажды вдруг сказал: «Американцы – несчастные, сколько их горя ждет, бедненьких!»

Батюшка Николай не мог никогда быть «ручным» старцем, «за послушание» исполнявшим сиюминутную греховную человеческую прихоть… Он жил только по Воле Господа… И в этом – корень обиды на него со стороны внешних христиан, пытающихся изменить суть Церкви… Не могли и не хотели понять, что не всегда наша воля совпадает с Волей Божией, и что Старцу – открыт Его Промысл о нас…Они страстно настаивали на своем… А Старец – не принимал этого своеволия… «Какие же они верующие? – спрашивал. – Господа не ведают и не боятся греха».

Батюшка имел огромный авторитет в Церкви и среди мыслящих людей. К нему ехала вся Церковь. Он любил Бога и служил Ему… Воистину праведник сей был послан гордому человечеству именно для того, чтобы приблизить нашу жизнь к Богу. Он знал эту дорогу, ибо прошел ее сам.

В конце жизни отец Николай уходит в затвор, сказав, что у него остался один путь – молчание и молитва. В этом и было его утешение. Священномученик Иосиф (Петровых) писал: «Есть отдых от трудов, есть отдых и вообще от жизни, от ее скорбей, тяжестей, монотонности, многозаботливост и. Отдохни жить, когда чувствуешь, что тяжело жить. Брось все, поживи исключительно молитвой, Богомыслием, Богоугождением, и почувствуешь прилив новых сил – жить и терпеть».

Взор святого Старца Николая часто устремлялся куда-то вдаль, он уходил в горний мир – там он среди своих – Святых и Ангелов. Часто говорил о единственном смысле нашей земной жизни – подготовке к Вечности… Блаженной Вечности. О терпении страданий, о незлобии и любви к Богу – а значит, Истине и Правде… Более всего о Милости.

25 17

Царевич Алексей родился в феврале 1690 года от первого брака Петра I с Евдокией Лопухиной. О детстве юного наследника известно мало. Первые годы жизни его в основном воспитывала бабушка Наталья Кирилловна. В восемь лет царевич лишился матери — Пётр решил отправить нелюбимую жену в монастырь. В это же время отец начал посвящать сына в государственные дела, а спустя ещё пару лет — брать в военные походы. Однако ни на том, ни на другом поприще наследник успехов не делал.

«Когда в разгар Северной войны король Швеции Карл XII двигался с войсками на Москву, чтобы захватить её и продиктовать условия мира, Алексей, в отличие от Петра, приказавшего укреплять Кремль, попросил одного из своих приближённых подыскать хорошее место, где он мог бы скрыться. То есть Алексей думал не о России, а о себе. Пётр I во время Полтавской битвы сражался вместе со своими воинами. А царевич Алексей никакой доблести не проявлял, был вовсе недостойным звания мужчины», — отметил в беседе с RT доктор исторических наук, специалист по истории России периода правления Петра Великого Павел Кротов.

К деятельности своего отца Алексей относился без всякого энтузиазма. Как и его мать, царевич любил «старину» и ненавидел любые реформаторские преобразования.

• Портреты царевича Алексея Петровича и Шарлотты Кристины Брауншвейг-Вольфенбюттельской
• Wikimedia Commons

В 1709 году Пётр отправил наследника на обучение в Дрезден. Там, при дворе короля Августа, Алексей встретил свою будущую супругу — принцессу Шарлотту, которую позднее в России станут называть Натальей Петровной. Спустя два года по распоряжению Петра I состоялась их свадьба.

К этому времени женой самого Петра стала Марта Скавронская — бывшая служанка, пленённая при взятии шведской крепости и известная как Екатерина I. Новая императрица родила Петру двух дочерей, Анну и Елизавету, а затем ещё одного претендента на престол — Петра Петровича.

После рождения наследника от второго брака положение Алексея ослабело. К этому моменту от немецкой принцессы у него было двое детей: Наталья и Пётр (будущий император Пётр II, последний представитель Романовых по прямой мужской линии).

«У либеральных писателей (например, у Даниила Гранина) есть своя версия: он считает, что против Алексея интриговала супруга Петра — Екатерина. Если бы на престоле оказался Алексей, то всё её потомство было бы под угрозой. Объективно, Екатерине было важно устранить Алексея», — отметил Павел Кротов.

Вскоре после рождения сына супруга Алексея умерла. После похорон Натальи Петровны в октябре 1715 года царевич получил письмо от отца, раздражённого безволием и неспособностью наследника к государственным делам: «…Я с горестью размышлял и, видя, что ничем тебя склонить не могу к добру, за благо изобрёл сей последний тестамент тебе написать и ещё мало подождать, аще нелицемерно обратишься. Ежели же ни, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что я сие только в устрастку пишу: воистину исполню, ибо за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребного пожалеть? Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный».

В ответном письме Алексей отрёкся от наследства и заявил, что никогда не будет претендовать на престол. Но Петра такой ответ не устроил. Император предложил ему либо стать менее своенравным и вести себя достойно будущей короны, либо уйти в монастырь. Алексей решил постричься в монахи. Но и с таким ответом отец не мог смириться. Тогда царевич ударился в бега.

В ноябре 1716 года под выдуманным именем польского шляхтича он прибыл в Вену, во владения императора Карла VI, приходившегося Алексею свояком.

«Сохранилось документальное свидетельство, что, когда царевич Алексей убежал на Запад, в Австрию, потом в Италию, он вступил в переговоры с врагом России — королём Швеции Карлом XII, чтобы тот, вероятно, помог ему получить российскую корону. Это уже недостойно звания не только правителя, но и человека», — подчеркнул Павел Кротов.

Трагический конец блудного сына

Узнав о бегстве сына, Пётр I отправил на его поиски своих сподвижников — Петра Толстого и Александра Румянцева, дав им такую инструкцию: «Ехать им в Вену и на приватной аудиенции объявить цесарю, что мы подлинно через капитана Румянцева известились, что сын наш Алексей принят под протекцию цесарскую и отослан тайно в тирольский замок Эренберг, и отослан из того замка наскоро, за крепким караулом, в город Неаполь, где содержится за караулом же в крепости, чему капитан Румянцев самовидец».

• Поль Деларош, портрет Петра I (1838)

Судя по этой инструкции, Пётр призывал блудного сына вернуться в Россию, обещая ему всяческую поддержку и отсутствие отеческого гнева за непослушание. Если же царевич заявит Толстому и Румянцеву, что не намерен возвращаться на родину, то им предписывалось объявить Алексею о родительском и церковном проклятии.

После долгих уговоров царевич осенью 1717 года вернулся в Россию.

Император сдержал своё обещание и решил помиловать сына, но только при определённых условиях. Царевич должен был отказаться от наследования короны и выдать помощников, организовавших ему побег. Алексей принял все условия отца и 3 февраля 1718 года отрёкся от прав на престол.

Тогда же началась череда расследований и допросов всех приближённых ко двору. Сподвижники Петра требовали рассказать подробности предполагаемого заговора против императора.

В июне 1718 года царевича посадили в Петропавловскую крепость и начали пытать, требуя сознаться в сговоре с иностранными врагами. Под угрозами Алексей признался, что вёл переговоры с Карлом VI и надеялся, что австрийская интервенция поможет ему захватить власть в стране. И хотя все показания Алексей написал в сослагательном наклонении, без малейшего намёка на реальные предпринятые им действия, для суда их оказалось достаточно. Ему был вынесен смертный приговор, который, однако, так и не был приведён в исполнение, — Алексей внезапно скончался.

Его смерть до сих пор окутана тайной. Согласно официальной версии, Алексей очень тяжело принял весть о приговоре, из-за чего впал в беспамятство и умер. Также различные источники свидетельствуют, что царевич мог скончаться от пыток, был отравлен или же задушен подушкой. О том, что же произошло на самом деле, историки спорят до сих пор.

Алексея похоронили в Петропавловском соборе. Поскольку смерть царевича совпала с празднованием годовщины победы в Полтавской битве, император решил не объявлять траур.

• Кадр из фильма «Царевич Алексей» (1996)

«Пётр устранил его как человека, который разрушил бы все достижения государственной реформы. Пётр действовал как императоры Древнего Рима, которые казнили своих сыновей за государственные преступления. Пётр действовал не как человек, а как государственный деятель, для которого главное — не личное, а интересы страны, которым недостойный сын, фактически государственный преступник, угрожал. Кроме того, Алексей собирался вести размеренную жизнь обычного человека, а во главе России должен был стоять «локомотив», который продолжил бы дело Петра», — пояснил Павел Кротов.

Трагической оказалась и судьба детей Алексея. Дочь Наталья скончалась в 1728-м. Сын Пётр, взойдя на престол в 1727-м, после смерти Екатерины I, умер спустя три года.

Таким образом, в 1730 году мужской род Романовых по прямой линии прервался.

В Иркутском областном суде состоялась деловая игра «Суд присяжных заседателей». Весь судебный процесс был максимально приближен к реальности: настоящее уголовное дело, настоящий судья, государственный обвинитель, адвокат и судебный пристав. На скамье подсудимых – молодая женщина, которой предъявлено обвинение в убийстве двухмесячной дочери. По версии следствия, она задушила собственного ребенка полотенцем. Игра основана на реальных событиях, но роли в ней исполняли помощники судей Иркутского областного суда. А в качестве присяжных заседателей побывали журналисты ведущих СМИ Приангарья. На собственном опыте они испытали, каково это – вершить судьбу человека.

Беспристрастная коллегия

Процесс начался в 10 часов утра. Собравшихся в зале суда журналистов, операторов и фотографов приветствовал председательствующий судья Павел Рукавишников. Он рассказал, что в коллегии присяжных будут 12 человек, еще двое – запасных. Однако в соответствии с требованием законодательства на отбор вызвано большее людей – для данного процесса дано распоряжение пригласить 30 кандидатов.

Коллегия должна быть сформирована так, чтобы не осталось и тени сомнения в ее беспристрастности. Поэтому стороны процесса по очереди задают кандидатам в присяжные заседатели различные вопросы. Сначала Павел Рукавишников просит всех честно и правдиво ответить на ряд формальных вопросов. Имеет ли кто-то из кандидатов неснятую или непогашенную судимость? Ограничен ли кто-либо в дееспособности по решению суда или признан судом недееспособным? Есть ли среди нас лица, состоящие на учете в наркологическом или психоневрологическом диспансере в связи с лечением от алкоголизма, наркомании, токсикомании, психических расстройств? Знакомы ли кандидаты с участниками процесса? Есть ли среди нас те, кто по уважительным причинам не может участвовать в процессе?

Затем вопросы начинает задавать сторона защиты, чтобы выяснить обстоятельства, препятствующие участию в качестве присяжного заседателя в рассмотрении данного уголовного дела. Адвокат подсудимой поинтересовался, есть ли у кого-либо из нас дети в возрасте до трех лет, и может ли это повлиять на вынесение объективного вердикта. Положительно на оба вопроса сразу ответил фотокорреспондент «Областной» Андрей Федоров. Его дочери полтора года, и он посчитал, что не сможет быть в данном случае объективным. Андрей заявил самоотвод. Впрочем, учитывая, что процесс игровой, фотокорреспонденту разрешили остаться в зале в качестве слушателя и снимать процесс.

Таким образом была отобрана коллегия и два запасных присяжных. Уголовное дело, которое нам предстояло рассмотреть, возбуждено в отношении молодой женщины Морозовой Юлии Геннадьевны, обвиняемой в убийстве своего ребенка.

– Более подробно об обвинении подсудимой вам расскажет прокурор. Он считает, что преступление совершила именно Юлия Геннадьевна. Его мнение нуждается в проверке, и лишь бесспорные улики дадут вам право вынести вердикт. Пока не будут проверены доказательства сторон обвинения и защиты, подсудимая считается невиновной. Именно вы, присяжные заседатели, после исследования всех доказательств будете решать, виновна ли Морозова, а также – доказано ли деяние, в котором она обвиняется. Работа суда кропотливая, вдумчивая и требует не предположений, а фактов, – напутствовал отобранную коллегию присяжных Павел Рукавишников.

Еще несколько формальных процедур, и мы принимаем присягу. После чего начинается судебный процесс.

Плохая мать

Сторону обвинения представляли прокурор, действующий от имени государства, и потерпевший. Сторону защиты – подсудимая и ее адвокат.

Судебное следствие началось с того, что прокурор тихим, спокойным голосом, лишенным каких-либо эмоций, зачитал обстоятельства уголовного дела. Мы внимательно слушали о том, как было совершено преступление.

Морозова Юлия Геннадьевна обвиняется по пункту «в» части 2 статьи 105 УК РФ «Убийство», а именно в убийстве своей двухмесячной дочери Маши, 2011 года рождения.

По версии следствия, седьмого декабря 2011 года Юлия Морозова находилась в квартире в Иркутске вместе с малышкой. Из-за неприязненных отношений к ребенку, который непрерывно плакал, а также развода с мужем и последовавших за этим материальных трудностей у Морозовой возник преступный умысел. В промежуток времени с 7.00 до 8.30 утра подсудимая обмотала детское полотенце вокруг шеи младенца и стала затягивать свободные края до тех пор, пока ребенок не перестал дышать.

Пока прокурор зачитывал сухие казенные формулировки, я внимательно рассматривала подсудимую. Молодая, наглая, дерзкая, с ярким макияжем, в коротком платьице с глубоким декольте – по одной только внешности можно было сделать определенные выводы. Девушка вела себя вызывающе и совершенно не подходила под образ молодой мамы. Нас предупреждали, что присяжные не должны судить о личности подсудимой по ее поведению, внешнему облику, но на практике это оказалось не так просто. Все-таки внешний вид обвиняемой сыграл свою роль.

Юлия Морозова – молодая девушка с сыном от первого брака и новорожденной дочерью от второго брака проживала в трехкомнатной квартире с братом и своим коллегой. За две недели до несчастья девочка много болела, и Морозова то и дело обращалась к врачам, однако результата это не давало. И вот утром седьмого декабря двухмесячной дочке Морозовой в очередной раз стало плохо. Девочка плакала. Морозова приготовила смесь, начала кормить дочь и поняла, что та не дышит.

– Я взяла ребенка на руки, встряхнула и поняла, что она не дышит. Забежала в комнату, где жил коллега Олег, он взял ее на руки, посмотрел и сказал, что с Машей все в порядке, она просто спала. Я успокоилась, ушла в свою комнату. Начала опять кормить и поняла, что ребенок снова не дышит. Я очень сильно испугалась и опять побежала к Олегу. Он взял девочку на руки и сказал, что она мертва. У меня началось помутнение: что происходило дальше, я не помню. Начала судорожно бегать по квартире, через некоторое время приехала скорая, – так трактовала суду подсудимая свою версию произошедшего.

В этот момент бывший муж Морозовой Сергей, также находящийся в зале судебного заседания в качестве потерпевшего, эмоционально выкрикнул, что именно она убила ребенка, и у него нет никаких сомнений в этом. Председательствующий тут же напомнил, что подобное поведение участников процесса не должно влиять на наше мнение при вынесении вердикта.

Сергей Морозов рассказал, что они с Юлией стали жить вместе практически сразу после знакомства. Через два месяца Юлия сообщила супругу, что беременна. Еще через два месяца молодые поженились. Но счастье длилось недолго, по словам Сергея, Юлия постоянно где-то пропадала, оставляла ребенка с сестрой мужа, а сама уходила неизвестно куда. Все это напрягало молодого человека, он подозревал супругу в изменах и вскоре понял, что не сможет так жить дальше и решил развестись:

– Мы жили в квартире Юлии. В апреле 2011 года я собрал вещи и ушел. Когда узнал, что у меня родилась дочь, пытался встретиться с бывшей супругой, увидеть ребенка. Но Юлия на мои звонки не отвечала, от встреч уклонялась – у меня не было возможности даже просто помочь. О смерти дочери мне сообщила сестра вечером седьмого декабря, когда я пришел домой.

Председательствующий по делу судья Павел Рукавишников опять напомнил, что эмоциональное поведение участников судебного заседания, которое мы наблюдаем в процессе, и все сведения о личности подсудимой не следует воспринимать как характеризующие данные. После этого прокурор огласил самые первые показания подсудимой, в которых она признавалась, что задушила ребенка. 9 декабря 2011 года следственно-оперативная группа вместе с Морозовой выезжала на место предполагаемого преступления. Там обвиняемая все показала и рассказала. Орудием преступления стало синее полотенце.

На суде свои показания Морозова, конечно, не подтвердила – она заявила, что давала их, находясь в помутненном состоянии, и вообще не понимала в тот момент, что делает.

Синее полотенце

Допрос коллеги Морозовой Олега Миронова, который жил в квартире с девушкой и ее братом, добавил сомнений. Как потом выяснилось, многие из присяжных тоже думали, что, возможно, девочку убил Олег, тем более, Морозова говорила, что пару раз он поднимал руку на ее старшего ребенка – сына. Впрочем, в дальнейшем эти сведения не подтвердились, да и мотив преступления в данном случае был неясен.

Сам Миронов характеризовал отношения с Морозовой как дружеские. Из-за того, что у Миронова возникли проблемы с жильем, Морозова любезно пригласила его пожить у них с братом. Плата за это была, можно сказать, символическая – Миронов покупал в дом еду. Жил за пирожок, как позднее выразится одна из моих коллег, тоже журналист, во время вынесения вердикта.

Миронов единственный был очевидцем событий и выступал в качестве свидетеля. Он проживал в отдельной комнате. Вспоминает, что утром седьмого декабря, когда Юля забежала к нему с девочкой на руках, на улице было еще темно. Миронов потормошил ребенка, после чего девочка открыла глаза и начала плакать. Она была бледной и выглядела «неважно», Миронов успокоил молодую маму, предложил вызвать скорую, но Морозова ушла к себе. Парень лег спать, однако слышал, как девочка плакала. Спустя время Морозова снова забежала к Миронову и сказала, что девочка не дышит. Олег опять взял ребенка на руки, но девочка уже была мертва. У Морозовой в этот момент началась истерика. Миронов взял малышку, положил ее на кровать, вызвал скорую, позвонил брату Морозовой. Сразу после приезда врачи скорой пытались реанимировать девочку, но попытки оказались безуспешны.

После показаний Миронова прокурор (напомню, сторона обвинения) начал задавать ему вопросы, которые к этому моменту появились практически у всех присяжных и в письменном виде были переданы председательствующему Павлу Рукавишникову. Прокурор продемонстрировал то самое синее полотенце и попросил Миронова вспомнить, во что был одет ребенок в первый раз и во второй. Видел ли он полотенце, и где именно. Миронов ответил лаконично – вроде видел, вроде в него был завернут ребенок, когда Юля забежала к Миронову первый раз. Второй раз ребенок был уже вообще без одежды – только на шее висел нательный крестик. Но главное – Миронов запомнил цвет полотенца: синий. И когда прокурор достал вещественное доказательство и продемонстрировал его залу, Миронов подтвердил, что это то самое полотенце, которое он видел.

Последнее слово – за экспертом

После этого были допрошены еще несколько свидетелей. Брат Морозовой Максим Бабкин вообще был удивлен, что речь идет об убийстве ребенка. О произошедшем он мог рассказать только со слов Олега Миронова. Бабкин уверял собравшихся, что его сестра очень любила дочку и не могла совершить такое преступление.

Не внесла ясности и врач скорой медицинской помощи Анастасия Наумова, которая приехала на вызов. При визуальном осмотре на теле ребенка она не обнаружила никаких телесных повреждений. Однако врач тоже запомнила злосчастное синее полотенце, оно, по ее словам, лежало на полу.

После этого прокурор зачитал результаты экспертизы. Эксперт оказался более внимательным и, в отличие от врача скорой помощи, обнаружил на шее ребенка борозду цвета кожи шириной спереди 2,4 см, слева – 2 см, справа – 3,1 см, сзади – 1,6 см с синюшными участками.

Судебно-медицинский диагноз – удавление (сдавление) шеи петлей, что подтверждает одиночная, замкнутая горизонтальная прижизненная странгуляционная борозда (специфический признак смерти от удавления или повешения человека). Других повреждений, кроме борозды, не обнаружено.

Учитывая локализацию, характер, ширину, глубину, направление борозды, эксперт не исключал, что для удавления шеи ребенка использовалось именно это полотенце. Специалист не дал точного ответа об орудии преступления, но зато подтвердил, что смерть была насильственной. Теперь нам предстояло решить, виновна ли в этом подсудимая или нет.

Вердикт в пользу закона

Вообще подобные процессы длятся несколько дней, но так как наш процесс был игровым, он был сокращен и шел всего несколько часов. После этого коллегия присяжных удалилась в совещательную комнату для вынесения вердикта, на основании которого будет объявлен приговор.

Председательствующий произнес нам напутственное слово, в котором напомнил исследованные доказательства, и вручил вопросный лист. Нам нужно было ответить, доказано ли, что 7 декабря 2011 года в период с 7.00 до 8.30 вокруг шеи младенца было обмотано полотенце, после чего его свободные концы затянуты вокруг, чтобы перекрыть доступ кислорода, в результате чего девочка умерла на месте происшествия. В случае утвердительного ответа нужно было подтвердить, доказано ли, что описанные действия выполнила Морозова на почве личных неприязненных отношений к ребенку. Следом за этим были вопросы: виновна ли Морозова в совершении этих действий, и если да, то заслуживает ли она снисхождения?

Итак, мы отправились в совещательную комнату, где нам предстояло вынести свой вердикт. Обсуждение получилось бурным. Точки зрения менялись несколько раз. Сначала большинством голосов мы хотели оправдать подсудимую, долго взвешивали все «за» и «против», но в итоге чащу весов склонили доказательства виновности женщины. Большинством голосов (9 из 12) подсудимая была признана виновной.

Мощнейший демократический институт

Наш игровой процесс был полностью основан на реальном деле, но значительно сокращен. Мы получили лишь около 30% от всех доказательств, поэтому нам было сложнее разобраться в деле. Участники процесса были полностью обезличены.

В реальности присяжные также вынесли обвинительный вердикт, правда, соотношение голосов было иное – 8:4. Подсудимая получила наказание в виде лишения свободы сроком на 8,8 года.

«Суд присяжных» для представителей СМИ был организован не случайно. С первого июня 2018 года в районных судах уголовные дела будут рассматриваться с участием присяжных заседателей. Этот факт вызвал определенный резонанс у жителей Иркутской области. В частности, прозвучали опасения, что «суд народа» может не справиться с возложенной на него миссией в силу отсутствия профессиональных навыков.

Суд присяжных введен на территории Иркутской области в 2003 году. В среднем в Приангарье ежегодно с участием коллегии присяжных рассматривается не более 10% уголовных дел.

Главная проблема, с которой сегодня сталкивается облсуд при отборе присяжных, – низкая явка населения. Люди получают повестки с приглашением прибыть в суд в качестве кандидата в присяжные заседатели и игнорируют их. С введением присяжных в районных судах проблема низкой явки может стать еще острее. Поэтому представители судебной системы обращаются к жителям Приангарья с просьбой – при получении писем отвечать на них. Даже если человек по каким-либо причинам не может быть присяжным, он должен сообщить об этом, чтобы в дальнейшем не получать новые уведомления.

Председатель Иркутского областного суда Владимир Ляхницкий подчеркнул, что суд присяжных – мощнейший демократический институт. Присяжные дают оценку не только конкретному судебному процессу, работе суда, органов следствия, обвинения и защиты, они опосредованно оценивают работу всего государственного механизма.

– Изменения в Уголовно-процессуальном кодексе, согласно которым вводится институт присяжных заседателей в районных судах, не будут работать до тех пор, пока люди не начнут их понимать и принимать. Технически мы готовы к этим нововведениям, но ведь суд присяжных – это «суд народа». Именно за народом – финальная точка в уголовном деле, – резюмировал Владимир Ляхницкий.

Олег Хлебников редко говорит о собственной поэзии. О писательстве как таковом — иногда, если ему доводится как редактору и автору рубрики складывать подборки собратьев-поэтов. Этим он занимался в «Огоньке», нынче — в «Новой газете», отвлекаясь от историко-политической журналистики, которой отдает все силы. Но вот в предисловии к большому избранному «Инстинкт сохранения» (2008) у него, бывшего физика и математика, вырвалось сравнение своей поэтической работы с лучевым исследованием. И сразу — грустное замечание об истончении понимающего читательского слоя. «…За этими [стихотворными] столбиками не спрятаться, наоборот, они просвечивают тебя, как рентген — даже если ты этого сам не хочешь. К сожалению, рентгенограмму читать умеют немногие. Язык поэзии для большинства — иностранный. А ведь стоит его усвоить — и какие бездны откроются! Какое лекарство от одиночества получат все нуждающиеся!»

Ему повезло с учителями, его «благословляли» Борис Слуцкий и Давид Самойлов. А один из последних понимающих литературных критиков старшего поколения, Станислав Рассадин, в недавнем исследовании его стихов, сказал, что этот безжалостный к себе поэт «обрел, заслужил свое одиночество, чья особенность в постоянном ощущении отсутствующих как отсутствующих, ушедших как ушедших».

Не мне одному кажется, что давно переехавший в Москву уроженец Ижевска так и не стал столичным жителем: Олег Хлебников накрепко спаян с той измученной, поруганной, вскормившей его средней Россией, которая живет в стихах и поэмах, неохотно меняясь вместе с эпохой. Он продолжает вглядываться в этих людей, и через них — в себя.

В течение многих лет я благодарно читаю его книги. Думая о том, чему они меня учили и учат, скажу: прежде всего — умению любить через боль. А еще — надежде и честности. Мне радостно думать (и замешано мое чувство на горько-целительной музыке многих стихотворений), что все эти годы он неотступно верен себе. Тут же вспоминается Блок: «Что ж, пора приниматься за дело, за старинное дело свое…»

* * *

Памяти отца Георгия Чистякова,


автора первой строчки этого стихотворения

«Мы — люди Страстной субботы».

Он — вот уже: снят с креста.

Воскреснет ли? Все заботы

Об этом, вся маета

Сердечная… Ангел, что ты

С известьем к нам не спешишь?

Мы — люди Страстной субботы,

Мы глушим себя: гашиш

Иллюзий, нектар до рвоты…

А вы намекните нам:

Воскрес, мол, мы не сироты —

Все беды напополам!

Мы, люди Страстной субботы,

Чужим сострадать страстям

Устали, вышло из моды

Внимать не благим вестям.

Мы знать не хотим о страшном.

Не смейте напоминать

О сгинувшем дне вчерашнем

И что Он придет опять!

* * *

У матери была любимая работа

В конструкторском бюро.

Она чертила для любимого завода

Фрезу или сверло.

И этим вот сверлом, и этой вот фрезою

По чертежам ее

Производил завод весомые резоны:

«калаш», ПМ, ружье.

Из этих железяк во всем подлунном мире

Шмаляли несвоих.

И вырос я в родной родительской квартире

На денежку от них.

И тот недлинный рубль кормил меня и холил

Годков до двадцати,

Оплачивал мои начальные глаголы —

Помилуй и прости!

И матери давал уверенность в грядущем —

До Страшного Суда.

Души ее порыв — насквозь прекраснодушным

Да будет и тогда!

* * *

В дюжине стран бродил,

Дюжих поэтов знал,

Даже — сына родил,

Книжек насочинял.

Жаль, не построил дом,

Дерево — вынь да брось —

Сам пошумел листом

Да и корой оброс.

Можно и на покой

В землю сырую лечь —

Пусть переплюнет другой!

И обо мне ли речь? —

Если у всех на глазах

Жатву горчащих слов

Жнет, отряхая прах,

Иоанн Богослов,

И среди ветхих стен

Младенец дудит в дуду…

Я посетил — блажен —

И не обижен уйду.

Перед Рождеством

От ночного ветра —

Снег, летящий с веток,

Накануне Святок,

На исходе света.

В снеговом тумане,

Спрятанном лесами,

Все остались — с нами

Связанные снами.

И на плёнке снежной

Отделять не нужно

Замерших прилежно

От бегущих дружно.

С нами эти лики,

Шёпоты да вскрики,

Хоть несут их реки

В океан великий.

В этом Ледовитом,

В этом Тридевятом —

Сходства не лови там

По родимым пятнам.

Будут все с тобою

Дымкой голубою.

Лёгкою стопою

Сам найдёшь дорогу

К снежному прибою,

К маленькому Богу.

Веришь ли, я пришел к Тебе?

Видишь, совсем как шелковый,

Теперь я пришел к Тебе.

Знаю, назад не надо бы,

Знаю, соблазны-пагубы

В подсудной моей судьбе.

Боже мой, как корыстен я!

Да и с Тобой расхристанно,

Непристально говорю.

И ко Скорбящих Радости

Чаще в грязи и пакости

Рыдаю мольбу свою.

Стал ли я хуже прежнего,

Ты укажи мне вежливо,

Который мой грех тяжел.

Всё же оставил щелку бы —

Видишь, совсем как шелковый,

Господи, я пришел.

Мирская молва —
Морская волна.

Пословица.

Я был уверен, что виною всему было самовольное мое отсутствие из Оренбурга. Я легко мог оправдаться: наездничество не только никогда не было запрещено, во еще всеми силами было ободряемо. Я мог быть обвинен в излишней запальчивости, а не в ослушании. Но приятельские сношения мои с Пугачевым могли быть доказаны множеством свидетелей и должны были казаться по крайней мере весьма подозрительными. Во всю дорогу размышлял я о допросах, меня ожидающих, обдумывал свои ответы и решился перед судом объявить сущую правду, полагая сей способ оправдания самым простым, а вместе и самым надежным. Я приехал в Казань, опустошенную и погорелую. По улицам, наместо домов, лежали груды углей и торчали закоптелые стены без крыш и окон. Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня в тюрьму и оставили одного в тесной и темной конурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою. Таковое начало не предвещало мне ничего доброго. Однако ж я не терял ни бодрости, ни надежды. Я прибегнул к утешению всех скорбящих и, впервые вкусив сладость молитвы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что со мною будет. На другой день тюремный сторож меня разбудил с объявлением, что меня требуют в комиссию. Два солдата повели меня через двор в комендантский дом, остановились в передней и впустили одного во внутренние комнаты. Я вошел в залу довольно обширную. За столом, покрытым бумагами, сидели два человека: пожилой генерал, виду строгого и холодного, и молодой гвардейский капитан, лет двадцати осьми, очень приятной наружности, ловкий и свободный в обращении. У окошка за особым столом сидел секретарь с пером за ухом, наклонясь над бумагою, готовый записывать мои показания. Начался допрос. Меня спросили о моем имени и звании. Генерал осведомился, не сын ли я Андрея Петровича Гринева? И на ответ мой возразил сурово: «Жаль, что такой почтенный человек имеет такого недостойного сына!» Я спокойно отвечал, что каковы бы ни были обвинения, тяготеющие на мне, я надеюсь их рассеять чистосердечным объяснением истины. Уверенность моя ему не понравилась. «Ты, брат, востер, — сказал он мне нахмурясь, — но видали мы и не таких!» Тогда молодой человек спросил меня: по какому случаю и в какое время вошел я в службу к Пугачеву и по каким поручениям был я им употреблен? Я отвечал с негодованием, что я, как офицер и дворянин, ни в какую службу к Пугачеву вступать и никаких поручений от него принять не мог. — Каким же образом, — возразил мой допросчик, — дворянин и офицер один пощажен самозванцем, между тем как все его товарищи злодейски умерщвлены? Каким образом этот самый офицер и дворянин дружески пирует с бунтовщиками, принимает от главного злодея подарки, шубу, лошадь и полтину денег? Отчего произошла такая странная дружба и на чем она основана, если не на измене или по крайней мере на гнусном и преступном малодушии? Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера и с жаром начал свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я сказал, что тулуп и лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до последней крайности. Наконец я сослался и на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады. Строгий старик взял со стола открытое письмо и стал читать его вслух: — «На запрос вашего превосходительства касательно прапорщика Гринева, якобы замешанного в нынешнем смятении и вошедшего в сношения с злодеем, службою недозволенные и долгу присяги противные, объяснить имею честь: оный прапорщик Гринев находился на службе в Оренбурге от начала октября прошлого 1773 года до 24 февраля нынешнего года, в которое число он из города отлучился и с той поры уже в команду мою не являлся. А слышно от перебежчиков, что он был у Пугачева в слободе и с ним вместе ездил в Белогорскую крепость, в коей прежде находился он на службе; что касается до его поведения, то я могу...» Тут он прервал свое чтение и сказал мне сурово: «Что ты теперь скажешь себе в оправдание?» Я хотел было продолжать, как начал, и объяснить мою связь с Марьей Ивановной так же искренно, как и все прочее. Но вдруг почувствовал непреодолимое отвращение. Мне пришло в голову, что если назову ее, то комиссия потребует ее к ответу; и мысль впутать имя ее между гнусными изветами злодеев и ее самую привести на очную с ними ставку — эта ужасная мысль так меня поразила, что я замялся и спутался. Судьи мои, начинавшие, казалось, выслушивать ответы мои с некоторою благосклонностию, были снова предубеждены противу меня при виде моего смущения. Гвардейский офицер потребовал, чтоб меня поставили на очную ставку с главным доносителем. Генерал велел кликнуть вчерашнего злодея. Я с живостию обратился к дверям, ожидая появления своего обвинителя. Через несколько минут загремели цепи, двери отворились, и вошел — Швабрин. Я изумился его перемене. Он был ужасно худ и бледен. Волоса его, недавно черные как смоль, совершенно поседели; длинная борода была всклокочена. Он повторил обвинения свои слабым, но смелым голосом. По его словам, я отряжен был от Пугачева в Оренбург шпионом; ежедневно выезжал на перестрелки, дабы передавать письменные известия о всем, что делалось в городе; что наконец явно передался самозванцу, разъезжал с ним из крепости в крепость, стараясь всячески губить своих товарищей-изменников, дабы занимать их места и пользоваться наградами, раздаваемыми от самозванца. Я выслушал его молча и был доволен одним: имя Марьи Ивановны не было произнесено гнусным злодеем, оттого ли, что самолюбие его страдало при мысли о той, которая отвергла его с презрением; оттого ли, что в сердце его таилась искра того же чувства, которое и меня заставляло молчать, — как бы то ни было, имя дочери белогорского коменданта не было произнесено в присутствии комиссии. Я утвердился еще более в моем намерении, и когда судьи спросили: чем могу опровергнуть показания Швабрина, я отвечал, что держусь первого своего объяснения и ничего другого в оправдание себе сказать не могу. Генерал велел нас вывести. Мы вышли вместе. Я спокойно взглянул на Швабрина, но не сказал ему ни слова. Он усмехнулся злобной усмешкою и, приподняв свои цепи, опередил меня и ускорил свои шаги. Меня опять отвели в тюрьму и с тех пор уже к допросу не требовали. Я не был свидетелем всему, о чем остается мне уведомить читателя; но я так часто слыхал о том рассказы, что малейшие подробности врезались в мою память и что мне кажется, будто бы я тут же невидимо присутствовал. Марья Ивановна принята была моими родителями с тем искренним радушием, которое отличало людей старого века. Они видели благодать божию в том, что имели случай приютить и обласкать бедную сироту. Вскоре они к ней искренно привязались, потому что нельзя было ее узнать и не полюбить. Моя любовь уже не казалась батюшке пустою блажью; а матушка только того и желала, чтоб ее Петруша женился на милой капитанской дочке. Слух о моем аресте поразил все мое семейство. Марья Ивановна так просто рассказала моим родителям о странном знакомстве моем с Пугачевым, что оно не только не беспокоило их, но еще заставляло часто смеяться от чистого сердца. Батюшка не хотел верить, чтобы я мог быть замешан в гнусном бунте, коего цель была ниспровержение престола и истребление дворянского рода. Он строго допросил Савельича. Дядька не утаил, что барин бывал в гостях у Емельки Пугачева и что-де злодей его таки жаловал; но клялся, что ни о какой измене он и не слыхивал. Старики успокоились и с нетерпением стали ждать благоприятных вестей. Марья Ивановна сильно была встревожена, но молчала, ибо в высшей степени была одарена скромностию и осторожностию. Прошло несколько недель... Вдруг батюшка получает из Петербурга письмо от нашего родственника князя Б **. Князь писал ему обо мне. После обыкновенного приступа, он объявлял ему, что подозрения насчет участия моего в замыслах бунтовщиков, к несчастию, оказались слишком основательными, что примерная казнь должна была бы меня постигнуть, но что государыня, из уважения к заслугам и преклонным летам отца, решилась помиловать преступного сына и, избавляя его от позорной казни, повелела только сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение. Сей неожиданный удар едва не убил отца моего. Он лишился обыкновенной своей твердости, и горесть его (обыкновенно немая) изливалась в горьких жалобах. «Как! — повторял он, выходя из себя. — Сын мой участвовал в замыслах Пугачева! Боже праведный, до чего я дожил! Государыня избавляет его от казни! От этого разве мне легче? Не казнь страшна: пращур мой умер на лобном месте, отстаивая то, что почитал святынею своей совести; отец мой пострадал вместе с Волынским и Хрущевым. Но дворянину изменить своей присяге, соединиться с разбойниками, с убийцами, с беглыми холопьями!.. Стыд и срам нашему роду!..» Испуганная его отчаянием матушка не смела при нем плакать и старалась возвратить ему бодрость, говоря о неверности молвы, о шаткости людского мнения. Отец мой был неутешен. Марья Ивановна мучилась более всех. Будучи уверена, что я мог оправдаться, когда бы только захотел, она догадывалась об истине и почитала себя виновницею моего несчастия. Она скрывала от всех свои слезы и страдания и между тем непрестанно думала о средствах, как бы меня спасти. Однажды вечером батюшка сидел на диване, перевертывая листы Придворного календаря; но мысли его были далеко, и чтение не производило над ним обыкновенного своего действия. Он насвистывал старинный марш. Матушка молча вязала шерстяную фуфайку, и слезы изредка капали на ее работу. Вдруг Марья Ивановна, тут же сидевшая за работой, объявила, что необходимость ее заставляет ехать в Петербург и что она просит дать ей способ отправиться. Матушка очень огорчилась. «Зачем тебе в Петербург? — сказала она. — Неужто, Марья Ивановна, хочешь и ты нас покинуть?» Марья Ивановна отвечала, что вся будущая судьба ее зависит от этого путешествия, что она едет искать покровительства и помощи у сильных людей, как дочь человека, пострадавшего за свою верность. Отец мой потупил голову: всякое слово, напоминающее мнимое преступление сына, было ему тягостно и казалось колким упреком. «Поезжай, матушка! — сказал он ей со вздохом. — Мы твоему счастию помехи сделать не хотим. Дай бог тебе в женихи доброго человека, не ошельмованного изменника». Он встал и вышел из комнаты. Марья Ивановна, оставшись наедине с матушкою, отчасти объяснила ей свои предположения. Матушка со слезами обняла ее и молила бога о благополучном конце замышленного дела. Марью Ивановну снарядили, и через несколько дней она отправилась в дорогу с верной Палашей и с верным Савельичем, который, насильственно разлученный со мною, утешался по крайней мере мыслию, что служит нареченной моей невесте. Марья Ивановна благополучно прибыла в Софию и, узнав на почтовом дворе, что Двор находился в то время в Царском Селе, решилась тут остановиться. Ей отвели уголок за перегородкой. Жена смотрителя тотчас с нею разговорилась, объявила, что она племянница придворного истопника, и посвятила ее во все таинства придворной жизни. Она рассказала, в котором часу государыня обыкновенно просыпалась, кушала кофей, прогуливалась; какие вельможи находились в то время при ней; что изволила она вчерашний день говорить у себя за столом, кого принимала вечером, — словом, разговор Анны Власьевны стоил нескольких страниц исторических записок и был бы драгоценен для потомства. Марья Ивановна слушала ее со вниманием. Они пошли в сад. Анна Власьевна рассказала историю каждой аллеи и каждого мостика, и, нагулявшись, они возвратились на станцию очень довольные друг другом. На другой день рано утром Марья Ивановна проснулась, оделась и тихонько пошла в сад. Утро было прекрасное, солнце освещало вершины лип, пожелтевших уже под свежим дыханием осени. Широкое озеро сияло неподвижно. Проснувшиеся лебеди важно выплывали из-под кустов, осеняющих берег. Марья Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь недавних побед графа Петра Александровича Румянцева. Вдруг белая собачка английской породы залаяла и побежала ей навстречу. Марья Ивановна испугалась и остановилась. В эту самую минуту раздался приятный женский голос: «Не бойтесь, она не укусит». И Марья Ивановна увидела даму, сидевшую на скамейке противу памятника. Марья Ивановна села на другом конце скамейки. Дама пристально на нее смотрела; а Марья Ивановна, со своей стороны бросив несколько косвенных взглядов, успела рассмотреть ее с ног до головы. Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую. Дама первая перервала молчание. — Вы, верно, не здешние? — сказала она. — Точно так-с: я вчера только приехала из провинции. — Вы приехали с вашими родными? — Никак нет-с. Я приехала одна. — Одна! Но вы так еще молоды. — У меня нет ни отца, ни матери. — Вы здесь, конечно, по каким-нибудь делам? — Точно так-с. Я приехала подать просьбу государыне. — Вы сирота: вероятно, вы жалуетесь на несправедливость и обиду? — Никак нет-с. Я приехала просить милости, а не правосудия. — Позвольте спросить, кто вы таковы? — Я дочь капитана Миронова. — Капитана Миронова! того самого, что был комендантом в одной из оренбургских крепостей? — Точно так-с. Дама, казалось, была тронута. «Извините меня, — сказала она голосом еще более ласковым, — если я вмешиваюсь в ваши дела; но я бываю при дворе; изъясните мне, в чем состоит ваша просьба, и, может быть, мне удастся вам помочь.» Марья Ивановна встала и почтительно ее благодарила. Все в неизвестной даме невольно привлекало сердце и внушало доверенность. Марья Ивановна вынула из кармана сложенную бумагу и подала ее незнакомой своей покровительнице, которая стала читать ее про себя. Сначала она читала с видом внимательным и благосклонным; но вдруг лицо ее переменилось, — и Марья Ивановна, следовавшая глазами за всеми ее движениями, испугалась строгому выражению этого лица, за минуту столь приятному и спокойному. — Вы просите за Гринева? — сказала дама с холодным видом. — Императрица не может его простить. Он пристал к самозванцу не из невежества и легковерия, но как безнравственный и вредный негодяй. — Ах, неправда! — вскрикнула Марья Ивановна. — Как неправда! — возразила дама, вся вспыхнув. — Неправда, ей-богу неправда! Я знаю все, я все вам расскажу. Он для одной меня подвергался всему, что постигло его. И если он не оправдался перед судом, то разве потому только, что не хотел запутать меня. — Тут она с жаром рассказала все, что уже известно моему читателю. Дама выслушала ее со вниманием. «Где вы остановились?» — спросила она потом; и услыша, что у Анны Власьевны, примолвила с улыбкою: «А! знаю. Прощайте, не говорите никому о нашей встрече. Я надеюсь, что вы недолго будете ждать ответа на ваше письмо». С этим словом она встала и вошла в крытую аллею, а Марья Ивановна возвратилась к Анне Власьевне, исполненная радостной надежды. Хозяйка побранила ее за раннюю осеннюю прогулку, вредную, по ее словам, для здоровья молодой девушки. Она принесла самовар и за чашкою чая только было принялась за бесконечные рассказы о дворе, как вдруг придворная карета остановилась у крыльца, и камер-лакей вошел с объявлением, что государыня изволит к себе приглашать девицу Миронову. Анна Власьевна изумилась и расхлопоталась. «Ахти господи! — закричала она. — Государыня требует вас ко двору. Как же это она про вас узнала? Да как же вы, матушка, представитесь к императрице? Вы, я чай, и ступить по-придворному не умеете... Не проводить ли мне вас? Все-таки я вас хоть в чем-нибудь да могу предостеречь. И как же вам ехать в дорожном платье? Не послать ли к повивальной бабушке за ее желтым роброном?» Камер-лакей объявил, что государыне угодно было, чтоб Марья Ивановна ехала одна и в том, в чем ее застанут. Делать было нечего: Марья Ивановна села в карету и поехала во дворец, сопровождаемая советами и благословениями Анны Власьевны. Марья Ивановна предчувствовала решение нашей судьбы; сердце ее сильно билось и замирало. Чрез несколько минут карета остановилась у дворца. Марья Ивановна с трепетом пошла по лестнице. Двери перед нею отворились настежь. Она прошла длинный ряд пустых великолепных комнат; камер-лакей указывал дорогу. Наконец, подошед к запертым дверям, он объявил, что сейчас об ней доложит, и оставил ее одну. Мысль увидеть императрицу лицом к лицу так устрашала ее, что она с трудом могла держаться на ногах. Через минуту двери отворились, и она вошла в уборную государыни. Императрица сидела за своим туалетом. Несколько придворных окружали ее и почтительно пропустили Марью Ивановну. Государыня ласково к ней обратилась, и Марья Ивановна узнала в ней ту даму, с которой так откровенно изъяснялась она несколько минут тому назад. Государыня подозвала ее и сказала с улыбкою: «Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свекру». Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к ногам императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние». Обласкав бедную сироту, государыня ее отпустила. Марья Ивановна уехала в той же придворной карете. Анна Власьевна, нетерпеливо ожидавшая ее возвращения, осыпала ее вопросами, на которые Марья Ивановна отвечала кое-как. Анна Власьевна хотя и была недовольна ее беспамятством, но приписала оное провинциальной застенчивости и извинила великодушно. В тот же день Марья Ивановна, не полюбопытствовав взглянуть на Петербург, обратно поехала в деревню... Здесь прекращаются записки Петра Андреевича Гринева. Из семейственных преданий известно, что он был освобожден от заключения в конце 1774 года, по именному повелению; что он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу. Вскоре потом Петр Андреевич женился на Марье Ивановне. Потомство их благоденствует в Симбирской губернии. В тридцати верстах от *** находится село, принадлежащее десятерым помещикам. В одном из барских флигелей показывают собственноручное письмо Екатерины II за стеклом и в рамке. Оно писано к отцу Петра Андреевича и содержит оправдание его сына и похвалы уму и сердцу дочери капитана Миронова. Рукопись Петра Андреевича Гринева доставлена была нам от одного из его внуков, который узнал, что мы заняты были трудом, относящимся ко временам, описанным его дедом. Мы решились, с разрешения родственников, издать ее особо, приискав к каждой главе приличный эпиграф и дозволив себе переменить некоторые собственные имена.
19 окт. 1836.

Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.