Самое краткое содержание перстень баратынский. Основные темы и мотивы в творчестве евгения абрамовича баратынского

Блестящий конногвардеец

Самой влиятельной фигурой в ближайшем окружении Толстого с середины 80-х годов и до самой смерти писателя был его «духовный душеприказчик» Владимир Григорьевич Чертков (1854-1936).

Сложная личность. Его невозможно не уважать. Но и трудно симпатизировать. Нельзя не оценить его огромный вклад в сохранение и систематизацию наследия Толстого после 1880 года, а главное «детище» Черткова, академическое Юбилейное собрание сочинений, писем и дневников писателя, остается непревзойденным по сей день. Его роль в последних тридцати годах жизни Толстого столь велика и многосложна, что немыслимо представить себе Толстого без Черткова, как невозможно представить его без С.А. [Софья Андреевна, жена Л.Толстого] В жизни Толстого это был второй по значению человек после жены писателя, а поклонники Черткова полагали, что и первый. В то же время нельзя без душевного смущения, а порой и отвращения, прослеживать его влияние на семейную жизнь Толстых, в которой Чертков сыграл весьма мрачную роль.

Но настоящая загадка Черткова заключается не в нем. В конце концов, он просто был самым преданным и последовательным сподвижником позднего Толстого. Он посвятил гению всю жизнь, подчинив каждый ее день служению тому, кого он считал новым Буддой, Христом и Магометом. Ради этого он отказался от блестящей карьеры, от возможности праздного и обеспеченного существования и, собственно, от самой личной жизни. Человек умный, энергичный, образованный, талантливый и, наконец, красивый и в молодости, и в зрелости мужчина, настоящий аристократ, интеллигент на все сто процентов, Чертков добровольно взял на себя роль первого ученика и келейника великого старца. И он сделал это не когда слава Толстого как учителя была в зените, но когда его родные и близкие находили в его взглядах не то очередное увлечение, не то род помешательства.

О личности самого Черткова можно спорить. Он оставался человеком своего времени, «левых» политических убеждений. Он был более решительным антиклерикалом, чем Толстой, фундаментальным вегетарианцем и противником убийства всякого живого существа, включая мух и комаров. Сильное название его статьи против охоты, «Злая забава», говорит о нем как об одном из предтеч современного движения «зеленых». Он был заботливым отцом и преданным мужем. Но, несмотря на свое «толстовство», до конца дней не избавился от аристократических привычек. Его особняк в Англии периода вынужденной эмиграции далеко превосходил по размерам и комфорту дом учителя в Ясной Поляне. И его дом в Телятинках близ усадьбы Толстых был и лучше, и капитальнее дома Толстого. Даже после революции на похороны Сергея Есенина, последней женой которого была внучка Толстого, Чертков явился со слугой.

Чертков был человеком обширных «связей», куда входили и представители высших аристократических кругов России и Англии, и большевики-нелегалы, вроде Бонч-Бруевича. Но именно это как будто сомнительное обстоятельство позволяло ему выпускать и распространять произведения Толстого до революции и после. Это же обстоятельство помогло ему после революции вызволять из тюрем «толстовцев» и дочь Толстого Сашу. Его письмо к Сталину в годы гонений на «толстовцев» является безупречным свидетельством совести и смелости этого человека.

Непонятной и загадочной оказалась та роль, которую он сыграл в семейном конфликте Толстых. Вот здесь фигура Черткова невольно обретает демонический характер, вполне в соответствии с его «говорящей» фамилией. Здесь это не просто человек, сподвижник, переводчик, издатель, собиратель, а какой-то черт, чертик, который точно нарочно оказывается рядом с Л.Н. и СА, когда находиться рядом как раз не надо, когда нужно остаться в стороне и дать возможность супругам и их детям разобраться в своем, семейном.

Конечно, в этом проявилась отрицательная сторона натуры Черткова с его преувеличенным представлением о своем значении возле «тела» Толстого. Но этим отличаются все первые ученики и келейники. Загадочным и даже непостижимым является то, как сам Толстой это воспринимал. Загадкой является не Чертков, а учитель в своем отношении к первому ученику.

В конце концов, Чертков своим присутствием в жизни Толстого просто проявил многие тайны отношений Л.Н. с родными и прежде всего с женой. Если бы Черткова не было, эти тайны, возможно, не проявились бы или проявились как-то иначе. Но, конечно, не Чертков был главной причиной ухода Толстого из семьи. Он спровоцировал этот уход, он был ему бесконечно рад. Но не он был главной движительной пружиной этого события.

История дружбы Толстого и Черткова изложена в обстоятельной книге М.В.Муратова «Л.Н.Толстой и В.Г.Чертков в их переписке». Изданная в 1934 году Толстовским музеем, она не переиздавалась в России.

Впервые Толстой услышал о Черткове в Ясной Поляне от своего последователя ГА.Русанова в августе 1883 года. К тому времени уже появились последователи «нового» Толстого. В октябре того же года состоялось их знакомство в московском доме Толстых. С тех пор, замечает Муратов, «Толстой писал Черткову чаще, чем кому-либо не только из своих знакомых, но и из членов своей семьи». Известно 931 письмо Л.Н., включая телеграммы. Для издания писем Толстого к Черткову с комментариями потребовалось пять томов, свыше 175 печатных листов. Чертков писал Толстому еще чаще, причем порой это были многостраничные послания.

Первое появление Черткова в доме Толстых, Вязалось, не предвещало семье никакой опасности. «Блестящий конногвардеец, в каске с двуглавым орлом, красавец собой, сын богатейшей и знатной семьи, Владимир Григорьевич приехал к Толстому сказать ему, что он разделяет вполне его взгляды и навсегда хочет посвятить им свою жизнь, - вспоминал сын Толстого Лев Львович. - В начале своего знакомства с нашей семьей Чертков был обворожителен. Он был всеми любим. Я был с ним близок и на „ты"».

В этом воспоминании есть ошибка. Осенью 1883 года Чертков никак не мог желать посвятить взглядам Толстого всю свою жизнь. Он впервые услышал об этих взглядах только в июле 1883 года на свадьбе своего друга РА.Писарева от прокурора Тульского окружного суда Н.В. Давыдова. Разговорившись с Давыдовым, двадцатидевятилетний офицер Чертков поведал о своих взглядах, которые к тому времени уже достаточно оформились. Выслушав странного гвардейца, Давыдов заметил:
- Да ведь Толстой говорит то же самое! Вы как будто повторяете слова Толстого - вам непременно нужно познакомиться с Толстым.
Давыдов был знаком с Л.Н. и обещал это дело устроить. В конце октября Чертков специально едет в Москву с этой целью, останавливается в гостинице «Славянский базар» и наконец получает телеграмму от Давыдова: «Толстой в Москве».

Первый раз отправляясь к Толстому, Чертков еще ничего не знал о его «учении». Да и «учения» как такового еще не было. Но в Толстом уже случился духовный переворот, и этот переворот совпадал с тем, что происходило в душе самого Черткова. Оба были потрясены открывшимся им страшным противоречием между правдой Христа и ложью современной жизни.

Их встреча проходила в кабинете. Вошли в «уединенную, покойную и светлую комнату с окнами, выходившими в сад и во двор и задергивавшимися длинными суконными зелеными занавесками, с простыми мягкими черными креслами и большим письменным столом, на котором высились две свечи в старинных медных подсвечниках, стояла медная чернильница на зеленой малахитовой подставке и стопкой лежала бумага...»

Чертков еще не читал философских произведений Толстого, только художественные. И он решил его испытать первым. В присутствии боевого офицера, защитника Севастополя, автора «Севастопольских рассказов» и «Войны и мира» он стал говорить о своем отрицательном отношении к военной службе. Толстой «в ответ стал мне читать из лежавшей на его столе рукописи „В чем моя вера?"», вспоминал Чертков, и он «почувствовал такую радость от сознания того, что период моего духовного одиночества наконец прекратился, что, погруженный в мои собственные размышления, я не мог следить за дальнейшими отрывками, которые он мне читал, и очнулся только тогда, когда, дочитав последние строки своей книги, он особенно отчетливо произнес слова подписи: „Лев Толстой"».

Отличительной особенностью Черткова было то, что он с самого начала всегда точно «попадал» в душевное настроение Толстого. Конец 1883 года. До первой попытки ухода Л.Н. из семьи осталось несколько месяцев. С.А. сбивается с ног на балах и детских спектаклях. Старший сын увлечен естественными науками и студенческим движением. И никто в доме не хочет серьезно относится к новым писаниям Толстого.

А Чертков не просто его слушает. Он резонирует душой каждому слову. Он гораздо моложе Толстого, по у них похожий жизненный опыт. Чертков - тоже помещик и офицер. Наконец, он не просто ровня Л.Н. на социальной лестнице. Он стоит выше него. Он богат, родовит и готов от всего отказаться. И Толстой видит в этом молодом человеке себя самого двадцать лет назад. Но такого себя, который не совершил в жизни ошибки, не пошел ложной дорогой.

Есть портрет В.Г.Черткова работы Ильи Репина 1885 года. Перед нами зримое воплощение Константина Левина. Мягкая бородка, умные, большие, глубокие глаза. Мягкость во всех чертах благородного и интеллигентного лица, но и какая воля - добрая воля!

Чертков родился в знатной и богатой семье. Его мать, Елизавета Ивановна Черткова, урожденная графиня Чернышева-Кругликова, была очень влиятельной женщиной в петербургских аристократических кругах. Ум, красота, властность выделяли ее в высшем свете. Ее дядя, граф Захар Чернышев, был декабристом, сосланнным в Сибирь. Ее тетка была замужем за другим декабристом, Ники той Муравьевым, и последовала за мужем в ссылку. Ее рано начали вывозить в свет, и на первом же придворном балу Николай I задал юной красавице испытующий вопрос о ее дяде. Она смело ответила царю, что сохраняет к дяде самое сердечное отношение. В результате ее уважали при дворе. Александры И и III запросто приезжали к ней и ее мужу без охраны. Но когда ей предложили сделаться статс-дамой, она отказалась. Через несколько лет после замужества она вовсе отошла от светской жизни, найдя себя в религии и став последовательницей модного в то время проповедника лорда Редстока. Кстати, мужем ее сестры был полковник Пашков, которого она познакомила с Редстоком, таким образом посодействовав возникновению в России секты «пашковцев».

Елизавета Ивановна не просто любила, по обожала своего сына. Старший и младший ее сыновья, Гриша и Михаил, умерли рано, с разницей в четыре года. Средний сын стал кумиром семьи. Все считались с его волей, каждый старался доставить ему удовольствие.

Отец Черткова, Григорий Иванович, служил флигель-адъютантом при Николае I и генерал-адъютантом при Александре И. В военных кругах он был известен тем особенным знанием строевой службы, которое имели лишь офицеры, начинавшие карьеру в гвардии Николая. Он прошел путь от командира полка до начальника дивизии. Он был автором распространявшейся в войсках «Солдатской памятки». После гангрены и ампутации обеих ног последние десять лет жизни он возглавлял Комитет по устройству и образованию войск.

Его родная сестра была замужем за графом Шуваловым, главным консервативным идеологом эпохи Александра II. Его брат, Михаил Иванович Чертков, служил наказным атаманом Войска Донского, а затем киевским и варшавским генерал-губернатором.

Чертковы постоянно жили в Петербурге, но в южной части Воронежской губернии у них были обширные земельные угодья: 30 000 десятин.

Отличительной особенностью воспитания Черткова было то, что он вырос в очень религиозной атмосфере. Главный «пункт» учения Редстока заключался в исключительной вере в Божественность Христа, силу искупления Его кровью грехов человечества. Ко времени знакомства с Толстым Чертков был подвержен влиянию этой веры и секты «пашковцев». Затем под влиянием Толстого он отказался от этого, но сектантские настроения сохранялись в нем всю жизнь. Как и мать, он был склонен к прозелетизму, одержим горячим стремлением «обращать» несчастных и заблудших
в свою веру.

В этом было его отличие от Толстого, который никогда не был сектантом. Всякий дух партийности, с «тайнами» и «паролями», жестким разграничением людей на «своих» и «чужих» и одновременно с необузданным стремлением пропагандировать свою точку зрения, которая является единственно верной, был ему чужд. Толстой доверял внутренним духовным ресурсам человека и меньше всего хотел быть «идолом» для «посвященных». В сравнении с Л.Н. Чертков был узок, догматичен и склонен к доктринерству. Но самое главное - он не терпел непоследовательности во взглядах и поступках. Два самых бранных слова в его лексиконе - «вилять» и «увиливать». Он считал недостойным уклоняться от решения тех вопросов, которые вставали перед человеком. И если он чувствовал, что кто-то уклоняется от решения этих вопросов, он готов был вынуждать его принять это решение во что бы то ни стало.

Детство Черткова было детством аристократического барчонка: няни-англичанки, гувернеры, домашнее обучение, чтобы в школе, не дай бог, не заболел. Молодость его очень напоминает молодость главного героя «Отца Сергия» - князя Касатского. Разница лишь в том, что Касатский, как и молодой Толстой, не принадлежал к сливкам петербургского общества и страдал от этого, терзаемый тщеславием. Чертков же, в силу обстоятельств рождения, был избавлен от этого порока. У него не было комплекса небогатого дворянина, не имеющего связей, чтобы утвердиться в свете. Он был очень красив - тонкий, стройный, на голову выше других, с большими серыми глазами под изогнутыми бровями. Он был остроумен и любил парадоксы. У него был мягкий, звучный голос и заразительный смех. Он был правдив и порой слишком прямолинеен. Его кошелек всегда был открыт для товарищей. Служа в гвардии, Чертков кутил в Петербурге, играл в рулетку, заводил содержанок «Двадцатилетним гвардейским офицером, - писал Чертков, - я прожигал свою жизнь „во все нелегкие"».

В обязанности гвардейских офицеров входило дежурство в госпиталях. В 1877 году (в тот год, когда в Толстом начался духовный кризис) Чертков испытывает потрясение при виде умирающего солдата, с которым они читают вслух Евангелие. С этого времени он не может жить как раньше. Не может служить в армии и даже просто не может жить. Как это похоже на то, что происходит с Толстым, но только в пятидесятилетнем возрасте! Когда Чертков явился к нему, Толстой, несомненно, должен был чувствовать зависть к молодому конногвардейцу, который одновременно с ним встал на путь истины, но еще полным физических сил, с нерастраченной энергией и большим запасом времени впереди.

Это и предопределило странную, на первый взгляд, зависимость Л.Н. от Черткова. Хотя поначалу интимность отношений с «милым другом» (так, с первого письма, обращается к Черткову Толстой) самого Л.Н. слегка настораживает. Его явно не греет мысль взять на себя полноту духовной ответственности, как это делают в монастырях старцы, за странного молодого конногвардейца. Толстому это не нравится, но и отказать Черткову он не может и не хочет, так как при первом же знакомстве подпадает под обаяние этого удивительного и столь похожего на него молодого офицера. Между тем Чертков нуждается в Толстом и не скрывает этого. Он посылает ему в Москву не только книги, которые сам читает, но и свои дневники. Наконец он зовет Толстого в Лизиновку.

Тонкость приглашения заключалась в том, что в Лизиновке Чертков знакомится с тремя крестьянскими юношами, готовыми разделить его взгляды. Но имеет ли он право на такое духовное руководство?

«Нет, Лев Николаевич, приезжайте, ободрите, помогите. Вы здесь нужны». Эта фраза - вы здесь нужны - становится обертоном сложной музыкальной партии, которую начинает играть Чертков в семье Толстых. В самом деле, где Толстой нужнее - в семье, которая его не понимает, не ценит его новых произведений, или же среди пылких и чистых юношей, готовых посвятить пропаганде его воззрений всю свою жизнь?

Однако ответ на этот вопрос, столь очевидный для «толстовцев», не был очевиден для Толстого. И дело не только в том, что Л.Н. не желает отказываться от семьи, с которой он составляет единое тело, но и в том, что ему принципиально не нравится роль духовного наставника, которую навязывает ему милый друг.

«Получил ваше письмо и получил вашу книгу и не отвечал на письмо. Не отвечал потому, что не умею ответить. Оно произвело на меня впечатление, что вы (голубчик, серьезно и кротко примите мои слова), что вы в сомнении и внутренней борьбе по делу самому личному задушевному -как устроить, вести свою жизнь - личный вопрос обращаете к другим, ища у них поддержки и помощи. - А в этом деле судья только вы сами и жизнь. - Я не могу по письмам ясно понять, в чем дело; но если бы и понял - был бы у вас, не то что не решился бы, а не мог бы вмешиваться -одобрять или не одобрять вашу жизнь или поступки. Учитель один - Христос...»

На языке Черткова это означало «вилять» и «увиливать». Но Толстой не то что сомневался, а вполне определенно давал понять Черткову, что не желает быть высшим арбитром в решении чужих жизненных проблем. Тем не менее Чертков последовательно и планомерно вводил Л.Н. в курс этих проблем, порой не считаясь с проблемами его собственной семьи. Иногда он делал это настолько бестактно, что доброжелательная реакция на это Толстого вызывает изумление.
...
В 1886 году Чертков решает жениться на Анне Константиновне Дитерихс, слушательнице Бестужевских высших курсов и сотруднице издательства «Посредник», созданного Чертковым. Внешность Гали (так близкие называли ее) хорошо известна по картине П.А.Ярошенко «Курсистка» (1883), находящейся в Третьяковской галерее. Красивая, худенькая, строгая и сосредоточенная, Галя была страстной последовательницей взглядов Толстого, посещала его с подругой, вызывая недовольство С.А. Прежде чем жениться, Чертков неоднократно обсуждал этот вопрос с Толстым в письмах, не считая себя способным к семейной жизни и опасаясь повторить «ошибку» своего учителя. Но Толстой одобрил брак В.Г. и Дитерихс. Во взглядах Толстого еще не случился новый переворот, после которого он отрицательно относился браку вообще.

Говоря о Черткове как литературном агенте, нельзя не обратить внимание на одно замечательное обстоятельство. Чертков был, несомненно, гениальным литературным посредником Толстого, особенно - за границей, чему немало способствовали и его совершенное знание английского языки, и его семейные связи в высших аристократических кругах Англии. Но это был такой агент, который за всю жизньТолстого не принес ему ни одной копейки, ни одного шиллинга, и сам не заработал на своем клиенте ни гроша.

Такова была воля самого Толстого. Он, который бился с Катковым и Некрасовым за размеры гонораров, после духовного переворота отказывается от прав на свои сочинения. Сначала негласно, а затем и юридически (как он считает), через публикацию в 1891 году в газетах письма об опаре, С этого времени любой издатель имеет право безвозмездно перепечатывать его произведения, написанные после 1880 года, с момента первого появления их в печати. Произведения, написанные до 1881 года, принадлежат жене, о чем он опять-таки позаботился формально, написав на жену доверенность.
Издательская деятельность Черткова до революции и после представляет собой одну из самых ярких страниц российского и мирового книжного дела. Он оказался выдающимся организатором и посредником, без которого Толстой вскоре не мог обойтись.

В последнем письме Толстого к дочери Саше, написанном 29 октября 1910 года из Оптиной пустыни, прозвучало одна оговорка, нехарактерная для Л.Н. Говоря о препятствиях со стороны С.А. встречаться с Чертковым, Толстой жалуется дочери на ненависть жены «к самому близкому и нужному мне человеку». Всякому, кто знаком с письмами и дневниками Л.Н., слово «нужный» не может не резать слух. Оно не из лексикона Толстого.
Не в его натуре было использовать людей. Не в его морали было делить людей на «нужных» и «ненужных». И хотя здесь под словом «нужный» он имел в виду нечто более широкое и глубокое, чем только практическое сотрудничество, имеющий уши услышит: Толстой именно оговорился. И это показательно.

В декабре 1883 года Чертков знакомится с издателем Маракуевым, выпускавшим книжки для крестьян. В это время в дневнике Толстого появляются первые записи о Черткове. «Люблю его и верю в него». «Как он горит хорошо». «Я устал, он тверд». «Он удивительно одноцентренен со мной».
В апреле 1884 года умирает отец Черткова. Зная о новых увлечениях сына, он всё завещал одной жене. Чертков вынужден стать нахлебником у матери. На его содержание она выделяет двадцать тысяч ежегодно. Это хорошие средства, но сама мысль, что он денежно зависим от матери, которая не разделяет его убеждений, страшно терзает его. И об этом он тоже пишет Толстому в уже принятом между ними исповедническом тоне, пытаясь оправдаться тем, что тратит часть этих средств на «добрые дела». Но Толстого такое оправдание не устраивает. Он замечает в дневнике: «Ему страшно отказаться от собственности. Он не знает, как достаются 20 тысяч. Напрасно. Я знаю - насилием над измученными работой людьми. Надо написать ему».

Но какие это «добрые дела»? Летом 1884 года, вернувшись с матерью из Англии, где та пыталась развеяться после потери мужа, Чертков вновь поселяется в Лизиновке. Он продолжает заниматься созданной им ремесленной школой для крестьянских детей, сельским училищем, пытается даже организовать образцовый сельскохозяйственный хутор. Но это его уже не удовлетворяет. Он мечтает создать для Толстого его собственное издательство. Поначалу он занимается этим кустарно, гектографическим способом размножая трактат «В чем моя вера?». Но однажды в письме к Толстому он советует (!) ему писать рассказы для народа. "Я издавал бы эти рассказы сериями".

Осенью того же года Чертков в Москве встреча-стся с Маракуевым и писателями-народниками повратским и Пругавиным. Они впервые обсуждают план мощного народного издательства.

Такие, впрочем, уже существовали. Но это была сплошь лубочная литература, раскрашенные картинки с текстами-переложениями иностранной дребедени, вроде «Бовы Королевича» и «Милорда Георга», высмеянного Некрасовым в «Кому на Руси жить хорошо?». Однако Чертков понимал, что на первых порах без «лубка» не обойтись. Надо только убедить лубочных издателей, что выпускать таким же образом Льва Толстого и других русских писателей тоже выгодно.

И такой издатель нашелся, молодой и энергичный - Иван Сытин. В ноябре 1884 года Чертков зашел в его книжную лавку в Москве и познакомился с ним. Сытин заинтересовался идеей Черткова издавать виднейших русских писателей того времени наравне с лубком и продавать за ту же цену. Со своей крестьянской смекалкой он понял, как это выгодно: и гонорара платить не надо, и издательству - честь. Так на базе Сытина возникло издательство «Посредник», которое Чертков создал со своим другом, бывшим морским офицером, а теперь служащим обсерватории Павлом Бирюковым.

Первым рассказом, который Толстой подготовил для «Посредника», был написанный ранее для «Азбуки» рассказ «Кавказский пленник» - шедевр нового Толстого. Но Чертков уже сам правит этот рассказ в народном вкусе, вмешивается в его текст. Толстой неожиданно легко соглашается. Постепенно Чертков становится не только посредником, но советником Толстого. Толстой делится с ним замыслами новых произведений, посылает начатые и брошенные отрывки, которые Чертков переписывает, оставляя пробелы между строками и большие поля, чтобы Толстой мог заполнить их новым текстом и правкой. До этого не додумалась С.А.!

В марте 1885 года выходят первые книжки «Посредника» - три народных рассказа Толстого в синих и красных обложках с черным рисунком, набранные очень крупным шрифтом. Они очень дешевы - в копейку и полторы копейки книжечка.

В мае того же года Чертков вновь едет с матерью в Англию и договаривается об издании на английском языке запрещенных в России произведений Л.Н. Помогает ему его английский друг лорд Батерсби. Так под одной обложкой выходят на английском языке «Исповедь», «В чем моя вера?» и «Краткое изложение Евангелия». И Толстой этому «очень, очень рад».

С возникновением «Посредника» и первыми изданиями за границей запрещенного Толстого в жизни писателя начинается новая эра. Честь ее открытия всецело принадлежит Черткову. Пока СА самостоятельно переиздает проверенные временем старые сочинения мужа, договариваясь с типографией, вычитывая корректуры и складируя готовые книги в сарае московского дома, Чертков открывает для Толстого новые горизонты.

И это увлекает Л.Н. несравненно больше, чем бесконечное повторение «старья», вроде «Детства» и «Войны и мира», над которыми продолжает лить слезы его жена и которые новый, духовно свежий Толстой уже ни во что не ставит. И вот дома - «старье», всё то, чем он горел в 60-70-е годы и что теперь ему смертельно надоело. А там, за пределами наскучившей ему семейной сферы, молодой и энергичный Чертков, способный связать его с теми, еще неизвестными передовыми людьми мира, о которых он грезил во время своего духовного одиночества. Выбор был слишком очевиден, а борьба слишком неравной.

В 2010 году писательница русского происхождения Александра Попофф (Alexandra Popoff) опубликовала биографию жены великого писателя Софьи Толстой, в которой героиня предстает перед нами совершенно не такой, какой ее считали на протяжении долгого времени. В последние годы жизни Толстого многие стали воспринимать Софью как ревнивую, сварливую и избалованную аристократку, мелочность и меркантильность которой мешали ее великому супругу жить просто — что в его представлении означало без денег и имущества. Ее глупые подозрения стали настолько невыносимыми, что, как и следовало ожидать, у Толстого не оставалось другого выхода, кроме как в возрасте 82 лет уйти из собственного дома. В результате этот побег писателя-идеалиста закончился тем, что в ноябре 1910 года он умер в доме начальника станции в Астапово. На основе новых ценных архивных материалов, в том числе неопубликованных дневников и переписки Софьи Толстой, автору книги удалось полностью опровергнуть поверхностные и карикатурные представления о своей героине и представить ее в совершенно ином свете. В книге это — любящая жена и мать, неутомимая труженица, которая постоянно переписывала черновики его работ, и секретарь, преданный делу своего мужа, и просто женщина, пытающаяся жить рядом с исключительно сложным в общении человеком, которого весь мир считал святым. Жизнь жены «гения» была совершенно невыносимой.

Другую книгу Марии Попофф — «Лжеученик Толстого» (Tolstoy’s False Disciple) — следует воспринимать как окончание этой биографии Софьи Толстой: решив сначала восстановить репутацию жены Толстого, теперь она решила похоронить репутацию человека, считавшегося самым ревностным последователем Толстого. Толстой был уже известным писателем, когда в 1883 году он познакомился с Владимиром Чертковым — бывшим офицером лейб-гвардии, который был на 26 лет младше его. Чертков, родившийся в богатой и известной дворянской семье, был высок и красив, и в модных столичных салонах его называли «красавцем Димой». Это был сложный период в жизни Толстого. Пережив духовный кризис, он перестал писать прозу и увлекся вопросами религии, но его новые произведения не нашли своего читателя. Сам Чертков интересовался теми же вопросами, и между двумя мужчинами сразу же возник большой взаимный интерес.

И вскоре Чертков стал не просто одним из многих последователей Толстого, а самым близким задушевным другом, которому писатель доверял больше всех. На протяжении следующих 30 лет Толстой написал ему более 930 писем — столько писем они не написал никому. Автор книги строит свой разоблачительный и ошеломляющий рассказ об их отношениях на основании этих писем, хранящихся в московском музее Толстого, а также статей Черткова, хранящихся в Российской государственной библиотеке, к которым имели доступ лишь немногие исследователи.

Чертков, описываемый в Книге Марии Попофф, был отнюдь не безобидным почитателем учения Толстого, а беззастенчивым и ловко манипулировавшим людьми хищником, намеревавшимся получить полную власть над человеком, которому он, якобы, служил. Используя лесть, обман и свою силу воли, Чертков добился для себя права быть единственным представителем его творчества за границей и ухитрился получить исключительное право на последние и наиболее ценные сочинения Толстого. Кроме того, Чертков выпросил у Толстого исключительное право копировать его дневники и всю переписку. Но на этом он не остановился. Начиная примерно с 1890 года, Чертков начал редактировать работы Толстого и даже указывать ему, что писать. Он нанял для своего учителя секретарей и заставлял их шпионить за ним, утверждая, что должен знать все, что Толстой делает, что говорит, и с кем встречается. А к концу жизни писателя Чертков решал, кого к Толстому пускать, а кого нет.

Дурное влияние Черткова многие люди замечали и раньше, но книга Марии Попофф стала на сегодняшний день самым убийственным обвинением. Чертков вторгался в самые интимные тайны семейной жизни Толстого — ничто, по его мнению, не должно было выпадать из его поля зрения. «Если Чертков и любил Толстого, то эта его любовь была эгоистичной, навязчивой, маниакально-паталогической», — пишет автор. Методом жесткого давления на Толстого Чертков даже убедил его подписать тайное завещание, благодаря которому Чертков стал единственным душеприказчиком, имевшим право распоряжаться литературным наследием Толстого. Причиной того, что все совершалось в тайне, была Софья — единственный человек, который мог остановить Черткова. Она насквозь видела этого интригана, но от сознания своего бессилия и невозможности раскрыть глаза мужу на его манипуляции она едва не сходила с ума. С помощью одной из своих подлых уловок Чертков вынудил ее пройти осмотр у психиатра, который обнаружил у нее паранойю и истерию. Разумеется, Чертков не преминул предать гласности поставленный диагноз.

Но весь трагизм этого рассказа заключается в том, насколько активно сам Толстой участвовал во всем этом. Человек, который противостоял деспотизму российского самодержавия и догматизму православной церкви, был не в состоянии дать отпор ничтожному деспотизму своего ученика — более того, он поощрял его, описывая в своих письмах Черткову бесчисленные несправедливые замечания и нападки в адрес жены и детей. Обвиняя Софью в жестокости за то, что она хотела нанять кормилицу (она родила ему 13 детей), Толстой при этом оправдывал жену Черткова, нанявшую кормилицу, и даже изрядно постарался, чтобы помочь ей найти такую кормилицу. Жалуясь Черткову на то, что из-за меркантильности Софьи он превратился в пленника, Толстой при этом ни разу не упомянул о трех поместьях Черткова и его любви к дорогим вещам.

Но почему такой человек как Толстой попал под чары Черткова — до сих пор остается загадкой. А может, они были любовниками? Как замечает автор, их «любовно-дружеская переписка. . . дает основание предполагать, что у них были гомосексуальны отношения», да и Софья была убеждена, что их связывает физическая близость. Не отрицая такую возможность, автор находит самое разумное объяснение всем недостаткам характера Толстого. Однажды он признался Софье, что внутри него живет «слабый человек», любящий лесть и внимание, которыми Чертков щедро одаривал его, хотя писатель и знал, что все это фальшь. «Наверное, это потому, что ты чересчур меня хвалишь, — писал в 1910 году Толстой Черткову, размышляя о том, почему он плакал, читая его последнее письмо, — но надеюсь, что это оттого, что я очень тебя люблю».

В 1880-е годы в жизни Толстых появляется В. Г. Чертков. В отличие от прежних самых близких друзей Толстого – поэта А. А. Фета и философа Н. Н. Страхова, этого человека Софья Андреевна невзлюбила. Уже 9 марта 1887 года она записала в дневнике: «Этот тупой, хитрый и неправдивый человек, лестью окутавший Л. Н., хочет (вероятно, это по-христиански) разрушить ту связь, которая скоро 25 лет нас так тесно связывала всячески!» В 1910 году она подвела неопровержимо точный итог: «он у меня отнял душу моего мужа» .

Владимир Григорьевич Чертков, родившийся в Санкт-Петербурге в богатой придворно-аристократической семье и в девятнадцать лет поступивший на службу в Конногвардейский полк, в начале 1880-х годов вышел в отставку, неожиданно для всех отказавшись от перспективы блестящей карьеры военного или государственного деятеля. Он уехал в родовое имение Чертковых – Лизиновку Воронежской губернии и начал активно заниматься деятельностью по улучшению жизни крестьян. Главным событием, определившим всю его дальнейшую судьбу, стала встреча с Толстым в 1883 году. Отныне всю свою жизнь Чертков посвятил собиранию, хранению, изданию и распространению произведений и идей Льва Толстого.

Чертков был разносторонне одаренным человеком. Он организовал издательство «Посредник», которое с марта 1885 года выпускало дешевые книги для народа. Вместе с П. И. Бирюковым и И. М. Трегубовым Чертков встал на защиту духоборов, опубликовав в Англии брошюру «Помогите!». За это ему грозила сибирская ссылка, но благодаря вмешательству императрицы-матери, с которой была близко знакома его матушка Елизавета Ивановна Черткова, он был выслан из России. С 1897 года проживая в Англии, Чертков занялся активной общественной деятельностью, участвовал в организации переселения духоборов в Канаду. Получаемые из России рукописи, черновики, копии писем и дневники Толстого он поместил в специальном хранилище, оборудованном в соответствии с последними достижениями техники. Чертков переводил произведения Толстого на английский язык, публиковал новые, а также прежде искаженные или запрещенные русской цензурой толстовские произведения. Он, как никто другой из современников и окружения Толстого, способствовал его прижизненной европейской и мировой известности.

В 1908 году Чертков с семьей вернулся в Россию и поселился на хуторе Телятинки, находившемся недалеко от Ясной Поляны. В марте 1909 года из-за доносов некоторых тульских помещиков Чертков получил постановление о высылке из Тульской губернии и обосновался с семьей в подмосковной усадьбе Крёкшино. В мае 1910 года Чертков с женой и сотрудниками переехал в имение Отрадное Московской губернии, однако летом получил разрешение вернуться в Телятинки на время пребывания там его матери Елизаветы Ивановны. В Астапове Чертков провел с Толстым последние дни и часы его жизни.

В духовной жизни Толстого особое место было отведено близким друзьям. В последние годы жизни самым близким человеком стал для него Чертков. Многолетняя переписка Толстого с ним составляет пять томов в Полном собрании сочинений писателя. В дневнике от 6 апреля 1884 года Толстой отметил в связи с Чертковым: «Он удивительно одноцентренен со мною» (49, 78). Через пятнадцать лет Толстой сетовал в письме другу Черткову: «А последнее время все эти пустяковые дела заслонили, затуманили нашу связь. И мне стало грустно и жалко и захотелось сбросить все, что мешает, и почувствовать опять ту дорогую, потому что не личную, а через Бога, связь мою с вами, очень сильную и дорогую мне. Ни с кем, как с вами (впрочем, всякая связь особенная), нет такой определенной Божеской связи – такого ясного отношения нашего через Бога» (88, 169). И через десять лет толстовское отношение к Черткову не изменилось: «Какая радость иметь такого друга, как вы. И сближаемся не потому, что хотим этого, но потому, что стремимся к одному центру – Богу, высшему совершенству, доступному пониманию человека. И эта встреча на пути приближения к центру – великая радость» (89, 133). «Есть целая область мыслей, чувств, которыми я ни с кем иным не могу так естественно [делиться], – зная, что я вполне понят, – как с вами» (89, 230), – писал Толстой 26 октября 1910 года свое последнее письмо Черткову из Ясной Поляны.

Протоиерей Георгий Ореханов. В.Г. Чертков в жизни Л.Н. Толстого. - М.: Изд-во ПСТГУ, 2014.

Выход книги о Черткове и Толстом, написанной православным священнослужителем и историком церкви и имеющей гриф «научное издание», вызывает вполне предсказу--емый интерес.

Масштабно отмеченное 100-летие со дня смерти Толстого, казалось, должно было стать подходящим поводом для того, чтобы произвести некую инвентаризацию устоявшихся стереотипов в сфере изучения и восприятия Толстого. Однако уже сейчас можно сказать, что никакой «переоценки всех ценностей» (по крайней мере - ценностей толстовских) не произошло. Толстоведение - почтенная академическая дисциплина, а в сфере высокой публицистики и эссеистики поздний Толстой за последние сто с лишним лет стал предметом такого количества толкований, что сказать здесь если не новое, то по крайней мере не совсем банальное слово - труд не из легких.

Тем интересней книга прот. Г. Ореханова, поскольку, как известно, и официальное русское православие (и синодальное, и советского периода, и современное), и свободные православные мыслители к слову и делу позднего Толстого были настроены сурово. Синодальный акт 1901 года создал ту перспективу, которая и определила восприятие позднего Толстого «около церковных стен».

Ореханов же предлагает взгляд на Толстого-«вероучителя», который можно без натяжки назвать весьма взвешенным и лишенным эмоционально-негативных обертонов: «идеи Л.Н. Толстого… строились на радикальном отрицании церковного учения и мистической составляющей христианства вообще. Отвергая “историческое христианство”, писатель формулирует некоторые новые принципы, которым пытается приписать особый статус “пра-христианства” и ядро которых составляет достаточно произвольная интерпретация Нагорной проповеди, облеченная в форму доктрины о “непротивлении злу насилием”. Эти принципы носят ярко выраженную социальную окраску». Здесь сразу же отметим, что, хотя Ореханов и говорит о «писателе», «писатель Толстой» его, в общем, не интересует. Толстого, автора «Хаджи Мурата», «Отца Сергия» и «Хозяина и работника», в книге нет. Есть Толстой писем, статей, дневников - и лишь периферийно - «Воскресения». Объяснение этому довольно простое: книга не о Толстом-писателе, а о Толстом и Черткове, точнее - о Черткове в жизни Толстого* . Потому в книге не рассматривается не только писательская биография позднего Толстого, но и толстовская доктрина. Автор исходит из того, что и постулаты толстовского учения, и полемический контекст, с ним связанный, читателю известны, что правильно: книга - не биография идеи (толстовской), а фрагмент биографии Черткова - на фоне биографии Толстого.

Розанов в статье «Где же “покой” Толстому?», написанной в дни, когда Толстой умирал в Астапове, сравнил Черткова с о. Матвеем Ржевским. Параллель соблазнительная в своей яркости, но едва ли верная. Широко известны слова Толстого (написанные по-французски) в письме к Черткову в 1908 году: «Если бы не было Черткова, его надо было бы выдумать». Менее, кажется, известно продолжение фразы: «Для меня по крайней мере, для моего счастья, для моего удовольствия». «Эвдемоническому» В.Г. Черткову, однако, суждено было превратиться в восприятии современников и потомков в фигуру демоническую и зловещую - и автор рецензируемой книги недвусмысленно этот взгляд разделяет.

Чертков был близок к Толстому без малого тридцать лет** . Ореханов объясняет первоначальный энтузиазм Толстого в отношении Черткова одиночеством Толстого после обращения, энергичностью Черткова и его, Черткова же, религиозными интересами. Ореханов также указывает на импонировавшую Толстому самокритичность Черткова, но все дальнейшее изложение ни о какой чертковской самокритичности как раз и не свидетельствует. Можно даже сказать, что для автора книги эта встреча Толстого и Черт-кова остается загадочной: тщательно и корректно собранные факты не дают в сумме ответа на вопрос, каким образом Толстой оказался прельщен и пленен чертковским морализирующим активизмом.

Ореханов довольно подробно останавливается на опыте Черткова, предшествовавшем встрече с Толстым. Это встреча и общение с последователями лорда Рэдстока и В.А. Пашкова. Странным образом, автор нигде не упоминает, что в «Анне Карениной» великосветский кружок сторонников Рэдстока представлен (иронически) как салон графини Лидии Ивановны: Толстой не испытывал иллюзий по поводу «старых, некрасивых, добродетельных и набожных женщин». А один из «умных, ученых, честолюбивых мужчин» в этом кружке - Алексей Александрович Каренин. И в пашковщине, и в религиозных «исканиях» Черткова трудно, кажется, не заметить того, что прот. Г. Флоровский называл «религиозной бездарностью»*** . Сам Ореханов нейтрально замечает, что «проповедь “пашковщины” носила ярко выраженный протестантский характер маргинального толка».

Сверхдеятельный, требовательный до жестокости, в движении толстовцев Чертков стал «plus royaliste que le roi», превратив проповедь Толстого в догматическую систему, которую обслуживал целый штат «помощников», превратившихся в доме Толстого в «поставщиков информации» о каждом шаге и слове Толстого. Черткова и впрямь «стоило бы выдумать», чтобы метафизическая трагедия Толстого обрела измерение нерешаемого «скандала».

В.Ф. Ходасевич писал в 1933 году: «Ту черту, за которую биограф переступать не имеет права, принципиально установить невозможно. Биограф, сознательно обходящий те или другие вопросы, не выдерживает критики. Он должен либо стремиться знать и понять все, либо совсем отказаться от выполнения своей задачи. По отношению к Толстому такой отказ был бы равносилен отказу от изучения Толстого вообще». Потому представляется вполне оправданным то особое внимание, которое уделено в книге вопросу о тайном завещании Толстого, оказавшемся, по сути, ключевым в последние годы жизни Толстого. Роль Черткова, без преувеличения насильническая по отношению к Толстому, в этой «борьбе за завещание» описана Орехановым подробно и, что весьма важно, с привлечением свидетельств как сторонников Черткова, так и противников. Важно отметить, что автор почти не затрагивает отношений между Чертковым и С.А. Толстой, «полагая, что эти отношения имели характер сложной и противоречивой трагедии, которая в до-статочно полной степени рассмотрена в научной литературе»* .

Автор подробно останавливается на предсмертном уходе Толстого. Вопрос о посещении Толстым Оптиной пустыни является для Ореханова ключевым в понимании финала жизни Толстого. По его мнению, «[п]редставляется, что та “оптинская закваска”, которую писатель получил в молодости, все-таки бродила в нем в последние дни - он искал духовной поддержки там, где мог ее найти и всегда находил, где жили старцы, где его никогда не отвергали». При этом Толстой «при первом появлении посланников ближайшего друга [т.е. Черткова, - М.Е .] проявил малодушие». Ореханов также тщательно исследует вопрос о возможном обращении Толстого, уже из Астапова, к оптинским монахам с просьбой о встрече - и о попытках оптинских же монахов увидеться с Толстым в Астапове, что было самым жестким образом пресечено Чертковым и его соратниками. Ореханов замечает: «…представляется, что стремление Черткова любыми способами воспрепятствовать покаянию писателя, воссоединению с Церковью и встрече не только со священнослужителями, но даже с С.А. Толстой объясняется, помимо религиозных взглядов самого Черткова, и его страхом, что в последние дни жизни Толстого его завещание, под воздействием представителей Церкви, может быть изменено в пользу жены или детей». Было бы опрометчиво и самонадеянно однозначным образом истолковывать намерения Толстого - в том виде, в каком нам о них известно, но возможные мотивы поведения Черткова, взявшего, фактически, Толстого в заложники своей «толстовско-просветительской» мании, в изложении Ореханова вполне правдоподобны. Автор удачно избегает декретирующих интонаций, оставляя читателю место для собственных выводов и не навязывая «православности» своего мировоззрения.

Ореханов хорошо знаком не только с «литературой вопроса», но и с источниками, в том числе - с неопубликованными по сей день** . Он замечает: «по каким-то загадочным причинам архив В.Г. Черткова до сих пор остается не только не изученным научно, но даже полностью не описанным». У автора исследования - авторитетные и надежные консультанты, сотрудники Государственного музея Толстого в Москве и Государственного музея Толстого «Ясная Поляна».

Книга все же не свободна от изъянов. Так, едва ли уместно говорить об «имидже» Толстого (С. 66) и Черткова (С. 8), называть Черткова «имиджмейкером» (С. 136), а Толстого - «всемирны[м] пиар-феномен[ом]» (C. 155), утверждать, что «антицерковная проповедь писателя была знаковым событием в жизни России» (С. 91). Эта языковая небрежность и потворство современному новоязу едва ли уместны, тем более - в книге, в которой Толстой - одно из главных действующих лиц.

В научном издании едва ли приемлемо утверждение, что один из помощников Черт-кова Г.А. Пунга «по некоторым сведениям, в 1920-х гг. занимал пост министра финансов в правительстве Латвии» (С. 58), поскольку это не «некоторые сведения», а исторический факт: Пунга был министром финансов Латвийской Республики с 28 июня 1923 года по 26 января 1924 года.

Странным выглядит исчисление общего тиража изданных Чертковым английских переводов Толстого в «400 млн страниц» (С. 47). Все же тираж определяется количеством экземпляров, а не страниц или знаков.

Однако этими техническими погрешностями дело не исчерпывается. Куда более серьезные возражения вызывает, например, сближение личности Черткова с литературным персонажем Ставрогиным из «Бесов». Автор сам же делает оговорки, заявляя, однако, «о возможных биографических параллелях» (С. 25): «Конечно, это сопоставление возможно только в определенных рамках. Если тем не менее оно допустимо и не лишено оснований, остается только в очередной раз поразиться пророческому дару русского писателя, вплоть до самых бытовых подробностей: в романе “Бесы” Ставрогин является сыном генеральши Ставрогиной и носит прозвище “Принц Гарри”» (С. 25). На предыдущей странице Ореханов пишет о том, что юный Чертков имел прозвище “le beau Dima” (С. 24), а мать-генеральша - едва ли достаточное основание для «биографических параллелей» между человеком и литературным персонажем, не говоря уже о том, что способность «поразиться пророческому дару» Достоевского ничего не добавляет в рассмотрение феномена Черткова.

В другом месте, рассматривая уход Толстого из Ясной Поляны, Ореханов пишет: «Вопрос, который нас интересует, - с каким чувством Толстой покидал усадьбу, что стояло за этим уходом, другими словами, что происходило в душе великого писателя?» (С. 93). Вопрос о том, «что происходило в душе», сам по себе возможен и для священнослужителя - законен. Однако для исследователя подобная формулировка чревата осложнениями. Анализ и истолкование источников легко может превратиться в «чтение в сердцах». Ореханов чувствует зыбкость этого пограничья, но, как представляется, в этом ему не хватает как раз исследовательской рефлексии.

При всех отмеченных недостатках книга прот. Г. Ореханова - заслуживающий внимания опыт понимания «проблемы Толстого» в православной исследовательской среде.

Стр. 228

* Г. Ореханов специально оговаривает, что рассматривает «в первую очередь деятельность В.Г. Черткова до 1917 г., хотя в ряде случаев, подчиняясь логике построения работы, приходится выходить за эти временные рамки».

** За эти годы Толстой написал Черткову писем «больше, чем любому другому человеку, включая членов его семьи».

*** Хотя, как известно, Флоровский в «Путях русского богословия» применил это выражение к самому Толстому: «У него несомненно был темперамент проповедника или моралиста, но религиозного опыта у него вовсе не было. Толстой вовсе не был религиозен, он был религиозно бездарен. В свое время это очень смело отметил Овсянико-Куликовский. В учении Толстого он видел только суррогат религии, годный разве “для группы образованных сектантов”. Овсянико-Куликовский судил, как безрелигиозный гуманист, но наблюдал он верно».

Стр. 229

* Но, показательным образом, в этом месте своего текста Ореханов не дает никакого библиографического примечания.

** Читатель может удивиться, узнав, например, что дневник П.И. Бирюкова все еще не опубликован и цитируется по автографу, хранящемуся в РГАЛИ (С. 148).

Когда же дело касалось социального служения, правозащитной деятельности, догматические вопросы отступали на второй план. В России усиливались гонения на неправославных верующих, и Толстой часто обращался к Елизавете Ивановне, близко знакомой с семьёй Александра III и с матерью Николая II Марией Фёдоровной, с просьбой вступиться за гонимых.

Однако репрессии напрямую коснулись и Владимира Черткова - после того, как он стал писать воззвания и ходатайства в защиту жестоко преследуемых духоборов, молокан, штундистов. В петербургский дом Чертковых на Галерной Гавани нагрянула полиция с обыском. Вскоре министр внутренних дел Горемыкин известил Елизавету Ивановну о том, что её сын виновен в пропаганде и незаконном вмешательстве в дела сектантов и Комитет министров постановил сослать его в Сибирь, но императрица-мать, узнав об этом, просила Николая II смягчить решение в память дружбы её и Александра Третьего с его родителями, в связи с чем Владимиру Черткову предоставляется выбор: ссылка в Прибалтику под надзор полиции или ссылка за границу на неопределённый срок. Владимир Григорьевич предпочёл второй вариант. Вместе с ним на отъезд решилась и Елизавета Ивановна. Проводить Чертковых в Петербург прибыл Лев Толстой с женой Софьей Андреевной.

Семья

С 1886 года был женат на Анне Константиновне Дитерихс (1859-1927), выпускнице Высших женских (Бестужевских) курсах, детской писательнице и мемуаристке. В браке имели двоих детей:

• Ольга Владимировна (1887- ум. в детстве)
• Владимир Владимирович (1889-1964), продал архив издательства "Посредник" Литературному музею.

Память

Мемориальная доска в Митрофановке, посвященная Л.Н. Толстому и В.Г. Черткову

26 марта 1894 года на станцию Митрофановка (Ольгинская) приехал великий русский писатель ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ по пути на хутор Ржевск к В. Г. Черткову.

Чертков в кинематографе

• «Уход великого старца » (1912, Россия). В роли Владимира Черткова - Михаил Тамаров.
• «Лев Толстой » (1984, СССР - Чехословакия). В роли Владимира Черткова - Алексей Петренко .
• «Последнее воскресение » (2009, Германия). В роли Владимира Черткова - Пол Джиаматти .

Сочинения

• Чертков В. Г. Римский мудрец Эпиктет, его жизнь и учение (Серия «Жизнь и учение мудрецов»), 1889
• Чертков В. Г. Злая забава. Мысли об охоте (с предисловием Л. Н. Толстого). СПб., Тип. А. С. Суворина, 1890
• Чертков В. Г. Студенческое движение 1899 года Издание «Свободного слова», № 29. A.Tchertkoff, Purleigh, Maldon, Essex, England, 1900.
• Чертков В. Г. Финляндский разгром Издание «Свободного слова», № 35. A. Tchertkoff, Maldon, Essex, England, 1900
• Чертков В. Г. О революции. Насильственная революция или христианское освобождение? (с предисловием Л. Н. Толстого) Издание «Свободного слова», № 89. Christchurch, Hants, England, 1904.
• Чертков В. Г. Наша революция. Насильственное восстание или христианское освобождение? С послесловием Л. Н. Толстого. Изд. 2-е, доп. М., тип. Поплавского 1907
• Чертков В. Г. О последних днях Л. Н. Толстого . М., Тип. И. Д. Сытина, 1911. (Отсканированное издание 1911 года)
• Чертков В. Жизнь одна (Об убийстве живых существ) . М., издание «Посредника», 1912
• Чертков В. Г. и Джейн Хола Христианство первых веков . М., издание Общества Истинной Свободы в память Л. Н. Толстого, 1919
• Save Russia. A Remarkable Appeal to England by Tolstoy’s Executor in a Letter to his English Friends by V. Tchertkoff (Спасите Россию). London, 1919.
• Чертков В. Г. Уход Толстого . Берлин. Издательство И. П. Ладыжникова. 1922
• Чертков В. Г. письмо-ходатайство к И. В. Сталину за арестованных толстовцев от 5 февраля 1930 г. // Возвращение памяти . Историко-публицистический альманах. Вып. 3. Новосибирск, Изд-во Сиб. отд. РАН, 1997

Примечания

Литература

• Буланже П. А. Толстой и Чертков , М., Тип. И. Д. Сытина, 1911
• Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков по их переписке . М., Государственный толстовский музей, 1934
• Лурье Я. С. После Льва Толстого. Исторические воззрения Толстого и проблемы XX века , СПб., «Дмитрий Буланин», 1993 - главы: Толстой и историческое предвидение , Толстовцы и большевики , Заключение. Толстой на пороге XXI века .
• Шенталинский В. Донос на Сократа // «Новый Мир» 1996, № 11
• Гетель Е. И. Объединенный совет религиозных общин и групп как одно из проявлений русского пацифизма // «Долгий путь российского пацифизма», М., ИВИ РАН, 1997.
• Остерман Л. А. Сражение за Толстого . М., Грантъ, 2002
• Георгий Ореханов «В. Г. Чертков в жизни Л. Н. Толстого». 2009.
• Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений в 90 томах, том 87, Письма к В. Г. Черткову, 1890-1896 . «ГИХЛ», М., 1937