И вот меня ведут к оврагу. Два "Расстрела". Владимир Набоков и Николай Гумилёв - Журнал Марии Голиковой. Расстрел - стихотворение владимира набокова

Одно из самых известных и самых любимых читателями стихотворений Набокова называется «Расстрел»:

Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывёт кровать;
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.

Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.

Закрыв руками грудь и шею, –
вот-вот сейчас пальнёт в меня! –
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.

Оцепенелого сознанья
коснётся тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.

Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звёзды, ночь расстрела
и весь в черёмухе овраг!

Как известно, Набоков любил Николая Гумилёва. Влияние Гумилёва на его творчество довольно заметно, особенно в плане стихотворной формы. И здесь – не просто отклик на историю, но и явная отсылка к гумилёвской судьбе.
Это стихотворение долго не давало мне покоя странным, двойственным ощущением, которое оно вызывало. С одной стороны, в нём как будто всё по-настоящему – я имею в виду эмоции. Но, с другой, если его перечитывать, с каждым прочтением всё меньше и меньше остаётся того чувства, которое так впечатляет при первом прочтении. Как будто на улице видишь человека, принимаешь его за знакомого, а подходишь ближе и понимаешь – не он, просто похож.
Такое несовпадение, несоответствие в своё время заставило меня возвращаться к этому стихотворению снова и снова, вчитываться в него, искать, где и почему что-то исчезает, куда пропадает этот неуловимый ускользающий силуэт. Но это стихотворение понять гораздо проще, если оставить в покое ассоциации с Гумилёвым, нашу историческую трагедию – и прочитать его просто как текст. Первым делом выяснится, что в нём вовсе не те доминанты, которые должны были бы быть в «настоящем» стихотворении на тему расстрела, ещё и с такой личностной окраской. Здесь кольцевая композиция, а в центре всего – часы, буквально не слишком похожие на дуло пистолета. Эта заведомая неточность сравнения подталкивает читателя к иной, символической трактовке. А стоит сосредоточиться на часах, как страшный, прекрасный, невыносимо романтичный овраг с черёмухой отходит куда-то вдаль, остаётся где-то «там». В координатах стихотворения – действительно «там», в другом мире, в России. А «здесь» – получается, что «расстрелять» лирического героя может только время. Но как? Течением своим? Оценкой или переоценкой? Забвением? Памятью? Неизвестно, но уж точно не буквально… Это даёт такое ощущение безопасности, что начало и конец стихотворения, первая и последняя строфы, меняют свою природу. Реальность расстрельного оврага тает. И – парадокс – с его повторным появлением в финале тает окончательно. Речь идёт о страшном, но между строк – а точнее, над строками – сквозит уже почти ирония.
Моё ощущение этой «почти» – или не «почти» – иронии подтвердил сам Набоков. Вот его примечание к этому стихотворению:

Расстрел. "Руль", 8 января 1928. "В строках 17 – 20 фрейдисты усмотрели "жажду смерти", а марксисты, не менее нелепо, "жажду искупления феодального греха". Могу заверить и тех и других, что возглас в этой строфе – чисто риторический, стилистический приём, нарочито подсунутый сюрприз, вроде возведения пешки в более низкий ранг, чем ожидаемый ранг ферзя".

Таким образом, героический пафос, который многие почему-то находят в этих стихах, испаряется, и подтверждается их текстовая, литературная природа. Бывают стихи, написанные кровью – Гумилёв, например, писал так, Цветаева писала так, и т.д. А эти стихи написаны чернилами – и призваны быть (не больше и не меньше) текстом со всем присущим ему богатством смыслов и, что очень важно, с возможностью отступления, с элементом игры.

Есть в поэзии незримая, но отчётливо ощутимая граница. По одну её сторону – стихи «осторожные». Внешне они могут быть о чём угодно, но они никогда не касаются нитей, приводящих в действие механизмы судьбы. А по другую сторону этой границы – стихи, которые сбываются, несовместимые с осторожностью и здравым смыслом. Об этом писал Пастернак:

* * *

О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью – убивают,
Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплёкой
Я б отказался наотрез.
Начало было так далёко,
Так робок первый интерес.

Но старость – это Рим, который
Взамен турусов и колёс
Не читки требует с актёра,
А полной гибели всерьёз.

Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлёт раба,
И тут кончается искусство
И дышат почва и судьба.

Вот в этом, пожалуй, главная разница между Гумилёвым и Набоковым. Стихи Набокова – всегда по «безопасную» сторону границы, о чём бы в них ни говорилось. Они не доходят – и не хотят доходить – до «почвы и судьбы», выбираться за пределы искусства. Они – заведомо внутри искусства как явление сугубо литературное. Они дистанцированы от автора, они – только стихи.
А Гумилёв эту опасную границу при всякой возможности переходит. У него можно насчитать десятка два сбывшихся далеко не оптимистичных поэтических пророчеств – при всём его жизнелюбии… Подобные стихи-пророчества уже не назовёшь текстами, «искусством» – у них другая природа, это прозрения, откровения. И, как всякие откровения, они неотделимы от личности автора и его судьбы. Автор максимально присутствует в них и не оставляет себе ни малейшей возможности куда-то сбежать даже из самых страшных стихов, тонко улыбнуться – а потом исчезнуть, как принято в искусстве с его театральной природой.
С этой точки зрения Набоков и Гумилёв – противоположности, которые, как известно, и притягиваются, и отталкиваются… Вот позднее стихотворение Набокова:

* * *

Как любил я стихи Гумилёва!
Перечитывать их не могу,
но следы, например, вот такого
перебора остались в мозгу:
«…И умру я не в летней беседке
от обжорства и от жары,
а с небесной бабочкой в сетке
на вершине дикой горы.»

Курелия (Лугано), 22. 7. 72.

Если кто-то не помнит, это реминисценция знаменитого гумилёвского:

Я и Вы

Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришёл из иной страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.

Не по залам и по салонам
Тёмным платьям и пиджакам –
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.

Я люблю - как араб в пустыне
Припадает к воде и пьёт,
А не рыцарем на картине,
Что на звёзды смотрит и ждёт.

И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,

Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник, мытарь
И блудница крикнут: вставай!

Многие почитатели Гумилёва в обиде на Набокова за его иронию. Но она закономерна и неизбежна – как пункт Б, куда приводит дорога из пункта А – дорога известная, сознательно выбранная. Стихи-тексты, стихи литературной природы, принадлежащие искусству, просто не могут жить в одном мире со стихами, границы искусства взламывающими, стремящимися непременно воплотиться в жизнь. Для стихов «литературных» подобное стремление даже как-то странно, их сила именно в том, что они никогда не должны сбываться, куда-либо воплощаться, от них не должно тянуть зловещим холодом.
Впрочем, как бы там ни было, поздний Набоков остаётся автором этих стихов, а Набоков ранний, тот, что «любил стихи Гумилёва» – автором лучшей эпитафии Гумилёву:

Памяти Гумилёва

Гордо и ясно ты умер, умер, как Муза учила.
Ныне, в тиши Елисейской, с тобой говорит о летящем
медном Петре и о диких ветрах африканских - Пушкин.

Я начала эти размышления с известного стихотворения Набокова «Расстрел» 1927 года. Возможно, не все знают, что у Набокова есть ещё один «Расстрел», написанный год спустя. Куда менее романтичный, более страшный – и очень гумилёвский по духу.

Небритый, смеющийся, бледный,
в чистом ещё пиджаке,
без галстука, с маленькой медной
запонкой на кадыке,

Он ждёт, и все зримое в мире –
только высокий забор,
жестянка в траве и четыре
дула, смотрящих в упор.

Так ждал он, смеясь и мигая,
на именинах не раз,
чтоб магний блеснул, озаряя
белые лица без глаз.

Всё. Молния боли железной.
Неумолимая тьма.
И воя, кружится над бездной
ангел, сошедший с ума.

Есть всюду свет... Человек в тоталитарном обществе Виленский Семен Самуилович

ВЛАДИМИР НАБОКОВ РАССТРЕЛ

ВЛАДИМИР НАБОКОВ

РАССТРЕЛ

Бывают ночи: только лягу,

в Россию поплывет кровать,

и вот ведут меня к оврагу,

ведут к оврагу убивать.

Проснусь, и в темноте, со стула,

где спички и часы лежат,

в глаза, как пристальное дуло,

глядит горящий циферблат.

Закрыв руками грудь и шею, -

вот–вот сейчас пальнет в меня -

я взгляда отвести не смею

от круга тусклого огня.

Оцепенелого сознанья

коснется тиканье часов,

благополучного изгнанья

я снова чувствую покров.

Но сердце, как бы ты хотело,

чтоб это вправду было так:

Россия, звезды, ночь расстрела

и весь в черемухе овраг.

Берлин

Из книги Изобретение театра автора Розовский Марк Григорьевич

Из книги К игровому театру. Лирический трактат автора Буткевич Михаил Михайлович

Расстрел Бывают ночи: только лягу, в Россию поплывет кровать; и вот ведут меня к оврагу, ведут к оврагу убивать. Проснусь, и в темноте, со стула, где спички и часы лежат, в глаза, как пристальное дуло, глядит горящий циферблат. Закрыв руками грудь и шею, - вот-вот сейчас

Из книги Тайный русский календарь. Главные даты автора Быков Дмитрий Львович

Из книги Есть всюду свет... Человек в тоталитарном обществе автора Виленский Семен Самуилович

АНДРЕЙ ПЛАТОНОВ Владимир Галактионович Короленко В письме <В. Г. Короленко> рассказывается о ребенке, пятилетней девочке, которая всем говорила правду в глаза. Человеку, который не очень нравился этой девочке, она говорила: «Ты смешной». Более привлекательному она

Из книги Я хочу рассказать вам... автора Андроников Ираклий Луарсабович

ВЛАДИМИР КОРОЛЕНКО Письма к Луначарскому Письма В. Г. Короленко к А. В. Луначарскому многие десятилетия в СССР не публиковались. Инициатива переписки принадлежала В. И. Ленину, знавшему о резко отрицательном отношении Короленко к политике большевиков. «Надо просить А. В.

Из книги Русские живописцы автора Сергеев Анатолий Анатольевич

Из книги Анатолий Зверев в воспоминаниях современников автора Биографии и мемуары Коллектив авторов --

Владимир Боровиковский 1757-1825 Посмотрите внимательно на женские портреты художника. Попытайтесь мысленно одеть этих девушек в современные одежды, слегка изменить прически. Много ли вы увидите подобных лиц в городском транспорте или у себя во дворе? Да еще с книжкой в

Из книги Мастера исторической живописи автора Ляхова Кристина Александровна

Владимир Маковский 1846-1920 Владимир родился в семье Егора Ивановича Маковского – и просто не мог не стать художником. Егор Иванович был одним из организаторов Московского училища живописи ваяния и зодчества, и четверо его детей (три сына и дочь) были талантливыми

Из книги Павел Филонов: реальность и мифы автора Кетлинская Вера Казимировна

ВЛАДИМИР ЯКОВЛЕВ «Я его очень любил» Познакомился я со Зверевым у Костаки в году пятидесятом, не помню точно. В то время я был учеником фотолаборанта в издательстве «Искусство». Сам я тогда ещё не рисовал и мечтал быть искусствоведом.Привёл меня к Костаки Буткевич. Он знал

Из книги Ярошенко автора Порудоминский Владимир Ильич

Владимир Егорович Маковский (1846–1920) В. Е. Маковский знал современную ему жизнь не понаслышке. В Москве он побывал во всех ночлежных домах и богадельнях, посетил самые мрачные трущобы и захолустные уголки города. Художника видели на рынках, толкучках, народных гуляньях, а

Из книги Зодчие Санкт-Петербурга XVIII–XX веков автора Исаченко Валерий Григорьевич

Из книги Эпоха становления русской живописи автора Бутромеев Владимир Владимирович

«Как труден горний путь». Владимир Соловьев Портрет Толстого, предназначенный в дар Третьяковской галерее, оказался причиной размолвки Ярошенко с Третьяковым.Третьякову портрет не понравился, и он сообщил об этом художнику с обычной, не сдобренной любезностями

Из книги 100 шедевров русских художников автора Евстратова Елена Николаевна

Владимир Щербин Среди архитекторов последних десятилетий, внесших большой вклад в формирование новых районов Ленинграда– Петербурга, видное место занимает Владимир Николаевич Щербин (1930–1996). Прошло десять лет со дня его кончины.С именем Щербина связано строительство

Из книги автора

Владимир Лукич Боровиковский 1757–1825 Боровиковский родился в Миргороде в дворянской семье, служил поручиком в Миргородском полку и, рано выйдя в отставку, увлекся писанием икон. Он учился этому искусству у своего отца, дяди и братьев – они тоже были военными, но в

Из книги автора

Владимир Иванович Погонкин 1793–1847 Погонкин учился в Петербургской Императорской академии художеств. Один из первых русских литографов. Участник Отечественной войны 1812 года. В. И. Погонкин. Портрет императрицы Александры

Из книги автора

Боровиковский Владимир Лукич (1757–1825) Екатерина II на прогулке в Царскосельском Парке Боровиковский писал императрицу за год до ее смерти. Екатерина II изображена без регалий – как обычная помещица в чепце и утреннем капоте, гуляющая по парку с тонконогой белой

Владимир Набоков написал стихотворение «Расстрел» в Берлине в 1927 году. Десять лет прошло после русской революции. И саму мысль о возвращении на родину следовало бы уже давно оставить. Но не подвластна законам логики душа, особенно душа поэта. Не подвластна законам логики любовь, которая бывает дороже самой жизни. Не поддается никаким расчетам поэзия, которая, вопреки всему, хочет помнить и любить, когда любить уже невозможно… Или все-таки возможно?.. Возможно всегда?..

В стихотворении «Расстрел» лирический герой чудесным образом во сне переносится в Россию, где его уже ждут те, которые поведут на казнь. А он без всякого сопротивления последует за ними, не сделав даже малейшего усилия, чтобы спастись. Словно сам желает принести свою последнюю жертву навсегда оставленной родине:

«Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать:
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать». 1

Но вдруг сон прерывается, и герой понимает, что никакого расстрела в России, в его России, - не происходит. Он снова далеко от нее, в своем «благополучном изгнании», где пытка расстрела не прекратится никогда, а будет продолжаться в его ночных видениях, может быть, всю жизнь:

«Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.

Закрыв руками грудь и шею, -
вот-вот сейчас пальнет в меня –
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня».

Часы-время - вот зримый, мистический убийца памяти лирического героя. Обездвиженный, он завороженно вглядывается в этот тусклый, медленный огонь убивающего забвения.

«Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров».

Покров, спасение, жизнь … на чужбине… - дары судьбы, за которые надо быть благодарным. Ведь лирическому герою Набокова даровано бесценное - жизнь!
Но почему же тогда рождаются эти последние строки, полные такой горючей тоски, такой готовности к жертве, такой непреодоленной любви:

«Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг».

Весной в мае в России обволакивает черемуха овраги своим белым покрывалом – не то белым саваном, не то белой фатой. Так и сердце поэта рвется в весеннюю звездную ночь в Россию, рвется в тоске смерти и любви.

Октябрь 2013, Москва

Напечатать