Мандельштам произведения список самые известные. Мандельштам Осип Эмильевич – биография и произведения. Загадочный телефонный звонок в квартиру Пастернака
Поэтика Мандельштама прекрасна тем, что застывшие слова и предложения, под влиянием его пера превращаются в живые и чарующие зрительные образы, наполненные музыкой. О нём говорили, что в его поэзии оживают "концертные спуски шопеновских мазурок" и "парки с куртинами Моцарта", "нотный виноградник Шуберта" и "низкорослый кустарник бетховенских сонат", "черепахи" Генделя и "воинственные страницы Баха", а музыканты скрипичного оркестра перепутались "ветвями, корнями и смычками".
Грациозные сочетания звуков и созвучий сплетаются в изящную и тонкую мелодию, незримо переливающую в воздухе. Для Мандельштама характерен культ творческого порыва и удивительная манера письма. "Я один пишу с голоса", - говорил о себе поэт. Именно зрительные образы изначально возникали в голове у Мандельштама, и он начинал их беззвучно проговаривать. Движение губ рождало спонтанную метрику, обраставшую гроздьями слов. Многие стихи Мандельштама написаны "с голоса".
Иосиф Эмильевич Мандельштам родился 15 января 1891 года в Варшаве в еврейской семье купца, мастера перчаточного дела, Эмилия Мандельштама, и музыканта, Флоры Вербловской. В 1897 году семья Мандельштамов переехала в Петербург, где маленького Осипа отдали в российскую кузницу "культурных кадров" начала ХХ века - Тенишевское училище. По окончании училища в 1908 году молодой человек отправился учиться в Сорбонну, где активно изучал французскую поэзию – Вийона, Бодлера, Верлена. Там же он познакомился и сдружился с Николаем Гумилёвым. Параллельно Осип посещал лекции Гейдельбергского университета. Приезжая в Петербург он посещал лекции по стихосложению в знаменитой "башне" у Вячеслава Иванова. Однако семья Мандельштамов постепенно начала разоряться, и в 1911 году пришлось оставить обучение в Европе и поступать в Петербургский университет. Для евреев в то время существовала квота на поступление, потому пришлось креститься у методистского пастора. 10 сентября 1911 года Осип Мандельштам стал студентом романо-германского отделения историко-филологического факультета Петербургского университета. Однако он не был прилежным студентом: много пропускал, делал перерывы в обучении, и так и не окончив курса, покинул университет в 1917 году.
В это время Мандельштама интересовало нечто другое, чем изучение истории, и имя этому было – Поэзия. Вернувшийся в Петербург Гумилёв постоянно приглашал юношу в гости, где он в 1911 году познакомился с Анной Ахматовой . Дружба с поэтической четой стала "одной из главных удач" в жизни молодого поэта, по его воспоминаниям. Позже он познакомился с другими поэтами: , Мариной Цветаевой. В 1912 году Мандельштам вошёл в группу акмеистов, регулярно посещал заседания Цеха поэтов.
Первая известная публикация состоялась в 1910 году в журнале "Аполлон", когда начинающему поэту было 19 лет. Позже он печатался в журналах "Гиперборей", "Новый Сатирикон" и других. В 1913 году вышла дебютная книга стихов Мандельштама "Камень" , переиздававшаяся затем в 1916 и 1922 годах. Мандельштам находился в центре культурной и поэтической жизни тех лет, регулярно бывал в пристанище творческой богемы тех лет, арт-кафе "Бродячая собака", общался со многими поэтами и писателями. Однако прекрасный и таинственный флёр той эпохи "безвременья" вскоре должен был развеяться, с началом Первой мировой войны, а затем с приходом Октябрьской революции. После неё жизнь Мандельштама была непредсказуема: он больше не мог ощущать себя в безопасности. Были периоды, когда он жил на подъёме: в начале революционной поры работал в газетах, в Наркомпросе, ездил по стране, публиковался, выступал со стихами. В 1919 году в киевском кафе "Х.Л.А.М" он встретил свою будущую жену, молодую художницу, Надежду Яковлевну Хазину, с которой в 1922 году заключил брак. В то же время вышла вторая книга стихов "Tristia" ("Скорбные элегии") (1922), включавшая произведения времени Первой мировой войны и революции. В 1923 году - "Вторая книга", посвящённая жене. Эти стихи отражают беспокойство от этого тревожного и нестабильного времени, когда бушевала гражданская война, и поэт с женой скитались по городам России, Украины, Грузии, а его успехи сменялись неудачами: голодом, нищетой, арестами.
Чтобы зарабатывать на жизнь, Мандельштам занимался литературными переводами. Не забрасывал он и поэзию, более того стал пробовать себя в прозе. В 1923 году вышел "Шум времени", в 1927 году - "Египетская марка", а в 1928 году – сборник статей "О поэзии". Тогда же, в 1928 году, был выпущен сборник "Стихотворения", ставший последним прижизненным поэтическим сборником. Впереди писателя ждали нелёгкие годы. Сперва Мандельштама спасало заступничество Николая Бухарина. Политик ратовал за командировку Мандельштама на Кавказ (Армения, Сухум, Тифлис), однако напечатанное в 1933 году по мотивам поездки "Путешествие в Армению" было встречено разгромными статьями в "Литературной газете", "Правде" и "Звезде".
"Начало конца" начинается после написания отчаявшимся Мандельштамом в 1933 году антисталинской эпиграммы "Мы живём, под собою не чуя страны…", которую он зачитывает перед публикой. Среди них находится некто, кто доносит на поэта. Поступок, названный Б.Пастернаком "самоубийством" приводит к аресту и ссылке поэта с супругой в Чердынь (Пермский край), где доведённый до крайней степени эмоционального истощения Мандельштам выбрасывается из окна, однако его вовремя спасают. Только благодаря отчаянным попыткам Надежды Мандельштам добиться справедливости, её многочисленным письмам в различные инстанции, супругам позволяют выбрать место для поселения. Мандельштамы выбирают Воронеж.
Воронежские годы супругов безрадостны: их постоянным другом является нищета, Осип Эмильевич не может найти работу и чувствует себя ненужным в новом враждебном мире. Редкие заработки в местной газете, театре и посильная помощь верных друзей, в том числе Ахматовой, позволяют как-то мириться с тяготами. В Воронеже Мандельштам много пишет, но его никто не намерен публиковать. "Воронежские тетради", опубликованные уже после его смерти, являются одной из вершин его поэтического творчества.
Однако представители Советского союза писателей имели на этот счёт другое мнение. В одном из заявлений стихи великого поэта были названы "похабными и клеветническими". Мандельштама, в 1937 году неожиданно выпущенного "на волю" в Москву, вновь арестовали и отправили на тяжёлые работы в лагерь на Дальнем Востоке. Там здоровье поэта, расшатанное душевными травмами, окончательно испортилось, и 27 декабря 1938 года он скончался от тифа в лагерном пункте Вторая речка во Владивостоке.
Похороненный в братской могиле, забытый и лишённый всяческих литературных заслуг, он, кажется, предвидел свою судьбу ещё в 1921 году:
Когда я свалюсь умирать под забором в какой-нибудь яме,
И некуда будет душе уйти от чугунного хлада –
Я вежливо тихо уйду. Незаметно смешаюсь с тенями.
И собаки меня пожалеют, целуя под ветхой оградой.
Не будет процессии. Меня не украсят фиалки,
И девы цветов не рассыплют над чёрной могилой…
В своём завещании Надежда Яковлевна Мандельштам фактически отказала Советской России в каком-либо праве на публикацию стихов Мандельштама. Этот отказ прозвучал как проклятие советскому государству. Только с началом перестройки Мандельштама начали постепенно печатать.
"Вечерняя Москва" предлагает подборку красивых стихотворений замечательного поэта:
***
Дано мне тело - что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.
На стекла вечности уже легло
Моё дыхание, моё тепло.
Запечатлеется на нём узор,
Неузнаваемый с недавних пор.
Пускай мгновения стекает муть -
Узора милого не зачеркнуть.
<1909>
***
Истончается тонкий тлен -
Фиолетовый гобелен,
К нам - на воды и на леса -
Опускаются небеса.
Нерешительная рука
Эти вывела облака.
И печальный встречает взор
Отуманенный их узор.
Недоволен стою и тих,
Я, создатель миров моих, -
Где искусственны небеса
И хрустальная спит роса.
<1909>
***
На бледно-голубой эмали,
Какая мыслима в апреле,
Берёзы ветви поднимали
И незаметно вечерели.
Узор отточенный и мелкий,
Застыла тоненькая сетка,
Как на фарфоровой тарелке
Рисунок, вычерченный метко,-
Когда его художник милый
Выводит на стеклянной тверди,
В сознании минутной силы,
В забвении печальной смерти.
<1909>
***
Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза,
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь.
Вся комната напоена
Истомой - сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.
Немного красного вина,
Немного солнечного мая -
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна.
<1909>
***
Silentium
Она ещё не родилась,
Она и музыка и слово.
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.
Спокойно дышат моря груди,
Но, как безумный, светел день.
И пены бледная сирень
В мутно-лазоревом сосуде.
Да обретут мои уста
Первоначальную немоту -
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!
Останься пеной, Афродита,
И слово в музыку вернись,
И сердце сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!
< 1910>
***
Не спрашивай: ты знаешь,
Что нежность безотчётна,
И как ты называешь
Мой трепет - всё равно;
И для чего признанье,
Когда бесповоротно
Мое существованье
Тобою решено?
Дай руку мне. Что страсти?
Танцующие змеи!
И таинство их власти -
Убийственный магнит!
И, змей тревожный танец
Остановить не смея,
Я созерцаю глянец
Девических ланит.
<1911>
***
Я вздрагиваю от холода -
Мне хочется онеметь!
А в небе танцует золото -
Приказывает мне петь.
Томись, музыкант встревоженный,
Люби, вспоминай и плачь,
И, с тусклой планеты брошенный,
Подхватывай легкий мяч!
Так вот она - настоящая
С таинственным миром связь!
Какая тоска щемящая,
Какая беда стряслась!
Что, если, вздрогнув неправильно,
Мерцающая всегда,
Своей булавкой заржавленной
Достанет меня звезда?
<1912>
***
Нет, не луна, а светлый циферблат
Сияет мне - и чем я виноват,
Что слабых звёзд я осязаю млечность?
И Батюшкова мне противна спесь:
Который час, его спросили здесь,
А он ответил любопытным: вечность!
<1912>
***
Бах
Здесь прихожане - дети праха
И доски вместо образов,
Где мелом - Себастьяна Баха
Лишь цифры значатся псалмов.
Высокий спорщик, неужели,
Играя внукам свой хорал,
Опору духа в самом деле
Ты в доказательстве искал?
Что звук? Шестнадцатые доли,
Органа многосложный крик -
Лишь воркотня твоя, не боле,
О, несговорчивый старик!
И лютеранский проповедник
На чёрной кафедре своей
С твоими, гневный собеседник,
Мешает звук своих речей.
<1913>
***
"Мороженно!" Солнце. Воздушный бисквит.
Прозрачный стакан с ледяною водою.
И в мир шоколада с румяной зарёю,
В молочные Альпы, мечтанье летит.
Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть -
И в тесной беседке, средь пыльных акаций,
Принять благосклонно от булочных граций
В затейливой чашечке хрупкую снедь...
Подруга шарманки, появится вдруг
Бродячего ледника пёстрая крышка -
И с жадным вниманием смотрит мальчишка
В чудесного холода полный сундук.
И боги не ведают - что он возьмет:
Алмазные сливки иль вафлю с начинкой?
Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой,
Сверкая на солнце, божественный лёд.
<1914>
***
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочёл до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.
Как журавлиный клин в чужие рубежи,-
На головах царей божественная пена,-
Куда плывёте вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?
И море, и Гомер - всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море чёрное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
<1915>
***
Я не знаю, с каких пор
Эта песенка началась,-
Не по ней ли шуршит вор,
Комариный звенит князь?
Я хотел бы ни о чем
Ещё раз поговорить,
Прошуршать спичкой, плечом
Растолкать ночь, разбудить;
Раскидать за столом стог,
Шапку воздуха, что томит;
Распороть, разорвать мешок,
В котором тмин зашит.
Чтобы розовой крови связь,
Этих сухоньких трав звон,
Уворованная нашлась
Через век, сеновал, сон.
<1922>
***
Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухлых желёз.
Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,
Узнавай же скорее декабрьский денёк,
Где к зловещему дёгтю подмешан желток.
Петербург! Я ещё не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня ещё есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице чёрной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
<декабрь 1930>
***
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых кровей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе,
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
<март 1931>
***
О, как мы любим лицемерить
И забываем без труда
То, что мы в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.
Ещё обиду тянет с блюдца
Невыспавшееся дитя,
А мне уж не на кого дуться
И я один на всех путях.
Но не хочу уснуть, как рыба,
В глубоком обмороке вод,
И дорог мне свободный выбор
Моих страданий и забот.
<февраль 1932>
Осип Эмильевич Мандельштам – русский поэт ХХ века, эссеист, переводчик и литературный критик. Влияние поэта на современную ему поэзию и творчество последующих поколений многогранно, литературоведы регулярно устраивают круглые столы по этому поводу. Сам Осип Эмильевич высказался по поводу своего отношения с окружающей его литературой, признавшись, что он «наплывает на современную русскую поэзию».
Творчество и биографию Мандельштама как представителя Серебряного века изучают в школах и вузах. Знание стихотворений поэта считается признаком культуры личности наравне со знанием творчества или .
В Варшаве 3 января 1891 года в еврейской семье появился на свет мальчик. Его назвали Иосифом, но позже он сменит имя на "Осип". Отец Эмиль Мандельштам был мастером перчаточных дел, купцом первой гильдии. Это давало ему преимущество жить вне оседлости. Мать Флора Овсеевна была музыкантом. Она оказала на сына большое влияние. В зрелости Мандельштам будет воспринимать искусство поэзии родственным музыке.
Спустя 6 лет семья уезжает из Варшавы в Петербург. Осип поступает в Тенишевское училище и учится там с 1900 по 1907 год. Это училище называют "кузницей культурных кадров" начала XX века.
В 1908 году Осип отправляется в Париж, чтобы учиться в Сорбонне. Там он проводит два года. Мандельштам знакомится с , страстно увлекается французской поэзией и эпосом. Он зачитывается , и . А в промежутках между поездками в Париж посещает в Петербурге поэтические лекции Вячеслава Иванова, постигая премудрости стихосложения.
В этот период Мандельштам пишет трогательное короткое стихотворение «Нежнее нежного», посвященное . Это произведение значимо для творчества поэта как одно из немногих представителей любовной лирики. Поэт редко писал о любви, Мандельштам сам жаловался на «любовную немоту» в творчестве.
В 1911 году Эмиль Мандельштам терпит финансовые трудности, поэтому Осип больше не может учиться в Европе. Для поступления в университет Петербурга он крестится у протестантского пастора. С этого года вплоть до 1917 длится с перерывами его учеба на романо-германском отделении историко-филологического факультета. Он учится не слишком старательно и диплома так и не получает.
Он часто бывает в доме Гумилева, знакомится с . Впоследствии дружбу с ними он считает одной из самых больших удач в жизни. Начинает печататься в журнале "Аполлон" еще в 1910 году и продолжает в журналах "Гиперборей" и "Новый Сатирикон".
В 1912 узнает Блока и проявляет симпатии к акмеистам, пополняя их группу. Становится участником собраний "Цеха поэтов".
В 1915 году Мандельштам пишет одно из своих самых знаменитых стихотворений «Бессонница. Гомер. Тугие паруса».
Литература
Дебютная книга Осипа Мандельштама называлась "Камень" и переиздавалась в 1913, 1916 и 1923 годах с разным содержанием. В это время он ведет бурную поэтическую жизнь, находясь в ее эпицентре. Как читает свои стихотворения Осип Мандельштам, можно было часто услышать в литературно-артистическом кабаре «Бродячая собака». Период "Камня" характеризуется выбором серьезных, тяжелых, "сурово-тютчевских" тем, но легкостью подачи, напоминающих о Верлене.
После революции к поэту приходит популярность, он активно печатается, сотрудничает с газетой "Наркомпрос" и ездит по стране, выступая со стихами. Во время гражданской войны у него был шанс сбежать с белогвардейцами в Турцию, но он предпочел остаться в советской России.
В это время Мандельштам пишет стихотворения «Телефон», «Сумерки свободы», «За то, что я руки твои не сумел удержать...» и другие.
Скорбные элегии в его второй книге «Tristia» в 1922 году - это плод пережитых волнений, вызванных революцией и Первой Мировой войной. Лик поэтики периода "Тристий" - фрагментарный и парадоксальный, это поэтика ассоциаций.
В 1923 году Мандельштам пишет прозаическое произведение «Шум времени».
В период с 1924 по 1926 год Мандельштам пишет стихотворения для детей: цикл «Примус», стихотворение «Два трамвая Клик и Трам», книгу стихов «Шары», куда вошли стихотворения «Калоша», «Рояль», «Автомобилище» и другие.
С 1925 по 1930 год Мандельштам берет поэтическую паузу. Зарабатывает на жизнь он в основном переводами. Пишет прозу. В этот период Мандельштам создает повесть «Египетская марка».
В 1928 году выпускается последний сборник поэта "Стихотворения" и сборник статей "О поэзии".
В 1930 он путешествует по Кавказу, куда поэт уехал в командировку по просьбе члена Политбюро ЦК ВКП(б) Николая Бухарина. В Эриване он знакомится с ученым Борисом Кузиным, который оказал на поэта большое влияние. И, хотя Мандельштам почти нигде не печатался, он много пишет в эти годы. Выходит его статья "Путешествие в Армению".
По возвращении домой поэт пишет стихотворение «Ленинград», которое Мандельштам начинает ставшей крылатой строчкой «Я вернулся в мой город, знакомый до слёз» и в котором признается в любви к родному городу.
В 30-х годах наступает третий период поэтики Мандельштама, в котором главенствует искусство метафорического шифра.
Личная жизнь
В 1919 году в Киеве Осип Мандельштам влюбляется в Надежду Яковлевну Хазину. Она родилась в 1899 году в Саратове в еврейской семье, принявшей православие. На момент встречи с Мандельштамом Надежда имела прекрасное образование. Они познакомились в кафе "Х.Л.А.М". Все говорили о них, как о явно влюбленной паре. Литератор Дейч в воспоминаниях пишет, как Надежда ходила с букетом водяных лилий рядом с Осипом.
Вместе с Мандельштамом Хазина скитается по России, Украине, Грузии во времена гражданской войны. В 1922 году они женятся.
Она не покидает его и в годы гонений, уехав за ним в ссылку.
Аресты и смерть
В 1933 году, по словам , Мандельштам фактически совершает акт самоубийства, читая антисталинское произведение на публике. После того, как поэт стал свидетелем крымского голода, Мандельштам написал стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны», которое слушатели прозвали «Эпиграммой на Сталина». Из полутора десятка человек нашлись те, кто донес на поэта.
Предчувствием будущих репрессий стало стихотворение «За гремучую доблесть грядущих веков…», в котором Мандельштам описал трагическую судьбу поэта.
В ночь на 14 мая 1934 года его подвергают аресту с последующей ссылкой в Чердынь Пермского края. Там, несмотря на поддержку жены, он совершает уже настоящую попытку самоубийства, выбрасываясь из окна. Надежда Мандельштам ищет способы спасти мужа и пишет во все инстанции, друзьям и знакомым. Им позволяют переехать в Воронеж. Там в полной нищете они живут до 1937 года. После окончания ссылки возвращаются в Москву.
Тем временем "вопрос Мандельштама" еще не закрыт. Обсуждаются на уровне наркома внутренних дел и Союза писателей стихи поэта, названные "доброжелателями" похабными и клеветническими. Тучи сгущались, и в 1938 году Мандельштам вновь арестован и по этапу отправлен на Дальний Восток.
27 декабря 1938 года поэта не стало. Он скончался от тифа и вместе с другими несчастными похоронен в братской могиле. Место захоронения Мандельштама неизвестно.
Поэтика Мандельштама прекрасна тем, что застывшие слова и предложения, под влиянием его пера превращаются в живые и чарующие зрительные образы, наполненные музыкой. О нём говорили, что в его поэзии оживают "концертные спуски шопеновских мазурок" и "парки с куртинами Моцарта", "нотный виноградник Шуберта" и "низкорослый кустарник бетховенских сонат", "черепахи" Генделя и "воинственные страницы Баха", а музыканты скрипичного оркестра перепутались "ветвями, корнями и смычками".
Грациозные сочетания звуков и созвучий сплетаются в изящную и тонкую мелодию, незримо переливающую в воздухе. Для Мандельштама характерен культ творческого порыва и удивительная манера письма. "Я один пишу с голоса", - говорил о себе поэт. Именно зрительные образы изначально возникали в голове у Мандельштама, и он начинал их беззвучно проговаривать. Движение губ рождало спонтанную метрику, обраставшую гроздьями слов. Многие стихи Мандельштама написаны "с голоса".
Иосиф Эмильевич Мандельштам родился 15 января 1891 года в Варшаве в еврейской семье купца, мастера перчаточного дела, Эмилия Мандельштама, и музыканта, Флоры Вербловской. В 1897 году семья Мандельштамов переехала в Петербург, где маленького Осипа отдали в российскую кузницу "культурных кадров" начала ХХ века - Тенишевское училище. По окончании училища в 1908 году молодой человек отправился учиться в Сорбонну, где активно изучал французскую поэзию – Вийона, Бодлера, Верлена. Там же он познакомился и сдружился с Николаем Гумилёвым. Параллельно Осип посещал лекции Гейдельбергского университета. Приезжая в Петербург он посещал лекции по стихосложению в знаменитой "башне" у Вячеслава Иванова. Однако семья Мандельштамов постепенно начала разоряться, и в 1911 году пришлось оставить обучение в Европе и поступать в Петербургский университет. Для евреев в то время существовала квота на поступление, потому пришлось креститься у методистского пастора. 10 сентября 1911 года Осип Мандельштам стал студентом романо-германского отделения историко-филологического факультета Петербургского университета. Однако он не был прилежным студентом: много пропускал, делал перерывы в обучении, и так и не окончив курса, покинул университет в 1917 году.
В это время Мандельштама интересовало нечто другое, чем изучение истории, и имя этому было – Поэзия. Вернувшийся в Петербург Гумилёв постоянно приглашал юношу в гости, где он в 1911 году познакомился с Анной Ахматовой . Дружба с поэтической четой стала "одной из главных удач" в жизни молодого поэта, по его воспоминаниям. Позже он познакомился с другими поэтами: , Мариной Цветаевой. В 1912 году Мандельштам вошёл в группу акмеистов, регулярно посещал заседания Цеха поэтов.
Первая известная публикация состоялась в 1910 году в журнале "Аполлон", когда начинающему поэту было 19 лет. Позже он печатался в журналах "Гиперборей", "Новый Сатирикон" и других. В 1913 году вышла дебютная книга стихов Мандельштама "Камень" , переиздававшаяся затем в 1916 и 1922 годах. Мандельштам находился в центре культурной и поэтической жизни тех лет, регулярно бывал в пристанище творческой богемы тех лет, арт-кафе "Бродячая собака", общался со многими поэтами и писателями. Однако прекрасный и таинственный флёр той эпохи "безвременья" вскоре должен был развеяться, с началом Первой мировой войны, а затем с приходом Октябрьской революции. После неё жизнь Мандельштама была непредсказуема: он больше не мог ощущать себя в безопасности. Были периоды, когда он жил на подъёме: в начале революционной поры работал в газетах, в Наркомпросе, ездил по стране, публиковался, выступал со стихами. В 1919 году в киевском кафе "Х.Л.А.М" он встретил свою будущую жену, молодую художницу, Надежду Яковлевну Хазину, с которой в 1922 году заключил брак. В то же время вышла вторая книга стихов "Tristia" ("Скорбные элегии") (1922), включавшая произведения времени Первой мировой войны и революции. В 1923 году - "Вторая книга", посвящённая жене. Эти стихи отражают беспокойство от этого тревожного и нестабильного времени, когда бушевала гражданская война, и поэт с женой скитались по городам России, Украины, Грузии, а его успехи сменялись неудачами: голодом, нищетой, арестами.
Чтобы зарабатывать на жизнь, Мандельштам занимался литературными переводами. Не забрасывал он и поэзию, более того стал пробовать себя в прозе. В 1923 году вышел "Шум времени", в 1927 году - "Египетская марка", а в 1928 году – сборник статей "О поэзии". Тогда же, в 1928 году, был выпущен сборник "Стихотворения", ставший последним прижизненным поэтическим сборником. Впереди писателя ждали нелёгкие годы. Сперва Мандельштама спасало заступничество Николая Бухарина. Политик ратовал за командировку Мандельштама на Кавказ (Армения, Сухум, Тифлис), однако напечатанное в 1933 году по мотивам поездки "Путешествие в Армению" было встречено разгромными статьями в "Литературной газете", "Правде" и "Звезде".
"Начало конца" начинается после написания отчаявшимся Мандельштамом в 1933 году антисталинской эпиграммы "Мы живём, под собою не чуя страны…", которую он зачитывает перед публикой. Среди них находится некто, кто доносит на поэта. Поступок, названный Б.Пастернаком "самоубийством" приводит к аресту и ссылке поэта с супругой в Чердынь (Пермский край), где доведённый до крайней степени эмоционального истощения Мандельштам выбрасывается из окна, однако его вовремя спасают. Только благодаря отчаянным попыткам Надежды Мандельштам добиться справедливости, её многочисленным письмам в различные инстанции, супругам позволяют выбрать место для поселения. Мандельштамы выбирают Воронеж.
Воронежские годы супругов безрадостны: их постоянным другом является нищета, Осип Эмильевич не может найти работу и чувствует себя ненужным в новом враждебном мире. Редкие заработки в местной газете, театре и посильная помощь верных друзей, в том числе Ахматовой, позволяют как-то мириться с тяготами. В Воронеже Мандельштам много пишет, но его никто не намерен публиковать. "Воронежские тетради", опубликованные уже после его смерти, являются одной из вершин его поэтического творчества.
Однако представители Советского союза писателей имели на этот счёт другое мнение. В одном из заявлений стихи великого поэта были названы "похабными и клеветническими". Мандельштама, в 1937 году неожиданно выпущенного "на волю" в Москву, вновь арестовали и отправили на тяжёлые работы в лагерь на Дальнем Востоке. Там здоровье поэта, расшатанное душевными травмами, окончательно испортилось, и 27 декабря 1938 года он скончался от тифа в лагерном пункте Вторая речка во Владивостоке.
Похороненный в братской могиле, забытый и лишённый всяческих литературных заслуг, он, кажется, предвидел свою судьбу ещё в 1921 году:
Когда я свалюсь умирать под забором в какой-нибудь яме,
И некуда будет душе уйти от чугунного хлада –
Я вежливо тихо уйду. Незаметно смешаюсь с тенями.
И собаки меня пожалеют, целуя под ветхой оградой.
Не будет процессии. Меня не украсят фиалки,
И девы цветов не рассыплют над чёрной могилой…
В своём завещании Надежда Яковлевна Мандельштам фактически отказала Советской России в каком-либо праве на публикацию стихов Мандельштама. Этот отказ прозвучал как проклятие советскому государству. Только с началом перестройки Мандельштама начали постепенно печатать.
"Вечерняя Москва" предлагает подборку красивых стихотворений замечательного поэта:
***
Дано мне тело - что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.
На стекла вечности уже легло
Моё дыхание, моё тепло.
Запечатлеется на нём узор,
Неузнаваемый с недавних пор.
Пускай мгновения стекает муть -
Узора милого не зачеркнуть.
<1909>
***
Истончается тонкий тлен -
Фиолетовый гобелен,
К нам - на воды и на леса -
Опускаются небеса.
Нерешительная рука
Эти вывела облака.
И печальный встречает взор
Отуманенный их узор.
Недоволен стою и тих,
Я, создатель миров моих, -
Где искусственны небеса
И хрустальная спит роса.
<1909>
***
На бледно-голубой эмали,
Какая мыслима в апреле,
Берёзы ветви поднимали
И незаметно вечерели.
Узор отточенный и мелкий,
Застыла тоненькая сетка,
Как на фарфоровой тарелке
Рисунок, вычерченный метко,-
Когда его художник милый
Выводит на стеклянной тверди,
В сознании минутной силы,
В забвении печальной смерти.
<1909>
***
Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза,
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь.
Вся комната напоена
Истомой - сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.
Немного красного вина,
Немного солнечного мая -
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна.
<1909>
***
Silentium
Она ещё не родилась,
Она и музыка и слово.
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.
Спокойно дышат моря груди,
Но, как безумный, светел день.
И пены бледная сирень
В мутно-лазоревом сосуде.
Да обретут мои уста
Первоначальную немоту -
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!
Останься пеной, Афродита,
И слово в музыку вернись,
И сердце сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!
< 1910>
***
Не спрашивай: ты знаешь,
Что нежность безотчётна,
И как ты называешь
Мой трепет - всё равно;
И для чего признанье,
Когда бесповоротно
Мое существованье
Тобою решено?
Дай руку мне. Что страсти?
Танцующие змеи!
И таинство их власти -
Убийственный магнит!
И, змей тревожный танец
Остановить не смея,
Я созерцаю глянец
Девических ланит.
<1911>
***
Я вздрагиваю от холода -
Мне хочется онеметь!
А в небе танцует золото -
Приказывает мне петь.
Томись, музыкант встревоженный,
Люби, вспоминай и плачь,
И, с тусклой планеты брошенный,
Подхватывай легкий мяч!
Так вот она - настоящая
С таинственным миром связь!
Какая тоска щемящая,
Какая беда стряслась!
Что, если, вздрогнув неправильно,
Мерцающая всегда,
Своей булавкой заржавленной
Достанет меня звезда?
<1912>
***
Нет, не луна, а светлый циферблат
Сияет мне - и чем я виноват,
Что слабых звёзд я осязаю млечность?
И Батюшкова мне противна спесь:
Который час, его спросили здесь,
А он ответил любопытным: вечность!
<1912>
***
Бах
Здесь прихожане - дети праха
И доски вместо образов,
Где мелом - Себастьяна Баха
Лишь цифры значатся псалмов.
Высокий спорщик, неужели,
Играя внукам свой хорал,
Опору духа в самом деле
Ты в доказательстве искал?
Что звук? Шестнадцатые доли,
Органа многосложный крик -
Лишь воркотня твоя, не боле,
О, несговорчивый старик!
И лютеранский проповедник
На чёрной кафедре своей
С твоими, гневный собеседник,
Мешает звук своих речей.
<1913>
***
"Мороженно!" Солнце. Воздушный бисквит.
Прозрачный стакан с ледяною водою.
И в мир шоколада с румяной зарёю,
В молочные Альпы, мечтанье летит.
Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть -
И в тесной беседке, средь пыльных акаций,
Принять благосклонно от булочных граций
В затейливой чашечке хрупкую снедь...
Подруга шарманки, появится вдруг
Бродячего ледника пёстрая крышка -
И с жадным вниманием смотрит мальчишка
В чудесного холода полный сундук.
И боги не ведают - что он возьмет:
Алмазные сливки иль вафлю с начинкой?
Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой,
Сверкая на солнце, божественный лёд.
<1914>
***
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочёл до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.
Как журавлиный клин в чужие рубежи,-
На головах царей божественная пена,-
Куда плывёте вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?
И море, и Гомер - всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море чёрное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
<1915>
***
Я не знаю, с каких пор
Эта песенка началась,-
Не по ней ли шуршит вор,
Комариный звенит князь?
Я хотел бы ни о чем
Ещё раз поговорить,
Прошуршать спичкой, плечом
Растолкать ночь, разбудить;
Раскидать за столом стог,
Шапку воздуха, что томит;
Распороть, разорвать мешок,
В котором тмин зашит.
Чтобы розовой крови связь,
Этих сухоньких трав звон,
Уворованная нашлась
Через век, сеновал, сон.
<1922>
***
Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухлых желёз.
Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,
Узнавай же скорее декабрьский денёк,
Где к зловещему дёгтю подмешан желток.
Петербург! Я ещё не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня ещё есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице чёрной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
<декабрь 1930>
***
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых кровей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе,
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
<март 1931>
***
О, как мы любим лицемерить
И забываем без труда
То, что мы в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.
Ещё обиду тянет с блюдца
Невыспавшееся дитя,
А мне уж не на кого дуться
И я один на всех путях.
Но не хочу уснуть, как рыба,
В глубоком обмороке вод,
И дорог мне свободный выбор
Моих страданий и забот.
<февраль 1932>
Родился 3 (15) января 1891 в Варшаве в семье кожевенника и мастера перчаточного дела. Старинный еврейский род Мандельштамов со времен иудейского просвещения XVIII в. дал миру известных раввинов, физиков и врачей, переводчиков Библии и историков литературы. Мать поэта происходила из виленской семьи ассимилировавшихся и влившихся в ряды русской интеллигенции евреев. Она находилась в родстве с известным литературоведом С.А.Венгеровым, была музыкантшей и ценителем русской классической словесности.
Вскоре после рождения сына семья переезжает в Петербург. Здесь сознание будущего поэта постепенно пронизывается глубоким и творчески плодотворным культурным диссонансом. Патриархальный быт еврейского клана, впоследствии облекшийся в образ отвергаемого, заклинаемого, но и родного «хаоса иудейского», противостанет в творчестве поэта раз и навсегда ошеломившему, пленившему и отчужденно властному величию Петербурга с его имперской упорядоченностью и повелительной гармонией, которая не раз отзовется в мандельштамовской лирике темами вечного Рима и торжественности архитектурных шедевров. Позднее в поэзии Мандельштама оба этих фона запечатлелись в сочетании глубоких контрастирующих красок – черной и желтой, красок талиса (иудейского молитвенного покрывала) и императорского штандарта: Словно в воздухе струится / Желчь двухглавого орла (Дворцовая площадь, 1915); Се черно-желтый свет, се радость Иудеи! (Среди священников левитом молодым.., 1917).
Лейтмотив мандельштамовских воспоминаний о детстве – «косноязычие», «безъязычие» семьи, «фантастический» язык отца, самоучкой освоившего русский и немецкий. В наследие поэту достается не речь, а неутолимый порыв к речи, рвущийся через преграду безъязыковости. Путь Мандельштама к лаврам одного из величайших поэтов XX в. пройдет через мучительные попытки преодолеть это косноязычие, расширить границы выговариваемого, обуздать «невыразимое» врожденным ритмом, найти «потерянное слово». Но наряду с косноязычием евреев, входящих в русскую речь извне, с усилием, Мандельштаму предстоит преодолеть и косноязычие надсоновской поры русской поэзии – 1880–1890, когда старые возможности языка исчерпаны, а новые лишь брезжат, и, наконец, безъязыковость будущего поэта, которому заказано благополучно пользоваться готовым языком и предстоит сквозь «высокое» косноязычие («косноязычием» именуется в Библии речевой дефект пророка Моисея) прорваться к своему уникальному слову. А преображающая сила воздействия мандельштамовского слова на последующую русскую поэзию XX в., пожалуй, не знает себе равных.
С ранних юношеских лет сознание Мандельштама – это сознание разночинца, не укорененного в вековой почве национальной культуры и патриархального быта: «Никогда я не мог понять Толстых и Аксаковых, Багровых-внуков, влюбленных в семейственые архивы с эпическими домашними воспоминаньями... Разночинцу не нужна память, ему достаточно рассказать о книгах, которые он прочел, – и биография готова». Но из этой неукорененности в национальном быте вырастет причастность всемирному бытию, акмеистическая «тоска по мировой культуре», способность воспринимать Гомера, Данте и Пушкина как современников и «сображников» на свободном «пиру» вселенского духа.
В 1900–1907 Мандельштам обучается в Тенишевском коммерческом училище – одном из лучших учебных заведений тогдашней России, которое несколько позднее окончили также Вл.Набоков и выдающийся филолог В.Жирмунский. Здесь царила особая интеллигентско-аскетическая атмосфера, культивировались возвышенные идеалы политической свободы и гражданского долга. В годы первой русской революции 1905–1907 Мандельштам не мог не заразиться политическим радикализмом. Революционные события и катастрофа русско-японской войны вдохновили первые ученические стихотворные опыты поэта. Происходящее воспринимается им как обновляющая стихия, бодрая вселенская метаморфоза: «Мальчики девятьсот пятого года шли в революцию с тем же чувством, с каким Николенька Ростов шел в гусары» – скажет он много позже, оглядываясь назад.
Получив 15 мая 1907 диплом Тенишевского училища, Мандельштам пытается вступить в Финляндии в боевую организацию эсеров, но не принимается туда по малолетству. Обеспокоенные за будущность сына родители спешат отправить его учиться заграницу. В 1907–1908 Мандельштам слушает лекции на словесном факультете Парижского университета, в 1909–1910 занимается романской филологией в Гейдельбергском университете (Германия), путешествует по Швейцарии и Италии. Эхо этих встреч с Западной Европой уже никогда не покинет поэзию Мандельштама. Именно тогда в сумму архитектурных впечатлений Мандельштама входит европейская готика – сквозной символ образной системы его будущей поэзии.
В Париже в эти годы происходит внутренний перелом: Мандельштам оставляет политику ради поэзии, обращается к интенсивному литературному труду. Увлекается лирикой В.Брюсова, вождя русского символизма, и французских «проклятых» поэтов – за смелость «чистого отрицания», за «музыку жизни», вызванную отсутствием привязанностей к конкретному жизненному содержанию, как скажет Мандельштам в одном из писем своему бывшему учителю словесности и литературному наставнику Вл. Гиппиусу. В Париже Мандельштам знакомится с Н.Гумилевым, ставшим его ближайшим другом и сподвижником. Именно Гумилев «посвятил» Мандельштама в «сан» поэта. Этому знакомству суждено было укорениться в 1911 уже в Петербурге, когда Мандельштам на вечере в «башне» Вяч. Иванова впервые встречает супругу Гумилева Анну Ахматову. Всех троих объединит не только глубокая дружба, но и сходство поэтических устремлений.
Около 1910 в наиболее чутких литературных кругах становится очевиден кризис символизма как литературного направления, претендующего на роль тотального языка нового искусства и новой культуры. Желанием художественного высвобождения из-под власти слишком навязчивого и дидактичного символизма было продиктовано намерение Гумилева, Ахматовой Мандельштама, а также С.Городецкого, В.Нарбута, М.Зенкевича и некоторых других авторов образовать новое поэтическое направление. Так в начале 1913 на авансцену литературной борьбы выступает акмеизм.
В 1910-е Мандельштам со всем жаром молодости разделил акмеистические чаяния противопоставить бесконечным символистским порывам «в небо», в неразборчивую мистику, золотое равновесие земного и небесного. В его творчестве плод околоакмеистической журнальной полемики 1913 – статья Утро акмеизма, которая по неизвестным причинам была отвергнута в качестве акмеистического манифеста и опубликована лишь в 1919. Однако именно в этой статье сущность акмеистического взгляда на мир и искусство, принципы поэтики акмеизма сформулированы с предельной ясностью и глубиной.
Более чем какое-либо иное литературное направление XX в., акмеизм сопротивлялся точному его определению. В его лоно вошли слишком разные художественные системы, привнесенные слишком разными поэтами, которых объединяли в первую очередь приятельские отношения и желание отстраниться от символизма. Но в историю русской литературы XX в. акмеизм вошел прежде всего как цельная поэтическая система, объединяющая трех стихотворцев – Мандельштама, Ахматову и Гумилева. И Мандельштам в этом ряду для большинства современных исследователей стоит едва ли не первым.
Высшее чудо акмеизм прозрел в слове, в самом поэтическом действе. И это чудо слова он противопоставил бесконечным символистским спекуляциям на темы «метафизических», запредельных чудес. Слово у Мандельштама-акмеиста не призывало к бегству из «голубой тюрьмы» реального мира в мир «еще более реальный», «высший», «небесный» (как у романтиков и их наследников – символистов). Мир был единым, Богом данным дворцом. Земное и небесное здесь не противостояли друг другу. Они сливались воедино благодаря чуду слова – божественного дара именования простых земных вещей. И такое поэтическое слово – «слово, как таковое» (формула из Утра акмеизма, развитая в позднейших статьях Мандельштама Слово и культура (1922) и О природе слова (1922)) – претворялось в «чудовищно-уплотненную реальность явлений». Объединив земное и небесное, поэтическое слово как бы обретало плоть и превращалось в такой же факт действительности, как и окружающие вещи – только более долговечный.
Исходной предпосылкой эстетики Мандельштама-акмеиста служила память о поэтических текстах прошедших эпох и их узнавание – или переосмысленное повторение – в цитатах, зачастую преображенных и зашифрованных. Многие критики не вполне справедливо считали акмеизм – в том числе и мандельштамовскую поэзию – консервативным неоклассическим (или «ложноклассическим») направлением. Однако сами акмеисты возводили слово «классический» к латинскому «classicum», что означает «сигнал боевого горна». А Мандельштам, который определял в статье Слово и культура классику не как то, что уже было, а как то, что должно быть, противопоставлял неувядающую новизну «серебряной трубы Катулла» (древнеримского поэта) двухтысячелетней давности быстро устаревающим футуристическим загадкам: И не одно сокровище, быть может, / Минуя внуков, к правнукам уйдет, / И снова скальд чужую песню сложит / И как свою ее произнесет (Я не слыхал рассказов Оссиана.., 1914).
Мандельштам всегда стремился свое поэтическое существование сличить с неизгладимым следом, оставленным его великими предшественниками, и результат этого сличения предъявить далекому читателю уже в потомстве, «провиденциальному собеседнику». (статья Утро акмеизма) Тем самым снималось противоречие между прошлым, настоящим и будущим. Поэзия Мандельштама могла облекаться в ясные классические формы, отсылающей к искусству былых эпох. Но одновременно в ней всегда таилась взрывная сила сверхсовременных, авангардных художественных приемов, которые наделяли устойчивые традиционные образы новыми и неожиданными значениями. Угадать эти значения и предстояло «идеальному читателю» будущего. При всей безупречной, классической логике своей «архитектуры», смысл мандельштамовского текста столь же непредсказуем, как и ключ загадки. В центре образного языка Мандельштама – спрятанные в подтекст сложные аналогии между порой далекими друг от друга явлениями. И разглядеть эти аналогии под силу только очень подготовленному читателю, который живет в том же культурном пространстве, что и сам Мандельштам.
Например, когда Мандельштам в Летних стансах (1913) назвал судьбу цыганкой, то объяснить этот образ можно двояко: судьба столь же непостоянна, как цыганка, и – цыганки предсказывают судьбу. Однако мандельштамовская поэтика требует еще и третьей мотивировки образа – за пределами стихотворения. И здесь следует обратиться к поэме Пушкина «Цыганы», завершающейся словами: И от судеб защиты нет. Подобный намек посредством скрытой цитаты и наложение разных мотивировок образа – характерный образец мандельштамовской поэтики, которую исследователи называют «семантической» (то есть разрабатываюшей смысловые нюансы, сдвиги значения, обусловленные контекстом и подтекстом). А потому, по словам С.С.Аверинцева, стихи Мандельштама «так заманчиво понимать – и так трудно толковать».
В поэзии Мандельштама смысловой потенциал, накопленный словом за всю историю его бытования в других поэтических контекстах, приобретает значение благодаря таким скрытым цитатам-загадкам. Они заставляют читателя обратиться к их источникам с тем, чтобы найти систему координат, подтекст, с помощью которого текст можно дешифровать.
Основные черты этого метода в полной мере проявились уже в первом опубликованном сборнике поэта – Камень (1913). Сюда вошли 23 стихотворения 1908–1913 (позднее сборник был дополнен текстами 1914–1915 и переиздан в конце 1915 (на титуле значится – 1916)). Вошедшие в сборник ранние стихи 1908–1910 являют собой уникальное для всей мировой поэзии сочетание незрелой психологии юноши, чуть ли не подростка, с совершенной зрелостью интеллектуального наблюдения и поэтического описания именно этой психологии: Из омута злого и вязкого / Я вырос тростинкой шурша, – / И страстно, и томно, и ласково / Запретною жизнью дыша... Я счастлив жестокой обидою, / И в жизни, похожей на сон, Я каждому тайно завидую / И в каждого тайно влюблен.
В первой части Камня Мандельштам сочетает «суровость Тютчева» с «серой песенкой» Верлена, где «смутное с ясным слито». В ранних стихах поэта критики чаще всего отмечали символистские влияния. Здесь, действительно, как и у символистов, и у романтиков, присутствует некое «двоемирие», противостояние земной преходящей реальности высшему вечному миру. Но Мандельштам это двоемирие ощущает по-особому, сугубо индивидуально. Он драматически напряженно переживает уникальность своего хрупкого «я», своего слабого, но неповторимого «теплого дыхания» на фоне космически безучастной вечности. В итоге рождается удивление (едва ли не центральная эмоция всей лирики Мандельштама), психологически достоверное и лишенное всякой литературности, вторичности: Неужели я настоящий, / И, действительно, смерть придет?
Вскоре эту антиномию частного и космического Мандельштам решит на свой собственный лад – через «одомашнивание» и «согревание» материи. «Родное и теплое» начало в его творчестве осваивает «чуждые» и большие вечные объекты (природу, воздух, историю, искусство) чисто человеческими, «детскими» способами (путем вдыхания, съедания, выпивания). Так, в стихотворении Мороженно! Солнце. Воздушный бисквит... (1914) вечный лед воспетых Тютчевым Альп преобразуется в «бродячий ледник» мороженщика: И в мир шоколада с румяной зарею, / В молочные Альпы мечтанье летит... И боги не ведают – что он возьмет: / Алмазные сливки иль вафли с начинкой... В поэзии Мандельштама Евхаристия, Таинство причащения Телу и Крови Христовым, «как вечный полдень длится», но «взбитых сливок вкус и запах апельсиновой корки» тоже вечны.
Вторая половина Камня, как заметил в рецензии на книгу Гумилев, образцово «акмеистическая». В противовес символистским «экстазам слога», нарочитой звукописи и декоративности здесь царствует «классическая» форма стиха, зачастую приподнятая интонация оды, равновесная экономия стиля и образа. При этом Мандельштам преображает мистические символы в сложные, но осязаемые аналогии, а тайны – в интеллектуальные проблемы, загадки. Ключ к такому методу лежит уже в названии книги. Именование «камень» может быть воспринято как анаграмма (игра на созвучии через перестановку букв) слова АКМЭ, давшее название новому литературному движению (это греческое слово, обозначающее высшую точку развития, расцвет, но также и острие камня, по происхождению родственно индоевропейскому слово akmen – «камень»). Но название сборника отсылает и к знаменитому стихотворению Тютчева 1833 Probleme, повествующему о камне, который с горы скатившись, лег в долине, сорвавшись сам собой или низвергнут мыслящей рукой. В статье Утро акмеизма Мандельштам окончательно прояснит смысл этой ассоциации: «Но камень Тютчева... есть слово. Голос материи в этом неожиданном паденье звучит как членораздельная речь. На этот вызов можно ответить только архитектурой. Акмеисты с благоговением поднимают таинственный тютчевский камень и кладут его в основу своего здания».
В Камне Мандельштам символистскому культу музыки, «эфемернейшего из искусств», отвечал как раз монументальными образами архитектуры, свидетельствующими о победе организации над хаосом, пафоса утверждения меры и обуздания материи над безмерностью и порывом, а, как следствие – Логоса, разумного Слова, над мистической бессмыслицей (Айа-София (1912), Notre Dame (1912), Адмиралтейство (1913)): ...красота – не прихоть полубога, / А хищный глазомер простого столяра. / Нам четырех стихий приязненно господство, / Но создал пятую свободный человек: / Не отрицает ли пространства превосходство / Сей целомудренно построенный ковчег.
И все же здесь нет пресловутого культа вещей, какой критики нередко усматривали за акмеистическими манифестами, а чувственная пластичность и осязаемая конкретность образов – не главное. Когда поэт хочет передать вещь на ощупь, он достигает этого одной деталью. Но таких вещей в лирике Мандельштама немного. На вещи своего века поэт смотрит с огромной дистанции. Сами по себе они его удивляют, но не очень интересуют. Взгляд Мандельштама проходит как бы сквозь вещи и стремится уловить то, что за ними скрыто.
Еще в 1911 Мандельштам совершил акт «перехода в европейскую культуру» – принял христианство. И хотя крещен поэт был в методистской церкви (14 мая, в Выборге), стихи Камня запечатлели захваченность католической темой, образом вечного Рима апостола Петра. В римо-католичестве Мандельштама пленил пафос единой всемирной организующей идеи. Она отразила в духовной сфере симфонию готической архитектуры. Подобно тому, как «твердыня» собора созидается из «стихийного лабиринта», «непостижимой леса» и «недоброй тяжести» камней, из хора столь разных и несхожих народов рождается единство западного христианского мира под властью Рима. Веками это единство поддерживалось жестким уставом, железной организацией и дисциплиной. Но для Мандельштама религиозный культ, именно в его строго регламентированном католическом уставе, – «ничего не требует» в награду за свой совет и в христианском произволении парадоксальным образом наделяет поэта наивысшей творческой свободой: Как жаворонок, Жамм (Франсис Жамм – французский католический поэт) поет, / Ведь католический священник / Ему советы подает. Иной пример связан с восприятием Мандельштамом образа «первого русского западника» – П.Чаадаева. Ему посвящена статья 1915 Петр Чаадаев, его образом вдохновлено созданное тогда же стихотворение Посох. В католических симпатиях Чаадаева, в его преданности идее Рима как средоточия духовного единства христианской вселенной Мандельштам прозревает не измену, а глубинную верность русскому национальному пути: «Мысль Чаадаева, национальная в своих истоках, национальна и там, где вливается в Рим. Только русский человек мог открыть этот Запад, который сгущеннее, конкретнее самого исторического Запада. Чаадаев именно по праву русского человека вступил на священную землю традиции, с которой он не был связан преемственностью…». И лирический герой самого Мандельштама, очевидно, с «посохом» отправился в Европу – «страну святых чудес», – дабы по-настоящему «вырасти в русского».
Теперь «весна неумирающего Рима» перенимает у зрелого Мандельштама ту роль противовеса родимому хаосу, которую для юного поэта выполняла петербургская архитектура. А в понятии «родимого хаоса» ныне неразличимы два лика – «иудейский» и «российский».
С началом Первой мировой войны в поэзии Мандельштама все громче звучат эсхатологические ноты – ощущение неминуемости катастрофы, некоего временного конца. Эти ноты сопряжены, прежде всего, с темой России и наделяют образ Родины, зажатой в тисках неумолимой истории, даром особой свободы, доступной лишь тем, кто вкусил Смерти и взвалил на себя жертвенный Крест: Нам ли, брошенным в пространство, / Обреченным умереть, / О прекрасном постоянстве / И о верности жалеть. (О свободе небывалой... (1915)). Место «камня», строительного материала поэзии, ныне заменяет подвластное огню «дерево» – одновременно символ трагической судьбы, выражение русской идеи и напоминание о Крестном Древе Страстей Господних (Уничтожает пламень.., 1915).
Стремление приобщиться к такого рода трагическому национальному опыту в практической жизни заставляет Мандельштама в декабре 1914 отправится в прифронтовую Варшаву, где он хочет вступить в войска санитаром. Из этого ничего не вышло. Поэт возвращается в столицу и создает целый ряд стихотворений, которые можно назвать реквиемом по обреченному имперскому Петербургу. Именно в качестве имперской столицы Петербург подобен для Мандельштама святому, богоотступническому и гибнущему Иерусалиму. Российскую империю с «окаменевшей» Иудеей роднит «грех» национального мессианизма. Воздаяние за него – неизбежная катастрофа (тема позднейшей статьи Пшеница человеческая (1923)). Государственность, слишком густо, безусловно и самодовольно осознающая свою святость, обречена погибнуть. Уходящий державный мир вызывает у поэта сложное переплетение чувств: это и почти физический ужас, и торжественность (Прославим власти сумеречное бремя, // Ее невыносимый гнет), и, наконец, даже жалость. Мандельштам, наверное, первым в мировой литературе заговорил о «сострадании» к государству, к его «голоду». В одной из глав Шума времени – автобиографической прозы 1925 – возникает сюрреалистический образ «больного орла», жалкого, слепого, с перебитыми лапами, – двуглавой птицы, копошащейся в углу «под шипенье примуса». Чернота этой геральдической птицы – герба Российской империи – была увидена как цвет конца еще в 1915.
Стихи поры войны и революции составляют у Мандельштама сборник Tristia («книгу скорбей», впервые изданную без участия автора в 1922 и переизданную под названием Вторая книга в 1923 в Москве). Цементирует книгу тема времени, грандиозного потока истории, устремленной к гибели. Эта тема станет сквозной во всем творчестве поэта вплоть до последних дней. Внутреннее единство Tristia обеспечено новым качеством лирического героя, для которого уже не существует ничего личного, что не причастно общему временному потоку, чей голос может быть слышен лишь как отзвук гула эпохи. Совершающееся в большой истории осознается как крушение и созидание «храма» собственной личности: В ком сердце есть – тот должен слышать, время, / Как твой корабль ко дну идет. (Сумерки свободы (1918)). Мотив отчаяния здесь звучит очень отчетливо, однако на последней глубине он высветляется очищающим чувством собственной причастности происходящему. Повествование зачастую ведется от первого лица множественного числа: Мы в легионы боевые / Связали ласточек – и вот / Не видно солнца; вся стихия / Щебечет, движется, живет;/ Сквозь сети – сумерки густые – / Не видно солнца и земля плывет.
По законам духовного парадокса, восходящим еще к апостолу Павлу («Где преумножается грех, там преизбытствует Благодать»), тяжкая, кровавая и голодная пора начала 1920-х не только ознаменуется подъемом поэтической активности Мандельштама, но и привнесет странное, вроде бы иррациональное ощущение просветления и очищения (В Петербурге мы сойдемся снова... (1920)). Мандельштам говорит о хрупком веселье национальной культуры посреди гибельной стужи русской жизни и обращается к пронзительнейшему образу: И живая ласточка упала / На горячие снега. Ужас происходящего чреват последней степенью свободы. «Нет ничего невозможного. Как комната умирающего открыта для всех, так дверь старого мира настежь распахнута перед толпой. Внезапно все стало достоянием общим. Идите и берите. Все доступно: все лабиринты, все тайники, все заповедные ходы. Слово стало не семиствольной, а тысячествольной цевницей, оживляемой сразу дыханием всех веков», – сказано в статье Слово и культура.
В поэзии и биографии Мандельштама 1920–1930-х отчаяние искупается мужественной готовностью к высокой жертве, причем в тонах отчетливо христианских. Строки 1922 Снова в жертву, как ягненка / Темя жизни принесли откликнутся в словах, сказанных поэтом, уже написавшим гибельные для себя стихи о Сталине, в феврале 1934 Ахматовой: «Я к смерти готов». А в начале 1920-х Мандельштам пишет свое отречение от соблазна эмиграции и противопоставляет посулам политических свобод свободу иного –духовного порядка, свободу самопреодоления, которая может быть куплена лишь ценой верности русской Голгофе: Зане свободен раб, преодолевший страх, / И сохранилось свыше меры / В прохладных житницах в глубоких закромах / Зерно глубокой полной веры.
Книга Tristia запечатлела существенное изменение стиля поэта: фактура образа все больше движется в сторону смыслового сдвига, «темных», зашифрованных значений, иррациональных языковых ходов. И все же здесь еще царит равновесие новых тенденций и былой «архитектурной» строгости. Впрочем, от прежней акмеистической ясности Мандельштам отходит и в теории. Он разрабатывает концепцию «блаженного бессмысленного слова», которое теряет свою предметную значимость, «вещность». Но закон равновесия царит и в теории слова: слово обретает свободу от предметного смысла, однако не забывает о нем. «Бессмысленное блаженное слово» подходит к границе «зауми», с которой экспериментировали футуристы, но не переходит ее. Такая техника постепенного отхода от опознаваемых деталей создает возможность для внезапного прорыва «узнавания» и удивления – как только читателю-собеседнику удастся пробраться сквозь поверхностные смысловые темноты. И тогда читатель одаряется ликованием «слепого», который узнает милое лицо, едва прикоснувшись к нему», и у которого «слезы... радости узнавания брызнут из глаз после долгой разлуки».
Так построены лучшие произведения поэта начала десятилетия (Сестры – тяжесть и нежность..., Ласточка, Чуть мерцает призрачная сцена..., Возьми на радость из моих ладоней..., За то, что я руки твои не сумел удержать... (все – 1920)).
В начале 1920-х Мандельштам скитается по южным областям России: посещает Киев, где встречает свою будущую супругу Н.Я.Хазину (автора двух мемуарных книг о Мандельштаме и первого комментатора поэта), короткое время живет в Коктебеле у М.Волошина, переезжает в Феодосию, где его арестовывает врангелевская контрразведка по подозрению в шпионаже, после освобождения оказывается в Батуми. Здесь Мандельштама вновь арестовывают – на сей раз береговая охрана меньшевиков (из тюрьмы его вызволят грузинские поэты Н.Мицишвили и Т.Табидзе). Наконец, изможденный до крайности Мандельштам возвращается в Петроград, какое-то время живет в знаменитом Доме искусств, где обрели приют едва ли не все оставшиеся в городе известные писатели, вновь едет на юг, затем обосновывается в Москве.
Но к середине 1920-х от былого равновесия тревог и надежд в осмыслении происходящего не остается и следа. Как следствие, меняется и поэтика Мандельштама: в ней теперь темноты все больше перевешивают ясность. Очень лично переживается расстрел Гумилева в 1921. Не оправдываются недавние упования на «отделение церкви-культуры от государства» и установление между ними новых, органических отношений по типу связи древнерусских «удельных князей» с «монастырями». Культуру все больше ставили на место. Мандельштам, как и Ахматова, оказался в двусмысленном положении. Для советских властей он явно был чужим, реликтом буржуазного прошлого, но, в отличие от поколения символистов, лишенным даже снисхождения за «солидность» былых заслуг, а потому оказывался не у дел.
Мандельштам все больше страшится потерять чувство внутренней правоты. Все чаще в поэзии Мандельштама возникает образ «человеческих губ, которым больше нечего сказать». Параллельно в тематику мандельштамовских стихов вползает зловещая тень безжалостного «века-Зверя». За ним проглядывают зашифрованные черты гоголевского Вия с его смертоносным взглядом (через скрытый пароним, то есть созвучие слов «век» и «веко» – в обращении демона Вия к нечисти: «поднимите мне веки»). Так переосмысляется язык библейского Апокалипсиса, который «зверем» именует грядущего антихриста. Судьба поэтического слова в поединке с самым кровожадным хищником, голодным временем, пожирающим все человеческие творения, отражается в Грифельной оде (1923, 1937). Здесь более чем примечательна густая темнота образов, лишенная малейшей прозрачности.
В 1925 происходит короткий творческий всплеск, связанный с увлечением Мандельштама Ольгой Ваксель. Затем поэт замолкает на пять лет. Эти годы заняты переводами и работой над прозой – автобиографией Шум времени, повестью Египетская марка (1928), эссе Четвертая проза (1930). Тон книгам задает трагическое напряжение между «большим», историческим, эпическим временем и временем личным, биографическим. Автор боится застрять в своем прошлом, потерять абсолютную свободу неукорененности и беспочвенности. Он отрекается от себя, от своей биографии, пытается себя преодолеть, победить. В Египетской марке эти мотивы доведены до надрыва. Главным героем Мандельштам выводит своего двойника, наделяет его сгущенными чертами «маленького человека» русской литературы в духе Гоголя и Достоевского и предает его подобию ритуального поругания. Никогда не дававший волю «нервам» в своей поэзии, Мандельштам здесь, по словам литературоведа Н.Берковского, «борзых игрового стиля затравляет до последних сил». Так автор расправляется с важнейшими для себя темами – страха, чести и бесчестия, дабы, подобно шуту или юродивому, обрести право без стыда выкрикивать последнюю правду.
На рубеже 1920–1930-х покровитель Мандельштама во властный кругах Н.Бухарин устраивает его корректором в газету «Московский комсомолец», что дает поэту и его супруге минимальные средства к существованию. Однако нежелание Мандельштама принимать «правила игры» обслуживающих режим «благовоспитанных» советских писателей и крайняя эмоциональная порывистость резко осложняют отношения с «коллегами по цеху». Поэт оказывается в центре публичного скандала, связанного с обвинениями в переводческом плагиате (свою отповедь литературным врагам он произнесет в Четвертой прозе, где отвергнет «писательство» как «проституцию» и недвусмысленно выскажется о «кровавой Советской земле» и ее «залапанном» социализме).
Дабы уберечь Мандельштама от последствий скандала, Н.Бухарин организует для него поездку в 1930 в Армению, оставившую глубокий след в том числе в художественном творчестве поэта: после долгого молчания в чаду «советской ночи» к нему вновь приходят стихи. Они яснее и прозрачней Грифельной оды, но в них уже явственно звучит себя последнее мужественное отчаяние и безысходный страх. Если в прозе Мандельштам судорожно пытался уйти от угрозы, то теперь он окончательно принимает судьбу, возобновляет внутреннее согласие на жертву: А мог бы жизнь просвистать скворцом, / Заесть ореховым пирогом, / Да, видно, нельзя никак.
С начала 1930-х поэзия Мандельштама накапливает энергию вызова и «высокого» гражданского негодования, восходящего еще к древнеримскому поэту Ювеналу: Человеческий жалкий обугленный рот/ Негодует и «нет» говорит.Так рождается шедевр гражданской лирики – За гремучую доблесть грядущих веков.... (1931, 1935).
Между тем поэт все более ощущает себя затравленным зверем и, наконец, решается на гражданский поступок: в ноябре 1933 пишет стихи против Сталина Мы живем, под собою не чуя страны... Стихи быстро получили известность, разошлись в списках по рукам, заучивались наизусть. Участь Мандельштама была предрешена: 13 мая 1934 следует арест. Однако приговор оказался сравнительно мягким. Вместо расстрела или хотя бы лагеря – высылка в Чердынь и скорое разрешение переехать в Воронеж.
Здесь Мандельштам переживает последний, очень яркий расцвет поэтического гения (Три Воронежские тетради (1935– 1937)). Венец «воронежской лирики» – Стихи о неизвестном солдате (1937). Поэт проникает внутрь новой «яви» – безисторического и обездуховленного материка времени. Здесь он исполняется глубокой волей «быть как все», «по выбору совести личной» жить и гибнуть с «гурьбой» и «гуртом» миллионов «убитых задешево», раствориться в бесконечном космическом пространстве вселенной и наполняющей его человеческой массе – и тем самым победить злое время. Поздняя мандельштамовская поэтика делается при этом еще более «закрытой», «темной», многослойной, усложненной различными подтекстными уровнями. Это поэтика «опущенных звеньев», когда для восстановления сюжета стихотворения нужно восстановить образ-посредник. Образ-посредник может таиться в скрытой и переработанной цитате, зашифрованном подтексте, который с большим трудом поддается восстановлению неподготовленным читателем. Но он может скрываться и в сугубо индивидуальной иррациональной логике авторского мышления, взламывающего готовое слово и извлекающей его скрытые смысловые глубины, часто архаичные, восходящие к древним мифологическим моделям.
И все же темноты могут неожиданно высветляться: воронежская земля, земля изгнания, воспринята как целомудренное чудо русского ландшафта. Суровый и чистый пейзаж служит фоном для торжествующей темы человеческого достоинства, неподвластного ударам судьбы: Несчастлив тот, кого, как тень его, / Пугает лай и ветер косит, / И беден тот, кто сам полуживой, / У тени милостыни просит.
Отвергая участь «тени», но все же «тенью» ощущая и себя, поэт проходит через последнее искушение – попросить милостыни у того, от кого зависит «возвращение в жизнь». Так в начале 1937 появляется Ода Сталину – гениально составленный каталог штампованных славословий «вождю». Однако Ода Мандельштама не спасла. Ее герой – хитрый и мстительный – мог начать со своими обидчиками лукавую игру и, к примеру, подарить жизнь и даже надежду – как и произошло с Мандельштамом, который в мае 1937 отбыл назначенный срок воронежской ссылки и вернулся в Москву. Но простить и забыть оскорбление Сталин не мог: в мае 1938 следует новый арест Мандельштама (формально – по письму наркому Ежову генерального секретаря Союза Советских писателей В.П.Ставского). Поэта отправляют по этапу на Дальний Восток.
27 декабря 1938 в пересылочном лагере «Вторая речка» под Владивостоком доведенный до грани безумия Мандельштам умирает. По свидетельству некоторых заключенных – на сорной куче.
Наследие О.Э.Мандельштама, спасенное от уничтожения его вдовой, с начала 1960-х начинает активно входить в культурный обиход интеллигенции эпохи «оттепели». Вскоре имя поэта становится паролем для тех, кто хранил или пытался восстановить память русской культуры, причем оно осознавалось как знак не только художественных, но и нравственных ценностей.
Показательны слова известного литературоведа Ю.И.Левина, представителя поколения, «открывшего» Мандельштама: «Мандельштам – призыв к единству жизни и культуры, к такому глубокому и серьезному... отношению к культуре, до которого наш век, видимо еще не в состоянии подняться... Мандельштам –...промежуточное звено, предвестие, формула перехода от нашей современности к тому, чего «еще нет», но что «должно быть». Мандельштам должен «что-то изменить в строении и составе» не только русской поэзии, но и мировой культуры».
Издания: Разговор о Данте. М., 1967; Сочинения: в 2 тт. М., 1990; Собрание сочинений: в 4 тт. Вашингтон-Нью-Йорк-Париж. 1991; Камень. Л., 1990 (серия «Литературные памятники»).
Вадим Полонский
(Из энциклопедии "Кругосвет"; фото М. С. Наппельбаума)
Осип Эмильевич Мандельштам
Поэт, прозаик, переводчик, эссеист
1907 – оканчивает Тенишевское училище в Петербурге.
1907-08 – слушает лекции в Париже, в 1909-10 в Гейдельберге.
1911-17 – учится на романо-германском отделении Петербургского университета, занимаясь старо-французским языком и литературой (курса не закончил).
1909 – знакомство с Вяч.Ивановым и И.Анненским.
1910 – стихотворения Мандельштама впервые появляются в печати в журнале «Аполлон». В ранних его стихах ощутимо влияние поэзии символистов.
1911 – Мандельштам сближается с Н.С.Гумилевым и А.А.Ахматовой, в 1913 его стихи Notre Dame, "Айя-София" печатаются в программной подборке акмеистов.
1913 – выходит первая книга стихов – "Камень" (2-е, дополненное издание, 1916)
1914 – первую мировую войну Мандельштам сначала приветствует, потом развенчивает ("Зверинец").
В послереволюционных стихах Мандельштама наряду с принятием революции в общедемократическом духе ("1 января 1924") всё громче звучит личная тема "отщепенства", "больного сына века" и т. п., что приводит к постепенной социальной и литературной изоляции поэта.
1919-20 (и позднее, в 1921-22) – Мандельштам уезжает из голодного Петербурга на юг (Украина, Крым, Кавказ: воспоминания "Феодосия", 1925), но от эмиграции отказывается.
1922 – поселяется в Москве с молодой женой Н.Я.Хазиной (Н.Я.Мандельштам), которая станет его опорой на всю жизнь, а после гибели мужа спасет его наследие. В этом же году выходит вторая книга Мандельштама – "Tristia".
1923 – выходит "Вторая книга".
С 1924 Мандельштам живет в Ленинграде, с 1928 в Москве, не имея собственного жилья, зарабатывая изнурительными переводами.
После 1925 года Мандельштам на пять лет перестает писать стихи; только в 1928 выходят итоговый сборник "Стихотворения" и прозаическая повесть "Египетская марка".
1930 – он пишет "Четвертую прозу", жесточайшее обличение нового режима, а в 1933 стихотворную инвективу ("эпиграмму") против Сталина ("Мы живем, под собою не чуя страны..."). Этот разрыв с официальной идеологией дает ему силу вернуться к творчеству (за редкими исключениями, "в стол", не для печати). В это время созданы статьи "Сохрани мою речь...", "За гремучую доблесть грядущих веков...", "Армения", очерки "Путешествие в Армению» (1833), "Разговор о Данте" (1933).
1934 – Мандельштам арестован (за "эпиграмму" и другие стихи), сослан в Чердынь на Северном Урале, после приступа душевной болезни и попытки самоубийства переведен в Воронеж. Там он отбывает ссылку до мая 1937, живет почти нищенски, сперва на мелкие заработки, потом на скудную помощь друзей. Мандельштам ждет расстрела: неожиданная мягкость приговора вызывает в нем душевное смятение, вылившееся в ряд стихов с открытым приятием советской действительности и с готовностью на жертвенную смерть ("Стансы" 1935 и 1937, так называемая "ода" Сталину 1937 и др.); впрочем, многие исследователи видят в них лишь самопринуждение или "эзопов язык". Центральное произведение воронежских лет "Стихи о неизвестном солдате".
1937 – после Воронежа Мандельштам живет год в окрестностях Москвы.
1938 – его арестовывают вторично "за контрреволюционную деятельность" и направляют на Колыму.
27 декабря 1938, лагерь Вторая Речка под Владивостоком – Осип Эмильевич Мандельштам умирает в пересыльном лагере, в состоянии, близком к сумасшествию, по официальному заключению от паралича сердца.
Имя его оставалось в СССР под запретом около 20 лет.
Основные произведения:
Сборники:
«Камень» (1913)
«Tristia» (1922)
«Стихотворения» (1928)
«Армения» (1931)
«Воронежские тетради» (опубл. 1966)
Автобиографическая проза:
«Шум времени» (1925)
«Египетская марка» (1928)
Сборник статей «О поэзии» (1928)
Эссе «Разговор о Данте» (1933, опубл. 1967)
Очерки («Путешествие в Армению», 1933)
Переводы Ф.Петрарки, О.Барбье, В.Скотта
Мандельштам О.Э. Собрание сочинений: В 4т. – М.: Арт-бизнес-центр, 1993-97.
Осип Эмильевич Мандельштам родился 3 (15) января 1891 года в Варшаве в еврейской семье. Отец будущего поэта был мастером перчаточного дела, купцом. В 1897 году будущий Осип Эмильевич вместе с семьей переехал в Петербург.
В 1900 году Мандельштам поступил в Тенишевское училище. В 1907 году несколько месяцев посещал лекции в Санкт-Петербургском университете. В 1908 году Осип Эмильевич уезжает во Францию, поступает в Сорбонну и Гейдельбергский университет. В этот период Мандельштам, биография которого как писателя только начиналась, посещает лекции Ж. Бедье, А. Бергсона, увлекается творчеством Ш. Бодлера, П. Верлена, Ф. Вийона.
В 1911 году из-за сложного финансового положения семьи Мандельштаму пришлось вернуться в Петербург. Он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, однако к учебе относился несерьезно, поэтому курса так и не окончил.
Начало творческой деятельности
В 1910 году стихотворения Осипа Эмильевича были впервые опубликованы в петербургском журнале «Аполлон». Раннее творчество Мандельштама тяготеет к символистской традиции.
Познакомившись с Николаем Гумилевым и Анной Ахматовой , Мандельштам становится постоянным участником заседаний «Цеха поэтов».
В 1913 году увидел свет дебютный сборник стихов поэта – «Камень», который затем дописывался и переиздавался в 1916 и 1921 годах. В это время Мандельштам принимает активное участие в литературной жизни Петербурга, знакомится с Б. Лившицем, Мариной Цветаевой .
В 1914 году в краткой биографии Мандельштама произошло важное событие – писатель был избран членом Всероссийского литературного общества. В 1918 году поэт сотрудничал в газетах «Страна», «Вечерняя звезда», «Знамя труда», работал в «Наркомпросе».
Годы гражданской войны. Зрелое творчество
В 1919 году во время путешествия в Киев Мандельштам посещает поэтическое кафе «ХЛАМ», где знакомится со своей будущей женой, художницей Надеждой Хазиной. Во время гражданской войны писатель скитался с Хазиной по России, Украине, Грузии. У Осипа Эмильевича был шанс сбежать с белогвардейцами в Турцию, однако он предпочел остаться в России. В 1922 году Мадельштам и Хазина женятся.
Стихи Мандельштама периода революции и Гражданской войны вошли в сборник «Tristia» (1922). В 1923 году вышли сборники «Вторая книга» и третье издание «Камня». В 1925 году увидела свет автобиографическая поветь писателя «Шум времени». В 1927 была закончена повесть «Египетская марка». В 1928 году вышли последние прижизненные книги Мандельштама – «Стихотворения» и «О поэзии».
Последние годы и смерть
В 1933 году Мандельштам написал антисталинскую эпиграмму, за которую был отправлен в ссылку. С 1934 по 1937 год писатель находится в ссылке в Воронеже, жил в нищете, но не прекращал литературной деятельности. После разрешения на выезд был снова арестован, на этот раз сослан на Дальний Восток.
27 декабря 1938 года Осип Эмильевич Мандельштам скончался от тифа в пересыльном лагере на Второй речке (сейчас окрестности Владивостока). Место захоронения поэта неизвестно.
Хронологическая таблица
Другие варианты биографии
- В поэтический кружок В. Иванова юного Мандельштама привела бабушка будущего поэта – Софья Вербовская.
- Мандельштам в совершенстве владел французским, английским и немецким языками, переводил произведения Ф. Петрарки, О. Барбье, Ж. Дюамеля, Р. Шикеле, М. Бартеля, И. Гришашвили, Ж. Расина и др.
- Мандельштам был влюблен в Марину Цветаеву и очень тяжело переживал разрыв отношений – из-за неудачного романа писатель собирался даже уйти в монастырь.
- Произведения и личность поэта Мандельштама были под строжайшим запретом в России почти 20 лет. Его жена, Надежда Яковлевна издала три книги воспоминаний о муже.
