Крупнейшими морскими портами бассейна тихого океана являются. Атлантический океан: океан крупных портов. Мировое морское судоходство

Русская литература 50-80-х годов

Сложный период развития русской литературы

50-80-е годы – многогранный и достаточно сложный период развития отечественной словесности, которую принято было называть советской литературой. Литература этих лет в большинстве своем была жестко унифицированной, подцензурной. Творчество художников слова направлялось по единому руслу – методу социалистического реализма и определялось решениями коммунистической партии и требованиями партийных документов. Узко регламентированный подход к воссозданию действительности средствами художественного слова резко ограничивал творческие возможности писателей, которые зачастую не могли преодолеть цензурные запреты, долго ожидали публикации своих произведений, а порой пополняли ряды писателей-диссидентов. Строгая однолинейность литературного процесса на некоторое время была прервана коротким периодом «оттепели», насту пившим после XX съезда партии, когда возникла иллюзия, что свободная мысль в искусстве, наконец, восторжествует. Но после этого «вегетарианские времена», по выражению А. А. Ахматовой, вновь уступили место партийно-бюрократическому диктату, когда художник рассматривался как слуга государства, перед которым ставилась задача формирования «нового человека».

Несмотря на существовавшие препоны было создано много интересных произведений в прозе, лирике, драматургии. Немалый вклад в литературу этих лет внесли писатели старшего поколения Л. М. Леонов, М. М. Пришвин, А. Т. Твардовский, Б. Л. Пастернак, Н. А. Заболоцкий, М. А. Шолохов, И. Г. Эренбург, В. А. Луговской. В большую литературу входят такие писатели, как Ф. А. Абрамов, А. И. Солженицын, В. М. Шукшин, В. Т. Шаламов, В. Г. Распутин, В. П. Астафьев, Ю. В. Трифонов, Ф. А. Искандер, Г. Н. Владимов, В. П. Аксенов, Е. А. Евтушенко, А. А. Вознесенский, Р. И. Рождественский, Ю. П. Казаков и др.

Мастера слова создавали художественно совершенные и самобытные произведения, которые не только отображали основные тенденции исторического развития, но и оказывали огромное воздействие на нравственный климат эпохи.

Деревенская проза

В середине 60-х годов в литературу властно входит тема деревни. Писателей, посвятивших свои произведения горькой правде деревенской жизни, в критике стали называть «деревенщиками». А. И. Солженицын предпочитал называть их «нравственниками», ибо изображение «сокрушенной вымирающей деревни» мастера деревенской прозы непосредственно связывали с исследованием внутренней жизни людей, истоков народной нравственности.

Стремлением передать правду деревенской жизни пронизана многоплановая тетралогия Федора Александровича Абрамова (1920–1983) «Братья и сестры», в которой показана история трех крестьянских поколений. Деревня Пекашино в ее трудовой повседневности вырастает в образ народного долготерпения и жизнестойкости. Драматическим фоном повествования является труд на грани человеческих сил, жесткое самоограничение во всем, когда люди в шестой послевоенный год еще «досыта куска не видели». Суровой, невыдуманной реальностью является описание крестьянской трапезы в доме Пряслиных, с которыми связаны главные события произведения: «Ужин был не лучше, не хуже, чем всегда: капуста соленая из листа-опадыша (Анисья уже по снегу собирала его на колхозном капустнике), штук пять-шесть нечищеных картошин. Хлеба не было вовсе – редко кто в Пекашине ужинал с хлебом».

Теме деревни посвящены повести Абрамова «Деревянные кони», «Пелагея», «Алька», «Поездка в прошлое», «Старухи», «О чем плачут лошади», написанные в годы работы над тетралогией. В повестях исследуются непреходящие нравственные устои, которые помогают человеку оставаться человеком, его созидательные возможности, способность жить по совести.

Глубоким художественным осмыслением нравственно-философских проблем, связанных с распадом и гибелью деревни, отличаются повести Валентина Григорьевича Распутина (род. 1937). Сюжетную основу его произведений составляют нелегкие испытания, которые выпали героям, проблемы выбора пути, жизни и смерти, физической и духовной. Писатель зачастую ставит своих героев в исключительную ситуацию, обычно ограниченную каким-то определенным сроком, в течение которого она должна разрешиться.

В повести «Деньги для Марии» (1967) ревизия, проведенная в магазине, где работала Мария, обнаружила недостачу в тысячу рублей. Эти большие по тем временам деньги Мария должна вернуть в течение пяти дней. И вот в «хождении по мукам» Кузьма, спасая жену и семью, остановился перед последней дверью, когда срок подходил к концу. В повести «Последний срок» (1970) героине вновь отмеряется срок, причем «последний». Старуха Анна дожидается смерти, «время для которой вроде приспело: старухе было под восемьдесят». Но дети, приехавшие отовсюду попрощаться с Матерью (не приехала только любимая Таньчора), оказываются далекими и от матери, и от земли, которая их вскормила. В последней фразе повести скорбно сообщается, что «ночью старуха умерла». С родной землей «разнялся» и герой повести «Живи и помни» (1974) Андрей Гуськов, сумевший как-то «боком» прожить с людьми на фронте и умудрившийся после тяжелого ранения так и не вернуться на свою батарею. Он живет в потемках, уподобляется зверю, но все-таки намечает для себя временной предел, когда свершится последний срок его бесполезного существования. В повести «Прощание с Матёрой» на грань гибели поставлен уже целый мир. И вновь «пограничная ситуация»: остров Матёра и село с тем же именем будут затоплены после завершения строительства плотины. Отстаивая святость уходящего народно-природного мира, писатель переживает вместе с людьми, которые не могут свыкнуться с гибелью своей земли, домов, огородов, кладбища, на котором покоятся предки. Новый поселок строится на неудобных землях, но «жизнь… она все перенесет и примется везде, хоть и на голом камне и в зыбкой трясине, а понадобится если, то и под водой».

Трудно представить себе деревенскую прозу и без талантливой повести Василия Ивановича Белова (род. 1932) «Привычное дело». Центральным героем произведения является Иван Африканыч Дрынов, колхозный возчик, плотник, землепашец. Он остро чувствует свою живую связь с миром, осознает естественность и правомерность всего окружающего: «Дело привычное. Жись. Везде жись. Под перьями жись, под фуфайкой жись. Женки вон печи затопили, канителятся у шестков – жись. И всё добро, всё ладно. Ладно, что и родился, ладно, что детей народил. Жись, она и есть жись». Иван Африканыч добр и совестлив, мягок и незлобив, но эти привлекательные черты соединяются с безволием и пассивностью. Когда жену увезли рожать, Иван Африканыч находился в хмельном забытьи. Его мерин ушел без возчика и опрокинул сани, и за покореженный товар, принадлежащий сельпо, Дрынову придется платить. Иван Африканыч легко поддается уговорам жениного брата уйти из деревни в поисках иной доли и, покинув Сосновку, чуть не гибнет в лесу. Но как искренне его горе на могиле жены: «Ты, Катя, где есть-то? Милая, светлая моя… Ну… что тепериче… вон рябины тебе принес… Катя, голубушка…» Душевное тепло Катерины не умерло – оно осталось в Иване Африканыче, в его «детках». После нелегких испытаний, выпавших на долю героя, он своим умом понимает: «Лучше было родиться, чем не родиться». «Привычное дело» – повесть о страданиях и любви. Художественное исследование нравственных устоев крестьянской жизни носит в ней глубоко народный, гуманный характер.

Деревенская проза как художественная тенденция литературы 60-70-х годов нашла свое отражение в творчестве Василия Макаровича Шукшина (1929 – 1974). Его писательское дарование с наибольшей силой воплотилось в рассказах, составивших несколько сборников: «Сельские жители», «Там, вдали», «Земляки», «Характеры», «Беседы при ясной луне». Шукшин создал целую галерею деревенских людей – шоферов, трактористов, бригадиров, счетоводов, председателей колхозов и рядовых крестьян. Его герои живут духовной жизнью: они не любят бессмысленного существования, напряженно размышляют о жизни, страдают, решают сложные вопросы, умеют удивляться и удивлять. «Мне интереснее всего, – признавался писатель, – исследовать характер человека-недогматика, человека, не посаженного на науку поведения. Такой человек импульсивен, поддается порывам, а следовательно, крайне естествен. Но у него всегда разумная душа».

Зачастую в рассказах Шукшина сталкиваются «городское» и «деревенское», что помогает писателю не только обнажить социальные противоречия, но и острее показать жизнь человека в извечном конфликте мечты и реальности. Писатель избегает подробных портретных описаний, ограничиваясь лишь двумя-тремя штрихами; практически не рассказывает он о прошлом своих героев. В основе рассказов Шукшина всегда лежит какой-либо случай, который дает возможность герою предельно отчетливо проявить свой характер, обозначить свою нравственную позицию.

«Жена называла его – «Чудик». Иногда ласково. Чудик обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось». Так начинается рассказ «Чудик» о сельском киномеханике Василии Егорыче Князеве. В основе рассказа две небольшие сценки: в городском магазине и на Урале, куда он едет, чтобы навестить брата. Увидев в магазине оброненную кем-то пятидесятирублевую бумажку, Василий Егорыч обратился к людям, стоящим в очереди: «Хорошо живете, граждане!.. У нас, например, такими бумажками не швыряются». Позднее оказалось, что «бумажка-то» была его, но зайти за нею в магазин он постыдился. Странность, чудаковатость героя обнаруживается и в доме брата. Пытаясь сделать снохе «приятное», он разукрасил детскую коляску. «По верху колясочки Чудик пустил журавликов – стайку уголком, по низу – цветочки разные, травку-муравку, пару петушков, цыпляток…» Впечатлительный и ранимый, по-своему чувствующий красоту, Чудик грубо изгоняется снохой и возвращается в родную деревню. Рассказ контрастно завершается картиной простора, характерного для повествовательной манеры Шукшина. В этом просторе герой вновь обретает душевное спокойствие. «Домой Чудик приехал, когда шел рясный парной дождик. Чудик вышел из автобуса, снял новые ботинки и побежал по теплой мокрой земле – в одной руке чемодан, в другой ботинки. Подпрыгивал и пел громко: «Тополя-а-а…» С одного края небо уже очистилось, голубело, и близко где-то было солнышко. И дождик редел, шлепал крупными каплями в лужи; в них вздувались и лопались пузыри. В одном месте Чудик поскользнулся, чуть не упал».

Слово чудик, пущенное в обиход Шукшиным, во многом определило тональность его прозы. «Чудики», «странные люди», которые сохранили в себе непосредственность восприятия жизни, предстают в рассказах писателя смешными и забавными, мечтательными, а порою их судьба складывается драматически. Трогателен столяр Андрей Ерин, втайне от жены купивший микроскоп, чтобы избавить человечество от микробов («Микроскоп»). Потерял покой Роман Звягин от сознания того, что гоголевская Русь-тройка везет «шулера» Чичикова («Забуксовал»). Единоличную, «бесконвойную» жизнь ведет по субботам, когда в душу вселяется «крупность, цельность, ясность» («в субботу только баня»), пастух Костя Валиков («Алеша Бесконвойный»). Сергей Духанин, герой рассказа «Сапожки», покупает жене модные и очень дорогие сапоги, которые вовсе не нужны в деревенской жизни, но эта «городская» вещь все же куплена не зря – самим фактом своего приобретения она укрепляет отношения героев.

В своих рассказах Шукшин глубоко проник в тайники человеческой жизни, избрав при этом свой путь: он не описывал душевные переживания героев, а предпочитал показывать их в живых действиях и поступках. Писатель искренне сочувствует своим героям и стремится пробудить интерес к ним читателей: «Нам бы немножко добрее быть… Мы один раз, уж так получилось, живем на земле».

Изображение человека в лагерной прозе

«На рубеже 70-х и в 70-е годы в советской литературе произошел не сразу замеченный беззвучный переворот, без мятежа, без тени диссидентского вызова. Ничего не свергая и не взрывая декларативно, большая группа писателей стала писать так, как если бы никакого «соцреализма» не было объявлено и диктовано, – нейтрализуя его немо… без какого-либо угождения, кадения советскому режиму, как бы позабыв о нем…» – так определил литературную ситуацию в 70-е годы А. И. Солженицын, который своим появлением возродил в русской словесности тип писателя-пророка. В 1962 году в журнале «Новый мир» после долгих хлопот главного редактора А. Т. Твардовского и с личного разрешения Н. С. Хрущева был опубликован рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича», который открыл в литературе тему ГУЛАГа.

В этом рассказе автор от лица своего героя повествует об одном из трех тысяч шестисот пятидесяти трех дней, проведенных в зоне простым лагерным заключенным Иваном Денисовичем Шуховым. С этим рассказом, который был воспринят как обличение преступности и произвола власть имущих в период сталинщины, тема трагических конфликтов эпохи впервые входит в нашу литературу. Солженицын смело открыл завесу тайны над тем, что многие знали, но о чем предпочитали умалчивать. Но вокруг имени писателя постепенно сгущается атмосфера враждебности. В 1971–1972 годах все издания рассказа «Один день из жизни Ивана Денисовича» уничтожаются в библиотеках.

В 1958 году Солженицын задумал книгу-летопись о карательной политике большевиков, которая позже получила название «Архипелаг ГУЛАГ». Не допущенный к архивам, он был вынужден опираться на свои собственные наблюдения и непосредственный трагический опыт узников сталинских лагерей. Во вступлении к этому произведению писатель называет 227 имен, которые своими рассказами, воспоминаниями и письмами помогли составить материал книги, посвященной «всем, кому не хватило жизни об этом рассказать». Солженицын подчеркивает, что в книге «нет ни вымышленных лиц, ни вымышленных событий. Люди и места названы их собственными именами. Если названы инициалы, то по соображениям личным. Если не названы вовсе, то лишь потому, что память людская не сохранила имен – а все было именно так». Жанр трехтомного «Архипелага ГУЛАГа», охватывающего 1918–1956 годы, писатель определил как «опыт художественного исследования», которое имело своей целью установить, почему государственный терроризм приобрел такие чудовищные размеры в послереволюционной России. Автор «Архипелага» показал, что «всегда на все есть освящающая теория». Основой массовых репрессий становится теория обостряющейся классовой борьбы, которая сделала уничтожение «врагов народа» естественным явлением общественной жизни. Солженицын убедительно показал, что «в заселении ГУЛАГа была хладнокровно продуманная последовательность и неослабевающее упорство». «Архипелаг ГУЛАГ», жестокое по своей реалистической точности произведение, стал одним из наиболее монументальных созданий Солженицына.

К лагерной прозе относятся «Колымские рассказы» Варлама Тихоновича Шаламова (1907–1982). Писатель провел в лагерях 20 лет. Свою колымскую эпопею он разделил на шесть книг – собственно «Колымские рассказы», «Левый берег», «Артист лопаты», «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы», «Перчатка, или КР-2». Впоследствии к этому циклу примкнули «Воспоминания» о Колыме и «Антироман» – цикл рассказов о лагерях Вишеры. Работа над колымской эпопеей продолжалась с 1954 по 1982 год. «Колымские рассказы» Шаламова, в которых показана запредельная бесчеловечность лагерной жизни, никто не решался печатать. Они были изданы лишь за рубежом: в Лондоне на русском языке, в Париже на французском языке, в Нью-Йорке на английском языке. Эти публикации принесли писателю мировую известность.

Проза Шаламова, в которой писатель с дотошностью этнографа воспроизвел лагерный мир, глубоко трагедийна по своей природе. Не случайно писатель отвергает всю литературную традицию с ее гуманистическими основами, поскольку она доказала, по его мнению, неспособность предотвратить озверение людей: «Печи Освенцима и позор Колымы доказали, что искусство и литература – нуль». Свою повествовательную манеру писатель называет «новой прозой», которая должна «воскресить чувство», «необычайные новые подробности», дать «описания по-новому» для осмысления общего опыта XX века, опыта кровавых войн, революций и концентрационных лагерей.

В колымском беспределе жестоко подавлялись нравственные основы и убеждения людей. Непосильный физический труд вытеснял душу и чувства, они становились ненужным грузом. Именно в этих условиях у героев «Колымских рассказов» рождается стремление вырваться на свободу. Побегам из лагеря писатель посвящает ряд новелл под общим названием «Зеленый прокурор». Эта тема развернута и в одном из лучших рассказов Шаламова «Последний бой майора Пугачева». Намерения майора Пугачева, который в течение всей зимы вместе с одиннадцатью товарищами готовил побег из лагеря, состояли в том, чтобы «если и не убежать вовсе, то умереть – свободными». Планировалось захватить самолет. Но боевой группе, куда входили летчики и танкисты, разведчики и сибирские охотники, удалось провести на свободе лишь день и ночь. «Это была первая его ночь на свободе, первая вольная ночь после долгих месяцев и лет страшного крестного пути майора Пугачева». На следующее утро группа была обнаружена и разбита. Побег из мест заключения оказался невозможным, ибо территория лагеря не ограничивалась колючей проволокой. Все, что находилось вне зоны, было втянуто в ту же бездну насилия. Последним гибнет майор Пугачев, гордый тем, что никто из одиннадцати умерших товарищей его не выдал. «Майор Пугачев припомнил их всех – одного за другим – и улыбнулся каждому. Затем вложил в рот дуло пистолета и последний раз выстрелил».

Лейтмотивом рассказа «Сентенция», посвященного жене поэта О. Э. Мандельштама, Н. Я. Мандельштам, является постепенное возвращение героя-повествователя из духовного небытия, на которое человек обречен в жестоких условиях лагеря, к осознанному восприятию жизни. Это возвращение начинается с восстановления слова, которое неожиданно вспоминается среди «приискового грубого языка», столь же бедного, как «бедны были… чувства, еще живущие около костей». Находка показалась герою рассказа «чересчур огромной» – неожиданно «родилось слово, вовсе непригодное для тайги, слово, которого я и сам не понял, не только мои товарищи. Я прокричал это слово, встав на нары, обращаясь к небу, к бесконечности:

– Сентенция! Сентенция!

И захохотал.

– Сентенция! – орал прямо в северное небо, в двойную зарю…»

Восстановление слова воспринимается в рассказе как своеобразный символ духовного воскресения.

Только в 1987 году, после смерти писателя в психоневрологическом доме инвалидов, куда он был помещен, появились первые публикации «Колымских рассказов».

Тема стойкости и высокой нравственности красной нитью проходит через произведения Юрия Осиповича Домбровского (1909–1978), жизненный путь которого прошел через четыре ссылки. Главной книгой писателя является роман «Факультет ненужных вещей», оконченный в 1965 году и впервые опубликованный в Париже в 1978 году. Роман отмечен премией как «лучшая иностранная книга, изданная во Франции». В основе сюжета лежит история исчезновения из музея «археологического золота», в пропаже которого обвиняется «хранитель древности» Зыбин. Представители власти с его арестом связывают большие надежды, планируя «ни больше ни меньше как открытый алма-атинский процесс на манер московских», который сулил продвижение по службе. Но Зыбин, которого долго допрашивают и держат в карцере, вступает в единоборство с могучими силами так называемого правопорядка и решительно отвергает предъявляемые ему обвинения.

В итоге и золото нашлось, и в органах началась очередная чистка.

В ходе работы над романом Домбровский подчеркивал: «Я пишу роман о праве». Но правовые и моральные нормы откровенно упразднялись властью. Это понимает герой романа: «Право – это факультет ненужных вещей. В мире существует только социалистическая целесообразность. Это мне следовательница внушала». Победа человеческой личности над государственной машиной, где подменяются правовые и классовые понятия, и составляет пафос романа Домбровского. Вместе с тем в художественной концепции романа большая роль принадлежит теме предательства, которая развертывается в третьей, центральной части романа. В ней поп-расстрига Андрей Куторга читает Корнилову, поменявшему археологию на службу осведомителя, написанную им книгу о страданиях Христа и предательстве Иуды. Тема предательства, неотрывная от института неограниченной личной власти, глубоко пронизывает реальные события романа, укрепляет «вечность» его сюжета. Содержательному строю романа отвечает его концовка: «А случилась эта вся невеселая история в лето от рождения вождя народов Иосифа Виссарионовича Сталина пятьдесят восьмое, а от рождества Христова в тысяча девятьсот тридцать седьмой недобрый, жаркий и чреватый страшным будущим год». В заключительной фразе романа логически сведены сразу несколько тем – тема насилия над человеком, тема личной ответственности за произвол, когда его главный виновник назван прямо, и тема вечного противостояния добра и зла. Нарушения прав человека приводят к гибельным последствиям – таково гуманистическое значение романа.

Произведения А. И. Солженицына, В. Т. Шаламова, Ю. О. Домбровского и других писателей, в которых нашли реалистическое отражение трагические конфликты эпохи, встречали активное противодействие властей. Книги, способные изменить общую картину литературного процесса и сознание современников, были несовместимы с советской реальностью и либо не допускались в печать, либо печатались в искаженном виде. Иные условия возникли в 90-е годы, в период перестройки, когда у художников слова появилась возможность творчества в бесцензурном пространстве.

Городская проза

В 70-е годы в литературной критике появился термин городская проза. Он напрямую соединялся с повестями и романами Юрия Валентиновича Трифонова (1925–1981). По словам писателя, в своих произведениях он стремился многообразно запечатлеть «тот огромный слой людей средней интеллигентности и материального достатка, которых называют горожанами. Это не рабочие и не крестьяне, не элита. Это служащие, работники науки, гуманитарии, инженеры, соседи по домам и дачам, просто знакомые». Тематику своих «московских» повестей писатель в полемике с критиками определил так: повесть «Обмен» – о смерти, «Предварительные итоги» – о распаде семьи, «Долгое прощание» – о любви, «Другая жизнь» – о борьбе человека со смертельным горем.

Завершает «московский» цикл роман «Дом на набережной ». Писателя занимает в нем судьба жильцов одного из известных московских домов на Берсеневской набережной, построенного в 1931 году для высокопоставленных советских руководителей. В центре повествования находится судьба преуспевающего критика Вадима Глебова, который волею обстоятельств обращается памятью в прошлое, к 40-м годам, определившим его судьбу. Соединение разных временных пластов позволяет писателю художественно убедительно показать историю предательства Глебовым близких, любящих его людей. В нужный момент он не решается выступить в защиту своего научного руководителя, профессора Ганчука. Душевного и материального комфорта Глебов достигает путем приспособленчества, самооправдания предательства. Несостоятельность существования героя автор не оправдывает жестокими историческими обстоятельствами предшествующих десятилетий. В «городских» повестях автор исследует алчное потребительство и нравственную ограниченность как характерные черты мещанства, обкрадывающие духовность и человечность.

Тема интеллигенции

Изображение города тесно связано в литературе 50-х – середины 80-х годов с темой интеллигенции. В ее критически остром и гражданственно страстном художественном истолковании заметное место принадлежит роману Владимира Дмитриевича Дудинцева (род. 1918) «Не хлебом единым».

Заглавием романа «Не хлебом единым», идущим от Евангелия, писатель подчеркнул, что для счастья человеку мало материального благополучия – ему необходима духовная пища, нравственное удовлетворение от дела, которому он служит. Заглавие произведения непосредственно связано с образом новатора Дмитрия Лопаткина (ему 33 года – возраст Христа, идущего на Голгофу), который вступает в открытое столкновение с консерватором Леонидом Дроздовым, директором комбината, а впоследствии крупным министерским работником. В конечном итоге мытарства и бесконечные страдания Лопаткина, прошедшего и через тюремное заключение, завершаются внедрением его изобретения. Роман, сочувственно показавший «горести и радости людей», добивающихся своей цели, вызвал резко критические отзывы, в которых говорилось об искажении писателем советской действительности.

Поиск героя времени

К тематике научного поиска и изобретательства примыкает огромное количество произведений на производственную тему. Мотивы труда в литературе 50-80-х годов получают многообразное художественное решение. В целом ряде произведений изображается новый тип руководителя производства. Заинтересованность в судьбах людей проявляют герои повестей В. М. Кожевникова «Знакомьтесь, Балуев!» и «Особое подразделение». Устами своего героя, руководителя производства Павла Балуева, писатель утверждает: «По нынешним временам хозяйственник отвечает за состояние души человека не меньше, чем за состояние техники».

Многих мастеров художественной прозы привлекают конфликтные ситуации среди руководителей, придерживающихся разных стилей руководства, когда административному, бездушно-командному стилю, сдерживающему развитие производства и инициативу людей, закономерно противопоставляется творческое начало и широта взглядов. В литературе появляются классические образы антагонистов: «железобетонного хозяина» Соковина и пассивного инженера Столярского в повести В. Ф. Тендрякова «Короткое замыкание». Полон драматизма и конфликт партийных руководителей Дербачева и Юлии Борисовой в романе П. Л. Проскурина «Горькие травы». Образ молодого труженика Столетова, отвергающего «счастье для индивидуального пользования», противостоит в романе В. В. Липатова «И это все о нем» потребителю и цинику инженеру Гасилову. Комсомолец Евгений Столетов был очень популярен у молодежи 70-80-х годов. Но спустя годы после создания романа автор признавался, что Столетов как ищущий человек обречен на поражение идущей «сверху» «гасиловщиной», которая опошляет понятие труда, разрушает представления о человеческой нравственности. Тема труда развернута и в романе А. А. Бека «Новое назначение», автор которого стремится показать, что административно-командная система способна исказить созидательную суть творческого труда.

Отношение человека к природе

Объектом постоянного внимания художников слова в 50-80-е годы становится традиционно важная для русской литературы тема человека и природы, Эта тема широко развернута в произведениях М. М. Пришвина (1873–1954) – знаменитой сказке-были «Кладовая солнца» (1945) и повести-сказке «Корабельная чаща» (опубликована в 1954 году, после кончины писателя), которые объединены одними и теми же действующими лицами. Сложные вопросы драматического столкновения природы и человека писатель поднимает в романе-сказке «Осударева дорога» (1948), работа над которым продолжалась 20 лет. Глубоко лирическое восприятие природы характерно для повести В. А. Солоухина «Капля росы», в которой писатель дает портрет родной деревни Олепино, «спроецированный на экран невозвратного детства обычного крестьянского мальчика». Певцом природы со свойственным ему романтическим восприятием мира вошел в русскую литературу К. Г. Паустовский. Он передал в своих произведениях редкостное очарование средней полосы России. В его сказках, которые одинаково интересны взрослому читателю и детям, в знаменитой «Повести о лесах» (1949) мир природы становится источником вдохновения и мерилом оценки человека. Тема сохранения природы пронизывает роман Л. М. Леонова «Русский лес», в котором досконально отражены лесоводческие проблемы. Всем пафосом своего романа автор утверждает, что слитность человека с природой определяет гармонию и цельность человеческой натуры.

Животворная связь человека с землей и миром природы находит воплощение в повести В. П. Астафьева «Ода русскому огороду». Образы дивной сибирской природы, еще не до конца загубленной человеком, воссозданы в его повести «Царь-рыба», отмеченной Государственной премией. Нравственные проблемы, поставленные в повести, тесно соединяются с проблемами экологическими.

Героем романа Б. Л. Васильева «Не стреляйте в белых лебедей» является Егор Полушкин, который продолжает идущую от Ф. М. Достоевского галерею «святых» чудаков. Его трепетное отношение к природе сталкивается с холодностью и черствостью людей и приводит героя к трагической гибели. Любовью к неброской красоте природы заражают читателя рассказы Е. И. Носова «Багульник», «Белый гусь», «За долами, за лесами», «Шумит луговая овсяница» и др.

Отечественной литературной классикой стала повесть Г. Н. Троепольского «Белый Бим Черное ухо», посвященная А. Т. Твардовскому, которая продолжила гуманистические традиции русской литературы. В повести, проникнутой идеалами добра, рассказана драматическая история собаки, которая была для своего хозяина «верным, преданным, любящим другом»: «Не забыть ему охотничьих зорь, подаренных Бимом, не забыть его доброты и всепрощающей дружбы». Трогательна и история слепой гончей собаки в рассказе Ю. П. Казакова «Арктур – гончий пес». Подчиняясь охотничьему инстинкту, собака одна гоняла зверей «по горячему пахучему следу» и погибла, наткнувшись на острый сук. «Наверное, никакая собака не была так достойна громкого имени, имени немеркнущей голубой звезды» – такими словами заканчивает свое повествование замечательный мастер рассказа, который в своих произведениях воспел немеркнущую красоту русского Севера и Центральной России.

Традиции Серебряного века

Особое место в русской поэзии 50-80-х годов занимает творчество Арсения Александровича Тарковского (1907 -1989). Его можно назвать одним из последних поэтов серебряного века. В условиях жесткого эстетического диктата поэзия Тарковского сохранила в себе черты конкретности, «вещности», характерной для акмеизма. С ранних лет будущий поэт посещал поэтические вечера, на которых выступали Бальмонт, Сологуб, Северянин. Осенью 1940 года поэт познакомился с М. И. Цветаевой, которой впоследствии посвятил стихотворный цикл «Памяти Марины Цветаевой».

Тарковский был далек от политики и, постоянно обращаясь к прошлому, упрямо обходил стороной вопросы общественной жизни. Исключением в творчестве поэта стала лишь Великая Отечественная война, которая для гвардии капитана закончилась тяжелым ранением и ампутацией ноги. В стихотворениях «Проводы», «Хорошо мне в теплушке…», «Песня под пулями», «Иванова ива», «Белый день», «Ночной дождь», «Стояла батарея за этим вот холмом…» находит философское осмысление трагедия личности, втянутой в суровые будни войны: «Ни шагу знаки смерти ступить нам не дают. / Сегодня снова, снова убитые встают. / Сейчас они услышат, как снегири поют».

Первое стихотворение Тарковского было опубликовано в 1927 году, а следующей публикации, книги «Перед снегом», пришлось ожидать многие годы. В рецензии на этот сборник, вышедший в 1962 году, А. А. Ахматова отмечала: «Этот новый голос в русской поэзии будет звучать долго… О стихах Тарковского будут много думать и много писать».

Основными темами стихотворных произведений поэта являются основы мироздания («…всего дороже в мире / Звезды, птицы и трава»), творчество («рифмы влажное биенье»), время и бессмертие («Я жизнь люблю и умереть боюсь… / Когда я перевоплощаюсь в слово»), мировая культура (стихотворения «Григорий Сковорода», «Феофан Грек», «Анжело Секки», «Пауль Клее», «Петровские казни» и др.). Поэтический мир Тарковского – целостная система, продолжающая традиции русской литературы XIX – начала XX века.

Сложные и многообразные явления Серебряного века находят отражение не только в творчестве А. А. Тарковского, но и в поэзии С. И. Липкина и И. Л. Лиснянской.

Философская лирика

Большое место в лирике второй половины XX века занимают загадки бытия, вопросы жизни и смерти, добра и зла, личной воли и общественного долга, взаимоотношений человека с природой и миром. Личность человека зачастую рассматривается укрупненно в планетарных масштабах, как в знаменитых стихах С. С. Орлова:

Его зарыли в шар земной,

А был он лишь солдат…

Философская лирика 50-80-х годов XX века в лучших своих образцах развивает традиции Г. Р. Державина, Е. А. Баратынского, А. С. Пушкина, Ф. И. Тютчева, А. А. Блока, В. Я. Брюсова. Ей свойственны патриотическая гражданственность, напряженные раздумья о человеке, истории и природе, интеллектуальная насыщенность.

Живое ощущение движения времени, исторического бытия и их осмысление в форме мифа, аллегории свойственно лирике Леонида Николаевича Мартынова (1905 -1980). Будничный рассказ о переправе на другой берег, когда «всех томит тоска», вырастает у поэта в послевоенном стихотворении «Переправа» в лирико-философское аллегорическое повествование о переправе от кровавого берега войны к миру:

Толкуют, что сюда не для забавы

Пришли. И переправа не легка.

И вообще дорога далека…

Так говорят. И я в ответ:

– Вы правы!

Обстоятельность рассказа, насыщенного диалогом, привлечением мифологических образов перевозчика Харона и реки Стикс, внушает читателю чувство тревоги, ожидания и неизведанности.

В стихотворении «Мороз», вызванном ожиданием потепления общественного климата на планете, человек показан объятым вселенским холодом: «Мороз был – сорок! Город был как ночью. / Из недр метро, как будто из вулканов, / Людских дыханий вырывались клочья / И исчезали, ввысь бесследно канув…» Но в общем круговороте бытия на смену зимнему холоду придет «взрывчатое лето». И поэта не покидает уверенность, что человек в великом сообществе людей никогда не будет одинок.

В философской лирике Мартынова одной из важнейших является мысль, которая противостоит идее Тютчева о бессмысленном хаосе:

Сознанье есть во всей Вселенной -

Есть смысл: и в стуже и в огне,

В небесной молнии и в пенной

О скалы бьющейся волне.

Проблесков разума ищет в природе и Николай Алексеевич Заболоцкий (1903 -1958), который отмечает в лирических строках и «голоса растений», и «человеческий шорох травы», пишет о «замирающей в восторге» воде. В одном из программных своих стихотворений «Я не ищу гармонии в природе…» поэт провозглашает:

Я не ищу гармонии в природе.

Разумной соразмерности начал

Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе

Я до сих пор, увы, не различал.

Наряду с музыкой природы, которая тянется к благодетельной людской помощи, в этом стихотворении слышится и «мерный звук разумного труда». Пафос восстановления жизни, которым были пронизаны послевоенные годы, диктует поэту мысль о творческом взаимодействии человека с окружающей природой. Человек в стихах Заболоцкого, свершая великий акт преобразования мира, рубит лес, взрывает скалы, копает землю. В стихотворении «Творцы дорог» трудовая деятельность человека соотносится со вселенскими проблемами бытия.

В последний период творчества Заболоцкий обращается к изображению характеров самых обыкновенных людей («Некрасивая девочка», «Старая актриса», «В кино», «Неудачник»). Поэт, всегда поражавшийся сложности мироздания и природы, удивляется безмерной сложности человека. «Множество человеческих лиц, – говорил Заболоцкий, – каждое из которых – живое зеркало внутренней жизни, тончайший инструмент души, – что может быть привлекательней постоянного общения с ними, наблюдения, дружеского сообщества». В стихотворении «О красоте человеческих лиц» поэт отмечает разнообразие темпераментов, которые проступают в лице человека.

Воссоздавая «души изменчивой приметы», Заболоцкий ограничивается двумя-тремя выразительными деталями, которые позволяют развернуть перед читателем целую человеческую судьбу. Вживание в психологию незнакомого человека – свидетельство высокого художнического дара поэта.

Поэты-«шестидесятники»

60-е годы отмечены рождением так называемой «громкой» поэзии, которую нередко определяли как «эстрадную». Ее появление связано прежде всего с именами Е. А. Евтушенко, А. А. Вознесенского, Р. И. Рождественского, которые предпочитали читать свои стихи в больших аудиториях: концертных залах, Политехническом музее и на стадионах. Поскольку они вошли в литературу в период «оттепели», когда ниспровергались официальные литературные догматы, их негласно стали называть «прогульщиками социалистического реализма».

Одним из самых ярких выразителей умонастроений молодой поэзии 50-60-х годов стал Евгений Александрович Евтушенко (род. 1933). Для стихотворений начального периода его творчества характерна особая доверительная интонация, безотчетная пронзительность, исповедальность, самоуглубленность. Он задает самому себе вопросы («А если ничего собой не значу, / то отчего же / мучаюсь и плачу?!»), или с досадой констатирует («Со мною вот что происходит: / ко мне мой старый друг не ходит…»), или спорит сам с собой («Я целе– / и нецелесообразный»). Лирика Евтушенко проникнута чутким отношением к человеку:

Людей неинтересных в мире нет.

Их судьбы – как истории планет.

Поэт сочувствует рядовому труженику, находит в нем прекрасные черты, но не может примириться с тем, что нарушает гармонию в человеке.

Отличительной особенностью лирики Евтушенко является страстная, высокая гражданственность («Гражданственность – талант нелегкий…»), которая состоит не только в бескомпромиссном обличении культа личности и его жестоких последствий для людей, но и в многомерном изображении подробностей повседневной жизни. Зачастую гражданские и интимные мотивы тесно переплетаются, образуя единство: «Возьмите меня в наступленье – /не упрекнете ни в чем. / Лучшие из поколения, / возьмите меня трубачом!» Проявлением гражданских чувств поэта явилась и его протестная лирика, которая направлена против советской агрессии в Венгрии, Чехословакии, Афганистане, а также преследований творческого инакомыслия («Танки идут по Праге», «Афганский муравей», «Баллада о стихотворении Лермонтова «На смерть Поэта» и о шефе жандармов»). Огромную роль поэзии в современной жизни Евтушенко выразил в запоминающейся и исторически справедливой формуле: «Поэт в России – больше, чем поэт».

Речь оратора в лирике Евтушенко сочетается с живой разговорной интонацией, высокая лексика легко уживается с бытовой. В стихотворных новеллах поэта риторические вопросы и восклицания соединяются с большим количеством повторов, броские эпитеты и сравнения, естественно воспринимающиеся неологизмы подчеркивают неповторимое своеобразие его авторского голоса. Стихи Евтушенко стали основой ряда популярных песен, а одна из симфоний Д. Д. Шостаковича написана по мотивам главы «Степан Разин» из поэмы «Братская ГЭС».

Одним из лидеров молодой «эстрадной» поэзии был Андрей Андреевич Вознесенский (1933-2010), который опубликовал свои первые сборники стихотворений – «Парабола» и «Мозаика» – в 1960 году. Высоко отозвался о его стихах, стремительно ворвавшихся в поэтическое пространство эпохи, Б. Л. Пастернак, который в течение четырнадцати лет был другом и поэтическим наставником молодого поэта: «Ваше вступление в литературу – стремительное, бурное, я рад, что до него дожил». Новаторская, экспериментальная поэзия Вознесенского рождена нетерпеливым стремлением выяснить: «Кто мы – фишки или великие?.. / Лилипуты или поэты?» Разнообразны жанры его произведений: лирический монолог, баллада, острополитическая сатира, элегия, пейзаж, драматическая поэма. Тематику своего творчества сам поэт определяет в «Параболической балладе»: «Сметая каноны, прогнозы, параграфы, / Несутся искусство, / любовь / и история – / По параболической траектории!».

Тема искусства определяет все творчество Вознесенского. В поэме «Мастера» он воспел труд строителей «крамольного храма» и дал обобщенный образ художника-творца:

Художник первородный -

всегда трибун.

В нем дух переворота

и вечно – бунт.

Поэтическую вселенную Вознесенского, в которой материальный мир объединяется с миром духовным, населяют «художники всех времен»: живописцы и ваятели – Микеланджело, Рублев, Рубенс, Гойя, Пикассо, Шагал, поэты – Данте, Маяковский, Пастернак, Лорка, Хлебников, Есенин, Твардовский.

Принципы архитектоники определяют композицию поэтических книг поэта, архитектора по образованию. В «Изопах» и «Видеомах» он прибегает к опыту визуальной поэзии, когда сам поэтический текст воспринимается как рисунок.

Необыкновенная чуткость к женской боли находит отражение в его стихотворениях «Свадьба», «Прости меня, что говорю при всех…», «Бьют женщину», «Противостояние очей», «Бьет женщина», «Монолог Мерлин Монро», в поэмах «Авось», «Лед-69», «Оза».

Пристрастие к неожиданным образам, к «разноцветной» метафоре как внутреннему стержню стихотворений, увлечение звукописью, логически-конструктивное мышление делают поэзию Вознесенского, обращенную в основном к интеллектуалам, уникальным явлением литературы XX века.

Экспрессивная изобразительность, сценичность произведений поэта вызвали театральные и музыкальные интерпретации. Цикл стихов «Антимиры» был поставлен в Театре на Таганке. В «Ленкоме» и других театрах России большой популярностью и доныне пользуется рок-опера «Юнона и Авось» (музыка А. Рыбникова).

Искренностью интонаций, гражданственностью и высокой патетикой отличалось творчество поэта-«шестидесятника» Роберта Ивановича Рождественского (1932 -1994). Тематику его творчества определяют трудности и радости современной жизни, красота человеческих отношений, любовь и разлука, героика трудового и военного подвига, романтика путешествий, освоение космоса, борьба за мир. Поэт предпочитает форму прямого диалога с читателем, в котором нередко преобладает, особенно в начале творческого пути, интонация нравоучения. Лирический герой стихотворца, безоговорочно принимающий романтику 50-х годов, тесно соединяется с коллективным «мы», т. е. выражает позицию современного поколения: «Кромсаем лед, / меняем рек теченье, / твердим о том, что дел невпроворот… / Но мы еще придем / просить прощенья / у этих рек, / барханов / и болот, / у самого гигантского / восхода, / у самого мельчайшего / малька…» В стихотворении, посвященном защитнику природы, журналисту В. Пескову, созидательное начало, близкое поэту, граничит с разрушительным, которое вместе с тем порождает чувство личной ответственности за судьбу природы: «Все меньше – / окружающей природы. / Все больше – / окружающей среды».

Поэт долгое время остается верен романтическим устремлениям юности, с трудом освобождается от искренней веры в историческую справедливость советского строя. В поэме «Двести десять шагов» Красная площадь символизирует века отечественной истории, вахта почетного караула воплощает собой идеи советского патриотизма. К концу творческого пути, после тяжелой болезни, Рождественский освобождается от риторики и нравоучительных тенденций:

Тихо летят паутинные нити.

Солнце горит на оконном стекле…

Что-то я делал не так?

Извините:

жил я впервые

на этой Земле.

Я ее только теперь ощущаю.

К ней припадаю.

И ею клянусь.

И по-другому прожить обещаю,

если вернусь…

Но ведь я

не вернусь.

На стихи Рождественского написано большое количество песен, в которых лиризм соединяется с публицистической экспрессией.

Заметным течением в развитии поэзии второй половины XX века стала так называемая «тихая» лирика. Как литературное явление «тихая» лирика родственна той школе прозаиков, которые были наречены тогдашней критикой «деревенщиками». Наиболее яркими представителями «тихой» лирики, составившей целый этап в развитии отечественной литературы, стали В. Н. Соколов, Н. М. Рубцов, А. В. Жигулин, О. Г. Чухонцев. Они не ораторствовали на стадионах, но все они были далеко не равнодушны к литературному успеху, хотя и понимали, что есть ценности выше славы. И возможно, следом за Е. А. Евтушенко, автором стихотворения «Тихая поэзия», они могли повторить: «Поэзия, будь громкой или тихой – /не будь тихоней лживой никогда!»

«Нет школ никаких. Только совесть / Да кем-то завещанный дар» – эти слова принадлежат Владимиру Николаевичу Соколову (1928–1997), который всегда подчеркивал свое коренное единство с Россией: «Что-нибудь о России? / Стройках или молотьбе? / Все у меня о России, / Даже когда о себе». Соколов глубоко видит беды и утраты России, осознает трагическое несовершенство бытия. В стихотворении «Памяти Афанасия Фета», сопоставляя прошедшее и настоящее, он с горечью пишет: «Ничего от той жизни, / Что бессмертной была, / Не осталось в отчизне. / Все сгорело дотла…» «Врачующую силу» поэт видит в нравственном опыте прошлого. В стихотворении «Вдали от всех парнасов…», программном для всей «тихой» лирики, находит воплощение художественный идеал поэта: «Вдали от всех парнасов, / От мелочных сует / Со мной опять Некрасов / И Афанасий Фет. / Они со мной ночуют / В моем селе глухом. / Они меня врачуют /Классическим стихом…» Поздняя лирика Соколова проникнута элегическими интонациями, которые рождены «испытанием времени» и болью пережитого:

Я устал от двадцатого века,

От его окровавленных рек.

И не надо мне прав человека,

Я давно уже не человек.

Я давно уже ангел, наверно,

Потому что, печалью томим,

Не прошу, чтоб меня легковерно

От земли, что так выглядит скверно,

Шестикрылый унес серафим.