Куда идешь генрих сенкевич читать. Онлайн чтение книги Камо грядеши Quo vadis I. «Камо грядеши» Генрика Сенкевича: Хроника раннего христианства или мыльная опера

Перед распадом Советского Союза Среднеазиатский регион начали сотрясать межэтнические конфликты. Одной из их жертв стало русское население, которое в один миг оказалось «вторым сортом». Только Узбекистан в 90-е годы покинули около 700 тысяч русских. Тогда православная церковь в этой стране столкнулась с реальной угрозой исчезновения.

Православный Узбекистан

Вообще-то, христианство существовало на территории Узбекистана с первых веков нашей эры: согласно преданию, здесь проповедовали апостолы Фома и Андрей Первозванный. А учитывая, что через Узбекистан проходил Великий шелковый путь, это вполне может быть правдой.

Но спустя пять веков российские миссионеры возродили на этой земле христианство. В 1872 году в Ташкент прибыл епископ Софоний, и с этого момента началось бурное развитие церковной жизни. Даже большевики внесли в нее свою лепту: Узбекистан стал местом ссылки для оставшихся в живых епископов. Думали, что Русская церковь здесь умрет вместе с ее последними архиереями. А она не только не умерла, но и стала понемногу развиваться.

Возможно, именно это стало примером для православных, оставшихся в Узбекистане после распада СССР.

"Я радуюсь тому, что русские по происхождению люди, украинцы, белорусы - паства наша здесь - являются активной частью узбекского общества. Более того, я бы пошел дальше и сказал об особой ментальности православных людей, которые родились и живут в Средней Азии, в том числе и в Узбекистане", - отмечает патриарх Кирилл.

"Поучитесь у мусульман"

Первый официальный визит патриарха Кирилла в эту страну начался 29 сентября с Ташкента, где предстоятель Русской православной церкви встретился с мусульманским духовенством и президентом республики Шавкатом Мирзиёевым . На следующий день патриарх посетил Самарканд, а в воскресенье совершил освящение отреставрированного Успенского кафедрального собора Ташкента. Завершился визит 2 октября в Бухаре.

Визит патриарха Кирилла в Узбекистан. Верующие во время всенощного бдения в храме святителя Алексия, митрополита Московского в Самарканде

"Как называется то место за стеной с иконами, куда сейчас зашел патриарх?" - интересуется мусульманин, указывая на алтарь в храме святителя Алексия Московского в Самарканде. В церкви не протолкнуться: внутри не только прихожане, но и просто местные жители, пришедшие из любопытства.

Православные Самарканда доброжелательно отзываются о своих соседях-мусульманах. Если и бывают какие-то споры, то исключительно бытового характера и быстро разрешаются, уверяет Галина, 65-летняя прихожанка храма.

"Честно сказать, мне за наших русских обидно. Потому что мусульмане искренне верят - вот у кого надо поучиться. А наши верят так себе!" - сетует она.

Православных в Узбекистане всего процента четыре - страна мусульманская. После развала СССР русский язык здесь почти забыли, а Библии на узбекском не найти. А «доставка и распространение религиозной литературы, опубликованной за границей, по закону „О свободе совести“, может происходить только после анализа ее содержания экспертами в установленном законом порядке». Поэтому Христос для большинства узбеков - «русский Бог».

Правда, проректор Ташкентской семинарии протоиерей Сергий Стаценко говорит, что хоть православные и мусульмане не разделяют религиозные доктрины друг друга, «обычное человеческое отношение никто не отменял».

"Государство не позволяет нам обособиться. Оно постоянно подталкивает нас к диалогу. Сам я родился в Таджикистане, в зрелом возрасте переехал сюда поступать в семинарию. И я могу сравнить, как это происходило в Таджикистане и привело в итоге к гражданской войне, - с взвешенной политикой здесь, в Узбекистане", - подчеркивает протоиерей.

С православным священнослужителем соглашаются и сами мусульмане. «Духовные лидеры двух общин регулярно встречаются на различных мероприятиях, как светских, так и религиозных. Мы обсуждаем и такую тему, как противостояние религиозному экстремизму, который несовместим с истинной миссией религии», - рассказывает главный имам Ташкента Анвар Турсунов.

Визит патриарха Кирилла в Ташкентскую епархию

Запрет на проповедь

Однако еще несколько лет назад патриарх Кирилл сетовал на сложности, с которыми сталкиваются православные Узбекистана. «Так, имеет место запрет на миссионерскую деятельность, невозможно организовать православные общеобразовательные школы, есть трудности с регистрацией новых приходов», - отмечал он.

Согласно закону, в Узбекистане любые «действия, направленные на обращение верующих из одной веры в другую» (из ислама в христианство, например), запрещены - как и вообще всякое миссионерство. И даже каждый владелец интернет-кафе должен следить за тем, чтобы его клиенты не просматривали запрещенную информацию.

"Речь идет о том, что пятый пункт первой главы закона «О свободе совести» запрещает любую миссионерскую деятельность. Связано это не с тем, что, например, власти предвзято относятся к христианству. Там говорится о запрете миссионерской деятельности в первую очередь экстремистских организаций. Но поскольку закон не может оговаривать конкретные религиозные организации, во имя социальной стабильности он касается всех конфессий. Поэтому миссия не запрещается только в границах религиозной организации: во дворе храма, во время проповеди за богослужением", - объясняет протоиерей Сергий Стаценко.

Вместе с тем у епархии, по его словам, есть масса возможностей для привлечения новых прихожан.

"Православные по происхождению стараются покрестить своих близких, отпеть их - это уже повод для проповеди. Есть еще крупные православные праздники. Поэтому мы себя не чувствуем ущемленными", - констатирует он.

При этом православный священник может прийти, например, в больницу, только если кто-то из больных позовет. А прочесть где-то лекцию можно только с разрешения Комитета по делам религий при кабинете министров и только в присутствии сотрудника комитета и представителя мусульманского духовенства.

Визит патриарха Кирилла в Ташкентскую епархию. Прихожанка Свято-Троицкого Никольского женского монастыря

"Многие уезжают"

Но главная проблема православной общины в Узбекистане остается нерешенной. Вот уже много лет число ее приходов неизменно - 38 храмов и молитвенных домов по всей стране. В сельских храмах, основанных когда-то русскими поселенцами, в воскресенье на литургию приходит человек двадцать, в основном пожилые люди. Молодежь перебирается в города. Или на заработки в Россию и Казахстан, потом там оседает и туда же перевозит свои семьи - в Узбекистане для них и их детей перспектив нет.

"Увеличить число приходов у нас не получается, потому что не так уж много здесь русского населения. Многие уехали в Россию и другие страны. Есть такая проблема - отток православного населения из Узбекистана", - подчеркивает митрополит Ташкентский и Узбекистанский Викентий.

Поэтому епархия старается привлечь больше верующих в уже имеющиеся приходы. А это создает еще одну проблему - расширения молитвенных домов до храмов.

Визит патриарха Кирилла в Узбекистан

"В Узбекистане очень много красивых и современных зданий. По сравнению с ними наши молитвенные дома выглядят очень бедно", - сетует митрополит Викентий.

Но, как отмечают и митрополит, и представители управляемой им епархии, для перестройки молелен нужно финансирование спонсоров, найти которых крайне сложно. Поэтому в епархии надеются, что после визита патриарха Кирилла ситуация улучшится. «Встречаясь с мусульманами Узбекистана, как уже владыка Викентий сказал, я имел радость ощущать теплоту и гостеприимство и открытость по отношению к православным, их уважение и симпатию. И это дорогого стоит, потому что мы знаем, что во многих странах кровоточат межрелигиозные конфликты, раздираются противоречиями человеческие общности. И потому нам нужно особенно ценить гражданский мир, межрелигиозный мир и те условия в государстве, которые помогают людям совместно трудиться», - сказал патриарх Кирилл после службы в кафедральном соборе столицы Узбекистана.

Автор

Генрик Сенкевич (1846–1916) - классик польской литературы, автор исторических романов, лауреат Нобелевской премии по литературе 1905 года. Награду писателю присудили с формулировкой «За выдающиеся заслуги в области эпоса». Его главный роман «Камо грядеши» во многом поспособствовал присуждению ему главной литературной премии мира.

Генрик Сенкевич, около 1910

О книге

Время написания

Замысел и история создания

В начале 90-х годов XIX века Генрик Сенкевич задумал роман, в котором собирался воссоздать картину Рима четырех последних лет правления императора Нерона - времени жестоких гонений на христиан. Такая тема требовала большой исторической достоверности, и писатель изучил огромное количество исторических источников и трудов античных авторов (Плутарха, Сенеки, Тацита, Диона Кассия и других). По словам Сенкевича, в 1893 году он осматривал Рим с Тацитом в руках.

О замысле своего произведения Сенкевич писал: «Вчитываясь в “Анналы”, я не раз чувствовал, что во мне зреет мысль дать художественное противопоставление этих двух миров, один из которых являл собою всемогущую правящую силу административной машины, а другой представлял исключительно духовную силу».

Апостол Пётр проповедует в катакомбах
(Ян Стыка, начало XX века)

Роман «Камо грядеши» печатался отдельными главами с марта 1895 года в нескольких польских газетах в Варшаве, Познани и Кракове, а в 1896 году вышел отдельным изданием. Зарубежная и польская критика встретила роман восторженно. О нем положительно отзывался глава Римско-Католической Церкви папа Лев XIII, а к 1916 году (год смерти Сенкевича) в США «Камо грядеши» был распродан в количестве 1,5 млн. экземпляров.

Книга принесла Сенкевичу всемирную известность. На русский язык роман был переведен практически сразу после его выхода - в том же 1896 году.

Название

Название романа было взято Сенкевичем из церковного предания. Спасаясь от гонений императора Нерона на христиан, решил ночью покинуть Рим. За городскими воротами он вдруг встретил Воскресшего Спасителя и спросил его: «Quo vadis, Domine?» Христос сказал ему: «Раз ты оставляешь народ Мой, Я иду в Рим, чтобы снова принять распятие». Услышав ответ, апостол попросил разрешения у Господа идти с Ним и, вернувшись в Рим, Петр принял мученическую смерть.

В польском подлиннике роман «Камо грядеши» носит латинское название Quo vadis - «Куда идешь». Русские переводчики озаглавили его по-церковнославянски «Камо грядеши».

2. Роман «Камо грядеши» переведен более чем на 50 языков.

“Камо грядеши”, издания на разных языках

3. В 1901 году известный польский художник Ян Стыка создал живописную панораму из 15 картин, иллюстрирующих ключевые моменты «Камо грядеши». Панорама была показана во многих странах Европы и в России.

Нерон. Иллюстрации Яна Стыка. 1900

4. Существует множество театральных, оперных и балетных переложений «Камо грядеши». Один из самых известных балетов был поставлен Михаилом Фокиным на музыку Андрея Щербачева в 1909 году на сцене Мариинского театра под названием «Эвника» (по имени одной из героинь романа - рабыни Эвники).

В. А. Каралли в балете “Эвника”, 1909

5. Фраза «Куда идешь, Господи?» также встречается в Евангелии от Иоанна (13 :33–36). Во время Иисус сказал своим ученикам: Дети! недолго уже быть Мне с вами. Будете искать Меня, и, как сказал Я Иудеям, что, куда Я иду, вы не можете прийти, таки вам говорю теперь. Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга ». Симон Петр сказал Ему: «Господи! куда Ты идешь? Иисус отвечал ему: куда Я иду, ты не можешь теперь за Мною идти, а после пойдешь за Мною.

Н. Ге. Тайная вечеря. 1863

6. Роман часто экранизировали. Уже в 1899 году братья Люмьер сняли 30-секундную ленту по мотивам романа. Первая попытка снять полнометражный киновариант «Камо грядеши» была предпринята в 1912 году итальянским режиссером Энрико Гуаццони. Это было черно-белое немое кино, в котором красным цветом была раскрашена сцена Великого пожара в Риме. Наиболее известны одноименные фильмы по роману: 1951 года режиссера Мервина Лероя; 1985 года, снятый Франко Росси, и экранизация 2001 года, режиссером которой выступил польский режиссер Ежи Кавалерович.

“Камо грядеши?”, режиссеры Мервин ЛеРой, Энтони Манн (Италия, 1951)

7. Все исторические романы Генрика Сенкевича, кроме «Камо грядеши», посвящены истории Польши.

Генрик Сенкевич с дочерью Ядвигой. Фото Jeremiah Curtin, 1897

8. «Камо грядеши» написан в жанре романа-эпопеи. Отличительная особенность такого романа в том, что человеческие судьбы описываются на фоне крупных событий исторического значения. Наиболее известные романы-эпопеи - это «Война и мир» и «Тихий Дон» Михаила Шолохова.

Цитаты

“Кво Вадис”, режиссер Ежи Кавалерович (Польша, 2001)

Я не знаю, как устраиваются христиане, чтобы существовать, но знаю одно: где начинается их учение, там кончается римское владычество, кончается Рим, кончается жизнь, различие между побежденным и победителем, богатым и бедным, господином и рабом, кончается всякая власть, кончается император, закон и весь миропорядок, и вместо всего этого приходит Христос и какое-то милосердие, какого до сих пор не было, и какая-то доброта, несвойственная людям и чуждая нашим римским склонностям.

Наш Бог - Бог милосердия, - повторил апостол. - Если бы ты стал на берегу и бросал бы в море камни, мог бы ты ими заполнить пучину морскую? И я говорю тебе, что милосердие Христово подобно морю, и все грехи и злодеяния человеческие потонут в нем, как камень в пучине. Я говорю тебе, что оно подобно небу, покрывающему горы, долины и моря, ибо оно вездесуще и нет ему ни пределов, ни конца.

Находя Бога, которого могли любить, они находили и то, чего не мог им дать языческий мир, - счастье любви.

Надлежит оскорбляющих нас не только прощать, но любить их и платить им добром за зло; и недостаточно любить добрых, но надо любить и злых, ибо только любовью можно истребить в них зло.

«Камо грядеши» Генрика Сенкевича: Хроника раннего христианства или мыльная опера?

Лет 7-8 тому назад мы с женой, путешествуя по Италии, заехали в Кортону - маленький, живописный городок в сердце Умбрии. В информационном туристском бюро нам сообщили, что «дешево и сердито» можно переночевать в местном женском монастыре, куда мы и направились. Сбросив рюкзаки в отведенной нам просторной спальне и полюбовавшись из окна роскошным видом на умбрийские дали, мы побежали осматривать местные достопримечательности.

Вернулись мы уже затемно. Похоже, других постояльцев в ту ночь в монастыре не имелось. Гостеприимные хозяйки - сердечные и приветливые пожилые монахини пригласили нас в трапезную - попить кофе со сладким. В полутемной комнате был включен телевизор, и сестры, судя по всему, в полном (весьма немногочисленном) составе, сидели перед ним. Шла старая голливудская экранизация романа Сенкевича «Quo vadis» («Камо грядеши»), естественно, дублированная по-итальянски. Горел картонный Рим, цирковые львы неубедительно (до эры компьютерной графики было еще очень далеко) терзали аккуратно постриженных и причесанных христиан, совсем молодой еще (как же давно это снималось!) Питер Устинофф явно наслаждался ролью, самозабвенно изображая Нерона опереточным злодеем. Искусственность зрелища резала глаз. Куда занятнее оказалось смотреть на всецело захваченных фильмом уютных старушек, сердечно переживавших за происходящее и очень трогательный волновавшихся о судьбе главных героев - двух влюбленных. «Господи, только бы ему удалось ее спасти!» - повторяла то одна, то другая из них. Закончилось все, разумеется, хорошо, и добрые монахини, умиротворенные, с лучезарными от слез глазами, стали расходиться. «Вот как оно было на самом деле», - приговаривали они.

«Камо грядеши» нобелевского лауреата, почетного академика Санкт-Петербургской АН Генрика Сенкевича - без сомнения, самый известный и читаемый польский роман в мире. Книга выдержала несколько экранизаций - в том числе и весьма дорогостоящую (и, по-моему, оскароносную) голливудскую, а также недавнюю польскую - самый высокобюджетный проект нового польского кино. Для большинства людей этот роман (или его киноверсии) - единственный источник сведений о раннем христианстве. На Западе его любят все - и римо-католики, и протестанты, причем каждый видит в нем именно тот портрет ранней Церкви, который соответствует его представлениям. Журналисты не составляют исключения: практически любой телевизионный сюжет, в котором упоминается ранняя Церковь, иллюстрируется (в том числе и в нашей стране) кадрами из этих фильмов.

В советское время роман Сенкевича был библиографической редкостью. При этом к писателю отношение властей было, скорее, положительным, экранизации его «Крестоносцев» и «Пана Володыевского» регулярно показывали в «Кинотеатре повторного фильма» и в «Иллюзионе», а также крутили по телевизору - в моем детстве обе эти киноленты входили в обязательный набор любимых фильмов всякого московского пацана, приближаясь по популярности к «Трем мушкетерам» и «Железной маске» (лишь несколько позже все они были отодвинуты на задний план первым культовым фильмом - «Фантомасом»). Гослитиздатовское издание «Крестоносцев» можно было найти даже в отдаленных сельских библиотеках. «Камо грядеши», однако, мешал образу «прогрессивного писателя и борца против царизма за национальное освобождение Польши», как характеризовался Сенкевич в официальных советских источниках. Роман не переиздавали, и немногие счастливчики могли прочитать его лишь в дореволюционном издании. В самиздате он почти не встречался - диссиденты предпочитали перепечатывать что-нибудь меньшее по объему и более антисоветское. Конечно, на фоне атеистической литературы и соцреалистических исторических романов, авторы которых исполняли тот или иной партийный заказ, «Камо грядеши» производил потрясающее впечатление. Да, в советское время произведение Сенкевича сыграло очень важную роль - я не припомню другого романа, в которой христианство описывалось в столь положительном свете и играло столь вдохновляющую роль. Священники давали его почитать своим духовным чадам из интеллигенции, некоторых «вопрошающих» он заставил серьезно задуматься и, в конце, концов, привел к вере во Христа.

Многие православные и сейчас помнят этот роман и вспоминают о нем как о великом произведении искусства, автор которого правдиво, проникновенно и почти документально точно описал римскую жизнь времен Нерона и Церковь того времени. Но это мнение чаще всего основано на воспоминаниях молодости. А саму книгу с тех пор мало кто перечитывал.

Я впервые прочитал «Камо грядеши» уже будучи студентом духовной академии, и впечатление об этом романе у меня осталось двойственным. Постараюсь выразить его как можно точнее.

При внимательном взгляде на книгу видно, что и тут был своего рода «политический», или, во всяком случае, идеологический заказ: автор черпал вдохновение в решениях I Ватиканского собора .

По типу роман можно назвать одной из первых мыльных опер . Конечно, он на несколько голов выше современных телевизионных мелодрам, но принцип построения сюжета и законы жанра остаются теми же. Вполне в духе жанра и трогательное своей наивностью присутствие на страницах романа о римской жизни поляков (лигийцев) в числе главных действующих лиц (Лигия и Урс). Конечно, они варвары, как неоднократно повторяется в тексте, но зато Лигия - самая красивая, а Урс - самый сильный. Не хватает разве что самого храброго пана Володыевского…

Впрочем, в задачу этой статьи не входит разбор литературных достоинств и недостатков книги. Должен сказать, что при всем, написанном ниже, я вовсе не считаю этот роман совершенно не стоящим внимания и, когда моей дочери исполнится лет 12-13, наверное, не буду возражать, если она захочет его почитать. Думаю, что в этом возрасте он будет для нее весьма вдохновительным и она сможет почерпнуть из него много хорошего и полезного.

Вся острота вопроса в другом - а именно в том, насколько эта сентиментальная мелодрама о злоключениях двух влюбленных соответствует духу раннего христианства.

Несмотря на кажущуюся документальность в описании исторических деталей, в романе масса грубых несоответствий реалиям того времени. В первую очередь это касается Церкви. В совокупности они создают ложную картину раннего христианства, коренным образом отличающуюся от той исторической действительности, на воссоздание которой претендует автор. Вот лишь несколько из них, имеющие отношение к Церкви - те, что припомнились сразу:

1. Ко времени Нероновых гонений в Риме вовсе не было такого великого множества христиан, о котором говорится в книге. В лучшем случае, несколько сотен - по самым оптимистичным оценкам, до тысячи, но не десятки тысяч!

2. В катакомбах христиане начали молиться лишь во второй половине II в., а не середине I, как у Сенкевича.

3. В романе своего рода паролем, по которому христиане опознавали друг друга, является рисунок рыбы. Знак рыбы как символ Христа, судя по археологическим данным, мог появиться как минимум на полвека позже описанных в романе событий. Кроме того, у нас нет данных, что он когда-либо использовался именно таким образом.

4. Крестили в ранней Церкви, конечно, не кроплением, как в современной Сенкевичу Римско-католической церкви, но полным погружением. Добавим, что в такой форме крещения заключен глубокий богословский смысл - смерть и воскресение (восстание - ana-stasis) во Христе, на который неоднократно указывали раннехристианские авторы.

5. Весьма маловероятно, что апостол Петр хоть сколько-нибудь мог говорить на латыни. Еще маловероятнее, что он произносил на ней проповеди (нам известно, что до середины III в. основным языком Римской Церкви был греческий). И уж совсем невероятно, чтобы Петр обращался по-латыни («Quo vadis, Domine?») к явившемуся ему Христу. Очевидно, Сенкевич просто не мог себе представить, что основатель Римской Церкви и «наместник Христа на земле», говорил на каком-либо ином языке, кроме сакрального языка зрелого римо-католичества.

Таких анахронизмов можно привести гораздо больше, но не в этом главное. Важнее, что герои романа совершенно не соответствуют своим историческим прототипам.

1. Петроний, изображенный в романе благородным и изысканным эстетом, на самом деле был автором грубо-порнографического сочинения.

2. Апостолы Петр и Павел, призывавшие к молитве за императора и к повиновению властям, не могли столь резко отрицательно относиться к императору, империи, ее столице и к самому принципу римской власти и государственности, как это не раз подчеркивается в книге.

3. Апостол Павел у Сенкевича вышел второстепенным персонажем, чье «пламенное красноречие», о котором так много говорится в романе, никак не выявлено. По ходу сюжета ему приходится произносить речи, написанные за него автором. Увы, они весьма тривиальны (что неудивительно: ведь Сенкевич, при всем его таланте - не Павел). К тому же в большинстве диалогов Павел к месту и не к месту цитирует 13 главу своего 1-го послания к коринфянам (хотя, коль скоро дело происходит в Риме, уместнее было бы цитировать послание к Римлянам).

4. Христос, являющийся апостолу Петру, изъясняется чуть ли не дословными цитатами из постановлений I Ватиканского собора. А вместо самого апостола Петра автором изображен скорее идеализированный портрет римского папы, выражающего идеологию развитого папизма. В ранней Церкви о ней никто слыхом не слыхивал - до ее появления должны были пройти еще многие века, и она никогда не будет принята всей Церковью. Для сравнения приведу такой пример: представим себе автора, поклонника, скажем, Гегеля, который написал исторический роман о Сократе, изрекающем основные положения гегелевской философской системы. Или марксиста, заставляющего Ньютона говорить цитатами из Энгельса. И эти романы не постмодернистский «прикол», а претензия на историчность и даже документальность. Наверное, комментарии излишни.

Итак, римско-католические доктрины в романе играют очень важную роль - даже в ущерб исторической правде. А главное - и это важнее всех перечисленных выше ошибок и подтасовок - в романе нет Церкви.

Мы знаем, что крещение изначально было литургическим актом, но в романе это совершенно не видно. Крещение было делом всей Церкви, актом вхождения в нее новых членов. К нему готовились, и совершалось оно во время богослужения, при общей молитве.

Христианство всегда было религией Книги, но в романе Священное Писание отсутствует как факт (если не считать беглого упоминания посланий Павла, которые между делом почитывала сочувствующая христианам наложница Нерона: на самом деле христиане никогда не давали читать свои писания чужим). С самого начала христианское богослужение было основано на священных текстах - псалмах, пророчествах и т. д. И совершалось по определенной схеме. В романе это также не отражено и описываемые раннехристианские «встречи» более всего напоминают собрания то ли умеренных пятидесятников, то ли полухлыстов.

Способствует этому впечатлению и главное: в романе полностью отсутствует таинство Тела и Крови Христа - Евхаристия (на нее даже намека нет), хотя она была сердцем раннехристианского богослужения, после которого следовала агапа (трапеза любви), также не упоминающаяся в романе. У Сенкевича новокрещенные христиане вообще ничего не знают о Евхаристии, хотя даже в новозаветной книге Деяний Апостольских, повествующей о самых первых шагах Церкви, «преломление хлеба» (Евхаристия) упоминается постоянно. Да и неудивительно, так как это таинство было и остается центром жизни христианина.

Но, наверное, самым вопиющим диссонансом в книге звучит ее концовка. Необходимый для мыльной оперы happy end, когда влюбленные воссоединяются and live happily ever after , коренным образом противоречит всему пафосу раннего христианства, для которого был лишь один happy end - мученическая кончина. Сегодняшнему человеку воспринять это очень сложно, но ранняя Церковь жила одним порывом: быть свидетелем о Христе и не отступиться от него даже пред лицом мучений и смерти. Христиане превыше всего стремились быть со Христом и перейти от жизни временной к жизни вечной: «Ибо для меня жизнь - Христос, и смерть - приобретение», - пишет апостол Павел (). Чуть ниже он продолжает: «…имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше» ().

Менее чем полувеком позже, священномученик Игнатий Богоносец , в узах влекомый в Рим на арену, где он будет растерзан львами, писал: «Я пишу церквам и всем сказываю, что добровольно умираю за Бога… Оставьте меня быть пищей зверей и посредством их достигнуть Бога. Я пшеница Божия: пусть измелют меня зубы зверей, чтобы я сделался чистым хлебом Христовым… В полной жизни выражаю я свое горячее желание смерти… Если я пострадаю - буду отпущенником Иисуса и воскресну в Нем свободным. Теперь же в узах своих я учу не желать ничего мирского и суетного… Ни видимое, ни невидимое, ничто не удержит меня прийти к Иисусу Христу. Огонь и крест, толпы зверей, рассечения, расторжения, раздробления костей, отсечение членов, сокрушение всего тела, лютые муки диавола придут на меня, - только бы достигнуть мне Христа… Мои земные страсти распяты, и живая вода, струящаяся во мне, говорит: приди к Отцу. Я не хочу больше жить земной жизнью…» (Послание к Римлянам: 4, 5, 8).

Мы видим в этих словах светлую, всепобеждающую уверенность в победе, одержанной Христом над смертью, в превосходстве подлинной жизни - с Ним и в Нем - над жизнью этого мира, «образ которого проходит». Св. Игнатий и жизнью и смертью своей свидетельствовал, что его Господь воистину «смертию смерть попрал». Именно такое свидетельство об Истине позволило христианам завоевать мир, ибо кровь мучеников, по слову Тертуллиана, являлась семенем христианства .

У Сенкевича же выходит, что мученичество годится или для периферийных персонажей (как и в сегодняшних мыльных операх погибнуть могут лишь герои второго плана), или для уже отживших свое стариков вроде Петра и Павла. И эти мудрые старцы с пониманием относятся к желанию молодых главных героев пожить еще в свое удовольствие и даже вымаливают их спасение у Христа. Дескать, их дело молодое, пусть понаслаждаются еще взаимной любовью… И это на фоне - убийства (по роману) десятков тысяч христиан, спасения которых ни Петр, ни Павел у Христа не просят, хотя среди НИХ были и другие влюбленные пары, и матери с грудными младенцами, и отцы - единственные кормильцы семей… Нужно сказать, что автор чувствует это несоответствие и прилагает все силы, чтобы его преодолеть и оправдать. Но попытки романиста остаются весьма неубедительными (да иначе и быть не могло) даже в рамках избранного им жанра.

Однако, помимо воли Сенкевича, концовка все же таит в себе зерно исторической правды. В ранней Церкви уклонение от мученичества воспринималось как отпадение от Церкви. Это фактически и происходит с главными героями романа, которые удаляются в свое поместье на Сицилии и предаются там буколическим радостям - вдалеке от Церкви и вне ее. В их радости нет и не может быть места памяти о только что погибших братьях и сестрах во Христе, принявших мученическую кончину. Хранение такой памяти только обличало бы их непрекращающимися муками совести… О да, молодожены размышляют о Христе, молятся Ему, благодарят Его за свое счастье - но все это внецерковно и внетаинственно. Ибо, как мы уже говорили, жизнь в Церкви немыслима без христианских собраний для преломления хлеба - для Евхаристии, которая преображает собравшихся индивидов в единое Тело Христово - в Церковь.

Unus christianus nulus christianus , - говорит Тертуллиан. Герои романа и остаются одни - без Церкви. А кому Церковь не мать, тому Бог - не отец, добавляет священномученик Киприан Карфагенский. И значит, реального обращения в христианство не произошло. Ибо христианство - это не философская школа и не клуб по интересам, и даже не индивидуальная вера в благое Божество, а всецелая жизнь во Христе и в его Церкви, трезвенная, ответственная и очень реалистичная. Христианство далеко от сентиментальности, основанной на человеческих чувствах и эмоциях, на экзальтации и самолюбовании. Евангелия совершенно не сентиментальны, а трезвы и спокойны, можно сказать, даже суховаты, ибо никакие человеческие эмоции не должны препятствовать ищущему воспринимать Слово Божие. Настоящая любовь не сентиментальна: она может быть требовательной и даже жесткой. Но, в отличие от сентиментальности, она никогда не может быть ни равнодушной, ни жестокой. Это естественно, ибо любовь сосредоточена на реальном, конкретном человеке, в то время как сентиментальность - на себе самой, на своих переживаниях и своих вымыслах. Сентиментальность легко вызвать: стоит соблюсти несколько простых приемов, и нужный эффект достигнут. Но столь же быстро сентиментальность и выветривается: перебивается следующим мимолетным впечатлением, следующей эмоцией. В отличие от нее, настоящая любовь требует усилий: ее необходимо воспитывать и возгревать, но она пребывает вечно: «Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся и языки умолкнут, и знание упразднится» (). Сентиментальность никогда бы не смогла завоевать мир - но это оказалось под силу христианскому трезвению, христианской вере и христианской жертвенной любви.

И неудивительно, что симпатичный скептик Петроний (герой романа, не исторический персонаж) предпочитает «шикарное» самоубийство предлагаемому ему в качестве альтернативы розовому пасторальному христианству, разбавленному сиропной водичкой. Да к тому же подобный шаг дает ему возможность перед смертью отвести душу и от всего сердца нахамить Нерону, которому до этого он грубо льстил много лет подряд. Впрочем, в романе и христиане делают то же самое - со словами проклятия в адрес императора умирает на арене видный представитель римской общины священник Крисп, удовлетворив, таким образом, чувство справедливости автора и читателя. Понятно, что законы жанра требовали от Сенкевича показать отмщение злодею - без этого happy end был бы неполным. Но законы жизни раннего христианства были совершенно иными, коренным образом отличавшимися от правил построения сюжета мелодраматического литературного произведения конца XIX в.

Таким образом, говорить об историчности сочинения Генрика Сенкевича не приходится, и строить представление о раннем христианстве на основе романа польского римско-католического писателя не стоит.

Именно это я постараюсь объяснить своей дочери, если она захочет прочитать роман Генрика Сенкевича «Камо грядеши».

Петроний пробудился лишь около полудня, и, как обычно, с ощущением сильной усталости. Накануне он был у Нерона на пиру, затянувшемся до глубокой ночи. Здоровье его в последнее время стало сдавать. Он сам говорил, что просыпается по утрам с какой-то одеревенелостью в теле и неспособностью сосредоточиться. Однако утренняя ванна и растирание, которое усердно проделывали хорошо вышколенные рабы, оживляли движение медлительной крови, возбуждали, бодрили, возвращали силы, и из элеотезия, последнего отделения бань, он выходил будто воскресший - глаза сверкали остроумием и весельем, он снова был молод, полон жизни и так неподражаемо изыскан, что сам Отон не мог бы с ним сравниться, - истинный arbiter elegantiarum, как называли Петрония.

В общественных банях он бывал редко: разве что появится какой-нибудь вызывающий восхищение ритор, о котором идет молва в городе, или когда в эфебиях происходили особенно интересные состязания. В усадьбе у Петрония были свои бани, которые Целер, знаменитый сотоварищ Севера, расширил, перестроил и украсил с необычайным вкусом, - сам Нерон признавал, что они превосходят императорские бани, хотя императорские были просторнее и отличались несравненно большей роскошью.

И после этого пира - на котором он, когда всем наскучило шутовство Ватиния, затеял вместе с Нероном, Луканом и Сенеционом спор, есть ли у женщины душа, - Петроний встал поздно и, по обыкновению, принял ванну. Два могучих бальнеатора уложили его на покрытый белоснежным египетским виссоном кипарисовый стол и руками, умащенными душистым маслом, принялись растирать его стройное тело - а он, закрыв глаза, ждал, когда тепло лаконика и тепло их рук сообщится ему и прогонит усталость.

Но через некоторое время Петроний заговорил - открыв глаза, спросил о погоде, потом о геммах, которые обещал прислать ему к этому дню ювелир Идомен для осмотра… Выяснилось, что погода стоит хорошая, с небольшим ветерком со стороны Альбанских гор и что геммы не доставлены. Петроний опять закрыл глаза и приказал перенести его в тепидарий, но тут из-за завесы выглянул номенклатор и сообщил, что молодой Марк Виниций, недавно возвратившийся из Малой Азии, пришел навестить Петрония.

Петроний распорядился провести гостя в тепидарий, куда перешел сам. Виниций был сыном его старшей сестры, которая когда-то вышла замуж за Марка Виниция, консула при Тиберии. Молодой Марк служил под началом Корбулона в войне против парфян, и теперь, когда война закончилась, вернулся в город. Петроний питал к нему слабость, даже привязанность, - Марк был красивый юноша атлетического сложения, к тому же он умел соблюдать в разврате некую эстетическую меру, что Петроний ценил превыше всего.

Приветствую тебя, Петроний! - воскликнул молодой человек, пружинистой походкой входя в тепидарий. - Пусть даруют тебе удачу все боги, особенно же Асклепий и Киприда, - ведь под их двойным покровительством тебе не грозит никакое зло.

Добро пожаловать в Рим, и пусть отдых после войны будет для тебя сладостен, - ответил Петроний, протягивая руку меж складок мягкого полотна, которым его обернули. - Что слышно в Армении и не случилось ли тебе, будучи в Азии, заглянуть в Вифинию?

Петроний был когда-то наместником Вифинии и управлял ею деятельно и справедливо. Это могло показаться невероятным при характере этого человека, известного своей изнеженностью и страстью к роскоши, - потому он и любил вспоминать те времена как доказательство того, чем он мог и сумел бы стать, если б ему заблагорассудилось.

Мне довелось побывать в Гераклее, - сказал Виниций. - Послал меня туда Корбулон с приказом собрать подкрепления.

Ах, Гераклея! Знавал я там одну девушку из Колхиды, за которую отдал бы всех здешних разведенных жен, не исключая Поппеи. Но это давняя история. Лучше скажи, как дела там, у парфян. Право, наскучило уж слушать обо всех этих Вологезах, Тиридатах, Тигранах, об этих дикарях, которые, как говорит юный Арулен, у себя дома еще ходят на четвереньках и только перед нами притворяются людьми. Но теперь в Риме много о них говорят, верно потому, что о чем-нибудь другом говорить опасно.

В той войне дела наши были плохи, и, когда бы не Корбулон, мы могли потерпеть поражение.

Корбулон! Клянусь Вакхом! Да, он истинный бог войны, настоящий Марс, великий полководец, но вместе с тем запальчив, честен и глуп. Мне он симпатичен, хотя бы потому, что Нерон его боится…

Корбулон отнюдь не глуп.

Возможно, ты прав, а впрочем, это не имеет значения. Глупость, как говорит Пиррон, ничуть не хуже мудрости и ничем от нее не отличается.

Виниций начал рассказывать о войне, но, когда Петроний прикрыл глаза, молодой человек, глядя на его утомленное и слегка осунувшееся лицо, сменил тему разговора и стал заботливо расспрашивать о здоровье.

Петроний опять открыл глаза.

Здоровье!.. Нет, он не чувствует себя здоровым. Конечно, он еще не дошел до того, до чего дошел молодой Сисенна, который настолько отупел, что, когда его по утрам приносят в бани, он спрашивает: «Это я сижу?» И все же он нездоров. Виниций поручил его покровительству Асклепия и Киприды. Но он в Асклепия не верит. Неизвестно даже, чьим сыном был Асклепий - Арсинои или Корониды, - а если нельзя с уверенностью назвать мать, что уж говорить об отце! Кто нынче может поручиться, что знает даже собственного отца!

Тут Петроний рассмеялся, потом продолжал:

Правда, два года тому назад я послал в Эпидавр три дюжины живых серых дроздов и чашу золотых монет, но знаешь почему? Я себе сказал так: поможет или нет - неизвестно, но не повредит. Если люди еще приносят жертвы богам, все они, думаю, рассуждают так, как я. Все! За исключением, может быть, погонщиков мулов, которые предлагают свои услуги путникам у Капенских ворот. Кроме Асклепия, пришлось мне также иметь дело с его служителями - асклепиадами, когда в прошлом году у меня была болезнь мочевого пузыря. За меня тогда они совершали инкубацию. Я-то знал, что они обманщики, но тоже сказал себе: чем это мне повредит! Мир стоит на обмане, и вся жизнь - мираж. Душа - тоже мираж. Надо все же иметь достаточно ума, чтобы отличать миражи приятные от неприятных. Я приказываю в моем гипокаустерии топить кедровыми дровами, посыпанными амброй, ибо в жизни предпочитаю ароматы смраду. Что ж до Киприды, которой ты меня также поручил, я уже столько пользовался ее покровительством, что в правой ноге колотье началось. Впрочем, это богиня добрая! Полагаю, теперь и ты - раньше или позже - понесешь белых голубей на ее алтарь.

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Генрик Сенкевич
Камо грядеши

Глава I

Петроний пробудился лишь около полудня, и, как обычно, с ощущением сильной усталости. Накануне он был у Нерона на пиру, затянувшемся до глубокой ночи. Здоровье его в последнее время стало сдавать. Он сам говорил, что просыпается по утрам с какой-то одеревенелостью в теле и неспособностью сосредоточиться. Однако утренняя ванна и растирание, которое усердно проделывали хорошо вышколенные рабы, оживляли движение медлительной крови, возбуждали, бодрили, возвращали силы, и из элеотезия, последнего отделения бань, он выходил будто воскресший – глаза сверкали остроумием и весельем, он снова был молод, полон жизни и так неподражаемо изыскан, что сам Отон не мог бы с ним сравниться, – истинный arbiter elegantiarum1
арбитр изящества (лат. ).

Как называли Петрония.

В общественных банях он бывал редко: разве что появится какой-нибудь вызывающий восхищение ритор, о котором идет молва в городе, или когда в эфебиях происходили особенно интересные состязания. В усадьбе у Петрония были свои бани, которые Целер, знаменитый сотоварищ Севера, расширил, перестроил и украсил с необычайным вкусом, – сам Нерон признавал, что они превосходят императорские бани, хотя императорские были просторнее и отличались несравненно большей роскошью.

И после этого пира – на котором он, когда всем наскучило шутовство Ватиния, затеял вместе с Нероном, Луканом и Сенеционом спор, есть ли у женщины душа, – Петроний встал поздно и, по обыкновению, принял ванну. Два могучих бальнеатора уложили его на покрытый белоснежным египетским виссоном кипарисовый стол и руками, умащенными душистым маслом, принялись растирать его стройное тело – а он, закрыв глаза, ждал, когда тепло лаконика и тепло их рук сообщится ему и прогонит усталость.

Но через некоторое время Петроний заговорил – открыв глаза, спросил о погоде, потом о геммах, которые обещал прислать ему к этому дню ювелир Идомен для осмотра… Выяснилось, что погода стоит хорошая, с небольшим ветерком со стороны Альбанских гор и что геммы не доставлены. Петроний опять закрыл глаза и приказал перенести его в тепидарий, но тут из-за завесы выглянул номенклатор и сообщил, что молодой Марк Виниций, недавно возвратившийся из Малой Азии, пришел навестить Петрония.

Петроний распорядился провести гостя в тепидарий, куда перешел сам. Виниций был сыном его старшей сестры, которая когда-то вышла замуж за Марка Виниция, консула при Тиберии. Молодой Марк служил под началом Корбулона в войне против парфян, и теперь, когда война закончилась, вернулся в город. Петроний питал к нему слабость, даже привязанность, – Марк был красивый юноша атлетического сложения, к тому же он умел соблюдать в разврате некую эстетическую меру, что Петроний ценил превыше всего.

– Приветствую тебя, Петроний! – воскликнул молодой человек, пружинистой походкой входя в тепидарий. – Пусть даруют тебе удачу все боги, особенно же Асклепий и Киприда, – ведь под их двойным покровительством тебе не грозит никакое зло.

– Добро пожаловать в Рим, и пусть отдых после войны будет для тебя сладостен, – ответил Петроний, протягивая руку меж складок мягкого полотна, которым его обернули. – Что слышно в Армении и не случилось ли тебе, будучи в Азии, заглянуть в Вифинию?

Петроний когда-то был наместником Вифинии и управлял ею деятельно и справедливо. Это могло показаться невероятным при характере этого человека, известного своей изнеженностью и страстью к роскоши, – потому он и любил вспоминать те времена как доказательство того, чем он мог и сумел бы стать, если б ему заблагорассудилось.

– Мне довелось побывать в Гераклее, – сказал Виниций. – Послал меня туда Корбулон с приказом собрать подкрепления.

– Ах, Гераклея! Знавал я там одну девушку из Колхиды, за которую отдал бы всех здешних разведенных жен, не исключая Поппеи. Но это давняя история. Лучше скажи, как дела там, у парфян. Право, наскучило уж слушать обо всех этих Вологезах, Тиридатах, Тигранах, об этих дикарях, которые, как говорит юный Арулен, у себя дома еще ходят на четвереньках и только перед нами притворяются людьми. Но теперь в Риме много о них говорят, – верно, потому, что о чем-нибудь другом говорить опасно.

– В той войне дела наши были плохи, и, когда бы не Корбулон, мы могли потерпеть поражение.

– Корбулон! Клянусь Вакхом! Да, он истинный бог войны, настоящий Марс, великий полководец, но вместе с тем запальчив, честен и глуп. Мне он симпатичен, хотя бы потому, что Нерон его боится…

– Корбулон отнюдь не глуп.

– Возможно, ты прав, а впрочем, это не имеет значения. Глупость, как говорит Пиррон, ничуть не хуже мудрости и ничем от нее не отличается.

Виниций начал рассказывать о войне, но, когда Петроний прикрыл глаза, молодой человек, глядя на его утомленное и слегка осунувшееся лицо, сменил тему разговора и стал заботливо расспрашивать о здоровье.

Петроний опять открыл глаза.

Здоровье!.. Нет, он не чувствует себя здоровым. Конечно, он еще не дошел до того, до чего дошел молодой Сисенна, который настолько отупел, что, когда его по утрам приносят в бани, он спрашивает: «Это я сижу?» И все же он нездоров. Виниций поручил его покровительству Асклепия и Киприды. Но он в Асклепия не верит. Неизвестно даже, чьим сыном был Асклепий – Арсинои или Корониды, – а если нельзя с уверенностью назвать мать, что уж говорить об отце! Кто ныне может поручиться, что знает даже собственного отца!

Тут Петроний рассмеялся, потом продолжал:

– Правда, два года тому назад я послал в Эпидавр три дюжины живых серых дроздов и чашу золотых монет, но знаешь почему? Я себе сказал так: поможет или нет – неизвестно, но не повредит. Если люди еще приносят жертвы богам, все они, думаю, рассуждают так, как я. Все! За исключением, может быть, погонщиков мулов, которые предлагают свои услуги путникам у Капенских ворот. Кроме Асклепия, пришлось мне также иметь дело с его служителями – асклепиадами, когда в прошлом году у меня была болезнь мочевого пузыря. За меня тогда они совершали инкубацию. Я-то знал, что они обманщики, но тоже сказал себе: чем это мне повредит! Мир стоит на обмане, и вся жизнь – мираж. Душа – тоже мираж. Надо все же иметь достаточно ума, чтобы отличать миражи приятные от неприятных. Я приказываю в моем гипокаустерии топить кедровыми дровами, посыпанными амброй, ибо в жизни предпочитаю ароматы смраду. Что ж до Киприды, которой ты меня также поручил, я уже столько пользовался ее покровительством, что в правой ноге колотье началось. Впрочем, это богиня добрая! Полагаю, теперь и ты – раньше или позже – понесешь белых голубей на ее алтарь.

– Ты угадал, – молвил Виниций. – Стрелы парфян меня не тронули, зато ранила меня стрела Амура… и совсем неожиданно, в нескольких стадиях от ворот города.

– Клянусь белыми коленами Харит! Ты расскажешь мне об этом на досуге, – сказал Петроний.

– Я как раз пришел спросить у тебя совета, – возразил Марк.

Но в эту минуту явились эпиляторы и занялись Петронием, а Марк, сбросив тунику, вошел в бассейн с теплой водой – Петроний предложил ему искупаться.

– Ах, я и спрашивать не буду, пользуешься ли ты взаимностью, – сказал Петроний, глядя на юное, словно изваянное из мрамора тело Виниция. – Видел бы тебя Лисипп, ты был бы теперь украшением ворот Палатинского дворца в образе статуи юного Геркулеса.

Молодой человек удовлетворенно улыбнулся и начал окунаться в бассейне, обильно выплескивая теплую воду на мозаику с изображением Геры, просящей Сон усыпить Зевса. Петроний смотрел на него глазами художника.

Но когда Марк вышел из бассейна и отдал себя в распоряжение эпиляторов, вошел лектор с висевшим у него на животе бронзовым футляром, из которого торчали свитки папируса.

– Хочешь послушать? – спросил Петроний.

– Если произведение твое, то с удовольствием! – ответил Виниций. – Но если не твое, лучше побеседуем. Поэты теперь ловят слушателей на каждом углу.

– Еще бы! Возле каждой базилики, возле терм, библиотеки или книжной лавки нельзя пройти, чтобы не встретить поэта, который жестикулирует, как обезьяна. Агриппа, когда приехал сюда с Востока, принял их за одержимых. Но такие нынче времена. Император пишет стихи, и все подражают ему. Не дозволяется только писать стихи лучше, чем император, и по этой причине я слегка опасаюсь за Лукана… Я-то пишу прозой – правда, не щадя ни самого себя, ни других. А лектор собирался нам читать «Завещание» бедняги Фабриция Вейентона.

– Почему бедняги?

– Потому что ему приказали сыграть роль Одиссея и не возвращаться к домашнему очагу до нового распоряжения. Эта «одиссея» окажется для него куда менее трудной, чем некогда для самого Одиссея, ибо его жена не Пенелопа. Словом, я не должен тебе говорить, что поступили глупо. Но у нас здесь ни о чем особенно не задумываются. Книжонка довольно дрянная и скучная, ее начали с увлечением читать лишь тогда, когда автора изгнали. Теперь же вокруг только и слышно: «Скандал! Скандал!» Возможно, Вейентон кое-что присочинил, но я-то знаю город, знаю наших отцов сенаторов и наших женщин и уверяю тебя, что все его выдумки меркнут перед действительностью. Ну, понятно, каждый в этой книге что-то ищет – себя со страхом, других с удовольствием. В книжной лавке Авирна сотня писцов переписывает ее под диктовку – успех обеспечен.

– Твои делишки там не описаны?

– Есть и они, но тут автор оплошал – на самом деле я и хуже, и не столь примитивен, как он меня изобразил. Видишь ли, мы тут давно утратили чувство того, что пристойно и что непристойно; мне самому уже кажется, что тут нет различия, хотя Сенека, Музоний и Тразея притворяются, будто его видят. Мне на это наплевать! Клянусь Геркулесом, я говорю, что думаю! Но я все же превосхожу их кое в чем, я знаю, что безобразно и что прекрасно, а этого, например, наш меднобородый поэт, возница, певец, танцор и актер не понимает.

– Все же мне жаль Фабриция! Он славный товарищ.

– Его погубила собственная его любовь. Все это подозревали, никто не знал точно, но он сам не мог сдержаться и по секрету разбалтывал всем. Историю с Руфином слышал?

– Тогда перейдем во фригидарий, охладимся немного, и я тебе все расскажу.

Они перешли во фригидарий, посреди которого бил фонтан розоватой воды, распространяя аромат фиалок. Там, усевшись в устланных шелком нишах, они стали наслаждаться прохладой. Несколько минут оба молчали. Виниций задумчиво смотрел на бронзового фавна, который, неся на плече нимфу, пригнул ее голову и страстно прижимался губами к ее губам.

– Он поступает правильно, – сказал Марк. – Это лучшее, что есть в жизни.

– Пожалуй. Но ты, кроме этого, еще любишь войну, которая мне не по душе – потому что в шатрах ногти портятся, трескаются и теряют розовый цвет. В общем, у каждого свои увлечения. Меднобородый любит пенье, особенно свое собственное, а старик Скавр – свою коринфскую вазу, которая ночью стоит у его ложа и которую он целует, когда ему не спится. Уже выцеловал на ее краях выемки. Скажи, а стихов ты не пишешь?

– Нет, я ни разу не сочинил полного гекзаметра.

– И на лютне не играешь и не поешь?

– А колесницей правишь?

– Когда-то участвовал в ристаниях в Антиохии, но неудачно.

– Тогда я за тебя спокоен. А к какой партии на ипподроме ты принадлежишь?

– К зеленым.

– Тогда я совершенно спокоен, тем более что, хотя состояние у тебя изрядное, ты все же не так богат, как Паллант или Сенека. У нас теперь, видишь ли, похвально писать стихи, петь в сопровождении лютни, декламировать и мчать в колеснице по цирку, но еще лучше, а главное, безопаснее, не писать стихов, не играть, не петь и не состязаться в гонках. А самое выгодное – уметь восхищаться, когда все это делает Меднобородый. Ты красивый юноша – стало быть, тебе может угрожать разве лишь то, что в тебя влюбится Поппея. Но для этого она чересчур опытна. Любовью она досыта насладилась при первых двух мужьях, а при третьем ей нужно кое-что другое. Ты знаешь, этот дурак Отон до сих пор любит ее безумно. Бродит там по испанским скалам и вздыхает – он настолько утратил прежние свои привычки и так перестал следить за собой, что на завивку волос ему теперь хватает трех часов в день. Кто бы мог этого ожидать от нашего Отона?

– Я его понимаю, – возразил Виниций. – Но я на его месте поступал бы иначе.

– А именно?

– Я бы создавал преданные мне легионы из тамошних горцев. Иберы – храбрые воины.

– Виниций, Виниций! Мне так и хочется сказать, что ты не был бы на это способен. И знаешь почему? Такие вещи, конечно, делают, но о них не говорят, даже в условной форме. Что до меня, я бы на его месте смеялся над Поппеей, смеялся над Меднобородым и сколачивал бы себе легионы – но не из иберов, а из ибериек. Ну, самое большее, писал бы эпиграммы, которых, впрочем, никому бы не читал, в отличие от бедняги Руфина.

– Ты хотел рассказать его историю.

– Расскажу в унктории.

Но в унктории внимание Виниция привлекли красивые рабыни, ожидавшие там купающихся. Две из них, негритянки, походившие на великолепные эбеновые статуи, принялись умащать тела господ тончайшими аравийскими благовонными маслами, другие, фригиянки, искусные причесывальщицы, держали в нежных и гибких, как змеи, руках шлифованные стальные зеркала и гребни, еще две, прелестные, как богини, девушки-гречанки с острова Коса, вестиплики, ждали минуты, когда надо будет живописно уложить складки тог на обоих мужчинах.

– Клянусь Зевсом Тучесобирателем! – сказал Марк Виниций. – Какой тут у тебя цветник!

– А я больше забочусь о качестве, чем о числе, – отвечал Петроний. – Вся моя фамилия2
Домашние рабы назывались «фамилия». – Примеч. автора.

В Риме составляет не более четырехсот человек, и я полагаю, что разве только выскочкам требуется больше прислуги.

– Пожалуй, и у Меднобородого нет таких прекрасных тел, – сказал, раздувая ноздри, Виниций.

Петроний на это ответил с любезной небрежностью:

– Ты мой родственник, и я не такой черствый человек, как Басс, и не такой педант, как Авл Плавтий.

Виниций, однако, услыхав последнее имя, забыл на миг о девушках с Коса и, быстро взглянув на Петрония, спросил:

– Почему тебе вспомнился Авл Плавтий? Знаешь, подъезжая к городу, я сильно разбил себе руку и провел в его доме больше десяти дней. Когда со мной это случилось, Плавтий как раз проезжал по дороге, он увидел, что мне худо, и забрал меня к себе; там его раб, лекарь Мерион, вылечил меня. Именно об этом я и хотел с тобою поговорить.

– Чего это вдруг? Не влюбился ли ты случайно в Помпонию? Тогда мне тебя жаль: она немолода и добродетельна! Худшего сочетания не могу себе представить. Бр-р!

– Не в Помпонию, увы! – ответил Виниций.

– Тогда в кого же?

– Если б я сам знал в кого! Но я даже не знаю точно ее имени – Лигия или Каллина? В доме ее называют Лигией, потому что она из народа лигийцев, и у нее есть свое варварское имя: Каллина. Странный дом у этих Плавтиев! Народу много, а тишина, как в лесах Сублаквея. Более десяти дней я не знал, что там живет богиня. Но раз на заре я увидел, как она умывалась у фонтана в саду. И клянусь тебе пеной, из которой родилась Афродита, что лучи зари пронизывали ее тело насквозь. Мне думалось, когда взойдет солнце, она растворится в его свете, как исчезает из глаз утренняя звезда.

С той поры я ее видел еще два раза, и с той поры, поверь, я не знаю другого желания, мне не в радость все утехи города, я не хочу женщин, не хочу золота, не хочу коринфской бронзы, ни янтаря, ни жемчуга, ни вина, ни пиров, хочу только Лигию. Говорю тебе, Петроний, чистосердечно, я тоскую по ней, как тосковал Сон, изображенный на мозаике в твоем тепидарии, по Пасифее, тоскую днем и ночью.

– Если она рабыня – купи ее.

– Она не рабыня.

– Кто же она? Вольноотпущенница Плавтия?

– Она никогда не была невольницей и не могла быть отпущена на волю.

– Так кто же она?

– Сам не знаю – царская дочь или что-то в этом роде.

– Ты пробудил мое любопытство, Виниций.

– Но если тебе будет угодно меня выслушать, я его быстро удовлетворю. История не слишком длинная. Ты, возможно, был знаком с Ваннием, царем свебов, – народ его изгнал, он долго жил в Риме и даже прославился удачливой игрой в кости и счастливой судьбой. Цезарь Друз вернул ему трон. По сути, Ванний был человеком твердым, вначале он правил неплохо и воевал успешно, но потом начал слишком ретиво грабить не только соседей, но и своих свебов. Тогда Вангион и Сидон, два его племянника, сыновья его сестры и Вибилия, царя гермундуров, решили вынудить его опять отправиться в Рим… искать счастье в игре.

– А, помню, это было при Клавдии, совсем недавно.

– Вот-вот. Началась война. Ванний призвал на помощь язигов, а его любезные племяннички – лигийцев, которые, прослышав о богатствах Ванния и надеясь на жирную добычу, явились с такими полчищами, что сам император Клавдий встревожился. Вмешиваться в войну варваров Клавдий не хотел, но все же написал Ателию Гистру, командовавшему придунайским легионом, чтобы тот внимательно следил за ходом войны и не позволил нарушить наш покой. Гистр потребовал от лигийцев обещания не переходить границу, на что они не только согласились, но еще дали заложников, среди которых были жена и дочь их вождя. Ты же знаешь, варвары отправляются на войну с женами и детьми. Так что моя Лигия – дочь того вождя.

– Откуда ты все это знаешь?

– Мне рассказал сам Авл Плавтий. Лигийцы тогда действительно границу почти не нарушали, но ведь варвары налетают, как буря, и, как буря, исчезают. Так исчезли и лигийцы с турьими рогами на головах. Свебов и язигов Ванния они разбили, но их царь погиб, и они ушли с добычей, а заложники остались во власти Гистра. Мать вскоре умерла, дочку Гистр, не зная, что с нею делать, отослал правителю всей Германии Помпонию. Закончив войну с хаттами, Помпоний возвратился в Рим, где Клавдий, как тебе известно, разрешил ему триумфальные почести. Девушка шла за колесницей победителя, но когда торжества кончились, Помпоний тоже не знал, что с нею делать, – ведь заложницу нельзя было считать пленницей, – и в конце концов отдал ее своей сестре, Помпонии Грецине, жене Плавтия. В этом доме, где всё, начиная с господ и кончая птицей в курятнике, преисполнено добродетели, девушка выросла, увы, столь же добродетельной, как сама Грецина, и стала такой красавицей, что даже Поппея рядом с нею выглядела бы, как осенняя фига рядом с яблоком Гесперид.

– Повторяю тебе, с той минуты, что я увидел ее у фонтана, увидел, как лучи солнца пронизывают насквозь ее тело, я без памяти влюбился.

– Выходит, она прозрачна, как медуза или как маленькая сардинка?

– Не шути, Петроний, а если тебя ввело в заблуждение то, что я так свободно говорю о своем увлечении, знай, что под нарядным платьем часто скрываются глубокие раны. Еще должен тебе сказать, что по пути из Азии я провел одну ночь в храме Мопса, надеясь получить оракул. И вот во сне мне явился сам Мопс и изрек, что в моей жизни произойдет большая перемена вследствие любви.

– Слыхал я, как Плиний говаривал, что не верит в богов, но верит в сны, и, возможно, он прав. Несмотря на все мои шутки, я и сам временами думаю, что существует лишь одно вечное, всемогущее, творящее божество – Венера Родительница. Она соединяет души, соединяет тела и предметы. Эрос вывел мир из хаоса. Хорошо ли он поступил, это другой вопрос, но раз уж так случилось, мы должны признать его могущество, хотя можем и не благословлять его.

– Ах, Петроний, куда легче услышать философское рассуждение, чем добрый совет.

– Но скажи, чего ты, собственно, хочешь?

– Хочу получить Лигию. Хочу, чтобы вот эти мои руки, которые сейчас обнимают только воздух, могли обнять ее и прижать к груди. Хочу дышать ее дыханием. Будь она рабыней, я бы дал за нее Авлу сотню девушек, у которых ноги выбелены известью в знак того, что они в первый раз выставлены на продажу. Хочу иметь ее у себя в моем доме до тех пор, пока голова моя не побелеет, как вершина Соракта зимою.

– Она не рабыня, но все-таки принадлежит к фамилии Плавтия, а поскольку она покинутое дитя, ее можно считать воспитанницей. Если бы Плавтий захотел, он мог бы тебе ее уступить.

– Ты, наверно, не знаешь Помпонии Грецины. Впрочем, оба они привязались к ней, как к родной дочери.

– Помпонию я знаю. Уныла, как кипарис. Не будь она женою Авла, ее можно было бы нанимать в плакальщицы. Со дня смерти Юлии она не снимает темной столы, и вообще вид у нее такой, будто она уже при жизни бродит по лугам, где растут асфодели. Вдобавок она – одномужняя жена, а стало быть, среди наших женщин, разводившихся по четыре-пять раз, истинный феникс. Да, слышал ты, будто в Верхнем Египте недавно вылупился из яйца феникс, что с ним случается не чаще чем раз в пятьсот лет?

– Ох, Петроний, Петроний, о фениксе мы поговорим когда-нибудь в другой раз.

– Что же сказать тебе, милый мой Марк? Я знаю Авла Плавтия, он, хотя и осуждает мой образ жизни, все же питает ко мне известную слабость, а может быть, даже уважает меня больше, чем других, зная, что я никогда не был доносчиком, как, к примеру, Домиций Афр, Тигеллин и вся свора дружков Агенобарба. Я не притворяюсь стоиком, а между тем порицал не раз такие поступки Нерона, на которые Сенека и Бурр смотрели сквозь пальцы. Если ты считаешь, что я могу чего-нибудь добиться для тебя у Авла, – я к твоим услугам.

– Да, считаю, что можешь. Ты имеешь на него влияние, к тому же твой ум неисчерпаемо изобретателен. Если бы ты все это хорошенько обдумал и поговорил с Плавтием…

– У тебя преувеличенное представление о моем влиянии и изобретательности, но, коль дело только в этом, я поговорю с Плавтием, сразу как они приедут в город.

– Они вернулись вот уже два дня.

– В таком случае идем в триклиний, там нас ждет завтрак, а потом, подкрепившись, прикажем отнести нас к Плавтию.

– Я всегда тебя любил, – с живостью ответил на это Виниций, – но теперь, пожалуй, прикажу поставить твою статую среди моих ларов – такую же прекрасную, как вот эта, – и буду приносить ей жертвы.

Говоря это, он повернулся к статуям, украшавшим целую стену наполненной благоуханием залы, и указал на статую Петрония в виде Гермеса с посохом в руке.

– Клянусь светом Гелиоса! – прибавил Марк. – Если «божественный» Александр был схож с тобою, я не дивлюсь Елене.

В возгласе этом звучала не просто лесть, но искреннее восхищение, – хотя Петроний был старше и не столь атлетического сложения, он был красивее даже Виниция. Женщины в Риме восхищались его острым умом и вкусом, доставившим ему прозвище «арбитра изящества», но также его телом. Восхищение было заметно даже на лицах девушек с Коса, которые теперь укладывали складки его тоги и одна из которых, по имени Эвника, тайно в него влюбленная, смотрела ему в глаза покорно и восторженно.

Но Петроний на это не обращал внимания и, с улыбкой обернувшись к Виницию, начал цитировать ему в ответ сентенцию Сенеки о женщинах:

– «Animal impudens»3
Бесстыдное животное (лат. ).

, – и т. д.

Затем, обняв его за плечи, повел Марка в триклиний.

В унктории две девушки-гречанки, две фригиянки и две негритянки принялись убирать сосуды с душистыми маслами. Но вдруг из-за занавеса, отделявшего фригидарий, показались головы бальнеаторов и послышалось тихое «тсс». По этому знаку одна из гречанок, фригиянки и эфиопки встрепенулись и вмиг исчезли за занавесом. Начиналась в термах пора вольности и разгула, чему надзиратель не препятствовал, так как сам нередко принимал участие в подобных развлечениях. Догадывался о них и Петроний, но, как человек снисходительный и не любивший наказывать, смотрел на это сквозь пальцы.

Осталась в унктории одна Эвника. С минуту она прислушивалась к удалявшимся в направлении лаконика голосам и смеху, потом взяла выложенный янтарем и слоновой костью табурет, на котором только что сидел Петроний, и осторожно поставила его возле статуи своего господина.

Ункторий был весь залит солнечными лучами и сиял цветными бликами, игравшими на радужном мраморе, которым были отделаны стены.

Эвника встала ногами на табурет и, оказавшись вровень со статуей, вдруг обвила ее шею руками; затем, откинув назад свои золотистые волосы и прижимаясь розовым телом к белому мрамору, страстно припала губами к холодным устам Петрония.