Мне хочется смутить веселость. «О, как мне хочется смутить весёлость их…. Анализ стихотворения Лермонтова «Как часто, пестрою толпою окружен…»
П.А. Катенин дебютировал в 1810 г. Высоким образцом, источником героических тем и образов была для Катенина литература классицизма, особенно французского. В традициях классицистической литературы, с использованием александрийского стиха и высокого слога, были представлены им и стихотворные вариации на темы Оссиана и античной литературы («Смерть Приама», «Эклога. Из Виргилия», «Песни в Сельме»).
Отечественная война 1812 г. стала переломным событием в жизни многих писателей, в том числе и Катенина. Личный военный опыт не мог не выразиться в новом направлении его поэзии. В творчестве Катенина появляются стихотворения, в которых лирический герой, прежде достаточно абстрактный, наделен автобиографическими чертами и в которых отражена индивидуальная судьба человека. Определенные автобиографические мотивы присутствуют в балладе «Певец Услад» (1817), рассказывающей о верности героя своей возлюбленной даже после ее смерти. Это не просто произведение с весьма распространенным литературным сюжетом, в нем отражен личный опыт Катенина, пережившего смерть невесты. Доказательством этих новых тенденций служит лирический герой элегии «Грусть на корабле» (1814), обнаруживающий определенные черты биографии поэта, в частности его трехлетние военные походы (1812–1814):
С жизненной бурей борюсь я три года,
Три года милых не видел в глаза.
Ярко проявилась в элегии индивидуальность Катенина, его новая, оригинальная манера. Во время господства утонченного, рафинированного стиля поэзии В.А. Жуковского, К.Н. Батюшкова (поэзия «школы гармонической точности») интонация стихотворения Катенина была необычно резка. Естественность и мужественность интонации, простонародность стиля, необычная аллитерация стихотворения («Ветр нам противен, и якорь тяжелый Ко дну морскому корабль приковал» – упор на звук), жизнеутверждающий финал («Полно же, сердце. Вернемся к надежде, Чур, ретивое, себя не убей») свидетельствуют о самобытном взгляде поэта на элегию.
Особое место в творческом наследии Катенина занимают баллады («Наташа» (1814), «Певец» (1814), «Убийца» (1815), «Ольга» (1816)). В 1816 г. Катенин опубликовал балладу «Ольга», которая была, как и произведение Жуковского «Людмила», вольным переложением «Леноры» Бюргера. Это событие вызвало оживленную полемику о балладе между сторонниками Жуковского (Н.И. Гнедич) и Катенина (А.С. Грибоедов). Катенин иначе, чем Жуковский и Гнедич, представлял себе, как надо изображать национальный характер и народную жизнь. Если для Гнедича народный характер был гармоничен (что запечатлено в идиллии «Рыбаки»), то для Катенина народная жизнь и народный характер представлялись более противоречиво и сложно. В народном характере совмещались как злые, так и добрые начала. В балладе «Убийца» старик, воспитывающий сироту, и его убийца, терзаемый муками совести, – два проявления народного характера, в котором соседствуют добродетель и греховность.
Баллады Катенина были своеобразной реакцией на произведения В. Жуковского. Сюжеты произведений Катенина также восходили к западноевропейским источникам – балладам Бюргера, Гете, Шиллера, но поэт сознательно придал им национальное звучание, связал с конкретными событиями русской истории, с определенным историческим местом. В балладе «Наташа» события отнесены ко времени войны 1812 г. и разворачиваются в Москве, в «Ольге» упоминается о походах Петра I, в «Певце» действие происходит при дворе киевского князя Владимира. Катенин насыщает баллады народными поверьями, фольклорными образами, образами «Слово о полку Игореве»:
Вещий перст живые струны
Всколебал; гремят перуны:
Зверем рыщет он в леса,
Вьется птицей в небеса.
В основу баллад Катенина положены события, вписанные в национальную историю, автор широко использует фольклорные и древнерусские мотивы, включает в повествование просторечия, лишает сюжеты баллад мистических мотивов. Эти черты свидетельствовали о новой форме баллады, которую называют «простонародной». Эта форма оказалась достаточно продуктивной в русской литературе. Ей широко пользовались поэты-декабристы (Кюхельбекер, А. Одоевский) и Пушкин («Жених», «Утопленник»).
Катенин известен также как мастер стиха. Он умело владел александрийским стихом, гекзаметром, стихом испанских романцеро («Романсы о Сиде») и проводил эксперименты с твердыми жанрово-строфическими (сонет) и строфическими формами – терцинами («Уголин»), октавами (переводы из Ариосто и Тассо). Все это свидетельствует о том, что Катенин, как и гражданский, или социальный, романтизм в целом, искал новые формы содержательной выразительности.
Творчество другого представителя старшего поколения поэтов-декабристов Ф.Г. Глинки, как и Катенина, началось еще до войны 1812 г. В 1808 г. вышла в свет первая часть «Писем русского офицера», прославившая молодого автора.
Как поэт Глинка сложился рано. Его первые стихотворения связаны с войной 1812 г. («Военная песня», «Солдатская песня», «Песня сторожевого воина перед Бородинскою битвою», «Песня русского воина при виде горящей Москвы», «Авангардная песня» и др.). Героям войны Глинка посвятил серию своеобразных литературных портретов («Партизан Сеславин», «Партизан Давыдов», «Смерть Фигнера»). Поэзия Глинки выражает мировоззрение раннего этапа декабристского движения, для которого характерны благотворительность, просветительство, формирование общественного мнения.
Глинка придавал особое значение дидактической поэзии, воспитывающей гражданские добродетели и исправляющей пороки в человеке. Руководствуясь этими целями, он обращается к духовной поэзии – к переложению псалмов, к библейским сюжетам. Эти произведения были опубликованы им под названием «Опыты священной поэзии» (1826). Поэт заимствует из псалмов отдельные мотивы и образы, которые толкует в духе декабристских воззрений. Например, в «Блаженстве праведного» (вариации на темы I псалма) библейский текст подчинен просветительским филантропическим задачам:
О, сколь блажен правдивый муж,
Который грешным вслед не ходит
И лишь в союзе чистых душ
Отраду для души находит!
Духовные ценности сентименталистов – скромность, человеколюбие, пренебрежение к внешнему блеску, богатству, духовная чистота – особо ценились Глинкой и стали объектами изображения во многих его стихотворениях («Призвание сна», «Сельский сон», «К снегирю», «К соловью в клетке» и др.). Однако сентименталистская стилистика, образность этих стихотворений вмещает декабристский политический подтекст («Призвание сна»):
Ах, покажи мне край прелестной,
Где истина, в красе чудесной,
В своих незыблема правах;
Где просвещенью нет препоны,
Где силу премогли законы
И где свобода не в цепях!..
В «Опытах священной поэзии» возникает образ ветхозаветного пророка, в котором есть намеки и на самого поэта. Сначала он – грешник, мучимый сознанием своей слабости, несовершенства и одиночества; затем – человек, начинающий постигать истину, обретший надежду; потом – суровый праведник, идущий к людям, чтобы возвестить им грозную правду:
Воздвигнись, мой Пророк,
Ты будешь Божьими устами!
В толпах смущенных суетами:
Звучи в веках, святой глагол!
Образ пророка у Глинки предваряет знаменитый пушкинский образ (в стихотворении «Пророк»).
Наряду с несомненными поэтическими достоинствами «Опытов…», в них есть и существенные художественные промахи. Глинка не всегда мог вполне выдержать высокий библейский стиль: приди к нам, Боже, в гости; Господь как будто почивал; разоблачились небеса. Он мог обратиться к Богу с призывом:
Я умираю от тоски!
Ко мне, мой Боже, притеки!
Здесь высокая лексика совмещена с разговорно-обиходной интонацией, что вызвало иронические замечания Крылова: Глинка с Богом запанибрата, он Бога «в кумовья к себе позовет» – и Пушкина: Глинка заставляет Бога «говорить языком Дениса Давыдова».
Другая традиция, которую наследует Ф. Глинка («Отрывок из Фарсалии» (1818), «Опыт двух трагических явлений» (1817)), восходит к одической поэзии М.В. Ломоносова и Г.Р. Державина. Слог, насыщенный славянизмами, ораторская интонация, использование античной тематики связаны с традицией высокой поэзии и также подчинены у Глинки задачам выражения декабристских настроений. Анализ стилистики «Отрывка из Фарсалии» помогает определить, как формировался своеобразный словарь поэзии декабристов (слова-сигналы: рабство, сыны свободы, цепи, отчизна, толпа, оковы, малодушие, свободные римляне, тяжкий ярем, сети, рабы, свобода, блаженство, надежды, крепость духа, слабеть духом, мужество предков, бессмертье), как складывались ключевые понятия декабристского мировоззрения.
Несмотря на то, что эти две тенденции творчества Глинки (условно называемые «сентиментальная» и «одическая»), на первый взгляд, кажутся противоположными, можно говорить о единстве поэтического мира поэта, который достигается гражданским, просветительским взглядом на мир.
В 1820-е гг. в литературу входит новое поколение поэтов-декабристов – К. Рылеев, В. Кюхельбекер, А. Одоевский и др.
Одним из ранних творческих проявлений новых литературных тенденций явились баллады П. А. Катенина, деятеля раннего этапа декабристского движения, которого А. С. Пушкин назвал «одним из первых апостолов романтизма». Катенин открыто выступил против В. А. Жуковского и возглавляемого им течения романтизма.
В 1815 г. Катенин напечатал балладу «Убийца», которая по сюжету напоминает «Ивиковых журавлей» Жуковского (перевод баллады Шиллера), но окрашена народно-русским колоритом. На следующий год появилась баллада Катенина «Ольга», представлявшая собой, подобно «Людмиле» Жуковского, вольный перевод «Леноры» Бюргера, но существенно отличавшаяся от романтической баллады, положившей начало увлечению этим жанром в русской литературе. Катенин поставил своей целью придать балладе национальный колорит, отсутствовавший у Жуковского. Больше всего это удалось Катенину в поэтическом стиле: использование слов и выражений просторечного и фольклорного характера {кличут, не крушися, думаешь ли думу, руки белые, к сырой земле). Особенно резким был контраст между нежной акварелью Жуковского в описании «легкого, светлого хоровода» теней и той же картиной у Катенина:
- Казни столп; над ним за тучей
- Брезжит трепетно луна;
- Чьей-то сволочи летучей
- Пляска вкруг его видна
В том же году Катенин пишет оригинальную балладу из крестьянской жизни «Леший» с сюжетом, построенным на народнопоэтической фантастике. Появление подобных «простонародных» баллад (задолго до пушкинских произведений «Жених» и «Утопленник») можно рассматривать как одно из тех явлений, которые были связаны с романтической идеей народности литературы. Сам Пушкин позднее назвал Катенина первым, кто ввел «в круг возвышенной поэзии язык и предметы простонародные».
Но в 10-х годах XIX в. баллады Катенина были восприняты как нарушение признанных поэтических канонов. Начинается шумная полемика. Против «Ольги» Катенина выступил Н. И. Гнедич, нашедший в этой балладе стихи, «оскорбляющие слух, вкус и рассудок».
Однако выпад Гнедича против Катенина не был защитой романтизма Жуковского. Критикуя «Ольгу», Гнедич выступает в то же время и против модного жанра баллад - «чудесных, невероятных, но ужасных», а также против камерных жанров сентиментально-романтического стиля. Гнедичу ответил А. С. Грибоедов (обе статьи были напечатаны в «Сыне отечества» за 1816 г.), ставший на сторону Катенина. Удивляясь, что в своих придирках к различным выражениям Катенина рецензент не заметил простоты языка баллады, Грибоедов высказывает общую оценку романтической поэзии школы Жуковского: «Бог с ними, с мечтаниями; ныне в какую книжку ни заглянешь, что ни прочтешь, песнь или послание, везде мечтания, а натуры ни на волос». В этом суждении уже можно угадать будущего автора «Горя от ума». Продолжая нападать на Жуковского, Грибоедов усматривает у него много противоречащего «натуре», а в речи мертвеца - «тон аркадского пастушка». По поводу описания пляски теней Грибоедов иронически замечает, что Людмиле, вероятно, было «довольно весело» при встрече с такими «приятными тенями». «Арзамасцы» были на стороне Жуковского и Гнедича. Их точку зрения выразил К. Н. Батюшков, который называл критику Гнедича прекрасной. Но Батюшков понял, что Гнедич далеко не полностью разделяет «арзамасские» взгляды: «Жаль только,- упрекал он своего друга,- что ты напал на род баллад». В выступлении Грибоедова Батюшков почувствовал враждебную элегическому романтизму направленность: «Надобно бы доказать, что Жуковский поэт; надобно, говорю, перед лицом света: тогда все Грибоедовы исчезнут». Значительно позднее (в 1833 г.) свое отношение к этой полемике выразил Пушкин. Признавая «Людмилу» Жуковского «неверным и прелестным подражанием» «Леноре», ослабившим «дух и формы своего образца», Пушкин считает правильным стремление Катенина «показать нам «Ленору» в энергической красоте ее первобытного создания». «Но сия простота и даже грубость выражений, сия сволочь,- продолжает Пушкин,- заменившая воздушную цепь теней, сия виселица вместо сельских картин, озаренных летнею луною, неприятно поразили непривычных читателей, и Гнедич взялся высказать их мнения в статье, коей несправедливость обличена была Грибоедовым»
Полемика о балладе, развернувшаяся в годы существования «Арзамаса», была проявлением иных по сравнению с эстетикой Жуковского и Батюшкова художественных взглядов, разделяемых Катениным и Грибоедовым, к которым позднее присоединился В. К. Кюхельбекер. Их объединило неприятие романтики Жуковского. Сближали их и задачи, поставленные перед литературой прогрессивным романтизмом: и признание высокой общественной роли поэта, и требование гражданского содержания в искусстве, и тяготение к «важным» литературным жанрам, и культ «высокого» стиля, в котором большая роль отводилась славянизмам. Последнее давало повод и современникам, и историкам литературы связывать данную группу литераторов с архаистами группы А. С. Шишкова, но к этому не было ни литературных, ни тем более политических оснований. В отличие от реакционных «староверов», Грибоедов, Катенин и Кюхельбекер были прогрессивными писателями, а своеобразный «архаизм» был для них не средством сохранения отживших идей и форм, а одним из путей к высокому содержанию и национальным формам в литературе.
Нужно скачать сочиненение? Жми и сохраняй - » Павел Александрович Катенин. Полемика о балладе . И в закладках появилось готовое сочинение.Спор между Жуковским и Катениным о национальном содержании жанра баллады врусской поэзии неоднократно был предметом исследования литературоведов. Вместес тем эта крайне продуктивная в художественном плане дискуссия не рассматриваласьдо сих пор как единый диалог, в ходе которого репликами выступают отдельныепроизведения.
Считается, что непосредственным поводом для начала дискуссии послужила публикацияв "Вестнике Европы" (1808, № 9) баллады Жуковского "Людмила" - вольного переводабаллады "Ленора" Г. Бюргера. Однако хронологически это не так. "Война" начинаетсялишь после публикации второго "переложения" той же баллады Жуковским - "Светлана"появляется в том же "Вестнике Европы" в 1813 году (№ 1 и 2). Именно "Светлана"становится поводом для первой "реплики" Катенина - в № 13 "Сына Отечества" за1815 год появляется его баллада "Наташа".
Предметом полемики пока является не столько баллада как литературный жанр,сколько тема. Участник Отечественной войны, Катенин не видит иной темы, достойнойпоэта, кроме подвига русского народа. Жуковский, также участвовавший в военныхсобытиях, автор самого громкого поэтического произведения эпохи ("Певца во станерусских воинов"), с точки зрения Катенина, совершил шаг назад. Катенин поправляетего: вневременной, лишенной исторической актуальности "Светлане" он противопоставляет"Наташу", сюжетная канва которой привязана к героической современности:
Именинница Наташа!
В день твой, в день Бородина,
За здоровье друга чаша
Налита тобой вина.
И о нем пируют гости;
А его в тот час уж кости
На ближайшем там селе
Преданы родной земле.
Страх героини Жуковского оказывается пустым сном. Героиня Катенина страхане испытывает; в этом отношении Катенин является нам гораздо более последовательнымромантиком, нежели Жуковский, Наташа у него
К жизни с милым умерла,
то есть перешла в иную реальность, более возвышенную и более героическую,нежели та, в которой ее ждала бы измена погибшему возлюбленному.
"Наташа" еще не воспринимается как элемент принципиальной полемики даже самимее автором. Следующий обмен репликами уже будет носить принципиальный характер.В "Вестнике Европы" (1814, № 3) Жуковский опубликует свой перевод "Ивиковыхжуравлей" Шиллера - Катенин уже откровенно противопоставит им своего "Убийцу"("Сын Отечества", 1815, № 23). Эта вариация темы носит подчеркнуто "антишиллеровский"характер и откровенно направлена против Жуковского . Высокой античной легендео гибели поэта, в которой все действующие лица лишены характеров, которая откровеннолитературна, противопоставляется подчеркнуто бытовая ситуация : русское село,крестьянин, в основе состояния которого лежит совершенное когда-то преступление.Наказание катенинского убийцы приходит не вместе с криками журавлей, заставляющихего выдать себя - свое наказание он носит в самом себе в виде страха разоблачения.Отмщение за убитого Ивика случайно, его посылают боги (ведь журавли могут ине лететь мимо). Страх приходит к убийце каждую ночь, неизбежно, вместе с месяцем,заглядывающим в запотевшее оконное стекло. И разоблачение героя - в самом укладекрестьянской жизни: его в конце концов выдает жена.
Катенин сознательно призывает Жуковского искать истоки поэтического творчествав национальной истории, культуре, народном творчестве. Ему не хватает "русскости"в романтизме Жуковского. И его следующая реплика - "Леший" ("Сын Отечества",1815, № 47) - полностью основана на русском фольклоре. При этом сюжет баллады"Леший" мог быть позаимствован из любого национального фольклора: сказка о детях,попавших в плен к людоеду или ведьме, есть и у Шарля Перро ("Мальчик-с-пальчик"),и у братьев Гримм ("Гензель и Гретель"). В данном случае Катенина волнует нестолько сюжет, сколько возможность олитературить фольклорные формулы и спародироватьмногие формулы сугубо литературные. Среди них - и формула Жуковского; мать похищенногоЛешим мальчика
Ищет сына по лесам.
Здесь не найдет; дай ей боже
С ним увидеться хоть там .
Финальные строки баллады - откровенный вызов Жуковскому, для которого противопоставление"здесь" и "там" - один из основополагающих поэтических элементов .
Теперь право на реплику принадлежит Жуковскому. Такой репликой, по нашемумнению, становится "Лесной царь" (1818, "Fur wenige", ч. 4). Сюжет стихотворенияГете неожиданно коррелирует с балладой Катенина. Но "низкому", литературно необработанномуфольклорному началу у Катенина Жуковский противопоставляет поэтически упорядоченныймир бесспорного классика; многословному нагнетанию ужаса - тщательно продуманнуюритмическую организацию баллады. Если в "Убийце" превосходство Катенина - психологапо сравнению с автором "Ивиковых журавлей" было бесспорно, то в "Лесном царе"Жуковского настолько же очевидным становится его первенство. "Леший" строитсяна сочетании фольклорных клише: старая мать, непослушный ребенок, сгущающаясяв лесу тьма. Ни один из персонажей Катенина (может быть, за исключением Лешего,показанного в виде злобно улыбающегося старичка) не обладает собственной психологией.Не то - у Жуковского. Как катенинского Убийцу выдает его собственный страх,так и мальчика в "Лесном царе" убивает его собственный страх . Конфликт "Лесногоцаря" - противопоставление страха, который постепенно губит ребенка, и непониманиепроисходящего его отцом, двух разных видений мира. Это более сложная ситуация,нежели у Катенина, где мать и сын видят мир одинаково (леший для них обоих,в конце концов, - равная реальность).
Именно между "Лешим" и "Лесным царем" опубликована та баллада Катенина, котораятрадиционно рассматривается как "яблоко раздора" - "Ольга (Из Бюргера)" (1816,"Вестник Европы" № 9, "Сын Отечества" № 24). Поскольку Жуковский не отвечаетпублично на брошенный ему вызов, все, что может стать предметом поэтическойполемики, в "Ольге" концентрируется предельно. Начиная от подзаголовка "Из Бюргера"- "Ленора" Г. Бюргера была переведена Жуковским еще в 1808 г. - и заканчиваяобщей стилистикой баллады. Именно в этот момент полемика, инициированная Катениным,перестает быть частным поэтическим спором двух поэтов и превращается в общелитературнуюдискуссию о судьбе жанра баллады и о том, насколько романтическое направлениеможет быть усвоено русской литературой. Прежде всего, потому, что Катенин впервыераспространяет свои поэтические возражения до масштабов всей культурной традиции,к которой принадлежит Жуковский.
Характерны приемы, к которым прибегают обе дискутирующие стороны. Если Н.И.Гнедич, первым публично "вступившийся" за Жуковского, акцентирует внимание читателейна "нелитературности" отдельных выражений и образов в балладах Катенина, следуетучитывать, что он выступает от имени авторитетной литературной школы, и посланныеим "знаки" воспринимаются почитателями этой школы вполне адекватно. Катенинсобственной школы не имеет; авторитет А.С. Шишкова и прочих "славенофилов" неможет быть призван им на помощь хотя бы потому, что он не отрицает самого жанрабаллады как достойного внимания - с этой точки зрения, абсолютно прав В.К. Кюхельбекер,когда он в 1824 г. причислит Катенина к "романтикам" из "славянского" лагеря. Поэтому один из основных приемов, к которым прибегают оппоненты Катенина,- приписывание опубликованных в его защиту статей ему самому. Фактически этопозволяет им дезавуировать аргументы Катенина как не заслуживающие вниманияи не находящие поддержки в читательской аудитории. В частности, таким образомудается помешать публикации второй части известной статьи Н.И. Бахтина, котораядействительно была инспирирована самим Катениным.
Ответом Жуковского стала публикация в 1831 году еще одного перевода бюргеровойбаллады - уже максимально (насколько это в принципе было возможно для Жуковскогов этот период) приближенной к оригиналу и даже в названии ориентированного напервоисточник -- "Ленора". Очевидно, что Жуковский учел многие возражения, высказанныекак самим Катениным (опосредованно, через поэтический текст), так и защищавшимипозицию Катенина Грибоедовым и Бахтиным. Лексика карамзинистских кружков и салонов("ранний ветерок", особенно раздражавший в "замогильной" балладе Грибоедова) уступили место стилистически более нейтральной; если Жуковский и не прибегаетк резким катенинским выражениям ("сволочь" и т.д.), то, во всяком случае, общуюатмосферу смертельного ужаса он все-таки старается воссоздать. Таким образом,полемика, начатая Катениным в 1814 - 1815 гг., завершилась спустя 16 лет. Вследующем, 1832 году, выйдет и единственный прижизненный поэтический сборникКатенина, в котором почетное место займет "Ольга".
Показательно также, что за это время современники успели забыть, с чего началасьи как именно развивалась полемика. Даже такой внимательный читатель, как Пушкин,спутает хронологию в своей рецензии на "Сочинения и переводы в стихах ПавлаКатенина": "После "Ольги" явился "Убийца", лучшая, может быть, из балладКатенина." Это свидетельствует, что в сознании современной читательской аудиторииполемика между Катениным и Жуковским в принципе свелась к дискуссии вокруг конкретногоперевода баллады Бюргера, хотя по изначальному замыслу Катенина она носила гораздоболее общий характер.
Жуковский выступал в самых разнообразных поэтических жанрах. Кроме уже названных, он пробовал свои возможности в балладе, романсе и сказке. Но ведущая роль в его творчестве принадлежит балладе. «Баллады, - писал поэт, - мой избранный род поэзии».
Баллада, как она обозначилась к XIX веку в сентиментально-романтической западноевропейской литературе, преимущественно в Англии (С. Т. Колридж, В. Скотт, Р. Саути) и Германии (Г. Бюргер, Ф. Шиллер, Гете, Л. Уланд), - лиро-эпическое произведение, чаще всего необычного, легендарно-исторического, фантастического и драматическо-героического характера. Этот вид как нельзя более соответствовал мрачным переживаниям и раздумьям Жуковского о жизни и о судьбах человека.
Западноевропейская, в особенности англо-шотландская и немецкая, баллада тесно связана с фольклором, ее основным источником. Благодаря этому Жуковский, переводя баллады, расширял свои знания народной литературы. Но при этом им избирались для перевода лишь романтические произведения.
Поэт создает баллады самого разнообразного содержания: античного («Ивиковы журавли», 1813; «Кассандра», 1809; «Ахилл», 1812-1814), средневеково-рыцарского («Граф Гапсбургский», 1818; «Рыцарь Тогенбург», 1818; «Адельстан», 1813; «Эолова арфа», 1814; «Замок Смальгольм, или Иванов вечер», 1822; «Кубок», 1831; «Перчатка», 1831), отечественного («Вадим», 1814-1817; «Светлана», 1808-1812). Всем им свойствен глубочайший лиризм.
Именно, как создатель тридцати девяти баллад, написанных с 1808 по 1833 год, поэт приобретает славу оригинального, ведущего писателя, всеми признанного главы нового направления. «Балладник» - так называли его современники, в частности Батюшков.
Стилевое своеобразие романтических произведений Жуковского с наибольшей полнотой раскрывается в балладах «Людмила», «Двенадцать спящих дев», «Светлана» и в стихотворении «Теон и Эсхин».
Баллада «Людмила», созданная по западноевропейскому образцу и являющаяся вольным переводом знаменитой баллады «Ленора» немецкого поэта Г. А. Бюргера (1747-1794), опубликована в 1808 году в девятом номере «Вестника Европы». Ее сюжет связан с русским средневековьем, с ливонскими войнами XVI-XVII веков. Людмила, не дождавшись любимого с поля брани, начала роптать на свою судьбу. Ее успокаивает мать, говоря: «Кратко жизни сей страданье; Рай - смиренным воздаянье, Ад-бунтующим сердцам; Будь послушна небесам». В этих словах основная идея баллады. За отступление от веры Людмила наказывается. Вместо награды, вечного счастья ее уделом стал ад.
Уже в сентиментальных произведениях Жуковский обнаружил преобладающий интерес к психологическому миру своих героев. В «Людмиле» и во всех последующих произведениях психологическая обрисовка персонажей становится еще более глубокой и тонкой. Поэт стремится воссоздать все перипетии переживаний Людмилы: тревогу и грусть по милому, ожившие надежды на сладостное свидание и неудержимую скорбь, отчаяние, недоумение и радость, сменяющиеся страхом и смертным ужасом, когда любимый привозит ее на кладбище, к собственной могиле.
В соответствии с общим духом этой баллады в ней отчетливо отразилась созерцательно-лирическая лексика: «приуныв», «вздыхала», «мечтала». Слово «тихий», в разнообразных сочетаниях повторяется здесь более десяти раз («тихо идет», «тихою дубравой», «тихий… хор»). В балладе явственно обнаруживается склонность к лирико-эмоциональным эпитетам: «томну голову», «милый друг», «безотрадная обитель», «прискорбны очи», «нежною рукой». Стремление передать неопределенность световых оттенков только что наступившей ночи привело к фразеологизму «светлый сумрак».
Для повышения эмоционального напряжения и музыкальности баллады поэт обильно использует вопросительно-восклицательную интонацию («Близко ль, милый?» - «Вот примчались»), остановки и паузы («А Людмила?»), рефрены («Чу!») и их варианты («Едем, едем, час настал», «Едем, едем, путь далек»).
Остановки, умолчания и паузы, синтаксические параллелизмы, часто встречающиеся в балладе «Людмила», - следствие психологизации языка, присущей романтизму.
Развивая художественные завоевания предшествующего периода, Жуковский еще чаще обращается к звукописи, способствующей музыкальности его баллады: «Топот, ржание коней; Трубный треск и стук мечей». Или: «Слышат шорох тихих теней». И еще: «Страшно доски затрещали; Кости в кости застучали».
Усиливая легкость, воздушность, напевность, мелодичность четырехстопного хорея баллады, Жуковский применяет пиррихии («Черный ворон встрепенулся»), повторения («Близко, близко ратный строй»), пропуски членов предложения («Дом твой - гроб, жених - мертвец»), единоначатия («То из облака блеснет, то за облако зайдет»).
Подчеркивая элегизм своего романтизма, Жуковский впервые дал в балладе «Людмила» сгусток его внешних признаков, связанных с таинственно-страшным, глубоко-скорбным, могильным: ночь, мрак, привидения, саван, могильные кресты, гроб, мертвец. Здесь даже «в траве чуть слышный шепот, как усопших тихий глас». Придавая балладе народный колорит, поэт применяет в ней просторечные слова и выражения («сулил», «миновалось», «проглянет», «ждет-пождет»), бытовые сравнения («светлым хороводом», «будто в листьях повилика»), устно-поэтические («борзый конь», «ветер буйный»), традиционно-сказочные изобразительные приемы («пышет конь, земля дрожит»).
По свидетельству Белинского, «стихи этой баллады не могли не удивить всех своей легкостью, звучностью, а главное - своим складом, совершенно небывалым, новым и оригинальным».
Но, обладая несомненными достоинствами, оправдывающими восторг и удивление современников, баллада «Людмила» не несет в себе черт подлинной народности. В соревновании с этой балладой, в протесте против так называемого в ту пору «унылого» романтизма П. А. Катенин опубликовал в 1816 году балладу «Ольга». Если Жуковский, переделывая «Ленору» Бюргера, вытравлял в ней местные краски и черты народности, то Катенин усиливал простонародную фразеологию оригинала.
В полемике, развернувшейся в том же 1816 году по поводу «Ольги», Н. И. Гнедич выступил с прямым осуждением ее речевых вульгаризмов, якобы «оскорбляющих слух, вкус и рассудок», а Грибоедов - с похвалой ее «пиитической простоты» и «натуры». Подводя итоги дискуссии, А. С. Пушкин в 1833 году встал на сторону Грибоедова и назвал «Ольгу» замечательным произведением, в котором «Ленора» предстает «в энергической красоте ее первобытного создания», а «Людмилу» охарактеризовал как «неверное и прелестное подражание», «ослабившее дух и формы своего образца». Высоко ценя «фантастический колорит красок» «Людмилы», этой «детско-простодушной легенды», Белинский справедливо видел в ней «самое романтическое произведение в духе средних веков».
В 1829 году, возможно под влиянием уже указанной полемики, Жуковский дал точный перевод «Леноры». Но этот перевод несравним с художественными красотами оригинальной «Людмилы».
Опираясь на тот же сюжет бюргеровской «Леноры», Жуковский задумал в 1808 году, закончил в 1812 (?) и опубликовал в 1813 году («Вестник Европы», № 1-2) самую радостную балладу «Светлана». Связывая эту балладу с русскими обычаями и поверьями, с фольклорной, песенно-сказочной традицией, поэт избрал предметом ее изображения гадания девушки в крещенский вечер. Русская обстановка подчеркивается здесь и такими реалиями, как светлица, метелица, санки, церковь, поп. Национально-народному колориту баллады содействует также вступление («Раз в крещенский вечерок»), следующая за ним имитация подблюдных песен («Кузнец, Скуй мне злат и нов венец»), вкрапленные на протяжении всей баллады народно-просторечные слова («вымолви словечко», «вынь себе колечко», «легохонько», «сулить») и песенные выражения («подруженька», «красен свет», «моя краса», «радость, свет моих очей», «в ворота тесовы»).
В этом поэтичном шедевре как живой, полный психологической правды, вырисовывается облик милой, простодушной, нравственно чистой Светланы. Она изображена то молчаливо-грустной, тоскующей по безвестно исчезнувшему жениху, то пугливо-робкой, замирающей от страха во время гадания, то недоумевающей и ужасающейся во время сна, то растерянно встревоженной, не знающей, что ее ждет: радость или кручина. Это первый в отечественной поэзии художественно убедительный образ русской девушки. И недаром современники называли Жуковского «певцом Светланы».
С оптимистическим тоном баллады, национального и наиболее близкого к устно-народной поэзии произведения, великолепно сочетается песенный, энергичный хорей.
Но при наличии ярко выраженного реалистического вступления, национально-русского колорита и бытовых реалий определяющий пафос баллады, конечно, романтический. Ее романтизм в исключительности события, в редкой обаятельности героини, условном пейзаже, подчеркивающем необычность происшествия во времени и пространстве: «Тускло светится луна В сумраке тумана»; «Вестник полуночи…», «Пусто все вокруг», «Вкруг метель и вьюга». Здесь налицо все традиционные приметы «унылого» романтизма, вплоть до особенностей языка. Тут и «черный вран», и «черный гроб», и «тайный мрак грядущих дней». В балладе нет мистицизма. Но при всем том действительное Жуковский подменил мистификацией, типическому жизненному эпизоду придал характер фантастичности. Страшный сон отнюдь не поэтическая шутка, не пародия на романтические ужасы. Поэт напоминает читателю, что его жизнь на земле кратковременна, а настоящее и вечное в загробном мире. Он так формулирует основную идею баллады: «Лучший друг нам в жизни сей Вера в провиденье…». В этой балладе, как и во многих других произведениях, Жуковский утверждает торжество любви над смертью.
Баллада «Светлана» свидетельствует о том, что поэт, элегический романтик, в той или иной мере уходит от строго конкретных вопросов жизни в мир мечтаний и фантастики, стремится к потустороннему.
Полной противоположностью «Светлане» является мрачная повесть «Двенадцать спящих дев», в которой сказываются реакционные, явно мистические тенденции. В построении ее сюжета использованы некоторые мотивы романа «Двенадцать спящих дев, история о привидениях» немецкого писателя X. Г. Шписа (1755-1799). Произведение Жуковского состоит из двух баллад: «Громобой» и «Вадим» - и повествует об идеальной любви, преодолевающей все преграды, стоявшие на пути к спасению дорогого человека.
Программным стихотворением романтического этапа поэта стала социально-философская баллада «Теон и Эсхин» (1815). Ее тема - смысл и цель жизни. Основная ее идея: жизнь на земле - блаженство и красота, но земные радости неразлучны с горестями и страданиями; истинное благо внутри нас; подлинное счастье впереди, за гробом. Сюжетом стихотворения послужила необычная история двух друзей: Теона, оставшегося в родном краю, познавшего радость разделенной любви и горечь утраты своей подруги, и Эсхина, долго бродившего по свету в поисках счастья и разочаровавшегося во всем.
Сознание человеческого достоинства приводило многих людей в пору написания этого стихотворения в передовые ряды освободительного движения. Между тем Теон, условный герой экзотической страны, видит превосходство человека над всем существующим в осмыслении божественной гармонии, примирении «с природой и жизнью».
Осуществляя свой идейный замысел, поэт строит стихотворение на противопоставлении: жизни на земле и потустороннего мира, странничества Эсхина и верности Теона родному очагу, различия их мировосприятий. Необычные, резко противоположные друг другу характеры-символы Теона и Эсхина воссоздаются на фоне экзотической природы условно античной Греции, «под сенью олив и платанов». Верный канонам «унылого» романтизма, Жуковский включил в балладу и гроб «из белого мрамора», в котором покоится прах любимой Теона.
Абстрактным образам-символам Теона и Эсхина соответствует язык баллады: возвышенный, эмоционально-патетический, книжный: «С безоблачных солнце сходило небес»; «Обет неизменной надежды» и т. п. Баллада нарочито испещрена славянизмами, усиливающими ее отвлеченно-философское содержание: «к брегам», «младость», «на Праге», «благостно», «вперил», «возвещают», «зрел», «вотще», «сих», «уз», «сей», «не ропщу», «нетленные». Органичны здесь слова, связанные с общими понятиями, вроде: «закон», «творенье», «вселенна», «судьба», «бытием».
Романтико-символический смысл стихотворения, требуя расширения содержания некоторых слов, придает им ассоциативность, многосмысленность, превращая их в символы. Так, слову «человек» сообщен глубокий подтекст: это высшее существо, свободно постигающее гармонию вселенной. Слово «надежда» стало символом огромной, таинственно манящей, сияющей жизненной перспективы. Универсально-космополитический, а не строго-локальный, национально-исторический характер героев баллады совершенно естественно определил смешение реалий греческого (Зевс, Вакх, Эрот) и римского (Пенаты, Аврора) мира.
Баллада «Теон и Эсхин» носит отчетливо логизированный характер. Это строго последовательное размышление, завершающееся обобщением. В нем мысли оттесняют образы, а поэтому словесно-изобразительные средства- эпитеты (небо «прекрасное», река «тихоструйная»), сравнения («счастье, как тень»), метафоры («цвет жизни был сорван, увяла душа») - общи, отвлеченны и малочисленны.
Но, являясь отвлеченной, логизированной, баллада не перестает быть лирической. Этому сложит и весь строй изобразительных приемов: печальный сюжет, психологически контрастные образы мятущегося Эсхина и спокойного Теона, эмоциональный диалог героев, восклицательно-вопросительная интонация и недосказанность фраз, наконец, плавный, медлительно важный амфибрахий. Критик Н. А. Полевой отметил любимые синтаксические обороты поэзии Жуковского: бессоюзие, остановку, недомолвку, использованные и в балладе «Теон и Эсхин».
Стихотворения «Теон и Эсхин» и «Узник» Белинский справедливо считал «самыми романтическими» произведениями. Имея в виду главным образом ранние романтические баллады Жуковского, П. А. Вяземский шутя назвал их творца «гробовых дел мастером», а Пушкин - «могил и рая верным жителем». Баллады доставляли современникам «какое-то сладостно-страшное удовольствие» (Белинский). «Кто не увлекался- писал А. А. Бестужев, - мечтательною поэзией Жуковского, чарующего столь сладостными звуками?»
