О космосе для детей 9 10 лет. Космос для детей дошкольного возраста: занятия для дошкольника. Что осталось от Большого взрыва
Текст: Федор Косичкин
Обложка предоставлена «Редакцией Елены Шубиной» издательства «АСТ»
Антон Понизовский «Принц инкогнито»
Издательство: «Редакция Елены Шубиной», 2017 г.
«Обращение в слух» — поздний дебют в художественной литературе журналиста и успешного телеменеджера Антона Понизовского . Едва появившись в 2013 году, толстый роман сразу привлек к себе внимание, помимо личности автора, весьма известной в медиасреде, двумя художественными особенностями. Во-первых, в главных героях - застрявших в швейцарских Альпах русском аспиранте Федоре и успешном бизнесмене Дмитрии, легко (пожалуй, даже слишком легко) опознавались «проекции» . А во-вторых, монологи «простых людей» из российской провинции, которые они выслушивают и обсуждают, - это подлинные записи, собранные в ходе «полевых исследований» и инкорпорированных в тело романа по принципу вербатима.
Новый роман Понизовского ждали с вполне естественным в подобном случае волнением: как автор небесспорного, но очень интересного произведения справится с «синдромом второй книги», что предложит заведомо заинтересованной публике на сей раз?
Скажем сразу: автор справился. «Принц инкогнито» не повторяет прямо темы и приемы «Обращения в слух», но как бы продолжает их. Будучи при этом вполне оригинальным произведением - если, конечно, это слово применимо к роману, в основании которого лежит постмодернистское убеждение, что «всё уже было».
Действие в нем разворачивается в двух временных слоях. В первом из них броненосец «Цесаревич» в декабре 1908 года подходит к берегам Сицилии, еще не зная, что Мессину вот-вот накроет разрушительное землетрясение и они, русские моряки, окажутся первыми, кто придет на помощь пострадавшим. Во втором, в наши дни, медбрат Дживан - красавец с прямой спиной, донжуан и сын врача, погибшего во время землетрясения в Спитаке, идет в декабре на дежурство в свою психоневрологическую больницу в маленьком российском городе Подволоцке - еще не зная, что ему придётся решать проблему сродни «герметическому детективу»: один из пациентов его отделения - «мизераблей», как он их называет, - попытался поджечь ночью дверь кабинета завотделением, и пиромана необходимо срочно вычислить, пока он не спалил всю больницу. Впрочем, в исторической части тоже присутствует загадка сродни детективной: на борту «Цесаревича» служит матрос, резко выбивающийся обликом и манерами из прочих нижних чинов, - и призванному с речки Волочки квартирмейстеру Миньке, главному герою-рассказчику исторической части, необходимо срочно понять - кто он, этот Невозможный матрос?
Уже по этой завязке видно:
две повествовательные линии романа прошиты постоянно перетекающими друг в друга совпадениями, аллюзиями, а то и откровенной травестией.
Отца Дживана звали Грантом, но все «мизерабли» упорно называют медбрата «Грандовичем» - и эта оговорка оказывается неслучайной, потому что испанские гранды играют в повествовании существенную роль. И таких «оговорок» оказывается множество, и под конец они все вспыхивают, как перья в подушке от зажигалки.
Надо признать, что это «оказывается» выглядит порой достаточно прямолинейно. Приняв правила предлагаемой автором игры в слова и в города, внимательный читатель быстро находит правильные ответы - в том числе и на обе детективные загадки, которые, естественно, сливаются в одну. Но автора это, кажется, не смущает - это тоже является частью предлагаемой им игры. Как и опознаваемые аллюзии - на такое же двусоставное «Бледное пламя» (сумасшедший воображает - или не воображает? — себя свергнутым королем); на (рассказчику которой тоже надо доверять с большими оговорками) и даже на более близкого нам «Принца Госплана» - на которого название прямо намекает и к которому куда ближе стилистически, чем к прихотливым шедеврам и Соколова.
Потому что явная цель Антона Понизовского - не только и не столько запутать читателя, насладиться утонченной игрой в зашифрованные аллюзии, восхититься мощью закованных в броню исполинских кораблей, блеском одеяний испанских грандов и завиральной красотой конспирологических теорий. Но и, что существеннее, в том, чтобы еще раз
привлечь внимание просвещенного читателя к тем самым «мизераблям», современным «униженным и оскорблённым» — к постоянным обитателям сумасшедших домов.
Каждый из которых, может быть, и не заслуживает испанской короны - но точно заслуживает сострадания и человеческого отношения.
Швейцария, деревня при горнолыжном курорте. Здесь — из-за исландского вулкана самолеты не летают — зависла компания русских: аспирант местного университета Федя, девушка Леля и муж с женой Белявские. От скуки они принимаются слушать записанные в России «свободные нарративы» неких «простых людей»; Федя изучает по ним загадку русской души. И вот так пять дней: земной рай наяву и русский ад, жуткие страдания, — на пленке; выходят они другими, в общем, людьми.
Шишкин, Сорокин, Гиголашвили, Проханов, Водолазкин — и ведь это только самый первый ряд; романы о «тайне русской души» и страдании, как и сто лет назад, производятся в России регулярно; чтобы войти на этот рынок, автору-новичку нужно как следует поработать локтями — и изобрести нечто экстраординарное.
В «Обращении в слух» это условие соблюдено.
Антропологически, по типу, Антон Понизовский на создателя романа о загадке русской души не похож, а похож — на банкира П.Авена. Curriculum vitae тоже не то чтобы идеальное для писателя-деревенщика: работал с Парфеновым в раннем «Намедни», потом продюсером на НТВ, -придумал пару десятков телепрограмм («Впрок», «Что почем»), потом дирижировал «Добрым утром» на Первом канале; в середине нулевых эмигрировал на год в Канаду. Быстро вернулся, это да, но все равно — где он, а где все эти истории про вымершие деревни, спившихся отцов и дерущихся заточками сыновей?
«Обращение в слух» — сложный, полифоничный, тонко имитирующий приемы и сюжетные линии Достоевского роман, однако в нем найдется и простая мораль, которую можно изложить хотя бы и в программе «Доброе утро»: прежде чем судить о людях по их социальному статусу и внешности, следует выслушать их историю.
«На Москворецком рынке мы арендовали торговый павильон
Антон Владимирович Понизовский оказался в высшей степени коммуникабельным человеком, не делающим секрета ни из чего — в том числе из своего происхождения. Из «хорошей московской» — писательской — семьи. Как ему пришло в голову записывать чужие истории? По его словам, он никогда, по существу, не сталкивался с этими самыми «простыми людьми», только по книжкам, — и от этого всегда чувствовал некий дефицит знаний о жизни. Идеи, каким образом компенсировать эту интеллигентскую ущербность, начали приходить ему в голову давным-давно. Выглядели они одна другой экзотичнее. Так, еще в детстве ему казалась любопытной профессия чистильщика обуви; он мечтал о путешествии — пешком, с узелком через плечо. С возрастом — Понизовский, кстати, выглядит сильно -моложе своих сорока четырех; возможно, ему следовало бы инвестировать в приобретение накладной благообразной бороды, какие носят авторы круга газеты «Завтра», — мысль о том, как технически преодолеть пропасть между субъектом и «объектами», стала принимать более реалистичные формы: почему бы, например, не снять купе в поезде Москва-Владивосток и, раз уж железная дорога располагает русских к искренней коммуникации, не записывать там услышанные от попутчиков истории. Но чистить сапоги, конечно, слишком театрально, разъезжать на поездах — слишком долго… В конце концов ему пришла в голову, по существу, та же (светлая) мысль, что носовскому писателю Смекайле. Ну вы помните, в «Незнайке»: «Я могу поставить бормотограф в любой квартире, и он запишет все, о чем говорят. Мне останется только переписать — вот вам повесть или даже роман. Это только в книгах так пишется, что нужен замысел, а попробуй задумай что-нибудь, когда все уже и без тебя задумано! А тут бери прямо, так сказать, с натуры — что-нибудь да и выйдет, чего еще ни у кого из писателей не было».
И где же вы поставили свой… бормотограф? «На Москворецком рынке, — отвечает Понизовский. — Мы с психологом Татьяной Орловой — это она, по сути, все организовала, арендовали торговый павильон». Это где-то в районе Варшавки, что ли? А давайте съездим туда, посмотрим.
Если на Московорецком рынке и есть что-то экзотическое, то это сам Антон Понизовский. Его легко представить себе где-нибудь на заседании миноритариев «Норникеля» или «Сити Груп», но здесь, в караван-сарае посреди спального района? Южные люди, темновато, запах хаша и рыбы; «Асиля не работает сегодня, не знаете?» Мы пытаемся найти кого-то из тех, кто был здесь три года назад; Асиля — это та женщина, в рассказе которой фигурировали, по классификации Понизовского, темы «мать и сын», «главное — дети», «мужчины нет», «смерть рядом», «тревога за детей», «чужие и свои», «православие», «произвол/насилие». Старуха, взвешивающая клиенту баклажаны, не удостаивает писателя ответом. Как ему удалось развести всех этих людей на длинные истории, если они и головой-то иной раз кивнуть не хотят, — загадка.
Исторический павильон находится на втором этаже: плохо освещенный коридор с запирающимися застекленными модулями. Никаких покупателей, одни продавцы: усатые мужчины и женщины в длинных юбках («вот эта, мне кажется, могла бы историю рассказать»); в ассортименте тюль, шали, шапки, странные сувениры. Наша экскурсия вызывает у потенциальных сторителлеров недоумение; надо полагать, человек, до того проработавший много лет на телевидении в должности чуть ли не генпродюсера канала, выглядел здесь несколько сюрреалистически.
Они купили в IKEA стол, принесли табуретки, повесили занавески, чайник поставили. Алкоголь? «Нет, это было бы… Несколько другой жанр, не хотелось бы». Как он им вообще объяснял, что происходит — и чего ему от них надо? Ну как-как: так и говорил, что, вот, писатель, журналист, что занимается проектом «Моя история»: мол, есть история официальная, которая в учебниках, а есть «серая», подлинная, судьбы живых конкретных людей; расскажите нам что-нибудь, пожалуйста, это важно. Никакой рамочной, декамеронной конструкции про Швейцарию вначале не было: Понизовский собирался просто слушать людей, о которых сам ничего не знал, и выуживать из их рассказов сюжеты в надежде, что затем, если как-то ском-поновать их, вытанцуется нечто. Возможно, его интересовали даже не сюжеты, а общая языковая атмосфера, «музыка» речи — совсем не та, к которой он сам привык в повседневной жизни.
А вы бы сами какую историю рассказали, если б вас кто-то умудрился притащить за такой столик? «Наше общение, — отвечает Понизовский, — было более или менее равноправным, то есть и я тоже в ответ рассказывал истории. Например, про то, как чудесным образом познакомился со своей будущей женой. Про детей. Про то, как сам остался без родителей. Кажется, не рассказывал, как чуть не утонул в Эквадоре — в Тихом океане…»
Эквадор, между прочим, тоже не совсем случайное место. На вопрос, про что был его предыдущий роман, Понизовский, выдержав эффектную паузу, роняет: об индейцах. Кечуа.
Теоретически, тому, кто захочет описать генезис «Обращения в слух», следует предпринять вылазку не только на Москворецкий рынок, но и в швейцарскую, с панорамными видами на гору Юнгфрау и озеро Тунерзее, деревушку Беатенберг — где, собственно, и разворачивается основное действие романа.
