Главная » Дизайн интерьера » Погребов в прорыв идут штрафные батальоны читать. В прорыв идут штрафные батальоны. Нацистская военная каторга

Погребов в прорыв идут штрафные батальоны читать. В прорыв идут штрафные батальоны. Нацистская военная каторга

Интересный обзор советского пива и истории оформления советских пивных бутылок прочитал от коллекционера пивной атрибутики Павла Егорова.

Вот что он рассказывает...

1920-е годы

Официальной датой рождения советского (хотя, точнее, ещё пива РСФСР — СССР был создан чуть позже) пивоварения можно считать дату 3 февраля 1922 года, когда было подписано постановление «Об акцизе с пива, мёда, кваса и фруктовых и искусственных минеральных водах». Это время совпало с развёртыванием НЭПа, когда была дана некоторая свобода частному предпринимательству, выражавшаяся в том, что кроме национализированных пивоваренных заводов возникло немало арендованных — обычно бывшими хозяевами и пивоварами.

Какое же пиво варили в то время? Те же самые сорта, что и до революции. Это прогерманские марки: «Баварское», тёмное «Мюнхенское», «Кульмбахское», «Экспорт», крепкий «Бок»; австрийские и чешские марки (Чехия до Первой мировой войны входила в состав Австро-Венгрии): «Венское», «Богемское», классическое «Пильзенское» и его более плотные, «экспортные» версии («Экстра-Пильзен»). В традициях английского пивоварения варили тёмный плотный портер и светлый пейл-эль. Очень популярными были (скорее всего, из-за его невысокой плотности, а значит, и малозатратности) «Столовое», тёмное «Мартовское», сохранились и некоторые самостоятельные российские марки, хотя и они возникли под влиянием западноевропейского пивоварения: «Кабинетное», «Двойной золотой ярлык». Единственный исконно русский сорт пива — это «Чёрное», а также его версия «Чёрное бархатное». Этот сорт пива не выбраживался полностью, так же как и традиционный русский квас. Оно имело при высокой плотности очень низкую крепость и почти не было известно в Европе.

К концу 1920-х НЭП стали сворачивать, частников выдавливать из пивоваренного производства, был введён первый ОСТ на пиво (ОСТ 61-27), который был обязателен только для крупных государственных заводов (при этом не запрещал варить и другие сорта). По этому ОСТу предлагалось производить четыре сорта пива: «Светлое № 1» — близкое к пильзенскому стилю, «Светлое № 2» — близкое к венскому, «Тёмное» — близкое к мюнхенскому и «Чёрное» — традиционно русское, сбраживаемое верховыми дрожжами и имевшее крепость в 1% алкоголя, как у кваса.

1930-е годы

Солод стали делить по цветности на три типа: «русский» (бывший «пильзенский»), «жигулёвский» (бывший «венский»), украинский (бывший «мюнхенский»), соответственно было переименовано и пиво — в «Русское», «Жигулёвское», «Украинское». Названия давали в честь крупнейших государственных заводов: «Жигулёвское» — Жигулевского завода в Куйбышеве (Самара), «Русское» — завода Ростова-на-Дону, «Московское» — московских предприятий, «Украинское» — заводов Одессы и Харькова. В ОСТ 350-38 были внесены и другие сорта под своим старым именем (так как ничего «буржуазного» в их названии не было): это «Портер», который сбраживался по английской традиции верховым брожением, очень плотный, сильноохмелённый сорт пива с винным и карамельным вкусом. А кроме него «Мартовское» и «Карамельное» (наследник «Чёрного») — это темное, не выброженное пиво, имевшее 1,5% алкоголя, которое рекомендовали употреблять даже детям и кормящим матерям. Эти восемь сортов с некоторыми изменениями и просуществовали до развала СССР, а некоторые его и пережили, поэтому остановимся на них подробнее.

Кроме того, велись разработки новых сортов, прежде всего элитных. Так, к 1939 году были разработаны «Московское высший сорт» и «Столичное». Этот светлый сорт стал самым крепким (а после войны, когда значение плотности повысили до 23%, и самым плотным) сортом в СССР. «Киевское» — сорт пива с пшеничным солодом, хотя и низового (лагерного) брожения. Варили «Союзное» и «Полярное», которое дублировало другой сорт, «Московское», поэтому было снято с производства. Разрабатывался и сорт в стилистике эля, но начало Великой Отечественной войны прекратило все работы в этом направлении.

Послевоенный период

Серьёзные изменения произошли только во времена хрущевской оттепели. В то время в стране проводили разные административно-хозяйственные переподчинения, и вместо ГОСТа на пиво ввели республиканские стандарты, что многократно увеличило количество сортов советского пива. Многие крупные заводы вводили свои собственные ВТУ (временные технические условия) и начали варить фирменные сорта. Количественное разнообразие далеко превысило сотню сортов. Кроме РСФСР, особенно много сортов было в УССР, БССР, Прибалтике — обычно они носили названия республик, исторических областей, столиц и городов с пивоваренными традициями. В это же время в пивоварении стали в очень широких пределах внедрять несоложёные материалы. Это позволяло создавать различные вкусовые профили — ячмень, рис, кукуруза, соя, пшеница, различные типа сахара, — которые стали неотъемлемой частью рецептуры советского пива. В конце 1950-х — начале 1960-х были открыты заводы по производству ферментных препаратов в Запорожье и Львове, что позволило увеличить количество применяемых несоложёных продуктов до 30-50% (прежде всего в «Жигулёвском»).

Вот несколько наиболее интересных сортов, которые начали выпускать в то время: «Таёжное» и «Магаданское» производили с использованием экстракта хвои, а эстонское «Кадака» — с можжевельником, «Переяславское» и «Роменское праздничное» — с мёдом, а «Любительское» — с 50% несоложёной пшеницы. Некоторое заводы были настоящими генераторами новых сортов. Под руководством Г. П. Дюмлера на Исетском заводе было создано «Исетское» пиво, прототипом которого послужил немецкий бок (этот сорт варят и до сих пор). Также появились «Уральское» — плотный, тёмный и винный сорт пива и «Свердловское» — сильновыброженный светлый сорт пива, предтеча тех сортов, которые мы сейчас и пьём.

На Украине выделялись Львовский завод (с несколькими версиями «Львовского»), киевские заводы (несколько версий «Киевского») и некоторые другие. Прибалтика оставалась последним островком чистосолодового пива, его варили там несколько сортов (например, сорт «Сенчу» фактически повторял рецептуру «Жигулевского», но только из чистого солода). По всему же Союзу единственным массовым чистосолодовым сортом было «Рижское». Но на смену ему уже ближе к 1970-м стали внедрять «Славянское». С середины 1960-х бутылочное пиво уже начало преобладать над разливным, его обычно не пастеризовали, а стойкость была в районе семи суток. Но на деле стойкость не достигала и трёх суток, поскольку пивзаводы могли себе это позволить — на прилавках пиво не залёживалось. Из последних ГОСТов на солод исчез «жигулевский» («венский») солод, и «Жигулёвское» утратило свой «венский» характер, а из-за значительного количества несоложёных продуктов и сокращении времени дображивания до 14-ти и даже до 11-ти суток сорт превратился в самый непритязательный.

1970-1990-е годы

В 1970-е годы были запущены такие известные марки пива, как «Адмиралтейское», «Донское казачье», «Петровское», «Ячменный колос», «Клинское», многие из них дожили и до сегодняшнего дня. Сорта «Любительское» и «Столичное» продолжали тенденцию движения к сильновыброженным современным сортам. В 1980-е новые сорта продолжали постоянно появляться (как ни странно, но антиалкогольная компания 1985 года даже стимулировала их появление, особенно слабоалкогольных), исключительно много их стало к 1990 году, хотя многие из этих сортов уже можно относить к периоду независимости республик бывшего СССР. В то время возникли «Тверское», «Букет Чувашии», «Витязь», «Черниговское», но об этом нужен уже другой разговор. Всего же за время существования СССР (с 1922-го по 1991-й) было сварено примерно 350 сортов пива.

Официальной датой рождения советского пива, хотя, точнее, ещё пива РСФСР, так как СССР был создан чуть позже, можно считать дату 3 февраля 1922 года, когда было подписано постановление «Об акцизе с пива, мёда, кваса, фруктовых и искусственных минеральных вод».

Это время совпало с развёртыванием НЭПа, когда была дана некоторая свобода частному предпринимательству, выражавшаяся в том, что кроме национализированных пивоваренных заводов возникло немало арендованных - обычно бывшими хозяевами и пивоварами.

Какое же пиво варили в то время? Те же самые сорта, что и до революции. Это прогерманские марки: «Баварское», тёмное «Мюнхенское», «Кульмбахское», «Экспорт», крепкий «Бок»; австрийские и чешские марки (Чехия до Первой мировой войны входила в состав Австро-Венгрии): «Венское», «Богемское», классическое «Пильзенское» и его более плотные, «экспортные» версии («Экстра-Пильзен»). В традициях английского пивоварения варили тёмный плотный портер и светлый пейл-эль. Очень популярными были (скорее всего, из-за его невысокой плотности, а значит, и малозатратности) «Столовое», тёмное «Мартовское», сохранились и некоторые самостоятельные российские марки, хотя и они возникли под влиянием западноевропейского пивоварения: «Кабинетное», «Двойной золотой ярлык». Единственный исконно русский сорт пива - это «Чёрное», а также его версия «Чёрное бархатное». Этот сорт пива не выбраживался полностью, так же как и традиционный русский квас. Оно имело при высокой плотности очень низкую крепость и почти не было известно в Европе.

К концу 1920-х НЭП стали сворачивать, частников выдавливать из пивоваренного производства, был введён первый ОСТ на пиво (ОСТ 61-27), который был обязателен только для крупных государственных заводов (при этом не запрещал варить и другие сорта). По этому ОСТу предлагалось производить четыре сорта пива: «Светлое № 1» - близкое к пильзенскому стилю, «Светлое № 2» - близкое к венскому, «Тёмное» - близкое к мюнхенскому и «Чёрное» - традиционно русское, сбраживаемое верховыми дрожжами и имевшее крепость в 1% алкоголя, как у кваса.

1930-е годы

К середине 1930-х велись активные работы над новыми ОСТами, сортовое разнообразие хотели расширить, причём в сторону западноевропейских традиционных марок («Венское», «Пильзенское», «Мюнхенское»). На тот момент главным в определении стилистики пива был солод - для «Пильзенского» пива использовали светлый «пильзенский» солод, для «Венского» - более прожаренный и поэтому более тёмный «венский», для «Мюнхенского» - тёмный «мюнхенский» солод. Учитывали и воду - для «Пильзенского» она должна была быть особо мягкой, для «Мюнхенского» - более жёсткой. Но в результате в ОСТ было внесено пиво под другими названиями, что обычно связывают с известной легендой - о победе пива «Венское» Жигулёвского завода на конкурсе пива на ВДНХ и предложении Микояна вместо «буржуазного» названия «Венское» использовать название завода - «Жигулёвское». Как бы то ни было, но переименовали и солод и пиво.
Солод стали делить по цветности на три типа: «русский» (бывший «пильзенский»), «жигулёвский» (бывший «венский»), украинский (бывший «мюнхенский»), соответственно было переименовано и пиво - в «Русское», «Жигулёвское», «Украинское». Названия давали в честь крупнейших государственных заводов: «Жигулёвское» - Жигулевского завода в Куйбышеве (Самара), «Русское» - завода Ростова-на-Дону, «Московское» - московских предприятий, «Украинское» - заводов Одессы и Харькова. В ОСТ 350-38 были внесены и другие сорта под своим старым именем (так как ничего «буржуазного» в их названии не было): это «Портер», который сбраживался по английской традиции верховым брожением, очень плотный, сильноохмелённый сорт пива с винным и карамельным вкусом. А кроме него «Мартовское» и «Карамельное» (наследник «Чёрного») - это темное, не выброженное пиво, имевшее 1,5% алкоголя, которое рекомендовали употреблять даже детям и кормящим матерям. Эти восемь сортов с некоторыми изменениями и просуществовали до развала СССР, а некоторые его и пережили, поэтому остановимся на них подробнее.

Кроме того, велись разработки новых сортов, прежде всего элитных. Так, к 1939 году были разработаны «Московское высший сорт» и «Столичное». Этот светлый сорт стал самым крепким (а после войны, когда значение плотности повысили до 23%, и самым плотным) сортом в СССР. «Киевское» - сорт пива с пшеничным солодом, хотя и низового (лагерного) брожения. Варили «Союзное» и «Полярное», которое дублировало другой сорт, «Московское», поэтому было снято с производства. Разрабатывался и сорт в стилистике эля, но начало Великой Отечественной войны прекратило все работы в этом направлении.

Послевоенный период

Уже в 1944 году, после освобождения Риги, был запущен в производство сорт «Рижское», который дублировал «Русское» и в ГОСТе 3478-46 заменил собой этот сорт (теперь Рига не являлась «буржуазным» городом и название «Рижское» можно было использовать). Остальные сорта в ГОСТе сохранились. С этого времени, за редчайшим исключением, всё пиво в СССР производили по технологии низового брожения (лагерное), а сусло затирали в чешско-немецких традициях отварочным способом. Началось восстановление разрушенного войной хозяйства. За 1930-е годы производство пива увеличилось в СССР в три раза, но в 1946 году оно составляло менее половины от производства 1940-го. Львиную долю пива продавали в розлив (как и до войны, хотя в Российской империи всё было наоборот), бутылочного выпускали мало, и лидировала в этом деле Прибалтика. Основной объём пива приходился на сорт «Жигулёвское», в отдельных случаях оно занимало до 90% всего объёма производимого пива.
Серьёзные изменения произошли только во времена хрущевской оттепели. В то время в стране проводили разные административно-хозяйственные переподчинения, и вместо ГОСТа на пиво ввели республиканские стандарты, что многократно увеличило количество сортов советского пива. Многие крупные заводы вводили свои собственные ВТУ (временные технические условия) и начали варить фирменные сорта. Количественное разнообразие далеко превысило сотню сортов. Кроме РСФСР, особенно много сортов было в УССР, БССР, Прибалтике - обычно они носили названия республик, исторических областей, столиц и городов с пивоваренными традициями. В это же время в пивоварении стали в очень широких пределах внедрять несоложёные материалы. Это позволяло создавать различные вкусовые профили - ячмень, рис, кукуруза, соя, пшеница, различные типа сахара, - которые стали неотъемлемой частью рецептуры советского пива. В конце 1950-х - начале 1960-х были открыты заводы по производству ферментных препаратов в Запорожье и Львове, что позволило увеличить количество применяемых несоложёных продуктов до 30–50% (прежде всего в «Жигулёвском»).
Вот несколько наиболее интересных сортов, которые начали выпускать в то время: «Таёжное» и «Магаданское» производили с использованием экстракта хвои, а эстонское «Кадака» - с можжевельником, «Переяславское» и «Роменское праздничное» - с мёдом, а «Любительское» - с 50% несоложёной пшеницы. Некоторое заводы были настоящими генераторами новых сортов. Под руководством Г. П. Дюмлера на Исетском заводе было создано «Исетское» пиво, прототипом которого послужил немецкий бок (этот сорт варят и до сих пор). Также появились «Уральское» - плотный, тёмный и винный сорт пива и «Свердловское» - сильновыброженный светлый сорт пива, предтеча тех сортов, которые мы сейчас и пьём.

Пиво в СССР старались выбродить полностью, но технологии того времени (прежде всего применяемые расы дрожжей) не позволяли этого сделать, так что при одинаковой начальной плотности сорта советского пива всегда были менее крепкие, чем современные - и это при очень значительных сроках дображивая советского пива, вплоть до 100 суток, как у «Столичного». В Москве возродили дореволюционный «Двойной золотой ярлык» под названием «Двойное золотое», чуть позже начали варить плотные светлые «Нашу марка» и «Москворецкое», плотное тёмное «Останкинское». В Хамовниках варили «Лёгкое» пиво в традиционной русской стилистике невыброженного кваса.
На Украине выделялись Львовский завод (с несколькими версиями «Львовского»), киевские заводы (несколько версий «Киевского») и некоторые другие. Прибалтика оставалась последним островком чистосолодового пива, его варили там несколько сортов (например, сорт «Сенчу» фактически повторял рецептуру «Жигулевского», но только из чистого солода). По всему же Союзу единственным массовым чистосолодовым сортом было «Рижское». Но на смену ему уже ближе к 1970-м стали внедрять «Славянское». С середины 1960-х бутылочное пиво уже начало преобладать над разливным, его обычно не пастеризовали, а стойкость была в районе семи суток. Но на деле стойкость не достигала и трёх суток, поскольку пивзаводы могли себе это позволить - на прилавках пиво не залёживалось. Из последних ГОСТов на солод исчез «жигулевский» («венский») солод, и «Жигулёвское» утратило свой «венский» характер, а из-за значительного количества несоложёных продуктов и сокращении времени дображивания до 14-ти и даже до 11-ти суток сорт превратился в самый непритязательный.

1970–1990-е годы

Об особенностях пивного потребления в Ленинграде второй половины двадцатого века.

Я люблю пиво за то, что это «компанейский» напиток, идеально подходящий для расслабляющего отдыха. Оно отлично пьётся и на рыбалке, и после бани, и в баре с друзьями, и дома на кухне вечером трудового дня.

Впервые я попробовал пиво в 1961 году, когда мне было 8 лет: после походов в баню отец всегда покупал мне квас, а себе – пиво, и однажды дал мне сделать маленький глоточек. В то время в Ленинграде были пивные автоматы, которые в народе звали «автопоилками». Но у нас они как-то не прижились, а вот в Москве были очень распространены.

Во времена моей молодости пиво продавалось в розлив в специальных киосках, и это всегда был один-единственный сорт: «Жигулёвское», очень неплохое на вкус! Его привозили в цистернах и заливали в специальные ёмкости с краниками. Пить пиво с утра тогда вовсе не считалось зазорным: к вечеру его просто могло не остаться. Люди выстраивались в огромные очереди, держа в руках бидоны и авоськи с трёхлитровыми банками. Если не было своей тары – обычно заказывали «большую с прицепом»: маленькую кружку за 11 копеек выпиваешь залпом, а с большой, за 22, отходишь в сторонку. Хорошо, если в кармане припасена вяленая рыбка.

Кружки, кстати, никто не воровал, а вот во время перестройки при киосках их иногда не было вовсе, поэтому наливали даже в пакеты, проделывали дырочку и пили через неё.

Зимой продавали пиво с подогревом – пили ведь, в основном, на улице. В ходу было выражение «ресторан-парадная»: не у каждого имелось своё жильё, да и не каждая жена одобряла появление на пороге супруга с бидоном пива. Можно было пойти попить пива в кафе или ресторан, но там – только бутылочное, а разливное всё же ценилось больше за свежесть: бутылки нередко попадались с осадком на дне. Зато было разнообразие сортов: Рижское, Ленинградское, Двойное Золотое, «Ячменный колос», тёмные Мартовское и «Портер»… Продавали бутылочное пиво и в гастрономах, но за ним, опять-таки, не всегда удавалось успеть.

Именно поэтому настоящим событием стало открытие в середине 70-х на Кировском проспекте магазина «Пиво», где оно продавалось практически всегда.

Не меньший ажиотаж вызвало и появление «пивных залов» - самый первый назывался «Жигули», попасть туда можно было либо по блату, либо отстояв длинную очередь.

Начиная с 73 года по всему Ленинграду начали открываться пивные бары, самые первые и легендарные из которых – «Пушкарь» на Б. Пушкарской, «Старая застава» на площади Мира, «Янтарь» на речке Карповке. Само слово «бар» было для советского человека завораживающим, чарующим. Чтобы попасть вовнутрь, снова надо было стоять в ненавистных очередях; больше везло тем, у кого были знакомые швейцары: за три рубля очередь можно было миновать. В таких заведениях уже был какой-никакой интерьер, а ещё симпатичные керамические кружки.

В диковинку были специальные пивные закуски: соломка, солёные сушки, скумбрия, изредка – мелкие креветки. Из-под полы можно было купить копчёного леща или пачку американских сигарет… Бары посещала, в основном, молодёжь: старшее поколение осталось в очередях у киосков. Проблемы были со входом, но не с ценами: пиво в баре стоило от силы копеек на 10 дороже, чем на улице. В баре сидели большими компаниями и подолгу, с собой приносили гитары, устраивали состязания: пили пиво на скорость. Один мой друг выпивал пол-литровую кружку за три секунды!..

Очень модным заведением стал и пивной ресторан «Белая лошадь» на Чкаловском проспекте: под кружку любимого напитка здесь можно было насладиться полноценным ужином, но главное – попробовать чешское пиво, например настоящее пильзенское. Оно стоило 1 рубль, а «Жигули» - копеек 30 – 40.

Так скудно дела обстояли только для советского гражданина: для иностранцев было всё! Я рано попробовал хорошие сорта пива: в 76 году поступил на работу в «Интурист». Там впервые увидел пиво в жестяной банке, это было целым маленьким потрясением. А в 82 году я стал барменом в валютном баре гостиницы «Ленинград» – вот там были бочковые Heineken, Tuborg, Carlsberg… Что греха таить, разливное отечественное пиво с ними и рядом не стояло. В стекле были представлены основные мировые марки – уже тогда знали и Warsteiner, и Budweiser. Отличалось высоким качеством и большим спросом финское пиво: Koff, Lapin Kulta, Karjala.

Кроме валютных баров, импортное пиво продавалось в магазине «Берёзка», но путь советскому человеку туда был заказан: сразу выводили под белы руки, а за хранение валюты эквивалентом от 25 рублей была уже уголовная статья. Купить заморское пиво действительно было негде, вездесущие фарцовщики и предприимчивые таксисты им как-то не увлекались. Лишь иногда чешское пиво удавалось «урвать» с чёрного хода продуктовых магазинов.

Антиалкогольная кампания Горбачёва, начавшаяся в 85 году, по любителям пива ударила в последнюю очередь. Бары не закрылись, да и не помню такого, чтобы пива было не достать вообще, ведь слабоалкогольные напитки тогда противопоставлялись водке и считались более «благородными». С падением железного занавеса в магазинах появилось импортное пиво. Отечественные заводы начали выпускать по лицензии напитки под известными мировыми брендами, но по своим вкусовым качествам большинство из них, к сожалению, уступают оригиналам.

«Интуриста» не стало, и в 92 году я начал работать барменом в ночном клубе «Невская мелодия», шведско-русском предприятии. Ассортимент пива там был впечатляющий: более 60 видов бутылочного, от американского до японского, и шведское разливное – Spendrup’s, Falcon. Просто глаза разбегались. Из новых заведений того времени я бы отметил «Сенат-бар»: там я впервые увидел отдельное пивное меню на 30 листах.

В конце 90-х появилась разливная «Балтика №7», и представьте себе, среди иностранных гостей она пользовалась куда большим спросом, чем импортные марки. Открылось немало частных пивоварен, ведь наконец-то разрешили частное предпринимательство. Пиво из местных пивоварен любят за интересные вкусовые оттенки и свежесть. Считаю, что по-настоящему сильным, известным брендом стало только «Василеостровское»: появившись в 2002 году, в барах оно стало конкурентом даже такому гиганту, как «Балтика».

Работая в «Невской мелодии», от своих наставников я узнал о существовании пивных коктейлей, очень популярным был «Жёлтая подводная лодка» - на дно кружки с пивом опускается стопка ликёра Jagermeister. Вошло в моду пиво с добавлением всевозможных сиропов, причём, вопреки стереотипу, такие напитки нравятся не только женщинам. Мы узнали, как оказывается приятно в жару потягивать Sol или Corona Extra через дольку лайма. В первом в городе ирландском пабе “Mollie’s” смогли попробовать не только национальную кухню, но и настоящий ирландский эль Guinness. А владельцы немецкой пивоварни при гостинице «Пулковская» организовали первый русский Oktoberfest.

В становлении Петербурга как «пивной столицы», думаю, сыграл немаловажную роль неискоренимый дух нашего города, стремление понимать и перенимать все самое лучшее. Кроме того, Питер – город не только портовый, но ещё и рыбацкий – а какой ещё напиток так прекрасно сочетается с рыбой.

Пивной вопрос для жителей СССР был крайне серьезен!

Хоть и не было в той стране изобилия, как это нынче называется, «ассортимента», а, точнее сказать, для широких масс только и было, что «Жигулевское», да – если повезет! – «Рижское» или «Мартовское», но к самому процессу потребления пенного напитка подходили основательно!
По выходным главы семей из трезвенников непременно баловали себя бутылочкой «Жигулей» после ванной или за обедом. Те, которые попроще, спускались к ларькам, которых в каждом микрорайоне было достаточно. Вот где бурлила жизнь! Все последние новости, политические анекдоты, просто истории – что только не обсуждалось здесь! Брали сразу по две-по три «больших» (если очередь была умеренной и посуды хватало), доставали из закромов воблочку, не спеша отдирали от нее кусочек за кусочком, подолгу степенно пили, общались… Зимою брали непременно «с подогревом», а заботливые продавцы сами спрашивали у неразговорчивых: «Вам с подогревом?» - заботились о здоровье клиентуры! Некоторые отчаянные и откровенно падшие элементы тут же распивали и водочку, некоторые – подливали в кружки, но это уже – на любителя! Была у ларьков и категория любителей посидеть с недорогим пивком дома: они приходили с бидонами и банками.

Никогда не забуду, как, еще студентами, друзья взяли из моего дома пару бидонов и отправились к такому киоску. И ведь до чего ж честная продавщица оказалась! Наполнив уже треть бидона, она вдруг выудила пальцами всплывшие со дна сберкнижку и сверточек с купюрами, сказав: «Чего это у вас?». Откуда ж мне было знать, что мать хранит свои сбережения в никогда неиспользовавшейся у нас в доме таре? Слава богу, высушили…

А еще в СССР были пивные заведения. О, это уже совсем другая категория отдыха! Обычные стекляшки по сути своей мало чем отличались от ларьков: почти то же самое, но «под крышей». А вот пивные рестораны… В Питере было таких несколько: «Белая лошадь», «Жигули», «Нептун», «Жучок» на, соответственно, Жуковского, еще один, не помню уже название – на углу Маяковского и Невского… Попасть туда было крайне затруднительно, очереди случались изрядные, но уж если попал…! Процесс пития здесь был таким долгим, что меньше чем «по пять» на нос и не брали. Сидели по несколько часов кряду, дымили, спорили…

У меня, помню, была своя «фишка»: в те годы я довольно часто ездил в Москву, заодно покупал там сигареты «Герцеговина Флор», почему-то продававшиеся только в столице. В таких заведениях я небрежно клал перед собой пачку, а люди с уважением поглядывали, понимали – либо москвич, либо только что оттуда. Кое-кто – опять же уважительно! – подходил «стрельнуть». Иногда это были девушки… Выпив «по пять», иной раз шли по второму кругу – тут уже количество выпитого соответствовалось только с возможностями организма индивидуума.
Многие уходили сами, некоторых под руки уводили друзья – не без этого!

Да, тогда не было изобилия, а было одно пиво – «пиво», колбаса – «колбаса», сыр – «сыр»… Но, право же, много было и хорошего! Сейчас так пиво не пьют! Может, и жаль – ведь под пивко так хорошо было разговаривать обо всем, оно так объединяло, как под водку редко получалось, ибо пили тогда помногу, а после 400-500 граммов водки разговор редко бывает связен и позитивен.

Так что можно смело завершить этот монолог утверждением, что пиво во многом цементировало общность и единство семьи советских народов и даже отчасти примиряло их с имеющимися в СССР недостатками!

***

Первая марка пива, которая приходит на ум, говоря о пенном напитке в советское время, это, безусловно, «Жигулевское». Вот поистине народная марка.

Несмотря на большое количество официально заявленных сортов пива в то время, в свободной продаже было именно «Жигулевское», только оно продавалось на разлив.

Пиво не очень ценилось советскими гражданами вплоть до начала 70-х годов. Так, среднестатистический житель СССР в год выпивал всего 12-15 литров пива, причем, за аналогичный период водки он выпивал 7-8 литров. Поскольку власти страны решили бороться с распространённым водочным алкоголизмом, они начали предоставлять гражданам альтернативу в виде пенного напитка.

Конец 60-х годов ознаменовался расширением производства пива. В то время было построено несколько крупных заводов, которые продолжают варить пиво и в наши дни. В результате этих перемен немного снизилось потребление водки в стране, однако получил распространение так званый «пивной алкоголизм». Нередкими были и случаи смешанного «пиво-водочного алкоголизма».

В СССР пиво можно было купить либо на разлив, либо в стеклянной таре. Стоимость бутылочного пива составляла 45-65 копеек. При этом с 1981 года одну бутылку можно было сдать за 20 копеек, что означало возможность купить еще одну бутылку пива, если сдал три пустых! Но в бутылках пиво предпочитали пить дома – в обеденное время выходного дня либо же после ванной.

Качество пенного напитка часто оставляло желать лучшего. Попадалось пиво иногда с осадком на дне из-за его короткого срока хранения, часто оно могло испортиться, попросту не доехав до магазина. По этой причине в каждом районе или городе всегда продавали только пиво, изготовленное на ближайшем заводе, ведь другой сорт из представленного в СССР пива не доезжал в надлежащем качестве. Такая ситуация провоцировала отсутствие конкуренции и, более того, наличие дефицита. Так, жарким летним днем далеко не в каждом магазине можно было приобрести столь желанную бутылку холодного пива.

Разливное пиво ценили, прежде всего, за свежесть. Хотя нередкими бывали случаи, когда даже это «свежее» пиво имело выраженный кислый привкус. Пивной ларек с возможностью покупки пива на вынос или распития на месте присутствовал в каждом районе. Режим работы таких заведений был следующим: есть пиво в наличии – работает, не привезли – красноречивая табличка «Пива нет». Туалетами такие ларьки обычно оснащены не были, поэтому все соседние дворы и закоулки пахли соответствующим образом.

Также можно было приобрести пиво из бочки, стоящей на улице аналогично бочкам с квасом.

Те граждане, которые не желали наслаждаться пенным напитком на свежем воздухе, шли в пивные. Там данный продукт предлагался за более высокую цену, однако присутствовал и своеобразный ненавязчивый сервис – за посетителями убирали кружки со столов, которые изредка протирались сомнительной чистоты тряпками.

Что собой представляла среднестатистическая пивная? Это чаще всего был зал, в котором очень явно чувствовался запах перегара и табачного дыма. Музыку заглушали шумные разговоры посетителей и звон стекла. Пили в таких заведениях обычно стоя за высокими столами на одной ножке, под столешницей которых располагались вешалки. Люди предпочитали брать сразу по несколько бокалов, затем они раскладывали на газете тарань или воблу и начинали обсуждать разные философские и политические темы.

Алкоголики нередко разливали под столом водку, которую и запивали пивом. Также находились любители смешивать эти два напитка, в результате чего получали «коктейль» под название «ерш». Когда пивные кружки куда-то пропадали, люди не отчаивались и пили свой любимый напиток из банок или пакетов. Рыбой было всегда принято делиться.

Существовали в СССР рестораны и бары, где в чистых трёхлитровых графинах пиво подавали аккуратные официанты с бабочками. Стоил такой графин пять рублей. Также можно было заказать вкусные закуски к пиву, иногда даже вареных раков. Однако попасть в такие заведения в выходной день было очень сложно. И отдыхали там уже совсем по-другому. В ресторан или бар можно было позвать девушку, там чаще всего не разрешалось курить. Пиво тогда не разбавляли, хотя и недоливали. Разливное пиво можно было заказать также в сосисочных и шашлычных.

Существовали в СССР пивные автоматы, где за 20 копеек в стаканчик наливалось 435 миллилитров пива, однако популярностью они не пользовались. Ведь в пивные ходили не только за пенным напитком, но и за особой атмосферой.

Баночное пиво в СССР не производили. Исключение составил только эксперимент перед Олимпиадой-80, тогда в середине 70-х решили попробовать пустить в производство пиво в жестяных банках. Называлось оно «Золотое кольцо», банку иногда украшала эмблема Аэрофлота. Однако идея себя не оправдала, поскольку чрезвычайно высокой получилась себестоимость банки – 60 копеек. Портилось пиво в банках также быстро, как и в бутылках, поэтому по окончанию Олимпиады производство баночного пива было остановлено.

Немногие помнят, что в те годы было пиво, привезенное из братских стран Польши и Чехословакии, однако достать его удавалось нечасто. А вот в магазинах «Березка» существовал просто потрясающий для советского человека выбор – сортов восемь иностранного пива.

Метки: 5 (100%) 1 vote

Пиво в СССР — вот как его пили

Я люблю пиво за то, что это «компанейский» напиток, идеально подходящий для расслабляющего отдыха. Оно отлично пьётся и на рыбалке, и после бани, и в баре с друзьями, и дома на кухне вечером трудового дня.

Пиво в СССР — вот как за ним стояли в очереди

Впервые я попробовал пиво в 1961 году, когда мне было 8 лет: после походов в баню отец всегда покупал мне квас, а себе – пиво, и однажды дал мне сделать маленький глоточек. В то время в Ленинграде были пивные автоматы, которые в народе звали «автопоилками». Но у нас они как-то не прижились, а вот в Москве были очень распространены.

Пили обычно за высоким столом который стоял недалеко от пивного ларька.

Пиво в СССР — вот как его пили

Не меньший ажиотаж вызвало и появление «пивных залов» — самый первый назывался «Жигули», попасть туда можно было либо по блату, либо отстояв длинную очередь.

Рекомендуем почитать

Начиная с 73 года по всему Ленинграду начали открываться пивные бары, самые первые и легендарные из которых – «Пушкарь» на Б. Пушкарской, «Старая застава» на площади Мира, «Янтарь» на речке Карповке. Само слово «бар» было для советского человека завораживающим, чарующим. Чтобы попасть вовнутрь, снова надо было стоять в ненавистных очередях; больше везло тем, у кого были знакомые швейцары: за три рубля очередь можно было миновать. В таких заведениях уже был какой-никакой интерьер, а ещё симпатичные керамические кружки.

Работая в «Невской мелодии», от своих наставников я узнал о существовании пивных коктейлей, очень популярным был «Жёлтая подводная лодка» — на дно кружки с пивом опускается стопка ликёра Jagermeister. Вошло в моду пиво с добавлением всевозможных сиропов, причём, вопреки стереотипу, такие напитки нравятся не только женщинам. Мы узнали, как оказывается приятно в жару потягивать Sol или Corona Extra через дольку лайма. В первом в городе ирландском пабе “Mollie’s” смогли попробовать не только национальную кухню, но и настоящий ирландский эль Guinness. А владельцы немецкой пивоварни при гостинице «Пулковская» организовали первый русский Oktoberfest.

Пивной вопрос для жителей СССР был крайне серьезен!

По выходным главы семей из трезвенников непременно баловали себя бутылочкой «Жигулей» после ванной или за обедом. Те, которые попроще, спускались к ларькам, которых в каждом микрорайоне было достаточно. Вот где бурлила жизнь! Все последние новости, политические анекдоты, просто истории – что только не обсуждалось здесь! Брали сразу по две-по три «больших» (если очередь была умеренной и посуды хватало), доставали из закромов воблочку, не спеша отдирали от нее кусочек за кусочком, подолгу степенно пили, общались… Зимою брали непременно «с подогревом», а заботливые продавцы сами спрашивали у неразговорчивых: «Вам с подогревом?» — заботились о здоровье клиентуры! Некоторые отчаянные и откровенно падшие элементы тут же распивали и водочку, некоторые – подливали в кружки, но это уже – на любителя! Была у ларьков и категория любителей посидеть с недорогим пивком дома: они приходили с бидонами и банками.

Многие уходили сами, некоторых под руки уводили друзья – не без этого!

Разливное пиво ценили, прежде всего, за свежесть. Хотя нередкими бывали случаи, когда даже это «свежее» пиво имело выраженный кислый привкус.

Пивной ларек с возможностью покупки пива на вынос или распития на месте присутствовал в каждом районе. Режим работы таких заведений был следующим: есть пиво в наличии – работает, не привезли – красноречивая табличка «Пива нет». Туалетами такие ларьки обычно оснащены не были, поэтому все соседние дворы и закоулки пахли соответствующим образом.

Также можно было приобрести пиво из бочки, стоящей на улице аналогично бочкам с квасом.

Евгений Погребов, Юрий Погребов

В прорыв идут штрафные батальоны

Часть первая

Глава первая

Балтус поспешил. Назвав Колычева товарищем капитаном, он тем самым дал понять, что вопрос с его реабилитацией можно считать решенным. Это дело времени: каких-нибудь полутора-двух недель, необходимых для совершения установленной процедуры формальностей в Военном совете фронта, куда командованием батальона направлялись представления на тех особо отличившихся в боях штрафников, кто, не будучи ранен, не пролив крови, тем не менее подпадал под определение искупивших вину и заслуживающих освобождения из батальона.

Процедура рассмотрения и утверждения представлений носила общепринятый протокольный характер с заранее предсказуемым результатом. Принимая решение, члены Военного совета, как правило, не вникали в подробности личных дел и боевых характеристик соискателей, каждого в отдельности, а «голосовали» список в целом. Так было до и после Сталинграда. Все, кого командование батальона представляло к снятию судимости и восстановлению в прежних правах, желанную свободу получали. Поэтому у Балтуса не было оснований сомневаться и беспокоиться за ожидаемый конечный результат.

Но на этот раз произошло непредвиденное. Безотказный канцелярский механизм дал сбой. Кому-то из членов Военного совета список из 81 человека – два полнокровных взвода – показался необоснованно завышенным. «Оправдывать штрафников целыми взводами – это уж слишком!» Вопрос вернули на доработку. После чего в списке осталось только 27 имен. Ровно треть от первоначально заявленного состава.

Последним пунктом решения командиру батальона майору Балтусу, заподозренному в излишней лояльности и примиренческих настроениях, идущих вразрез с действующим Положением о штрафных подразделениях, члены Военного совета указали на недопустимость подобных действий впредь. Это звучало как обвинение в недооценке и недопонимании всей полноты и сложности возложенной на него ответственности, ставило под сомнение соответствие его командирских морально-волевых качеств нормам строгой партийной требовательности и принципиальности. Военный совет усматривал шаткость в способности комбата успешно решать поставленную перед ним задачу.

Нельзя сказать, что Балтус остался глух к опасности предостережения, но больше его задело все-таки другое. То, что в списке двадцати семи счастливчиков не оказалось фамилии Колычева, которого он успел так неосторожно и опрометчиво обнадежить.

Несмотря на скупость внешних проявлений и кажущуюся замкнутость, выработанные в нем характером и условиями службы, Балтус крайне щепетильно и болезненно относился ко всему, что затрагивало его имя, могло хоть вскользь, ненароком, нанести ущерб репутации, выставить в глазах подчиненных человеком пустых дел и обещаний. Зная досконально «кухню» штабного делопроизводства, он предполагал, что «доработка вопроса» свелась к простейшей из возможных, чисто механической операции – усекновению. Список скорее всего был спущен до низового писарского стола и принят к исполнению рядовым штабного пера, который и произвел сию операцию, проведя ручкой, как скальпелем, чернильные вычерки-надрезы по заданной формуле «два к одному». Два вычерка – пропуск, два вычерка – пропуск.

Балтуса не поставили даже в известность, хотя должны были либо вернуть представления в штаб батальона для уточнения, либо привлечь к доработке с правом решающего голоса комбата. Но не сделали ни того, ни другого, чем еще сильней разожгли протестное негодование Балтуса: судьба людей была решена не им, комбатом, официальным полномочным лицом, кому по должности предоставлено было это право, а ничтожным безымянным канцелярским винтиком, который бесстрастным исполнительским росчерком пера поделил штрафников на правых и левых.

Балтус тяготился внезапно возникшей виной перед Колычевым и теперь, дожидаясь его прихода, продолжал досадовать на себя и раздражаться против подставивших его штабных крыс, как раздражался и досадовал всякий раз, когда случалось не по своей воле оказываться в неловком положении, за которое он считал себя менее всего ответственным.

В конце концов, не столь важно, кто из штрафников именно – Петров, Иванов, Сидоров, люди с ничего не говорящими для него фамилиями, – получил долгожданную свободу, а кто нет. Освобождения заслуживали все представленные. Но Колычев…

Колычева Балтус приметил еще тогда, по дороге на фронт, когда назначал его на должность командира взвода. Знакомясь с личными делами штрафников-офицеров, Балтус, это было его излюбленное занятие, проверял их известной екатерининской фразой «казнить нельзя помиловать», отыскивал и затем держал в поле зрения тех, истинная суть которых, по его мнению, соответствовала смысловому значению фразы с запятой на второй позиции…

Размышления Балтуса прервал негромкий стук в дверь.

– Войдите!

В дверном проеме возникла фигура Колычева. Переступив порог, Павел вытянулся в струнку и, вскинув руку к замызганной выцветшей пилотке, четко, по-уставному доложил:

– Гражданин майор, командир взвода штрафник Колычев по вашему приказанию прибыл.

Балтус приподнялся из-за стола навстречу, жестом руки указал на стоявший у противоположной стороны фабричный городской стул с высокой изогнутой спинкой.

– Присаживайся.

Павел послушно прошел к столу, опустился на указанное место.

– Догадываешься, зачем я тебя вызвал?

Павел неопределенно пожал плечами, отметив про себя, что разговор начинается на «ты», что само по себе уже было необычно.

Балтус, по-видимому, и не заботился его ответом.

– Давай-ка мы с тобой для начала побалуемся чайком. Без церемоний и субординаций, – предложил он, прищурившись на Павла. – Хочешь крепкого, настоящего, грузинского?..

Говоря так, Балтус переместился к входной двери, высунулся в коридор, окликнул ординарца:

– Гатаулин! Пару стаканов чаю!

Все это время Колычев, борясь с нарастающим притоком внутренней нервной дрожи, чтобы не дать прорваться ей наружу, следил за комбатом, приходил во все большее замешательство, не в состоянии понять, что происходит, что предваряет собой странный загадочный прием, оказываемый ему грозным, не похожим на себя комбатом. Что таится за необычностью его поведения? Судя по благожелательному настрою Балтуса, готовиться следовало к чему-то приятному и волнительному, что, безусловно, подивит и порадует. Но к чему?

С того момента, как два часа назад Колычев получил приказ явиться в штаб к 10.00 лично к комбату, он терялся в догадках, силясь представить, чем может быть вызван интерес Балтуса к его персоне. Ясно, что поводом для вызова не может служить событие обыденное – по пустякам штрафников к комбату не вызывали. Но, с другой стороны, ничего чрезвычайного, из ряда вон выходящего, в последние дни ни в батальоне, ни вокруг него не происходило. Разве что всколыхнувшее всех известие о несостоявшейся амнистии. Но Павел был не один, кого постигла неудача. Из троих представителей второго взвода путь к свободе открылся только перед Кусковым. Друзья устроили Андрею проводы. Балтус во всей этой истории ни при чем, представления на неудачников отклонены Военным советом фронта.

Вернувшись к столу, Балтус мягко опустился на стул, перевел щурящийся улыбчивый взгляд на Колычева. Спросил скорее утвердительно, чем вопросительно:

– Ну, что, судьба – злодейка, жизнь штрафника – копейка?

– Выходит, что так, – не стал отрицать Павел.

– Признаться, огорчен не меньше. Несправедливость – зло, которое выхолащивает душу обидой, подрывает веру – источник нашей силы. Предлагаю считать инцидент исчерпанным и забытым. Отныне лично для меня ты со своим позорным прошлым рассчитался, вину свою искупил полностью. – Балтус неторопливо раскурил папиросу, подвинул пачку в сторону Колычева, приглашая взглядом присоединяться. – Да и в вину твою я никакую не верю. Не было ее и нет. Чужую на себя взял, дружка своего забубенного прикрыл… Так? Или опять отпираться будешь?

Павел поежился, придержал дыхание. Ни затрагивать больную тему, ни открываться перед кем бы то ни было, кроме Махтурова, он не хотел. Но и отрицать очевидное тоже не имело смысла.

– Из-за меня же произошло, – наконец нехотя выдавил он, – а у Михайлова семья, двое детей…

– Рад, что не ошибся, – усмехнулся Балтус. – Это упрощает задачу. Оспорить решение Военного совета фронта я, конечно, не в состоянии. Но внести коррективы и произвести твою хоть и не полную, частичную, но реабилитацию, все же могу. Я хоть и командир батальона, но правами наделен командира дивизии… – Выдержав паузу, во время которой лицо его обрело привычную сухость и строгость, Балтус возвысил голос, объявил, торжественно чеканя слова: – Вверенные мне права позволяют принять решение о назначении вас на должность командира роты с присвоением вам звания – старшина. Поздравляю вас!

Павел вскочил, непроизвольно вскинул руку к виску, намереваясь, как принято, отрапортовать о верности служения Родине, но осекся, уловив неодобрительную гримасу, скользнувшую по лицу комбата, и только немо зевнул ртом.

– Да сиди ты, не дергайся! – поморщился Балтус, снова переходя с официального на доверительный тон. – В лейтенанты произвести не могу. Максимум, что возможно для штрафника, – старшина. До первого боя походишь в старшинах. А дальше видно будет. Если уцелеешь – представлю повторно, уже как комроты. И не в общем списке, а персонально. Вопросы есть?

– Все ясно, гражданин майор. Какую роту прикажете принять?

– Для командиров рот я – товарищ майор. Для тебя тоже, – с нажимом в голосе уточнил Балтус. – А что касается роты… Я намерен удовлетворить рапорт лейтенанта Ульянцева. Он давно просит о переводе в общевойсковую часть. Таким образом, можешь оставаться на второй, заменишь Ульянцева. Но могу предложить другую: либо пятую, либо седьмую. Там тоже вакансии пока не закрыты.

С выбором Павел не колебался – конечно, вторая. И не потому, что она чем-то лучше других. Во всех ротах осталось всего ничего бойцов, дай бог по взводу, и их предстояло формировать заново из пополнения. Так что разницы особой между ними не существовало. Но своя была все же родней. В ней оставались близкие люди, верные, проверенные в боях друзья-товарищи: Махтуров, Богданов, Жуков, тот же Туманенок, кому он верил как самому себе, на кого мог опереться в трудную минуту. Сделал вид, что раздумывает над предложением комбата.

– Мне, гражданин майор, все равно, какой ротой командовать. Но своя все же предпочтительней.

Балтус возражать не стал, лишь укорным взглядом отреагировал на «гражданина майора», согласно покивал головой:

– Учить тебя, думаю, нечему. Обязанности командира роты тебе известны более чем. Людей ты тоже знаешь хорошо, наверняка много лучше тех строевиков, что пришлют нам из резерва на эти должности. Тут, как говорится, флаг тебе в руки. А что касается «все равно», позволь с тобой не согласиться. До сегодняшнего дня ты хоть и командир взвода, но равный им был. Такой же штрафник, как и все. Командир роты – ипостась другая. А значит, и всем твоим старым приятельским связям конец. И перешагнуть через них нелегко, и помехой они могут быть. Подумай, может, тебе все же другую роту дать, а Ульянцев подождет?

– Нет, – твердо возразил Павел. – Решение принято. Разрешите принять вторую роту?

– Сколько человек в строю осталось?

– Точно не знаю, но не больше взвода. В моем – семнадцать штыков.

– А сколько из вас тех, кто поступил в батальон вместе с тобой, в Пензе?

– Трое. Я, Махтуров и Туманов.

Балтус откинулся на спинку стула, перевел взгляд в потолок, что-то прикидывая в уме. В кабинет бесшумно, без стука и доклада, вошел ординарец старшина Гатаулин. Молча расставил стаканы с чаем на столе и так же молча остался стоять у стола, ожидая распоряжений комбата.

– Свободен! – коротко бросил ему комбат и, возвращаясь к разговору с Колычевым, заговорил о том, что занимало и заботило его, по-видимому, все последние дни: – Вот таких гвардейцев наоборот больше в батальон ждать не приходится. Фронты двинулись вперед. А значит, и нарушителей 227-го приказа не станет. Разве что единицы. Лагеря тоже основательно подчищены. Вся уголовная мелкота и приблатненная шушера уже пропущены через штрафные подразделения. Заводских рабочих теперь тоже судят реже. Какой начальник хочет, чтобы его людей сажали. А кто план выполнять будет? Его же за срыв и накажут. Значит, кто остается? Из лагерей уголовники калибром покрупней: грабители, бандиты, убийцы. Плюс разный сброд с освобожденных территорий – так называемые примаки и прямые пособники фашистов. Те, кто в 41-м бросил оружие и у чужих баб под подолом укрытие нашел. Или, хуже того, состоял в непосредственном услужении у фашистов, работал на них. Жалкие трусы и вражьи прихвостни. Да к тому же разрешено теперь брать политических по 58-й статье, у кого срок до 10 лет. Враги советской власти. Белогвардейские недобитки, троцкисты, провокаторы, предатели партии и народа. – Балтус сделал передышку. – Вот с каким контингентом, Колычев, придется скоро нам с тобой иметь дело. Это надо представлять себе четко и ясно, иначе не обеспечить главной поставленной перед нами задачи – создать крепкое боеспособное подразделение, готовое выполнить любой приказ командования. – Балтус в задумчивости побарабанил пальцами по крышке стола. – Последние пять лет перед войной я служил в лагерях и по опыту знаю: абсолютное большинство рецидивистов-уголовников – законченные мерзавцы. Единственный доходчивый довод, который способен приводить их в чувство и подчинять приказу, – это ствол командирского пистолета…

Задержав взгляд на стакане с остывающим чаем, Балтус, как запоздало спохватившийся хозяин, поймавший себя на допущенном промахе, поспешил исправить ситуацию, повторил приглашение не стесняться, чувствовать себя свободней.

Чаепитие проходило в сосредоточенном молчании. Погрузившись в себя, оба размышляли каждый о своем. Наконец, видимо, придя к какому-то устраивающему его заключению, Балтус встрепенулся, поднял голову:

– Ты кинокартину о комдиве Чапаеве видел?

Довоенную кинокартину о легендарном комдиве, к тому же земляке, Колычев, конечно, видел. Но что за вопрос?

– Где место командира в бою – помнишь?

– У нас, Колычев, по-другому. Штрафная и обычная стрелковая рота – далеко не одно и то же. Обязанности и функции командира в принципе схожие, но у нас своя специфика, свои отличительные особенности. Командир штрафной роты – это, с одной стороны, тот же воинский начальник с известными тебе атрибутами и назначением, а с другой – карающий меч органов, кому предоставлено исключительное право не только железной рукой наводить порядок и дисциплину, но и, если потребуют обстоятельства, единолично решать судьбу штрафников. Те, кто преступает закон вторично, особенно на передовой, в боевой обстановке, подлежат расстрелу на месте. Ты еще до боя должен иметь четкое представление, кто готов честно искупить вину кровью и пойдет грудью на пулеметы, а кто не преминет нырнуть в воронку и «проголосовать ногами». Или влепить тебе пулю в спину. Поэтому место командира штрафной роты в атаке – строго позади атакующей цепи. Он должен видеть все и вся. И каждый штрафник, бегущий в атаку, тоже должен шкурой, затылком чувствовать на себе и твой всевидящий глаз, и зрачок твоего пистолета. Знать, что кара неминуема и следует за ним неотступно. Твоя рука тоже дрожать не должна. Дашь слабину – не командир… – Балтус пожевал губами, прислушиваясь к внутреннему голосу, и решительно заключил: – А потому, чтобы сто раз попусту не хвататься за кобуру, а сразу заявить, кто в роте есть кто, можешь для наглядности шлепнуть одного-двух самых ненавистных гнид. Дело на тебя заводить не буду.

Павел непроизвольно дернул головой, торопливо отвел в сторону глаза, покрываясь колкими цепкими мурашками от сознания, что может быть услышан комбатом в тайных против него размышлениях. В массе своей штрафники не понимали и страшились одного упоминания имени комбата. Недоступной для понимания, и Павлу тоже, была чрезмерная жестокость, с которой он подчас преследовал нарушителей дисциплины и порядка. Для многих тяжесть проступка казалась несоизмеримой с суровостью постигающего наказания. Еще свежи в памяти были подробности кровавой драмы, разыгравшейся несколько дней назад в восьмой роте. Пятеро штрафников, сидевших вокруг костерка с варившейся в каске картошкой, сделали вид, что не заметили направлявшегося в их сторону комбата. Поравнявшись, Балтус достал из кобуры пистолет и последовательными методичными выстрелами в голову положил всех пятерых. А прибежавшему на шум командиру роты ровным, бесстрастным голосом приказал:

– До первого боя числить в строевке. После боя – списать в невосполнимые потери!

Вот она, разгадка и истинная причина скорых, крутых на расправу действий Балтуса, а не гулаговская служба, которая, как полагали многие, вызверила нутро комбата, вытравила в нем все человеческое, способное внимать и сострадать.

– …Ульянцев – слабак, мягкотелый интеллигент и чистоплюй. Потому и отпускаю. В тебя – верю…

Балтус не договорил.

– Товарищ майор, – заглядывая в кабинет, доложил Гатаулин. – Каляев доставлен. Ждет.

– Пусть войдет. А ты послушай, – бросил он Колычеву.

Вошедший в комнату солдат, серый, невзрачный, предельного для строя возраста, переступив порог, мешковато ссутулился, оглядывая присутствующих, и лишь потом догадался доложить о своем прибытии. И все на нем, от несвежей гимнастерки до замызганных обмоток, было вислым, жухлым, неряшливым, подчеркивающим покорную обреченность. Приветствуя майора, приложился к виску растопыренной пятерней, ног не сдвинул.

«Недавно в армии. Вахлак!» – с неприязнью отметил про себя Павел и потерял к солдату дальнейший интерес. Балтус же, как всегда, пристально вгляделся в лицо солдата, сверяясь, заглянул в папку личного дела.

– Гражданин Каляев Иван Степанович… Зачем я вас вызвал – знаете?

– Не знаю, – вяло, без интереса отозвался штрафник и опустил голову.

– Вы когда прибыли в батальон?

– С последним этапом, гражданин начальник.

– Из какой тюрьмы и по какой статье осуждены?

– А я, гражданин начальник, не судимый вовсе.

– А за что попал в тюрьму?

– Я с 29-го года жил на поселении, на Северах, а потом вызвали в Дудинку и там заарестовали и отправили в Красноярск. Это два месяца и десять дней назад было. А оттуда сюда. А суда никакого и не было. А что, меня, может, заочно судили? – Каляев втянул голову в плечи, встревоженно уставился на комбата.

– Нет, вас не судили, – успокоил его Балтус. – Меня интересует ваша профессия, гражданин Каляев. Чем занимались в Сибири?

– Так я, гражданин начальник, кем только не был. И зверя промышлял, и рыбу ловил, и бондарем работал…

Каляев заволновался:

– Гражданин начальник, так это когда ж было? И не поп я совсем. Семинарию не окончил. Да и на спецпоселении тринадцать лет живу. Всего два года по глупости и было-то. Какой из меня батюшка?

Балтус, поднимаясь над столом, резким жестом руки пресек излияния незадачливого священнослужителя:

– Все ясно, гражданин Каляев. Будете отправлены в тыл. Гатаулин! Сопроводи бойца Каляева в штаб. Там знают, что делать, – и, возвращаясь к разговору с Колычевым, пояснил, недоумевая: – Приказ Верховного – всех священнослужителей из действующей армии направить в тыл. Церкви, что ли, хотят открывать?..

Для Колычева это известие стало не меньшим откровением.

– Зайдешь к начштаба, получишь на руки приказ. Я его уже подписал.

Поняв, что разговор окончен, Павел поднялся:

– Разрешите выполнять?

– Выполняйте!

Получив на руки выписку из приказа о назначении командиром второй роты, Павел обратил внимание на дату. Приказ был подписан вчерашним числом. Это означало, что Балтус заведомо прочитал его как затверженную главку Устава и ни в одном пункте, ни в одном извиве его души не ошибся.

* * *

Из штаба Павел направился прямиком к блиндажу Ульянцева.

Взятое штрафниками стародавнее курское село, где обескровленный батальон был оставлен для переформировки и отдыха, представляло собой крупный опорный пункт второй линии обороны противника. В селе размещался немецкий гарнизон со штабом моторизованного пехотного полка, стояли службы боевого и технического обеспечения. Оно было напичкано огневыми точками, изрыто окопами и ходами сообщения, укрытиями для машин и запасов довольствия складского типа хранения.

Готовясь к долговременной обороне, немцы врастали в землю основательно. Большинство крестьянских изб и дворовых построек было разобрано по бревнышку и тесинке, пущено на обустройство оборонительных сооружений. А выброшенные под открытое небо хозяева разоренных жилищ, повязав в узлы нехитрые пожитки, разбрелись в поисках временного прибежища по окрестным селам и лесам.

Основная линия окопов вытянулась опояской вдоль северной и восточной окраин, обращенных к фронту. От нее в обе стороны, к передовой и в тыл, к ближайшим подворьям, где сооружены были солдатские блиндажи и землянки, разбегались многочисленными рукавами глубокие разветвленные ходы сообщений. Теперь там, на развороченных нашей артиллерией позициях, обживались ротные порядки штрафников. Приводили в порядок порушенное хозяйство, готовили жилье для ожидаемого пополнения.

В самом селе, кроме исщербленного, обкрошенного монолита кирпичной церкви с обрушенной кровлей, не осталось ни одной живой и сохранной постройки. По всему обозримому пространству виднелись сгоревшие остовы грузовиков и бронетранспортеров, искореженные пушки, россыпи разнокалиберных ящиков из-под снарядов и патронов, металлические бочки из-под горючего и масел, пробитые осколками каски, распотрошенные солдатские ранцы, кучи консервных банок и винных бутылок, обрывки газет и журналов, галетные обертки. Не было только трупов. Их штрафники собрали и захоронили за селом, в дальнем отростковом ходе сообщения.

Вторая рота занимала участок на правом фланге, между первой и третьей ротами. Туда, на восточную окраину, и держал путь Колычев.

Наплюснув небрежно пилотку низко на лоб, к самой переносице, как бы придав тем самым бессвязному, хаотичному теснению мыслей недостающую строгость и упорядоченность, он, расслабленный и размягченный редким мигом теплого душевного фриволья, шел неспешным, прогуливающимся шагом по пыльной, прогретой полуденным солнцем центральной улице села и, чувствуя на спине и обнажившемся, коротко стриженном затылке жаркие пятна солнечных припеков, отстраненно размышлял, восстанавливая и переосмысливая заново отдельные эпизоды из разговора с Балтусом.

Для штрафного батальона случай, конечно, небывалый. Чтобы штрафника с неснятой судимостью, да еще из тех, кому в этом самом снятии отказано буквально накануне, – да в командиры роты?! Балтус, конечно, оригинал великий, но не до такой же степени, чтобы пренебрегать опасностью и подставлять свою голову под удар. Причем сознательно. Не во исполнение, а вопреки полученному от высокого начальства предостережению о недопустимости… В полном осознании, что его вызывающие действия не останутся без внимания «смершевцев», и те донесут о них куда следует.

Ради чего, собственно? Неужто ради того только, чтобы отстоять справедливость в отношении него, Колычева? Да кто он такой для комбата, чтобы рисковать из-за него судьбой и карьерой? Одна тысячная песчинка безликой серошинельной массы смертников, кого он ни знать, ни помнить не обязан и для кого справедливость – уголовная статья.

А сам Колычев? Он-то куда? С клейменым рылом, да в калашный ряд. Пристало ли?

Нет, что касается командования ротой – оно его не пугает. С этой стороны – без вопросов. Покомандовал в свое время вдосталь. И, если разобраться, опять же во имя справедливости, окажись Колычев на месте Ульянцева или того же Суркевича, он знал это наверное, хоть никогда ни перед кем этого не выказывал, командовать у него получилось бы способнее. Получая иной раз от Ульянцева невразумительные, спорные указания, Павел всякий раз принимал их без обсуждения, но действовал на свой страх и риск по своему усмотрению, сообразуясь с собственными представлениями и опытом. И не в пример успешнее. Да и прав Балтус, психологию и повадки штрафников Павел знает лучше. А это немало.

Как отнесутся к его выдвижению ротные, сочтут ли за ровню? Пожалуй, вряд ли. Разве что Корниенко с Упитом. А такие лагерные держиморды, как Доценко с Сачковым, – точно нет. И думать нечего – не примут.

В конце концов, чему быть, того не миновать. Обидно, конечно, но что поделаешь. Нет ему благоволения свыше. Планида, видно, его такая, незадавшаяся. Хотя, если вникнуть, грех ему роптать и жалобиться на судьбу. Еще вчера отверженный, низвергнутый, как мифологический персонаж, швырком от почти покоренной вершины обратно, кувырком вниз, на самое дно штрафного окопа, сегодня он – нате вам! – командир роты и, по сути, штрафник лишь формально.

Ничуть не горше и не прискорбней его участь, чем та, что досталась на долю Шведова, Курбатова и еще трехсот с лишним штрафных душ, кому выпала полная, безусловная, но вечностная, посмертная амнистия.

Распорядись судьба иначе – как знать, запросто могла она и Колычева не старшинским крестом на погонах, а упокойным, над братским захоронением около церкви, увенчать. Но он цел, невредим и даже не задет. Лишь слегка помят моральным падением с кручи. И, как ни суди, как ни ряди, с какой стороны ни подойди, а выходит, что он скорее предмет для сторонней зависти, чем для сожаления и сочувствий.

Размышляя в одиночестве о природе своей, как он считал, фатальной невезучести, Павел затруднялся ответить: что же это за субстанция такая – судьба? Кому или чему обязан человек, что жизнь его складывается так, а не иначе?

Почему при прочих равных достоинствах судьба явно и избирательно благоволит к одним, задаривает их сверх всякой меры своей благосклонностью и столь же непреклонно и неуступчиво преследует других? Первые ходят неизменно в фаворе, в везунчиках, их линия жизни подобна траектории взлетающего самолета, уходящего с набором высоты далеко вверх, к высотам личного и общественного благоденствия. Вторые, как Колычев, ни умом, ни порядочностью не обделенные, с той же неумолимой последовательностью обрекаются на тяжкие испытания и неудачи, их линия земного бытия – как нескончаемая изматывающая полоса препятствий на учебном автодроме, сплошь колдобины и выбоины, беспрерывная череда тщет и обманутых ожиданий.

Каким-то странным, непостижимым образом они умудряются раз за разом попадать в нелепые, обидные, но вовсе не обязательные истории, бывают обойдены, терпят крушения и спотыкаются в обстоятельствах, при которых, казалось бы, и споткнуться-то не обо что. Мало того что предан самым дорогим человеком, так еще за то и наказан. А Михайлов? По приговору трибунала, применившего отсрочку наказания, Михайлов, не лишенный даже офицерского звания, отправлялся в действующую армию. На последнем свидании Павел передал ему свою меховую офицерскую куртку с просьбой продать и закупить на выручку курева. Но ни Михайлова, ни курева не дождался.

Напечатать